Когда-то я слышал пословицу: «Что снится рабу? Ему снится, что он стал господином». И сейчас, когда я, изо всех сил понукая Слейпнира, направил его прямиком на стену этого мира-пузыря, мне вдруг снова вспомнилась эта пословица и вместе с ней пришло некое совершенно новое ощущение того, что нас ожидает.

Как пугающе уместно она сейчас звучала. Рабу снится, что он стал господином. Сколь отчетливо сейчас, после стольких веков пребывания Оракула в рабстве у богов, этот сон – гигантский пузырь, сотканный из тайных надежд и мечтаний, – отражал его страстное стремление строить, вдохновлять и править. Интересно, подумал я, а сколь широки горизонты этого страстного стремления? Одно дело стать правителем во сне, но, насколько я знал Оракула, можно было предположить, что он жаждет править отнюдь не в вымышленном мире царства Сновидений – мире, похожем на мыльный пузырь и столь же недолговечном, – но в мире реальном, полном настоящих сновидцев, где он при наличии правильно оказанной поддержки сможет стать даже богом…

У меня за спиной раздался тихий вопрос Попрыгуньи:

– Как ты думаешь, у нас получится?

– Конечно, – не задумываясь, ответил я.

– Ах ты, враль! – улыбнулась она.

Архитектор – теперь он был высотой уже с Мировое Древо, а голова его упиралась прямо в хрустальный купол, так что казалось, будто на нем массивная сверкающая корона, – лучезарно улыбаясь, смотрел на нас сверху вниз, и эта невероятная его улыбка словно простиралась от одного горизонта до другого.

– СКАЖУ, КАК ДОЛЖЕН, – прогремел его голос, – ПОСТУПИТЕ ВЫ МУДРО, КОЛИ РЕШИТЕ ВЫСЛУШАТЬ МЕНЯ. ГРЯДУТ ИНЫЕ ВРЕМЕНА. КОНЕЦ ПРИШЕЛ ПРАВЛЕНИЮ БОГОВ. – Он помолчал немного, затем снова заговорил, и на этот раз в его голосе явственно послышался смех: – ЗАЧЕМ ЖЕ ВЫ ПЫТАЕТЕСЬ БЕЖАТЬ? НЕУЖТО ДО СИХ ПОР НЕ ПОНЯЛИ, КТО Я НА САМОМ ДЕЛЕ?

Заметив мельком, что небо у нас над головой тоже расширилось до невиданных размеров, я осторожно заметил:

– А знаешь, мне почему-то казалось, что ты окажешься еще выше. И внешность будешь иметь, пожалуй, более впечатляющую.

Пронзительный смех Оракула был похож на вой урагана среди вечных льдов.

– Ты всегда был забавным, – отсмеявшись, сказал он почти нормальным голосом. – Интересно, что больше позабавило бы меня – увидеть, как ты страдаешь, или позволить тебе остаться в живых?

Я не ответил, продолжая упорно подталкивать Слейпнира к горизонту, который все время от нас отодвигался.

За спиной у меня Попрыгунья что-то напевала себе под нос тоненьким детским голоском, и мне оставалось лишь надеяться, что ее разум еще не начал сдаваться, что он выдержит и это испытание. Впрочем, я все равно ничего не мог для нее сделать – разве что попробовать выбраться за пределы этого сна, прежде чем созданный Оракулом мир-пузырь наконец взорвется.

Но Тору явно не хотелось мне подчиняться, и он с заносчивым видом спросил:

– С какой это стати мы убегаем, если нашли именно то, что нас и послали искать?

Я попытался ему это объяснить, пока Слейпнир обретал свое обычное для странствий по мирам обличье. Вскоре восемь ног нашего скакуна арками изогнулись в воздухе, напоминая расколотую на части радугу, и он начал свой разбег, а мы трое вцепились в его бешено развевавшуюся гриву. Все набирая скорость, Слейпнир пронесся по неярко освещенным приделам огромного собора – следом за нами так и посыпались градом осколки витражей, а со всех сторон нас преследовало могучее эхо хохота Архитектора.

Когда нам начинало казаться, что мы вот-вот прорвемся сквозь стену этого мира-пузыря, стена словно отодвигалась, не становясь ближе ни на дюйм. А проходы между скамьями странным образом все больше вытягивались, уходя вдаль и теряясь в цветном тумане; и небо словно расширялось, раздвигало горизонты, не позволяя Слейпниру достигнуть ни одного из них. Этот призрачный мир все время менял форму, расплывался, как акварель под дождем, утрачивал материальность, становясь похожим то на дым, то на облако, то на радугу в ликующих небесах…

А Тор у меня за спиной все твердил упрямо:

– Нет, с какой все-таки стати мы убегаем?

– Да потому, что это ловушка! – рассердился я. – Оракул – это тебе не какой-нибудь человеческий сновидец, которому можно спокойно задавать любые вопросы. Оракул прекрасно нас знает. Ему известны все наши слабости. И в этом мире он – властелин.

Оракул снова рассмеялся. И я, оглянувшись, увидел, что он сидит за клавиатурой того огромного органа, который называл Machina Brava. Орган сейчас, похоже, остался единственной вещью в этом мире сна, которая не утратила материальности; его позолота сверкала еще ярче, чем прежде, а голос был подобен грохоту извергающегося вулкана.

– Ну ты-то все правильно понял, насколько я вижу, – похвалил меня Оракул. – Впрочем, ты всегда был умницей. А как, кстати, тебе удалось бежать из Нифльхейма?

– О, сложными путями, – уклончиво ответил я и еще крепче вцепился в гриву Слейпнира.

– Громовника я, разумеется, тоже сразу узнал, хотя, как ни странно, в его нынешнем обличье есть что-то от лохматой белой собаки. А кого еще ты с собой прихватил?

– Никого. – Я притворился, что вглядываюсь в акварельный туман.

– Неправда, я же вижу! – упрекнул меня Оракул. – Даже с такого расстояния я вижу ее вполне ясно. Кто это? Она из племени Людей?

Попрыгунья по-прежнему крепко прижималась к моей спине; сейчас она пребывала в обличье совсем маленькой девочки, максимум лет пяти-шести, и все напевала ту свою простенькую песенку без слов. Чем-то эта песенка показалась мне знакомой – похоже, именно эту мелодию я слышал раньше, роясь в воспоминаниях своей «квартирной хозяйки», – однако поразмыслить об этом я не успел, ибо теперь голос Оракула звучал буквально со всех сторон.

– Она никто, – пролепетал я. – Просто мой друг.

И я тут же пожалел, что произнес это слово. Но было уже слишком поздно. Оракул рассмеялся.

– Просто друг? Ох, Локи! А это точно ты? Тот Трикстер, которого я знал когда-то, был слишком умен, чтобы иметь друзей.

– Ну, это просто расхожее выражение… Мне, наверное, следовало бы сказать, что это…

– Может быть, это твоя квартирная хозяйка?

Черт побери! У меня ничего не вышло: он обо всем догадался!

– Значит, тебе удалось подыскать временное убежище в человеческом теле, – уверенно продолжал Оракул. – Неплохое решение. Но как это, должно быть, утомительно – вечно быть вынужденным приспосабливаться к потребностям своей хозяйки. К ее чувствам. К ее бесконечным запросам. К ограниченным возможностям ее плоти.

Я молчал, пытаясь сосредоточиться; нам необходимо было как-то достигнуть границ этого проклятого сна, однако они, похоже, отступали все дальше и дальше, становясь почти неразличимыми. Казалось, мы просто повисли в бесформенном цветном тумане, а сам Архитектор и его орган, залитые янтарным светом, находятся за тысячи миль от нас, но и они тоже словно подвешены в воздухе.

– Насчет этого я, пожалуй, мог бы тебе помочь, – голос Оракула вдруг прозвучал так близко и так интимно, словно он, усевшись у меня за спиной, заглядывает мне через плечо, – но если тебе хочется продолжать скачку, то я могу и подождать.

Я выругался.

– В чем дело? – тут же спросил Тор.

– А в том, что у нас крупные неприятности.

Нет, мне, конечно, следовало бы знать заранее. В Оракуле заключено древнее могучее волшебство. Он обладает безупречным знанием рун и поистине невероятной, непознаваемой зловредностью. Его ненависть неутолима, а коварством он превосходит даже…

Гулльвейг-Хейд?

Ну разумеется! Это же фамильная черта. А я еще удивлялся, зачем Один рассказал мне о родстве Мимира и Гулльвейг-Хейд. Интересно, предполагал ли он заранее возможность их встречи? И не затем ли отправил меня в царство Сна – ведь он прекрасно понимал, что предает меня, отдавая в руки врагу? Но если это так, то каков может быть его собственный выигрыш?

Я чувствовал, что Слейпнир напрягает последние силы, стремясь вырваться за пределы зыбкого мира, созданного Мимиром. Ласково коснувшись могучего конского бока, я призвал Слейпнира остановиться и немного передохнуть, и тут же у нас за спиной раздался густой, зычный хохот Оракула. А потом он вдруг оказался совсем рядом со мной и тихо-тихо, так что лишь я сам сумел его расслышать, прошептал:

– Ох, Локи, ты всегда мне нравился! Всегда можно было рассчитывать на твой убедительный эгоизм и предсказуемость – ведь чем бы ты ни занимался, ты всегда в первую очередь заботился о собственных интересах. Скажи, а что, если я оказал бы тебе некую услугу? Скажем, освободил бы тебя от запросов твоей «квартирной хозяйки»? Позволил бы тебе забыть обо всем и двигаться навстречу тому будущему, какое ты сам для себя придумаешь?

– Я скажу лишь, что эти обещания не слишком-то тебе свойственны.

– Ну разумеется, мне тоже от тебя кое-что понадобится, – миролюбиво согласился Оракул. – Но поскольку я верю в твое незыблемое чувство самосохранения, мы, я думаю, вполне можем договориться и действовать сообща.

– Правда? – изумился я.

– О да, – величественно кивнул Оракул.

– Ну и чего же ты от меня хочешь?

– Для начала я предлагаю тебе сыграть в одну маленькую невинную игру, – сказал Оракул.

– Что за игра? – Мой опыт касательно невинных игр Оракула никак нельзя было назвать позитивным.

– По-моему, эта игра тебе понравится, – ласково заверил меня Оракул. – А наградой тебе будет полная свобода – но, разумеется, если ты все сделаешь точно так, как я попрошу.

– А как насчет остальных? – И я глазами показал на Попрыгунью и Тора.

Оракул улыбнулся.

– Там видно будет. А кстати, с каких это пор тебе небезразлична чужая судьба?

– Это неважно.

В общем, через десять секунд мы со Слейпниром уже неслись галопом по просторам царства Сна, никем и ничем не обремененные, и перед нами расстилался миллион возможностей, подобный раскинувшемуся в небесах звездному пути. Где-то далеко внизу слабо светилась поверхность покинутого нами мира-пузыря, похожего сейчас на один из тех мраморных разноцветных шариков, какие, насколько я знал, имелись у Попрыгуньи в детстве; такие шарики выигрывали, а потом снова проигрывали в некой азартной игре, но все это было очень давно и очень далеко отсюда.