Ложное сердце

– Я не могу сказать, чем вы оба больше всего оскорбили мой разум: тем, что подумали, будто я не вооружился против травяной водички? Или твоей детской надеждой на то, что ужаска может восторжествовать над алхимией? Я действительно не могу понять. Разве я не все рассказал тебе об алхимии, матери всех наук! А ты все бегаешь за травяной ужаской. Я безмерно разочарован.

Айспин прицепил Эхо к алхимической печи. Мастер ужасок бегал туда-сюда по лаборатории и манипулировал у аппаратов, одновременно пропесочивая своему пленнику мозги. В окно видны были плотные ватные облака, быстро проплывающие мимо. Они становились все более тяжелыми и темными, и лишь иногда через них просвечивало солнце. Десятки болевых свечей, которые зажег Айспин, создавали пульсирующее освещение.

– Кто, ты думаешь, посадил на крыше царапковую мяту? – спросил он. – И ты действительно считаешь, что я не знаю как свои пять пальцев ужасковую поваренную книгу? Я мастер ужасок! Восемнадцать шрексов ледникового лютика! Два шрекса грайзенской травы! Четыре с половиной шрекса винтовых водорослей! Один шрекс хондриллы! Очарование цветов! Растительный фокус-покус! Просто смешно!

Эхо молчал. Он едва воспринимал слова Айспина, звуки его голоса были приглушенными. Эхо был в шоке и не ощущал ни страха, ни ярости. Перед его внутренним взором вновь и вновь возникала одна и та же сцена: Ицануэлла в свободном падении, оставляющая за собой след пестрых цветочных лепестков.

– Я веселился от всей души, наблюдая за тобой через подзорную трубу, – продолжал Айспин свою головомойку, – когда ты тайно отправлялся на ваши дурацкие конспиративные встречи. Ты думаешь, я не понял, что вы прокрадывались на мою крышу? А эта смешная сцена в подвале! Вы, должно быть, посчитали меня полным идиотом, предположив, что я мог забыть, закрывал я подвал или нет. Боже мой!

– Я надеялся, что любовь восторжествует над безумием, – ответил Эхо, когда он, наконец, вновь обрел голос. Но тем не менее это было наивно. Он почувствовал в лаборатории новый неприятный резко-сладковатый запах.

– Кипящий жир и кипящая вода никак не могут мне навредить, – крикнул Айспин через далекие раскаты грома. Он подошел к жировому котлу. – Почему же любовь в состоянии это сделать? Ведь сердце можно облечь в роговую оболочку, это только вопрос практики. И этой практикой я овладевал бесконечными ночами, когда в этом котле вываривал животных, эссенции которых я сегодня соединю. Не думай, что мне это было сразу легко! Их мучительные крики и все эти предсмертные вздохи! Но от раза к разу на мое сердце ложился один тонкий слой за другим, пока не возник тот самый панцирь, который его сейчас окружает. И защищает от всей этой бессмыслицы, называемой любовью, сочувствием, печалью или милостью. Вы нашли воистину ложное сердце.

Айспин открыл клапан, закрыл другой и выпустил из стеклянного баллона голубое облако дыма. Он постучал по разным бутылям, в которых находились ляйденские человечки. Потом он опять повернулся к Эхо.

– Но ты должен также согласиться, что я хорошо сыграл в вашем спектакле. Мне доставило большое удовольствие подвергнуть испытанию мое актерское мастерство. Я должен признаться, что напиток – да и духи тоже – возымели на меня определенное действие, которое мне удалось побороть с большим трудом. Я в самом деле ощутил достаточное расположение к ужаске, что мне в конечном счете только облегчило мое притворство. На крыше, где действие духов проявлялось наиболее сильно, мне пришлось по-настоящему заставить себя оттолкнуть ее, хотя я с большим удовольствием ее бы обнял. Это просто невероятно! Ужаска! Это что-нибудь да значит! В этом отношении я отдаю ей должное уважение. Выпьем за Ицануэллу!

Айспин схватил бокал с черной слизью и залпом опустошил его. Сверкнула первая молния и осветила окна, за ней сразу прогремел гром. Он поднял бокал вверх.

– Здесь было мое противодействующее средство – концентрат из крови кожемышей. Я им подливаю его, когда они глубоко спят после еды. Это пробуждает в тебе вампира! Укрепляет твою темную сторону! Убивает твои чувства. Кожемышь во время охоты не может позволить себе испытывать сочувствие или любовь. Кроме того, это также лучшее средство для того, чтобы бодрствовать долгими ночами. У него отвратительный вкус и есть побочные действия. Но если ты это преодолеешь, то никакая царапковая мята тебе больше не страшна. – Он поставил бокал и начал разогревать котел.

– На простого человека напиток, разумеется, подействовал бы, – продолжал он. – Но я не простой человек! Возможно, я бы смог противостоять духам и без этого противоядия. Я изо дня в день вдыхаю ядовитые вещества. Эфир, кислоту, растворители, спирт, гипнотические масла, хлороформ, газообразные продукты разложения. Если бы они действовали на меня, я бы уже давно отправился на тот свет. Но, похоже, они имеют обратное действие. Меня в Мидгардских горах не смогли свалить сотни ударов меча. Ко мне не прицепилась ни одна из болезней, которые я распространяю. Я почти ничего не ем, я очень мало сплю, я безрассудно растрачиваю свою энергию, я употребляю алкоголь и курю сильнейший табак, но я здоров и силен, как ломовая лошадь. Я не бессмертен, но уже давно не так уязвим и восприимчив, как любой другой. И сегодня я совершу тот последний шаг, который еще отделяет меня от неуязвимости и бессмертия.

Айспин подошел к столу, на котором лежало что-то прикрытое черным покрывалом. Возможно, это был новый алхимический прибор или какой-нибудь инструмент. Мощная молния слегка загасила свет болевых свечей, и тут же раздался раскат грома. Айспин принял позу и продекламировал:

Затем он сдернул покрывало и, широко улыбаясь, посмотрел сверху вниз на предмет, который только что скрывала ткань. Это был не алхимический прибор, как предполагал Эхо, а полуразложившийся труп. Черты лица невозможно было распознать, повсюду уже видны были голые кости. Но Эхо сразу понял, чей это был труп: по ее любимому платью он догадался, что это была Флория фон Айзенштадт, его умершая хозяйка. Поэтому в лаборатории стоял этот сладковатый запах.

Айспин воздел руки к небу и воскликнул:

Он опустил руки и посмотрел на Эхо.

– Как ты, вероятно, уже с ужасом отметил, меня больше ничто не пугает. Я попал в неприятное общество похитителей трупов! Да, я был в Жерлянкском лесу, с топором и лопатой. Кстати, большое спасибо за совет с жерлянкой! Так как я уже однажды был на кладбище, я быстренько ее сцапал. Ее было легко найти. Она пахнет жерлянковым мхом. Ну и туша! Я всю ночь ее вываривал.

– Ты совершенно сошел с ума, – сказал Эхо.

Айспин улыбнулся.

– Ты повторяешься, – сказал он. – Я знаю, что ты считаешь меня ненормальным. Но это меня не обижает. Я этим даже горжусь. Это всего лишь показывает, что ты не можешь мыслить моими категориями. Это на два пункта больше, чем может постичь твой мозг царапки. Ты можешь сохранять в памяти факты, но ты не можешь их связывать и создавать из них что-то другое. Это могу только я! Для этого нужно быть в состоянии тягаться с величайшим из всех противников – со смертью!

Он нежно положил свои тонкие пальцы на труп.

– Ты наверняка подумал, что я претендую на бессмертие только для себя. Но я хочу этого также и для Флории. Я хочу, чтобы она вернулась из этого холодного царства – сегодня ночью! Для этого мне нужна твоя помощь.

Айспин взял ножницы, отрезал прядь светлых волос Флории, бросил ее в жировой котел и снова продекламировал:

Ветер свистел в окна все настойчивее, стало заметно темнее. Началась гроза с ураганом, как и обещал Айспин. Пергаменты взлетели вверх, пыль, химический порошок и клубы пара кружились в беспорядочном танце. Но мастер ужасок, казалось, наслаждался тем, что непогода так бесцеремонно вторглась в его лабораторию. Он манипулировал клапанами своего консерватора, повернувшись спиной к Эхо, который, воспользовавшись моментом, потянул свою цепочку. Но это ничего не дало. Освободить его мог только сам Айспин.

Голос мастера ужасок стал совершенно спокойным.

– Мы целый месяц провели вместе. И я надеюсь, ты не можешь утверждать, что это было неинтересное время.

– Нет, действительно не могу, – подтвердил Эхо, и это было правдой. Стеклянные колбы в консерваторе начали тихонько дребезжать, в некоторых из них жидкость бурлила.

– Я тоже у тебя кое-чему научился, – признался Айспин. – Спокойствию, хладнокровию, внутренней уравновешенности.

Эхо подавил горькую усмешку. Старый безумец и убийца говорил о внутренней уравновешенности, одновременно готовясь к тому, чтобы пробудить труп к вечной жизни и выварить жир из царапки. Безрассудство в самом деле было болезнью, которая незаметна для ее жертв.

– Поэтому, – сказал Айспин, – нам надо как-то осуществить наше прощание. Спокойно. Хладнокровно. Во внутреннем согласии. В гармонии.

Он отвернулся от клапанов, подошел к столу, взял скальпель и поднял его вверх.

– Я сделаю это быстро и безболезненно, как и обещал, – сказал он.

Если бы в руках Айспина оказался огромный нож или кровавый топор палача, Эхо, наверное, не так испугался бы, как, увидев этот маленький хирургический инструмент. Одно лишь крошечное лезвие, не длиннее, чем ноготь на пальце Айспина, но острее, чем любой другой режущий инструмент, острее, чем меч правосудия или бритва для бритья.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что я не собираюсь отрезать тебе голову или как-то иначе тебя увечить. Это будет всего лишь один крошечный разрез, но он должен быть сделан точно на определенном месте. Кровь так быстро выйдет из тебя, что ты уже скончаешься, когда рана начнет причинять боль.

«Скончаюсь, – подумал Эхо. – Что за страшное и завершающее слово!» Никогда прежде его желание жить не было таким сильным, как в этот момент.

– Но мы оба хотим, чтобы после тебя остался красивый труп, – сказал Айспин, медленно приближаясь к царапке. – Ты видишь позади мешок? В нем находится древесная стружка, которой я набью твое чучело. Эта стружка из Нурненского леса, и это означает, что она наиболее прочная и дорогая. Но меня не пугает стоимость. Пройдут сотни лет, прежде чем твое чучело придется набивать вновь. А это нужно будет обязательно сделать. Поскольку я твое тело забальзамирую, твоя шкура будет блестеть даже тогда, когда стружка уже давно превратится в муку. Кстати, это благодаря жиру, который я получил из тысячелетней черепахи. Так что ты еще получишь выгоду от моих исследований.

«Он говорит совершенно серьезно, – подумал Эхо, – в его голосе не слышалось саркастической или ироничной нотки. Он в самом деле думает, что мне интересно, чем он забальзамирует мой труп». В мыслях Айспин уже представлял себе, как он его потрошит и набивает древесной стружкой.

Эхо инстинктивно сделал то, что обычно делают царапки, когда им грозит опасность. Он поднял хвост, распушил его и яростно зашипел, что, правда, не произвело на Айспина никакого впечатления.

– Да, пошипи, – сказал он. – Если тебе так хочется. Ты можешь и царапаться, и кусаться. От этого тебе, правда, легче не станет, это может привести максимум к тому, что возникнет тяжелая и неприятная ситуация. Я могу промахнуться и не попасть в аорту. Тогда придется резать еще раз и портить твою шкуру, причинять тебе бессмысленную боль. Мы ведь оба не хотим этого. Или как?

Эхо прекратил фырчать, втянул спину и опустил хвост. Да, это все абсолютно бессмысленно. Зачем все еще больше усложнять? В какой-то степени Айспин действительно желает ему добра.

– Лучше всего тебе просто лечь и закрыть глаза, – сказал он заискивающим голосом. Чтобы успокоить царапку, он держал скальпель таким образом, чтобы тот его не видел. – В одно мгновение все будет кончено. А сейчас нам нужно попрощаться. Давай завершим эту историю как люди чести!

«Он прав, – подумал Эхо. – К чему инсценировать недостойный, кровавый и болезненный спектакль? Когда можно просто закрыть глаза. Заснуть».

«Нет! – закричал в нем другой голос. – Ни в коем случае! Бороться! Шипеть! Кусаться! Царапаться! До конца!»

Что-то белое и прозрачное поднялось перед Эхо вверх и отделило его от Айспина наподобие занавеса, который медленно тянули вверх на невидимых нитях. В какой-то момент Эхо подумал, что он потерял сознание. Что он потерял зрение и упал в обморок. Потом он понял, что это было Сваренное привидение, которое медленно поднималось из щелей пола – удивительный светящийся туман из потустороннего мира.