Когда Джейн проснулась, она не знала, что этот день будет последним в ее жизни. Она разбудила мужа и детей, заварила кофе и приготовила овсяную кашу, как делала почти каждое утро. Ее муж Сайлас читал газету.

– Что пишут о войне, папа? – спросил сын.

– Мы потопили японскую субмарину, – ответил Сайлас.

– Бум! – крикнул мальчик.

– Пожалуйста, никаких криков и взрывов за столом, – предупредила Джейн.

Дочь скорчила гримасу при виде тарелки с овсяной кашей и что-то прошептала своей кукле.

Джейн смотрела на фотографии людей в газете и думала, что она сама не слишком отличается от них: двухмерная бумажная женщина. Это все, что видели члены ее семьи. Но на самом деле она была больше похожа на цепочки бумажных кукол, которые ее дочь вырезала из старых газет: сложенные вместе, они выглядели как одно целое, но когда вы раскладывали вырезанную фигуру, то видели множество куколок.

Джейн приходилось слышать истории про людей, ведущих двойную жизнь. Про шпионов и неверных мужей.

У всех были свои секреты.

Каждый о чем-то лгал или умалчивал.

Джейн утешалась этим обстоятельством, когда внушала себе, что она не одинока.

Муж почти ничего не знал о ней. Он называл ее «хорошей девочкой». Она рассказала ему, что росла сиротой, и он пожалел ее. «Как ужасно не иметь ни одного близкого человека на свете!» – сказал он. И Джейн плакала и не притворялась. Она плакала потому, что он был прав.

Она тосковала по маме. Эта тоска была похожа на тупую боль от фантомной конечности, словно какая-то первозданная часть ее существа была вырвана с корнем.

И почти каждую ночь, в самый глухой час, она возвращалась в старый заброшенный погреб в Хартсборо.

Она в леденящих подробностях вспоминала, как целыми днями пряталась в погребе для овощей, хотя на самом деле это продолжалось лишь несколько часов. Время медленно движется в темноте, когда ты остаешься наедине со своими мрачными мыслями и пауками.

Скорчившись на пыльном полу и прислушиваясь к шороху бегающих крыс, Джейн вспоминала все, что привело ее к этому моменту. Этот погреб был единственным, что осталось от семейного дома, который сгорел дотла, погубив ее бабушку еще до того, как Джейн появилась на свет.

– Пожар устроил кто-то из городских жителей, – однажды сказала мама, когда Джейн спросила о том, как умерла ее бабушка. Тогда сгорело все, что знала и любила ее мать, кроме погреба, защищенного каменной кладкой, нескольких обгоревших бревен и кустов сирени во дворе. В детстве Джейн часто приходила туда и просто сидела внутри, глядя на банки с консервами, приготовленными ее бабушкой много лет назад. Это было все равно что ходить в музей под названием «История семейного дома Брекенриджей». Музей стеклянных банок с яблочным соусом и стручковой фасолью, заботливо приготовленных на будущее. Джейн никогда не оставалась там долго и не закрывала дверь, потому что теперь там жили крысы и пауки.

– Почему они устроили поджог, мама? – спросила Джейн.

– Они хотели убить меня, а не бабушку.

– Но почему? – снова спросила она. – С какой стати они захотели сжечь тебя?

– Страх иногда принимает странные формы, – сказала мать.

– Тогда почему они боятся тебя?

– Люди боятся всего чужого и непонятного.

Еще в детстве Джейн поняла, что это правда.

Ее мама имела особый дар, но далеко не все придерживались такого мнения. Это было даже забавно: люди, которые плохо говорили о ней, называли ведьмой и невестой дьявола, тайком приходили на болото и просили у мамы любовные амулеты или целебные заклинания. Другие просили ее предсказать будущее или хотели получить весточку от духа умершего человека. Люди боялись ее матери, но при этом зависели от нее и обращались к ней в час нужды, хотя никогда не признавались в этом.

Они насмехались над Джейн, презирали ее и называли дочерью дьявола. Ее хватали на школьном дворе и тыкали булавками, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь. Джейн не обладала силами и способностями матери. Духи не разговаривали с ней. Она не умела читать грядущее по чайным листьям на дне кружки. Она мечтала услышать незримые голоса или увидеть тайные знаки, но они не появлялись. Зато у нее внутри накопилась ярость, за которую она крепко держалась. Ярость из-за того, что она не родилась такой же особенной, как ее мама. Ярость из-за того, как люди относились к ней и к ее матери. Ярость на горожан, погубивших ее бабушку.

И Джейн постоянно носила в кармане коробок спичек, дожидаясь подходящего момента.

В то утро дети окружили ее во дворе перед школой, и Люси Бишкофф задрала ей платье и спустила трусики, чтобы посмотреть, нет ли у нее на коже отметины дьявола. Тогда Джейн почувствовала, как что-то сломалось у нее внутри. Плотину прорвало, и ярость устремилась наружу, поглотив ее. Тогда Джейн впервые в жизни услышала громкий и отчетливые голос. «Накажи их, – произнес он. – Накажи их всех».

Пока все еще были снаружи, она вернулась в здание школы, пошла в буфетную, сделала в шкафу гнездо из скомканной бумаги и подожгла его спичкой. Потом Джейн вышла во двор и стала ждать. Когда все вошли внутрь и стали рассаживаться за партами, она нашла ветку покрепче, чтобы заложить входную дверь.

Через несколько часов, лежа на полу в погребе, она чуяла запах дыма, пропитавший ее одежду, и слышала детские крики. Они кричали и кричали, сгорая в огне. Но Джейн говорила себе, что они этого заслужили. Весь город заслуживал наказания.

Она терпеливо ждала в погребе, слушая отголоски дальних криков. Но мама так и не пришла за ней.

В конце концов Джейн устала ждать: у нее совершенно затекли ноги, и она дрожала от холода. Она приоткрыла дверь и выглянула наружу, где ярко сияло предвечернее солнце. Джейн споткнулась, щурясь, как крот, и побрела к дому, стараясь не торопиться и двигаться осторожно. Где же мама?

Когда Джейн приблизилась к болоту, она увидела дымившиеся руины на месте их маленького дома. Все пропало. Там больше ничего не было.

На другом краю болота у большой белой сосны собралась целая толпа. Джейн украдкой подошла туда и увидела, на что они смотрели.

Она сбежала из Хартсборо в двенадцатилетнем возрасте и не знала, как ей жить без мамы.

Она провела всю свою жизнь как Джейн Брекенридж, дочь Хетти – колдуньи с болота и самой могущественной женщины в округе.

Теперь Джейн была никем: уличной бродяжкой, не имевшей даже фамилии. «Смит, – подумала Джейн, когда в этом возникла необходимость. – Меня зовут Джейн Смит. Я прошла через штат от границы с Массачусетсом. Мои родители умерли, когда я была совсем маленькой, и меня растила тетя, которая недавно тоже умерла. Теперь у меня никого не осталось».

Люди жалеют вас, когда вы молоденькая, хорошенькая и можете рассказать печальную историю. Люди тянутся к чужой боли.

Она нашла приют в доброй баптистской семье Миллеров из Льюисбурга. Они имели большую загородную ферму. Джейн научилась вставать до рассвета, чтобы подоить коров, собрать куриные яйца и наколоть дрова для старой дровяной печи на кухне. Она ходила в церковь и молилась, каждый вечер читала Библию. Она училась жить в обществе и быть другим человеком.

А теперь Джейн была замужней женщиной и имела собственных детей. Ее сын Марк был хорошим мальчиком. В одиннадцать лет он становился все более похожим на своего отца. Он отлично учился в школе, был сильным и популярным среди одноклассников. Но Джейн беспокоилась за свою дочь Энн.

По правде говоря, Джейн не так беспокоилась за нее, как боялась ее.

Эта девочка знала такие вещи, о которых не имеет понятия обычный шестилетний ребенок. По ее словам, она узнавала эти вещи от своих игрушек и кукол. У нее была любимая кукла, с которой она часто перешептывалась. Энн сама смастерила эту куклу из тряпок. Кукла выглядела забавно, но немного странно: тело из разноцветных лоскутков и бледное лицо с вышитым ртом в форме красного цветочного лепестка и двумя черными пуговицами вместо глаз. Ее волосы были сделаны из черной пряжи, уложенной в косу вокруг головы.

– Как зовут твою куклу? – спросила Джейн вскоре после того, как девочка смастерила ее.

– Это Хетти, – ответила Энн.

Джейн попятилась и закрыла рот ладонью, чтобы удержаться от крика. Энн захихикала, подумав, что ее мать тоже смеется.

– Глупое имя, правда? – с улыбкой продолжала она. – Должно быть, это значит, что она любит шляпы!

Джейн никогда не рассказывала дочери о ее бабушке, не называла свое настоящее имя и не говорила, откуда она родом. Ни один живой человек не знал всю правду о ней.

– Хетти говорит: «Привет!» – с улыбкой сказала девочка. – Еще она говорит, что знает тебя.

Джейн как будто погрузилась в холодную воду омута в центре Брекенриджского болота. Вода давила со всех сторон и затягивала ее внутрь.

– Конечно, она меня знает, – с трудом выдавила Джейн, потому что в горле вдруг пересохло. – Она же твоя кукла и живет в нашем доме.

– Нет, – возразила Энн. – Она говорит, что знала тебя раньше.

Джейн промолчала. Да и что она могла сказать?

Раньше.

Раньше.

Она попробовала вспомнить, что было раньше. Сильнее всего был запах сырого погреба, где она пряталась, пока ждала возвращения матери… но так и не дождалась этого.

Потом Джейн вспомнила, что она видела, когда пробралась на болото и выглянула из-за круга людей, собравшихся возле дерева.

Мама висела на веревке, привязанной к суку старой сосны, бледная и безжизненная. Она описывала небольшие плавные круги, словно жуткий маятник.

Джейн зажала рот ладонью, чтобы удержаться от крика, почти так же, как сейчас. Она впилась зубами в руку, пока не ощутила вкус крови. Потом Джейн еще долго сидела в кустах и видела, как мужчины обрезали веревку, напихали камни в платье ее матери и отволокли ее к центру болота, где находился глубокий омут с подземным источником.

«Духи защитят нас», – всегда говорила ее мама.

Теперь, когда Джейн выросла и обзавелась собственными детьми, в ее груди появлялся ледяной комок, когда она вспоминала эти слова. Когда она вспоминала, как искренне верила своей матери.

– Хетти говорит, что любит тебя, – сказала дочь, качая на руках страшную куклу. – А ты любишь ее?

– Конечно, люблю, – ответила Джейн.

Когда она приходила пожелать дочери спокойной ночи, то накрывала лицо куклы одеялом. Иногда, если Энн уже спала, Джейн забирала куклу и прятала ее под кроватью или в темном углу своего шкафа.

Но каким-то образом, когда Энн просыпалась, кукла Хетти неизменно находилась рядом с ней и смотрела на Джейн блестящими пуговичными глазами, пока та раздвигала занавески и здоровалась с дочерью.

– Хетти говорит, что сегодня ты не должна идти на работу, – заявила Энн сегодня утром, прижимая к себе жуткую маленькую куклу. Ее глаза как будто следили за Джейн, которой казалось, что она видит знакомый блеск каждый раз, когда осмеливается посмотреть туда.

– Почему же? – спросила Джейн и положила в тарелку Энн еще немного овсянки. Марк и отец вышли наружу покормить кур и собаку.

– Там случится что-то очень плохое, – ответила Энн и отодвинула тарелку. – Она говорит, что это может случиться из-за тебя.

– Из-за меня? Я всего лишь слежу за работой старых ткацких станков.

– Пожалуйста, мама. – Дочь нахмурилась, как взрослая женщина, а не капризная девочка.

– Не будь глупышкой, – сказала Джейн. – Доедай свой завтрак и подготовься к школе. Я каждый день хожу на работу, и сегодня не исключение.

Но когда она пришла на фабрику, то поняла, что было бы лучше послушать свою дочь.

Прораб Том Чэнси сообщил женщинам, что они отстают от графика, потому что стали слишком ленивыми и медлительными. Если так будет и дальше, то им задержат зарплату.

– Больше никаких утренних перерывов, – объявил он, когда собрал их в круг перед первым ударом колокола, подававшим сигнал о начале работы. Послышался возмущенный ропот. – И никто, – продолжал он, повысив голос, – повторяю, никто не будет покидать свое рабочее место до полуденного удара колокола!

– А как насчет перекуров? – поинтересовалась Мэгги Бьянко.

– Придется потерпеть до полудня. Если кто-то из вас посмеет закурить на рабочем месте, то будет немедленно уволен.

Женщины не стали перечить. Они знали, что даже здешний воздух, полный хлопковой пыли, может мгновенно воспламениться и превратить фабрику в огненный шар.

– Что, если нам понадобится в туалет? – осведомилась Милдред Кокс.

– Ничего, потерпите.

– А если нет сил?

– Тогда хоть описайтесь, мне все равно, – мрачно сказал Том.

Прозвенел колокол, и женщины приступили к работе. Конечно, они были раздосадованы, но не имело смысла роптать и дальше. Они быстро разошлись по рабочим местам и запустили станки. Грохот был оглушительным, но он странным образом успокаивал Джейн. Пол и стены вибрировали, вокруг пахло горячей смазкой и нагретым хлопком. Пальцы быстро и ловко двигались над механизмами. Примерно в десять утра Том остановился у станка Джейн и сказал, что ему нужно поговорить с ней. Он отвел ее в свой офис, крошечную деревянную каморку с полками и письменным столом, заваленным бумагами. Том закрыл дверь, и у Джейн похолодело на сердце.

– Я наблюдал за тобой, – сказал он.

– Да?

– Другие девушки смотрят на тебя снизу вверх, – добавил он.

Джейн кивнула. Это была правда. Она была старше большинства других женщин и проработала здесь дольше всех. Это кое-что значило. Она многому научилась и ко многому привыкла. Она не обращала внимания, когда Том пытался ущипнуть ее сзади или прижимался к ней так, что она чувствовала его напряженные гениталии. Она помнила свой первый рабочий день больше десяти лет тому назад, когда Том казался добрым и заботливым. Он сказал, что знает семью ее мужа и с радостью примет Джейн на работу, несмотря на ужасный экономический кризис. «Как известно, у нас глубокая депрессия», – напомнил он. Она сказала, что все хорошо понимает и будет прилежно работать, так что он не пожалеет о своем решении. И она выполнила свою часть обещания. Она не курила и не сплетничала. Она превосходно работала и обучала юных девушек основам мастерства. И она не припоминала, чтобы хоть раз опоздала на работу за последние десять лет.

– Я собираюсь провести некоторые сокращения, – сказал он теперь. – Кое-кто будет уволен.

Джейн оцепенела.

– Вы хотите сохранить работу, миссис Уайткомб?

– Да, конечно.

Ей нужна была эта работа. Сайлас приносил домой совсем немного денег. Он потерял работу в банке и теперь трудился на лесозаготовках, но эта работа была неподходящей для него и плохо оплачивалась. Все в городке знали об этом, включая Тома.

Том наклонился ближе, положил большую и грязную руку Джейн на бедро и потянул к себе.

Она резко отодвинулась.

– Мне казалось, ты хотела сохранить свою работу, – протянул он и двинулся вперед. От него несло сосисками и табаком; его зубы были коричневыми.

Он положил одну руку ей на талию, а другой попытался задрать платье. Тогда она мгновенно перенеслась на жесткую землю школьного двора в Хартсборо, снова оказалась в кругу детей, стягивавших с нее одежду в поисках дьявольской отметины.

Они не могли знать – да и она сама не вполне понимала это до сегодняшнего дня, – что отметина осталась не на ее коже, а где-то глубоко внутри.

Это снова поднялось на поверхность, когда она собралась с силами, уперлась руками ему в грудь и оттолкнула от себя. Том отлетел назад и врезался копчиком в край стола. Джейн устремилась к двери, но остановилась у выхода, когда услышала его голос.

– Отработаешь сегодня, а с завтрашнего дня ты уволена, – прорычал Том, сверкая глазами.

– Вы не можете так поступить!

Он тошнотворно улыбнулся:

– Вы уверены, миссис Уайткомб?

– Я все расскажу своему мужу, – заявила Джейн.

Он рассмеялся:

– Расскажешь ему, как приставала ко мне в жалкой попытке сохранить работу, когда я сообщил о предстоящем сокращении? Ты и впрямь хочешь заварить эту кашу, чтобы весь город узнал, что ты собой представляешь на самом деле?

Слезы застилали ей глаза. Она вернулась к станку под стук крови в ушах. Потом Джейн приступила к работе, проверяя натяжение нитей, заменяя пустеющие катушки и определяя качество ткани, как делала до сегодняшнего дня. Но ярость закипала внутри и прорывалась наружу. Джейн видела перед собой потное лицо Тома Чэнси, его грязные руки и воображала ужасные вещи. Она представляла, как он кричит и корчится в муках.

Джейн вспомнила слова своей дочери: «Там случится что-то очень плохое. Она говорит, что это может случиться из-за тебя».

Джейн нашарила коробок спичек у себя в кармане. Он всегда лежал там, помогая ей ощущать себя сильной и независимой. Это был ее талисман.

«Накажи его, – сказал внутренний голос. – Пусть он заплатит за содеянное».

Джейн направилась в угол, к одному из стеллажей с хлопковой пряжей, расположенному за дверью офиса Тома Чэнси. Она огляделась по сторонам и убедилась, что никто не смотрит на нее. Работницы были сосредоточены на своих станках; возможно, они надеялись избежать любых неприятностей, связанных с Джейн Уайткомб. Они определенно не слышали тихое чирканье зажигаемой спички. Джейн поднесла ее к хлопку и посмотрела, как разгорается огонь. Потом так же, как в детстве, она снова услышала голос матери: «Духи защитят нас».

Когда Джейн увидела первые завитки дыма, то спокойно вернулась к своему станку, стараясь удержаться от улыбки.

– Пожар! – закричал кто-то примерно через три минуты. Вокруг моментально возникла паника: женщины с криками бросились к выходу. Джейн совершенно не беспокоилась. Офис прораба находился в дальнем конце огромного, похожего на пещеру зала, и у них была масса времени, чтобы выбежать на улицу и спастись, прежде чем это гнусное место будет объято пламенем. Тем не менее она закричала и побежала вслед за остальными. По пути она взяла за руку Мэгги Бьянко, которая застыла на месте и в смятении оглядывалась по сторонам.

– Давай же, Мэгги! С тобой все будет хорошо, но нам нужно уходить отсюда!

Но что-то пошло не так.

Вместо того чтобы выбежать на свежий воздух вместе с остальными, они с Мэгги врезались в толпу женщин, напиравших, толкавшихся и взывавших о помощи.

– Ради бога, откройте!

Двери не открывались.

– Они заперты снаружи! – завопил кто-то.

Женщины кричали и плакали. Джейн потеряла из виду Мэгги, а потом ее саму закружил поток тел, напиравших сзади.

Потом раздался другой крик, на этот раз принадлежавший мужчине.

Это кричал Том Чэнси. Джейн смогла повернуть голову так, чтобы увидеть стены его офиса, охваченные пламенем.

По крайней мере, она рассчиталась с ним.