Похороны Люси прошли в конце апреля 2000 года. В любом случае мероприятие получилось бы мрачным, но оно стало вдвойне горьким из-за явной неприязни между Джейн и Тимом.

Похороны организовала мать девушки в англиканской церкви в городке Чизлхерст, в 19 километрах от Севеноукса. Почему именно там, до конца не ясно: в Севеноуксе достаточно церквей, к тому же Люси еще подростком, с подсказки Джейн, формально перешла из англиканской церкви в римскую католическую. Однако церковь имела принципиальное значение для Блэкманов как место венчания Тима и Джейн двадцать пять лет назад. И я задумался, хотела ли Джейн тем самым упрекнуть Тима, сознательно или бессознательно, проведя параллель между их погибшим браком и погибшей дочерью.

В церкви собралось 260 человек; снаружи за алюминиевым ограждением толпились фотографы и журналисты. Тони Блэр и японский посол в Лондоне прислали цветы; ладан, который жгли во время службы, был подарком Токийской городской полиции. Присутствовали многие сверстники Люси из Уолтемстоу-холла, а также бывшие коллеги из «Сосжен», сотрудники «Бритиш эйруэйз» в синей униформе и даже Хелен Дав, которая работала с Люси в «Касабланке». Подруги Люси Гейл Блэкман и Кэролайн Лоуренс пришли вместе; в последнюю минуту Гейл решила, что не сможет находиться в церкви, и ее пришлось уговаривать выйти из машины.

Некоторые из присутствующих отмечали ощущение легкости и нереальности, почти транса, будто похороны проходили во сне. Ощущение лишь усиливалось из-за отсутствия в церкви самой покойной: гроб источал такой аромат разложения, что его оставили в крематории, и в церкви просто стояла большая фотография Люси в синем платье.

– Хуже всего, что ее там не было, – вспоминала Гейл. – Я подписала открытку, которую хотела положить рядом с Люси, и взяла ее в похоронное агентство перед службой. Сейчас я бы промолчала, но тогда мне почему-то хотелось знать, и я спросила сотрудника: «Она настолько плохо выглядит?» И он ответил: «Хуже некуда».

Между Джейн и Тимом не было открытого противостояния, они вообще не разговаривали друг с другом. Но между ними струилась негативная энергия, и заполнившие церковь друзья покорились ей, точно металлические опилки, которые выстраиваются по кругу в магнитном поле. Когда приехали члены семей Тима и Джейн, они расселись по противоположным сторонам от прохода – как на их свадебной церемонии четверть века назад. Отец Джейн, 74-летний Джон Этеридж, находился при смерти: больное сердце, недавняя ампутация второй ноги. Его привезли в церковь на инвалидном кресле; при росте в расцвете сил 190 см он весил теперь немногим больше 57 килограммов.

Даже в горе друзья и семья изо всех сил пытались сражаться за Люси. Гейл разозлилась при виде группы девушек из Уолтемстоу-холла, которые толком не знали Люси и даже порой издевались над ней.

– Джейн попросила приходить без цветов, и друзья Люси отнеслись к ее желанию с уважением, – вспоминала Гейл. – Но заявились и девочки из школы, все разряженные, с огромными букетами. Они хотели лишь покрасоваться. В нескольких рядах от нас они шептались: «О, смотри: здесь тот-то и тот-то» и «А кто это с тем-то и тем-то?». Просто отвратительно. В крематорий я уже не поехала – не могла вынести.

Тим Блэкман больше всех чувствовал себя отчужденным; за ним наблюдало множество чужих глаз. Среди собравшихся нашлось немало людей, которых Тим ни разу не встречал, однако они знали его по телевизионным выступлениям, газетным интервью, сплетням обывателей. Вот отец Люси, который так старался ее найти, но чье поведение и характер вызывали сомнения.

– Помню, как я сказала: «Не верится, что он так спокоен», – призналась Сара Гест, одна из стюардесс «Бритиш эйруэйз». – Он не выражал совершенно никаких эмоций, тогда как мать показывала более естественную реакцию. Конечно, я совершенно не знала этого человека, и наверное, каждый справляется с горем по-своему. Но на похоронах люди были настроены очень критично.

Прямых замечаний не высказывали, но многие пришедшие на похороны применили к близким Люси определенный стандарт, поведенческий код, который Джейн соблюдала, а Тим, по их мнению, нарушал.

Через год и три дня после исчезновения Люси Блэкман, 4 июля 2001 года Ёдзи Обара предстал перед судом за ее изнасилование и убийство. Зал суда в высоком здании в 180 метрах от штаб-квартиры Токийской городской полиции был забит до отказа. Обара уже семь раз появлялся в суде, и пять раз ему вынесли обвинительный приговор по делу об изнасиловании. В Японии судебные заседания проходят не каждый день, а примерно раз в месяц; к тому же большинство заседаний по делу Обары устраивали за закрытыми дверями, чтобы жертвы – Клара Мендес, Кэти Викерс и три молодые японки – давали показания без лишних свидетелей. Но нынче утром на 60 мест, которые распределялись по электронной лотерее, претендовали 900 человек. Ровно в десять утра Обара в сопровождении двух охранников в форме зашел в зал суда.

Он был в темно-сером костюме и рубашке с широким воротом. Помимо наручников, на нем была синяя, крепкая на вид веревка вокруг пояса, которую держали за концы охранники. Когда обвиняемый сел, наручники расстегнули, а веревку отвязали. В японском уголовном суде это обычная практика, но меня потряс контраст беспомощного арестанта в путах и сверкающего современного мира Токио.

Обару попросили повернуться лицом к судейской коллегии, состоящей из трех членов, пока прокурор зачитывал обвинение в дзюнгокан чиши (изнасилование, повлекшее смерть) – близкое по категории к убийству по неосторожности или непредумышленному убийству – Кариты Саймон Риджуэй и Люси Джейн Блэкман. В японском уголовном суде заключенному не просто дают право признать вину или заявить о невиновности: после напоминания о праве хранить молчание его приглашают прокомментировать обвинения. Обара читал с трибуны вслух по бумажке – громко, но на удивление мягко и кротко, почти вяло. Он признал, что был с Каритой и Люси в те ночи, о которых идет речь, но отрицал любую причастность к их смерти. Отношения сексуального характера с Каритой произошли по обоюдному согласию. Люси развлекала его в «Касабланке» (он назвался мистером Ковой – шепелявый мужчина с приличным английским, которого Луиза с трудом смогла вспомнить), но именно она пригласила его куда-нибудь съездить, а не наоборот; вопрос о мобильном телефоне никогда не вставал.

– Мы выпивали и смотрели видео у меня в квартире в Дзуси, – заявил Обара. – Мы не играли (английское слово «play» он произнес на японский манер: «пурэй») в ту ночь ни разу. Я не предлагал ей напитки со снотворным или другими препаратами.

По словам обвиняемого, когда на следующее утро он уехал, Люси была в полном порядке.

– Мне известно, что Люси умерла, – признал он. – Но я не совершал ничего такого, что могло бы привести к ее смерти. Хотя, возможно, на мне лежит часть ответственности, я не делал того, что перечислено в обвинительной речи.

Десятки репортеров выскочили из зала судебных заседаний, чтобы сообщить о заявлении обвиняемого своим телекомпаниям и информагентствам. Обара сел на место, после чего поднялся главный прокурор, чтобы подробно зачитать обвинение. На одном дыхании, монотонно, переворачивая страницу за страницей с такой скоростью, что репортеры не поспевали записывать, он говорил:

– Не позднее чем с 1983 года под разными псевдонимами, не раскрывая настоящего имени, обвиняемый привозил женщин в Дзуси-Марину, предлагал им напитки с подмешанными наркотиками, вызывающими потерю сознания, насиловал их, надев маску, и снимал все на видео. Подобные преступления он совершал регулярно, называя их «игрой в покорение».

Между судебными системами Японии и Западной Европы или Северной Америки есть одна большая разница: процент обвинительных приговоров по уголовным преступлениям. Суды в Соединенных Штатах обычно приговаривают 73 % обвиняемых, почти такой же процент в Британии. В Японии – 99,85 %. Другими словами, судебное разбирательство почти автоматически означает обвинительный приговор: утех, кто попал в японский суд, есть лишь минимальный шанс выйти оттуда через парадную дверь. Это отражается и в отношении к обвиняемым со стороны общественности, СМИ и даже адвокатов: в Японии человек виновен, пока не докажет обратное.

– Вы виновны с момента ареста, – объяснял мне один из адвокатов Обары. – Посмотрите на статьи об уголовных делах. Об аресте в газетах рассказывают очень развернуто. Зачитыванию обвинения уделяют уже меньше внимания. Доказательство вины и окончательный вердикт – самое неинтересное.

Традицию поддерживает даже японский язык. С момента ареста, иногда еще до предъявления обвинений, подозреваемый теряет форму вежливого обращения «-сан» или «-ши» и становится «-ёугиса». Обара-ёугиса: не «господин», а «подозреваемый в уголовном процессе» Обара.

Прокуроры объясняют высокий процент обвинительных приговоров тем, что до суда доходят только те дела, в которых вина обвиняемого очевидна и доказана. Другими словами, виновен или невиновен человек – выясняется в процессе расследования, за закрытыми дверями, а не публично в зале суда. «Прокуроры, как и все население Японии, считают, что обвиняют только виновных и что арестованный почти всегда виновен, – писал социолог Дэвид Джонсон. – Подавляющее большинство японских уголовных судебных процессов совсем не похожи на битвы или соревнования, как предписывает, казалось бы, состязательная логика законов, это скорее ритуал, пустой звук, где нет места даже легким разногласиям».

Наряду с этим крайне редкие случаи оправдательных приговоров являются унизительным ударом по органам власти. В суде на Западе дела выигрывают адвокаты, в Японии дела проигрывают прокуроры, и такой исход может стать для них позором. Когда Ёдзи Обару ввели в зал суда, связанного и закованного, почти все ставки были против него. Однако и сторона обвинения рисковала по-крупному. Документ, который в то утро невнятно зачитывали в зале суда, стал кульминацией совместных усилий детективов и прокуроров за целый год; от него зависели их карьера и репутация.

После выяснения фактов по делу Кариты – о ее стремительном и не поддающемся лечению ухудшении здоровья, отравленной хлороформом печени, человеке в маске на видео – обвинение переключилось на историю Люси Блэкман и перемещения Обары в последний день ее жизни.

В полночь 30 июня он купил виноград, грейпфруты, дыню и мандарины в круглосуточном магазине в токийском квартале Акасака. Через сорок минут на ближайшей бензоколонке заправил свой «мерседес-бенц». В половине второго следующего дня позвонил Люси и отложил время их встречи. Затем оставил в химчистке отеля «Нью-Отани» какую-то одежду, потом снова позвонил Люси и забрал ее напротив станции «Сэндагая» в 15:30. На пути в Дзуси, примерно в пять часов девушка попросила мобильный телефон, чтобы позвонить из машины Луизе Филлипс. Сфотографировал ее Обара в 17:20, судя по положению солнца и длине теней. К шести часам вечера они зашли в квартиру 4314 в Дзуси-Марине. Люси, которая за весь день почти ничего не ела, к этому моменту, должно быть, проголодалась. Обара позвонил в местный ресторан и заказал жареную курицу и темпуру во фритюре с креветками и угрем. Поступило сообщение о перебоях с газоснабжением, поэтому хозяин квартиры позвонил в токийскую газовую службу, и в 19:14 приехал мастер, чтобы все проверить. Пока Обара с ним общался, Люси позвонила Луизе с нового мобильного телефона, который ей подарил Ёдзи. Потом она оставила сообщение Скотту. И после этого пропала.

«В период между этим моментом и 2 июля 2000 года в той же квартире, – говорилось в обвинении, – обвиняемый предложил ей напиток со снотворным и использовал хлороформ, чтобы жертва потеряла сознание. Он изнасиловал ее, и в какой-то момент она умерла по причине использования вышеназванных препаратов либо из-за остановки сердца или проблем с дыханием».

Затем прокуроры перешли к описанию воскресного вечера, когда Обара, добравшись до города на поезде и такси, заехал в одну из своих квартир, а вечером вернулся в Дзуси-Марину. Рано утром следующего дня он снова поехал в Токио, где активировал один из мобильных телефонов своей богатой коллекции предоплаченных аппаратов. Незадолго до половины шестого вечера он позвонил с этого номера Луизе Филлипс: «Меня зовут Акира Такаги. Вообще-то, я звоню по просьбе Люси Блэкман».

За последующие два с половиной часа он сделал еще несколько звонков: в магазин электротоваров, в строительный магазин и в «Л. Л. Бин», торгующий товарами для активного отдыха. На следующий день, во вторник, Ёдзи заехал во все эти магазины и приобрел палатки, подстилки, спальные мешки, фонарики, молотки, резаки, ручную пилу, бензопилу, лопату, емкости, мешалку, два мешка цемента по 25 килограммов каждый и химический реагент, чтобы ускорить его затвердевание.

В среду 5-го он поехал в свою квартиру в Блю-Си-Абурацубо в «мерседесе», забитом некими предметами, накрытыми белыми полотенцами. На следующий день его поведение показалось подозрительным консьержке, и она позвонила в полицию, которая смогла лишь мельком увидеть потного Обару среди цемента и мешков, после чего он извинился и показал замороженный труп своей собаки.

Рано утром следующего дня бойфренд консьержки видел человека, похожего на Обару, недалеко от пляжа с лопатой в руке.

– С 5 по 6 июля 2000 года, – бубнил прокурор, – либо в префектуре Канагава, либо недалеко оттуда, либо в квартире 401 в Блю-Си-Абурацубо, обвиняемый с помощью электропилы отрезал голову, руки и ноги жертве. Голову он зацементировал, положил ее с остальными частями тела в мешки для мусора и закопал в пещере под утесом, где они и оставались.

В воскресенье 9-го Обара позвонил одной японке, с которой познакомился в службе свиданий по телефону. Она никогда не встречала его лично и не знала его настоящего имени; полиция узнала о ней лишь благодаря тому, что отследила номера телефонов подозреваемого и звонки с них. Однако женщина вспомнила, как Обара сказал: «Я совершил нечто ужасное и никому не могу об этом рассказать».

С конца июля по начало октября он отправил в полицию четыре письма (два из них на английском), подписанные именем Люси, в которых перечислялись ее долги и суммы выплат. Этот список, помимо черновиков писем, полиция нашла в одной из квартир Обары.

В пещере, где было закопано тело Люси, обнаружилась сумка для палатки, идентичная той, которую Ёдзи приобрел в «Л. Л. Бин». Бензопилу так и не нашли, но следы на костях Люси соответствовали следам от той модели, которую он купил в тот день. В квартире Обары нашли записную книжку Люси, хлороформ, рогипнол, ГТБ и другие сильнодействующие снотворные препараты.

Обвинение основывалось на уликах, которые в течение долгих месяцев собирали люди инспектора Удо: записях телефонных разговоров, чеках, видео с камер наблюдения на скоростных шоссе, показаниях работника службы доставки, консьержки и продавца фруктов. Все было зафиксировано документально: двадцать восемь папок по делу заняли три полки в углу зала суда. Но с субботы 1 по воскресенье 2 июля, и с 5 июля по 7 зияла пустота, пробел в повествовании, который не смогли заполнить телефонные звонки, свидетельские показания и денежные переводы. Тут требовалось либо признание, либо ДНК Обары – кровь, волосы или сперма – на теле Люси. Однако эксперты-криминалисты так и не нашли следов: либо прошло слишком много времени, либо их там никогда и не было. Получалось, что Люси по какой-то причине умерла, ее разрезали на части бензопилой и закопали в пещере. Если учесть обстоятельства, возникал справедливый вопрос: кто еще мог это совершить, если не Ёдзи Обара? Но педантичное, лишенное воображения, неумолимое японское законодательство требовало ответа на другой вопрос: как именно все произошло?

Судебные разбирательства проходили в залах заседаний самых разных размеров, но во всех случаях выбирались внутренние помещения без окон, освещаемые лампами дневного света и заполненные мертвым, регулируемым термостатом воздухом. В Японии душное лето перешло в холодную сухую зиму, но температура в суде никогда не менялась: ни жарко, ни холодно, не сухо и не влажно. Помещения были прямоугольными, с местами для слушателей, отделенными невысокой деревянной оградой. По другую сторону друг напротив друга сидели за столами адвокаты и прокуроры; между ними стояла трибуна для свидетелей и обвиняемого. Судебный пристав и стенографист расположились позади, лицом к аудитории; за ними на постаменте восседали три судьи. Высокие спинки стульев за их головами походили на черные нимбы.

Заседания, особенно послеобеденные, часто накрывала дремота. Один из судей, полный, но еще довольно молодой человек, сидевший справа от главного судьи, большую часть процесса проводил с закрытыми глазами: трудно сказать, хотел ли он лучше сосредоточиться или просто спал. Однажды адвокаты самого Обары толчком разбудили коллегу, который громко захрапел. В британском суде за такое сразу пристыдили бы и сделали выговор. Но здесь сотрудники хихикнули, судьи снисходительно улыбнулись, и инцидент был тут же забыт.

Япония приостановила практику судов присяжных во время Второй мировой войны; с тех пор исключительным правом выносить приговор обладала коллегия из трех судей. В отличие от Британии, где судьями назначают старших юристов, японские законники – это обособленная юридическая каста; сразу после окончания правовой школы молодой человек (в подавляющем большинстве мужского пола) становится судьей и обычно остается им до конца карьеры, хотя, с точки зрения европейца, молодые выпускники с мягкими пухлыми лицами и прыщами не слишком соответствуют столь ответственной должности. Власть членов коллегии подчеркивают длинные черные мантии; когда судьи входят в зал, все поднимаются с мест. Свидетели принимают торжественную присягу; адвокаты и судьи обращаются друг к другу вежливо и официально. Но никакой благородной театральности, которая присутствует в британском суде, нет, и зал заседаний мало чем отличается от обычного собрания.

Перекрестный допрос нагонял скуку и вызывал разочарование. Свидетельства зачитывались быстро, заявления – сухо и бесстрастно. Никто не выходил из себя и не повышал голоса, и не выражал личной заинтересованности в исходе процесса. Ни красноречия, ни конфликта, ни драмы, и очень мало эмоций, не считая изредка возникающего легкого раздражения. Мы будто присутствовали не на сенсационном разбирательстве, а на педсовете в консервативной школе.

Долгие месяцы адвокаты бубнили, а пальцы стенографиста дрожали над клавишами. Порой я и сам клевал носом. Но за покровом бюрократической скуки пряталась призрачная, словно писк комара на грани возможностей человеческого слуха, интрига. Как обострение чувств перед лихорадкой или гамма ощущений возле линии электропередач – то ли звук, то ли вибрации. И, по всей видимости, исходили они от самого Ёдзи Обары.

На ежемесячные слушания обвиняемого привозили из токийской тюрьмы предварительного заключения, двадцатиэтажной крепости в пригороде Токио Косуге. Адвокаты, вероятно, выразили протест, потому что после нескольких первых заседаний от наручников и грубой веревки вокруг пояса Обару избавили. Он сидел по правую руку от судей, его защитники – за ним; охранники располагались по обеим сторонам.

Ёдзи производил впечатление достойного человека, на которого в неудачно сложившихся обстоятельствах свалили вину, но он изо всех сил старается сохранить лицо. На заседания он всегда надевал рубашку с широким воротом и костюм темно-синего или темно-серого цвета, красивый и дорогой на вид, но мятый, будто только что вынутый из камеры хранения и небрежно почищенный. Мягкие волосы средней длины находились в легком беспорядке, словно их расчесали и уложили в спешке; за восемь лет, что за ним наблюдал, от висков расползлась седина, а волосы на макушке поредели, хоть и медленнее. Помимо очков с темной оправой, Ёдзи всегда носил с собой маленькое голубое полотенце, которым протирал лицо, руки и шею от пота. Суд считался общественным местом, где не нужно снимать уличную обувь, поэтому все были в туфлях, кроме Обары, который носил пластиковые шлепанцы, – видимо, мера предосторожности, чтобы предотвратить попытку бегства.

Горстке фотографий Ёдзи, фигурирующих в деле, было по меньшей мере тридцать лет, поэтому японская пресса жаждала срочно заполучить свежий портрет обвиняемого. Любые съемки в суде запрещены, но профессиональные художники с альбомами для зарисовок и пастелью, решительно сдвинув брови, энергично пробрались на свои места в первом ряду. Однако Обара сорвал их планы, как срывал планы всех, кто пытался запечатлеть его лицо. Едва войдя в зал суда в первый день, он на три четверти отвернулся от слушателей к судьям. На следующее утро в газетах появились рисунки с дальнего и наименее интересного ракурса: волосы, шея, воротник пиджака и левый край челюсти обвиняемого. Даже на суде не удавалось посмотреть ему прямо в лицо.

Каждое заседание прокуроры упорно дополняли новыми подробностями и подтверждали фактами историю, рассказанную во вступительной части обвинительной речи.

В январе 2003 года выступил врач с показаниями об отравляющем действии хлороформа. В апреле анестезиолог обсудил видео изнасилований и объяснил, что характер дыхания жертв, без сомнений, является результатом приема наркотиков. Консьержка Блю-Си-Абурацубо и полицейский инспектор, ответивший на ее звонок, описали внезапное появление Обары и его странное поведение в первые дни после исчезновения Люси. Химик экспертно-криминалистической лаборатории подтвердил, что цемент на голове жертвы идентичен купленному Обарой. Женщина по имени Юка Такино, семье которой принадлежала яхта на соседнем причале, вспомнила случай на пляже недалеко от Блю-Си-Абурацубо через две недели после пропажи Люси: какой-то человек смотрел прямо на нее и двух ее детей, играющих в песке.

– Он уставился на моего сына колючим, даже злым взглядом, – говорила госпожа Такино. – И мне показалось, что он смотрит на детей вовсе не потому, что они ему нравятся.

Ее маленький сын играл у скал; он крикнул маме, что хочет пойти в пещеру.

– Он побежал к пещере, – рассказывала миссис Такино в суде. – И вдруг тот человек ужасно испугался. Он глянул на сына, потом на меня и не отводил взгляд. Мне стало неуютно, и я позвала сына: «Вернись сюда!» А когда он подбежал, сказала: «Не ходи в пещеру».

Мать с детьми собрала вещи и ушла с пляжа. А через семь месяцев после обнаружения тела Люси Юка вспомнила тот странный случай и поняла, что мог найти в пещере мальчик с ведерком и лопаткой. Когда ее спросили, является ли обвиняемый тем человеком на пляже, госпожа Такино повернулась направо, где в полутора метрах от нее сидел Обара, наклонив голову в ее сторону.

– Он похож на того человека, которого я видела, но в тот раз он выглядел злым, – отметила свидетельница, – а сейчас мило улыбается.

Прокуроры прекрасно знали слабые места своей версии и в суде столкнулись с ними лицом к лицу. За недели обысков в квартирах Обары полиция сняла ковры, татами и сантехнику, но нигде не обнаружилось ни пятнышка крови Люси. Требовалось доказать, что можно разрезать тело на десять частей и избавиться от него, не оставив ни следа ДНК жертвы. В мае 2004 года полиция попыталась провести аналогичный эксперимент, распилив в палатке бензопилой мертвую свинью.

Дикую кровавую операцию на грани черного юмора описал ответственный за нее офицер, старший инспектор Нобуёси Акаминэ. Для начала он приобрел палатку, подстилки и бензопилу, аналогичные купленным Обарой в ходе рейда по магазинам через три дня после исчезновения Люси. Палатку с инструментами разместили во внутреннем дворе здания судмедэкспертизы Токийского университета. Затем Акаминэ отправился в мясную лавку и раздобыл 70-килограммовую свинью, разрезанную вдоль позвоночника. Туша, конечно же, была подвешена на крюк, чтобы стекла кровь, поэтому инспектор с помощниками развели в ведре красный пищевой краситель, после чего один из преподавателей криминалистики Токийского университета старательно вколол его в свинью вместо свежей крови.

Из всего ассортимента мясной лавки, объяснил старший инспектор, кости и мясо свиньи больше всего похожи на человеческие. Правую половину туши заморозили, а левую оставили в тепле. Следуя указаниям старшего инспектора, один из сотрудников затащил каждую половину в надежно закрепленную палатку и расчленил бензопилой. Когда процесс распиливания был завершен, на ткань палатки плеснули красного красителя, чтобы проверить ее непроницаемость.

Помимо описания эксперимента, адвокатам и судьям представили для ознакомления небольшой альбом с документами и фотографиями, запечатлевшими процедуру. Я сидел впереди и, наклонившись вперед, сумел рассмотреть фотографии блестящих кусков влажного мяса. Прокуроры не знали наверняка, расчленил ли Обара тело внутри квартиры или на открытом воздухе; замораживал ли тело Люси или нет. Но по результатам эксперимента со свиньей старший инспектор Акаминэ с уверенностью заключил, что из палатки не вытекло ни капли красной жидкости.

После предъявления обвинений судебные разбирательства уже практически не интересовали журналистов. Однако слушатели всегда заполняли как минимум ползала. Там собирался эксцентричный и маргинальный с виду народ, разительно отличающийся от чиновников в строгих костюмах, толпы которых сновали по столичным улицам. Старик в коричневой фетровой шляпе с белым цветком за лентой; за ним две школьницы-прогульщицы в нарядных матросских костюмах; пару раз я замечал человека с бесцветно-серым лицом бомжа, которые в Японии выглядят приличнее любых оборванцев мира. Самым необычным персонажем был мужчина под сорок с пестрой бородкой, окрашенными в зеленый цвет волосами и в длинной юбке, который все время записывал что-то в школьную тетрадку.

Одним из самых постоянных слушателей была невысокая девушка, похожая на фею, которая также прилежно записывала ход разбирательств. Ее звали Юки Такахаси. Она была основательницей и членом клуба «Касумикко» – группы друзей, которые проводили свободное время в судах по самым мерзким преступлениям и публиковали свои наблюдения в блоге. Мужчина с зелеными волосами, который называл себя Майти Асо, тоже входил в клуб. Юки вместе со своими друзьями-блогерами Мики-сан и Пойзон Кэррот пристально следили за делом Ёдзи Обары.

«Мне очень нравятся слушания по делу Обары, – писала Юки. – Я помню их расписание не хуже дней рождения моих родных. Возможно, этот судебный процесс я знаю лучше всех. Если бы об Обаре проводили викторину, мне достался бы главный приз (хотя я бы предпочла сама задавать вопросы в качестве ведущего). За время заседаний я даже запомнила номера мобильных телефонов, которые использовал Обара. Иногда я воображаю себя следователем. Мне очень нравится Обара, но, честно признаюсь, еще больше мне нравятся прокуроры, особенно самый молоденький, он просто крут. Ну и конечно же, главный судья. У него легкий деревенский акцент – такому сразу хочется доверять. В дни судебного заседания собираются все, кем я восхищаюсь, и я жду не дождусь очередного слушания. Накануне я буквально на взводе, и даже на следующий день напряжение не отпускает».

Поразительно высокий процент обвинительных приговоров в Японии приводит к тому, что очень и очень немногие стремятся стать адвокатами по уголовным делам. Зачем? В отличие от гражданских дел, это низкооплачиваемая работа, которая не приносит никаких компенсаций вроде неотразимого внешнего вида и общественного признания. Японцы относятся к адвокатам по уголовным делам с подозрением, поскольку они пытаются оправдать действия преступников – ведь почти каждый, кто попадает под суд, виновен. В среднем адвокат может надеяться на оправдательный приговор раз в тридцать один год.

В Японии юристов относят к уважаемому классу, к которому обращаются «сэнсэй» – «учитель». Такое обращение используют также в отношении врачей, научных работников и политиков. Подразумевается, что обвиняемый, равно как и пациент или студент, не будет подвергать сомнению доводы защищающего его сэнсэя. Обара с самого начала пошел против правил. Он распоряжался адвокатами, как генерал солдатами на войне, и требовал беспрекословного подчинения. Первая команда защитников в октябре 2001 года отказалась вести его дело, так как, по словам одного из них, «не удавалось поддерживать хорошие отношения с обвиняемым». Разбирательства приостановили на год, пока суд искал адвокатов, желающих его представлять. Один из них вспомнил, как Обара сказал ему:

– Мне нужен не мягкий приговор, а оправдательный. Как ответчик я отрицаю все обвинения. Вы мои адвокаты, вы должны бороться с прокурорами.

На Западе подобные слова звучали бы разумно, но для многих японских адвокатов такое заявление выглядело беспрецедентным: словно пациент взялся руководить собственной операцией. В этом состояла еще одна специфическая черта Обары, и никто из юристов еще не сталкивался с таким подзащитным.

Его содержали в токийской тюрьме предварительного заключения. Как теоретически невиновному, пока не доказана вина, здесь ему предоставляли больше свободы, чем в обычной тюрьме. Он мог писать и получать письма, принимать каждый день по посетителю. Вначале раз в месяц, потом все реже, на скоростном поезде из Осаки к нему приезжала пожилая мать Кимико. Но, кроме нее, навещали заключенного только адвокаты – хотя бы один из них являлся каждый день. Обара держался на расстоянии от охранников и тех немногих заключенных, кто задерживался в тюрьме дольше нескольких месяцев. Сам он проведет в крошечной камере с кроватью и рукомойником девять лет, общаясь почти исключительно с адвокатами и занимаясь лишь собственной защитой в суде.

Камера Обары стала его командным пунктом. Стопками в его рост высились папки документов формата А4: письма, факсы, своды законов, подшитые свидетельские показания. Помимо обвинений в восьми изнасилованиях и двух изнасилованиях с летальным исходом, Обару, как и многих богачей эпохи «мыльного пузыря», теперь преследовали кредиторы. За полтора года до ареста на несколько его объектов недвижимости в судебном порядке наложили арест, а в 2004 году его объявили банкротом с задолженностью в размере 23,8 млрд иен (122 млн фунтов). Его дела вели разные команды адвокатов, и никто, кроме самого Ёдзи, не знал всех имен и даже количества защитников. Но каждый момент на него трудились по меньшей мере десять человек. Возможно, за время судебных разбирательств их сменилось несколько десятков.

Для адвоката, привыкшего к покладистым и благодарным клиентам, Обара становился кошмарным сном. Дело не в грубости или агрессии: шокировало его стремление командовать.

– Он словно режиссер, снимающий сюжет по своему сценарию, написанному с точки зрения его реальности, – отмечал один из юристов. – Он умен и очень подозрителен, никому не верит, включая собственных адвокатов. С ним трудно работать.

При перекрестном допросе свидетелей адвокаты задавали вопросы будто по сценарию и явно этим тяготились. «Для адвокатов положение должно быть унизительным, – писала блогер Юки Такахаси. – Видно, как усердно они трудятся, но глаза у них, как у дохлой рыбы, из-за всех его приказов и вопросов, совершенно не относящихся к делу. Я-то могу посмеяться над этим, а вот им, похоже, невесело».

Ёдзи с точностью помнил все даты и подробности, и его раздражал любой адвокат, который что-нибудь перепутал или переврал. Обара предлагал множество идей, но часто непродуманных или противоречивых.

– Он довольно умен и способен изобрести целый ряд стратегий, но он не может решить, какая лучше, – рассказывал один из адвокатов. – Поэтому он пытается хоть как-то объединить их, и выходит только хуже.

Проблема сводилась к одному: чем ответить на обширную коллекцию улик, тщательно собранных и свидетельствующих против него? Обвинения в изнасиловании опровергнуть легко: половые акты, записанные на видео, возможно, не совсем обычны, но совершались по обоюдному согласию. Как заявил мне Ясуо Сионоя – пожалуй, один из самых успешных адвокатов Обары:

– По-моему, если дама работает хостес или вроде того и соглашается идти к мужчине домой, то дает согласие и на секс. И Обара думал так же. Он не отрицал, что причинил вред здоровью вследствие применения наркотиков, и признавал это. Но об изнасиловании и речь не шла. Такова его точка зрения. И если рассуждать логично, возможно, он и прав.

По поводу обвинения в изнасиловании, отравлении наркотиками и убийстве Кариты Риджуэй защита строилась на сомнениях в причине ее смерти. Опять же Обара настаивал на том, что у них были сексуальные отношения по обоюдному согласию и что видео с ним и Каритой без сознания записывалось во время их предыдущего свидания за несколько недель до ее внезапной болезни. К тому же врачебного заключения о том, что печень отказала из-за наркотиков, не существовало. Возможно, девушку убило неправильное лечение после постановки ошибочного диагноза или обезболивающее, которое вколол Карите врач скорой, перед тем как Обара отвез ее в больницу.

Но как насчет Люси? Для некоторых адвокатов дело выглядело самым простым, потому что никаких прямых доказательств не было.

– Важно, что Ёдзи и Люси были одни, и никто другой не знает, что произошло, – подчеркнул один из защитников. – Нам не нужно доказывать, что Обара не совершал преступления. Достаточно показать, что у обвинения не хватает улик. Видео нет. Причина смерти неизвестна. Как Ёдзи в одиночку вынес такой большой труп из квартиры в Дзуси в разгар лета, чтобы никто его не видел? Как ему удалось загрузить тело в автомобиль, распилить у себя в квартире и закопать без всякой помощи? Все, что надо сделать, – указать на все эти слабые места.

Другими словами, адвокаты намеревались не столько защищать обвиняемого, сколько подорвать доверие к версии прокуратуры. Однако Обару такой подход не устраивал. Он жаждал изложить собственную версию – по-своему заполнить дыру в центре истории.