Глава 12
Медальон

– Я съела человека! Я съела охотника! – торжествовала Релпда.

Она протрубила новость всем им, выпалила раньше, чем успела подойти, а затем уже выбралась с мелководья на топкий берег, чтобы приветствовать собратьев.

– Он угрожал моему хранителю! Мы сражались с ним и съели его!

Но следующие ее слова поразили и без того ошеломленных драконов еще сильнее.

– Мой хранитель доказал, что достоин. Он выпил моей крови, чтобы говорить со мной, и теперь он мой. Я сделаю его Старшим, первым из нового поколения.

– Мы этого не обсуждали! – возразил Меркор.

– Ты дала ему свою кровь?

– Как ты сделаешь его Старшим?

– О чем она вообще говорит?

– Тихо! – оглушительно проревел Ранкулос и, когда остальные драконы ошеломленно примолкли, развернулся к маленькой медной самке. – Что-что ты сделала? – переспросил он. – Ты, у кого ума не хватит и на полдракона, дала кровь человеку? Начала преображать его? Плохо уже то, что столь многие начали изменяться от одного лишь соседства с нами. Или ты не помнишь, что было решено много лет назад? Ты что, забыла о Богомерзких? Или хочешь наплодить новых?

– О чем ты говоришь? – не выдержала Синтара. – Хватит сыпать загадками! Нам угрожает какая-то опасность? Что она наделала?

– Прежде всего она съела охотника. Охотника, который должен был добывать для нас пищу! – гневно выпалил Ранкулос.

Плевок фыркнул:

– Сам теперь себя кормлю. Не нужны охотники и хранители.

– Уже несколько дней люди не приносят нам еды, – тихо заметила Верас.

– Так и нужды нет. У нас полно дохлой рыбы, – возразил Сестикан.

Когда долгий день начал клониться к вечеру, драконы вернулись к баркасу. Река продолжала мелеть. Вода спадала, обнажая облепленные грязью кусты и травяные кочки. Синтара предвкушала, что хотя бы этой ночью ей удастся поспать на относительно сухом берегу. А завтра они продолжат путь вверх по реке. Жизнь как будто входила в прежнее русло, пока не явилась Релпда.

– Кто-то один должен поговорить с ней, но только не все разом, или мы ничего от нее не добьемся.

Синтара отошла от других драконов и приблизилась к Медной. Внимательно ее рассмотрела. Релпда изменилась. Она двигалась гораздо увереннее, а говорила более внятно. С ней что-то произошло. Синтара сосредоточилась на медной драконице.

– Релпда… Зачем ты съела охотника? Он был уже мертв? – спросила она.

Та обдумала вопрос, пока поднималась к остальным по илистому берегу.

– Нет. Но он хотел убить меня. И тогда мой хранитель на него напал. А потом, когда я увидела, что мой хранитель пытается его убить, я решила его съесть. Отличная вышла добыча, – заключила Медная и огляделась по сторонам. – Здесь была рыба?

– Уже закончилась. Завтра мы отправимся дальше.

Синтара отметила, что остальные драконы притихли и слушают их.

– Что значит «твой хранитель выпил крови»? – попыталась она вернуть Медную к прежней теме разговора. – И кого ты называешь своим хранителем?

Релпда склонила голову, чтобы потереться носом о переднюю лапу. От этого ее морда лишь еще больше испачкалась, а не очистилась.

– Седрик, – объяснила она. – Седрик теперь мой хранитель. Он пришел ко мне, взял у меня кровь и выпил, чтобы стать ближе ко мне. Теперь мы мыслим вместе. И все стало для меня гораздо яснее. Я сделаю его своим Старшим. У меня есть на это право.

– Ты сделаешь Старшего? – растерялся Сестикан.

– Я пытаюсь добиться от нее объяснений! Тише, вы! – зашипела Синтара.

– Мы не можем изменять людей, если не хотим, чтобы они изменили нас, – устало проговорил Меркор, пропустив ее требование мимо ушей.

От его слов Синтара застыла. Здесь кроется что-то, о чем необходимо вспомнить.

– Не можем или не должны? – уточнил Сестикан.

– Я не понимаю! – взъярилась Фенте и хлестнула хвостом.

– Тогда молчи и слушай! – ощерилась Синтара на маленькую самку. В голосе ее звучала угроза, которую мог бы подкрепить ядовитый выдох.

Фенте отпрянула в сторону, затем развернулась и зашипела в ответ.

– Прекратите! – взревел Ранкулос. – Обе!

Меркор окинул их печальным взглядом. Его глаза, черные на черном, медленно вращались.

– Столь многое утрачено. И хотя мы становимся сильнее и приближаемся к тому, чтобы стать настоящими драконами, я каждый день ужасаюсь пробелам в наших воспоминаниях. Знаю, мне не следует предполагать, будто вы помните то же, что и я, но постоянно совершаю эту ошибку. Судя по всему, Фенте, Релпда помнит то, что многие позабыли. Старших создают драконы, преднамеренно. Иногда, как это происходит с нашими хранителями, люди претерпевают изменения просто потому, что тесно общаются с нами. В те времена, когда у Старших и драконов были общие города и судьбы, Старших создавали расположенные к ним драконы – как человеческий садовник мог бы подрезать крону дерева. Сознательно и осторожно, тщательно выбирая основу, дракон создавал Старшего. За те годы, что наши народы были разлучены, многие жители Дождевых чащоб приобрели некоторые внешние черты Старших, но не из полезных.

– Как? – спросила Синтара. – Почему они менялись без драконов?

– Поделом им, – тихо проговорил Ранкулос. – Те, кто убивал драконов в коконах, те, кто присваивал и резал то, что должно было стать драконами, те, кто крал и продавал сокровища и магию Старших, – именно они сильнее прочих пострадали от изменений. И это справедливо. Они брали то, что им не принадлежало. Они вмешивались в дела драконов. И стали перерождаться, как и их потомки. Они заплатили короткими жизнями и мертворожденными детьми. По заслугам.

– Ты лишь строишь предположения, – предостерег его Меркор.

– Но не без оснований. Это не просто совпадение. В глубине души люди все понимают. Посмотрите, кого они выбрали нам в хранители. Только тех, кто уже настолько изменен, что с трудом может жить среди других людей. У них есть когти и чешуя, они с трудом производят потомство, а живут совсем мало. Вот что ждет людей, лезущих в магию, не отданную им по доброй воле. Они использовали память драконов, нашу кровь и кости и переродились. Но без драконов, способных направить их изменения, превратились в чудовищ.

– А Богомерзкие, – спросил Меркор зычным, раскатистым голосом, – как насчет них? Они тоже были заслуженной карой?

– Возможно, – небрежно ответил Ранкулос. – Ты сам это сказал. Драконы не могут изменять людей, не рискуя при этом измениться. Кое-кто предполагал, что драконы, которые слишком тесно общаются со Старшими и с людьми, вредят себе и своим потомкам. И вот яйцо трескается, а там вовсе не то, что должно быть…

– Обязательно говорить вслух о непотребствах? Или мы все утратили понятие о пристойности?

Их слова пробудили в Синтаре долго спавшие воспоминания. Некогда одна из ее прабабок избрала человека и превратила его в Старшего. Внешние изменения составляют в таком деле меньше половины. Правильно преображенный Старший обретает жизнь, пусть и несравнимую с жизнью дракона, но достаточно долгую, чтобы накопить хотя бы немного мудрости и опыта. Завести себе Старшего забавно и в чем-то удобно. Приятно, когда тебе льстят и «увековечивают» в картинах и стихах. Старшие становятся товарищами драконов в том, в чем не могут другие драконы. Со Старшими не нужно бороться за главенство – только принимать их восхищение, наслаждаться заботой и, пожалуй, упражняться в искусстве беседы.

Но любое удовольствие таит в себе опасность, и некоторые драконы проводили со Старшими слишком много времени и, в свою очередь, изменялись под их влиянием. Об этом не говорили попусту. Ни один дракон не желал обвинять других в подобной непристойности, но и отрицать это было невозможно. Драконы, проводившие в компании людей слишком много времени, менялись. Перемены были не столь очевидны, как у людей, слишком тесно общавшихся с драконами, но все же несомненны. А в следующем поколении, когда проклюнулась кладка, как предполагалось, двух подобных драконов, потомство оказалось не змеями, а Богомерзкими.

В этом драконы никак не могли признаться посторонним. Эту тему они даже не обсуждали между собой. Синтара отвернулась от собратьев, оскорбленная неприличным предметом разговора.

– По-моему, Релпда, ты поступила глупо, – не обращая внимания на ее негодование, продолжил сурово выговаривать Меркор. – Я не уверен, что ты способна помочь человеку преобразиться в Старшего. Если ты будешь неосторожна, неумела или даже рассеянна, последствия для человека окажутся самыми плачевными, а может, и роковыми. А ведь этот человек еще даже не встал на путь перемен. Что взбрело тебе в голову, чтобы ты решила оказать подобную честь именно ему?

– Он даже не услышал, как мы разговариваем, когда впервые нас увидел, – вмешалась Синтара. – Он счел нас животными вроде коров. Он был крайне наглым и предельно невежественным! Не могу представить себе человека, менее заслуживающего этой чести!

Релпда предостерегающе хлестнула хвостом:

– Я так решила. Я в своем праве. Он пришел ко мне за единением. Почувствовав, как его разум тянется к моему, я приняла его. И теперь он избран мной. Вот и все, что вам следует знать. Что-то не припомню, чтобы решение создать Старшего когда-либо принималось сообща. Так что и теперь спорить не о чем.

– Хоть ты и злишься, твои слова и мысли звучат связно, – мягко заметил Меркор.

– Я использую его разум. Тебя это не касается.

– Зато важно для тебя, и потом ты можешь сильно об этом пожалеть. Что, если он решит, что не хочет быть связанным с тобой? Что, если он решит покинуть тебя и вернуться в этот свой Удачный?

– Не решит, – уверенно отрезала Релпда.

Синтара, встревоженная, отошла в сторону. Уже не в первый раз она была вынуждена признать, что ее воспоминания неполны. Она силилась сосредоточиться на разрозненных обрывках знания, которые расшевелил в ней этот разговор. Одна из ее прабабок по собственной воле создала Старшего. Помнит ли Синтара, как она это сделала?

Лишь отчасти. Кровь точно в этом участвовала, это она знала. Было ли что-то еще, какой-нибудь символический дар? Чешуйка? Что-то маячило, какое-то неуловимое воспоминание на самой окраине ее разума…

– Синтара!

Она слишком глубоко задумалась. Даже не заметила, как подошел Меркор. Оборачиваясь к нему, драконица постаралась изобразить, будто ее вовсе не застали врасплох.

– В чем дело?

– Ты заметила, как меняется твоя хранительница?

Синтара еще мгновение пристально вглядывалась в Меркора.

– Которая из них? – холодно уточнила она.

Золотой остался невозмутим:

– Та, про которую люди сказали бы, что она «сильно отмечена Дождевыми чащобами». Тимара.

– Я как-то не уделяла большого внимания ее переменам, хотя чешуи на ней стало больше, чем в начале путешествия.

– Значит, остальные перемены в ней происходят сами по себе? Это не твой дар?

«Какие еще остальные перемены?»

– Она едва ли заслуживает даров от меня. Она дерзка и своенравна. Она не восхваляет меня и не благодарна мне за внимание. С чего бы мне одаривать ее?

– Этот вопрос я задаю всем драконам, чьи хранители претерпевают явные изменения. Хотя Релпда объявила о своем намерении вслух, я не удивился бы, если бы остальные предпочли действовать втихомолку.

– И что же? – внезапно заинтересовалась Синтара.

– Только Релпда предложила хранителю преображение кровью.

Синтара некоторое время обдумывала его слова.

– Разумеется, есть и другие способы создать Старшего, – проговорила она, как будто просто искала подтверждение своим мыслям, а не задала вопрос.

– Да. Они требуют гораздо больше времени, и изменения обычно менее выражены. Но не менее опасны, если дракон окажется неосторожен.

– Это она была неосторожна, а не я. Когда она вытаскивала из меня наждачную змею, немного моей крови брызнуло ей на лицо. Возможно, ей попало в рот или глаза.

Меркор немного помолчал.

– Значит, она меняется, причем посредством крови. Если ты не направишь преображение, это может быть для нее опасно.

Синтара снова отвернулась от него:

– Мне кажется довольно странным, что дракона должны заботить опасности, грозящие человеку.

– Да, это странно, – признал он. – Но все обстоит именно так, как я сказал вам всем и как показывают новые способности Релпды. Нельзя изменить человека так, чтобы тебя не изменил он. Или она.

Меркор подождал немного, но, когда Синтара не ответила и даже не взглянула на него, тихо ушел прочь.

Простые радости. Простые человеческие радости. Горячая еда и питье. Теплая вода для мытья. Смягчающее масло для измученной кожи. Чистая одежда. Ему даже не пришлось много говорить. Карсон сам ответил на все вопросы и рассказал невзыскательной публике их историю в изрядно сокращенном, хотя и несколько приукрашенном виде. А Седрик полностью сосредоточился на миске дымящегося рагу и кружке горячего чая, поставленных перед ним. Даже твердокаменные корабельные галеты, если размочить их в подливке, казались почти изысканными на вкус.

Рядом маячил Лефтрин – и Элис тоже, глядевшая на него виновато и покаянно. Сев за стол рядом с Седриком, она почти не заговаривала с ним после первых объятий при встрече, но внимательно наблюдала, как он ел. Это Элис отмерила ему воды, нагрела и даже принесла исходящее паром ведро к порогу его каюты. Когда она постучала, он открыл дверь и позволил ей внести воду.

– Извини, воды для мытья совсем мало. Когда река еще сильнее обмелеет, мы снова сможем рыть колодцы в песке. Но пока что вода такая мутная, что набирается только какая-то похлебка из грязи.

– Все хорошо, Элис. Этого более чем достаточно. Я хотел бы просто обтереться губкой и смазать ожоги мазью. Рад видеть, что ты уцелела. Но я сейчас очень устал.

Его слова намеренно скользили по поверхности их отношений, не затрагивая глубин, как если бы он разговаривал с Дэвви. Не сейчас. Ему нужно некоторое время побыть подальше от всех – и в особенности от нее.

Элис, конечно, заметила, что Седрик от нее отгораживается. Она держалась безукоризненно вежливо, но все-таки попыталась достучаться до него.

– Конечно, конечно. Я не стану беспокоить тебя сейчас. Сперва позаботься о себе. Но потом… я знаю, что ты устал, Седрик, но мне необходимо с тобой поговорить. Всего пара слов перед тем, как ты ляжешь отдыхать.

– Если надо, – проговорил он самым усталым голосом. – Позже.

– Хорошо, как скажешь. Я так рада, что ты жив и снова с нами.

А затем Элис ушла. Седрик сел на койку, позволяя себе расслабиться. Удивительно, какой уютной показалась ему эта затхлая, тесная каюта после того, что он недавно пережил. Даже сбившийся матрас выглядел привлекательно.

Седрик разделся, роняя грязную и рваную одежду на пол. Неспешно вымылся. Кожа была слишком нежной, чтобы спешить. Хоть он и мечтал о ванне, полной горячей пенной воды, он был признателен и за эту малую милость. Вода остыла и к тому времени, когда он закончил, приобрела мерзкий коричневый оттенок. Седрик нашел чистую ночную рубаху и натянул на себя. Каким невероятным наслаждением показалось ему прикосновение мягкой ткани к раздраженной коже!.. За время мытья выяснилось, что большой ушиб на лице – всего лишь самый заметный след, оставленный на нем Джессом. Спина и ноги тоже пестрели синяками, а он даже не помнил, как их получил.

Отмывшись, насколько это было возможно в отмеренной ему воде, Седрик смазал самые неприятные ожоги ароматическим маслом, отметив, что оно уже на исходе, и нахмурившись. Кто-то выстирал часть его гардероба. Седрик оделся, посмотрел на сброшенный костюм и решил, что эти лохмотья ни на что не годны. Ногой он подтолкнул кучу тряпок к двери.

Вот когда до него с пола донеслось слабое металлическое звяканье. Он поднял свечку и присмотрелся, гадая, что же мог уронить. На полу лежал его медальон. Седрик по привычке раскрыл его. И оттуда в тусклом свете свечи на него посмотрел Гест.

Седрик заказал портрет одному из лучших художников Удачного. Меньшего он позволить себе не мог – ведь Гест позировал всего дважды. Оба раза он не стесняясь высказывал свое негодование и уступил лишь потому, что Седрик выпросил у него такой подарок на день рождения. Гест нашел эту идею чрезмерно слащавой и опасной.

– Предупреждаю, если кто-нибудь заметит у тебя этот медальон, я заявлю, что понятия о нем не имею. Пусть над тобой потешаются.

– Как я и ожидал, – ответил Седрик.

Очевидно, уже тогда он начал сознавать, что его чувства к Гесту гораздо глубже, чем ответные. И вот теперь он всматривался в эту надменную усмешку и узнавал легкий изгиб губ, который так точно передал художник. Даже ради портрета Гест не мог подумать о нем с уважением, не говоря уже о любви.

– Я тебя выдумал? – спросил Седрик у крошечного изображения. – Был ли ты хоть когда-нибудь тем человеком, которым я мечтал тебя видеть?

Он защелкнул медальон, сжал в ладони вместе с цепочкой и присел на край жесткой постели, прижимая кулаки к вискам. Седрик закрыл глаза и попытался вспомнить. Хотя бы один поцелуй, в который Гест втянул его нежно, а не принуждением. Хотя бы одно искреннее прикосновение, где не читалось бы ничего, кроме приязни. Единственное слово одобрения или любви, не приправленное сарказмом. Седрик не сомневался, что подобные мгновения были, но сейчас ни одно из них не шло на ум.

Он невольно вспомнил, как Карсон ощупывал его разбитое лицо. Как странно, что мозолистая рука охотника оказалась нежнее, чем любое из прикосновений изысканного Геста.

Седрик никогда еще не встречал людей, похожих на Карсона. Он не просил охотника умолчать о его роли в гибели Джесса, но, рассказывая об их встрече, тот ни словом не обмолвился о своем покойном товарище. Он не упомянул о лодке, предоставив остальным строить догадки. Прежде чем они отчалили от плавучего островка, Карсон настоял на том, чтобы вымыть лодку, отскрести кровавые пятна и вычерпать со дна вонючую воду. Он почистил топорик и убрал в чехол. И ни разу за все это время не упомянул, что уничтожает следы убийства.

Карсон просто все это сделал и уберег его от расспросов. Седрик понимал, что правда рано или поздно всплывет. Релпда слишком гордилась убийством охотника, чтобы не проболтаться. Но Седрик был признателен, что все вскроется еще не сейчас. Его собственная тайна была слишком тесно связана с гибелью Джесса. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь потянул за ниточку и обнаружил, куда она ведет. Ведь хоть Карсон и сомневался, что Лефтрин мог сговориться с Джессом, у Седрика оставались кое-какие подозрения. Это многое бы объяснило: почему капитан согласился на эту нелепую, не сулящую прибыли работу, зачем сблизился с Элис и как Джесс с такой легкостью примкнул к отряду. Да… Седрик был уверен, что у Лефтрина есть тайны, которыми он ни с кем не делится. И боялся, что тот начнет действовать, если ему вдруг померещится для них угроза. Капитан наверняка способен на все. И, раскрыв его секрет, Седрик лишь укрепился во мнении, которое составил о нем с самого начала.

А что насчет мнения о себе самом? Как быть с собственными грязными тайнами?

Седрик понурил голову и уставился на закрытый медальон, который до сих пор сжимал в руке.

«Вышвырни его за борт».

Нет. Он не заставит себя так поступить. Еще нет. Но и не станет больше носить его или класть себе под подушку. Он уберет медальон подальше, чтобы тот не попадался ему на глаза случайно. Отправит к остальным сувенирам, которых теперь стыдится.

Седрик стоял на коленях, возясь с потайным замком в шкафу, когда в дверь постучали.

– Минуту! – крикнул он, нырнув обратно в постель, и только потом сообразил спросить: – Кто там?

– Элис, – ответила она уже с порога.

Она принесла с собой свечку. Без приглашения вошла в каюту и закрыла за собой дверь. Немножко постояла, глядя на него сверху вниз.

– Бедный мой Седрик! – воскликнула она наконец. – Я так сожалею обо всем, что на тебя свалилось из-за этого путешествия. Будь я в силах забрать все твои страдания себе, я бы немедленно так и поступила!

– Ты, вообще-то, выглядишь не намного лучше меня, – ответил он, от изумления заговорив совершенно откровенно.

В глазах Элис мелькнула боль, когда ее рука взлетела к щеке.

– Что ж, верно, меня ошпарило не меньше твоего – что лицо, что руки. Речная вода сурово обошлась с нами. Если бы не Синтара, мы с Тимарой обе утонули бы. Но все же мы здесь, живы и здоровы, и даже не так уж и потрепаны.

Она виновато улыбнулась.

– Я-то думал, ты оставалась в безопасности на баркасе, – удивленно заметил Седрик. – Но выходит, волной накрыло и тебя.

– Да. Даже капитана Лефтрина смыло. К счастью для него, команда быстро его нашла. Но мы с Тимарой вернулись на баркас всего за день до тебя.

– Элис, прости. Должно быть, я кажусь тебе таким невнимательным. Я ведь даже не спросил, что пришлось вынести тебе. Расскажи же мне.

«И не спрашивай, что случилось со мной!»

Ее улыбка потеплела. Элис присела на край его постели.

– Рассказывать особенно нечего. Ударила волна, Синтара выловила нас из воды, а когда мы пробились туда, где когда-то был берег, то обнаружили там большинство хранителей. К сожалению, не всех. Уверена, ты уже слышал, что мы потеряли Варкена и юного Рапскаля с его драконицей. Хеби до сих пор нет. И все же могло быть гораздо хуже. Если не считать синяков и ссадин, большинство из нас не пострадало. Хотя у тебя такой вид, словно тебя избили.

Седрик потрогал опухшую сторону лица и пожал плечами.

– Уже заживает, – ответил он.

– Я рада, – отозвалась она, так легко оставив эту тему, что Седрик сразу понял – у нее на уме что-то другое.

Взгляд Элис блуждал по тесной каюте, задержавшись на полу близ постели, как будто она что-то искала. Тревога встрепенулась в Седрике и змеей скользнула по животу. Элис заходила сюда в его отсутствие, это ясно. Это она прибралась в каюте. Не нашла ли она тайник с кровью дракона? Нет. Не может быть. Если бы она заподозрила его в подобной подлости, то немедленно обвинила бы. Тут что-то другое… Он ждал.

– Седрик… – заговорила она, совершенно ошеломив его, – Гест меня любит?

Элис задала этот нелепый вопрос с наивностью ребенка. И в голосе ее, так же по-детски, звучали тоска и страх. Седрик не мог понять, какого ответа она от него ждет.

– Не думаю, что об этом стоит спрашивать меня, – уклончиво начал он. – Гест ведь женился на тебе, верно? Разве он не дает тебе почти все, о чем ты просишь? Включая и это затянувшееся путешествие?

– Он дает мне все, что обязан дать. К чему обязывает его заключенная нами сделка. Гест дал мне имя и положение, деньги, которые я могу тратить по своему усмотрению, возможность посвящать все свободное время старинным свиткам. У меня есть красивая одежда, отличный повар, прекрасно обставленный дом. Я приветствую гостей Геста, когда он того желает. Я делаю все, чего он ожидает от меня. Я… я содействовала его попыткам зачать наследника…

До сих пор Элис прекрасно владела своим голосом и лицом. Но вдруг на последних, почти неслышных словах она скривилась, нос ее покраснел, а из глаз брызнули слезы. Внезапность этой перемены потрясла Седрика. За какой-то миг она превратилась из собранной и сдержанной Элис в какую-то незнакомку. Она съежилась в изножье его постели, закрыв руками лицо, и зарыдала шумно и горестно. И неудержимо, с нарастающей тревогой понял Седрик.

– Элис, Элис… – увещевал он, но она лишь рыдала все сильнее, содрогаясь всем телом.

Седрик сел, несмотря на боль во всех мышцах, и осторожно приобнял ее за плечи. Элис развернулась и приникла к его груди, дрожа от горя.

– В чем дело? – спросил он, страшась, что она вот-вот раскроет ему какую-то жуткую тайну. – Элис, что случилось? Что на тебя нашло?

Похоже, он сумел до нее достучаться. Наверное, Элис увидела в его вопросах разрешение рассказать о том, что настолько ее расстроило. Она чуть выпрямилась и нашарила в кармане платок. Тот оказался весь в пятнах и прорехах и скорее подходил уличному оборванцу из Джамелии, чем жене торговца. Но тем не менее Элис утерла им лицо, перевела дыхание и заговорила, глядя на горящую в подсвечнике свечу, но только не на Седрика:

– Сперва, когда Гест начал ухаживать за мной, меня смутили его намерения. Он был таким завидным женихом, просто находка. А я? Младшая дочь, не красавица, без перспектив и почти без приданого. Я даже злилась из-за того, что он оказывает мне знаки внимания. Я считала это каким-то пари или жестокой шуткой. Меня возмущало то, как он вторгается в мою жизнь и мешает работе. Но ухаживание продолжалось, и Гест был так обворожителен, что я убедила себя: мол, не только я увлечена им, но и он питает ко мне подобные чувства, хоть и скрывает их. – Элис сдавленно рассмеялась. – Что ж, скрывал он их превосходно и продолжал это делать все годы нашего брака. Он так ловко жонглировал словами, умел сказать такой комплимент, что все за столом улыбались, радуясь за меня, и одна я видела скрытую в его словах колкость. Всем остальным Гест показывал лишь красивый фасад. Перед друзьями и родными он разыгрывал внимательного, даже без памяти влюбленного супруга. Но со мной… – Она вдруг повернулась к старинному другу. – Может, дело во мне, Седрик? Может, я слишком многого жду? Может, все мужчины таковы? Мой отец бывал иногда нежным, иногда веселым и всегда оставался добр к матери. Или он только притворялся перед детьми? А когда они оставались наедине, становился холодным, грубым и жестоким?

В ее вопросе звучало такое искреннее недоумение, такое смятение, что Седрику показалось, будто он перенесся в пору их детства. Тогда Элис порой задавала ему подобные вопросы, уверенная, что он старше и больше знает о том, как устроен мир. Не подумав, Седрик взял ее за руку и тут же поразился самому себе. Почему его чувства к ней мечутся, словно флюгер? Именно Элис по большей части и виновата, что он оказался в этом безрадостном месте, на этой унылой посудине, а теперь еще и связан накрепко со слабоумной драконицей. Как же он может испытывать к ней сострадание?

Может, потому, что именно он по большей части и обрек ее на не менее безрадостный и унылый брак и накрепко связал с человеком, который испытывает к Элис примерно столько же приязни, сколько достается обычно паршивому псу?

– Гест не таков, как мы, – начал Седрик, подозревая, что никогда еще не был так близок к истине. – Я не знаю, любит ли он вообще кого-нибудь в том смысле, в каком обычно используют это слово. Гест, безусловно, ценит тебя. Знает, что в тебе заключена его надежда на рождение наследника.

Его запас уклончивых слов вдруг иссяк.

– Ох, Элис, – вздохнул он и снова приобнял ее за узкие плечи. – Нет. Гест тебя не любит. Он женился на тебе по расчету. Гесту нужна была жена, чтобы остепениться и обеспечить себе наследника. Его родители настаивали, чтобы он вел себя, как подобает порядочному сыну торговца. И благодаря тебе он мог соответствовать образу, не меняя прежних привычек. Прости меня. Он тебя не любит. И никогда не любил.

Седрик ожидал, что Элис снова разразится рыданиями. Он был готов утешать ее, как только сумеет. Но никак не думал, что она вдруг выпрямится и расправит плечи. Она тяжело вздохнула, но на глазах не выступило ни слезинки.

– Что ж… – пару раз шмыгнув носом, ровным тоном заключила она. – Значит, вот оно как. Как я и ожидала. Наверное, этого я и заслуживаю. Я заключила с ним сделку. И не устаю себе об этом напоминать. Может, теперь, услышав подтверждение из твоих уст, я поверю в это всем сердцем. И тогда решу, что мне с этим делать дальше.

Это звучало угрожающе.

– Элис, дорогая, вряд ли ты можешь что-нибудь предпринять. Только извлечь из своего положения наибольшую пользу. Вернись домой. Веди респектабельную жизнь. Продолжай свои занятия, добавь к записям все, что узнала в этом походе. Заведи ребенка или даже нескольких. Они будут любить тебя, как ты того и заслуживаешь.

– А я со всей любовью обреку их на такого отца, как Гест?

На это Седрик не нашелся с ответом. Он попытался представить Геста в роли отца – и не смог. Дети и едкий сарказм не сочетаются друг с другом. Изящество и вопящие младенцы? Надменная усмешка и пятилетка, дарящий папочке цветок? Седрика передернуло от одной мысли. Элис права, медленно признал он. Может, Гест и хочет ребенка, и нуждается в нем для продолжения рода. Но Геста в роли отца не нужно ни одному ребенку. И ни один ребенок такого не заслуживает.

Элис смахнула с покрасневших щек слезы:

– Что ж… Я не вижу выхода из своего затруднительного положения. Я обещала быть ему женой, делить с ним ложе, родить ему ребенка, если смогу. Я дала слово. Да, это была скверная сделка, но что мне делать? Подняться вверх по реке и исчезнуть навсегда?

В ее вопросе угадывалась едва ли не надежда, как будто Седрик мог одобрить подобную дикую фантазию.

– Это невозможно! – невольно вырвалось у него.

Элис ведь не могла знать, что он отвечает и на собственный вопрос. Седрик хотел сбежать почти так же сильно, как и она. Но в Дождевых чащобах им не место. Как бы непросто им ни жилось дома, здесь они чужие. Пусть он часто говорил себе, что не может вернуться, Седрик отчетливо сознавал, что не может и остаться здесь.

Элис понурилась, глядя в пол, почти как если бы потеряла там что-то. Когда она снова подняла на него взгляд, на ее обветренных щеках полыхал темный румянец.

– Я заходила к тебе в каюту, пока тебя не было. Когда задумывалась о том, что ты мог утонуть и мы никогда больше не увидимся. Мне было так стыдно, что я плохо о тебе заботилась. Я представляла себе сотни жутких вещей, которые могли с тобой случиться, как ты погиб или лежишь где-нибудь раненый, страдающий и одинокий… – Ее взгляд блуждал по лицу Седрика, задерживаясь на синяках. – Так что я прибралась у тебя и постирала одежду, решив, что если ты вернешься, то поймешь, как я переживала. И вот, когда я перестилала постель и… что это?

Седрик страшился того, что собиралась сказать ему Элис. Она явно нашла потайное отделение и пузырьки с кровью и чешуей. Но его застало врасплох потрясение на ее лице. Она придвинулась ближе, подняла руку. Седрик отпрянул, но она все равно коснулась его щеки. Ее пальцы скользнули по скуле, проследили линию нижней челюсти. Элис никогда еще не трогала его так и тем более не смотрела на него с таким ужасом.

– Смилуйся над нами, Са! – тихо ахнула она. – Седрик… на тебе растет чешуя.

– Нет! – яростно возмутился он. Отдернулся прочь от ее пальцев и сам потрогал лицо. Что он нащупал? Что это? – Нет, это просто обветренная кожа, Элис. Речная вода обожгла ее, а потом я долго пробыл под открытым небом… Это не чешуя! Я же не житель чащоб, с чего бы мне зарастать чешуей? Не говори глупостей, Элис! Не валяй дурака!

Элис молча смотрела на него, и на ее лице отражалась смесь ужаса и жалости. Седрик резко поднялся с постели, подошел к шкафу, достал зеркальце, перед которым брился. Он так и не побрился, вернувшись на баркас, вот ей и померещилось. Седрик внимательно посмотрел в зеркало, поднеся свечу поближе, и снова ощупал челюсть. Кожа на этом месте загрубела. Просто обветрилась.

– Мне надо побриться. Вот и все. Ну ты меня и напугала, Элис! Что за ерунда. Сейчас я слишком устал, но утром побреюсь и смягчу кожу лосьоном. Вот увидишь. Чешуя. Скажешь тоже!

Элис все так же смотрела на него. Седрик встретился с ней взглядом, приглашая поспорить. Она поджала губы и даже прикусила, но затем покачала головой.

– Я страшно устал, Элис. Уверен, ты понимаешь.

«Просто уйди. Пожалуйста».

Ему хотелось внимательнее рассмотреть лицо, но только не у нее на глазах.

– Я знаю, что ты устал. Прости. Что ж, я уже поговорила обо всем, кроме того, что меня сюда привело. И я не знаю, как лучше к этому подобраться, если не прямо. Седрик… Перед тем, как мы покинули Удачный, когда мы еще только готовились к поездке… Гест не передавал для меня никакого подарка? Что-нибудь на память? Может быть, что-то, что ты должен был отдать мне во время пути?

Седрик уставился на Элис, искренне сбитый с толку. Подарок ей на память от Геста? Да что ей взбрело в голову? Гест не из тех, кто дарит кому-то сувениры, а тем более людям, которые так недавно и всерьез его рассердили. Седрик не произнес этого вслух. Он лишь покачал головой, сначала легонько, а затем, когда она сощурилась, с подозрением глядя на него, уже решительней.

– Нет, Элис, – добавил он. – Он ничего через меня не передавал. Клянусь.

– Седрик… – настаивала она, тоном умоляя его отбросить притворство. – Может быть, он велел тебе не говорить мне или не отдавать это до тех пор, пока я… даже не знаю… пока я не оправдаю каких-то его надежд или… не знаю. Седрик, будь со мной откровенен. Я знаю о медальоне. Я нашла его, когда заправляла постель. Медальон с портретом Геста внутри. Медальон, на котором написано: «Навсегда».

При первом же упоминании о медальоне сердце Седрика запнулось и пустилось вскачь. Закружилась голова, перед глазами замелькали черные пятна. Медальон. Как он мог так сглупить, оставив медальон там, где его мог увидеть кто угодно? Заказав портрет, Седрик пообещал себе всегда носить его на себе, чтобы тот каждый миг напоминал ему о человеке, так сильно изменившем его жизнь. Навсегда. Это слово он выгравировал на крышке медальона. Маленького золотого медальона, за который заплатил из собственного кармана. Который сам подарил себе на день рождения. Какой глупый, бессмысленный, до смешного уместный поступок!

Теперь же его молчание слишком уж затянулось. Элис смотрела на него, и в ее глазах горело болезненное и неохотное торжество.

– Седрик! – снова окликнула его она.

– А, этот медальон…

Ложь, ему срочно нужна ложь… Какое-то оправдание, какая-то причина владеть подобной безделушкой…

– На самом деле он мой. Это мой медальон.

Слова вырвались так легко. И повисли в тишине комнаты, несомненные и необратимые. Все вокруг замерло. Седрик не смотрел на Элис. Если она и продолжала дышать, он этого не слышал. Но сам он дышит? Медленно, неглубоко. Можно ли отменить мгновение? Седрик желал, чтобы его не было, старался вернуть все обратно своей неподвижностью.

Но Элис заговорила, обращая в реальность то, что он произнес секунду назад, самыми ненавистными словами на свете.

– Седрик, – пролепетала она, – я не понимаю…

– Разумеется, – ответил он легко, даже бойко, как будто это признание ничего не значило для него. – Мало кто понимает. И в последнее время, должен признаться, я и сам едва понимаю. Гест? Гест и «Навсегда» в одном медальоне? Какое нелепое сочетание!

Он засмеялся, но смех рассыпался острыми осколками. Движимый непонятно чем, Седрик сунул руку в сверток, служивший ему подушкой, и вытащил медальон:

– Вот. Можешь взять себе, если хочешь. Подарок скорее от меня, чем от Геста.

– Так ты… я не понимаю, Седрик. Ты его заказал? Заказал, чтобы отдать мне? Но Гест не мог об этом не знать. Он же позировал для портрета. Должен был, ведь портрет настолько похож!

Седрик решительно щелкнул замком и открыл медальон. Гест уставился на них обоих, язвительно радуясь тому, как изуродовал их жизни, и многолетней дружбе, пошедшей прахом от одного его прикосновения.

– О да, он позировал, – признал Седрик, глядя Гесту в глаза. – Я заказал этот портрет Роллею. Это обошлось весьма дорого, а Роллея вполне оправданно оскорбило то, с каким презрением Гест отнесся к сеансам и к законченному портрету. Договаривались, что он придет шесть раз, по вечерам, после заката, во вполне укромное место. Но явился он лишь дважды. Роллей хотел показать ему миниатюру, прежде чем вставлять в медальон. Гест даже не пожелал взглянуть и поблагодарить художника за прекрасную работу. Все делал я. И если Роллей не был любезен – что ж, я не могу его винить. Гест держался с ним так высокомерно и желчно. И еще заявил художнику, что тому лучше не распространяться ни о позировании, ни о портрете, если он не желает неприятностей.

По ходу своей речи Седрик время от времени поглядывал на Элис. Она сидела рядом, веснушчатая и некрасивая, буйные рыжие волосы предоставлены сами себе. Пряди выбились из-под вколотых шпилек и завились кольцами вокруг обветренных щек и лба. Одежда чистая, но поношенная. Блузка начала обтрепываться по швам. Она выглядела примерно так же, как прежде, когда Гест женился на ней: дочь старинной, но обедневшей удачнинской семьи средней руки. А в глазах Элис читалось только недоумение, без малейшей искры подозрения, о чем он ей толкует.

– Я не понимаю, зачем бы тебе платить за его портрет, Седрик, не говоря уже о миниатюре для медальона. Если ты хотел подарить…

– Элис, как ты можешь оставаться такой наивной в твои-то годы? Позволь, я скажу прямо. Я люблю твоего мужа. Я любил его долгие годы, еще до того, как он решил жениться, чтобы выглядеть благопристойно. Теперь тебе ясно?

Элис начала понимать. Алая краска постепенно заливала ее лицо, а глаза округлялись от потрясения и ужаса. Седрик не стал дожидаться неизбежных расспросов.

– Да. Мы любовники. Когда мы ездили за море, когда бывали в других странах, даже у вас дома, после того как ты засыпала, мы делили с ним постель. Для меня никогда не существовало никого другого. Только Гест. Навсегда, думал я, когда как дурак заказывал для себя этот проклятый медальон. Вот. Возьми, если хочешь. «Навсегда» и все такое. Жаль, что не могу отдать тебе вместе с ним и Геста. Но я почему-то сомневаюсь, что он когда-либо мне принадлежал, чтобы я мог оставить его себе или отдать.

Элис смотрела на медальон так, словно Седрик держал на руке свернувшуюся змею, а не драгоценную безделушку. Он наклонил ладонь, и украшение соскользнуло на постель между ними. Седрик слегка дрожал. Много раз за эти годы он представлял себе миг подобного признания, но даже не подозревал, что это случится вот так. Что они будут сидеть бок о бок на одной постели в сумрачной каморке, окаменев от горя. Он думал, что при этом будет присутствовать Гест, что они вместе обо всем расскажут Элис, прежде чем он похитит мужа из ее жизни. Седрик ждал криков, гневных угроз и летающих по комнате предметов, пощечин и рыданий. Но Элис сидела, потрясенная предательством и многолетним обманом, пересматривая всю свою жизнь и отношение к нему, и молчала. Она чуть покачнулась, словно дерево под ураганным ветром, и Седрик на миг испугался, что она сейчас потеряет сознание.

– Вы с Гестом… – наконец неловко выговорила Элис. – Вы любите друг друга. Он тебя обнимает, целует, ласкает. Об этом идет речь?

Она коснулась свернутой цепочки от медальона и отдернула палец, как будто ее обжег холодный металл. А Седрика обжег ее вопрос.

До сих пор он оставался странно спокоен. Он сумел рассказать ей главную тайну своей жизни, не проявляя чувств. Но теперь слезы прорвали плотину, заволокли глаза, а горло перехватило так, как будто его душили невидимые руки.

– Я любил его. Вряд ли он все еще любит меня. Если вообще когда-то любил.

Седрик уронил голову на руки, и слезы хлынули. Он думал, что уже открыл Элис самую сокровенную тайну. Ничего подобного. Самую сокровенную тайну своей жизни он только что произнес вслух, впервые признавшись в ней себе самому.

Элис поднялась с постели. Сейчас она ударит его, назовет теми самыми словами, каких он боялся с самого детства. Седрик ждал.

И вдруг рука Элис неуверенно коснулась его головы и погладила по волосам – так ласкала его мама, когда он был совсем маленьким.

– Мне так жаль тебя, Седрик. Я рассержена и обижена; я никогда бы не подумала, что ты способен на подобный обман и предательство нашей дружбы. Но прежде всего мне жаль нас обоих. Особенно тебя. Как ты мог полюбить такого человека? Что за пустая трата твоих чувств… Посмотри, как она разрушила обе наши жизни. Рядом с Гестом никто из нас не может быть счастлив. Но я сомневаюсь, что его это хоть немного заботит.

Седрик не сумел вымолвить ни слова. Он не отрывал лица от ладоней, не мог даже пробормотать извинения. Элис вышла из каюты. Она забрала с собой принесенную свечу, и с ее уходом света сделалось вдвое меньше. Дверь захлопнулась наглухо.

Седрик рухнул на постель. Вот оно. Все кончено.

Он только что уничтожил последнее светлое чувство в своей жизни. Его дружбу с Элис разбило вдребезги то, что они с Гестом ей причинили. Теперь он со стыдом вспоминал, как сам присоветовал любовнику этот брак, хоть и был тогда навеселе. Еще больше его удручало то, что он позволил Гесту довести дело до конца. Чего ему стоило все предотвратить? Разок навестить Элис и потихоньку рассказать об истинных намерениях Геста? Разумеется, тогда пришлось бы сознаться и в том, кто такой он сам. И возможно, это повлекло бы за собой неприятные последствия. Гест порвал бы с ним. Несомненно. И нашел бы способ опозорить его окончательно.

Почему Седрик лишь теперь смог признать, насколько безжалостен его любовник? Если б сейчас он снова на час оказался в обществе Геста, если бы тот мимоходом приобнял его за плечи, пригласил на ужин, повел в театр, угостил вином – неужели он все позабыл бы и простил? Когда Гест полностью сосредоточивался на Седрике, когда вдохновенно метался по незнакомому городу в поисках развлечений и проказ, тогда юноше казалось, будто он владеет миром. Составить Гесту компанию в ночь буйных забав – ничего более воодушевляющего, головокружительного и веселого Седрик не мог себе представить. Даже сейчас, в глубинах отчаяния, горькая улыбка тронула его губы, стоило ему вспомнить о тех вечеринках.

Рука об руку с Гестом, в окружении роскошно одетых приятелей, они брали приступом питейные заведения и театры от Калсиды до Джамелии. Когда Гест желал, он мог обаять самого несговорчивого хозяина таверны, чтобы тот не закрывался и задержал музыкантов еще на часок. Обходительно улыбаясь и соря деньгами, он добывал лучшие столики, лучшие места в театре, лучшие куски мяса и лучшие вина. И люди всегда радовались, угождая ему. Люди, которые видели его только на публике, считали Геста обворожительным, любезным и остроумным. И положение его особого, избранного спутника означало, что тебя станут превозносить и чествовать заодно с Гестом.

Улыбка медленно сошла с лица Седрика, оставив одну горечь. Никогда больше. Никогда больше его не станут публично восхвалять вместе с Гестом.

Никогда не будут унижать и топтать наедине, заставляя расплачиваться за недавние радости.

Эта мысль должна была его подбодрить. Но вместо этого Седрик попытался вообразить жизнь без Геста. Он представил, как вернется в Удачный и выяснит, что его отлучил от дома Гест и осуждает Элис. Расскажет ли она другим? Ужас разинул пасть, чтобы поглотить его, но следом пришло жестокое утешение. Нет, Элис смолчит. Она не сможет рассказать, не признавшись в том, что ее обманули, а ее брак с самого начала был ложью. Если она проговорится, то потеряет все: свою библиотеку, ученые занятия, положение в обществе. Элис придется вернуться к отцу, жить на грани нищеты, и все ее знакомые будут либо жалеть ее, либо потешаться над ней.

Та же участь будет ждать и его, если Элис все расскажет.

Но даже если и не станет, он опасался, что будет немногим лучше. Теперь Седрик был почти уверен, что Гест и так собирался его бросить. Вернувшись, он, скорее всего, обнаружит, что ему уже подыскали замену. Ему тоже придется смиренно приползти в отчий дом и уповать, что его примут и дадут работу. Зажиточные приятели Геста, привечавшие Седрика раньше, не сразу начнут им пренебрегать. Но он не сможет вращаться в их кругах на равных, а как только они поймут, что он лишился расположения Геста, лишь немногие захотят знаться с ним и дальше. За годы их общения недовольство Геста разорвало не одно их знакомство и даже дружбу. Еще одна отвратительная грань его характера, которую Седрику до сих пор удавалось не замечать. И вот теперь она обратится к нему самому.

Нет. Возвращаться нет смысла. Незачем.

Седрик пал духом, вокруг сгустилось уныние. Даже в каюте как будто стемнело. Он закрыл глаза, прикидывая, хватит ли ему смелости покончить с собой. Однажды он уже представлял, как бросится в воду и пойдет ко дну, как будто стоит принять решение, и оно станет бесповоротным. Что ж, с тех пор он стал умнее. Оказавшись в воде, он начнет барахтаться. Сам того не желая, станет звать на помощь.

И я приду и спасу тебя. Снова.

Вместе с коснувшейся сознания мыслью Седрика охватило теплое чувство. Беспричинные умиротворение и довольство нахлынули и заполнили его до краев, словно горячий чай – глиняную кружку. Седрик немного посопротивлялся, пытаясь вернуться к страданиям. А затем, будто пламя пробежало по фитилю и озарило все вокруг, внезапно спросил себя, зачем так цепляется за свои горести. И расслабился. Любовь его драконицы переполняла его, согревая и вытесняя былую боль.

Вот так. Видишь? Все у нас будет хорошо. У нас обоих.

– Старина, я хотел бы перекинуться с тобой парой слов наедине.

Лефтрин оторвал хмурый взгляд от кружки с кофе. Эту гущу он доливал кипятком уже второй раз, так что напиток получился слабым и горьким. Капитан подумывал выплеснуть его за борт, но напомнил себе, что даже это лучше обычной горячей воды. Он повернулся к старому другу.

– Найти укромное место будет нелегко, – заметил Лефтрин.

Они с Карсоном оба окинули взглядом палубу Смоляного. Хранители и члены команды болтали друг с другом небольшими компаниями. Харрикин, Сильве и Скелли сидели поджав ноги на крыше надстройки. Скелли показывала на звезды и что-то рассказывала. Бокстер с Кейзом валялись на палубе ничком и боролись на руках. Алум с Нортелем следили за честностью поединка, а Джерд просто смотрела и улыбалась. Грефт хмуро стоял рядом с ней. Он шевелил губами и потирал челюсть, как будто она болела. В последнее время овал его лица менялся, – должно быть, перемены доставляли ему неудобства.

Позади хранителей капитан заметил Сварга с Беллин: они опирались на борт, склонившись головой друг к другу, и о чем-то беседовали. Лефтрин снова и снова обшаривал взглядом палубу в поисках тихого уголка, но не находил.

– Тогда пойдем ко мне в каюту, – предложил он вполголоса.

Карсон последовал за ним. Капитан зажег на камбузе свечу и повел друга к себе.

– Так в чем же дело? – спросил Лефтрин, закрыв за ними дверь.

Он воткнул свечу в подсвечник и присел на койку. Карсон с суровым видом опустился на стул у штурманского стола. Затем тяжко вздохнул:

– Джесс мертв. Хочешь верь, хочешь нет, но его убили Седрик и Медная. По словам Седрика, ему пришлось убить Джесса, потому что тот намеревался расчленить его драконицу и продать в Калсиде.

– Седрик убил Джесса? – переспросил Лефтрин с нескрываемым изумлением.

Он был твердо уверен, что сделал это сам. То, что этот мерзавец оправился от побоев и уцелел в волне, казалось едва ли не чудом. И все ради того, чтобы потом погибнуть от руки хлыща из Удачного и полоумной драконицы?

– Они с драконицей твердят об этом в один голос.

– Не пойми меня неправильно, – попытался подобрать слова Лефтрин, – этот человек заслуживал смерти, как никто другой. Просто мне кажется невероятным, что Седрик мог с ним справиться, не говоря уже о том, чтобы вступиться за дракона…

Капитан не стал договаривать. Если охотника убил Карсон и по какой-то причине хочет приписать этот поступок Седрику – пусть знает, что Лефтрин не станет хуже о нем думать, даже если он признается.

– Все было кончено до того, как я туда добрался. От Джесса ничего не осталось, только немного крови в лодке Грефта. Драконица его съела.

– Что ж, подходящий конец, – негромко признал Лефтрин, силясь не улыбаться.

Не стоит рассказывать Карсону, что Джесс, скорее всего, и так был едва жив после драки, потому-то Седрик и сумел с ним справиться. Вот и все. Лефтрин вздохнул со смесью облегчения и удивления. Седрик закончил его работу. Пожалуй, надо будет сказать ему спасибо.

– Подходящий, поскольку Джесс оказался на борту для того, чтобы добыть драконью плоть. Верно? И ты об этом знал. Может, вы с ним даже договорились?

Тишина заполнила каюту, словно холодная вода – тонущее судно. Капитан не предвидел такого поворота. Карсон сидел спокойно, ожидая ответа. Лефтрин откашлялся и принял решение. Настала пора сказать правду.

– Вот как было дело, Карсон. Кое-кто припер меня к стенке и решил, что может требовать чего угодно. Мне сказали, что они пошлют с нами человека за частями драконьего тела для герцога Калсиды. Я на это не соглашался, но моего согласия и не требовалось. Поначалу я даже не знал, кто их человек. Даже опасался, что им можешь оказаться ты, из-за одной оброненной тобой фразы… Но затем, недавно, Джесс ясно дал мне понять, что на калсидийцев работает он и ждет от меня помощи.

Карсон сидел неподвижно, слушая, как только он и умел. Охотник медленно кивал, давая Лефтрину время подумать и выбрать, как лучше изложить всю историю.

– Перед самым ударом волны я был на берегу и пытался вышибить из Джесса дух. И до сих пор был уверен, что мне это удалось или, может, волна завершила дело вместо меня. Так что я весьма удивлен, что это оказался Седрик. Но честно признаюсь, я рад, что все закончилось.

– И все? Ты вовсе не собирался убивать дракона и продавать в Калсиду?

Лефтрин покачал головой:

– Карсон, я много чего натворил в жизни, и не все из этого было хорошими делами. Но я никогда бы не предал вот так Дождевые чащобы.

– И Элис? – уточнил Карсон, глядя другу в лицо.

– И Элис, – подтвердил Лефтрин.