Книга: Пыльца
Назад: Понедельник, 8 мая
Дальше: Понедельник, 28 августа

Вторник, 9 мая

Золотой дождь… дождь капает на тарелку мяса. Белинда сидела за большим квадратным столом, уставленным фруктами и мясом. Она вжимала вилку в толстый, почти сырой бифштекс. Мясо оживляли розовые черви. В другой руке Белинда держала нож, которым она отрезала кусок. И лишь только мясо коснулось языка, я внутри нее пришла в себя после фонтанопада, почувствовала течение соков и движение червей у нее на губах. Мне потребовались все силы моей Тени, чтобы заставить дочь отвести руки ото рта.
«Не трогай мясо, солнышко. Не ешь».
Внутри шел дождь.
Я смотрела сквозь глаза моей дочери.
Где мы оказались? Эта комната…
Ее стены растворялись вдали, разукрашенные туманом. С потолка падала легкая морось. Желтые капли. Сквозь облака мутно светили канделябры. Свет гудел, статикой, электрическим синим. Жужжание мух, жадных до мяса. Влажная поверхность стола увита стеблями. Личинки, ползающие в голубом сыре, и черви в мясе. Оловянные кружки с тяжелым вином стояли за каждой тарелкой. Моя Тень застыла в Белинде, сидевшей за столом. На ней сейчас было бархатное платье. Койот сидел слева от нас, зарывшись вялой мордой в тарелку с сырой свининой. Сапфир залез прямо на стол и жирным языком лакал из горшка рис со сметаной. Как грустно было мне видеть, как они едят, и как больно! Есть в Преисподней – значит остаться там навсегда. Так говорят? Цветочная девочка Персефона сидела на столе, скрестив ноги, и листала краденый атлас Манчестера. Страницы атласа были мокры, покрыты сыпью дождя. Справа от меня стояло пустое кресло. Напротив нас с Белиндой за огромным полем стола сидел молодой мужчина с яркими иссиня-черными волосами и кожей цвета сажи.
– Доброго вам дня, мадам Джонс, – произнес он бархатным голосом. – Добро пожаловать на праздник.
– Я не могу пошевелиться. Почему я не могу пошевелиться?
– Надеюсь, путешествие сюда было приятным? Я взял на себя смелость прикрыть наготу твоей дочери. В конце концов, теперь это и твоя нагота.
Я попыталась поднять Белинду на ноги. Ее тело было как свинец.
– Вы в моих владениях, и вы уйдете, когда я довершу дело с вами. И не могу гарантировать, что вы будете в добром здравии. Добро пожаловать в Пьяный Можжевельник, дорогие путешественники.
Ни Койот, ни Белинда не ответили на его рулады, и я поняла, что он говорит прямо со мной: его голос цвета сажи тек через Тень.
– В точку, мадам Джонс, – ответил он. – Какая проницательность! Остальные сейчас безнадежно под моим контролем. Осталась только ты. Но я вижу, твое имя Сивилла. Да. Восхитительно! Мне нравится.
Милый штрих.
– Ты – Джон Берликорн? – спросила я. – Я видела твое лицо у змея в лесу.
– Хочу выразить тебе благодарность за то, что вы вернули мою жену.
Он улыбнулся девочке на столе. Ее с нами не было.
– Моя милая Персефона бывает очень изобретательной. Но как это грубо с моей стороны! Ты же спрашивала о моем имени. Думаю, в твоей стране меня зовут Джек-Гнилушка? Правильно? Или Джек с Фонарем. Или собственно дьявол, Сатана, Змей, Гадес. Ах, бесконечная щедрость человеческого воображения! Оно уходит на отдых, оставив после себя несколько избранных слов. – Он смаковал каждый звук, словно кусок мяса. – Джон Берликорн. Да, это мое любимое имя. Я сам ваш бог брожения, дух смерти и возрождения в почве. Я – ваше вино. Ну да, миф, с которым вы, люди, так носитесь. Но разве это важно? Имена для людишек. Разве цветок знает свое имя?
Я снова попыталась поднять Белинду из-за стола, но меня держала темная могучая сила.
– Черт, куда это ты собралась? – Взгляд Берликорна прожигал плоть моей дочери.
– Ты не имеешь права удерживать меня…
– Прошу. Не… пытайся… что-нибудь… сделать. Ты только заставишь меня…
Его взгляд причинял мне боль.
– Должен извиниться, мадам… – Лучик света вернулся в его глаза. – За мое предыдущее замечание. Очень неблагородно – браниться за обеденным столом.
– У вас могучая Тень, мистер Берликорн… – Я пыталась угодить ему, выиграть время.
– Благодарю за комплимент. К сожалению, ты мне не угодишь и не выиграешь время. Да, я знаю каждую мысль, каждую жалкую человеческую эмоцию, которая пролетает через твой череп. Но на самом деле… Я – то, чем ты хочешь меня видеть. Для Койота я – пес-цветок. Для Сапфира я – любящий отец. Для Белинды – лучший любовник. Несмотря на все свои помыслы, они стали легкими жертвами. Посмотри на них. Видишь, как легко оказалось их контролировать? В моих руках они беспомощны. Наконец, после долгих лет борьбы я заполучил живых, дышащих людей, чтобы пообщаться, а они оказались больше похожи на игрушки. Возможно, ты оказалась самым ценным гостем. Дорогая Сивилла, чем я должен стать для тебя? Я был восхищен твоим появлением в лесу пару дней назад, знаешь ли. Всегда хотел поговорить с… н-да… с дронтом. Надеюсь, это корректное выражение? Или ты предпочитаешь «Неведающий»?
– Я сюда пришла не разговоры разговаривать.
– Ты сюда вообще ни за чем не пришла. Ты здесь, потому что я так решил. А теперь, пожалуйста, перестань сопротивляться, прояви уважение. В конце концов я – одно из ваших величайших творений.
– Останови аллергию, Берликорн. Люди умирают.
– Сивилла, мне кажется, ты мне врешь. Тебя совершенно не волнует внешний мир, реальность. Люди! – Он выдохнул это слово, как ругательство. – Твой сын – этот уродливый поросенок, который обедает за мой счет, – это его ты хочешь спасти?
– Да…
– Громче, пожалуйста, и четче.
– Да. Прошу, не дай умереть Сапфиру! Берликорн улыбнулся.
– Ты совершила выдающееся путешествие. Нет, правда. Так спасти свою дочь. Отдать ей себя. Наверное, это было длинное падение. Белинда уже почти встретила свою смерть.
– Кто дал тебе право вмешиваться в человеческую жизнь?
– Тебе не понравились аттракционы, Сивилла? Пятидесятиглавый пес? Лодочник? Духовой оркестр? Сад-лабиринт? Конечно, понравились. Тебя все время развлекали загадки. Это для меня нежданное удовольствие, ты должна понять. Я приказал Койоту привезти назад мою жену, а он заодно привез… «дополнительный багаж», кажется, он так это называет? Что ж, я рад. Иногда становится весьма одиноко. Я просто хочу развлечь тебя, Сивилла, так, как умею, в традиции, к которой ты приучена. В конце концов разве не для этого вы меня придумали? Теперь ешь. Наслаждайся трапезой.
Он зачерпнул руками мясо и поднес его к своему рту. Я чувствовала, что Белинда хочет есть, но она была сейчас под моим контролем; ничего, походит голодной. Она поймана здесь, как, впрочем, и Сапфир, и Койот. Я единственная сопротивлялась обаянию Берликорна. Я даже не могла больше поговорить с дочерью. И потому я воспользовалась возможностью изучить Джона Берликорна получше. Он и вправду был очень красив…
Натянутая смуглая кожа обрисовывает великолепные кости. Глаза ночи, наполненные нежной скукой. Тонкое лезвие носа. Сжатые ноздри. Густые блестящие волосы, в которые он как раз запустил измазанную жиром руку. Тщательно подстриженная козлиная бородка. Строгий пиджак цвета чернил. Хрустящая белая рубашка. Галстук-шнурок, заколотый амулетом с черепом и скрещенными костями. Поздние двадцатые, ранние тридцатые. Он выглядел как хищник, но я знала, что это только представление Белинды. Полные, мрачные губы, идеальные для любви, одуряющей любви.
– Давайте восхвалим мистический процесс, – объявил Берликорн, – в котором плод лозы превращается в вино, которое, в свою очередь, переносит человеческое сознание в захватывающее царство. Выпьем же!
Он поднял стакан, и мы все присоединились к нему, даже маленький Сапфир и Персефона; я чувствовала кроваво-красное вино, текшее по горлу дочери. Слишком поздно, слишком поздно… Слишком поздно, она уже сделала глоток. Какая крепость у этого вина? Как мне не утонуть в его реке тепла и уюта?
Койот, чавкая, зарылся в тарелку. Сапфир чихнул в горшок, а потом залился счастливым смехом. Белинда глушила вино.
Мы были во власти Джона Берликорна. Заклинание завершилось.
– Да, заклинание завершилось, – сказал он, забравшись в глубины моей Тени за знанием. – Как я рад, что ты добралась сюда, моя дорогая Сивилла! Ты не поверишь, как одиноко тут бывает, в этих перьях. Эти мифы… они как темницы. А побыть в человеческой компании, хотя и в не самой теплой… На самом деле… это лучше всего.
Койот и Сапфир дрались за кусок бифштекса, а Белинде просто нравилась компания. Я чувствовала, что осталась последним отголоском разума. На расчерченный череп Белинды лил дождь.
– Мне хотелось бы быть свободным, – продолжал Берликорн. – Свободным от мифа. Вот почему я послал вам Персефону и аллергию. Думаете, мне все это нравится? Думаете, я получаю удовольствие от жизни взаперти? Вы и вправду думаете, что мне нравится быть просто частью одной из ваших историй?
– Персефона – убийца.
– Думаешь, это подходящее слово? Убийца? Вы, смертные, придаете ей такую важность. В смысле жизни. И так цепляетесь за нее. О боже, как же вы любите цепляться! Честное слово, это даже утомляет. Ты когда-нибудь слышала, чтобы растение жаловалось на смерть?
Персефона скользнула по столу на колени Берликорна. Угнездившись там, запустила пальцы ему в волосы. Сияющие синим, как черные светила, казалось, они шевелятся. Длинная, искрящаяся прядь их поднялась в воздух, а потом упала на розовый бифштекс. Они ели, его волосы ели! Руки Берликорна блуждали по телу Персефоны, левая лежала на бутоне груди, правая залезла между ее ног. Персефона хихикала.
Я оттолкнула тарелку Белинды:
– Не знаю, как ты можешь это есть. Гнилое же. В глазах мужчины появился черный огонь:
– О, извините! Я люблю, чтобы мясо было с душком и сырым. Сивилла, дорогая! Я самонадеянно решил, что у тебя те же вкусы…
Я не отвечала. Ни улыбкой, ни смехом.
– Койот определенно наслаждается трапезой, – продолжал Берликорн, глядя туда, где пес вгрызался в очередной розовый шмат свинины. – Да, из твоего друга выйдет отличный охранник. Дело в том, что Цербер, он как бы немного… не совсем адекватен. Ты заметила? Но я хотел рассказать тебе о моем вторжении. Во мне проснулась жажда путешествий, знаешь ли, желание заражать. Желание стать рассказчиком, а не историей. Но была одна маленькая сложность. Если бы я покинул виртисторию Пьяного Можжевельника, она пришла бы к печальному концу. Мисс Хобарт собственной персоной прописала это в перьевые свойства. Она хотела быть уверенной, что у каждой истории будет свой центр. Мое великое желание будет вечно неутоленным. В самом деле, кто пригласит дьявола на ужин? И я подумал, что могу отправить в ваш мир кого-нибудь или что-нибудь, а кто может путешествовать лучше, чем моя любимая, моя жена Персефона? От ее семени произрастут тысячи, миллионы историй, и все они будут моими детьми.
– Ты ведь боишься меня, сэр Джон?
На мгновение он задержал дыхание. Похоже, он впервые задумался над моими словами. Но мне хотелось дожать его.
– Ты боишься меня, потому что я дронт, – сказала я. – И ты не можешь заразить меня своими историями. Ты ничего не можешь мне сделать.
– История твоей жизни закончится с твоей смертью, – улыбнулся он и продолжил: – К тому же чем больше историй вы рассказываете, тем дольше будем жить мы, сноборигены. И хотя твоя жалкая плоть обветшает и умрет, мы, сноборигены, не умрем никогда. Всегда найдется рот, чтобы накормить. Истории как пища, ты знаешь? Пища для языка, а язык должен быть хорошо подвешен. Что ты собираешься делать, Сивилла? Зачем ты пришла сюда?
– Я хочу тебя уничтожить.
– И как ты собираешься это сделать?
– Я хочу уничтожить тебя за ту боль, что ты принес в мой мир, моим друзьям…
– Как же ты убьешь сон? Это все равно что отрубить себе голову. Дороги отсюда нет, Сивилла. Я – изящная история, которую увидели в снах твои предки. История о мире под миром. О вашем страхе перед смертью. Из этого страха сделали меня. В первое время это было несложно! Истории рассказывались, а потом исчезали. Во вздохе. – Он глотнул еще вина, а потом вновь заговорил: – Я верю, что этот окрашенный кровью эликсир был самым первым образцом Вирта. Только через его трансформации ваши предки могли представить другой мир за гранью повседневности. От глотка вина произошли книги и картины, кинематограф и телевидение – все способы фиксации. А благодаря мисс Хобарт и перьям, Вирту и разделенным снам продолжилась наша жизнь. История изменилась. Мифы растут, даже если вы их не рассказываете. Нам больше не надо быть рассказанными. И однажды мы расскажем себя. Сон оживет. Вот почему я принес аллергию в твой мир. Я хочу власти над миром. Я хочу заразить вас своей любовью.
Потом произошло что-то очень странное, если в этом случае я могу употребить слово «странное». В дальнем конце столовой из ниоткуда появились четыре пули. Они медленно пролетели вдоль стола, мимо каждого из нас, проползли сквозь воздух над четвертым, пустым креслом, а потом исчезли в тумане. Джон Берликорн с отвращением следил за их полетом.
– Знаешь, меня ужасно бесит, когда люди так делают, – сказал он. – Стрелять в Вирте. Неужто вы, люди, не понимаете, что эти пули так и будут путешествовать по историям, пока не найдут достойную цель? В мифах ничего не пропадает, только меняется. Это место Колумба. Он был приглашен на праздник. Что мне теперь делать? Какая невоспитанность!
Медленный полет пуль напомнил мне о деле.
– Прошу… ты завоевал моих детей и мой город своей любовью… но можешь ли ты спасти моего сына?
Берликорн вздохнул.
– Вот мы, в моем золотом дворце, который стоит в центре сада. Который лежит в сновидении, в мифе. Миф внутри райских перьев. Внутри мира Вирта, заключенного в реальности. Мы устроились в мифе внутри мифа, но все, о чем ты кричишь, – это о жизни и смерти своего первенца. Право, Сивилла, я ожидал от тебя большего!
– Больше нет ничего. Это моя история. Верни мне ребенка.
Берликорн только отмахнулся от моих слов.
– Достигнув успеха в отделении сна от тела, мисс Хобарт осознала, что тело – всего лишь сосуд. Сны могут продолжать жить в Вирте, тело не нужно. И вуаля! Райские перья. В наши дни для тех, кто в состоянии заплатить… можно сказать, смерть больше не является концом жизни для простых смертных. Ваши сны могут жить, сами выбрав себе обстановку, мир, религию. Выбрав историю. Так теперь живет и мисс Хобарт, ведь она умерла много лет назад. Она живет в райском Вирте. Никто, конечно, не знает, где именно. Она выбрала собственную безопасную тайную историю.
– Пожалуйста… останови аллергию, – я стала впадать в отчаяние. – Вылечи моего Сапфира!
Берликорн смахнул в сторону свою кружку с вином и опустил кулак на стол.
– Ты когда-нибудь закончишь ныть?
Его голос ошпаривал отвращением, а глаза прожигали насквозь.
– И это твое единственное желание? Что? Жизнь для твоего пропитанного смертью сына? Да что с тобой такое? Давай же… покажи, что ты сильная.
– Все люди хотят одного и того же, Берликорн, – холодно сказала я. – Мы живем ради своих детей. Твои истории тебе как дети. Наши дети – наши истории.
Берликорн резко выдохнул, успокаиваясь. И посмотрел глубоко в глаза Белинды.
– Моего отца звали Хронос, Сивилла, – сказал он. – Он хозяин часов, он создал Время. Он не хотел, чтобы я родился. Так начинается моя личная история. Гадатель предсказал Хроносу, что его убьет один из его детей. И надо же, он попался на эту дешевую уловку. Он убивал моих старших братьев и сестер при рождении. Глотал их. Он проглотил и меня. Исключительно хитрость помогла мне выжить внутри желудка моего отца. Среди едва слышного тиканья в его животе, дней, измеряемых каплями. Сок стекал в темноту, отделяя друг от друга мгновения. Наверное, я был весьма близок к смерти, но мне удалось убежать от нее. Я родился вновь. Меня ли нужно обвинять в том, что люди пока не способны сделать то же самое?
– Некоторые способны, – ответила я.
Берликорн устремил взгляд сквозь дождь куда-то вдаль.
– Эта твоя история, – продолжила я. – Похожа на…
– Эта моя история! Как ты можешь? – внезапно он повернул ко мне искаженное от боли лицо. – Думаешь, я это выдумал? Вы это выдумали. Это твоя история, Сивилла, и прочих ничтожеств, таких же как ты. Какие же примитивные истории вы рассказываете да еще требуете, чтобы мы были довольны жизнью в их пределах!
– Мы создали вас.
– Да! О да! И однажды мы вас покинем. Можно ли нас осуждать, в самом деле, можно ли нас осуждать за то, что мы хотим продолжаться? Стать лучше, чем вы?
– Все, чего я хочу, – чтобы мой сын был здоров.
Берликорн секунду смотрел на меня, потом отвел глаза. Его взгляд вновь исполнился грустью.
– Мисс Хобарт так разочарована. По-настоящему. Вот человек, достойный своего имени. Настоящий творец.
Джон Берликорн умолк. Он вздохнул и снова посмотрел на меня. И вновь раздался его печальный голос:
– О чем еще, кроме выхода, мог я думать, скитаясь все эти годы в полном одиночестве в темноте внутренностей моего отца? А что еще я мог сделать, найдя выход, кроме как погрузиться в темную землю? Я вел жизнь под землей, питаясь корнями. Один, все время один. И вот я услышал, как по моей травяной крыше пробежали ноги девочки. Я потянулся к ней, охваченный желанием. Сделал ее своей. Своей цветущей невестой. Я дал ей гранатовых зерен, чтобы она оставалась верна мне. Разве не так, моя сладость?
Длинным фиолетовым языком Персефона водила по шее Джона Берликорна. Его волосы немного отодвинулись, сами по себе отдернулись с шеи. Мужчина улыбнулся, прикрыл глаза от наслаждения. Время текло медленно, девочка вылизывала смуглую кожу. На стол капал мелкий дождь, собираясь в лужицы между блюдами с едой. Черви ползали по сырому мясу, которое Койот, поддавшись чарам, загребал челюстями. Сапфир хрустел дергающимся жучком, которого нашел в рисе; с жирной кожи моего сына скатывалась влага. Я чувствовала дождевые потоки, стекавшие по голове Белинды, прямо по центральным улицам Манчестера, потом по ее шее и дальше под платье. Я вновь попыталась заставить ее тело встать, но вес был слишком велик. Белинда задрожала, и вместе с этой дрожью вновь открылись глаза Джона Берликорна, теперь налитые черной ненавистью.
– Мать Персефоны, конечно, очень рассердилась, – сказал он. – Очень рассердилась. Как же, ее драгоценная дочь и прочая херня! Прошу меня извинить за подобные выражения, Сивилла, но Деметра заслуживает и самых грубых слов. Она хотела забрать свою драгоценность. Деметра так разозлилась, что послала в ваш мир цветок-убийцу, сделав землю такой же высохшей и холодной, как ее собственное сердце. Вы, конечно же, встречались с матерью Персефоны, Деметрой?
Я сказала ему, что не встречались.
– Встречались, встречались! Слушай дальше. Тот ядовитый цветок, который она послала, вы, кажется, назвали Танатосом.
– Танатос появился из Вирта? – спросила я.
– Хорошее название, позволь заметить. Танатос. Бог смерти. Конечно, ты со смертью au fait, не так ли, Сивилла? О да! В довольно близких отношениях. Возьмем, к примеру, твою мать. Этот разложившийся труп. Член твоего отца, воняющий замогильной еблей. Тень внутри тебя, которая есть нежный поцелуй смерти. Этот твой полумертвый сын. Самоубийство твоей дочери из-за любовного разочарования. Твой собственный затяжной прыжок из окна отеля. Посмотри же на себя теперь: ты изображаешь жизнь внутри безжизненной куклы, которую до сих пор имеешь наглость называть дочерью. Как еще я мог дать тебе доступ в глубины Вирта? Танатос и Сивилла, я объявляю вас мужем и женой…
Он рассмеялся. Это меня рассердило. Так же как осознание, что долгий путь был пройден бесцельно; как огорчение, что меня полностью контролирует тот, кого я глупо надеялась однажды уничтожить.
– Я хочу, чтобы мой сын жил, – закричала я. – Довольно страданий!
– Ах да, конечно. Я как-то забыл – материнская любовь. Страдание. Желание воскреснуть. Всё, всё, что угодно…
Персефона перебралась с его колен обратно на стол. Теперь она гладила облезающую кожу Сапфира, на мокрую шкуру опускались осторожные ростки. Берликорн нежно смотрел на жену, его голос перекрывал тихий шум комнатного дождя.
– Мать, конечно, хотела ее вернуть, – сказал он. – И чума, которую Деметра наслала на Англию… сказать честно… довольно-таки порадовала меня. Нельзя сказать, чтобы я любил жизнь, поскольку как я могу любить тех, кто поклялся убить меня? Это мисс Хобарт изменила меня. Да, она нанесла мне визит. Тогда я впервые ее увидел. Конечно, всем известны истории, слухи: она автор-создатель, разработчик перьев, изобретатель удовольствия. Первый сновидец. Встретить ее, так сказать, во плоти было весьма впечатляюще. Как я мог не поддаться? Между прочим, странно: она считала меня сильнее ее. Представь, если можешь, что бог посчитал Адама сильнее себя, тогда ты поймешь, что я чувствовал. Я дал мисс Хобарт доступ к лесам Деметры, чтобы выдернуть зеленое перо из хвоста одной из летающих по нему птиц. Плодородие 10 – так вы назвали этот продукт. Уродливое имя, простите за дерзость. Но зато чудеса, которые оно творило… Итак, мы согласились, что в соответствии с мифом моя жена будет две трети года проводить с матерью и только одну треть – со мной. И появились времена года. Это же более чем справедливо.
Берликорн коротко засмеялся, улыбающейся волной темно-синего дыма поднялись его волосы. Он поднялся и обошел вокруг стола, став позади меня. Я чувствовала его руки, лежавшие на плечах Белинды, чувствовала, как его пальцы мягко массируют мое отчаяние. В тот миг я не могла ни шевельнуться, ни заговорить: дьявол зажал мою душу в кулак. Я чувствовала жар. Слышала жужжание мух. Ощущала его голос, пронизывающий мою Тень…
– Просто я устал, – вздохнул он. – Вот почему к вам пришла пыльца. Потому что я устал, что меня только рассказывают. Я хотел жить, Сивилла. Как ты. Хотел жизни, во плоти и крови. Жизни, полной неожиданностей и боли. Жизни, которая кончается смертью. Я завистлив, да, признаю. Смерть так много значит для вашего вида. Кем бы вы были без нее? Смерть – ваш источник энергии, из-за нее рождаются ваши желания, ваше искусство. Я хочу почувствовать этот голод, но мисс Хобарт посчитала нужным, чтобы я всегда оставался внутри сна. Я не могу умереть. – Теперь его руки поглаживали карточереп Белинды. – Персефона – попытка смерти-после-жизни. Будут следующие попытки, и делать их будут более могущественные демоны. Однажды Вирт придет. Ну же, позволь я покажу тебе будущее…
Берликорн обвил пальцами шею моей дочери, сжал, сильно и осторожно, а затем нежно коснулся ее шеи красными, как вино, губами.
И укусил меня.
Укус прошел сквозь плоть Белинды и перехватил дыхание моей Тени. Разум Берликорна втягивал мой дым с такой силой, что я в самом деле вытекла из плоти Белинды. Моя аморфная Тень металась по комнате по велению Джона Берликорна. Я чувствовала себя рассредоточенной и потерянной. Разорванной на части. Берликорн немного поиграл с моей формой, показывая, что это ничего ему не стоит, и наконец позволил мне вылиться в воображаемую идеальную скульптуру из дыма – я стала телом молодой женщины, свежим, возбуждающим, но состоящим лишь из серых закрученных облачков вырвавшейся на волю Тени. Я посмотрела на опустошенное тело дочери.
– Не беспокойся за нее, – сказал Берликорн. – За ней присмотрят, пока мы не вернемся.
И от одного взмаха его рук столовая исчезла в жарком колеблющемся воздухе. По его желанию я перенеслась на небольшой открытый участок среди перекрученных внутренностей джунглей.
– Вот как я вижу новый мир, Сивилла, – сказал Джон Берликорн, продвигаясь сквозь зелень листьев медленно, как хладнокровный воин. – Колумб представил будущее совершенно превратно. Вот мой Манчестер, тот, каким я его вижу в будущем. Рассмотри его хорошенько.
Повсюду вокруг меня, пытающейся не отстать от создания снов, меж деревьев и цветов сражались, танцевали и целовались мириады различных персонажей. Тут был Грендель, тут был Ахиллес, тут был Робин Гуд, тут были Гаргантюа и Пантагрюэль, тут были Владимир и Эстрагон, тут был Том Джонс, тут был Гумберт Гумберт, тут был Папай-моряк, тут был Человек-Паук, тут была Джен Эйр, тут был Дэйв Боумен, тут была Элинор Ригби, тут были Иисус Христос и Стойкий оловянный солдатик, Леопольд Блум и медведь Руперт – все созданные человеческими усилиями вымышленные персонажи были посажены в этом зеленом мире, и все они кувыркались, любили, сквернословили в сокровенном хаосе бесконечной истории.
Меня захватили безудержные видения – Шерлок Холмс, и Великолепная пятерка, и король Лир, и Микки-Маус, и Йозеф К., и Венера Милосская, и Дик Дастардли с Матли, и Холли Голайтли, – но я поняла, что Джон Берликорн остается рядом, чтобы помочь моей тенеплоти высвободиться из когтей этих историй.
– Вот мир, за рождение которого я сражаюсь, – сказал мне Берликорн. – Клубок мифов заражает реальность. В этих мифах мои дети будут жить вечно и, кто знает, может, однажды упокоятся с миром… наконец… наконец… как нормальные.
На мгновение он остановился, когда густая чаща рассказов закрутила вокруг нас цветочный покров. А потом, освобожденный, шагнул к видневшемуся вдалеке сиянию света.
– Идем быстрее, Сивилла, дорогая, – поторопил он меня. – Ворота в город прямо перед нами. Быстрее, быстрее! Я хочу, чтобы ты там кое-кого встретила. Можешь поживее, Сивилла?
Он схватил меня за руку.
История схватила реальность за руку, представь!
Я, как могла, боролась с тяжестью всепоглощающих историй – но неожиданно мы оказались около увитых плющом железных ворот. Только тогда я поняла, где мы: это были те самые ворота Александра-парка, где я впервые увидела тело Койота. Вслед за Берликорном я вышла через ворота на Мосс-сайд. Но джунгли захватили все улицы, накрыв плотным покровом опустевшие магазины и дома. Время от времени встречались люди, редкие собаки и робо, но по большей части по заросшим улицам ходили выдуманные персонажи. Манчестер словно превратился в тропический рай, где экзотических птиц и зверей заменили фрагментами человеческого разума. Какова природа этого мира? Я двигаюсь сквозь сознание Берликорна, заглянув через Тень в сновидение сновидения? Может ли сон видеть сны? И пока мы гуляли по этим сияющим улицам, я воспользовалась возможностью изучить тело из дыма, в которое поместил меня Берликорн. Я была случайной картой теней, свившихся в серые формы: бедра и груди, декольте и миры живота. И под ложечкой сидел блестящий черный жук с аккуратно сложенными крыльями, шевелил лапками и усиками, скрипел челюстями: дронтосекомое. Сноядец. Присутствие внутри меня, которое не пускало сны в мою систему. Никогда до этого я не видела дронта в своей плоти, а теперь почувствовала, что почти могу дотянуться внутрь себя и вырвать эту мерзкую тварь.
На одном из участков цветочной мостовой Берликорн опустился на колени. Он выдернул малиновый кирпичик-цветок из разбитого букета покрытия и встал передо мной, высоко его подняв.
– Конечно, я не задумывался о дронтах, – сказал он. – О неспящих. Посмотри на этот цветок будущего.
Я увидела цветок, корни которого с чудовищным аппетитом объедал вирусный червь; имя червю было Черный Дронт. Тогда я поняла, что дронтовый жук у меня в животе – некогда мое проклятие – теперь может спасти меня.
– Я действительно боюсь тебя, Сивилла, – печально прошептал Берликорн, будто подтверждая мои выводы, – и других замкнутых из вашего рода. Я никогда не думал, что такая малая часть может настолько сильно повлиять на сон. Я ожидал, что реальный мир довольно легко мне отдастся, но потом пришли известия, что ты борешься против меня и Белинда тоже. И моя дорогая жена заболела от вашего мира. Мне пришлось забрать ее домой. Все хорошо, никаких проблем, она выполнила свою задачу; семя упало в землю, и Колумб все еще держит проход для пыльцы открытым, но сон пока не может жить в реальности полноценной жизнью. Не совсем. Однажды, быть может… – Он хрипло вздохнул, еще раз и еще. – Это-то и расстраивает меня, понимаешь? Неужели ты думаешь, что я хотел причинить вам вред? Нет, я хотел, чтобы мы объединились. Сон и реальность. Как ты сейчас видишь, объединение должно было создать новый мир, прекрасный плодородный мир. Мне представляется такой образ, Сивилла. Что я могу сделать? Вы, дронты, как осиное жало. Потерянные фрагменты мифов. Мне пришлось бы убить всех вас, чтобы сделать образ совершенным. Пришлось бы убить всех, не видящих сны.
Пока он рассказывал, я влила маленькую дозу своей Тени в дронтового жука у меня внутри. Там теперь покоилась частичка моей души, отделенная, надеюсь, от владений Берликорна. Я снова разделилась – теперь я была и Тенью, и дронтом.
– По-моему, ваша история очень печальна, сэр Джон, – сказала я Тенью, в то же время своей дронтовской частью сообщив ему, что его дражайшая жена – мерзкая, злобная, кровожадная сука.
– Воистину, воистину печальна, – ответил Берликорн моей Тени. – Всего лишь грустная история, однажды давным-давно рассказанная несчастным человеком перед лицом смерти. Но все же есть и надежда. Мы еще можем отыскать рай.
Значит, дронтобарьер работает. Я еще раз попробовала оскорбить его жену изнутри складок тела моего внутреннего жука. Ничего. Никакого ответа на мой выпад.
– Чем может быть плох рай? – вместо этого спросил он.
– Тем, что для того чтобы он появился, должны погибнуть люди. – Теперь я знала, что внутри меня есть темная зона, куда Берликорну никогда не проникнуть.
– Но ведь люди изобрели подобную концепцию, – проворчал он. – Ваша история, как могила, полна телами тех, кто отдал жизнь во имя великой цели. Почти все ваши истории основаны на примерах самопожертвования… и тем не менее вы жалуетесь, когда история сама пытается использовать этот ход. В самом деле, даже ты, Сивилла… Разве ты не построила такую же историю о смерти ради жизни на основе любви к своим детям? Право, это уже невыносимо. О ваша несправедливость! Но идем быстрее, я многое хочу тебе показать…
Берликорн отбросил больной цветок и зашагал по свежевзошедшей Клермонт-роуд, пока наконец мы не оказались на Броудфилд-роуд. Та самая улица, где Бода задержалась, убегая от меня и Зеро после матча по виртболу. Может быть, Берликорн запланировал провести меня по случившейся в Реале истории, отразив ее в сон? Я теперь спрятала бо`льшую часть мыслей внутри дронтового жука, моего тайного убежища в этой Стране Чудес. Берликорн уже звонил в дверь одного из опутанных цветами домов на Броудфилд.
– Надеюсь, он дома, – сказал он. – Здесь живет некий Октавиус Доджсон, родственник в восьмом колене Чарльза Лютвиджа Доджсона, одного из ваших лучших писателей. Я полагаю, тебе известны его творения?
– Известны, – ответила я через Тень.
Дверь открыл белый кролик с меня ростом, который провел нас в гостиную. В гостиной на куче подушек, скрестив ноги, сидел молодой человек. Я рискнула предположить, что это и был собственно Октавиус Доджсон, возраста двадцати семи с тремя четвертями лет. Дымные поцелуи булькающей наркоты, которой он пропитывал себя, мастерски всасываясь в мундштук заляпанного малиновым вареньем кальяна, явно доставляли ему глубокое наслаждение. Пока Берликорн вел меня к подножию лестницы, он не произнес ни слова.
Мы вместе поднялись на площадку, куда выходили три двери. Из-за одной доносилась грустная песня: «Морж и Плотник». Девочка пела о башмаках, о сургуче, о королях и капусте, и ее голос был полон такой боли, что ноты, казалось, ломались в воздухе. Берликорн тихо постучал в дверь спальни и затем, когда пение прекратилось, широко открыл ее. Он шагнул в комнату, и мое теневое тело прошло за ним. В спертом воздухе висел гнилостный запах нездорового дыхания.
– Да? В чем дело? – раздался несчастный ломкий голос.
Девочка семи с половиной лет болезненно-бледного вида, с грязными светлыми волосами, в запачканном рвотой кружевном платье лежала на кровати, из последних сил играя с заводной черепахой, у которой давно кончился завод.
– Берликорн, что тебе опять нужно? – проговорила она срывающимся шепотом.
– Я привел реального персонажа посмотреть на тебя, – ответил Берликорн. – Ее зовут Сивилла Джонс, и более всего на свете она желает побеседовать с тобой.
– Алиса, это ты? – спросила я.
Алиса только кашляла и плакала. Я уверена, она сказала что-то вроде «До-До-Доджсон», но тут за спиной я услышала шум, обернулась на него – и оказалось, на пороге стоял белый кролик. Он прошел мимо меня к кровати, встал рядом и, вынув часы из жилетного кармана, взял Алису за руку и начал громко отсчитывать пульс.
– Как она? – спросил Берликорн.
– Еле-еле держится, если быть честным, – ответил белый кролик. – Я бы сказал, ей осталось несколько дней… – Вид у кролика был очень печальный, и Берликорн казался встревоженным не меньше.
– Что здесь происходит? – спросила я.
– Алиса умирает, – ответил Джон Берликорн.
– Алиса в Стране чудес? Но ведь…
– Вот что случается, когда забывают сон.
– Ты же говорил, сны не могут умереть.
– Сон, который не снится, – умирающая фантазия. По-видимому, никто уже не хочет видеть снов о милой, доброй Алисе. Видишь ли, Сивилла Джонс, это двустороннее зеркало: единственный способ сохранить Алисе жизнь – перенести ее в реальность через новую карту. Понимаешь теперь? Вы называете аллергию болезнью, хотя на самом деле она лекарство.
Алиса довольно грубо засмеялась и сказала:
– Хитро выебнутый способ.
– Способ действительно неочевидный, дорогая Алиса, – согласился Берликорн. – Но разве ты не видишь, – тут он снова повернулся ко мне, – в каком отчаянном положении я нахожусь, Сивилла?
А я, в своем дымном теле, не могла найти слов для ответа. Передо мной лежала умирающая от недостатка сновидческого общения подруга ранних лет моего воображения, и боль утраты заставила меня вспомнить юность, когда я отчаянно хотела, чтобы в мое тело проник сон.
Берликорн подошел ко мне, положил руки мне на плечи, сказал очень ласково:
– Сивилла, ты показала невероятную для женщины-человека стойкость духа.
Его руки уже ласкали мою призрачную грудь, спускались к животу, и все время на шее чувствовалось его теплое дыхание.
– Ты развлекла загрустившего старика и развеяла его скуку, но теперь, боюсь, развлечения подошли к концу. – И баюкают, баюкают тихие слова. – Отдайся моей ласке…
– Ты не причинишь мне вреда, – сказала я сонно. – Я дронт в Вирте. Вся боль – иллюзия.
– Твоя дочь тоже… должна наконец умереть. – Баю-баю… – Все просто. Дронты должны умереть. Чтобы сны могли жить.
– Не трогай меня, сэр Джон. Я…
Его пальцы нежно играли с дымом моего живота и затем погрузились в мое солнечное сплетение, где сомкнулись на черном жуке, воплотившем мою дронтовость. Он вырвал дергающееся насекомое из живота и вытащил его из-под тенекожи на свет.
– Вот это твоя защита, дорогая? – Он помахал рукой с жуком у меня перед лицом, смеясь надо мной.
– Теперь, уверяю тебя, Сивилла… ты можешь смотреть сны бесконечно. И твоя дочь тоже.
– Нет…
– И следовательно, вы готовы удовлетворить мое желание. Которое состоит в том, чтобы вы обе умерли.
– Оставь ее в покое!
Я стремилась защитить жизнь дочери, но, конечно, на Берликорна мои мольбы никак не подействовали. Он отступил от моего тела, держа черное насекомое за одну лапку, как будто жук мог попортить его сноплоть. Часть меня все так же оставалась внутри отделенного жука, что давало мне некоторую надежду до тех пор, пока не начался дурной сон – Берликорн вторгся в мою раскрытую Тень своими жестокими видениями.
Сны… я видела сны… реальные сны…
Меня поглотили боль, и кровь, и ножи шипов. Я ехала на окровавленном коне сквозь зону роста заостренных фортепиано. Я проваливалась в осьминогов, вторгалась в зонтики, насаживалась на стрелки брюк, растягивала края моих кожных часов на кусачие велосипеды и погоду рыбы.
Так вот что такое видеть сны. Берликорн убивал меня нелепыми сказками, худшим вариантом кошмаров, и вторжение стало иссушать мою Тень. Я ужасно хотела вырваться – и где-то вдалеке, в дальнем-дальнем далеке, я чувствовала такой же протест Белинды.
Я сжималась. Уходила. Гасла. Умирала…
– Ты не сможешь, Берликорн, – звала я через крошечные остатки Тени, над распадом которой он просто смеялся и махал дронтовым жуком, чтобы поиздеваться над моей слабостью. И своей крошечной гаснущей Тени я поклялась тогда наказать властелина сновидений, если только смогу. И послала прядь тугого дыма, который еще оставался в жуке; прядь дыма, которая обернулась вокруг руки Берликорна, а потом сделала стремительное движение, вырывая жука из его захвата.
Все это время дурные сны собирались в моей душе, стремясь затащить меня в нафтоцветное море куроидных магнитов и смех лобстеризованных вторников.
Мой черный жук оказался на свободе. Мой локон дыма завивался вокруг тела Берликорна и в конце концов добрался до постели Алисиных страданий. У меня не было времени на раздумья, и я вогнала мой дым глубоко Алисе в рот, а вместе с ним дронтосекомое. Алиса немного поборолась. Совсем немного, как будто с радостью принимала конец своей истории.
Берликорн задыхался, и мне нравилось это слышать. Как задыхается сон.
Белый кролик проклинал историю, которая завела его в пекло опасности. Он исчез в дверях, наговаривая свою классическую присказку:
– Ай-ай-ай! Я опаздываю!
Берликорн подошел ко мне.
– Ты что творишь?
В его голосе слышалось сомнение.
– А ты как думаешь? – парировала я. – Убиваю Алису в Стране чудес, ни больше, ни меньше. – Я протолкнула жука глубже, невзирая на слабые протесты Алисы, вниз, сквозь сопротивлявшиеся мышцы горла, пока жук не достиг ее желудка. – Ты ведь так же убил Койота? А теперь твоя милая, любимая Алиса почувствует то же сжимающееся дыхание. Теперь в ней Иммунная Тьма, и это сновидение сейчас умрет. Ты же этого хотел?
– Ты не сможешь, – прошипел Берликорн, пытаясь ухватить мою Тень пальцами. Теперь, соединившись с дронтовостью, она была сильнее сноплоти, и пальцы Берликорна сжимались вокруг пустого дрожащего тумана. Все его злые сны порхали у меня в голове, как потерянные птицы, испуганные нежданной слабостью, промахнувшиеся мимо гнезда…
– Это все нереально, – сказала я ему. – Это не Страна чудес, и это не Алиса. Этот мир – просто остатки твоего жалкого сознания, мятущегося в поисках пищи.
– Не… Не убивай ее.
– Верни меня назад, Берликорн. Покажи мне, кто она на самом деле.
Берликорн помахал руками в воздухе, и через половину спящей секунды мы были в столовой. Дождь еще шел. Берликорн вернулся в свое кресло, а я снова всосалась в тело Белинды. Койот еще балдел от мяса во рту, а Сапфир играл рыболовными крючками с рисовым червем. На столе в захвате моей дочери дрожала Персефона. Цветочная девочка отыгрывала роль Алисы в воображаемой Стране чудес. Белинда держала девочку одной рукой за горло, а из второй руки лился поток тенедыма, исчезающий во рту Персефоны.
Дронтосекомое, вошедшее глубоко в тело Персефоны.
– Прошу… – Впервые зазвучал умоляющий голос Джона Берликорна.
– Во имя твоей жены, Берликорн.
– Прощу… не обессонивайте мою любовь. Ее убьет эта черная тварь…
– Во имя моего ребенка, – сказала я довольно холодно. – Во имя ребенка Койота. Во имя моего города и города моих друзей. За Зеро Клегга и за Карлетту, девочку-щенка, и в память Томми Голубя. Я пришла сюда сражаться с тобой, Джон Берликорн, но теперь я поняла… Я пришла сюда просить тебя спасти нас.
Прошла целая жизнь. А потом вдруг…
– Знаешь, что самое грустное, Сивилла? – уныло, почти печально спросил Берликорн, уступивший неизбежному.
– Расскажи, что самое грустное.
– Я не знаю, живой я или нет.
– Думаю, живой.
– Из всех созданий, собравшихся за этим столом, ты самая живая. Ты доказала это. Иногда это так сложно…
– Знаю.
– Быть только рассказываемым.
– Знаю.
– Быть только следом дыма в сознании.
– Да…
– И это все, что может предложить человеческая жизнь? Интересно…
Я протолкнула жука еще глубже в желудок Персефоны. Она слабо боролась против вторжения.
– Я могу убить твою жену этим дронтом, – сказала я Берликорну. – Я права?
Берликорн попытался оттолкнуть тело Белинды, но Койот и Сапфир уже вышли из транса. Берликорн потерпел поражение в битве: слишком много путаницы и слишком много историй, которые надо вспомнить, – хозяин, сновидений не мог удержать своих заключенных. Койот легко схватил тело Берликорна, сжав его в огромных лапах.
– Прошу… Будьте великодушны, – взмолился Берликорн из захвата. – Что я могу вам предложить?
Под воздействием дронтового жука Персефона впала в дремоту.
– Вылечить Сапфира, – сказала я.
– И всех остальных страждущих, ясное дело, червяк позорный.
– Это ты можешь?
– Не оскорбляйте меня, – полыхнули его глаза. – Я знаю, когда закончится история. Прошу… Дайте мне это насекомое. Я устал, очень устал ждать, вокруг меня равнодушно растут сны. Отпустите мою жену.
– Ты позволишь нам вернуться? Остановишь аллергию?
– Вам придется побороться с Колумбом. Король кебов вряд ли легко откажется от новой карты.
– Если надо, поборемся.
– Это значит, что мне придется забрать жену из реального мира.
– Она все равно не сможет там выжить, Берликорн. Теперь ты это знаешь.
– Теперь я это знаю. Дронты слишком сильны. – Он жадно посмотрел на Персефону. – Естественно, ее мать, Деметра, очень разозлится… ей не нравится, что ее дочь пустила корни в обычном сне. Деметра очень могущественна и при этом ужасно тупа; боюсь, у нее очень ограниченные представления. Ей нравится, что ее дочь распустила цветы в реальности, невзирая на то что ее дочери реальность вредна. Это была последняя заключенная нами сделка. Треть года – в Вирте, две трети – в Реале. Вам придется сразиться не только с Колумбом, но и с Деметрой. Вам придется убедить их обоих. Готовьтесь… есть только один путь через лес, и вы уже встали на него. Я облегчил вам путь сюда, но обратная дорога… Я не буду участвовать в этой битве. А без моей помощи вы сядете на мель. Может быть, заключим сделку?
– Где эта Деметра? – спросила я. Персефона тихо лежала под дронтовым жуком.
Вы придумываете мифы… А потом сами же их не знаете, – отвечал Берликорн. – Деметра везде, во всем, что зелено и возделано, она живет во сне и в сновидце. В Вирте и в Реале – и оба обеспечивают ей пропитание. Она сильнее меня. Она – богиня плодородия. Даже вы, тупые христиане, готовите ей сено каждую жатву, делаете маленькие фигурки. Очень, очень трогательно.
– Ты и вправду вылечишь Сапфира?
– Есть только один способ это сделать. В Реале он умрет в течение двух дней.
– Пожалуйста, только не это!
– Ты все равно его потеряешь. Он ел, Койот тоже. Они теперь мои. Правда, моя дорогая, я уверен, что ситуация в нашей игре патовая. Сапфиру, чтобы остаться в живых, надо остаться здесь, со мной. Только во сне я могу вылечить такой запущенный случай аллергии. А это значит, что в дело вступают нормы обмена.
– Что угодно.
Я вытащила черного жука моего неведающего мира из тела Персефоны. Она задрожала, сначала слегка, потом сильно.
– Я всегда буду жить внутри этого насекомого, этого вируса, – сказала я. – И ты не достанешь меня там. Никогда. И как только я решу снова сразиться с тобой, этот жук всегда будет готов уничтожить тебя.
Берликорн вздохнул, словно луна закрыла свой глаз.
– Я жаждал реального мира. – Его шепот был тих, как дыхание. – Теперь я, как обычно, оказался в ловушке. Над моей битвой сгущается реальность. Я проиграл эту игру. Дронты слишком глубоки для моего поцелуя. Но, возможно, для меня есть и другой путь туда? Путь проще и надежнее? Во мне вдруг проснулось одно желание. Можешь в это поверить?
– Давай.
– Можно я выебу твою дочь?
– Что?
– Потом я расчищу вам проход, как только смогу. Прости. Я задел тебя, Сивилла? Прошу, дай мне этого жука.
Я отдала дронтового жука Берликорну. Берликорн расстегнул штаны и достал черный хуй. История продолжалась. Джон Берликорн нагнул Белинду над столом. Его руки протянулись к Сапфиру… Его член глубоко зарылся. Плоть Сапфира взорвалась длинными завитками темно-красных цветов. Amaranthus Caudatus. Тропический цветок. До меня донесся глухой голос Берликорна:
– Если я должен принять Сапфира близко к сердцу, мне нужно отдать что-то взамен.
– И что ты отдашь?
– Что-нибудь придумаю.
Его член вошел в меня, вошел в Белинду, вошел… Попрощайся с Сапфиром, Цветок, который никогда не вянет.
Берликорн кончил во мне, в Белинде. Убийственный момент. Нас проталкивает сквозь каменный член в бассейн стоячей зелени. Писающий Купидон. Тающий дворец. Волосы Джона Берликорна растут голубым клубком. Темный проход – вокруг нас что-то шепчут деревья, а мы бежим по плодовым проходам. Лес живой. Картины…
Потеряны в саду-лабиринте. Луну закрывают облака. Темнота и сладость. Капающие тени. Вокруг нас растут ограды, смыкающиеся, как отверстие между ног женщины. Луна спряталась. Тьма ползет. Койот исчезает в листве.
– Койот! – Это мой голос. – Не теряйся, Койот. Стрекозы и светлячки указывают путь сквозь узел любовника. Злость женщины шепчет на меня изо всех углов и линий, лабиринт смыкается. Изгибается моя Тень. Карта моей дочери судорожно деформируется, изменяется с каждой минутой…
Берликорн нам…
…дорога через узел…
Карта Манчестера на голове моей дочери превращается в карту лабиринта.
Берликорн нам помогал. Я читала спутанные проходы по мере того, как они появлялись на теле Белинды.
– Сюда, Койот! – позвала я. – Держись ближе.
Я повела нас вперед, и стены бежали. Пока… пока…
Щель в стене. Туда…
Черное озеро мерцает у нас перед глазами. Ни следа лодки или лодочника. За нами звук ветвей, дрожащих на ветру. Очень далеко начинает играть духовой оркестр – медленную, неторопливую интерпретацию песни «Михаил, правь лодку к берегу».
– Что дальше, Белинда? – спросил Койот.
Дочь сделала несколько шагов в холодную, холодную воду.
– Наверное, поплывем.
– Лучше молчи.
– А что, есть выбор, Койот?
В ответ злобный оскал.
Что это был за день. Что за день! Харон задрожал. Он чувствовал себя одураченным. Стоять в раскачивающейся лодке так высоко, как только получается, и ровно, как грабли. Люди что думают, это так просто? Перевозчик на Озере Смерти… может, им стоит разок попробовать! В кошеле под сутаной он позвенел парой монеток, которые заработал за прошедшую неделю. Монетки издали слабый звон. Убого! На что должен выживать бедный перевозчик на Озере Смерти в наши дни? Вчера он… Нет, об этом не стоит даже и думать. Странная компания. Конечно, к нему и раньше приходили странные компании. Если уж они заплатили за это перо, они заработали право зваться странными. Но у этих не было ни обола на всех! Ничего. Большой пятнистый пес. Голая девка, вся в карте. Кусок этого… кусок какого-то дерьма! Сидел у девки на плечах. А потом забрался в лодку. Ухх! Кошмар. Он сразу предложил им убираться в Ад. Ни обола, вообще! Даже не слышали такого слова. Позор! А потом… потом… слово Джона Берликорна…
Сзади Харона заиграл оркестр.
«Что?»
Харон неуклюже повернулся, чуть не перевернув лодку.
«Да! Наконец-то. Прибыл кто-то еще. Новые пассажиры».
Потому что оркестр начинал играть только тогда, когда ожидали новых посетителей. Что там они играют? Что-то новенькое. Кошмарный грохот. В один прекрасный день он приплывет на этот остров, и… и… ну ладно, забудем. Он повернулся к лесу. Да! Он слышал, как Цербер воем собирает вместе свои собачьи части. Кого-то ждем. Харон надеется, что переносчиков оболов. Не как вчера, когда ему достался только приказ Джона Берликорна: эта компания едет бесплатно. Бесплатно! Бесплатный проезд! Это неслыханно. На этот раз такого не будет. На этот раз Харону заплатят сполна. Он встал, сверхвысокий, сверхтонкий. Зловещая гримаса. Сутана висит как надо. Отлично!
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… пусть они пройдут через Цербера. Пусть у них будут булочки с медом…
Шум сзади. Как будто…
«Нет!»
Он снова обернулся, на этот раз слишком быстро. Лодка зашаталась. Что это? Там что-то на воде, в тумане, что-то как… звук, как будто… его шея завертелась туда-сюда, пытаясь найти точку обзора. Похоже на лодку. Эдакое чертово каноэ.
– Эй! – крикнул он. – Это не ваше Озеро Смерти! Я заработал исключительное право плавать по этому озеру в честной борьбе. Уебывайте из моего озера!
Лодка продолжает наплывать. Он уже видит, что это-таки лодка, чертово каноэ. Раскрашенное в черный и белый. Черные точки на белом фоне. И кто-то в нем гребет к его причалу. Его причалу!
– Фиг вы тут высадитесь! – кричит он.
И тогда видит, кто – одинокий гребец. Та девка! Вчерашняя утрешняя. Которая голая и в карте. Это уже слишком. Точно слишком. Она возвращается из путешествия? Никто не возвращается…
– А, Харон, привет, – говорит девка, подогнав лодку к другой стороне причала. – Дай руку.
Что? Ни за что он не протянет ей руку. Пускай падает, ему какое дело. Она уже прыгнула на доски, и вот…
«Смерть-бля!»
Лодка выбирается из воды. Весла стучат по причалу. Харон изумленно смотрит на весла, которые выпускают деревянные пальцы, как веточки, как клешни! Большие, сильные древесные руки вырастают из палубы, хватаются за доски, переносят тяжелый ствол тела на сухую землю. Тело утрешней собаки прорывается сквозь форму лодки. Это уже совершенно точно слишком, и перевозчик отступает назад, когда на него наплывает Койотова оскаленная пятнистая морда.
– Клевое озеро, Харон, – говорит пес. – Клевая поездка.
А потом хороший толчок пятнистой лапы – и лодочник падает через борт, прямо в воду.
Накопленные оболы тонут в грязи…
Время бежит по сосновому лесу.
И Цербер прижимается к земле на своей загаженной поляне, воя на хохочущую луну, и, вытянувшись, облаивает отряд, который стоит как раз на краю прогалины.
– Моя остановка, Белинда, – говорит Койот.
– Что?
– Путешествие окончилось.
– Койот?
Цербер взбесился и зарычал, мучимый засасывающим безумием, которое сгустилось в каждой из его голов. Но Койот не обратил внимания на слюну, капавшую с многочисленных острых зубов.
– Время пришло, дорогая.
– Дыхание Койота обжигало лицо Белинды. – Пятнистого пса больше нет. Я заменю эту тварь.
– Но…
– Никаких «но». Никаких «если». Только дорога впереди. Поедешь? Примешь заказ?
– Я поняла, – ответила Белинда. – Приму…
И поцелуй цветочного пса. Жадный и страстный, полный вкуса мяты и пламени. И Койот вышел на поляну. Цербер несся к нему, оскалив зубы. Койот велел этому долбопсу пойти поебаться со своим дерьмом. Я не могла смотреть, Белинда тоже. Слыша звук челюстей, рвущих плоть, мы улизнули в лес.
Прочь. Несемся…
В лесу в промежутках между деревьями ярко блестел черный кеб Койота. Луна светлой пыльцой показывала карту. Теперь найдем дорогу. Легко идем, Тень в теле Белинды держится спокойно. Злобный лай за спиной. «Не испорти все, дочь. Пожалуйста. Иди вперед». Прохладный ветерок шевельнул листья. Хорошо. Его дыхание было ласковым. Вот черный кеб появился перед нами. Виден был блеск боковых зеркал, поймавших луну в стеклянные объятия. Отлично. Никаких проблем. Всего лишь несколько шагов через подлесок, и тогда…
Пыльцевая луна в зеркале потускнела. Внезапная темнота. Слепота. «Пожалуйста, нет…» Лес закрутил корни и ветви вокруг нас, превратившись в плотную сеть. Кеб исчез из виду. Над нашими головами сомкнулись деревья. Печально увядала луна, и весь мир стал полянкой, зажатой посреди нависающего леса. Листья были мокрыми и распухшими, как будто пропитанные дождем. Но в этом лесу не идут дожди, значит, то были слезы. Плачущий лес. И я поняла его горе и что оно значит. Горе матери. Этот лес – мать Персефоны. Деметра…
Затем она, эта чаща, заговорила со мной, и слова росли прямо из листьев:
– Я не допущу такого. Персефона – мой единственный ребенок. Она моя жизнь. Ей нужен воздух. Она должна снова вдохнуть, вдохнуть земли. Ты слышишь меня? Ты слушаешь? Называться матерью и при этом спокойно смотреть, как погибают твои дети! Разве может так поступить природа?
Мир становился все меньше, потому что деревья пролезали внутрь, и вот уже острые шипы кололи тело Белинды. Тень прострелило болью.
«Плохо дело. Совсем не так я все представляла».
– Белинда?
Голос. Молодой голос цветов. На одной ветке, как раз с той стороны, где ждал кеб, выросло несколько маленьких розовых бутонов. Голос Персефоны, это она.
– Белинда, сюда, пожалуйста, – сказал голос. И потом: – Пожалуйста, мама.
Розовые бутоны раскрывались все быстрее: среди переплетенных ветвей Деметры вырастали рубиново-красные цветы. Амарант.
– Пожалуйста, мама, ради меня! Я умру, если снова окажусь в реальном мире.
Почему Персефона помогала мне? Зачем? Листья Деметры хрустели на ветру, становясь золотыми, как луна, как будто осень пришла раньше обещанного, и опадали на лесную землю, на траву. Печальный голос матери среди листопада. Мать уступает просьбам своей дочери. Самопожертвование? Вибрирующие алые цветы раскрывались, пока у Белинды не зарябило в глазах – и она просто процвела сквозь сияние их лепестков, прямо внутрь черного кеба. Я не спрашивала, зачем и почему, просто повернула ключ, который Койот оставил в замке зажигания. Неохотный стук мотора, сходящий на нет. Ключ, снова. Ключ, ключ. Внутренности кеба холодны, как смерть. В его черном нутре нет искры. Нет дороги домой. Поворачиваю, поворачиваю ключ…
Холодная дрожь. Убитый двигатель. Через лобовое стекло было видно, что раскрывшийся капот весь смят стволом дуба. Попались. Черный кеб не поедет, дороги нет. Я била кулаками по рулю, будто таким способом можно вернуть кеб к жизни. Господи, я оживила мертвую дочь, так неужели мне не удастся завести мертвый кеб?
– Ну-ка, дай я.
Голос шел с заднего сиденья. Я обернулась…
На месте пассажира сидел Джон Берликорн, держа в одной руке черного дронтового жука. Испачканными пальцами другой руки он возился с ключом.
– Думаю, у меня получится, – сказал он.
Его волосы извивались, ползали по кебу, с тихим шуршанием касаясь моего лица. Теперь я разглядела, что его волосы на самом деле – густой рой мух, но их прикосновение меня не оттолкнуло: в мягких крылышках я нашла нежность печальной любви.
– Почему ты мне помогаешь? – спросила я. – Ты заставил Персефону и Койота показать нам путь. Зачем? Только что ты хотел убить меня.
«Зачем» и «почему» смерти, прошедшей рядом.
– Ты поймешь, – ответил Берликорн. – Курс обмена, Сивилла. Старая дорога для моего семени закрыта. А это новый способ попасть в ваш мир.
– Ты забрал Сапфира, – сказала я. – А что ты отдашь взамен?
– Есть такой перьемиф, который рассказывали в древности в Африке, про то, как молодой воин хотел взять в жены дочь вождя. Вождь сказал воину, что сначала он должен убить льва голыми руками, только тогда он отдаст ему дочь.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Аллергия – это лев. Ты поймешь. – Опять этот идиотский ответ. – Ты доказала, что достойна. Езжай.
– Что?
– Вот…
Мотор черного кеба закашлял, возвращаясь к жизни, и Джон Берликорн наклонился ко мне, чтобы поцеловать. У поцелуя была тысяча вкусов. Смерть, и жизнь, и зеленые перья – все вперемешку.
В пассажирском отделении кеба вновь раздался шум.
– Берликорн, что там такое?
Берликорн прервал поцелуй и повернулся так, чтобы видеть нового пассажира.
– Опаздываете, друг мой, – сказал он.
Я тоже обернулась, чтобы посмотреть, кто там.
Колумб…
– Ты обещал мне новую карту, Берликорн, – сказал Колумб. – А теперь хочешь остановить аллергию.
– Колумб, не сердись, – отозвался Берликорн.
– Не сердиться? Я всю жизнь ждал этой минуты, а ты говоришь мне «не сердись». Я еще не закончил новую карту. Может, ты забыл о моей силе, Берликорн? Я контролирую связи между мирами. И никогда не пущу эту девчонку обратно в реальность.
– Эта женщина нужна мне для того, чтобы возник новый мир.
Колумб рассмеялся.
– Дорога закрыта. А потом спросил:
– Что это за шум?
Я тоже слышала приглушенные, скользящие звуки со всех сторон.
– Нет, Берликорн! – закричал Колумб. – Не делай этого.
Четыре быстрые пули одновременно ударили в цель – и все стекла черного кеба раскололись. Они пробили череп Колумба с севера, юга, востока и запада. Колумб опять закричал, и его голова лопнула. Терновый венец. Черный кеб забрызгала картокровь.
– Ну вот, Колумб, – прошептал Джон Берликорн. – Пули успокоились и спят. Конец твоей истории. Отличный конец!
– Это ты сделал, Берликорн? – спросила я.
– Что ты, только чрезвычайно сильное создание может устроить такое. За кого ты меня принимаешь? – Тут он засмеялся и наклонился ближе ко мне.
– Приезжай в гости, Сивилла.
– А Сапфир? Койот? Они будут жить?
– Будут. И ты тоже, когда будешь готова. Для тебя вход свободный. И вино бесплатно. Слышишь?
– Отдай мне жука.
Джон Берликорн поднес дронтового жука к моим губам. Я проглотила его целиком.
И снова лишилась сновидений. Внутри затрепетали крылья. Спасибо вам.
Бой окончен.
Потом кеб по команде моей Белинды поехал к свободному пространству. Джон Берликорн исчез с пассажирского сиденья. Осталось только жаркое дыхание его темных губ. Я бросила последний взгляд на лес. Луна сияла комочком пыльцы, а на границе сада, отмеченной каменными колоннами с двумя ангелами, мальчиком и собакой, дрожали черные листья. О Господи! До меня наконец дошло: правила обмена.
Ну конечно… У Белинды было два любовника.
«Боже! Выдержу ли я? Выдержит ли Белинда?»
На приборной панели я заметила пачку «напалмов». Взяла сигарету, прикурила, прочитала надпись: «КУРЕНИЕ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ БЕРЕМЕННЫМ ЖЕНЩИНАМ, ВНИМАНИЕ, НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ – ДОЧЬ-МУТАНТ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА».
Ну ладно, последняя затяжка. Черный кеб плавно поехал домой…
Дом. Манчестер. Пока я ехала обратно, новая карта превращалась в старую. Аллергия находила успокоение на вершинах любви. Черный кеб ехал к площади Сент-Энн: там уже танцевали люди, радуясь, что все закончилось. Роберман тоже стоял тут, как будто ждал нашего возвращения.
Я выбралась из кеба внутри тела Белинды и упала в объятия драйвера-робопса.
– Белинда, у тебя получилось! – пролаял Роберман через Тень.
– Угу, – вздохнула Белинда. – У нас получилось.
Назад: Понедельник, 8 мая
Дальше: Понедельник, 28 августа