Результаты президентских выборов 2016 года в США повергли мир в шок. В острейшей борьбе застройщик-миллиардер, предприниматель и бывшая звезда телевизионных реалити-шоу Дональд Трамп одолел юриста Хиллари Клинтон, в прошлом госсекретаря, сенатора и первую леди страны, которой предсказывали победу практически все опросы общественного мнения. Предвыборная гонка привела и без того значительную поляризацию американского общества на порог открытого противостояния. Данные проводившихся в день выборов экзитполов показали колоссальные расхождения в вопросах, в частности, внешней и иммиграционной политики, существующие между группами населения, различающимися между собой по классовым, расовым, гендерным, возрастным и религиозным признакам, а также по уровню дохода и образованности. По данным исследовательского центра Pew Research, 50 % демократов и точно такое же число республиканцев говорили, что буквально «боятся» членов другой партии. Миллионы одних американцев не допускали и мысли о президентстве Трампа, а миллионы других приводила в ужас идея, что их президентом может стать Клинтон. На предвыборных митингах сторонники Трампа то и дело скандировали «За решетку ее!»; приверженцы Клинтон клялись, что в случае избрания Трампа эмигрируют. В итоге оба кандидата породили беспрецедентный уровень взаимной неприязни между различными группами населения страны, вдребезги разбивший иллюзию пятидесяти «соединенных» штатов.

Почему американцы настолько разобщены? Уже несколько десятилетий политологи, обозреватели и академическая наука пытаются понять, что именно раскалывает Америку. Еще в 1992 году рупор консервативной части общества Пат Бьюкенен в ходе своей президентской кампании уподобил неизлечимую разобщенность Америки «войне культур» между консерваторами и прогрессистами. Другие называли целый ряд возможных коренных американских разногласий: городские против сельских, красные против синих, верующие против неверующих, универсалисты против мультикультуралистов, популисты против элит и далее в том же духе. Все эти ценные наблюдения и частичные объяснения тем не менее не дают полной картины происходящего и не говорят о том, почему эти разногласия существуют вообще.

В основе многих из этих противоречий лежит дилемма «жесткость – свобода». Этот простой подход позволяет охватить американские культурные различия во всей их невероятной сложности и глубине. Более того, он указывает на их истоки – исходные условия образования и экологию каждого из пятидесяти штатов, сохраняющиеся и по сей день. Жесткостью и относительной свободой можно также объяснить целый слой различий между американскими штатами, которые казались ранее не связанными между собой. Рубеж «жесткость – свобода» объясняет, в частности:

Как нация иммигрантов, Соединенные Штаты были изначально предрасположены к тому, чтобы стать страной с относительно свободными порядками. Америка действительно была самым настоящим плавильным котлом, где смешивались самые разнообразные культуры иммигрантов, единых лишь в своей тяге к приключениям, независимости характера и жажде свободы. Страна, отделенная от других континентов двумя океанами, наделена богатыми природными ресурсами и на протяжении своей истории почти не подвергалась угрозе вооруженного вторжения извне. Таким образом, Соединенные Штаты могли в принципе позволить себе роскошь диспозитивных законов и нестрогих наказаний.

Тем не менее на фоне этой общей снисходительности факторы жесткости то и дело давали о себе знать на протяжении всей американской истории. Чтобы дать количественную оценку уровням жесткости и свободы всех пятидесяти штатов, мы с Джессом Харрингтоном прошерстили материалы научных исследований и архивы Смитсоновского института, чтобы получить данные по каждому штату с начала XIX века, касающиеся, в частности, мер наказания, государственных запретов, культурных обычаев и экологических и исторических событий. Картина, которую мы получили (и описали в публикации в «Трудах Национальной академии наук»), оказалась весьма красноречивой.

Возьмем, к примеру, различия в суровости наказаний между штатами. По сравнению с Аляской и Мэном в Индиане и Техасе намного чаще применяют телесные наказания к школьникам, казнят значительно большее число преступников и намного суровее карают за хранение марихуаны. Только в 2011 году в техасских школах были выпороты розгами или отшлепаны более 28 тысяч учеников. При этом в некоторых государственных школах Индианы ученики под страхом отстранения от занятий обязаны соблюдать строгий дресс-код – никаких футболок, джинсов или незаправленных рубашек.

По этому пути «нормотворчества» идут и другие штаты: с 1998 года в Алабаме существует уголовная ответственность за секс-игрушки, в 1963 году в Оклахоме запретили татуировки (и вновь разрешили лишь в 2006-м), а прилюдно выругавшись в Миссисипи, можно получить стодолларовый штраф. В Кентукки и Юте больше ограничений на брак и гораздо больше локальных запретов на торговлю спиртным, чем в Калифорнии и на Гавайях. По образу и подобию стран с очень незначительным этнокультурным многообразием ведут себя и некоторые из пятидесяти штатов. Еще с середины XIX века в таких штатах, как Монтана, Северная Дакота и Западная Вирджиния, живет намного меньше иностранцев по сравнению, например, с Невадой, Нью-Джерси и Калифорнией.

Эти различия – не обособленные тренды. Результаты наших исследований показывают, что все эти показатели взаимоувязаны. В штатах, где у детей больше шансов подвергнуться физическому наказанию в школе, – чаще применяется смертная казнь, больше ограничений на спиртное, суровее взгляды на брак, меньше иностранцев и т. д. Это более строгие штаты – штаты-законодатели. В то же время в штатах с более мягкими мерами наказания меньше ограничивают торговлю спиртным и снисходительнее относятся к браку, а иностранцев в них больше. В них больше послаблений, это более свободные штаты-правонарушители.

Карта Соединенных Штатов в координатах «жесткость – свобода» показана на рис. 5.1. К наиболее жестким штатам страны относятся, в частности, Миссисипи, Алабама, Арканзас, Оклахома, Теннесси и Техас. На другом краю спектра располагаются Калифорния, Орегон, Вашингтон, Невада, Мэн и Массачусетс. Где-то посередине находятся Делавэр, Айова, Айдахо, Небраска, Флорида и Миннесота. Из этой расстановки вытекает региональная закономерность: Юг – самый жесткий, Запад и Северо-Восток – самые свободные, а Средний Запад – посредине. Оценки каждого штата по шкале «жесткость – свобода» приведены в табл. 5.1.

Как и в случае с миром в целом, взгляд с позиций дилеммы «жесткость – свобода» представляет собой новый подход к пониманию культуры, сложившейся в пределах Соединенных Штатов. Уровни жесткости и относительной свободы штатов не совпадают с преобладанием в них коллективизма (акцента на семейные узы) или индивидуализма (акцента на самодостаточность). На деле все штаты распределяются по четырем квадрантам: коллективизм и жесткость (например, Техас), коллективизм и относительная свобода (Гавайи), индивидуализм и относительная свобода (Вермонт) и индивидуализм и жесткость (Канзас). Схожим образом налицо связь между жесткостью и консерватизмом, с одной стороны, и мягкостью и либерализмом – с другой, хоть это разные понятия. Консерватизм указывает на приверженность человека традиционным ценностям и часто проявляется в виде сопротивления переменам, тогда как жесткость характеризует состояние культуры и указывает на строгость социальных норм среды. Несмотря на то что в жестких штатах или странах больше консерваторов, а в более свободных больше либералов, и там и там более чем достаточно и одних, и других.

Кстати, мы настолько привыкли называть штаты США «красными» или «синими», что забываем, насколько поверхностным является такой ярлык по отношению к особенностям конкретного штата. Возьмем три штата, проголосовавшие на президентских выборах 2016 года за Хиллари Клинтон, – Гавайи, Иллинойс и Вирджинию. Гавайи – более свободный, Иллинойс в целом уравновешенный, а Вирджиния – жесткий штат. Ниже мы убедимся, насколько велики культурные различия между этими союзниками по выборам. Объединить их в группу по признаку партийных симпатий значило бы сильно исказить их внутренние свойства. Изобразив карту Америки в оттенках жесткости и свободы, а не в партийных цветах (красном республиканском и синем демократическом), мы начинаем замечать скрытую логику их различий и особенностей.

Родом я из Нью-Йорка, но вот уже двадцать лет живу в столице государства – Вашингтоне. Приехав в родной Нью-Йорк, я без проблем встраиваюсь в местную жизнь с ее бешеным темпом, прилюдными демонстрациями ненависти и любви и привычкой перебегать на красный даже за руку с детьми. Однако подобный настрой может сослужить мне плохую службу, когда я оказываюсь в других штатах. Если в Канзасе я стану переходить улицу, не дождавшись зеленого, то наверняка услышу вслед неодобрительный ропот. Поехав с детьми кататься на лыжах в чистенький Парк-Сити в штате Юта, я могу не опасаться услышать чей-то мат или истерику, а если я захочу выпить бокал вина в ресторане, то, согласно законам штата, буду обязана заказать себе и еду. Я прихожу в полное изумление от любезности и приветливости, с которыми встречаюсь на Юге, и мне стоит больших трудов удерживаться от привычного нью-йоркского «Чего?». Иногда кажется, что в некоторых штатах живут выходцы с Марса, а в других – с Венеры.

Я часто исходила из того, что в разных штатах и люди разные, но так ли это на самом деле? Оказалось, что это не просто мое интуитивное представление: проанализировав данные более чем полумиллиона человек, я установила, что личные качества, присущие людям из жестких и более свободных стран, заметны и у жителей жестких и более свободных штатов. Людям из жестких штатов более свойственна черта, которую психологи называют «сознательность», то есть дисциплинированность, соблюдение правил и стремление к порядку. Эти люди говорят о своей организованности, старательности и надежности и соглашаются с утверждениями вроде «Я считаю себя работником, на которого можно полагаться», «Я составляю планы и выполняю их» или «Я грамотно выполняю свою работу». В отличие от них люди из более свободных штатов описывают себя не такими сознательными. Они сообщают, что скорее безалаберны и не очень надежны (вполне себе откровенная самокритика!), и в большей степени готовы соглашаться с тем, что бывают «несколько небрежны», «неорганизованны» и «легко отвлекаются от дела». И это действительно так: как видно из рис. 5.2, люди в таких штатах, как Северная Каролина, Джорджия, Юта и Канзас, в целом более предусмотрительны, тщательны и дисциплинированны по сравнению с жителями более свободных Аляски, Мэна, Гавайев и Род-Айленда.

Помимо более заметной в жестких штатах личной дисциплины, на поверку оказывается, что в них выше уровень общественного устройства. На Юге, где расположились наиболее жесткие из штатов, преобладают строгий этикет, правила гостеприимства, церемонность и, самое главное, уважительность. Детей учат отвечать взрослым «Да, мэм» и «Да, сэр» и не перебивать. Согласно «Энциклопедии культуры Южных штатов» (да, таковая существует, и в ней более двадцати томов!), приметы Юга предостерегают детей от напастей, которые можно навлечь на себя, забыв о хороших манерах. Например, считается, что молодой человек, съевший за общим столом последний кусок, никогда не женится, а детей, которые поют во время еды, ждет беда. Приличное поведение – обязанность по умолчанию и для детей, и для взрослых. Сквернословие не одобряется. При входе в здание, подаче блюд и напитков, посадке в лифт и высадке из него действует безоговорочное «сначала дамы». Если выглядеть чересчур самодовольно, среднестатистический южанин решит, что вы «возомнили о себе». Одеваться прилично тоже обязательно. Даже на футболе нередко можно видеть южных дам в жемчугах и нарядных платьях и джентльменов в блейзерах и чиносах.

Южанин может счесть невежливость личным оскорблением, требующим самого сурового наказания. Кстати говоря, психолог из Иллинойского университета Дов Коэн доказал, что оскорбления в буквальном смысле берут южан за живое, использовав для этого гормональные показатели. В его опытах ассистентам поручалось оскорблять мужчин-северян и мужчин-южан в лабораторных условиях (обзывая их почем зря, например «ты, мудачина»). Южане реагировали более резким скачком уровня гормонов – кортизола, указывающего на стресс, и тестостерона, вызывающего агрессию в ответ на угрозу. Так что нет ничего удивительного в том, что на Юге народ старается в принципе избегать такого рода грубостей.

Как уроженка Нью-Йорка, я на собственном печальном опыте убедилась, что грубить окружающим на строгом Юге – дело рискованное. Мы с моим тогдашним бойфрендом, а ныне мужем ехали по федеральной трассе 95 в Южной Каролине. Какая-то машина с местными номерами сначала перестроилась, а потом резко сбавила скорость прямо перед нашим носом. Мой Тодд дал по тормозам и обошел ее слева, попутно показав водителю средний палец. Погоня за нами продолжалась несколько километров, пока Тодд не заметил на противоположной стороне трассы пятачок для отдыха и не пересек разделительную полосу, чтобы уйти от преследования. К нашему ужасу, обиженный водитель сделал то же самое. На пятачке он подъехал поближе, вышел из машины, наорал на нас и потребовал извинений. Вняв моим мольбам, Тодд в конце концов уступил, и, с облегчением выдохнув, мы покинули место происшествия.

Как мог один какой-то жест привести к такой опасной ситуации? С точки зрения таких, как я, ньюйоркцев, показывать средний палец, может, и грубо (ну ладно, ладно, действительно грубо), но это происходит сплошь и рядом. На самом деле, как отмечал журнал Village Voice, ньюйоркцы известны своим «эпатирующим настроем показывать средний палец всем подряд». Бытовая невоспитанность тоже в порядке вещей. У себя в Нью-Йорке мы и бровью не поведем, если кто-то пролезет без очереди, толкнет прохожего и не извинится или начнет орать на всю улицу. Ньюйоркцы говорят так громко, что в большинстве поездов северо-восточного направления железнодорожной компании Amtrak сейчас есть вагоны, в которых вообще запрещено разговаривать. Однако с применением этого правила есть проблемы. «Хамство нарушителей тишины в этих вагонах со всеми их звонящими сотовыми и пищащими музыкальными девайсами просто поражает», – пишет в New York Times постоянный пассажир Алан Либерман. Нахальство ньюйоркцев усугубляется тем, что невежливость заразительна. Психолог Тревор Фолк и его коллеги из Университета Флориды доказали, что если вам грубят или вы просто видите невоспитанность других, то, скорее всего, и сами будете вести себя невежливо.

Наверное, невоспитанность в Нью-Йорке обычное дело, но мы такие не одни. Интернет-сайт TheTopTens провел опрос нескольких тысяч своих посетителей на тему самых невежливых штатов США. Результаты оказались весьма показательны: без каких-либо исключений самыми грубыми были более свободные штаты, а не жесткие. На первом месте из «самых невежливых» был Нью-Йорк, за которым следовали Массачусетс и Нью-Джерси. Наименее невежливыми оказались такие жесткие штаты, как Северная Каролина, Арканзас и Вайоминг.

Дисциплинированность людей из жестких штатов выражается отнюдь не только в их более уважительной манере поведения. Так же, как и жители более жестких стран, жители жестких штатов намного успешнее управляют своими поступками. Так, проанализированные мной данные агентства кредитных историй TransUnion говорят о том, что жители более свободных штатов больше обременены долгами, чем жители жестких, причем по всем категориям проблемных задолженностей – будь то автокредиты, образовательные кредиты, кредитные карты или счета за медицинские и коммунальные услуги. По сравнению с более свободными Род-Айлендом, Колорадо и Нью-Гэмпширом в более жестких Западной Вирджинии, Миссисипи и Юте значительно меньше запойных пьяниц и наркоманов (без учета употребляющих опиоиды). При этом в более свободных штатах весьма снисходительно относятся к алкоголю и психоактивным веществам. Сегодня рекреационное использование марихуаны официально разрешено в девяти штатах: Аляске, Калифорнии, Колорадо, Мэне, Массачусетсе, Орегоне, Вашингтоне, Вермонте и Неваде. Все эти штаты относятся к числу более свободных. Калифорния заслужила прозвище «американской житницы дури»: предприимчивые фермеры засевают каннабисом целые поля своих хозяйств. А в штатах Вашингтон, Колорадо и Айдахо даже пришлось заменить знаки обозначения километров «420» на «419.99», поскольку первые постоянно воровали в ознаменование Национального дня травки (20 апреля)!

На национальном уровне соблюдение социальных норм обеспечивается строгим контролем: соседей ли по району, полиции или даже служителей Господних, и все это вместе взятое заставляет людей чувствовать ответственность за свои поступки.

Так же происходит и на уровне штата. По сравнению с более свободными Калифорнией, Нью-Джерси и Невадой в Миссисипи, Южной Дакоте и Алабаме сельского населения больше, а мобильность жителей ниже. Сочетание большого числа сельских поселений с низкой мобильностью дает интересный культурный эффект: будьте уверены, что соседи и знакомые прекрасно осведомлены обо всех ваших делах и, возможно, имеют твердое мнение на сей счет. В таких небольших, сплоченных местных общинах соседское око не дремлет. Как пишет журнал Southern Living, в небольших городках люди обычно знают, кто из подростков пошел на свидание и с кем, кто из соседей сделал крупную покупку и даже кого нанял в новые помощники местный автослесарь. Оказывается, у фабрики слухов есть важная социальная функция. Тысячелетиями она содействовала познаванию культуры: как пишет психолог Эрик Фостер, на слухах мы учимся, «как себя вести – что можно делать, а чего нельзя». Кроме того, слухи служат неформальным механизмом контроля. В городках, где дурная молва распространяется мгновенно, боязнь ославиться может удерживать от плохих поступков и помогать взаимодействию с окружающими.

Соседские пересуды не единственная сила, надзирающая за порядком в сообществах более строгой культуры. Мы установили, что в жестких штатах обычно больше полицейских и сотрудников правоохранительных органов, а граждане в целом согласны, что полиция должна применять строгие меры поддержания общественного порядка, в том числе и силовые. Кроме того, в жестких штатах выше процент местных жителей, приговариваемых к тюремному заключению. Напротив, в преимущественно городских местностях с высокой мобильностью населения, что характерно для более свободных штатов, можно ежедневно встречать тысячи людей по дороге на работу и обратно, оставаясь относительно неизвестным и без особого внимания к себе со стороны соседей. В более свободных штатах выше и другие показатели социальных болезней, таких как разводы, неполные семьи и даже бездомность.

Помимо контролирующих поведение членов общины полиции и соседей есть еще и высшие силы, которые, бесспорно, играют в жестких штатах огромную роль. Среди жителей жестких штатов заметно больше верующих – например, в Канзасе это 80 % населения. В принадлежащих к числу наиболее религиозных штатов Миссисипи и Южной Каролине христианство исповедуют 83 и 78 % взрослого населения соответственно. На Юге повсеместно распространены «мегацеркви» с двумя тысячами и более прихожан (на первом месте – церковь Лэйквуд в Хьюстоне, куда еженедельно приходят молиться более 50 тысяч человек) и нередки случаи проникновения христианского учения в государственные школы. В Техасе ученики могут записаться на факультативный курс, где преподается непосредственно библейская мораль. А для государственных школ Южной Каролины с 1995 года обязательна ежеутренняя минута тишины, когда дети должны молиться.

Похожим образом обстоят дела и в Юте, где 60 % населения составляют мормоны, придерживающиеся строгих правил в повседневной жизни. Чай и кофе не допускаются ни в коем случае. Под запретом добрачный секс, равно как и порнография, мастурбация и гомосексуализм. Воскресенье – день отдохновения, который полагается посвящать молитве; не разрешается работать, ходить по магазинам, заниматься спортом или любыми другими вещами, потворствующими земным соблазнам. Епископы лично беседуют с каждым взрослым мормоном, чтобы убедиться, что он соблюдает предписанный уклад и достоин войти в храм. Местные Комитеты укрепления веры членов общины (КУВЧО) играют роль своего рода разведслужбы – следят за каждым мормоном, чтобы выявлять потенциальных критиков церкви или ее руководства. Если факт публичной критики налицо, КУВЧО уведомляет об этом духовника диссидента, который может объявить его еретиком и отлучить от церкви.

Следствием всего этого являются своеобразные нравственные убеждения жителей жестких штатов, поддерживающие культуру соблюдения норм. В своей новаторской работе «Праведный разум» социальный психолог Джонатан Хайдт выделил пять базовых моральных установок: это забота об окружающих, справедливость, внутригрупповая лояльность, власть и нравственная неиспорченность. Различия в этих моральных установках определяются в первую очередь культурой. В жестких штатах больше полагаются на власть и испытывают большую лояльность к «своим», чем в свободных. Кроме того, в них больше стремятся вести достойный и праведный образ жизни – другими словами, к нравственной чистоте. Чистота означает отношение к своему телу как к храму пристойности, в котором нет места, скажем, употреблению наркотиков или добрачному сексу (который, что забавно, остается под запретом в Джорджии, хотя бы даже чисто формальным). Напротив, в ультралиберальном Сан-Франциско на бамперах автомобилей встречаются наклейки, гласящие: «Твое тело – храм, а мое – развлекательный комплекс». В жестких штатах люди говорят о своем черно-белом восприятии правильного и неправильного, тогда как в более свободных видят мир скорее в оттенках серого.

Невзирая на относительный беспорядок и проблемы с самоконтролем, у более свободных штатов (как и у более свободных стран) целый ряд преимуществ: открытость, креативность и гибкость. Изучив данные анкетирования более полумиллиона американских граждан, мы установили, что в более свободных штатах люди более склонны считать себя самобытными, любознательными, глубоко мыслящими и одаренными воображением – то есть всеми признаками личностного фактора «открытость» (рис. 5.3).

Поэтому неудивительно, что более свободные штаты являются очагами инноваций. Начнем с того, что в них на душу населения приходится значительно больше патентов на новые изобретения (рис. 5.4). Первый лазер построили в Калифорнии, первый портативный факс и микроволновку изобрели в Массачусетсе, первое электронное письмо отправили из Нью-Йорка, а стиральную машину впервые запатентовали в Нью-Гэмпшире. Все это более свободные штаты. В них придумали даже любимую многими игру во фрисби – идея кидаться друг в друга формами для выпечки пирогов коннектикутской компании Frisbie Pie родилась у студентов Йельского университета в 1871 году.

В более свободных штатах обнаруживается также и большее количество представителей творческих профессий на душу населения: артистов, художников, писателей и иллюстраторов. К тому же в них сильнее тяга к художественным впечатлениям – люди гораздо чаще посещают культурные мероприятия, читают больше художественной литературы и смотрят телепрограммы, посвященные искусству. Под влиянием творчества других люди наверняка становятся еще более открытыми и любознательными.

Кстати говоря, а в каких штатах живется веселее всего? Этим вопросом задались аналитики данных из онлайн-сервиса WalletHub, предлагающего помощь в ведении личных финансов. Они ранжировали все пятьдесят штатов по количеству мест проведения досуга (в частности, парков, торговых центров, кинотеатров, пляжей и национальных парков) и развлечений (баров, музыкальных фестивалей, казино и т. п.). Оказывается, выражение «Дай себе волю и веселись вовсю!» имеет научное обоснование. Самые веселые штаты относятся к числу самых свободных: это Невада, Колорадо, Нью-Йорк и Орегон. А самые невеселые – в высшей степени жесткие Миссисипи, Западная Вирджиния, Алабама, Кентукки и Арканзас. Здесь снова срабатывает дилемма «жесткость – свобода». В более свободных штатах меньше порядка и вежливости и налицо огромный список проблем в связи с недисциплинированностью, но зато живется в них веселее; в жестких же, возможно, и нет такого разнообразия развлечений, но больше порядка, учтивости и дисциплины.

Более свободные штаты не только веселее, они еще и более толерантны. В нравственных нормах более свободных штатов делается особый акцент на непричинении вреда другим людям, вне зависимости от их расы, языка, религии или убеждений. Интернет-сайт Daily Beast вывел оценку уровня толерантности для каждого из пятидесяти штатов, основанную на целом ряде показателей в диапазоне от количества преступлений на почве ненависти до веротерпимости. Полученные оценки во многом соответствуют нашему рейтингу «жесткие – свободные». Опираясь на данные анкетирования более двух тысяч американцев в тридцати восьми штатах, мы установили также, что в более свободных штатах люди больше склонны высказываться в пользу смешанных браков с представителями любых национальных меньшинств и более позитивно относятся к гомосексуалам.

Поскольку эти выводы следовали из опросов, где людям предлагалось прямо высказать свое мнение, вполне возможно, что некоторые из респондентов утаивали свои явные предубеждения. Однако мы получили аналогичные результаты, оценивая скрытую предвзятость психометрическим методом имплицитных ассоциативных тестов (ИАТ), где скрывать свои истинные мысли и чувства значительно труднее. ИАТ определяет наличие у человека неявных предубеждений людей на основе его реакций на разнообразные раздражители. Так, участникам тестирования предлагается молниеносно относить образы к «хорошим» или «плохим», а сами образы могут представлять собой различные слова (например, «радость» или «ужас») или картинки (например, «гомосексуалы» с однополой парой под ручку или «натуралы» с разнополой парой под ручку). Быстрое отнесение к категории «плохих» стигматизированных образов говорит о наличии скрытой предубежденности или сильных негативных ассоциаций в связи с определенной группой лиц. Мы проанализировали более трех миллионов случаев скрытой предубежденности американцев по отношению к чернокожим соотечественникам, престарелым, гомосексуалам и инвалидам и обнаружили, что уровень скрываемого негатива людей из более свободных штатов значительно ниже, чем у людей из жестких.

Это явное и неявное отношение к отличиям трансформируется в более высокий уровень равноправия в свободных штатах, который выражается, в числе прочего, в более высокой доле компаний, принадлежащих женщинам и представителям меньшинств, большей представленности меньшинств и женщин на госслужбе и большей юридической защищенности традиционно стигматизированных групп. Очевидным выводом из этого является то, что людям, в той или иной степени выпадающим из традиционной системы, лучше жить в более свободном штате. Например, в таких штатах значительно лучше организована помощь психически больным, что выражается в доступности лечения, специализированных программ обучения, рабочих мест и качестве страхового покрытия и его стоимости. В жестких штатах, напротив, дискриминация проявляется сильнее во всех отношениях. Комиссия по равным возможностям трудоустройства регистрирует значительно большее число случаев дискриминации в расчете на душу населения в жестких штатах, чем в свободных (рис. 5.5). Только в 2017 году в Массачусетсе было выявлено 470 случаев дискриминации (0,07 на душу населения), а в Миссури – 2144 (0,35 на душу населения), хотя эти штаты очень похожи по численности и демографии.

Так же, как и более свободные страны, более свободные штаты гостеприимнее к иммигрантам. В относительно жесткой Аризоне человек без документов на право проживания не сможет получить права или обучаться вождению по тарифам, предусмотренным для лиц, имеющих законные основания жить в штате. В то же время в соседней Калифорнии – более свободном штате, где живет огромное количество иммигрантов из Мексики, – эти блага доступны любому иммигранту, а губернатор штата Джерри Браун заявил, что радушный прием ожидает всех приезжих, вне зависимости от их правового статуса. Такое различие официальных позиций отражает расхождение в отношениях к чужакам. И действительно, опрошенные жители жестких штатов чаще говорили, что их штат – неподходящее место для иммигрантов. Такой негатив по отношению к чужакам переходит в более высокий уровень поддержки, которым в жестких штатах пользуются инициативы вроде «Покупай американское!» или меры по ограничению импорта.

Еще одним преимуществом более свободных штатов является гибкость. Северо-восточные штаты исторически были своего рода рассадником прогрессивных и нетрадиционных движений в диапазоне от трансценденталистов до унитарианцев и суфражисток. Как пишет известный историк Колин Вудард, нью-йоркский район Гринвич-Виллидж служил «центром притяжения для культурных революционеров любого пошиба: философов-анархистов, вольных поэтов, художников-кубистов, феминисток, геев, фрейдистов, сильно пьющих писателей, сексуально распущенных драматургов и музыкантов-оригиналов». На западе страны застрельщиком социальных перемен всегда выступала Калифорния. Наряду с Нью-Йорком и соседними штатами каждого из двух побережий страны этот самый многонаселенный штат Америки стоял у истоков культурной революции 1960-х и движения за права сексуальных меньшинств. Напротив, жесткие штаты нередко идут против общественных движений. В конце 1970-х жители жестких штатов составляли три четверти от общего числа противников поправки о равных правах, запрещающей дискриминацию по гендерному признаку.

Откуда берут свое начало наши различия? Наверное, это не бросается в глаза, но первый толчок многовековому процессу развития различий в жесткости и свободе между штатами дали культурные особенности тех, кто первыми обосновывался в разных частях Нового Света.

Давайте совершим путешествие во времени к началу XVIII века, когда в Америку стали прибывать первые волны эмигрантов из Северной Ирландии и равнинных частей Шотландии. Сначала они обосновывались в районе нынешней Пенсильвании, а затем продвигались к югу, заселяя территории сегодняшних Западной Вирджинии, обеих Каролин, Джорджии, Теннесси, Оклахомы и Техаса. В этих местах первые поселенцы распаковывали свой культурный багаж, состоявший из социальных норм и ценностей родных мест. Эти потомки кельтских скотоводов отличались строгими поведенческими нормами, в которых особое значение придавалось отваге, достоинству и подозрительному отношению к чужакам – набору качеств, которые психологи называют «культурой чести».

Эти культурные особенности оказались очень полезными первопроходцам Юга в сложной обстановке с постоянной угрозой угона скота в результате вооруженного налета соседей. Сочетание опасностей и дефицита правопорядка заставляло поселенцев вырабатывать жесткие социальные нормы, обеспечивающие сотрудничество и препятствующие воровству. Первостепенное значение имели способствующие групповой сплоченности правила щедрости и почтительности. Эти основы «южного гостеприимства» сохраняются и в XXI веке.

Тем не менее, невзирая на все свое великодушие и готовность помочь, эти первые поселенцы были весьма скоры на жестокую расправу с обидчиками. Подобные демонстрации доблести помогали поддерживать репутацию силы, готовой дать отпор и в будущем. Спровоцировать взрыв насилия могли даже насмешки – на Юге они, особенно публичные, рассматривались как серьезное нарушение общественных норм. Родителями седьмого президента США Эндрю Джексона, родившегося в 1767 году в Каролине, были выходцы из Ирландии и Шотландии. Известно, что мать наставляла его «всегда быть мужчиной», ибо «в законе нет способа удовлетворить оскорбленные чувства настоящего мужчины». Проникнувшись этим советом, Джексон принял участие в более чем сотне засвидетельствованных конфликтов, включая многочисленные дуэли, на одной из которых он убил соперника. Репутация сильного, уважаемого и готового карать за нарушение правил человека прежде всего помогала поддерживать порядок на хаотичном и не признающем законы животноводческом Юге.

Со временем эта культура чести распространилась на Глубокий Юг – территорию нынешних Луизианы, Миссисипи, Алабамы и Джорджии, и к концу XVIII века выходцы из Шотландии и Ирландии составляли большинство населения многих южных штатов. Сегодня эти штаты принадлежат к числу наиболее жестких, и именно там по-прежнему живет культура чести.

Жесткости региона способствовали деспотические методы, на которых строилась экономика рабского труда. Основы иерархического общественного устройства американского Юга заложили переселенцы из колониального Барбадоса еще в 70-х годах XVII века. Для контроля над рабами, превышавшими численностью своих хозяев, были введены строгие правила. Первая попытка к бегству каралась наказанием плетьми, а наказания за последующие ужесточались с каждым разом: отрезание уха, кастрация, перерезание ахиллесова сухожилия или смертная казнь. Пособничество беглецам наказывалось в лучших случаях штрафами, а в худших – плетьми или смертью.

Разительный контраст этому являли собой нравы колонистов северных и западных регионов Соединенных Штатов. С самого начала первые поселенцы этих регионов отличались религиозной терпимостью и стремлением к мирному сосуществованию различных культур, что, как известно, подталкивает к большей свободе внутри сообществ. Ближе к началу XVII века, за несколько десятилетий до появления на Глубоком Юге страны переселенцев с Барбадоса, голландцы сделали Нью-Йорк одним из центров международной торговли, что помогло последующему притоку иммигрантов из Польши, Финляндии, Швеции, Ирландии и Португалии. В Нью-Йорк и его окрестности стекались люди многих вероисповеданий, в том числе католики, англикане, пуритане, квакеры и иудеи.

Севернее, в Новой Англии, английские протестанты – раскольники, известные также как пуритане, основали Колонию Массачусетского залива. Здесь царили весьма суровые порядки, и колонисты относились к другим религиозным группам в высшей степени нетерпимо. Однако на протяжении XVII-XVIII веков безраздельное господство пуританизма постепенно отступало под напором резкого роста влиятельности других направлений протестантизма – баптистов, методистов, унитаристов, квакеров и прочих. К середине XVIII века в Массачусетсе и Новой Англии сложились новые нормы терпимости с населением, отвергающим иерархическое и деспотическое общественное устройство, укоренившееся на Юге. Очень скоро Массачусетс обрел славу «колыбели гражданских свобод» и прибежища религиозного многообразия.

Позже, в XIX веке, эту либеральную ментальность дополнительно усилил рост индустриализации, которая сделала Север еще более урбанизированным и многообразным. В 70-х годах XIX века Массачусетс (ныне шестой по степени либеральности нравов в стране) стал первым штатом, где городское население превысило по численности сельское. Обитатели больших городов знали друг друга меньше, чем жители сельских поселений, и по этой причине чувствовали себя не настолько подконтрольными и в большой степени незаметными. В то же время Юг оставался преимущественно аграрным регионом, характерными чертами которого были общинность и строгие порядки. Как пишет в книге «Честь южан: поведенческая этика Старого Юга» историк Бертрам Уайетт-Браун, помимо сельского хозяйства единственными общественно приемлемыми профессиональными сферами на Юге считались медицина, юриспруденция, армейская служба и церковь.

Находящаяся на западе страны Калифорния с середины XVIII века была местом, где смешивались культуры индейцев, мексиканцев, русских и европейцев. Начавшаяся в 1848 году золотая лихорадка привела в штат более 300 тысяч охотников за удачей со всего света, пополнив и без того разномастный состав местных поселенцев выходцами из Чили, Австралии, Ирландии, Италии и Китая. Калифорния была в некотором роде предшественницей «страны-стартапа» Израиля – штат манил рисковых людей, готовых встречать опасности на пути к лучшему будущему на Западном побережье. «Здесь можно увидеть людей любой национальности в самых разнообразных одеждах, говорящих на пятидесяти различных языках, и при этом вполне дружелюбно сосуществующих и общающихся между собой» – так описывал канадский коммерсант Уильям Перкинс город золотоискателей Сонору в 1849 году. Разумеется, и в истории Калифорнии есть мрачные страницы расизма и запретов, последствия которых не полностью изжиты и по сей день. Но посеянные на самых ранних порах семена свободной культуры дали всходы, и Калифорния превратилась в один из самых толерантных штатов страны.

Разительный контраст представляют собой более жесткие штаты, где, как свидетельствуют данные переписей населения, еще с середины XIX века недостает этнокультурного многообразия. Анализ информационных массивов, проведенный статистиком из Пенсильванского университета Рэнди Олсоном, показал, что сегодня наименьшее многообразие действительно наблюдается в некоторых местностях самых жестких штатов страны. Даже сейчас в Америке есть административные округа с практически стопроцентно белым населением, в том числе Таккер в Западной Вирджинии, Робертсон в Кентукки и Хукер в Небраске. Результаты нашего анализа говорят о том, что в жестких штатах меньше многообразия, в первую очередь этнического.

Разумеется, и в жестких штатах существуют более свободные общины, и наоборот, а теория жесткости и свободы позволяет предсказать, где они могут складываться. Сообщества людей, традиционно отличавшиеся многообразием, обычно демонстрируют свободу нравов и в наши дни. В жестком штате Луизиана находится Новый Орлеан – этот исторически мультикультурный и космополитичный портовый город является одним из самых вольных в стране, что подтвердит любой человек, побывавший на карнавале Марди Гра или знакомый с местной джазовой сценой. Еще со времен первых французов, обосновавшихся здесь в 1718 году, в Новом Орлеане уживается целый ряд культур: французская, индейская, испанская, каджунская, креольская, южная и карибская, – и сегодня в нем позволяется намного больше, чем в любом другом городе американского Юга. В 2015 году мэр Нового Орлеана Митч Ландрю объявил: «Новый Орлеан – гостеприимный благосклонный город, который извлекает пользу из своего многообразия и радушно принимает людей из всех слоев общества». Аналогичным образом и в более свободных штатах есть жесткие общины, где зачастую почти не наблюдается многообразия. Так, почти 80 % населения разместившегося в самом центре либерального штата города Колорадо-Спрингс составляют белые, а в округе Вайоминг не менее либерального штата Нью-Йорк белые составляют 92 % населения.

Истоки жестких и мягких норм восходят к нормам и ценностям первых колонистов, но дело не только в этом. Важную роль играли также природные условия, с которыми сталкивались поселенцы, оказавшись в этой стране.

Как мы уже знаем, сообщества людей, проживающих на определенной территории, часто мобилизуются, чтобы организованно противостоять существующим в данной местности угрозам, и с этой целью вводят жесткие нормы. Такими угрозами могут быть нестабильность в обеспечении материальными ресурсами, болезни и эпидемии или нападения внешних врагов. Чем сильнее угроза, тем строже нормы, существующие в сообществе. И наоборот, когда группам людей не приходится беспокоиться по поводу пищи, воды, болезней или вражеских набегов, они не нуждаются в большом количестве организационных норм и эволюционируют в направлении более свободных обществ.

Этот принцип, очевидно, применим и к целым нациям, и к отдельно взятым штатам. Силы природы сыграли одну из ключевых ролей в формировании различия «жесткость – свобода» между штатами США, а в наши дни стихия время от времени накладывает негативный отпечаток на жизнь целых регионов.

Например, для многих штатов с высокой жесткостью культуры изначально были характерны трудные природные условия. В XIX веке обе Дакоты, Небраска, Канзас, Оклахома и некоторые регионы западной части страны были неприветливыми засушливыми территориями, где за год выпадало не более 500 миллиметров осадков. Как отмечает Колин Вудард, в этих штатах «было мало мест, где урожай мог выжить без развитой системы искусственного орошения. Высота над уровнем моря была слишком велика (даже равнины и горные долины находились над вершинами Аппалачских гор), и многие привычные культуры здесь вообще не приживались».

Югу также более чем доставалось от рук природы-матушки. Страшные пожары, бушевавшие в Южной Каролине в конце XIX века, уничтожили почти три миллиона акров лесных угодий. В 1900 году в Галвестоне, штат Техас, свирепый ураган унес жизни примерно восьми тысяч человек, а в период между 1949 и 1951 годом снижение уровня осадков на 40 % вызвало в этом штате одну из сильнейших засух в истории США. В соседней Оклахоме постоянные засухи, начавшиеся в 1910-х годах, привели к образованию знаменитого региона «Пыльного котла» 30-х годов XX века. Тогда же на фоне сильно ударившей по Оклахоме Великой депрессии более 400 тысяч жителей штата покинули его навсегда и переехали в основном в Калифорнию и Аризону.

Жесткие штаты больше подвержены стихийным бедствиям и в наши дни. Данные Центра природных катастроф за период с 1950 по 1995 год говорят о том, что по сравнению с более свободными штатами в жестких значительно выше риск торнадо. Например, в последнее время торнадо не дают покоя жестким Техасу и Кентукки (в среднем по 147 и 92 случаев в год соответственно), тогда как в более свободных Нью-Гэмпшире, Коннектикуте и Вашингтоне они случаются крайне редко. Кроме того, статистика за период с 1979 по 2004 год свидетельствует, что в жестких штатах выше смертность от жары, ударов молнии, бурь и наводнений.

Мы также исследовали имеющиеся данные об ураганах за период с 1851 по 2004 год. Совершенно очевидно, что непропорционально чаще они обрушивались на жесткие штаты. 85 % списка из более чем пятидесяти самых разрушительных ураганов в истории США – это ударявшие по десяти жестким штатам. В последние годы природа была особенно сурова к жестким штатам, познакомив их с ураганами «Катрина», «Харви» и «Ирма».

Исторически на долю жестких штатов приходилось также и большее количество инфекционных болезней. Изучив данные Центров контроля над заболеваниями 1993-2007 годов, мы обнаружили, что по уровню восприимчивости к распространенным инфекциям (малярии, кори, туберкулезу, краснухе, брюшному тифу) можно судить о степени жесткости культуры штата. В жестких штатах, например Луизиане, Миссисипи и Южной Каролине, заболеваемость ими высока, тогда как в более свободных, например Мэне, Нью-Гэмпшире и Вермонте, наоборот, низка. В жестких штатах наблюдается более высокий уровень продовольственной нестабильности (адекватное питание доступно меньшему количеству домохозяйств) и загрязнения воздуха. Так, по степени загрязненности атмосферы лидирует жесткая Индиана, за которой следуют Огайо и Кентукки. Напротив, самый чистый воздух в стране в более свободных Орегоне, Мэне и Нью-Мексико. Резюмируем: если налицо угрозы, значит, присутствует и жесткость.

Разумеется, как и в глобальном масштабе, связь «трудные природные условия – более жесткая культура» не обходится без исключений. На протяжении всей истории Америки Калифорнию постигали самые разные стихийные бедствия – от лесных пожаров и землетрясений до оползней и аномальной жары. И тем не менее Калифорния является более свободным штатом, и это исключение объясняется примерно теми же причинами, о которых мы говорили применительно к отдельной стране – Израилю. Благодаря притоку предприимчивых иммигрантов со всех концов света этот штат может похвастаться невероятным этнокультурным многообразием, способствующим развитию свободных субкультур – например, Голливуда, пляжа Венис-Бич или Кремниевой долины. Каждый десятый калифорнийский работник занят в креативной индустрии, а Кремниевая долина – мекка инноваций, знаменитая концентрацией стартапов и технологических компаний вроде Apple, Facebook и Google. Как и в случае Израиля, Калифорния тяготеет к более свободной культуре из-за огромного многообразия и инновационности.

Природные опасности и болезни сыграли важнейшую, хотя и не столь заметную роль в формировании культур всех пятидесяти штатов. В 2014 году интернет-сайт поиска недвижимости Estately выделил наиболее распространенные среди американцев страхи. Наряду с торнадо, ураганами, извержениями вулканов, ударами молнии в список попали даже медведи, пауки, змеи и акулы. После этого на основе концентрации страхов в каждом конкретном штате были установлены «самые страшные места для жизни» в Америке. Примечательным образом получившаяся в итоге карта близко совпала с нашей картой «жесткость – свобода». Жить в таких жестких штатах, как Флорида, Техас или Джорджия, оказывается, намного страшнее, чем в более свободных Вермонте, Аляске и Неваде.

Природные катаклизмы не единственная опасность, перед лицом которой сплачиваются группы людей. Как мы уже знаем, обычно сплоченность нации становится реакцией на некую внешнюю угрозу, прежде всего вооруженную агрессию.

Конечно, в истории Америки есть немало трагических страниц. С прибытия первых колонистов в XVI веке начались ожесточенные конфликты между индейцами и белыми переселенцами, в итоге приведшие к массовому уничтожению туземного населения. На американцев нападали и на их собственной земле – примерами тому Война за независимость, Пёрл-Харбор, теракты 11 сентября и во время Бостонского марафона. Однако после обретения независимости и Англо-американской войны 1812 года страна не сталкивалась с какой-либо продолжительной агрессией или оккупацией со стороны иностранного государства. Однако, несмотря на название страны, на протяжении ее более чем двухсотлетней истории в отношениях между «соединенными» штатами то и дело возникали конфликты и обострения.

Ярким примером является Гражданская война. В XIX веке на американском Юге нарастали настроения против «оккупации» войсками северян, имевших диаметрально противоположные взгляды на управление государством. В 1861 году Юг и Север вступили в самую кровопролитную в истории государства войну, в результате которой жесткая культура Юга лишь укрепилась. Южане считали необходимым защитить «самобытный институт» своего региона – то есть рабовладение, – как неотъемлемую часть аграрной экономики. Они полагали, что попытки северян покончить с рабством являются прямой угрозой их образу жизни и существованию как таковому.

Понятно, что в результате победы Союза больше всего должны были потерять южные штаты, сильнее других опиравшиеся на рабовладение. По этой логике в наши дни они должны быть жестче, чем южные штаты, не столь сильно зависевшие от использования рабского труда. И это действительно так. Налицо строгая зависимость между долей семей, владевших рабами по данным переписи населения 1860 года, и современным уровнем жесткости культуры штата. В самых жестких южных штатах, таких как Миссисипи, Южная Каролина и Джорджия, было значительно больше рабовладельческих семей, чем в более свободных, таких как Делавэр и Мэриленд.

С окончанием войны подозрения южан полностью оправдались. Лишившись рабского труда, южные штаты оказались перед лицом экономической катастрофы. Кроме того, поскольку военные действия шли в основном на Юге, эта часть страны лежала в развалинах. Ожесточенные стычки случались даже спустя несколько лет после окончания войны, и на Юге постоянно находилась двадцатитысячная армейская группировка северян с целью отслеживания и подавления эпизодических рейдов южан-повстанцев.

Помимо послевоенной разрухи на своей и без того экологически нестабильной территории Юг оказался перед лицом развала существовавшей прежде строгой общественной иерархии. Отмена рабства, а позже энергичные усилия федеральных властей по десегрегации всей страны подорвали основы общественного устройства Юга. Во избежание бытовых проявлений неприязни между различными группами населения люди следовали негласным правилам социального взаимодействия, обозначая с их помощью свое место в структуре общества. Повышенное внимание южан к этикету сглаживало социальную напряженность на бытовом уровне, однако под покровом внешних приличий бурлила очевидная классовая рознь. «Южане рассматривали правила хорошего тона и приличия в качестве важнейшего инструмента для поддержания общественного порядка и, как это ни парадоксально, полагали, что стремление сохранить эти нормы служит оправданием насилию», – поясняет профессор Чарлз Реган Уилсон, занимающийся исследованиями Юга в Миссисипском университете. Сегодня правила приличий, предписывающие проявлять доброжелательность, отправлять благодарственные открытки и говорить «сэр» или «мэм», – не просто милые южные обычаи, а бастионы общественного порядка и стабильности.

Спустя почти два века воспоминания о проигранной Гражданской войне бередят память Юга – взять хотя бы традиционные реконструкции знаменитых сражений или законы об охране памятников конфедератам, принятые в Алабаме, Северной Каролине, Джорджии и Теннесси. Если другим американским регионам зачастую приходится напоминать об их прошлом, то «на Юге призраки былого остаются сильны и в XXI веке», – пишет почетный профессор литературы Юга в Университете штата Джорджия Томас Макхэни. «Поражение в Гражданской войне заставило многих белых южан вновь и вновь мысленно возвращаться к тому, что представляла собой жизнь Юга до начала войны, и это оказало большое влияние на формирование особой южной идентичности», – продолжает он. Воспоминания о Севере как о грозном враге возрождают в южанах представления о существовании некой постоянной угрозы и дополнительно подкрепляют жесткость культуры. Такие «шрамы» остаются надолго.

Пятьдесят американских штатов всегда были не столь едиными, как это подразумевает официальное название страны. В душе американской нации существуют глубокие культурные расхождения: совместное влияние исторических, природных и демографических факторов сделало одни штаты строгими, а другие снисходительными, и в результате мы получили сегодняшние дилеммы и конфликты жесткости и свободы.

Различия между строгостью одних и снисходительностью других штатов медленно развивались на протяжении длительного времени, но случаются и скоротечные культурные сдвиги, которые можно прогнозировать в рамках теории «жесткость – свобода». Наличие опасности, пусть временной, надуманной или даже сфальсифицированной, может порождать массовую панику и беспорядок, и люди начинают стремиться к более строгим правилам и более жесткой культуре. Например, в ХХ и начале XXI века чувство безопасности американцев подрывали угрозы внешней агрессии и террористические акты, осуществленные как иностранцами, так и соотечественниками. В такие пугающие моменты нормы сдвигались в направлении сплоченности, строгости и антипатии к чужакам, и США становились жестче. Но стоило этим источникам страха иссякнуть, как страна в целом возвращалась к своей относительно свободной культуре.

Так, антикоммунистическая «красная угроза» была реакцией как на внешнюю, так и на внутреннюю опасность. После российского коммунистического переворота 1917 года американцы боялись повторения подобного и у себя в стране. Вскоре после этого, в 1919 году, первую «красную угрозу» спровоцировала серия взрывов по всей стране, организованная горсткой анархистов. Эти события возбудили страхи общественности и паранойю политических радикалов, а вслед за этим и опасения по поводу иммигрантов и национальных меньшинств. Были приняты законы, разрешающие депортацию иммигрантов, ограничивающие свободу слова и ущемляющие гражданские права подпавших под подозрение сообществ.

Спустя несколько десятилетий следствием холодной войны между Соединенными Штатами и набирающим силу Советским Союзом стала еще одна эпоха жесткости. После того как в 1949 году СССР осуществил первое испытание своего атомного оружия, американцы решили, что ядерная война неизбежна, а правительство страны наводнили советские шпионы. Под прицел последовавшей «охоты на ведьм» попали даже заслуженные голливудские деятели левых взглядов, которых заклеймили как коммунистов. Масла в огонь охватившей страну антикоммунистической истерии добавила Корейская война, в которой американская армия сражалась с поддерживаемой Советами Северной Кореей. На протяжении 1950-х годов по всей стране продолжались аресты, депортации и судебные преследования подозреваемых в коммунистической деятельности.

Но если подобные угрозы не носят постоянного характера, система норм страны вновь возвращается к большей свободе. Например, все запреты, проверки и карательные меры 1950-х годов постепенно уступили место крайней свободе 1960-х. В ходе этого «десятилетия перемен» в стране возникли беспрецедентно широкие общественные движения, имевшие целью покончить с дискриминацией традиционно маргинализированных групп, в том числе женщин, афроамериканцев и сексуальных меньшинств, и разрушить многие давно устоявшиеся социальные нормы и ценности. С появлением в домах телевизоров все большее число американцев получало возможность знакомиться с новыми идеями и местами. Последующие десятилетия ознаменовались безудержной вседозволенностью, включая рост употребления наркотиков и сексуальную распущенность. Лозунгами дня были «Чем бы дитя ни тешилось» и «Секс, наркотики, рок-н-ролл». Мужчины скинули шляпы, женщины укоротили юбки, а бесцеремонность стала нормой жизни. Свобода нравов тех времен стала легендой.

Старт еще одной временной волне жесткости дала дата 11 сентября 2001 года. Теракты, совершенные членами «Аль-Каиды», стали полной неожиданностью, унесли почти три тысячи жизней и открыли новую эру доминирования страха в американской политике – на этот раз перед мусульманскими террористическими группировками. Прямым следствием терактов 11 сентября стали принятые конгрессом 130 новых законодательных актов, создание 260 новых правительственных органов безопасности и 600 миллиардов долларов, потраченные на национальную безопасность за период с 2001 по 2011 год. Закон о противодействии терроризму, спешно созданный и почти единогласно одобренный сенатом спустя примерно месяц после терактов, предусматривает беспрецедентные меры контроля над жизнью американцев. Сотрудники правоохранительных органов получили право обыскивать дома и офисы без согласия или ведома их хозяев или жильцов. Управление транспортной безопасности ввело агрессивные меры безопасности и досмотра пассажиров в аэропортах. За период между 2001 и 2011 годом количество депортируемых иностранцев выросло вдвое.

Теракты 11 сентября стали причиной временного сдвига к жесткости, но в годы после национальной трагедии в стране – как в отдельных штатах, так и в США в целом – стали появляться катализаторы свободы. Верховный суд разрешил однополые браки, был избран первый в истории США чернокожий президент (да еще и с иностранными корнями), произошли законодательные послабления в области контроля над наркотиками и т. д. Однако, как оказывается, не за горами был очередной поворот к жесткости.

Теория «жесткость – свобода» проливает свет на одно из самых ошеломляющих событий в истории Америки: казалось бы, совершенно неожиданное избрание на пост президента США в 2016 году Дональда Трампа – бизнесмена и звезды телевизионных реалити-шоу.

Трамп отнюдь не специалист в области культурной психологии, но обладает интуитивным пониманием того, что при наличии опасности люди напрягаются и начинают тосковать по сильным лидерам, способным эту опасность преодолеть. Он умело нагнетал обстановку: на предвыборных митингах 2015 и 2016 года Трамп оповещал постоянно возраставшую аудиторию своих приверженцев о том, что Соединенные Штаты находятся на грани катастрофы. Нарастающие угрозы он называл разнообразные: это и мексиканцы, которые ввозят в страну преступность, и международные торговые соглашения, и иммиграция, лишающие американцев рабочих мест, и радикальные исламисты, развязавшие террор на американской земле, и, наконец, Китай, который «имеет» Америку. На протяжении всей своей кампании Трамп посылал четкий сигнал: он способен восстановить порядок в обществе. «Только я могу все исправить», – заявлял он американскому обществу. Трамп проложил себе путь в Белый дом, создав психологически напряженную обстановку.

За несколько месяцев до выборов 2016 года мы с Джошуа Джексоном и Джесси Харрингтоном провели общенациональный опрос с целью заглянуть в мысли сторонников Трампа. Мы задали 550 американцам из всех частей страны и разных демографических групп (гендерных, региональных, расово-этнических и политических) вопросы о том, насколько их пугают внешние угрозы вроде ИГИЛ и Северной Кореи. Кроме того, они соглашались или не соглашались с различными утверждениями, призванными измерить силу их тяги к жесткости: например, считают ли они, что в Соединенных Штатах слишком многое позволяется или, наоборот, запрещается, и в достаточной ли мере соблюдаются существующие нормы. И, наконец, их спрашивали об отношении к политическим проблемам, таким как надзор за гражданами и массовые депортации, и о том, кого из кандидатов, включая Трампа, они поддерживают.

Результаты говорили сами за себя: люди, считавшие, что стране грозят большие опасности, хотели большей жесткости. Наличие такого желания, в свою очередь, всегда означало, что человек поддерживает Трампа. Желание большей жесткости предполагало поддержку Трампа значительно более точно, чем любые другие индикаторы. Например, стремление человека к большей жесткости предсказывало, что он будет голосовать за Трампа, в сорок четыре раза точнее, чем другие распространенные индикаторы авторитарных тенденций. Обеспокоенность внешними угрозами означала также поддержку многих предложений, с которыми выступал Трамп, вроде круглосуточного оперативного контроля над мечетями, создания реестра американцев-мусульман или депортации всех иммигрантов без вида на жительство. Поэтому неудивительно, что наибольшую поддержку Трамп получил в жестких штатах – там, где люди сильнее ощущали себя в опасности.

Совершенно очевидно, что в эпоху, когда людям нравится представлять себя разумными избирателями, результаты выборов 2016 года во многом определили простые человеческие инстинкты, причем обусловленные не только факторами среды, но и умело использовавшим их кандидатом.

Разумеется, стремительный взлет Трампа – не просто некий американский феномен. Он отражает значительно более общую закономерность, проявлявшуюся на протяжении всей истории человечества: опасности вызывают стремление к сильной руке, подчинение авторитарным лидерам и, в худшем случае, ведут к актам нетерпимости. Может оказаться полезным рассмотреть с позиций «жесткость – свобода» политические события, потрясавшие мир в XXI веке, – например, результаты британского референдума 2016 года о выходе из Евросоюза или успех партии «Закон и порядок» на парламентских выборах в Польше. За последние годы значительно жестче стала культура Венгрии – здесь «угрозой» стали беженцы-мусульмане, которых премьер-харизматик Виктор Орбан называет «оккупантами».

Эти культурные сдвиги роднит общая схема: ощущаемая угроза (обычно это терроризм, иммиграция и глобализация) ужесточает культуру и выталкивает на авансцену авторитарных лидеров.

Разумеется, угроза не всегда является объективным явлением. «В ходе истории человечества реальных угроз становилось меньше, поскольку люди учились лучше противостоять им, а количество сфальсифицированных или надуманных опасностей резко росло, – сказал мне израильский историк Юваль Ной Харари – автор книги «Sapiens: краткая история человечества». – Лидеры и общества могут намеренно создавать искусственные угрозы или искренне верить в некую серьезную опасность, на самом деле не существующую». Свирепый нацистский режим в Германии стал реакцией в основном на надуманные, а не реальные угрозы, заметил Харари.

Существенно, что как в США, так и в других странах авторитарные лидеры обычно пользуются поддержкой рабочего класса и сельских жителей. Действительно, оказывается, что расхождения по рубежу «жесткость – свобода» характерны не только для стран и штатов, но и для различных социально-экономических групп, противостоящих друг другу с драматическими последствиями.