Весной 1995 года, через семь лет после первого издания “Краткой истории времени”, книга наконец-то вышла в мягком переплете. Обычно такое издание печатается примерно через год после “твердого”, но поскольку книгу Хокинга и в твердом переплете расхватывали с невиданной скоростью, Bantam не спешило предлагать более дешевую альтернативу. Интервьюер сказал Хокингу, что в Великобритании продано 600 тысяч экземпляров, более восьми миллионов по всему миру, книга продержалась в списке бестселлеров Times 235 недель и даже дольше – неужели остались потенциальные покупатели, откладывавшие на семь лет знакомство с тайнами вселенной, лишь бы сэкономить восемь фунтов, приобретя книгу не в твердом переплете, а в бумажном? Стивен возразил: “Пока что в среднем на 750 мужчин, женщин и детей в мире приходится один экземпляр. Нужно охватить еще 749 читателей”. “Логика Хокинга!” – подхватила его сиделка.

Весной завершился развод Стивена и Джейн. В июле Стивен впервые объявил о помолвке с Элейн и о грядущей свадьбе. Произошло это на Музыкальном фестивале в Колорадо, на концерте в пользу Музыкальной школы Колорадо и Центра физики в Аспене.

Короткая, радостная речь Хокинга предваряла исполнение “Идиллии Зигфрида”. В отличие от большинства сочинений Вагнера, эта идиллия – вполне камерная, исполняется небольшим составом музыкантов. С “Идиллией” связана романтическая история: Вагнер сочинил ее для исполнения у себя на вилле, и впервые ее сыграли у дверей спальни его жены Козимы на Рождество 1870 года, в ее день рождения, – летом того года они поженились. Именно под “Идиллию” Стивен решил объявить о своем предстоящем браке, под эту музыку, удивительным образом сочетающую нежность и страсть. Элейн ласково погладила Стивена по плечу, он съехал в своем кресле со сцены, и заиграла музыка. Физик Дэвид Шрамм, глава научного совета Аспена, отметил: “Стивен смотрит на Элейн с нежностью, его взгляд теплеет. Несомненно, это любовь”. Два месяца спустя, 16 сентября 1995 года, Стивен и Элейн зарегистрировали брак в Кембридже, а затем получили церковное благословение. На церемонии не присутствовали ни дети Стивена, ни двое сыновей Элейн. Хокинг заранее записал фразу, которую его компьютер выдал при нажатии кнопки: “Замечательно: я женился на женщине, которую люблю!”

Пресса отреагировала на это известие неблагосклонно, усомнившись в чистоте намерений Элейн, которая вышла замуж за очень богатого – и едва ли способного долго прожить – человека. Журналисты рассчитывали услышать какой-нибудь язвительный комментарий от бывшего супруга Элейн Дэвида Мейсона, однако тот встал на сторону Элейн: ей, сказал он, нужен был человек, который по-настоящему бы в ней нуждался. И сама Элейн, видимо, нуждалась в Стивене. На вопрос, почему он женился на ней, Стивен ответил: “Всю мою взрослую жизнь мне приходилось принимать помощь от других людей. Настала пора и мне кому-то помочь”. Стивен упорно отказывался отвечать на вопросы журналистов и любопытствующих о своем браке. “Я бы предпочел не вдаваться в детали моей личной жизни”, – таков был его стандартный ответ. Среди озабоченных перешептываний и недобрых сплетен, окружавших совместную жизнь Стивена и Элейн, раздавались и голоса тех, кто лучше знал Стивена, и эти голоса утверждали: “Он ее любит”.

Джейн Хокинг в тот момент, когда была объявлена помолвка, находилась в Сиэтле у старшего сына, Роберта. Вернувшись в Кембридж, она пересмотрела прежнее свое решение – не писать мемуары в качестве жены Хокинга. Ей не удалось найти издателя для книги о Le Moulin – доме, купленном ею во Франции и отреставрированном. В этой книге содержалось немало ценной информации и практических советов для тех, кто подумывал о таком же приобретении, однако издателей интересовал рассказ о ее совместной жизни с Хокингом, а не о французском доме. Один не слишком добросовестный агент выманил у Джейн согласие написать “все” для издателя, который согласится опубликовать книгу о Le Moulin. Джейн пришлось дожидаться, пока истечет срок этого нелепого контракта, а затем в 1994 году она опубликовала “Дом во Франции” за свой счет.

Но к осени 1995 года все переменилось: Стивен вступил в брак с Элейн, сама Джейн, не скрываясь, жила в Кембридже с Джонатаном и Тимоти, и ей показалось, что настала пора рассказать “историю Хокинга” со своей, не столь оптимистичной точки зрения. Подоспело и письмо от Macmillan Publishers с предложением написать автобиографию, и на этот раз Джейн согласилась.

Когда весной 1996 года я наведалась на чай к Хокингу в DAMPT, очередная его научно-популярная книга (“Черные дыры и молодые вселенные”) только-только появилась на полках книжных магазинов. Многие критики негативно отреагировали на одну фразу в этой книге: Хокинг повторил и подчеркнул мысль, высказанную тремя годами ранее, что-де физическая теория “представляет собой всего лишь математическую модель и бессмысленно спрашивать, соответствует ли она реальности. Важно одно: совпадают ли ее предсказания с данными наблюдения”. Нам бы, конечно, хотелось убедиться в существовании кротовых нор, но Хокинг и прежде настаивал, и впредь будет настаивать на бессмысленности подобных вопросов.

За чаем я попыталась подробнее расспросить Стивена на этот счет. Хорошо, вопрос об отношении теории к реальности некорректен. Но есть ли вообще ответ на этот вопрос? Существует ли реальность – пусть недоступная для нас, однако “реальная” реальность? Или на постмодернистский лад теперь уже отвергается существование реальности в каком-либо смысле и на каком-либо уровне? Хокинг дал мне очень интересный ответ: “Мы никогда не сможем получить независимое от модели представление о реальности, но из этого не следует, будто не существует реальности, независимой от этой модели. Если бы я не верил в такую реальность, я бы не занимался наукой”. В книге, написанной совместно с Пенроузом в 1996 году (“Природа пространства и времени”), – она состояла из шести лекций, прочитанных обоими учеными в Ньютоновском институте Кембриджа в 1994 году и раскрывавших различия в их философских и научных взглядах, – Хокинг замечает: “Думаю, в глубине души Пенроуз – платоник, но пусть он говорит сам за себя”. Но и ответ Хокинга на мой вопрос, безусловно, позволяет причислить его самого к платоникам.

Мы пили чай в гостиной в привычном окружении шумящих студентов и их наставников. Все, как всегда, одеты небрежно, их речь – смешение обычного английского языка с математическим, разговор охватывает все пространство и историю вселенной, за низкими столиками для чаепития тут же набрасываются уравнения. В этой компании, как мне показалось, никто особо не выделял Хокинга, разве что его коллеги и студенты терпели долгие паузы, пока он составлял очередную фразу, и не считали это напрасной тратой времени. Из-за отсутствия жестикуляции и интонаций его синтетический голос способен передавать лишь один настрой: безграничное и мудрое терпение, отчего каждая фраза Хокинга воспринимается словно оракул. Его шутки – хочет он того или нет – звучат суховато.

В тот раз чаепитие закончилось быстро, поскольку Хокинг спешил на публичную лекцию. Билеты были распроданы университетом за несколько недель. Мне предложили присоединиться к группе учеников Стивена, которых пропустят без билета, – весьма любезное приглашение, тем более что я была на четверть века старше, в возрасте лектора, а не слушателей.

Лекция шла под телесъемку. Снаружи стояли грузовики со звукозаписывающими устройствами, внутрь тянулись кабели, и сцена, и зал подсвечивались прожекторами. Современный, просторный зал был все же не столь огромен, как иные, в разных краях мира, где Хокингу доводилось выступать – и которые тоже набивались до отказа. Примерно 500 человек разместились на длинных изогнутых скамьях, вроде тех, что придвигаются к школьным партам, еще немало собралось на балконах над сценой. Все разом затихли, когда Хокинг выкатился в своем кресле на авансцену – чудилось в этом спокойном, будничном, механическом продвижении что-то не от нашего мира. Лекция была заранее записана в синтезатор, ассистент демонстрировал слайды. Даже в малопонятных местах, когда на слайдах появлялись не всем доступные рисунки и формулы, Хокинг ухитрялся удержать внимание слушателей.

В это время он участвовал еще в одном телепроекте, который вышел на экраны годом позже: “Вселенная Стивена Хокинга” и сопровождающая этот сериал книга подготавливались при сотрудничестве Би-би-си и американского Public Television. На этот раз Хокинг настоял на своем: сериал вышел строго научный.

Джейн оформила брак с Джонатаном в 1997 году, но Люси опередила мать: в марте того же года она объявила родным, что ждет ребенка от Алекса Маккензи Смита, служившего на тот момент в Корпусе мира в Боснии. Молодые люди поженились в июле, а жить собирались в Лондоне. Первого внука Хокинга назвали Уильямом – как мы помним, полное имя самого Хокинга – Стивен Уильям.

Настало время подвести итоги еще одного пари. Предыстория его восходит к 1970 году, когда Хокинг впервые задумался о поведении световых лучей на горизонте событий черной дыры: что произойдет, если эти лучи сблизятся, столкнутся и рухнут в черную дыру? Вопрос заключался в том, может ли в итоге черная дыра лишиться горизонта, может ли сингулярность остаться, так сказать, “голой”, открытой всем взглядам. Роджер Пенроуз предположил наличие “космической цензуры” – нагота черной дыры всегда будет прикрыта горизонтом событий. Спор продолжался годами, и Хокинг заключил с Кипом Торном и с Джоном Прескиллом (тоже из Калифорнийского технологического) пари: он ставил на то, что Пенроуз окажется прав. Проигравший должен был снабдить победителя “одеждой для прикрытия наготы с вышитым на ней признанием своего поражения”. Пари было заключено и подписано в 1991 году. С тех пор Димитриос Христодулу, работая в Принстоне и используя компьютерное моделирование, разработанное Мэтью Чоптуиком в Техасском университете, провел теоретические подсчеты и пришел к выводу, что сингулярность без горизонта событий может возникнуть лишь при весьма специфических и маловероятных обстоятельствах – в случае коллапса черной дыры. Эта ситуация столь же маловероятна, как то, что карандаш, поставленный на остро заточенный кончик, сохранит равновесие, но не вовсе исключена теоретически, подытожил Чоптуик.

На публичной лекции в Калифорнии в 1997 году Хокинг признал свое поражение и передал Торну и Прескиллу футболки с вышивкой, гласившей: хотя обнаженная сингулярность теоретически возможна, ее, скорее всего, нет или не должно быть! Мультяшное изображение представляло красивую женщину, с трудом прикрывающую наготу полотенцем, на котором вышиты слова: “Природа избегает обнаженных сингулярностей”. Затем Христодулу перепроверил свои расчеты и убедился, что Стивен поспешил сдаться. Пари заключили по новой, на этот раз четко обозначив, что речь идет о сингулярности без каких-либо маловероятных дополнительных условий, но и проигравший должен будет заказать вышивку более однозначную, без обиняков и оговорок. Прескилл, кстати, заметил, что по крайней мере одна обнаженная сингулярность нам известна – Большой взрыв.

Еще 1997 год запомнился примечательным даже для Хокинга путешествием: вместе с Кипом Торном и несколькими коллегами он отправился в Антарктиду. Сохранились фотографии Хокинга, укутанного вместе с инвалидным креслом, на фоне ледяных торосов и снега. До Южного полюса они, однако, не добрались, а на Северном Хокинг никогда не бывал, так что не имел права утверждать, будто лично убедился в отсутствии границ.

В январе 1998 года на собрании Американского астрономического общества молодой человек по имени Сол Перлмуттер выступил с заявлением, не уступавшим по сенсационности открытию Хаббла: Хаббл установил, что вселенная расширяется, Перлмуттер доказывал, что вселенная расширяется с ускорением. Космологи подбирали челюсти с пола. СМИ вскоре проведали о том, что на конференции произошла какая-то сенсация, нечто опрокинувшее все привычные представления. В послесловии 2010 года к новому изданию книги “Природа пространства и времени” (в соавторстве с Роджером Пенроузом) Хокинг живо передает волнение, вызванное столь важным и неожиданным открытием.

Две группы астрономов пришли к этому выводу одновременно и независимо друг от друга: Перлмуттер в составе Космологического проекта Supernova занимался в Национальной лаборатории имени Лоренса Беркли (Калифорния) исследованием сверхновых звезд с целью установить, замедляется ли расширение вселенной, – и в итоге установил, что не только не замедляется, но ускоряется! Этот парадокс нелегко было принять, но в марте о схожих результатах доложила другая исследовательская группа из австралийских обсерваторий Маунт-Стромло и Сайдинг-спринг (ее возглавлял Брайан Шмидт).

Теория инфляции предсказывала плоскую вселенную, а новые данные вроде бы свидетельствовали в пользу открытой вселенной (вторая модель Фридмана, см. рис. 6.1.). Однако другое следствие из этого же открытия скорее подкрепляло теорию инфляции: открытие Перлмуттера можно было принять в качестве первого надежного, основанного на наблюдении доказательства существования сил отталкивания, своего рода антигравитационного ускорения, на котором настаивала теория инфляции. Откуда-то во вселенной взялась же эта добавочная антигравитация.

Не обнаруживается ли таким образом и существование космологической константы, которую Эйнштейн пытался поместить в уравнения общей теории относительности, сам не веря в то, о чем свидетельствовало наличие такой константы? Он-то, разумеется, в итоге от нее отказался, но теперь Перлмуттер готов был утверждать, что малая позитивная космологическая константа все-таки существует, и Хокинг, как и многие другие, согласился: такое объяснение выглядит наиболее простым и правдоподобным. И все же царапала тревога: а вдруг дело обстоит не так уж просто? Вдруг антигравитация во вселенной имеет более экзотическое происхождение? Вспомнилась и таинственная “квинтэссенция” (“пятый элемент” по Аристотелю).

В словаре физиков появилось выражение “темная энергия”, обозначающее энергию, чей источник неизвестен. А энергия, как подсказывает самое знаменитое из уравнений Эйнштейна, представляет собой разновидность материи. Согласно одной из гипотез, в совокупности обычная материя, “темная материя” (чье происхождение пока не установлено, однако присутствие уже достаточно подтверждено) и “темная энергия” как раз и приводят к образованию плоской вселенной, предсказываемой теорией инфляции. В послесловии к изданию “Природы пространства и времени” 2010 года Хокинг предположил, что достаточное количество темной энергии вызовет позитивное искривление, необходимое для возникновения закрытой вселенной, – в точности как в его первоначальной гипотезе об отсутствии граничных условий. Однако с 1998 года Хокинг взялся перерабатывать эту гипотезу в свете столь неожиданных новых открытий.

В 1998 году президент Билл Клинтон затеял “Вечера миллениума” – восемь лекций и культурных мероприятий, которые проводились в Белом доме и транслировались в прямом эфире по интернету. В качестве одного из лекторов пригласили Хокинга. Его выступление, “Воображение и перемены: наука будущего тысячелетия”, состоялось во второй вечер, 6 марта. Хокинг воспользовался случаем, чтобы предупредить общественность о серьезных, на его взгляд, угрозах перенаселения и неконтролируемого потребления энергоресурсов. Хокинг считал, что такими темпами мы вполне способны уничтожить жизнь на Земле или “скатиться к варварству и дикости”. Он также выразил опасение, что никакие законы и запреты не сумеют воспрепятствовать попыткам грядущего тысячелетия воспроизвести ДНК человека. Пусть большинство соглашается с законодательным запретом генетических экспериментов на человеческом материале, кто-то все равно соблазнится. Но чтобы не вовсе удручить слушателей, Хокинг закончил на более веселой ноте: “Я оптимист. Я уверен: у нас есть шанс избежать и Армагеддона, и новых Темных веков”.

Америка раскрыла не только серьезную и мрачную, но и легкомысленную сторону характера Хокинга. Вновь вернувшись в 1999 году в Калифорнию, он слетал из Монтерея, где остановился, в Лос-Анджелес, чтобы озвучить самого себя в эпизоде “Симпсонов”. Насколько важным казалось ему это мероприятие, судите сами: за два дня до вылета инвалидное кресло сломалось, и аспирант Хокинга Крис Бургойн трудился тридцать шесть часов подряд без отдыха, пока не привел кресло в порядок. Если Хокингу не под силу спасти человечество от Армагеддона, по крайней мере, он подоспеет в Лос-Анджелес вовремя, чтобы спасти мозг Лизы Симпсон. В этом эпизоде лучше всего запомнился ответ Хокинга Гомеру Симпсону, предложившему модель пончикообразной вселенной: “Интересная теория, пожалуй, я ее позаимствую”. Хокинг попросил продюсеров фильма сделать фигурку “имени его”, и игрушечный Хокинг вскоре стал бестселлером. Озвучил Хокинг и эпизод из “Дилберта”, где он опять-таки выступает в роли спасителя – на этот раз всего мира, в котором машина случайно проделала черную дыру. Догберт похищает Хокинга и требует, чтобы тот восстановил пространство-время. Разумеется, доктор Хокинг излечил раненую вселенную. И сам он в тот год подремонтировался: ему сделали операцию на трахее, чтобы предотвратить попадание пищи в легкие. Теперь прием пищи сделался для Хокинга более приятным и менее опасным занятием.

На исходе 1980-х, когда я писала первую книгу о Стивене Хокинге, казалось неуместным, да просто немыслимым вникать в подробности его личной жизни, в которые он посвящал лишь самых близких. Но в 1999 году с выходом в свет книги Джейн Хокинг “Музыка, что движет звездами” все тайное стало явным. Она была беспощадно откровенна, и повествуя о физических и эмоциональных трудностях, которые они пережили вместе с мужем, и говоря о своих отношениях с Джонатаном Джонсом. Неудивительно, что книга вызвала ажиотаж в прессе, но Джейн этот шум, зачастую враждебный, нисколько не смутил. Хокинг воздержался от комментариев, сказал лишь, что собственных биографий не читал и читать не будет. Чувство юмора не изменяло ему и в этих обстоятельствах: репортеру, допрашивавшему его насчет книги Джейн, а также не желает ли он завещать свои клетки ученым для клонирования в будущем, он отвечал: “Не думаю, что кто-то захочет получить еще один такой экземпляр”.

Хокинг в опере, Хокинг на телевидении, о Хокинге снимается кино. Ему недоставало только роли в театральной пьесе. Получив черновой вариант пьесы Роберта Хоудона “Бог и Стивен Хокинг”, Стивен попытался отмолчаться в надежде, что этот замысел никогда не воплотится. Когда же Хоудон приправил свою пьесу подробностями из книги Джейн, Стивен чуть было не подал в суд, но решил не привлекать лишнего внимания к “глупой и бесполезной” пьесе. Бог, папа, королева, Джейн Хокинг, Эйнштейн и Ньютон – вот далеко не полный список персонажей этого опуса. Люси сходила на представление и при виде своей семьи на сцене пережила “восторг и ужас”, ей пришлось бороться “с безумным порывом присоединиться к ним перед публикой”.

Тем временем интересы Хокинга расширялись и благодаря его младшему сыну Тиму, который тоже дорос до университета. Тим учился в Эксетере и, в отличие от отца и старшего брата, предпочел физике испанский и французский (эти языки изучала в университете его мать). Тим следил за гонками “Формулы-1” и приобщил отца к своему увлечению, а также пытался водить его на рок-концерты. Хокинг делал вид, будто рок ему нравится, но с одного мероприятия, на которое трудно и недешево было достать билеты, удрал через двадцать минут после начала. Все же он оставался поклонником Вагнера (пусть его синтезатор и бормотал “Вернер” или в лучшем случае “Вагонер”), да и в роке неплохо разбирался и имел право голосовать, что называется, ногами, или, в его случае, колесами инвалидного кресла!

Под конец 1990-х годов, с приближением нового тысячелетия, на фоне упрочившейся научной репутации и общенародной славы Хокинга кое-какие его теории все еще вызывали споры – в особенности созданная вместе с Джимом Хартлом гипотеза об отсутствии граничных условий. Из этой теории вытекала закрытая модель вселенной, первая модель Фридмана (рис. 6.1). Эта модель предполагала в исходе коллапс вселенной, Большое сжатие. Новые открытия – ускоряющееся расширение вселенной и более точные подсчеты имеющихся во вселенной запасов энергии и вещества – побуждали физиков-теоретиков в конце 1990-х усомниться в том, что наша вселенная относится к такого рода моделям. Казалось все более вероятным, что это – “открытая” вселенная, вторая модель Фридмана, и она будет расширяться вечно.

В то же время теория инфляции предполагала “плоскую” вселенную, третью модель Фридмана, в которой запасы вещества отмерены точно – без избытка и без недостатка, – так что вселенная может расширяться лишь с такой скоростью, чтобы избежать коллапса. В 1995 году Нил Турок, Мартин Бухер и Альфред Гольдхабер из нью-йоркского Университета Стоуни-Брук написали статью, доказывавшую, что инфляция не исключает формирования открытой, вечно расширяющейся вселенной, – однако это не спасало гипотезу об отсутствии граничных условий.

Гипотеза об отсутствии граничных условий предсказывала закрытую вселенную, теория инфляции допускала плоскую или открытую, данные наблюдений склонялись в пользу открытой модели – Хокингу требовалось как-то согласовать эти три версии. Он давно дружил с Нилом Туроком, и как-то раз за чашкой чая после семинара в Кембридже, посвященного открытой инфляции, они обменялись идеями.

В результате сложилась модель, в которой частица пространства и времени – совсем крошечная, слегка неровная, сморщенная четырехмерная сфера – сама собой раздувалась в бесконечную открытую вселенную. Поскольку эта частица могла продержаться лишь мгновение, прежде чем наступит инфляция, лишь краткий, так сказать, промельк, Хокинг и Турок окрестили ее “инстантоном”, но в народе прижилось название “горошина”: оба теоретика согласились на том, что при своих бесконечно малых размерах эта частица весит около грамма, то есть примерно как горошина. Образ горошины тем более уместен, что горошина круглая, как кругло и “рождение” вселенной, где, согласно гипотезе об отсутствии граничных условий, время было четвертым измерением пространства. Причем “горошина” – не сингулярность. Не точка бесконечной плотности. Говоря словами Нила Турока: “Представьте себе инфляцию как огромный взрыв, произведенный зарядом динамита. Наш инстантон – что-то вроде самовоспламеняющегося запала, включающего инфляцию. Для этого ему требуется сила притяжения, материя, пространство и время. Уберите любой из этих ингредиентов – и инстантона не будет. Но если имеется инстантон, то он почти сразу же превращается в бесконечно расширяющуюся вселенную”.

“Вне” инстантона ничего не существовало, как ничего не существовало “до” него. И во времени, и в пространстве существовал только он. Тем не менее пресса явно преувеличивала, разнося слух, будто эта теория объясняет появление вселенной из ничего. Вселенная появилась из “сочетания гравитации, пространства, времени и материи, плотно упакованных в маленький круглый объект”.

Неплохая попытка объединить теорию инфляции, отсутствие граничных условий и данные наблюдений, однако далеко не все коллеги Турока и Хокинга с ходу ее признали. Одним из существенных препятствий стало то обстоятельство, что эта модель предсказывала существование множества вселенных вообще без материи. Ну, с этим-то изъяном Хокинг без труда разделался: тут можно применить антропный принцип и утверждать, что из всех гипотетически возможных вселенных лишь одна оказалась пригодной для поддержания разумной жизни.

Критиковали новую версию в основном те, кто так и не принял гипотезу об отсутствии граничных условий и не считал возможным учитывать ее при создании всеохватывающей теории. Многим казалось также, что Турок и Хокинг чересчур полагаются на антропный принцип. Резко возражал Андрей Линде: на его взгляд, модель вселенных, включающих в лучшем случае не более одной тридцатой плотности материи от ныне наблюдаемой в нашей вселенной, неприемлема, и тут даже антропный принцип не спасет. Хокинг и Турок отбивались: это пока лишь самая простая модель, для начала, а потом они доведут ее до большей реалистичности, и результат заметно улучшится.

Поскольку общественность проявляла интерес ко всему, чем занимался Хокинг, газеты по обе стороны Атлантики освещали этот спор так, словно физики-теоретики вступили в борьбу титанов. “Дайте горошине шанс!” – взывал Astronomy Magazine, а Science занимал противную сторону: “Инфляция угрожает открытой вселенной”. В Стэнфорде, где преподавал Линде, онлайн-новости передавали в духе отчета о спортивном поединке: “Хокинг и Линде вступили в схватку за теорию рождения вселенной”. Первым стояло имя Хокинга, хотя Линде стал уже для Стэнфорда своим – но, возможно, редакторы Stanford Report Online сочли, что к алфавитному порядку никто не придерется.

Была пора, когда Линде трепетал перед Хокингом, но это время давно миновало. Он по-прежнему отзывался о Хокинге как о “невероятно талантливом человеке” и “блестящей личности”, но указывал также, что вера Хокинга в математику достигла степени религиозной, что “порой – так мне кажется – он настолько доверяется математике, что сперва производит вычисление, а уж потом пытается его объяснить”. “Математические методы нужно применять корректно, а в данном случае, как подсказывает мне интуиция, он поступил иначе”. Но одним глубоко искренним комплиментом Линде подтвердил то, что говорили о Хокинге и многие другие: “Стивена я считаю близким другом и надеюсь сохранить эти отношения и после того, как отгремят наши споры. Он не раз приходил к неожиданным выводам, которые поначалу казались ошибочными, – потом одни из них оказывались верными, а другие удавалось опровергнуть. Подождем и увидим, как дело обернется в данном случае”.

Статья в онлайн-новостях Стэнфорда появилась после семинара, который Хокинг провел в Стэнфорде в апреле по приглашению Линде. Огромные толпы собрались посмотреть, как эти двое “вступят в схватку”. Затем Хокинг дискутировал против Линде и Александра Виленкина в ноябре в Монтерее (Калифорния), отстаивая применение антропного принципа с силой и убедительностью, предвещавшей, сколь большое значение он намерен придать этому принципу в будущем: “Нашу вселенную не настиг скоропостижный коллапс, она не сделалась практически пустой, а значит, следует принять во внимание антропный принцип: если бы вселенная не годилась для нашего существования, мы бы не спрашивали, почему она так устроена”. Но присяжным еще долго предстояло заседать, прежде чем они вынесут решение по гипотезе Хокинга – Турока.