Линейные вышли за пределы зоны, в которой возможна дозаправка птицелетов, — те жрали топливо в огромных количествах, что считалось знаком их духовного совершенства. Моторизированный транспорт пришлось оставить позади — тот увяз в грязи во время ливня, и в любом случае он бесполезен на этих необитаемых холмах и в долинах, где нет дорог. Бросить пришлось и тяжелую артиллерию. Осталось лишь три самоходных орудия, одно из которых вышло из строя, но его еще можно было починить, и две легкие пушки. Требовалось полдюжины линейных, чтобы тянуть и толкать каждое из этих огромных колесных орудий по неровной земле. Остальные маршировали в двух колоннах по 160 человек — по крайней мере, такая цифра значилась на бумаге. Из-за медведей, лихорадки, лавин и не вернувшихся патрулей подлинное число линейных было гораздо меньшим. Их униформа гнила, они стали похожи на диких оборванцев, бродячих сапожников. Они маршировали по высокой траве, и стебли, выпрямившись и держа строй, следовали за ними, корни скользили и хрустели, словно насмехаясь над солдатами...

Один из стрелков убил кролика со стеклянными глазками, похожими на линзы микроскопа, с длинными челюстями паука, чья кровь была черной, а кишки, смердели нефтью...

Прошлой ночью Лаури проснулся от того, что от плохих воды и пищи у него скрутило живот, и он едва добежал до дерева, где его с болью пронесло. Луна сияла в беззвездном небе зеркалом, в желтом круге которого отражалось грязное, отвратительное лицо смотрящего, выпучившего от натуги глаза...

А эта тишина! Пустое небо поглощало звук — даже когда Лаури кричал, раздавался лишь шепот. Отчетливо слышалось лишь чавканье сапог по грязи и вой ветра среди деревьев.

Да, и вот что еще! Лаури никогда не любил деревьев, но среди здешних царил такой хаос, что все это походило на злую, глупую шутку. Некоторые деревья явно противоречили здравому смыслу своими размерами — то в пять раз выше обычных, то едва доставали Лаури до пояса. Странность других была менее заметна: форма ветвей была неправильной, слишком сложной, созданной по неизвестным в завершенном мире принципам. Лаури мог часами глядеть на них, но так и не смог объяснить себе этой странности, которая не давала ему спать по ночам.

Для Локомотивов они теперь недосягаемы. Ушли так далеко от самой дальней станции Линии, что Песнь Локомотивов им уже не слышна. Никогда еще Лаури не проводил столько времени там, где не слышится Песнь.

Они отправились в поход с тремя телеграфами (два из них запасные). Несли их трое линейных. Каждый мог нести по одному телеграфу, привязав его к спине, но, согнувшись под весом в три погибели, вся троица плелась позади. К вечеру после долгих переходов казалось, будто к ним присосались огромные паразиты, и они скоро умрут. Худшая доля досталась разве только бедняге, который горбился под усилителем Лаури.

Два телеграфа испортил дождь. Третий уцелел, но вскоре стал бесполезен.

В первый день похода Лаури телеграфировал:

«АГЕНТ БЕЖИТ НА ЗАПАД ВМЕСТЕ С ЦЕЛЬЮ. ВСЕ НАЛИЧНЫЕ ВОЙСКА ПРЕСЛЕДУЮТ ЕГО. КОМАНДУЕТ ЛАУРИ».

Ответа не было почти двадцать четыре часа, и Лаури боялся, что не угодил Локомотивам. Но повернуть назад он боялся еще больше, и поэтому шел вперед. Тогда в их распоряжении еще были грузовики, в одном из которых он сидел у телеграфа в ожидании ответа Локомотивов. Рядом с ним был связист-расшифровщик. Лаури сидел с пистолетом в руке и думал, убьет ли он себя, расшифровщика или совершит двойное убийство, если Локомотивы осудят его. Наконец, ранним вечером, когда конвой разворачивался, взбираясь по каменистому крутому склону, пришла весть:

«ЗА ВАМИ ИДЕТ ПОДКРЕПЛЕНИЕ. НЕ МЕДЛИТЬ. НЕ ДОПУСКАТЬ НЕУДАЧИ. ЗАХВАТИТЬ ЦЕЛЬ ЖИВЫМ — ЭТО ЦЕНА ПОБЕДЫ. НЕ ПОДВЕДИТЕ НАС».

Потом начался ливень, оказавшийся непроницаемым для сигналов. Когда он кончился, Лаури воспользовался уцелевшим телеграфом, чтобы отправить сообщение:

«ПРОДВИГАЕМСЯ ВПЕРЕД ВОПРЕКИ НЕВЗГОДАМ».

Шесть часов спустя, телеграф внезапно принялся трещать, от чего несчастный линейный, несший его, упал на колени. Треск прекратился почти мгновенно. Сообщение было простым: «ЛАУРИ». Через два часа пришло еще одно сообщение: «ЛАУРИ». Через час — еще одно: «ЛАУРИ». Через полчаса — еще одно: «ЛАУРИ». И снова. И снова. «ЛАУРИ. ЛУРАИ. ЛАУУУРИ. ЛАА-УУУИРИ. ЛАу. ИРУАЛ. ЛАУ. УЛ.»

Потом это прекратилось. И больше сообщений не поступало.

Лаури попытался скрыть это от солдат, но не смог — поползла молва. Они остались одни. Полдюжины солдат грозили дезертировать, бежать назад; одного пришлось пристрелить. Лаури ожидал худшего.

Но нет худа без добра! Была и хорошая новость. Здесь, на чистом воздухе, в тишине, ничто не мешало сигналу устройства, которое несла на себе женщина, и он был ясным, как никогда.

Двое связистов тащили тяжелое принимающее устройство, то и дело останавливаясь и снимая показания. В таких отчаянных обстоятельствах устройство приводилось в работу ножным колесом, и для этого приходилось попотеть.

Расшифровки приносили Лаури, и ему приходилось признать: они были превосходны. Доходило почти каждое слово, произнесенное женщиной, мерзким агентом и Генералом. От большинства сказанного толку не было никакого. Генерал бредил, да и слова женщины походили на бред не меньше.

Но это! Он держал расшифровку в трясущихся загорелых пальцах с растресканной кожей. Среди бреда генерала было: «...Унести с собой тайну... Ошибки можно будет исправить, а болезнь — излечить...»

— Это все?

Связист кивнул:

— После этого он замолчал.

— Что за тайна?

— Не знаю, сэр.

— Кто такой Сэм Селф? Он существует на самом деле?

— Не знаю, сэр.

— Н-да... Ладно, проваливай.

Если этот Селф существует на самом деле — в тысяче миль отсюда, на востоке, у Локомотивов должно быть на него досье. Но какая в том сейчас польза для Лаури?

Лаури на мгновение задумался, потом подозвал младшего офицера Тернстрема.

— Передайте всем офицерам — мы замедляем ход. На некоторое время. Ясно? Мы продолжим идти по следу этого ублюдка, но не станем его прижимать. Посмотрим, как все сложится.

— Но, сэр, нам приказано не медлить...

— Вы за мной шпионите, Тернстрем?

— Никак нет, сэр.

— Цель может заговорить. Возможно, женщина не так уж и бесполезна. Возможно, она ему нравится. Мы не можем рисковать и вступать в конфронтацию. Мы подождем. Послушаем.

— Сэр...

— Агент разговаривает с женщиной; мы узнаем о его планах. Узнаем его тайны. Не попадайтесь ему на глаза, Тернстрем. Он этого не ждет. Посмотрим, кто из нас умнее.

— Сэр, наши запасы продовольствия истекут через четыре дня. Мы многое потеряли во время ливня, помните, сэр.

— Помню.

— После этого продовольствия не хватит, чтобы вернуться.

— Я понимаю. Это наша общая беда, не так ли?

— Но у нас приказ!

— На сей счет приказа не поступало. У Локомотивов нет доступа к этой информации.

Тернстрем впал в шок. Да и Лаури поразился не меньше его. То, что он произнес, было неслыханным богохульством.

— Выполняйте приказы, Тернстрем.

Лаури проследил, как младший офицер уходит. Он и сам не понимал, почему решил переждать. Он боялся этих диких мест, но его странным образом влекло к тому, чтобы наблюдать и шпионить; проявил ли он эгоизм? Действовал ли из гордости и худших побуждений? Как он оправдается, если его спросят? Его вдруг охватил ужас. Вот Тернстрем передает приказ Слэйту и Драму, и все трое теперь жестикулируют, оглядываясь на Лаури. Он повернулся к ним спиной, чтобы они не видели, как у него зеленеет лицо, и уставился на холмы, на неровные очертания леса, горы и синевато-багровый закат; в небе, кружа, выискивал что-то орел. Внезапно он нырнул вниз. С виду эта тварь похожа на орла, но кто знает, каким чудовищем она окажется, если заглянуть внутрь. Птица нырнула вниз, и у Лаури опустились руки. Он почувствовал себя жалким, разбитым и одиноким.