– В начале Древних Времен, – начал Один, – существовало два воюющих племени. Во-первых, асы, сыновья Бора, под водительством Одина, Вили и Ве. Во-вторых, ваны, хранители Огня – или, как мы их называем, хранители Древней Письменности, рун, составивших основу Девяти Миров. Но ваны крепко стерегли свои знания и обретенным могуществом делиться не желали.

– Quelle surprise! – пробормотал я.

Один улыбнулся и продолжил:

– И тогда младший сын Бора решил выкрасть руны. Он был молод, наивен, и ваны сразу догадались о его намерениях. Они пленили его и бросили в один из своих донжонов. А затем послали весточку его братьям Вили и Ве, требуя выкуп в золоте.

Я невольно все шире и шире раскрывал глаза от удивления. Легендарные Вили и Ве были для асов всего лишь именами. Никто толком не знал, что именно с ними случилось. Никто из живых асов их не помнил. У меня, правда, имелись кое-какие подозрения, но не больше. И потом, это были всего лишь подозрения.

– И много золота им требовалось?

Генерал кивнул.

– Ваны всегда любили золото. Как, впрочем, и братья Одина. Вили и Ве так любили золото, что им не очень-то хотелось платить тот выкуп, какого требовали ваны.

– Я начинаю понимать, к чему все это привело, – сказал я, но Один, не обратив на мои слова никакого внимания, продолжил:

– Одинокий, страшась за свою жизнь, Один ждал, когда же наконец его братья ответят на предложение ванов. Но Вили и Ве вели себя как-то странно и вовсе не спешили его выкупать. В итоге Один понял, что братья попросту бросили его умирать в стане ванов, и вдруг почувствовал, что его охватывает ледяное спокойствие. Спокойствие, вызванное вовсе не страхом, а гневом. Он, может, и был еще слишком молод, однако ума у него вполне хватало, и он стал думать, как ему сбежать из темницы. Одновременно с ним в донжоне ванов находился еще один узник – его привели туда непомерные амбиции и неожиданный абсолютный проигрыш. Звали этого узника Мимир.

– Мимир Мудрый?

– Он самый. – Губы Одина дернулись в болезненной усмешке. – И этот Мимир пообещал Одину помощь в обмен на достойное место среди асов. Один согласился. Вместе им удалось бежать из крепости ванов и вернуться в Небесную Цитадель. С тех пор Мимир стал ближайшим советником Одина. Что же касается Вили и Ве, то их вскоре поразил некий смертельный недуг, от которого они оба и умерли; тот же недуг погубил и их жен, детей, а также всех их сторонников.

– Вот молодец этот Один! – усмехнулся я. – Очень он мне нравится! Интересно, что же с ним было дальше?

И Старик, одарив меня самой ласковой своей улыбкой, стал рассказывать дальше:

– Итак, Мимир постоянно был рядом с ним, и благодаря его советам Один сумел стать, по сути дела, создателем всего Древнего Мира. Остальные асы к этому времени стали считать Мимира дядей Одина. И даже когда много лет спустя явилась Гулльвейг-Хейд и бросила асам вызов, выдвинув свой ультиматум, никто ни в чем не заподозрил Мимира Мудрого. А он, видишь ли, как-то совсем позабыл упомянуть, что эта гостья ему знакома. Хотя на самом деле он неплохо ее знал, ведь Гулльвейг-Хейд была его родной дочерью.

– Его дочерью?!

Один кивнул.

– Мимир был родом не из племени ванов. Его сородичи – одно из горных племен. Он обладал великой мудростью и великими знаниями, однако был слишком честолюбив и поставил себе амбициозную цель: завладеть рунами и управлять ими. Что и привело его на опасную тропу. Он женился на представительнице племени ванов, надеясь от нее узнать все их секреты, но соплеменники жены обо всем догадались и сцапали его, прежде чем он успел осуществить свое страстное желание. Однако к этому времени у него уже родилась дочь, и в ней воплотилось все то, о чем сам он когда-то мечтал. Она оказалась сильной, властной, безжалостной, умной и не менее честолюбивой, чем ее отец.

– А она знала, кто такой Мимир?

Один пожал плечами.

– Наверняка я никогда этого не знал. Однако продолжу: когда Гулльвейг исчезла из Асгарда, у Одина стали возникать сомнения относительно верности Мимира. Тот порой пропадал где-то подолгу, но никак это не объяснял, а на все вопросы Одина отвечал весьма уклончиво. Кроме того, у него сохранились весьма сомнительные связи и с Народом Гор, и с Народом Льдов, и он все чаще заговаривал о союзе с ванами: об обмене заложниками, о том, что асы и ваны могли бы владеть рунами совместно, и т. п. И в итоге Одину пришлось воплотить в жизнь некий план, благодаря которому Мимир навсегда остался бы при правителе Асгарда, а его непомерные амбиции удалось бы обуздать. – Старик снова пожал плечами, помолчал и прибавил: – В общем, ты и сам знаешь, чем это закончилось.

Я знал. Сперва Мимиру зверски отрубили голову, а затем сохранили этой голове жизнь, поместив ее в некое подобие колыбели, сотканной из рунного света. И Мимир, принесенный Одином в жертву, стал рабом его амбиций; его Оракулом.

– Значит, этот план был у тебя с самого начала? – спросил я.

Один вздохнул.

– Ах, только не делай вид, будто тебя это так уж удивляет! Да, Мимир был инструментом в моих руках, и я пользовался им, когда мне было нужно, – но не думай, что это было лишено взаимности. Если бы я вовремя не поймал его на обмане и предательстве, то Рагнарёк предсказывала бы моя голова, а не его.

Я решил пропустить эти оправдания мимо ушей. У меня и так уже заныло в висках. Но Мимир в роли Всеотца?

– Да, именно к этому он и стремился, – подтвердил Один. – Он всегда был чрезвычайно честолюбив. И не сомневался, что ваны ничего не заподозрят. Он был абсолютно уверен, что они его не узнают, когда отправился туда в качестве моего посла. Справедливости ради надо отметить, что он оказался совершенно прав. Ведь он покинул племя ванов еще совсем молодым, а в качестве посла вернулся туда почти стариком. Впрочем, для того чтобы ваны насторожились, хватило всего пары слов, переданных моими воронами… Ну а потом они прислали мне в подарок голову Мимира – но к этому времени мы, разумеется, уже владели рунами. И вскоре родился союз асов и ванов.

Я задумался. Рассказ Одина многое объяснял. К тому же я всегда знал, какой это хитрый и скользкий тип. На самом деле, если бы я раньше понял, насколько он хитер, мы, возможно, и врагами бы никогда не стали. Но сколь бы интересна ни была эта история, она все же не давала мне ответа на главный вопрос: что в данный момент нужно от меня Гулльвейг-Хейд? Ну, она, понятное дело, мечтает отомстить Одину. Даже если предположить, что Мимир вряд ли оказался таким уж хорошим отцом, то все равно ее жажда мести до некоторой степени объясняет, почему она затаила такую злобу на ванов и почему решила от них отколоться. Но зачем ей понадобился Ваш Покорный Слуга? Вот чего я никак не мог понять!

– Очень просто: она хочет заполучить новые руны, – сказал Один. – Те самые, появление которых предсказывал Оракул. Эти руны – ключ к Новому Миру. И она готова на все, лишь бы ими завладеть.

И тот ужас, о котором я упоминал раньше, снова охватил все мое существо, заползая мне прямо в сердце.

– Но я-то ей зачем? У меня же нет никаких рун! – возмутился я. – Разве не сказал Оракул: «Потомки Одина познают снова руны». Разве я потомок Одина? Нет, конечно. Или кто-то постарался внушить ей, что я, возможно, один из твоих потомков?

– Ну что ты, – мягко возразил Один. – Но именно ты завладел головой Мимира, когда наступил Рагнарёк. Именно ты последним говорил с Оракулом. Вот Гулльвейг-Хейд и уверена, что тебе наверняка известно, где сейчас голова ее отца.

– Да я же всего лишь сбросил эту проклятую голову с моста Биврёст! Она могла приземлиться где угодно.

Но я, разумеется, знал, что все происходило не совсем так. А рассказанная Одином сказка (она, впрочем, звучала достаточно правдиво, особенно если учесть его лживый характер) служила, как я не без оснований подозревал, всего лишь уловкой, имеющей целью вновь перетянуть меня на его сторону и, возможно, заставить меня поделиться сведениями о том, где сейчас может находиться голова Мимира, с которой, по всей видимости, связано появление новых рун. Я, разумеется, не стал рассказывать Одину о том, что случилось на вершине Замкового Холма, когда моя кровь сама собой стала складываться в некую руническую надпись, падая на пересохшую землю у меня под ногами. В общем, можете меня пристрелить, но я точно знаю: мне никогда бы не удалось прожить так долго, если б я стал доверять таким, как наш Генерал!

А он, скептически на меня глянув, сказал:

– Жаль. Впрочем, я-то твоим словам верю, но подозреваю, что Гулльвейг-Хейд ни за что тебе не поверит. – «Что, безусловно, очень для тебя плохо», – хотел он, похоже, прибавить, но все же предпочел промолчать. Да и зачем было еще что-то говорить, если его здоровый глаз так и сверкал от затаенной угрозы.

Впрочем, я решил стоять на своем.

– Я действительно не знаю, где эта голова, – заверил я его, – но даже если б знал, она ведь все равно осталась там, в другом мире, куда ни у тебя, ни у меня нет никакой возможности попасть.

Глаз Одина опять угрожающе вспыхнул – словно светлячок сел в глазницу мраморной статуи.

– Ну, это не совсем так…

– Что?! – изумился я.

– Возможно, существует и другой выход из этого мира, благодаря которому мы могли бы вернуться в тот мир, который покинули.

Это звучало слишком заманчиво, чтобы я счел, что в словах Одина нет никакого подвоха.

– И как же это возможно?

Один улыбнулся.

– Видишь ли, в каждом из миров имеются определенные места, где как бы пересекаются потоки различных видов энергии. И, вполне вероятно, в любом из миров или даже сразу в нескольких мирах может в той или иной форме существовать такое место, где эти пересекающиеся энергетические потоки видоизменяются, и одна энергия превращается в другую.

Я тут же вспомнил тот след, оставленный в небе пролетевшим самолетом и выглядевший в точности как рунический знак.

– Дай-ка я попробую догадаться. Ты говоришь о Замковом Холме?

– Ты же сам все видел; сам почувствовал таящиеся в нем силы.

– Да, почувствовал… – И мне опять захотелось все рассказать Одину – и о странных шрамах на руках Попрыгуньи; и о том несомненном факте, что ей удалось выпустить в противника руническую стрелу; и о том, как из капель пролитой мною крови прямо на голом склоне Холма складывалась светящаяся руническая надпись, – но, поразмыслив, я все же решил, что говорить об этом не стоит. Я все еще не до конца понимал, чего, собственно, он от меня хочет; и потом, я слишком хорошо знал Одина, чтобы подозревать: он сообщил мне далеко не все, что известно ему самому. И я с невинным видом спросил: – То есть ты считаешь, что нам от Замкового Холма следует держаться подальше? Что лишь последний дурак станет рисковать, бросая вызов столь могущественным силам?

Один покачал головой.

– Нет, Капитан. Я имел в виду нечто совсем иное.

– Вот как? – Я изобразил удивление, хотя на самом деле ничуть не удивился. Предложите нашему Старику выбор: с одной стороны, легкая, хотя и несколько ограниченная, жизнь, где есть все: тартинки с джемом, холодное пиво, спокойный сон, замечательный шопинг и даже обещание чудесного секса с Мег, а с другой – вполне вероятная гибель, возможность оказаться разорванным на куски при попытке пересечь скрещение этих энергетических потоков, и он непременно выберет второй вариант. Таков уж наш Один: никогда не упустит шанс рискнуть, бросить вызов. А если при этом придется рискнуть и моей жизнью, то тем лучше. И тогда на кон будет поставлена не только моя жизнь, но и жизнь тех, кто нас приютил в этом мире, хотя, полагаю, они, наши временные хозяева, дорожат своей жизнью ничуть не меньше, чем мы сами.

«Прерви-ка на минутку свои размышления, – донесся до меня голос Попрыгуньи, – и объясни, о чем, собственно, идет речь». До сих пор Попрыгунья таилась где-то в глубине нашего мысленного пространства, погруженная в собственные грезы, но сейчас что-то явно привлекло ее внимание. Я хотел было ее успокоить, подыскав некую ободряющую ложь, но она почувствовала мои намерения еще до того, как моя ложь успела обрести словесную форму, и потребовала: «Только не лги!»

«Да я…»

«Да-да, ты как раз собирался мне соврать!»

– Ладно. Признаюсь: действительно собирался. Я, собственно, хотел сказать, чтобы ты не беспокоилась. Тебе и впрямь волноваться не стоит, да я и сам намерен держаться как можно дальше от этого Замкового Холма. Во всяком случае, у меня нет ни малейшего желания расставаться с жизнью. Так что пресловутые энергетические потоки могут сколько угодно пересекаться или даже сливаться воедино, а я отнюдь не собираюсь рисковать тем, что у нас с тобой есть, ради кого бы то ни было или чего бы то ни было.

Один удивленно поднял бровь.

– Это ты со своей хозяйкой беседуешь?

– Да. И она совершенно справедливо полагает, что наша с ней общая жизнь ни в коем случае не должна служить залогом чьего-то чужого успеха или ставкой в чьей-то рискованной игре. И я, между прочим, полностью ее мнение разделяю.

На лице у Одина появилось нетерпеливое выражение.

– Только не думай, что у тебя или у твоей хозяйки есть выбор. Если ты еще до того, как по твою душу явится Гулльвейг-Хейд, не отправишься за тем, что находится под Замковым Холмом…

– Гулльвейг-Хейд я не боюсь! – громко прервала его Попрыгунья.

– А следовало бы, – мрачно откликнулся Один. – Ее время ведь тоже ограничено. Для нее каждое лишнее мгновение, которое она проводит в теле своей здешней хозяйки, связано с риском. Она, собственно, явилась сюда только для того, чтобы заполучить новые руны. И, как известно, пленных она не берет.

Пленные. Какое знакомое слово! Оно, точно сигнал тревоги, зазвенело в моем мозгу, и я почувствовал, что и Попрыгунья напряглась, пораженная той же, пока еще не высказанной вслух мыслью. На Холме нам с ней удалось вырваться из цепкой хватки Хейди, но помимо Хейди там определенно присутствовал и кто-то еще, причем Хейди об этом было известно…

– Вот ведь дерьмо какое! – вырвалось у меня.

И Попрыгунья тут же эхом это мое высказывание подхватила.

– Извини, Попрыгунья, – сказал Один, вдруг снова становясь Эваном, для которого искренность была столь же естественна, сколь для нашего Генерала лживость. – У меня никогда не было ни малейшего намерения втягивать в это тебя, но я обещаю: с тобой все будет в полном порядке. Ты же знаешь, я бы никогда не ввязался ни во что, способное тебе повредить. Сейчас ты, может, еще этого и не понимаешь, но…

Договорить он не успел: выражение лица у него мгновенно переменилось, и перед нами вновь возник Генерал.

– Довольно болтовни! – резко бросил он. – Объяснения оставим для тех, кто хоть что-то в этом понимает. Нам известно, что Замковый Холм – это нечто вроде разъездного пути, перекрестка дорог, ведущих в иные многочисленные миры. Там сосредоточен огромный энергетический потенциал, благодаря которому мы, возможно, смогли бы снова вернуться в наш мир. И для нас с тобой, Локи, жизненно необходимо обуздать эти силы прежде, чем их тайну откроет для себя Гулльвейг-Хейд. А потому время терять совершенно недопустимо. Мы должны…

Его речь прервал пронзительный и на редкость настойчивый звонок телефона.

Один взял трубку:

– Да. Я слушаю.

Он минутку помолчал, затем положил трубку, повернулся ко мне и с кривой улыбкой сообщил:

– Это Гулльвейг-Хейд. Она просила передать тебе привет от Мег.