Конфискованные из владений Обары рассыпающиеся пленки и пожелтевшая бумага заняли целое помещение в штаб-квартире токийской городской полиции. Инспектор Удо провел там множество часов, контролируя работу подчиненных и изучая их находки.

– Я хотел держаться как можно ближе к уликам, – объяснил он мне, – и лично проверял каждую мелочь, потому что менее опытный следователь способен пропустить факт, который для меня станет бриллиантом.

И в конце 2000 года среди пыли и грязи он отыскал сверкающую драгоценность: рецепт из больницы в Западном Токио для Кариты Риджуэй.

В разговоре со мной Удо стремился создать впечатление, что полиция в любом случае разобралась бы с этим делом и справилась бы своими силами. Но нет никаких признаков, что они знали о Карите Риджуэй до ноября 2000 года, когда после долгих настойчивых обращений Роберта Финнигана к сиднейским властям с инспектором связалось посольство Австралии. И как только полицию уведомили о случае Кариты, все детали головоломки быстро сложились в цельную картину.

Рецепт навел на больницу Хидесима, куда сначала отвезли Кариту, и Токийскую женскую больницу, где девушка умерла. Получив фотографии жертвы, полиция опознала ее среди иностранок без сознания из видеоколлекции Обары. Во время насилия, которое длилось несколько часов, было видно, как Ёдзи встряхивает бутылку, смачивает кусок ткани и держит его у девушки под носом. В Токийской женской больнице обнаружилась и главнейшая улика: крошечный образец печени Кариты, извлеченный после смерти и сохранившийся благодаря административной ошибке. В ходе анализа полицейская лаборатория вскоре выявила то, что по необъяснимым причинам упустили врачи: следы хлороформа, который атакует и отравляет именно этот орган.

Роберт общался с семьей Риджуэй лишь изредка; связь с Каритой, которую они олицетворяли, как утешала его, так и причиняла боль. Но однажды, когда все сомнения развеялись, он позвонил Аннет в Перт и сообщил, что мужчину, который представился Акирой Нишидой, на самом деле зовут Ёдзи Обара, обвиняют в серийных изнасилованиях, и он не спасал Кариту, а убил ее. Роберт и Аннет отправились в Токио, чтобы побеседовать с полицией. Мать девушки подписала документы, необходимые для возбуждения уголовного дела.

Обара признал, что он и есть Нишида, но другие обвинения отмел.

– Меня крайне возмущают домыслы, что я изнасиловал и убил Кариту, – сообщил Обара в заявлении, представленном его адвокатами. – У нас были романтические отношения, и это я отвез ее в больницу.

Роберт Финниган составил собственное заявление, которое приобщили к делу от имени Риджуэев. «Обара не только подмешивал женщинам наркотики и насиловал их, теперь он издевается над своими жертвами и унижает их семьи, – говорилось в нем. – Обара – худший представитель человечества. Он не проявляет никакого сожаления. Надеемся, что японский суд покажет его истинное лицо».

Теперь полиция и прокуратура могли доказать, что Обара убийца, и каждые несколько недель изучения видео и записных книжек у них появлялось свежее обвинение в изнасиловании. Но даже правда о Карите не помогала связать Обару с исчезновением Люси. А Ёдзи даже через три месяца одиночного заключения все еще отказывался признаться хотя бы в одном преступлении.

– Полиция недооценила Обару, – рассказал мне один из участников расследования. – Детективы думали, что перед ними всего лишь еще один тупой преступник, который сознается: «Простите. Это сделал я. Тело я оставил здесь, а закопал его вот так». Но Обара был очень упрям и начисто отрицал свою вину.

Девушки, заявившие об изнасилованиях, были проститутками, настаивал он, если снисходил до разговора; Карита умерла от пищевого отравления либо из-за неправильного лечения в больнице, и он понятия не имеет, что случилось с Люси.

– Мы упорно давили на него до одиннадцати, двенадцати ночи, – сообщил мне один детектив. – Как можно меньше давали спать, выматывали его физически и морально. Это жестко, но больше нам ничего не оставалось.

– Полиция умеет вытягивать из людей признания, – заверил меня старший детектив. – Мы стараемся, чтобы преступник понял последствия своих поступков. Мы говорим: «Жертвы действительно очень страдают» и «Вы никогда не размышляли о содеянном?». Но Обара был не из таких. Подобная тактика никогда бы с ним не сработала. – Для себя детектив легко объяснял эту странность Обары, хотя признаться иностранцу решился не сразу: – Возможно, вам трудно понять, но дело в том, что он… не японец.

Когда я слушал, что люди говорят о полиции и что полиция говорит о себе, у меня создалось впечатление, что стражи порядка считают упреки в свой адрес несправедливыми. Главное правило – что преступники сами сознаются – не сработало. В такой ситуации не удивительно, что следствие столкнулось с трудностями. Мысль о том, что преступники обычно хитры, упрямы и лживы и что полиция обязана уметь с ними справляться, не приходила многим детективам в голову – во всяком случае, долгое время. И дело не в некомпетентности или отсутствии воображения, лени или беспечности; полицейские сами стали жертвами чрезвычайной редкого случая: один японец на миллион оказался грязным преступником.

Зима в Японии ясная и пронизывающая, зато холод удерживает змей на расстоянии. Той зимой, по словам инспектора Удо, он предпринял последнюю попытку найти Люси в тех местах, где чаще всего бывал Ёдзи Обара.

– Район большой, – объяснял он, – и там хватает укромных мест, где можно закопать тело. Я собрал команду и приказал им без Люси не возвращаться. За декабрь и январь мои сотрудники обследовали множество участков.

В один из понедельников в начале февраля 2001 года двадцать два полицейских в штатском вселились в гостиницу на пляже в деревне Мороисо, в нескольких сотнях метров от апартаментов Блю-Си-Абурацубо. Номера зарезервировали на целый месяц; каждое утро сотрудники выходили с лопатами и кирками на разные участки вдоль побережья. Местные жители считали их участниками какого-нибудь муниципального проекта – с той лишь разницей, как сказала одна женщина, что «глаза у них были не как у строителей».

В четверг 8 февраля Удо послал к ним из Токио для консультации своего заместителя. Группа пришла к выводу, что область поисков слишком расширилась и на следующее утро следует снова начать в самом очевидном месте – в 230 метрах от пляжа, который растянулся под утесом рядом с Блю-Си-Абурацубо. Именно туда через пять дней после исчезновения Люси подозреваемый приехал в машине с объемным грузом. Там же Ёдзи вызвал слесаря, чтобы взломать собственную квартиру, из которой потом доносились удары; там же потный хозяин без рубашки сначала отказал полиции, постучавшей в его дверь, а позже извинился и продемонстрировал замороженный труп своей собаки. Мистер Хирокава, бойфренд консьержки, даже утверждал, что ночью видел на том пляже похожего на Обару человека с грязной лопатой. Несомненно, в октябре после ареста Обары полицейские собаки обнюхали, а офицеры проверили пляж. Но теперь в отчаянии они решили пройтись там еще раз.

Прямоугольное здание Блю-Си-Абурацубо стояло с самого края, где заканчивалась дорога и начинался берег моря. Побережье было каменистым; над пляжем, усеянным крупной галькой, вертикально возвышалась скала. Вниз к пляжу вела бетонная дорожка. Пейзаж не отличался особым очарованием или красотой, но в это время года небо было высоким и синим, а вода – такой чистой и прозрачной, что на дне просматривались отдельные камни. Однако серый песок на пляже слипся от грязи, а гальку устилала сухая листва. В летние месяцы – к примеру, в начале июля – поверхность блестела от спинок тысяч мерзких бурых жуков, которые питались водорослями, гниющими в разломах валунов.

За изгибом пляжа, метрах в ста восьмидесяти от многоквартирного дома и вне поля зрения местных жителей, часть скалы превращалась в своеобразную каменную башню, тонущую в песке. Прямо за ней скрывалась пещера – укромное местечко, куда тайком сбрасывали мусор и куда подростки ходили покурить и пообниматься. В стране менее чистой и законопослушной, чем Япония, здесь валялись бы кучи пивных банок и использованных презервативов. Ее и пещерой назвать трудно – скорее, широкая расщелина в грязной скале 2,5 метра шириной у входа и 3 метра высотой в самой высокой точке. Стены и потолок сужались и заканчивались тупиком. Из неровного потолка торчали четыре облезлые пластиковые трубы, из которых капало на пол, – древняя попытка отвести дождевую воду с верхних скал.

В центре пещеры в песке увязла какая-то старая ванна. В 9 утра четверо полицейских откопали ее, вытащили наружу и начали поиски на освободившемся участке. Через несколько мгновений раскопок лопаты уткнулись во что-то твердое и шуршащее. Когда находку вытащили из песка, оказалось, что это полупрозрачный пластиковый мешок для мусора с тремя крупными объектами. Сразу стало понятно, что там лежат две человеческие ступни и человеческая рука, отрубленная по плечо. Запястье опутывали водоросли и трава. Разлагающаяся плоть побелела и напоминала воск, но ногти на пальцах рук и ног сохранились, и мужчины с лопатами отметили их аккуратную красивую форму и следы лака. Ответственный офицер сразу же позвонил Удо по мобильному телефону.

– Он плакал, когда говорил со мной, – вспоминал инспектор. – Только и сказал: «Начальник, мы нашли Люси».

Четверо полицейских приостановили раскопки в ожидании приезда старших и самых опытных детективов из Токио. Удо явился вместе со своим начальником, главой Первого следственного отдела Акирой Хиромицу. Судья быстро выписал ордер на активные развернутые поиски, и через два часа в пещере собралось уже человек сорок: местная полиция, специальный следственный отдел Удо и двадцать офицеров из отдела идентификации с камерами, альбомами для зарисовок, резиновыми перчатками и пластиковыми пакетами для сбора улик. Новости распространились быстро, и вскоре над головами уже летали вертолеты, нанятые японскими телекомпаниями, а в лодках в нескольких метрах от берега покачивались фотографы. Вход в пещеру закрыли импровизированным шатром из синего брезента; весь день люди в коротких анораках, резиновых сапогах и синих бейсболках сновали взад и вперед, прикрыв лицо белыми тканевыми масками.

Когда полиция была в сборе, раскопки продолжились. Пещеру расчистили от песка на глубину более полуметра до самого каменного пола. Следующим нашли обнаженное туловище, не завернутое в полиэтилен, а просто закопанное в песке на 30 см вглубь. Затем появились еще два мешка для мусора, где лежали вторая рука, бедра, голени и то, что напоминало голову, покрытую толстым слоем бетона или цемента.

Позже вечером шесть поисковиков с трудом вынесли тяжелый с виду синий кожаный мешок на молнии, 180 сантиметров длиной, держа его за концы. Вначале его доставили в полицейский участок Азабу, а на следующее утро – в лабораторию Медицинской школы Токийского университета. Там с головы скололи цемент и изучили зубы. Они в точности соответствовали медицинским стоматологическим записям, присланным из Севеноукса. Сомнений в том, что все десять частей тела на столе для обследования принадлежат Люси Блэкман, не осталось.

За те выходные старшие инспекторы шесть раз устраивали брифинги для журналистов, аккредитованных в штаб-квартире токийской городской полиции. Протоколы встреч зафиксировали не только возбуждение следователей, но и их защитную реакцию.

– Теперь у нас есть конкретные доказательства, и признание не обязательно, – заявил журналистам один из офицеров в тот же вечер, когда полиция обнаружила страшную находку. – Можете не беспокоиться. Проблема заключалась в том, что мы не могли найти тело. Как только останки опознают, доказательств у нас будет более чем достаточно.

Японские репортеры проявляют назойливость или агрессию по отношению к представителям организаций, с которыми сотрудничают. Но даже они не обошли стороной вопрос, который напрашивался сам собой: почему так долго?

Полиция предусмотрительно попыталась представить свои действия не как провал сыскной деятельности, а как победу в ходе упорной борьбы.

– Хотя мы уже проверяли этот участок, с первого взгляда не удалось распознать его как место преступления, – объяснил один из офицеров. – Следователи постоянно возвращались туда, когда у них появлялось время. Место определенно внушало подозрение, и наше упорство было вознаграждено.

Сотрудник специального следственного отдела подчеркнул:

– Мы уже искали в той пещере, но четырех или пяти человек оказалось недостаточно, чтобы найти тело. Обычно там много водорослей и водятся змеи, поэтому и не удалось сразу обнаружить труп.

Самым запоминающимся объяснением стала реплика сотрудника полиции, которого журналисты обозначили как господина С.

– Детективы – как скаковые лошади, – разглагольствовал мистер С. – Когда они впервые оказываются в новой обстановке, инстинкт им не в помощь. Но если они скачут по кругу, то постепенно добиваются блестящих результатов. Я не сомневался, что возле Блю-Си-Абурацубо нас ждет успех.

Тело пропавшей девушки лежало в неглубокой могиле в 180 метрах от квартиры единственного подозреваемого – квартиры, где полиция общалась с ним в связи со странным поведением спустя всего пять дней после исчезновения Люси. Детективы знали, что незадолго до ареста Обара пришвартовал яхту на причале в нескольких сотнях метров от пещеры, и полагали, что тогда он как раз собирался избавиться от трупа. Кроме того, им сообщили ключевую подробность – о подозреваемом с лопатой, которого видели на пляже поздней ночью.

Полицейские ищейки обнюхали весь район. Однако для обнаружения тела понадобились семь месяцев и специальная команда из сорока элитных детективов. Как современная полиция могла проявить такую некомпетентность? Детективы больше смахивали на ослов-трудяг, а не на породистых лоснящихся жеребцов. И у журналистов, следивших за поисками, зародилось подозрение, что полиция скорее всего уже давно знала, где похоронена Люси, а сцена с пещерой представляет собой хорошо поставленный спектакль.

Причины могли быть в следующем. Полиция отнюдь не глупа и, конечно же, не могла не найти тело в таком очевидном месте. Но детективам требовалось признание, правдоподобное и точное, а в идеале – информация, известная одному лишь подозреваемому, которую не опровергнут ни юридические уловки, ни последующее публичное отречение Обары от своих слов. Они терпеливо ждали, пока Обара заговорит, как поступали буквально все подозреваемые, и расскажет о теле в пещере, которое полиция быстренько «найдет» по его наводке, представив его виновным без всяких сомнений.

– Детективы уже были в Блю-Си-Абурацубо, и они всё знали, я уверен, – поделился со мной один из участников расследования. – Но полиция не должна была найти тело сама. Им требовалось указание Обары. Потому что тогда дело против него пойдет как по маслу. Арестовать кого-то легко – трудно доказать его вину.

Но Обара молчал, и со временем стало ясно, что он и не заговорит. Столкнувшись с его упорством, полиции в условиях цейтнота пришлось выбрать второй вариант и выкопать тело самостоятельно.

Но беда в том, что прошло семь месяцев. Из-за условий захоронения в вакуумных мешках во влажном песке останки Люси, изолированные от насекомых и бактерий, частично мумифицировались, а не разложились. Однако, выражаясь мудреными словами хладнокровных патологоанатомов, «аутопсия выявила радикальные изменения»: хотя тело сразу же идентифицировали, выяснить причину смерти было невозможно.

Неудивительно, что инспектор Удо и все детективы, занимающиеся этим делом, с пеной у рта утверждали, что не имеют ни малейшего понятия о местонахождении тело вплоть до того февральского утра – ведь признание в обратном грозило обвинением в лжесвидетельстве. Но какой бы ни была правда, клеймо позора на следователях оставалось в любом случае. Либо полиция сговорилась скрывать информацию ради спектакля с успешным итогом судебной экспертизы, либо детективы все-таки нашли тело вопреки недосмотру и некомпетентности, в которые просто трудно поверить.

Дома Джейн Блэкман хранила память о жизни дочери: номер «Дейли экспресс» от дня рождения Люси, пластиковый больничный браслет с именем, который надели на новорожденную, детские рисунки карандашом и фломастером, школьные тетрадки, исписанные старательным почерком маленькой девочки. Здесь Люси писала об играх в детском бассейне на заднем дворе, о том, как они с Луизой делали венки из ромашек и как она училась играть на флейте, а отец аккомпанировал ей на банджо, о визите в больницу с маленьким братом Рупертом, когда тот прикусил язык.

В самом конце января Джейн ездила в Японию по просьбе полиции; загадочный визит может указывать, что следователи все же знали о Люси и местонахождении ее тела больше, чем признавали. Интрига вокруг пребывания Джейн в Токио за неделю до спектакля в пещере граничила с плохим предзнаменованием. Никто, кроме нескольких человек, не знал, что мать девушки в Японии. Она зарегистрировалась в отеле под вымышленным именем; к ней в номер не переводили даже звонки ее детей. Инспектор Мицузанэ не сказал Джейн ничего конкретного о ходе расследования, но привел ее в замешательство странными и тщательно продуманными вопросами. Однажды она провела больше часа, изучая детальную зарисовку заколки, которую носила Люси. В другой раз у нее спросили, любила ли Люси угрей. Вопросы о питании дочери вызвали у Джейн дрожь и тошноту.

– «Ела ли она угрей?» «Ела ли она темпуру?» Такие вопросы порождали ужасные предчувствия, – признавалась Джейн. – У меня не хватало самообладания. В отеле «Даймонд», где я остановилась, на пианино без конца играл огромный кролик. Однажды я видела, как по полу бежит таракан. Помню только, что все время плакала. Я не понимала, зачем я здесь.

«Я люблю мамочку, потому что она наводит порядок в доме, – писала Люси в школьном сочинении „Почему я люблю мамочку“. – Мамочка добрая, и она ухаживает за мной. Она готовит мне чудесные торты и печенье, собирает с собой в школу чудесный ланч, всегда наводит порядок у меня в спальне. Иногда мамочка мне не нравится, она кричит на меня, и тогда я плачу. Но обычно она милая, она готовит мне замечательный завтрак и чудесный чай. Я люблю мамочку, когда она надевает красивое платье. Я люблю мамочку очень-очень сильно».

Сама Джейн в детстве потеряла мать, а позже и сестру. Больше всего на свете она боялась смерти одного из детей. Главной целью в жизни она считала их защиту. А теперь она в Японии разговаривала через переводчика с полицейскими, которые интересовались содержимым желудка ее дочери.

Через две недели после обнаружения останков Люси в пещере родители приехали забрать фрагменты тела дочери домой. Впервые Тим и Джейн оказались в Японии одновременно, но ехали они туда и обратно порознь, никогда не встречались и не разговаривали друг с другом. Софи и Руперт вылетели с отцом, а вернулись с мамой; останки Люси везли в багажном отделении самолета. Подруга Джейн Вэл Берман, которая сопровождала убитую горем мать, назвала гроб «чудовищем из фильма ужасов, огромной черной деревянной конструкцией». Когда в полицию пришел Тим, его потрясли неоднократные предложения увидеть останки Люси.

– Я удивился, – сетовал он. – Это какая-то причуда японской культуры? Мне не нужно видеть тело, я и так слишком хорошо могу его представить, не имплантируя в мозг зрительные образы.

Учитывая, в каком состоянии находились останки, тяжелый гроб, запечатанный и облицованный металлом, являлся необходимостью.

Каждый из родителей устроил пресс-конференцию. Джейн, выступавшая в отеле «Даймонд», держалась, как всегда, скромно. Когда настала очередь задавать вопросы, казалось, что все темы уже исчерпаны. Однако один из журналистов все же попытался и задал стандартный в такой ситуации вопрос, который задают не из искреннего интереса, а с целью утопить человека в фотогеничном горе: «Каково это – везти домой тело дочери?» Джейн испепелила спросившего взглядом, но сохранила спокойствие.

Тим, который выступил с Софи и Рупертом в Японском клубе иностранных корреспондентов, был разговорчив и откровенен, в противоположность бывшей жене. Он поблагодарил СМИ за поддержку в нелегкие месяцы и подробно рассказал о своих чувствах по поводу смерти Люси, ареста Обары, «системы» Роппонги и роли полиции. Он также объявил о создании Фонда Люси Блэкман, который сможет «обеспечить безопасность детей во время путешествий… чтобы смерть Люси не была напрасной». Блэкман раздал листовки с изображением их с дочерью в объятиях друг друга; текст призывал пожертвовать деньги и перевести их на счет одного из японских банков.

Среди прочих заметок на той пресс-конференции я написал: «Горе ведет людей разными путями».

Тим подтвердил, что они с детьми посетят пещеру на пляже, и попросил прессу не беспокоить их и позволить погоревать без свидетелей. Этим он ясно дал понять: пожалуйста, оставьте нас ненадолго одних. Но одновременно Тим будто сообщал, где и когда точно они там будут.

Руперт Блэкман приехал в Японию впервые. На всем протяжении мучительных и долгих поисков сестры он меньше остальных участвовал в процессе. Старшеклассник старательно избегал контактов с репортерами и фотографами, которые периодически звонили в дверь дома Джейн в Севеноуксе. Юноша глубоко переживал потерю, но также ощутил на себе, как тяжело стоять в стороне от активной деятельности, поглотившей мать, отца и сестру. Журналисты, писавшие о семье Люси, допускали ошибки в его имени или вовсе не упоминали о нем; многие только теперь узнали, что у Люси Блэкман есть брат.

– Самое грустное – что я даже не успел увидеть в Люси человека, – признался он мне. – Она всегда была мне просто старшей сестрой, а я – ее маленьким братцем. Мне не представилось шанса построить с Люси взрослые отношения, какие возникают между сестрами и братья ми ближе к двадцати годам. Я не был ей другом и никогда уже не буду.

Когда настало время забрать останки Люси домой, Руперта не пришлось уговаривать поехать в Японию. В аэропорту Нарита их ждали беспрестанные вспышки фотоаппаратов; репортеры пятились, натыкаясь друг на друга, и Руперт еле удержался от смеха.

– Душа Люси все равно с нами, поэтому мы способны замечать и смешные детали, – объяснил он. – Вокруг царила нелепая, совершенно безумная суматоха. Естественно, мы были убиты горем, но что тут поделаешь? Если не смеяться, остается только плакать. Помню, как на пресс-конференции, перед самым ее началом, мы с сестрой рассмеялись, а папа сказал: «Нет, послушайте, надо выглядеть мрачными и грустными».

Япония очаровала Руперта: огромные организованные толпы людей на тротуарах и пешеходных переходах, тысячи зонтов под весенним дождем.

– Я еще никогда не был в подобном месте, – признался юноша. – Мне очень нравится, как люди здесь уважают друг друга, культивируют скромность. Но теперь еще труднее признать, что в этом городе могло такое случиться.

К концу недели полиция отвезла родных жертвы на пляж в Мороисо по потрясающему Радужному мосту, переброшенному через широкий Токийский залив и освещенному солнцем.

Они доехали до скалы в машине и затем по ржавой лестнице спустились к пляжу. Руперт хотел увидеть место, где семь месяцев лежала в песке его сестра, хотел стать ближе к ней. Юноша принес для Люси цветы; родители остановились у заправки, чтобы он купил бумагу и ручку и написал сестре прощальную записку.

У подножия лестницы уже ждали тридцать-сорок японских фотографов и операторов. Некоторые присели наготове с тяжелыми черными камерами, другие установили на песке совсем рядом с пещерой металлические стремянки, чтобы улучшить обзор.

Столкновение в такую минуту со столькими чужими людьми Руперт сравнил с «хуком справа», ударом в челюсть.

Тим, Софи и Руперт с цветами пошли вперед. Затворы камер щелкали и жужжали. Когда родные направились к пещере, фотографы подползли еще ближе. Тим обернулся, и фотографы замерли. Прожекторы светили прямо на отца и сестру жертвы. Софи ругалась и кричала на фотографов, а те, точно крабы, пятились назад. Тим тоже кричал, хватал брошенные стремянки и неловко швырял на песок. Журналисты продолжали снимать и фотографировать. Руперт смотрел на всеобщую суматоху, а потом просто отвернулся.

– Папа подбирал камеры и стремянки, кричал, операторы отползали назад, – вспоминал он. – Софи тоже кричала, чтобы все ушли.

А Руперт стоял на коленях на вязком песке и плакал, неподвижно глядя в мокрую пещеру, ставшую могилой его сестре.