За день до событий

Мы смотрели вслед уходящему царскому поезду. Ну ни дать ни взять – группа членов Политбюро провожает дорогого Никиту Сергеевича Хрущева в тот его последний отпуск. Смесь напряжения, облегчения и страха витала над военной платформой. Ощущение близких и грозных перемен прочно поселилось в общей атмосфере этой ночи. Невдалеке от группы тихо переговаривающихся генералов Ставки переминалась с ноги на ногу толпа казаков Собственного Е. И. В. Конвоя, которые в массе своей не успели погрузиться в спешно отправившийся поезд. Их растерянные лица и возбужденные голоса добавляли тревожности этой полной событий ночи.

Великий князь Сергей Михайлович был мрачен. Строгий и нелюдимый по жизни, сегодня он был просто-таки символом духа близившийся катастрофы. Как близкий друг императора, он, невзирая на участие в заговоре, пытался убедить Николая Второго не выезжать из Ставки, но государь сегодня не слышал никого и ничего. И теперь уходящий поезд увозил с собой всю привычную и понятную жизнь великого князя. Жизнь, которая неумолимо растворялась в сгущавшемся мраке и которая стремительно приближалась к своему скорому концу на краю Нижне-Селимской шахты…

Генерал Алексеев сосредоточенно смотрел вслед ушедшему поезду, и на лице его отражалась усиленная работа мысли. Понять ее ход можно было лишь зная всю подноготную череды заговоров и интриг, адская смесь которых, помноженная на вечный российский бардак и разгильдяйство, собственно, и привели Россию к революции. Вот и сейчас Алексеев пытался еще раз найти для себя наилучший вариант действий в нарастающем хаосе, искал пути завершения большой игры с наилучшими, по его мнению, результатами. Результатами, которые, если я ничего не изменю, приведут его к гибели от воспаления легких в тяжелую осень гражданской войны в восемнадцатом…

Лукомский старался не демонстрировать свои размышления, но, очевидно, его мысли двигались в схожем направлении с алексеевскими. Однако хаос революции был и с ним скор на расправу – уже через месяц генерал Лукомский будет отправлен командовать армейским корпусом, а затем, за участие в корниловском мятеже, в августе арестован по приказу Керенского все тем же генералом Алексеевым…

Генерал Иванов стоял напыщенный и торжественный, всем своим видом демонстрируя свою великую миссию восстановления порядка, порученную ему лично государем императором. Он не знает о том, что, сумев в реальной истории, в отличие от Николая Второго, добраться до Царского Села, он получит две телеграммы. Одну – от генерала Алексеева: «Частые сведения говорят, что в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска, примкнув к Временному правительству, в полном составе приводятся в порядок. Временное правительство, под председательством Родзянки, заседая в Государственной думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о незыблемости монархического начала в России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением приезда его величества, чтобы представить ему всё изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работы. Воззвание нового министра Бубликова к железнодорожникам, мною полученное окружным путём, зовёт к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт. Доложите его величеству всё это и убеждение, что дело можно привести к хорошему концу, который укрепит Россию. Алексеев». Вторую – от обожаемого монарха: «Царское Село. Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. Николай. 2 марта 1917 г. 0 часов 20 минут». После ареста генерал Иванов будет взят на поруки лично Керенским. Всего этого Николай Иудович еще не знает и готовится стать спасителем Отечества…

Главные игроки могилевской части большой игры готовились выбросить кости и сделать каждый свой ход. Но, как известно, хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах…

Этой же ночью некими молодыми людьми был арестован председатель Государственного Совета Российской империи Щегловитов. Керенский лично запер его в одной из комнат дворца, а ключ положил себе в карман.

Взглянув еще раз вслед уходящим Горшкову с Мостовским, я прошелся по платформе, пытаясь осмыслить последствия разразившейся катастрофы. Бил ли я себя мысленно по мордасам, покрывал ли последними словами и посыпал ли голову пеплом? Нет. Нет более глупого занятия, чем тратить время на всякие романтические самобичевания. И ладно, если у тебя впереди вагон времени, приятный отдых и ящик спиртного, но если у тебя впереди исключительно попадос, то тут уж не до сантиментов.

Что ж, моя миссия к царю-батюшке, нужно признать, завершилась полным фиаско. Я полностью лишился возможности влиять на события через Николая, а значит, вся концепция, на которой базировались мои действия и планы, оказалась полностью несостоятельной. Теперь у меня нет ни власти царя, ни его имени, ни возможностей от его имени говорить. А это значит, что заговор, безусловно, достигнет успеха, и вся история покатится по известной мне колее, результатом которой станет гражданская война для страны и пуля под Пермью лично для меня.

И варианта пока вырисовывается целых два с половиной. Плюс один. Первый – быстренько пытаться исчезнуть и ждать, пока мой незабвенный «братец» через три дня скинет корону на мою голову. Лучше всего ждать где-нибудь в расположении верных мне, точнее прадеду, частей. Например, в Дикой дивизии или в Гвардейском кавалерийском корпусе. Что мне это даст? Пытаться организовать сопротивление Временному правительству? Ерунда, ведь за три дня революция охватит обширные территории, а власть Временного правительства сильно укрепится. И тогда любые мои возможные действия обязательно приведут к гражданской войне уже прямо сейчас. Так что этот вариант не вариант.

Второй вариант – я исчезаю совсем и спешно стараюсь покинуть Россию, поскольку, как показала реальная для меня история, после революции Михаила Александровича возьмут в разработку очень быстро и не упустят до того самого выстрела в голову под Пермью. И даже если мне, зная итог всего, и удастся сейчас уйти от бдительного ока всяких революционеров, то меня ждет горькая и позорная эмиграция. И дальше одно из двух. Либо я буду заниматься ерундой, конкурируя с всякими Кириллами Владимировичами и прочими относительно того, кто из нас глава императорского дома в эмиграции и, соответственно, кто из нас теоретический претендент на теоретический престол. Зная, что на ближайшие сто лет реставрации монархии в России ожидать не приходится, то все это чисто мышиная возня.

Либо, как вариант, я отправляюсь в какую-нибудь Аргентину, где буду жить на ферме, бессильно глядя из аргентинского далека на то, как мою страну рвут на части все, кому не лень, и буду вусмерть напиваться аргентинским вином, смотря на то, как гибнут десятки миллионов моих соотечественников, и памятуя о том, что у меня был шанс…

Смотрю на подходящего из темноты полковника Горшкова.

– Ваше императорское высочество, в расположении местного аэродрома нет ни одного «Ильи Муромца». Наш будет в ремонте часов десять. Лыжи, стойки, замена винтов и прочее…

Киваю. Что ж, последний мост сожжен, побег невозможен.

– Благодарю вас, полковник. Действуйте так, как мы условились.

Горшков козыряет и исчезает в ночи. Направляюсь к генералам.

– Господа, прошу вас уделить мне несколько минут вашего внимания. У меня такое чувство, что для нас четверых ночь только начинается…

– Императорский поезд ушел, господа. Ушел, оставив неразрешенными целый ворох проблем, которые усугубляются с каждым часом. Мятеж ширится. Империя на грани гибели. Столица фактически в руках мятежников. Балтийский флот на грани измены. Войска в Петрограде в массе своей либо перешли на сторону восставших, либо заняли позицию выжидания. Растеряны или выжидают многие высшие чиновники в столице и на местах. Правительство князя Голицына преступно самоустранилось и прекратило свое существование. Военные начальники в Петрограде демонстрируют полную беспомощность, переходящую в предательство. Предательство, господа.

Ловлю усталый, но ироничный взгляд генерала Алексеева. Ну, понятно, явился местный Иванушка-дурачок и будет нести высокопарный ура-патриотический бред в то время, когда у генерала на счету каждая минута. Но и не слушать меня он пока не может себе позволить. Не для проигрыша же он с такой спешкой явился из Крыма всего десять дней назад! И это при том, что находился Алексеев в Крыму на неспешном лечении аж с самого октября 1916 года и, как писал потом Лукомский в мемуарах, явился, когда никто уже и не ожидал его возвращения в Могилев! Причем следует отметить, что вернулся он сильно больным, но тем не менее решительно перебрал на себя все дела в Ставке, отстранив Гурко и распорядившись докладывать даже о незначительных событиях. Да и сейчас, невзирая на болезнь и очень высокую температуру в районе 39 градусов, он, словно паук, крепко держит в руках все нити заговора и старается не упустить ни одной мелочи, к коим явно относит и мои нынешние бредни.

Взгляд же Лукомского более оценивающ. Возможно, в нем живет еще и червь некой обиды на Алексеева за то, что тот фактически оттер его на вторые роли в предстоящем перевороте, да и к тому же отправил из Могилева назад в Особую армию генерала Гурко, исполнявшего дела наштаверха с ноября по февраль, проведшего ряд эффективных реформ в армии, разработавшего план кампании 1917 года, с которым у Лукомского отлично сложились отношения и которому тот явно симпатизировал. Тем более что именно генерал Гурко сосватал царю Лукомского на должность генерал-квартирмейстера Верховного Главнокомандующего. Но удастся ли мне сыграть на внутренних противоречиях в руководстве заговором среди военных?

А вот «дядя» – великий князь Сергей Михайлович, раскурив папиросу, просто хмуро ждет продолжения, пытаясь с некоторым раздражением просто понять – к чему это все?

Продолжаю речь, внимательно изучая их лица и реакцию:

– Решения нужны, и нужны немедленно. Но в ближайшие часы, а возможно, дни государь не сможет отдать приказ о наведении порядка в стране. С момента отъезда императорского поезда из Могилева и до прибытия государя в Царское Село имеет место отсутствие Верховного Главнокомандующего у руля армии и страны. Законное правительство империи пало. Государственная дума распущена указом императора. В настоящее время в стране возникло абсолютное безвластие, столь опасное в любое время и смертельное в период великой войны.

Воцаряется тишина. Все в шоке. Точнее, в шоке не от того, что я сказал, а от того, что сказал это я. Местный Иванушка-дурачок, романтический Миша, любитель светской жизни и лошадей, объект сплетен в салонах, причина скандалов, потрясших империю, и, как сказали бы в мое время, известный тусовщик и мажор, вдруг заговорил о вещах, которые от него меньше всего можно было бы ожидать. Усилим эффект разорвавшейся бомбы.

– Сегодня утром я имел беседу с председателем Госдумы Родзянко, он предлагал мне стать диктатором и возглавить революцию в России.

Три пары глаз в упор смотрят на меня. Господа-товарищи ждут продолжения. Как опытные бойцы-интриганы, они вовсе не готовы обнаруживать свою позицию раньше времени, давая козыри в руки оппонента. Я же фактически иду ва-банк. Мне позарез нужно установить контроль над армией, над возможностью двигать воинские части и получить право приказывать хотя бы некоторым из них, не допустив при этом безвластия и хаоса в стране. Установить, опираясь на поддержку присутствующих в кабинете, или же без их поддержки и участия вообще. Причем мне это все нужно сделать именно сейчас, буквально до наступления утра, иначе будет поздно и можно смело паковать отсутствующие у меня чемоданы или гулять к ближайшей расстрельной стенке.

– Господа, чаши весов истории замерли в шатком равновесии. Законная власть в Петрограде бездействует. Лидеры мятежа увлеченно делят портфели, но и их реальная власть не распространяется дальше залов заседаний. Ситуация в столице и вокруг нее на данный час такова, что ни одна из сторон не имеет реальной силы. Все эти революционные толпы бродят по улицам сами по себе и заняты разгромом магазинов. Войска не подчиняются никому. Подавляющая масса солдат не готова проливать кровь за революцию. Они просто не хотят на фронт. Но при реальном вступлении боеспособных войск в столицу, или даже при поступлении реальных известий о подходе таких войск, эти крикуны-дезертиры, вероятнее всего, разбегутся или примкнут к победителю. Мятеж в данный час лишь колосс на глиняных ногах. А это значит, что пожар мятежа либеральной Госдумы еще можно погасить решительными действиями армии. Потому в сложившейся ситуации именно наши действия и наши решения или же наши бездействие и нерешительность определят будущее России.

Держу паузу и смотрю в лица присутствующих. Они не торопятся реагировать и ждут завершающего предложения с моей стороны.

– Обязанность верных своему долгу военных в условиях тяжелейшей войны и революционного хаоса – взять ответственность на себя и очистить общество от безответственных политиканов, зарвавшихся хамов и пьяного отребья, которое пытается захватить власть в стране. Кто-то должен взять ответственность и взвалить на себя бремя восстановления порядка в России.

Я встаю из-за стола и продолжаю уже стоя:

– Господа, на плечах каждого из присутствующих в этой комнате генеральские погоны. Наш долг – помочь государю императору, которому мы все присягали на верность, в этот невыносимо сложный час. Помочь ему спасти Отечество в самое страшное для страны время, стать опорой его правления, а затем, как подобает верным офицерам, смиренно вручить его милости наши судьбы и саму нашу жизнь, если это потребуется. Я убежден, что только сочетание быстрых и эффективных военных мер по прекращению мятежа и немедленное объявление реформ может спасти Россию. Время решительных полумер позади, господа!

Стою перед ними с горящим взглядом. Ноздри мои раздуваются, правая рука упирается кулаком в стол. Набираю в грудь воздуха и чеканю каждое слово:

– Перед лицом нависшей над Россией опасностью я, как ближайший к престолу взрослый член императорской фамилии, как брат императора и как возможный регент государства, и при поддержке с вашей стороны, временно принимаю на себя диктаторские полномочия во имя спасения Отчизны и во имя победы в этой войне! Я лично готов нести всю полноту ответственности за это решение перед историей и государем. После того как государь император сможет вернуться к управлению империей, я сложу свои временные диктаторские полномочия и преклоню колени перед императором с мольбой утвердить наши действия и наши проекты реформ. Уверен, что государь милостив, простит нас недостойных и поддержит наши действия. Если же нет, то я готов к любому повелению императора относительно себя и приму такое решение спокойно. Ибо я буду знать, что я сделал для России все, что от меня зависело, и Господь Бог тому свидетель. За вами слово и за вами решение, господа!

Перевожу дыхание. Жду. Решающий момент наступил, но пауза затягивалась. Лукомский пил кофе, Сергей Михайлович курил папиросу, а наштаверх задумчиво глядел куда-то в стол. Наконец Алексеев заговорил:

– Ваше императорское высочество! Мы выслушали ваше эмоциональное выступление, и его эмоциональность нам понятна. Однако ряд моментов, высказанных вами, заставляют нас отнестись к вашим желаниям с крайней осторожностью. В настоящее время силы армии напряжены до предела. Войска растянуты на всем протяжении фронта от Балтики до Черного моря и Кавказских гор. Задействование сколь-нибудь значимых сил в наведении порядка в тылу мне представляется опасным с военной точки зрения.

– Объяснитесь, генерал! На улице зима, на фронтах затишье. Ожидать наступление противника по глубокому снегу вряд ли стоит. Да и не готовы они к масштабному наступлению. Значит, у нас есть возможность задействовать резервы, которые готовятся к весеннему наступлению.

Алексеев хмурится и бросает быстрый взгляд на Лукомского. Тот включается в разговор:

– Это довольно сложно организовать без ущерба для боеготовности войск и подготовки их к весеннему наступлению. Кроме того, вмешательство армии в общественные волнения внутри страны является крайне неразумным с политической точки зрения.

Перебиваю его вопросом:

– Поясните свою мысль. Почему спасение страны является делом неразумным?

Лукомский морщится, но, стараясь говорить спокойно, отвечает:

– Это решение неизбежно приведет к массовому кровопролитию и большому числу жертв. В армии начнутся сильные брожения. Кроме того, это произведет тяжелое впечатление на союзников. Европейская и североамериканская пресса просто взбесится, рассказывая о русских варварах. Цивилизованные народы от нас отвернутся. Такое решение нам не простят, и клеймо дикарей навечно ляжет на русских.

С трудом подавляю желание навернуть Лукомского стулом по голове. Ну чисто из профилактики. Эх, господа хорошие, неужели ваше преклонение перед Западом и пиетет перед всем заграничным мешают вам понять, что Россия для них просто дикая территория, заселенная белокожими индейцами, которые нуждаются в надсмотрщике в виде джентльмена в пробковом шлеме и со стеком в руках? И никогда мы не станем для них цивилизованными. Даже если некоторые из нас станут покупать недвижимость в Лондоне целыми кварталами, устраивать грандиозные приемы на собственных фешенебельных яхтах и изо всех сил пыжиться, доказывая этой «цивилизованной» публике, что они такие же, свои в доску «джентльмены». И все эти ужимки будут встречать лишь брезгливые улыбки на лицах хозяев мира в адрес заискивающих перед господами грязных туземцев. Потому что эти джентльмены понимают и уважают лишь силу, только силу, помноженную на силу. Только так. И если я переживу сегодняшнюю ночь и, возможно, еще пару-тройку ближайших дней, то я не правнук государя императора Михаила Второго, если господа олигархи, либералы и прочие общечеловеки не узнают мою личную точку зрения на этот вопрос. Уверен, что точка зрения эта им крайне не понравится, хотя их мнение об этой точке зрения меня будет интересовать меньше всего.

Вслух же я спросил:

– Вы вот это все серьезно говорите?

Лукомский запнулся. Лицо его начало приобретать багровый оттенок. Вмешался Алексеев:

– А какие части вы предполагаете привлечь для наведения порядка в столице?

– Прежде всего, 1-й гвардейский корпус генерала Потоцкого, гвардейский кавалерийский корпус Хана Нахичеванского, 3-й конный корпус графа Келлера с Юго-Западного фронта, Отдельную Черноморскую морскую дивизию из Крыма и мою любимую Дикую дивизию с Румынского фронта. Часть из этих сил будет двинута на Москву для подавления возможных выступлений в Первопрестольной, а остальные в Петроград для восстановления законности и порядка в столице.

Алексеев криво усмехнулся:

– Да уж, запросики у вас, да и подбор частей…

Смотрю на него в упор.

– Какой?

– Скажем так, ошибочный. Предлагаю другие, проверенные части из состава Северного и Юго-Западного фронтов. Генералы Рузский и Брусилов подберут надежные части.

О да, эти подберут. Да и реакция самого Алексеева не оставляет сомнений в его позиции. Ему, видишь ли, выбор самых лояльных императору частей кажется странным. Ну-ну, мой дорогой Михаил Васильевич, ну-ну…

Алексеев меж тем вел мысль дальше.

– Ваше императорское высочество, вмешательство армии в петроградские события действительно крайне нежелательно. Процессы в обществе должны идти своим чередом. Волна общественных выступлений должна смести всю ту накипь, все одиозные фигуры, которые мешают обновлению общества и рывку к победе. Только после того, как схлынет эта волна, потребуется вмешательство армии, как силы, которая зафиксирует новый порядок и установит требуемый режим жизни. И мне, ваше императорское высочество, право, странно слышать ваши язвительные комментарии относительно реакции в Европе на события в России. Мы должны стремиться в Европу и равняться на цивилизованные народы. Именно в этом я вижу роль и значение русской элиты.

Занятно. Придется пропалывать и эту грядку в головах. Возможно, прямо вместе с головами, как завещал товарищ Коба. Вы, господа, уже довели страну до исторической ручки. Что ж, в целом итог ночного заседания мне понятен, но нужно срочно скальпелем вскрыть нарыв и довести первый акт спектакля до конца.

– Скажите, Михаил Васильевич, следует ли понимать ваши слова так, что к накипи вы относите и нашего благословенного государя императора, которому вы присягали в верности? Ведь именно ваши действия сделали возможным весь этот заговор. Именно ваши действия обеспечат блокировку поезда государя где-нибудь у станции Дно. Ваши действия, генерал Алексеев, являются организацией и участием в мятеже с целью свержения законного императора, то есть действиями, которые являются государственной изменой. Я вам дал возможность вовремя выйти из заговора и стать героем Отечества, но вы, очевидно, предпочитаете плаху…

Алексеев вскочил на ноги.

– Ах ты… Возомнил о себе много… Да знаешь ли ты, что ты нам и не нужен вовсе? Неужели мы не найдем, кого на трон посадить? Да я…

Вмешался Лукомский.

– Я думаю, что не стоит принимать скоропалительных решений. Предлагаю до окончания всего дела определить его под замок в подвале Ставки. А потом решим, что с ним делать…

– Нет, господа, я протестую! – великий князь Сергей Михайлович решительно встал. – Миша очень эмоционален, и все, что он тут наговорил, следствие его вспыльчивой натуры. Да и сажать в подвал великого князя и родного брата государя как-то чересчур. Это определенно произведет весьма тягостное впечатление на общество, да и союзники могут не понять. Давайте пока определим его под домашний арест в гостинице и жестко ограничим ему круг общения. Он абсолютно не опасен, господа. Вы же знаете Михаила.

Лукомский и Алексеев переглянулись. Лукомский кивнул:

– Ну, будь по-вашему, Сергей Михайлович. Пусть пока отдохнет в своем номере, остынет немного, а там, я уверен, мы найдем точки взаимопонимания.

Алексеев поморщился, но не стал возражать, молча вышел в коридор, и через минуту в комнату ввалились солдаты во главе с все тем же штабс-капитаном, которого приставил ко мне Лукомский еще в гостинице.

– Штабс-капитан Добронравов! Его императорское высочество решением руководства Ставки взят под домашний арест до выяснения некоторых обстоятельств. Ваша задача сопроводить его высочество в номер в гостинице и взять под охрану. До особого распоряжения, покидать пределы номера ему не разрешается. Посетителей не пускать ни под каким видом, без подписи генерала Алексеева или моей. Все. Выполняйте!

Я пожал плечами и вышел из кабинета вместе с конвоирами. Что ж, маски сброшены, первый акт пьесы завершен. Антракт. Кстати, а есть ли в местном буфете коньяк и бутерброды с красной икрой? И театральный бинокль мне бы сейчас очень пригодился. Как же я буду смотреть второй акт без театрального бинокля? Никак нельзя мне без него.

Светало. В окно Адмиралтейства была видна толпа, которая скапливалась у ворот. Два орудия у входа и пулеметы в окнах еще сдерживали собравшихся от штурма, но волны гомона долетали даже сквозь плотно закрытые по случаю зимы окна.

Бледный генерал Беляев с жаром говорил в телефонную трубку:

– Михаил Владимирович, вы должны повлиять на них! Ну это же невозможное положение! Я знаю, что у вас есть влияние на этих…

– Что вы, Михаил Алексеевич, в самом-то деле! Вы преувеличиваете значение моей скромной персоны. Я предупреждал императора о подобном, но он не хотел слушать меня! Теперь народ вышел на улицы и сам вершит свою судьбу.

– Но они же с минуты на минуту пойдут на штурм! Я буду вынужден отдать приказ об открытии огня!

– Не совершайте ошибку, Михаил Алексеевич! Революция уже необратима, и вам припомнят все! Да и не уверен я, что ваши подчиненные выполнят этот приказ. Армия хочет быть с народом! Берите пример с Преображенского полка!

– Некоторые солдаты батальона запасного полка – это еще не Преображенский полк! Не клевещите на героев, которые верны присяге на фронте! И вы предлагаете мне брать пример с изменников?! Они нарушили присягу!

– Бросьте, Михаил Алексеевич, кому присяга-то? Революция устанавливает новый порядок, и армия приносит присягу новому, революционному правительству. Только что гарнизон Петропавловской крепости подчинился командованию Временного комитета Госдумы. У вас есть только два выхода – распустить ваш отряд или признать власть нового правительства!

В кабинет вбежал адъютант. Беляев прикрыл трубку ладонью и вопросительно посмотрел на офицера.

– Ваше высокопревосходительство! Разведка полковника Фомина докладывает, что в казармах Преображенского батальона получен приказ о штурме Адмиралтейства.

На площади раздались винтовочные выстрелы, заржала раненая лошадь, а в кабинете генерала Беляева брызнуло, разлетаясь осколками, оконное стекло…

Створки дверей распахнулись, и в лицо пахнул морозный воздух февраля. В проем по одному вышли солдаты конвоя. Штабс-капитан Добронравов вежливо указал мне на дверь.

– Прошу вас следовать за нами, ваше императорское высочество.

На площади перед зданием Ставки было малолюдно. Часовые, патруль да несколько офицеров, спешащих по каким-то явно служебным делам. С неба срывался снег, и его белые колючки ледяной ветер швырял прямо в лицо. Погода явно не располагала к прогулкам на свежем воздухе. Ночь, которая венчала собой такой безумный день, явно близилась к своему завершению.

Близилась к завершению и моя политическая карьера. Во всяком случае, так думали господа, которые отдали приказ о моем аресте. Их логика была понятна и прогнозируема – засадить меня под замок на несколько дней, а там сам ход событий решит, как им со мной поступить. Возможно, меня захотят предать скорому и пафосному революционному судилищу. Возможно, если все пойдет не по плану, я им могу понадобиться как предмет торга или в качестве зиц-императора Фунта. А может, тихо удавят шнурком от штор за неимением шелковых офицерских шарфов, да и прикопают где-нибудь в лесочке. И нет им уже дела до моих мыслей и желаний. Все. Фигура списана в расход…

Я поднял глаза к небу. Восток, наверное, уже должен окраситься в розовые тона, которые, увы, не видны сквозь толщу туч. Но даже тучи не могли надолго задержать наступление последнего дня зимы. Последнего дня этого страшного для России февраля тысяча девятьсот семнадцатого года от Рождества Христова.

Вот не знаю почему, но я чувствовал, что сегодня именно двадцать восьмое февраля, а не тринадцатое марта по привычному для меня счету дней. Возможно, эпоха накладывала свой отпечаток, а может, я, где-то в глубине того неуловимого, что зовут душой человеческой, чувствовал – наступает решающий день. И мне было психологически комфортнее считать, что завтра наступит весна и все, буквально все, изменится. И в моей жизни, и в жизни всего известного мне мира. И нынешнего, и грядущего. Просто хотелось в это верить. Потому что больше мне ничего не оставалось, ибо я сделал все, что зависело лично от меня…

И вдруг, совершенно неожиданно и для себя самого, и уж тем более для окружающих, я напел арию герцога:

На меня резко обернулись. Кто-то из солдат нервно передернул затвор. Добронравов поежился. Бедные. Музыку эту мои конвоиры, конечно, знали, но что-то в моем пении и моем настроении им крайне не понравилось. Солдаты нервно заоглядывались, а штабс-капитан поспешил распахнуть дверцу.

– Прошу садиться, ваше императорское высочество. – Добронравов указал на чрево автомобиля.

Я усмехнулся. Что ж, господа, даст бог, я ознакомлю вас еще с очень многими музыкальными шедеврами. И не только музыкальными. Ибо я хуже чем герцог – я попаданец!

Вслед за мной в машину сел сам штабс-капитан и еще один унтер. В салоне нас всего четверо, ну если считать с шофером. Остальные одиннадцать солдат позапрыгивали в кузов грузовика. Наша колонна тронулась в путь сквозь вьюгу.

Однако вскоре оказалось, что грузовик с солдатами резко вильнул и встал посреди дороги. Резко затормозили и мы.

Добронравов, обернувшись, пытался понять сквозь тьму и снег причину остановки. Поняв, что не преуспеет в этом, он бросил унтеру:

– Сбегай, братец, узнай, почему встали.

Тот кинулся исполнять приказ их благородия. А я мстительно пропел:

– Сердце красавиц склонно к измене!..

– Прекратить! – Добронравов это буквально выкрикнул, но затем все же взял себя в руки и уже спокойнее добавил: – Прошу простить, ваше императорское высочество, но петь нельзя!

С издевкой смотрю на штабс-капитана и спрашиваю:

– А то что? Расстреляете меня? Или в карцер посадите на хлеб и воду?

Добронравов промолчал. Через минуту унтер вернулся и сообщил, что шофер грузовика разбирается в поломке, но дело явно не минутное.

– Вот черт! Угораздило же… Митрофанов, сбегай в гараж, может, другой есть.

Унтер возбужденно замахал руками.

– Никак нет, ваше благородие. Мы последнюю, значится, взяли из гаража. Остальные на разъездах, и найти другую антанабилю никак невозможно, ваше благородие. Токмо ждать.

– Вот нелегкая! – Добронравов минуту думал и, посмотрев на мою ухмыляющуюся физиономию, спешно отдал команду: – Едем одни. По одному солдату на каждую подножку, и поехали. Тут недалеко!

Через минуту наша машина, завернув за угол, скрылась в ночи, оставив на площади грузовик и столпившихся вокруг него солдат.

Я же продолжал психическую атаку:

– Будьте любезны, штабс-капитан, ответить мне лишь на один вопрос – вы и ваши люди знаете о том, что вы участвуете в мятеже и вас ждет трибунал за измену государю императору?

Добронравов промолчал, но покосился на унтера. Тот в свою очередь сморщил лоб и покосился на шофера. Я внутренне усмехнулся – все с вами ясно, ребята…

– Я – великий князь Михаил Александрович, родной брат нашего государя императора и следующий, после цесаревича Алексея, наследник престола российского. По повелению государя, я его полномочный представитель в Ставке Верховного Главнокомандующего на период отсутствия императора в Могилеве. В настоящее время группой изменников из числа генералов Генштаба организован мятеж против его императорского величества Николая Александровича. Я взят под стражу, как представитель императора, что является актом государственной измены, все виновные и исполнители преступных приказов пойдут на плаху или на каторгу. Но я все еще верю, что вы являетесь верноподданными его императорского величества и исполняете преступный приказ, не зная об этом…

– Молчать! – Добронравов аж взвизгнул.

– Штабс-капитан, если вы готовы идти на плаху как заговорщик и агент врага, который выполняет приказы иностранных разведок…

Офицер взорвался:

– Каких еще разведок? Что вы несете?

– А по поводу заговорщика вы не спорите?

И тут он меня ударил. Вернее, попытался ударить. Унтер перехватил его руку и прижал к сиденью брыкающегося Добронравова. Тот, сверкая глазами, шипел на подчиненного:

– Митрофанов… Пусти… Сгною…

Тот, продолжая жестко удерживать штабс-капитана, ласково так, словно припадочному, объяснял:

– Вы не серчайте, вашбродь, но невместно бить брата государя-то… Вам, благородным, оно што, а нас, мужиков, в Сибирю на вечные поселения или на плаху за дела господские… Не серчайте, вашбродь, не пущу… Щас приедем, охрану выставим, а там разберемся, хто за кого…

Я провожу контрольный информационный удар в головы:

– Целью заговора является не только свержение императора. Главной задаче заговорщиков из числа генералов и крупных богачей является недопущение принятия государем ожидаемых народом великих законов, в том числе и закона о земле.

Унтер охнул и…

Тут мы приехали. Солдаты с подножек попрыгали на заснеженную мостовую и стали озираться по сторонам, водя по воздуху винтовками с примкнутыми штыками. Митрофанов отпустил «их благородие», и злой Добронравов с ненавистью поглядывал то на меня, то на унтера. Затем, видимо приняв какое-то решение, приказал:

– Выходить из машины!

Через минуту, выстроившись боевой свиньей (Добронравов впереди, я в центре, унтер слева, шофер справа и два солдата сзади), мы двинулись к моему номеру.

Подойдя к двери, мы увидели двух солдат, стоявших у входа в номер. Злой штабс-капитан не обратил на них никакого внимания и лишь рявкнул раздраженно:

– Открывай!

Солдаты распахнули дверь, и мы по одному зашли в номер. Сначала Добронравов, затем шофер, затем унтер, а уж потом я.

Картину, которая предстала мне внутри, можно было заказывать у лучших фламандских живописцев. Или у режиссеров блокбастеров приснопамятного Голливуда. Добронравов (уже разоруженный) стоял посреди номера и смотрел на направленный ему в лоб маузер. Солдаты, шедшие сзади меня, были мгновенно разоружены «часовыми» у дверей. А успевшие войти в номер живописно стояли с поднятыми руками, косясь на винтовки в руках обступивших их солдат. Мостовский сидел в кресле у стены, однако в руках также держал маузер.

Я усмехнулся:

– Что ж, Александр Петрович, я рад вас видеть в добром здравии.

Мостовский, поглядывая на то, как его орлы связывают руки Добронравову и отводят в угол остальных, встал с кресла и спокойно ответил:

– Взаимно, ваше императорское высочество. Не замерзли в авто?

– Нет. Мы долго не стояли. Грузовик – ваша работа?

– Степан постарался. – Мостовский кивнул на унтер-офицера из своих. Тот подтянулся и доложился:

– Унтер-офицер Урядный, ваше императорское высочество!

– Молодец, братец!

– Рады стараться ваше императорское высочество!

– И как ты умудрился?

Гигант ухмыльнулся и подкрутил свой длинный ус.

– Дык до войны у свояка в гараже работал, усю ихнюю железную нутрость знаю. Дело не хитрое…

Я пожал руку Урядному, тот аж раскраснелся от удовольствия.

– Александр Петрович, напомните мне после о Степане. Но, господа, дело еще не не завершено! Что там с письмом?

Мостовский вытянулся:

– Письмо доставлено адресату и встретило понимание. Нас ждут!

Я кивнул и обратился к бывшим моим конвоирам.

– Что ж, братцы, я обиды не держу на вас, потому как вы выполняли приказ, не зная о его преступности. Но сейчас всем, кроме штабс-капитана Добронравова, я предлагаю решить, с кем вы – с государем императором, который готовит принятие народных законов о земле, власти народной в уездах и деревнях, о статусе ветеранов войны и наделении их особо землей и хозяйством, о многом другом столь же важном для простого народа, или же вы с заговорщиками, которые хотят свергнуть Богом данную власть и всласть грабить народ русский?

Народ зашумел. Люблю задавать вопросы с очевидными ответами, типа кем хочешь быть – молодым, здоровым и богатым или старым, нищим, больным и отсидевшем на зоне лицом нетрадиционной сексуальной ориентации? Реакция меня не разочаровала – не прошло и пяти минут, как мы все грузились в автомобиль и грузовик. Связанная тушка штабс-капитана Добронравова была заброшена в кузов, и наша колонна двинулась навстречу рассвету.

– Ну, что там, ваше императорское высочество? Пригодился пакет? Стоило оно тех усилий?

Я хмуро поглядел на Мостовского.

– Ваши усилия, дорогой мой Александр Петрович, привели к катастрофе.

Видя его растерянную физиономию, я пояснил:

– Фокус в том, господин Мостовский, что в вашем пакете ничего не было. В смысле ничего вообще. Он, видите ли, оказался пустым.

– Как пустым?! Как так?

Я промолчал. Мостовский нервно зашагал по перрону. Затем вполголоса горячо заговорил.

– Во имя чего же мы с боями прорывались в Могилев? Во имя чего я потерял несколько человек? Кому это было нужно?! А может, мне дали неправильный пакет? Или письмо перепутали? Вместо письма положили чистый лист бумаги? Ведь, черт возьми, должно же быть рациональное объяснение этой нелепице! Я не понимаю… Вы уверены?

– Уверен.

Штабс-капитан опускает глаза под моим тяжелым взглядом.

Выслушав его сбивчивую речь, я заметил:

– А еще я уверен, что ваше письмо погубило императора и всю нашу империю. Я имел глупость выполнить данное вам обещание не вскрывать пакет и несчастье воспользоваться вашим письмом для аргументации государю. И вот, в момент, когда я его почти убедил, черт меня дернул за руку достать ваш пакет. Можете представить, какой эффект на государя произвела чистая бумага вместо списков заговорщиков? Итог – государь уезжает. Впереди его ждет западня, арест и принуждение к отречению от престола. А Россию ждет анархия и гражданская война. Именно мы с вами, из-за вашего рокового пакета, теперь несем моральную ответственность за грядущую гибель России и за те миллионы русских людей, которые теперь погибнут по нашей с вами милости. Вот так, Александр Петрович.

Штабс-капитан подавлен. Нервно рвет ворот и пытается вздохнуть поглубже. Хрипло спрашивает:

– Неужели ничего нельзя сделать?

Жестко смотрю ему в глаза.

– Смотря на что вы готовы для спасения России и государя.

Мостовский выдерживает взгляд и твердо отвечает:

– Кого надо убить?

Я чуть истерически не расхохотался, так забавно звучала в это время и в этих обстоятельствах эта популярная в мое время фраза. Но штабс-капитан серьезен.

– Приказывайте, ваше императорское высочество.

С минуту мы бодаемся взглядами, а затем я киваю в конец императорского состава.

– Пойдемте, Александр Петрович, прогуляемся. Здесь не место для подобных разговоров.

В последнем вагоне я выгнал из тамбура солдата императорского Конвоя, и мы смогли продолжить беседу.

– Я собираюсь арестовать заговорщиков. Вы со мной?

– Так точно, ваше императорское высочество. Приказывайте.

С минуту я помолчал, собираясь с мыслями, затем быстро заговорил.

– Существует военный заговор против государя императора. Его возглавляют Алексеев, Лукомский, Брусилов, Рузский, Гурко и ряд других генералов и высших офицеров. Цель заговора – воспользоваться смутой в Петрограде и совершить переворот. Руководят заговором из-за границы. Силами заговорщиков поезд государя будет блокирован между Петроградом и Могилевом, где он и будет принужден к отречению, или же его убьют. Царская семья будет арестована, а Алексей станет марионеткой в руках регентского совета, который заговорщики и возглавят. Я сейчас попытаюсь обойтись словами и постараюсь склонить Алексеева и Лукомского к переходу на сторону государя. Однако велик риск неудачи, и тогда, скорее всего, я буду взят под арест.

Мостовский был потрясен.

– Но… Тогда зачем с ними разговаривать?

Качаю головой.

– В условиях войны и смуты я бы предпочел обойтись без таких потрясений, как силовое противостояние в Ставке Верховного Главнокомандующего. Я предпочту, чтобы первый шаг в активных действиях сделали сами заговорщики.

Видя недоумение на лице штабс-капитана, я пояснил:

– Я должен попытаться обойтись без рек крови. Если мне удастся с ними договориться хотя бы на время, мы сможем разобраться со смутой. Иначе гражданской войны не избежать. Если же мне не удастся их склонить на сотрудничество или хотя бы на его видимость, то нам придется зачищать всех.

– Зачищать?

Блин, следи за языком, майор Романов!

– В смысле арестовать всех заговорщиков, а при сопротивлении их уничтожить. Итак, ваша боевая задача, господин штабс-капитан. После того, как я удалюсь с перрона вместе с генералами Алексеевым и Лукомским, а также с великим князем Сергеем Михайловичем, вы должны сделать следующее. Прежде всего, вы должны найти полковника Горшкова и изложить ему все случившееся. Если он все еще со мной в вопросе подавления мятежа, то пусть немедля найдет генерала Иванова и передаст от меня письмо, а также расскажет суть происходящего сейчас. Я думаю, что полковнику будет легче сговориться с генералом. Вас же, Александр Петрович, я попрошу сделать следующее. Нужно будет организовать наблюдение за зданием Ставки, дабы понять, взяли ли меня под арест и где я буду находиться. Если я правильно понимаю традиции и привычки, то, очевидно, местом моего заточения будет избран мой номер в гостинице. Возможны варианты запереть меня в здании Ставки или отвезти в другое место. Поскольку охранять меня будут не обученные конвоиры, а обычные солдаты, то делаться это будет кое-как. Ваша задача – обеспечить мое немедленное освобождение, где бы я ни оказался в результате ареста. Есть вопросы?

– Никак нет. Все ясно.

– Я надеюсь на вас и ваших людей, Александр Петрович. Мне пора возвращаться на перрон. Поезд вот-вот тронется. Рубикон будет перейден.