Случилась беда
Люси Блэкман и Луиза Филлипс родились в один год, ходили в одну и ту же школу, любили одинаковую музыку и одежду и жили в получасе езды друг от друга. Их отличало только одно: не имеющая значения для самих подруг, но заметная в суждениях и восприятии окружающих классовая разница.
Блэкманы, выходцы из среды предпринимателей и частных школ, жили в фешенебельном городке Севеноукс и говорили с аристократическим акцентом прилегающих к Лондону графств. Произношение Луизы выдавало в ней дитя рабочего класса юго-восточных окраин. Ее отец сделал карьеру строителя и поселился вместе с семьей в большом доме в поселке Кестон за пределами Бромли. Он умер в пятьдесят один год, и его уход стал сокрушительным ударом по финансовому благополучию его жены и двух юных дочерей. В Уолтемстоу-холл Луиза попала только благодаря стипендии, что наряду с акцентом сразу отдалило ее от остальных учениц, обзывавших ее беспризорницей.
Любого другого такой снобизм попросту раздавил бы, но Луиза встречала его со стойким презрением. Она не боялась хулиганов и легко расправлялась как со своими обидчиками, так и с теми, кто задирал Люси. С юных лет Луиза обожала приключения. Другие одноклассники Люси, обманом прибавляя себе возраст, добывали выпивку в пабах Севеноукса, Луиза же водила подругу в потрясающе изысканные бары и клубы Камдена и Южного Лондона. Блэкманы принимали Луизу с симпатией, хотя порой ей казалось, что они не одобряют ее и считают ее влияние на Люси пагубным. Если подруги слишком поздно возвращались с прогулок, именно Луизу, как ей самой представлялось, считали виновной в прегрешениях, в которых с радостью участвовала Люси.
Луиза знала о проблемах Люси и собственными глазами видела, как повлиял на нее развод родителей. Она сразу невзлюбила Тима, отчасти в ответ на его неодобрение, но и из-за его привычки подрывать уверенность Люси в себе постоянными критическими замечаниями о ее весе или внешности. Луиза знала, что Люси редко нравится самой себе и завидует тому, с какой легкостью подруга сражает мужчин наповал своей красотой. Однако у Луизы тоже были слабые места.
Смерть отца ее подкосила. Несколько лет девушка боролась с разрушительным отчаянием, приведшим к нервной анорексии. Люси как никто другой помогла Луизе пережить болезненный жизненный этап. Окружающие не замечали, насколько Луиза зависит от подруги, почти боготворит ее за способности к языкам, рисованию, кулинарии, за преданность и чувство юмора.
Вначале Луиза собиралась ехать в Японию одна. Она обрадовалась, когда Люси согласилась присоединиться к ней и даже оплатила половину ее билета. Но Луиза утверждает, что ни в коем случае не настаивала на поездке. Ее не заботили уверения Джейми, будто она вынудила Люси разорвать отношения с ним. Луиза знала, что первоначальная симпатия подруги к юноше переросла в скуку и неприязнь. Отказ Джейми признать очевидное только раздражал ее. С одной стороны, переезд в Токио снова доказал, что Люси копирует поведение Луизы, как повелось еще со школы. Но с другой – Люси сама хотела уехать, и ей было от чего сбегать.
– Она очень переживала из-за долгов, – рассказывала мне позже Луиза. – Она просыпалась среди ночи в тревоге. Ей требовалось быстрое решение. Но другого способа выплатить нужную сумму, не затягивая дело на долгие годы, Люси не видела. Она думала так: «Джейми меня преследует, а что касается мамы – скорее уж я сама чувствую себя мамой в этом доме». Думаю, она чувствовала себя виноватой в том, что покидает мать. На самом деле она не стремилась сбежать от Джейн. Она просто мечтала расслабиться, побыть нормальной двадцатиоднолетней девушкой. Джейн не хотела ее отпускать, но вовсе не из-за страхов, что с Люси что-нибудь случится. Понимаете, Джейн сама убедила себя в этом, но на самом деле ей просто не хотелось, чтобы ее бросали.
Первые недели в Токио обеим подругам дались нелегко, но Люси все же было труднее. В отличие от Луизы, ей не удалось преуспеть в качестве хостес, и между девушками возникло напряжение, которого раньше не случалось. Впрочем, обе предпочитали помалкивать. Но к июню кризис миновал.
«Нам обеим было тяжело в первый месяц, – написала однажды Люси Луизе. – Но со вчерашнего дня ты близка мне, как никогда прежде. Ты и вправду моя родственная душа, ты знаешь меня лучше всех на свете и видишь во мне то, чего другие не замечают. Стоит тебе войти в комнату, и у меня сразу поднимается настроение».
Когда подруги проснулись поздно утром в воскресенье 1 июня, обе были настроены оптимистично. У Люси наконец начали появляться постоянные клиенты. Луиза помирилась со своим французским бойфрендом Комом. Накануне ночью в «Касабланке» девушки познакомились с приятными молодыми клерками Ёшидой и Танакой, которые обещали устроить на следующей неделе двойной дохан.
Подруги вышли из клуба в половину третьего ночи, взяли такси до дома и засиделись до четырех утра, попивая на кухне чай и с тостами.
– Мы обе были в восторге, – рассказывала Луиза. – Думали: «Ну наконец-то!» За два месяца мы освоились в Токио, каждый понедельник нам выдавали зарплату, и дела шли великолепно. Нам казалось, что черная полоса миновала и теперь все будет замечательно.
В субботу днем Люси вышла из дома в последний раз. В понедельник утром Луиза обратилась в полицию. В понедельник днем раздался тот странный телефонный звонок. Но только в понедельник вечером, более чем через два дня после исчезновения подруги, Луиза решилась сообщить Блэкманам о случившемся. Когда она позвонила, в Британии день был в самом разгаре. Джейн как раз собиралась на почту, чтобы отправить в Токио посылку со сладостями. Даже когда Люси благополучно добралась до Японии, мать не переставала волноваться. Известие о пропаже дочери, подтвердившее худшие опасения Джейн, породило бурю паники и ужаса. В маленький дом в Севеноуксе примчались Руперт и Софи; вскоре подошли Вэл и Саманта Берман. Узнав тревожные новости, из Лондона приехал Джейми Гаскойн.
Никому не верилось в произошедшее. Не только в исчезновение Люси, но и в детали странного телефонного звонка, о котором со слезами рассказала Луиза: «Новое воскрешение», «секта», «Акира Такаги», «Тиба» – все это вызывало страшные подозрения.
– Там творился сумасшедший дом, – рассказывал Руперт Блэкман, которому в тот момент исполнилось шестнадцать. – Мама металась, точно курица с отрубленной головой. Что делать, когда пропадает человек в Японии? Никто не знал. Я полез в Интернет поискать «Новое воскрешение». Помню, что даже связался со своим старым инструктором по дзюдо, чтобы попросить у него совета, ведь вопрос касался Японии. Когда такое случается, будто отрываешься от земли и взмываешь в небо, глядя вниз, и пытаешься отыскать человека, как в пословице про иголку в стоге сена. Жуткое ощущение. Его не объяснишь. Когда что-то теряешь, тоже бывает достаточно неприятно. Но когда теряешь кого-то – это просто ужас. И ладно бы потерять человека в торговом центре, но на другом континенте… Совершенно непонятно, с чего начать. Мы никого не знаем в Японии. Там совершенно другая культура. Во всем мире не найдется хуже места для такого происшествия.
Когда Джейн немного пришла в себя, она позвонила бывшему мужу на остров Уайт. Тим сидел у себя саду, наслаждаясь теплым вечерним солнцем. Это был их первый разговор с момента развода. Существует две версии их беседы: ее и его.
Джейн: Тим, Тим, это Джейн. Случилось нечто ужасное – Люси пропала.Тим: Ну а я-то что могу сделать?Джейн: Наша дочь пропала в Японии. Может… Может, ты поедешь туда и вернешь ее домой?Тим: Уверен, что Министерство иностранных дел и полиция уже занимаются ее поисками. Нам нет смысла соваться.Джейн: Но, Тим…Тим: Слушай, у меня тут мясо жарится. Пока.Джейн: Тим, я тебя умоляю…Тим: Отвали. (Бросил трубку.)
Джейн: Люси пропала! Сделай что-нибудь!Тим: Эй, погоди-ка, помедленнее. Джейн, это ты? Объясни толком, Джейн, что случилось?Джейн: Наша девочка пропала в Японии! Поезжай и верни ее домой!Тим: Что значит «пропала»? Что именно произошло? Постарайся успокоиться…Джейн: Ах ты, подлец! Говорю тебе: она пропала, урод ты этакой. Значит, ты никуда не поедешь?Тим: Джейн… я… я не могу принять такое решение за пять секунд. Для начала надо во всем разобраться. Объясни мне еще раз, что случилось. Просто у меня тут мясо жа…Джейн: Проклятый подонок! С твоей дочерью случилась беда! А тебе плевать на всех, кроме себя! (Бросила трубку.)
На следующий день Софи объявила, что летит в Токио, и Джейми Гаскойн отправится с ней.
– Мы знаем, что Люси в Тибе. Я поеду туда и найду ее, – сказала она матери. – Если ее похитили сектанты, я вызовусь пойти вместе нее. А Люси вернется домой.
Софи и Джейми в свои двадцать и двадцать три года ни разу не уезжали так далеко от дома. Семь дней они провели в Японии совсем одни. Даже когда Джейми был бойфрендом Люси, Софи он не слишком нравился. Это Джейн предложила парню ехать с дочерью. Целую неделю они тщетно метались от британского посольства, где все выражали беспокойство, но беспомощно разводили руками, к полицейскому участку Азабу в Роппонги, где молодых людей встретили с полным безразличием. Луиза уже подала заявление об исчезновении Люси, и маленький листок бумаги исчез в огромной картотеке. Однако удалось выяснить кое-что о Тибе. Так назывался не только большой город на 900 000 жителей, но и префектура с населением более 5 миллионов – район, сопоставимый по размерам с графством Кент и Большим Лондоном, вместе взятыми. Софи с Джейми также выяснили, что «Новое воскрешение» – дословный перевод японского термина, относящегося к сектам направления нью-эйдж, которые исчислялись тысячами.
Джейн в Севеноуксе совсем потеряла голову от переживаний, и Софи каждые несколько часов созванивалась с отцом. Они с Тимом обсуждали дилемму, которая часто возникает в подобных ситуациях: обращаться в средства массовой информации или нет? Кто-нибудь мог знать, что случилось с Люси, или видеть ее в день исчезновения, и единственный способ найти таких свидетелей – обратиться за помощью к населению. С другой стороны, если девушку похитили ради выкупа, то лучше дождаться переговоров с требованием денег. А если похититель преследовал иные цели, например, насилие, то вскоре и сам столкнется с дилеммой: что делать с живой пленницей. В любом случае шумиха в прессе может вызвать у преступника панику и привести к необратимым последствиям.
– Был риск, что в случае обращения к общественности Люси грозит гибель, – рассказывала Софи. – Но, если продолжать молчать, мы могли упустить последний шанс ее найти.
Полиция не хотела иметь дел с журналистами. В посольстве сказали, что выбор за семьей, хотя складывалось впечатление, что они согласны с полицией. Софи летела в Японию с намерением ворваться в дверь похитителя Люси и силой сестринской любви заставить злодея освободить девушку. Но дело с самого начала оказалось сложнее. Надо было собрать и расставить по местам, как в головоломке, множество деталей: полицию, посольство, прессу, даже грызущихся родителей Софи. К каждому требовался свой подход, даже если интересы сторон совпадали.
Из-за смены часовых поясов и волнения Софи мучилась бессонницей. Однажды ночью ей приснилось, что она застряла внутри голливудской экранизации видеоигры. Софи оказалась главной героиней остросюжетного фильма, наподобие Джеймса Бонда или Брюса Уиллиса, которые должны, пока не поздно, спасти мир. Но вместо того чтобы обезвреживать бомбы, вызволять заложников и убивать террористов, ей приходилось заставлять работать полицию, уговаривать дипломатов, подключать к делу журналистов и выступать посредником между родителями, пока неизвестный и безликий мерзавец не убил ее сестру.
– У нас был выбор, – поясняла Софи. – Довольствоваться действиями полиции и держаться подальше от журналистов либо привлечь всеобщее внимание и форсировать ход расследования, но рассориться с властями. И мы выбрали прессу.
На самом деле Блэкманов фактически заставили принять такое решение. В Лондоне, даже не посоветовавшись с семьей, сестра Луизы Эмма обратилась в «Дейли телеграф». Через несколько дней история появилась во всех британских СМИ. Однако было очевидно, что у репортеров нет никаких зацепок. Вот какую информацию приводили различные газеты: «С прошлой ночи растут опасения, что бывшую бортпроводницу „Бритиш эйруэйз“ Люси Блэкман удерживают как секс-рабыню в опасной японской секте»(«Сан»); «Полиция опасается, что Люси Блэкман, 21 год, принудили к проституции в качестве „приманки“ для вовлечения в подозрительную организацию» («Дейли миррор»); «Полиция выясняет, была ли Люси Блэкман похищена одним из клиентов ночных клуба „Касабланка“, где двадцатиоднолетней девушке платили за беседы с посетителями» («Индепендент»); «Возможно, судьба Люси Блэкман находится в руках японской мафии» («Севеноукс курьер»).
Токийским журналистам было непросто выяснить факты по этому делу. Японская полиция грубо отказывалась от комментариев, у британского посольства тоже не нашлось информации, хотя там держались вежливее. Менеджеры клуба и хостес-иностранки в Роппонги отнеслись к расспросам настороженно; те, кого удалось разговорить, выражали только недоумение и обеспокоенность. Софи Блэкман реагировала на настойчивость прессы оскорблениями и агрессией. Загадка исчезновения стюардессы возбуждала любопытство, но не стала сенсацией: во всем мире каждый день пропадают люди, зачастую по совершенно неинтересным причинам. О Люси очень скоро забыли бы, если бы не ее отец, Тим, который прилетел в Токио в следующий вторник, через десять дней после исчезновения Люси, и сразу же организовал мероприятие, с которого следовало начать, – пресс-конференцию.
В Британии, как и в Японии, в обществе действуют непреодолимые условности: от людей, оказавшихся в тяжелой стрессовой ситуации, ожидают определенного поведения. Мы привыкли, что несчастные жертвы пассивны, растеряны и сломлены. Если они держатся иначе, возникают подозрения.
Действия Блэкманов в Токио противоречили общепринятым нормам.
Японская семья, лишившаяся дочери при страшных обстоятельствах, всхлипывала бы и прятала глаза от камеры. Родители запинались бы и не находили слов. Они говорили бы о любви к ребенку и своих страданиях, умоляя похитителей проявить милость и вернуть дочь. Не обошлось бы без слез и даже неловких извинений за «причинение неудобств» своими проблемами. Вопросы журналистов тоже не отличались бы новизной. Какой была ваша дочь? Что вы хотели бы сказать похитителю? И снова рыдания родителей и маловразумительные ответы. Общение с прессой, расследование, раскрытие тайны – буквально всё однозначно доверили бы полиции.
В Британии выражать гнев и возмущение можно чуть свободнее, и все же соблюдаются определенные границы. Поведение Блэкманов регламентировалось негласными правилами, по-своему не менее строгими, чем древние традиции скорби. До встречи с Тимом и Софи в Токио я понятия не имел о существовании подобных правил. И только благодаря тому, что Блэкманы сразу же отвергли общепринятую мораль, она проявилась для меня со всей очевидностью.
Первая пресс-конференция Тима в британском посольстве прошла утром сразу после его приезда в Токио. Зал заполнился публикой, телекамерами и осветительными приборами; все места были заняты, репортеры толпились в проходах. За столом на возвышении рядом с Тимом и Софи Блэкман сидела пресс-секретарь посольства. Мягко, с горечью в голосе, приличествующей для рассказа о несчастье, постигшем совсем юную жертву, она произнесла краткую вступительную речь. Потом поднялся Тим – высокий крепкий мужчина далеко за сорок, с неизменно прямым взглядом голубых глаз и копной светло-рыжих волос. Он говорил уверенно, четко, почти бодро. «Оч. собран, – набросал я в своем блокноте. – Впечатляет: никакого комка в горле, никаких видимых эмоций. Длинные бакенбарды».
Да, сказал Тим, отвечая на первый вопрос, вчера он сразу по прилету встречался с полицией; по его мнению, они делают все возможное. Да, после отъезда в Токио Люси поддерживала с ним связь по телефону и казалась довольной. Расспросы о звонке «Акиры Такаги» и предположения насчет вступления девушки в секту Блэкман уверенно отверг.
– Люси католичка, – отметил он. – Она вообще мало интересовалась религией, и вряд ли в один субботний вечер она вдруг увлеклась какой-то религиозной сектой.
У Люси были долги, признал Тим, но ничего сверхъестественного: превышение кредита, с которым вполне можно справиться, и задолженность по счету в несколько тысяч фунтов.
Они с Софи прилетели в Токио, подчеркнул Тим, чтобы помочь полиции и СМИ:
– На Люси обязательно обратили бы внимание, если встретили ее на японской дороге или в японской машине. Она заметная девушка. Вдруг кто-нибудь видел ее на улице или в автомобиле и сообщит сведения, в которых мы так нуждаемся.
Блэкман отвечал кратко и рационально; как источник информации его не в чем было упрекнуть. Однако – с точки зрения фотографов, репортеров и операторов – он справился далеко не на пятерку. Время от времени на пресс-конференции и в ходе телефонных разговоров Тим слишком долго думал, перед тем как дать ответ. Молчание затягивалось и заставляло публику напрягаться; в такие моменты создавалось впечатление, что мужчина сдерживает сильные эмоции, которые не хочет никому показывать. Однако молчание нельзя процитировать или сфотографировать. А Тим после паузы отвечал ровным, деловым, почти ироничным тоном. Его реплики были четкими, но не выглядели заранее заготовленными. Никакими заметками он не пользовался. Время от времени он оглядывался на Софи, иногда они даже улыбались друг другу. Он чувствовал себя на трибуне как дома и вел себя совершенно свободно. На следующий день не самые добросовестные репортеры сдобрили статьи фразами, как «отчаявшийся отец» и «убитая горем сестра» «боролись со слезами». Ничего подобного. Трудно себе представить более спокойную и собранную пару.
Один британский репортер поднял руку, чтобы спросить о новом бойфренде Люси. Тим заявил, что не знаком с ним, но ему известно, что он иностранец и его допрашивала полиция. Тот же вопрос задали Софи, которой было нечего добавить. Ранее пресс-секретарь посольства советовал сестре жертвы не участвовать в пресс-конференции, опасаясь, что СМИ попытаются спровоцировать ее на истерику. Если такие попытки и были, то они провалились.
– Конечно, Люси упоминала о новом друге, мы же сестры, – добавила Софи, презрительно скривившись. – Она сказала, что встретила здесь парня и они начали встречаться, а большего вам знать и не следует. Что она говорила о нем – не ваше дело.
У трибуны, скорчившись, сидели фотографы, нацелив вверх объективы камер. Они ждали кадра, который следующим утром можно тиснуть на первую полосу газеты: утирающая слезу ладонь, искаженное тревогой и отчаянием лицо, хотя бы сомкнутые руки отца и дочери. Но их ожидания не оправдались. Когда пресс-конференция подошла к концу, я сообразил, что замешательство вызывает не только поведение Тима, но и его внешний вид. В целом он был одет вполне подходящим образом: пиджак, черные брюки, кожаные мокасины с кисточками… а потом я заметил эту деталь.
Когда выключали камеры и световое оборудование, ко мне подошел знакомый японский репортер.
– Ну как тебе мистер Блэкман? – мрачно поинтересовался он. – И почему он был без носков?
– Я яхтсмен, – объяснил мне Тим через несколько лет. – И редко надеваю носки, если можно обойтись без них. К тому же в Токио было очень жарко. – А по поводу отсутствия эмоций на пресс-конференции добавил: – Мы заранее решили, что обойдемся без истерик и слез. Ничего такого.
Тим родился в Кенте в 1953 году и ходил в школу на острове Уайт. Его отец, который тоже любил море, был суровым человеком. Тим, младший из трех детей, в семье считался, по его словам, «занозой в заднице».
– Я был самым младшим и самым мелким, но очень дерзким, а отец в то время отличался жестким нравом, – рассказывал он. – Он частенько злился и ругался, а я только отшучивался. Я вечно шумел и, надо думать, очень всех раздражал. Ни в чем не знал меры. Сегодня меня назвали бы гиперактивным.
В школе Тим играл на четырехструнном банджо в успешной блюграсс-группе. Они выступали на музыкальных фестивалях и даже на стадионе «Уэмбли», а также записали пластинку, которая, по словами Тима, «канула в небытие». Он не горел желанием поступать в университет и несколько лет наслаждался жизнью, продавая обувь и завоевывая репутацию нахального волокиты, каким его поначалу и увидела Джейн.
По мнению Тима, их брак не задался с самого начала и со временем все больше тяготил обоих. Последние годы супружества и первое время после развода ознаменовались проблемами не только на личном фронте, но и на работе. Семейные обувные магазины постепенно стали закрываться, а потом последовало катастрофическое банкротство строительной компании Тима. К 2000 году он снова вернулся в строй, с удовольствием связал свою жизнь с Джозефиной Берр и стал отчимом четырех ее детей-подростков, а затем наладил отношения и с собственными отпрысками, включая Люси.
Идея поехать в Японию не раз всплывала в разговорах с дочерью. Тим знал, что ей не нравится в «Бритиш эйруэйз» и что из-за длительных перелетов она опять начала болеть. Он также знал, что у нее долги: Люси напрямую спрашивала, сможет ли отец их выплатить.
– Я помогал ей с ними разобраться, – рассказывал Блэкман. – Подкидывал ей немного денег, но, честно говоря, я не в том положении, чтобы разбрасываться чеками на пять тысяч фунтов, да и не хочу заводить такую привычку. Естественно, теперь я живу с мыслью, что, оплати я долги, Люси не поехала быв Токио. Но наверняка тут не скажешь, и я не собираюсь терзаться всю оставшуюся жизнь и загонять себя в ловушку, из которой нет выхода. Все равно ничего не изменишь.
До отъезда Люси даже не упоминала о работе хостес.
– Я подозреваю, Люси опасалась моего неодобрения. И не ошиблась. Потому что такое занятие ей не подобает. Она достойна большего. Я мужчина, и я знаю: каким бы безопасным ни считался этот бизнес, мужчины смотрят на женщин с вожделением. Но Люси далеко не сразу открыла мне всю правду. Сейчас я понимаю, что вел себя как типичный наивный папаша.
После отъезда начались постоянные телефонные разговоры, а однажды пришла странная открытка. Поначалу девушка тосковала по дому. Из-за дороговизны она еле сводила концы с концами. Тим уговаривал ее вернуться, но Люси не хотела бросать Луизу. Через несколько недель дочь описала ему род своих занятий.
– По ее словам, работа немного странная, но довольно веселая: западные девушки, включая трех-четырех англичанок, разливают напитки забавным японцам, которые знай себе чирикают на своем непонятном языке. После смены девушки пропускают несколько стаканчиков пива и едут на велосипедах домой. А вскоре Люси призналась, что познакомилась с чудесным парнем, американским морпехом по имени Скотт. Она радостно щебетала, перескакивая с одного на другое. К тому времени, насколько я понял, ей уже начала нравиться токийская жизнь.
А потом раздался звонок Джейн. Какую версию их разговора ни выбери, ясно, что Тим воспринял новость об исчезновении дочери намного спокойнее и хладнокровнее, чем бывшая жена.
– Меня столько раз спрашивали, что я почувствовал в тот момент, – признался он, – а я даже не могу ответить. Все было как во сне. Джейн кричала в трубку, ругая меня на чем свет стоит. А я сидел в саду и слушал щебет птиц на деревьях.
Через несколько часов, не дожидаясь прояснения ситуации, Софи уже летела в Токио, намереваясь пожертвовать собой ради Люси. Тим ничего не знал о Японии. Как и его сын, Руперт, он обзвонил всех знакомых, у кого могли найтись хоть какие-то связи в Токио: деловые контакты, друзья, родственники. Японец, знакомый его брата, заявил Тиму, что исчезновение обычной британской девушки вряд ли привлечет особое внимание японской полиции.
– Я слышал подобное не только от него, – рассказывал Блэкман. – И тогда я запаниковал. Поскольку осознал, что целиком и полностью завишу от иностранных служб на другом конце света, и решение вопроса жизни и смерти находится исключительно в их руках. И меня уверяли, что они вряд ли его решат.
Примерно в то же время стали поступать звонки от журналистов.
– Джейн обычно отвечала на телефонные звонки в два ночи одинаково, посылая репортеров подальше, – говорил Тим. – Я вел себя по-другому. Когда мне начали названивать, я рассказывал все, что знал. Внезапно я понял, что складывается сюжет. И подумал: если мы хотим повлиять на происходящее, публика должна знать об исчезновении девушки. Потом из Токио позвонила Софи и пожаловалась: «Я в тупике. Полиция почти не общается со мной». Тут меня озарило: если удастся разжечь интерес к этому делу в Великобритании, дело сдвинется с мертвой точки. Я объявил, что еду в Японию, – и репортеры зашевелились.
Тим на личном опыте познал влияние, которое отдельный человек в правильно выбранный момент может оказать на СМИ, на заголовки газет. Его ждало и еще одно важное открытие.
В конце июля на острове Окинава японское правительство проводило саммит лидеров «Большой восьмерки». Владимир Путин, Жак Ширак и Билл Клинтон по пути на Окинаву посетят Токио. Там будет и премьер-министр Великобритании Тони Блэр, а неделей раньше японскую столицу посетит министр иностранных дел Робин Кук.
– Я знал о встрече «Большой восьмерки», – рассказывал Тим. – И подумал: раз уж там проходит саммит, весь мир обратит взоры к Японии, что нам только на руку. Если удастся заинтересовать английскую публику, заставить электорат обеспокоиться судьбой Люси, то любой политик, включая премьер-министра, сочтет своим долгом вмешаться – иначе его сочтут полным дерьмом.
Достичь цели, которую Тим себе поставил еще до отлета в Японию, оказалось непросто. Он намеревался превратить исчезновение дочери в громкое дело, в важную политическую проблему, которую обязаны решить самые могущественные люди обеих стран.
– Шла гонка на время, – пояснил Тим. – С одной стороны, шумиха обернулась бы мощной рекламной кампанией, вывела Люси на телеэкраны всей Японии. С другой – подстегнула бы токийскую полицию, раз уж это дело обсуждают премьер-министры Англии и Японии. Я все просчитал. Я словно превратился в гигантский экскаватор, которому необходимо докопаться до определенной точки – найти Люси. Но я находился в Англии. При необходимости я прочесал бы все дома, переулки и тропинки, однако искать надо было в другом месте, поэтому я решил: отправлюсь туда, прямиком из точки А в точку Б. И любую преграду, которая встанет у меня на пути, я попросту перееду.
Эта решимость, порой доходящая до одержимости, сыграет против Тима, однако она же придаст ему сил. Когда самолет начал заходить на посадку в аэропорту Нарита, открывающийся внизу пейзаж поразил и встревожил Блэкмана.
– Меня охватило полное отчаяние: я решил, что мне никогда не найти там Люси. При первом знакомстве город впечатляет, это просто другой мир, настолько он огромный, многолюдный и чужой. Я только смотрел и думал: «Господи Иисусе, что же будет? Что же будет?» Но у меня было неотложное дело: приковать внимание британских СМИ.
Тим поселился в отеле «Даймонд», где остановилась и Софи. Там осели и съемочные бригады, толпы репортеров и фотографов, прилетевшие в Токио тем же рейсом. Большинство британских представителей прессы мало что знали о Японии и не особенно ею интересовались, и к моменту появления Тима никто не представлял, куда приведет история об исчезновении Люси. Репортеров волновал только один вопрос: чем именно занимаются хостес? Если они, по сути, являются девочками по вызову, то могла получиться яркая, но короткая история о молодой женщине, по собственной воле погрязшей в порочном мире и заслужившей печальный, но предсказуемый финал. Семье будут сочувствовать, но в определенных границах. Ни один премьер-министр не встретится с отцом пропавшей проститутки. Тим должен был постараться показать Люси невинной девушкой, пусть даже слишком наивной, которая не сумела разобраться в ситуации, чтобы простые британцы вполне могли представить на ее месте своих дочерей.
Правильно подать историю Люси могли только Тим и Софи, и – благодаря цинизму британских СМИ – у них это великолепно получилось.
О квартале Красных фонарей, Роппонги, выходило немало скандальных репортажей («Опасности японских порочных ловушек» – под таким заголовком в «Пипл» напечатали пояснение: «Розы английского среднего класса, которые спустились в сумеречный мир греха»). Было много и нелепых расистских обобщений насчет японских мужчин и их страстного влечения к блондинкам с Запада («Мужчины могут стать извращенцами из-за строгого воспитания», – объяснял «свой человек в Токио» изданию «Дейли рекорд»). Но к Люси и ее семье отнеслись с деликатностью и уважением. Девушку чаще называли «бывшей стюардессой „Бритиш эйруэйз“», чем «девушкой из бара». Никто не расспрашивал родственников о том, что за долги были у Люси, никто не привлекал внимание к тому, что она приехала в Японию по туристической визе и работала нелегально. Несмотря на расхожесть пикантных баек о «шикарных британках, торгующих своим телом», с Люси их не связывали. «Ее работа в качестве хостес заключалась в беседах с выпивающими мужчинами, – аккуратно, по-джентльменски объяснялось в „Сан“, самой скандальной из всех бульварных газет. – Нет никакого повода думать, что она занималась чем-то еще».
Вместо мрачной поучительной «страшилки» о том, к чему приводит порочное поведение, заголовки живописали более убедительную человеческую историю о любящей и страдающей семье и обожаемом ребенке, потерявшемся за границей, – историю, которую многие читатели газет могли принять близко к сердцу: «Я никуда не уеду без моей Люси, я молюсь, чтобы с ней все было в порядке» («Экспресс»); «Я обязательно найду сестру» («Сан»); «Семья молится о девушке-сектантке» («Дейли телеграф»); «„За что?“ Поиски Люси, пропавшей без вести „рабыни культа“, продолжаются» («Сан»).
– Я предупредил Софи: если мы не предоставим им материал, они его выдумают, – объяснял мне Тим. – Мы хотели, чтобы наше дело обсуждалось на высоком уровне, и добились внимания благодаря нашей с Софи откровенности. Нам так сопереживали, что пытаться осквернить эти чувства уже не имело смысла. Мы играли по правилам: предоставляли подробную информацию, были сдержаны, не злоупотребляли вниманием, по вечерам ужинали с репортерами.
Сотрудников бульварных газет, привыкших к неприязни и враждебности своих героев, расслабленное обаяние Тима обезоруживало и даже почти пугало. Он всегда отвечал на звонки, письма, позировал перед фотографами. Он держался более чем услужливо, что иногда настораживало. У самых циничных репортеров его готовность помочь вызывала подозрения: возможно, в этой семье что-то скрывали от посторонних глаз? Но все домыслы отступали перед легкостью и настоящим удовольствием работать с Тимом.
За все время, что я знал Блэкмана, он всего один раз открыто дал волю боли и отчаянию.
Это случилось в конце июля во время пресс-конференции в британском посольстве, шестой за последние три недели. О Люси не было ни весточки; у полиции не нашлось ни зацепок, ни свежей информации для отчета. Прибывшие из Британии журналисты улетели назад в Лондон, да и местных репортеров собралось намного меньше, чем две недели назад.
Тим и Софи выглядели уставшими и печальными. Они больше не обменивались взглядами или улыбками. И Тим надел носки.
– Нас охватывает отчаяние и горе, что Люси держат где-то в ужасных условиях, и ей тоже безумно плохо, – произнес Тим. – И потому я, ее отец, слезно прошу: пожалуйста, просто отпустите ее к нам.
Голос у него дрогнул, он опустил взгляд, сдерживая слезы. Глаза Софи тоже блестели от слез.
Мгновенно защелкали затворы фотоаппаратов. Некоторые корреспонденты снимали крупным планом опущенную голову Тима – именно такого кадра они ждали с самого начала.
Годы спустя я спросил Тима о том моменте. Что спустя столько недель нарушило его показное неунывающее спокойствие?
– Возможно, не стоит говорить, – ответил он, помедлив, – но те слезы мы вообще-то спланировали заранее.
За несколько дней отец с дочерью составили распорядок дня, жестко привязанный к японским и британским выпускам новостей. Время в Лондоне отставало от токийского на восемь часов, поэтому Блэкманы не спали почти до утра: звонили друзьям и семье, давали телефонные интервью вечерним радио— и телепрограммам. Несколько часов отводилось на отдых, а потом ранним токийским утром начинались телефонные звонки, запрашивающие информацию для вечерних и ночных новостей. За завтраком Тим и Софи на ходу общались с британскими журналистами, которые жили в том же отеле, – те просили новые фотографии Люси и договаривались об интервью в более позднее время. Когда утро подходило к концу, Блэкманы заглядывали в посольство, которое размещалось в десяти минутах ходьбы от отеля вдоль зеленого рва и серых стен Императорского дворца. В обед они обычно носились по городу между студиями «ТВ Асахи» и Токийской системы радиовещания, выступая на дневных ток-шоу. Остаток дня посвящался городской полиции.
Софи служители закона показались ленивыми и безразличными, но на первой встрече с Тимом они постарались создать хорошее впечатление. Кортеж из черных микроавтобусов с затемненными стеклами в окружении мотоциклистов забрал Блэкманов из посольства. Команда японских телерепортеров гналась за ними в собственном минивэне.
– Они махали нам руками из окон, выписывали немыслимые повороты, газовали, пытаясь прорваться сквозь токийский трафик, – вспоминал Тим. – Смысла в их маневрах я, правда, не видел.
Пунктом назначения был полицейский участок Азабу в 140 метрах от перекрестка Роппонги. Как и все связанное с японской полицией, штаб-квартира расследования одновременно источала уют, лень и ужас.
Здание полицейского участка представляло собой ничем не примечательное бетонное сооружение в девять этажей. У входа на страже стоял скромный молодой полицейский с кобурой на ремне и неким оружием в руках, напоминающим ручку от метлы. На фасаде здания красовался Пипо – улыбающийся эльф, талисман токийской городской полиции. Над ним висел двуязычный рекламный плакат; английская версия звучала так: «Еще раз убедись, что все двери и окна закрыты». Ниже размещались объявления с портретами разыскиваемых преступников, гангстеров, подозреваемых в убийствах, а также три фигуры в полный рост – ухмыляющиеся беглые участники секты «Аум синрикё», которые пять лет назад выпустили в японском метро самодельный нервно-паралитический газ.
– Некоторые вещи нас поразили, – вспоминал Тим. – Я думал, нас привезут в гораздо более серьезное заведение. Интерьер напоминал пятидесятые: совершенно обычная, старая и грязноватая каталажка.
Больше всего удивляло полное отсутствие технологий. Сотрудники пользовались рациями, но вместо жужжащих ноутбуков высились старомодные стеллажи с картотекой и тонны бумаг.
– Мы ожидали увидеть нормальные компьютеры и все в таком роде, – печально усмехался Тим. – Нас отвели в некое подобие оперативного отдела, загроможденного маленькими серыми письменными столами, вокруг бродили похожие друг на друга люди в одинаковых белых рубашках, все с закатанными рукавами, и ни одного компьютера в поле зрения.
Послеобеденное время в полицейском участке всегда проходило одинаково. Тима и Софи отводили в крошечную переговорную, где по одну сторону низкого стола стояли два стула, а по другую – диван. Молодая секретарша приносила зеленый чай, чуть теплый напиток желтоватого цвета, который напоминал Тиму «телесные соки»:
– Его вкус внушал отвращение, но я из вежливости пил.
Вскоре входили старшие должностные лица, все принимались суетливо кланяться и пожимать друг другу руки.
Новичку непросто запомнить японские имена. Софи различала старших сотрудников по прическам. С Блэкманами работали инспектор Мицузанэ – улыбчивый сдержанный мужчина в очках с седыми волосами, расчесанными на пробор, и Наоки Маруяма – парень помоложе со стрижкой «ежик», быстро продвинувшийся по карьерной лестнице Национального полицейского агентства и бегло говоривший по-английски. На первой встрече с Тимом и Софи они дружно протянули свои визитки, исписанные с двух сторон на японском и английском языках. На карточке инспектора Мицузанэ значилось:
Акира МицузанэИнспектор полицииНачальник следственного управленияПервый следственный отделУголовный розыскУправление городской полиции Токио2-1-1 КасумигасэкиТиёда-ку, Токио 100-8929
Инспектор Мицузанэ по-английски говорил плохо, и необходимость перевода затягивала встречи. Хотя они в любом случае были бы продолжительными, потому что детективы все время пережевывали одно и то же, повторяясь, точно склеротики.
Они спрашивали об образовании Люси, ее карьере до приезда в Японию, причинах визита в Токио. Темой, которая больше всего их интересовала и к которой они возвращались снова и снова, были ее долги. С паспортов Тима и Софи без конца снимали копии, приходилось заполнять бланки и подписывать официальные заявления. Какой, спрашивали японцы, характер у Люси? Почему отец считает, что речь идет об уголовном преступлении? Тим отвечал:
– Просто Люси не такой человек, чтобы все бросить и исчезнуть. Она никогда этого не делала, и я не вижу причин для такого поступка. Она пошла на встречу с неким человеком. Затем позвонила подруге и сказала, что скоро будет дома, но так и не вернулась. Поэтому разумно сделать вывод, что мою дочь удерживают против воли.
Инспектор Мицузанэ кивал и отстраненно улыбался, однако объяснение его вроде удовлетворило. Присутствие старшего должностного лица говорило о том, что дело переведено из разряда обычного заявления об исчезновении человека в отдел криминальных расследований.
– Теперь полицейские вели себя совершенно по-другому, не так, как неделю назад, когда Софи откровенно выпроваживали из полицейского участка, – подчеркнул Тим.
Он не сомневался, что перемены в настроении служителей закона вызваны активным интересом СМИ и постоянными интервью ранним утром и поздней ночью.
На выходе из полицейского участка Тим и Софи часто видели Луизу Филлипс, которая тоже шла на допрос. Казалось, девушка там днюет и ночует. Но их встречи не отличались дружелюбием, напротив: между Блэкманами и подругой Люси росло напряжение. Софи вспоминала, какое отвращение внушала ей Луиза, всегда накрашенная и с маникюром, даже во время визита в полицейский участок по поводу исчезновения лучшей подруги. Похоже, Луиза чувствовала неловкость и даже смущение в присутствии Тима и Софи. По ее словам, детективы просили ее не разговаривать с ними.
К тому времени, когда Блэкманы снова выходили на Роппонги-авеню, уже темнело. Из фитнес-центра «Типнесс» прямо за полицейским участком выскальзывали хостес, готовясь к вечерней работе. Тим и Софи брали такси назад до отеля «Даймонд» и устраивались с пивом в ресторане на первом этаже. Примерно в это же время в холле собирались британские журналисты: они весело разбредались группами по двое-трое, чтобы провести очередное ночное «расследование» – обойти бары с девушками за счет работодателя. По телевизору, который висел в углу, показывали дублированное на японском интервью с Тимом и Софи, которое они дали утром.
В баре отеля стояло механическое пианино, которое весь вечер фальшиво наигрывало популярные песенки. За пианино сидел аниматронный белый кролик размером с человека, одетый в жилет и галстук-бабочку. Морда у кролика была грустной и смиренной; от звуков пианино у него подрагивали усы. Но, похоже, остальная публика в баре не считала его странным или нелепым и не обращала на него никакого внимания. Тим и Софи потягивали пиво и таращились на белого кролика. Ощущение бессмысленности происходящего и отчаяния к концу дня идеально сочеталось с этой картинкой из Зазеркалья.
Назад: Часть III Поиски
Дальше: Невнятное бормотание
