Что делает общество счастливым? Этот вопрос мучает философов еще с античных времен. Аристотель, Сократ и Платон (примерно IV век до нашей эры) полагали счастье главным смыслом существования человека, что перекликается с прозвучавшей на несколько столетий раньше идеей Будды о том, что «удовлетворенность – величайшее благо».

Поиски счастья развернулись в полную силу на заре эпохи Просвещения. В трактате 1725 года «Исследование о моральной праведности и неправедности» шотландский философ-моралист Фрэнсис Хатчесон первым сформулировал представление об идеальном обществе как о «наибольшем счастье наибольшего числа людей». Над тем, каким образом обеспечить коллективное счастье или, как принято говорить в наши дни, психологическое благополучие нации, задумывался и английский философ-утилитарист Иеремия Бентам (1748-1832). И, конечно же, право на счастье, наряду с жизнью и свободой, вошло в число «неотъемлемых прав», закрепленных Декларацией независимости США. Более того, Томас Джефферсон полагал, что «забота о человеческой жизни и счастье… это первая и единственно законная задача любого правительства».

В XXI веке поиски общественного счастья получили дополнительный импульс. Мнения о том, как сделать счастливыми граждан и общество в целом, высказывают экономисты, философы, психологи, нейробиологи и политики. В 1998 году Мартин Селигман с коллегами выделили специальную область знания – позитивную психологию, единственная задача которой – помощь людям в обретении счастья и смысла жизни. Сегодня во многих странах психологическое благополучие рассматривается в одном ряду с национальным благосостоянием в качестве важнейшего показателя развития и прогресса. Тренд зародился в 2005 году, когда правительство Бутана стало рассчитывать индекс «Валовое Национальное Счастье (ВНС)». В последние годы тут и там по всему миру возникают «министерства счастья» и «центры счастья», а тем временем нейробиологи вносят свою лепту в общее дело, изучая, как выглядит счастье в человеческом мозге. С подачи самого далай-ламы психиатры Висконсинского университета во главе с Ричардом Дэвидсоном изучают воздействие медитации на активность головного мозга буддистов с применением функциональной МРТ и ЭЭГ.

Чувство, что изыскания в области максимизации социального благополучия очень актуальны, возникает в связи с тревожащими расхождениями в мировых показателях, связанных со счастьем и удовлетворенностью жизнью. Так, одни из наиболее высоких в мире показателей частоты самоубийств – в Эстонии, Венгрии, Японии и Китае: от 18 до 38 случаев на каждые 100 тысяч человек, и это в два – пять раз выше, чем в Великобритании и Италии. Оценка удовлетворенности жизнью населения Пакистана и Греции едва достигает значения 150 по 200-балльной шкале, тогда как в Испании и Бельгии она равна 185. Страны мира сильно отличаются друг от друга и по заболеваемости депрессией. Например, на Украине и в Китае регистрируется значительно больше случаев хронической депрессии, чем во Франции и в Мексике.

Как вы, наверное, уже догадываетесь, эти различия в очень большой степени связаны с культурой, а точнее, с местом страны на шкале «жесткость – свобода» – но не совсем так, как можно было бы предположить.

Благополучие – один из важнейших идеалов любого общества, но вопрос о том, каким должно быть общественное устройство, чтобы в максимальной степени обеспечить его достижение, остается открытым. Задолго до того, как я нашла объяснение культурных различий между нациями в действиях жесткости и свободы, многие социологи и философы заостряли внимание на одном из важнейших элементов пазла общественного благополучия: к чему должны стремиться общества – максимуму свободы или максимуму порядка? Сторонники свободы утверждали, что она способствует «самоактуализации», то есть реализации потенциала людей, а это, в свою очередь, обеспечивает социальное благополучие и экономический прогресс. Вместе с тем те, кто подчеркивал важность порядка, настаивали, что правила и предписания имеют критически важное значение для создания спокойного и стабильного общества, предоставляющего условия для всеобщего благоденствия.

Например, в диалоге «Государство» Платон выступает за патерналистскую власть некоего «философа-царя», который заботится о благе всего общества. В жестком городе-государстве порядок важнее, чем свобода волеизъявления. Одним из наиболее суровых указаний Платона была цензура для писателей, поэтов, художников и идей, которые он полагал опасными для населения своего гипотетического города. Схожим образом и легендарный китайский философ Конфуций в своих «Беседах и суждениях» выступает за устроенное по образцу семьи строго регламентированное государство, где император выступает заботливым отцом подданных, а те отвечают ему преданностью. Конфуций особо выделял идею ли, или «ритуального благочиния», согласно которой неукоснительное соблюдение приличий индивидами является средством поддержания порядка в обществе. Другую сторону дискуссии представляли так называемые киники – одна из древнегреческих сократических философских школ. Они полностью отвергали общественные нормы, считая их ярмом для свободы и самостоятельности. Киники считали, что человеческие существа разумны от природы, следовательно, необходимость в законах отсутствует. Чрезмерно жесткая система государственного управления сдерживает возможности обретения человеком добродетели, счастья и самодостаточности.

Дебаты о свободе и порядке не стихали и много позже. В XVII веке Томас Гоббс, считавший жизнь «скверной, грубой и краткой», в трактате «Левиафан» высказался в пользу правления абсолютного суверена – монарха. По его мысли, только сильный правитель способен прекратить нескончаемую жестокую войну всех против всех, в которую втянуто человечество. В труде «О свободе», опубликованном в 1859 году, Джон Стюарт Милль, напротив, выступал за более мягкую систему, в которой главенствует свобода волеизъявления. По Миллю, индивидуальность является залогом благополучия человечества, тогда как конформизм порабощает душу и тормозит прогресс. Свое слово в дискуссии сказал и Зигмунд Фрейд. В книге 1930 года «Цивилизация и ее тяготы» он обобщил свои взгляды на то, что считал фундаментальным противоречием между человеческим стремлением к свободе и ограничениями, которые накладывает на людей цивилизация в интересах общественного порядка. «Развитие цивилизации налагает ограничения на свободу, и правосудие требует, чтобы никто не нарушал этих ограничений», – писал он. Однако, как считал Фрейд, необходимость подавлять свои инстинкты и желания ради соответствия общественным нормам ведет к глубокой неудовлетворенности и всевозможным неврозам, включая чувство вины и тревожность.

Многовековая дискуссия так и не ответила на вопрос: что лучше для благоденствия человечества – свобода или принуждение?

Может ли быть, что ответ – ни одно, ни другое? Мы предположили, что и чрезмерная свобода, и чрезмерное принуждение будут неэффективны для общественного благополучия. А именно: слишком ограничивающая или очень жесткая среда серьезно ограничивает личный выбор и требует постоянного самоконтроля; с другой же стороны, излишняя вседозволенность граничит с беззаконием и хаосом. Таким образом, заключаем мы, каждая из этих крайностей была бы вредной для общественного счастья. Следовательно, насущным общественным идеалом может быть именно баланс принуждения и свободы.

Влиятельный французский социолог Эмиль Дюркгейм одним из первых указал на важность баланса между жестким и свободным. Исследуя проблематику европейской модерности конца XIX века, Дюркгейм заметил, что люди стали меньше контактировать с традиционными религиозными институтами. Монархии и прочие ветхие политические структуры уступили место демократиям, предоставившим человеку беспрецедентные гражданские свободы. В то же время все больше людей оставляли устоявшиеся и солидарные сельские общины и переезжали жить в большие города. В результате люди получали большую свободу, но в окружении безразличных к их жизни незнакомцев часто чувствовали себя очень отчужденно.

Как такие перемены в жизни общества сказались на поведении человека? В своей знаменитой монографии «Самоубийство» Дюркгейм утверждал, что люди с большей вероятностью лишают себя жизни либо в очень ограничивающих обществах, либо в чрезмерно дезорганизованных. Аномический суицид, как его назвал Дюркгейм, является результатом жизни в обществе с дефицитом четких поведенческих норм. В таких условиях людям не хватает ориентиров, и это приводит к разочарованности. «Вне зависимости от каких-либо внешних регулятивных факторов наша способность чувствовать сама по себе является ненасытной и бездонной прорвой. Но если ничто не сдерживает эту способность извне, она может быть лишь источником мучений», – писал Дюркгейм. С другой стороны, он предположил, что фаталистическое самоубийство проистекает из желания умереть, чтобы не жить под неизменным авторитарным контролем. К этому виду самоуничтожения прибегают люди, «безжалостно лишенные будущего, чей энтузиазм грубо удушается жестокой дисциплиной».

Схожие аргументы выдвигал и знаменитый психолог и философ Эрих Фромм, основываясь, правда, на совершенно ином материале – собственном опыте свидетеля того, как к власти в Германии пришли нацисты. Эмигрировав в начале 1930-х сначала в Швейцарию, а затем в США, он начал работать над книгой «Бегство от свободы», в которой рассматривается проблематика авторитаризма. Как и Дюркгейм, Фромм признавал, что современность порождает особые социальные проблемы, особенно в том, что касается свободы личности. В относительно свободных западноевропейских обществах начала ХХ века человек мог делать личный выбор своего образа жизни, верований и модели поведения, однако его связи с социумом ослабевали. Такая новообретенная свобода, отмечал Фромм, вызывает у многих чувства отчужденности, оторванности и неупорядоченности, которые не могут не вызывать сильное экзистенциальное беспокойство. Он предположил, что люди ищут прибежища в авторитаризме и конформизме, чтобы вернуть в свою жизнь некое подобие порядка. «Современный человек все еще охвачен беспокойством и подвержен соблазну отдать свою свободу всевозможным диктаторам – или потерять ее, превратившись в маленький винтик машины: не в свободного человека, а в хорошо накормленный и хорошо одетый автомат», – писал он.

Относительно недавно, в 1990-х годах, социолог Амитай Этциони предположил, что особые акценты только на свободе или только на принуждении одинаково вредны для общества. Свободное общество, в котором нет или почти нет правил, погружается в хаос. Представьте, например, что в вашей местности отменили правила дорожного движения или другие ограничивающие нормы, – наступит то, что психолог Барри Шварц назвал «тиранией свободы». Однако порядок при отсутствии свободы также приводит к тирании. Представьте, что будет, если в вашей местности введут правила практически для любых поступков? Этциони предположил, что человеческим сообществам полезно сочетание свободы личности и общественного порядка в равных долях. «Успешное общество требует тщательно поддерживаемого паритета порядка и свобод, а не максимизации чего-то одного», – писал он.

На самом деле тема избегания крайностей популярна уже на протяжении многих тысячелетий. Аристотель писал о «золотой середине» – человеческой добродетели, которая существует между крайностями недостатка и избытка. Во II веке до нашей эры древнеримский драматург Теренций выразил эту же мысль в комедии «Андрянка» часто цитируемой фразой «Ничего лишнего». Схожая идея присутствует в понятии китайской философии «инь и ян»: две противоположные силы достигают гармоничного равновесия в слиянии между собой.

Ценность умеренности провозглашает и более приземленная литература. Очаровательная детская сказка «Златовласка и три медведя» написана британцем Робертом Саути в 1837 году и переведена более чем на двадцать языков. Читатель переносится в волшебный мир, где медведи живут в собственных домах, едят кашу и разговаривают человеческим языком. Несмотря на эти сказочные детали, главной идеей истории является умеренность. Попав в дом медведя, медведицы и медвежонка, маленькая девочка старается найти оптимальный баланс во всех предметах, которые там находит. Обнаружив три миски каши, она объявляет одну слишком горячей, другую – слишком холодной, а третья оказывается в самый раз. Потом она выбирает самый подходящий стул – не слишком большой или маленький. Наконец она засыпает в кроватке медвежонка, которая оказалась в самый раз, в отличие от двух других – чересчур жесткой и чересчур мягкой.

Эта сказка, ставшая отправной точкой многих дискуссий о пользе сбалансированности и умеренности, предоставила часть своего названия теории, к которой в наши дни очень часто обращаются, – так называемому принципу Златовласки. Ученые ссылаются на него, когда надо описать нечто оптимальное. Климатологи опираются на принцип Златовласки в своей гипотезе «уникальной Земли», постулирующей, что появление жизни возможно только в зонах галактики, ограниченных минимальным и максимальным расстоянием до звезды. Психологи применили принцип Златовласки к стрессу: согласно закону Йеркса – Додсона, слишком низкий уровень стресса может быть вреден почти как слишком высокий. В медицине принципом Златовласки может описываться идеальное сочетание ингредиентов лекарства, производящее самый желательный лечебный эффект.

Принцип Златовласки помогает улучшить жизнь человека во всем – от оптимальной температуры поедаемой каши до обнаружения пригодных для жизни планет. Мы задались вопросом: а есть ли «золотая середина» строгости социальных норм?

В процессе развития каждая культура занимает определенное место на шкале «жесткость – свобода» в соответствии с особенностями своей экологии и истории, включая угрозы, мобильность населения и степень этнокультурного многообразия. Некоторым группам приходится ставить принуждение выше свобод, а другие могут отдавать приоритет свободам, а не принуждению. Это вполне оправданно: группе нужно выбирать направление, идеально соответствующее ее среде обитания.

Но иногда общества заходят в каком-то из направлений слишком далеко, то есть становятся чрезмерно жесткими или свободными, что может негативно сказаться на их функционировании как в психологическом плане, так и в экономическом. Мы с Джесси Харрингтоном и Павлом Боски установили это, собрав и проанализировав показатели благополучия более тридцати разных стран. Обнаружились интересные вещи – так, крайне жесткие и крайне либеральные страны отличались самым низким уровнем удовлетворенности жизнью и самым высоким процентом самоубийств. По сравнению с ними страны, не находящиеся на краях шкалы «жесткость – свобода», демонстрировали более высокую удовлетворенность жизнью и меньшее число самоубийств. Такая же картина была и с депрессией. Разумеется, на удовлетворенность людей жизнью влияет множество факторов, однако анализ данных показывает четкую закономерность: и в самых жестких, и в самых свободных странах показатели удовлетворенности жизнью ниже, а процент самоубийств выше. В статистике это называется криволинейная связь.

Учитывая, что умственное здоровье тесно связано с физическим, на следующем этапе мы проверили, насколько полученные нами результаты справедливы в отношении физического здоровья. Мы изучили данные о средней продолжительности жизни и выяснили, что даже с поправкой на экономическое неравенство стран очень жесткие и очень свободные нации отличаются самыми низкими показателями средней продолжительности жизни. В жестких Пакистане, Индии и Турции средняя продолжительность жизни составляет 69, 73 и 74 года соответственно. Напротив, в умеренных странах средняя продолжительность жизни была выше. Например, во Франции, Испании и Великобритании она колеблется между 80 и 82 годами.

В наиболее жестких и свободных странах наблюдается также самая высокая смертность от сердечно-сосудистых заболеваний и диабета. В жестких Пакистане, Индии и Китае она составляет 422, 335 и 286 случаев на 100 тысяч населения соответственно. То же относится и к весьма свободным культурам: в Эстонии это 351, в Бразилии – 265, а Венгрии 329 случаев на 100 тысяч населения. Сравните эти цифры с показателями смертности от сердечно-сосудистых заболеваний и диабета в более умеренных странах – 129, 113 и 134 случая на 100 тысяч населения в Италии, Испании и Великобритании соответственно.

Кроме того, относительная жесткость страны увязывалась с ее политической нестабильностью и экономическим положением. Согласно аналитическому отделу британского журнала The Economist, угрозы политической стабильности обычно сопровождаются насилием и беспорядками, даже если попытки свергнуть существующий режим оказываются безуспешными. И вновь мы выявили наличие криволинейной связи между дилеммой «жесткость – свобода» и политической нестабильностью: последняя выше в излишне жестких или свободных странах. В 2009-2010 годах риск политической нестабильности был высоким в Венесуэле, Украине и Греции – странах свободной культуры. В последующие годы этот прогноз оправдался для каждой из названных стран. Считалось также, что риск политической нестабильности высок для некоторых из стран самой жесткой культуры – Турции, Малайзии и Пакистана. Попытка переворота в Турции состоялась всего пару лет спустя, как по подсказке. В таких странах, как Великобритания, Австрия и Бельгия, риск политической нестабильности, наоборот, невысок. Наиболее жесткие и наиболее свободные страны показывают также самый низкий ВВП на душу населения.

Данные однозначно свидетельствуют: и чрезмерное принуждение, и чрезмерная свобода в стране негативно сказываются на ее показателях, включая удовлетворенность жизнью, депрессивность, процент самоубийств, среднюю продолжительность жизни, смертность от сердечно-сосудистых заболеваний и диабета, ВВП на душу населения и риск политической нестабильности. Все эти социальные результаты тесно взаимосвязаны и могут быть усреднены в общую оценку благополучия.

Это продемонстрировано на рис. 9.1. Пунктирная линия показывает отсутствие линейной зависимости между жесткостью и благополучием – иными словами, удовлетворенность жизнью не возрастает с возрастанием жесткости. Но, за несколькими примечательными исключениями, обнаруживается четкая U-образная или криволинейная связь излишней жесткости или свободы в странах с более низким уровнем благополучия (показанная непрерывной линией).

Мы уже знаем, что принцип Златовласки в дилемме «жесткость – свобода» применим к людям. Но так ли это у других живых существ? Да, во всяком случае – у многих из них. Что происходит ежегодно, когда из-за тесноты в улье разросшейся семье пчел требуется новый дом? Обычно в конце весны или начале лета две трети пчел во главе с пчеломаткой улетают, чтобы создать новую колонию, а треть остается на месте с дочерью пчеломатки. Чтобы выжить, группе улетевших пчел необходимо как можно быстрее найти себе новое жилище. Сначала рой скучивается на какой-нибудь ветке, а затем пчелы сотнями разлетаются на поиски места для гнезда. Обнаружившие что-то удачное пчелы возвращаются в рой и исполняют так называемый виляющий танец, которым доносят информацию о том, насколько им нравится найденное место и где оно расположено. Посмотрев на танец, следующая группа пчел летит знакомиться с предложенным местом. Таким образом, процесс поиска нового жилища подразумевает не только свободу действий (пчелы-разведчики должны сами решить, какие места рекомендовать), но и подчинение (следующая группа выполняет полученные указания). Использовав компьютерное моделирование, ученые доказали, что семьям пчел удобнее существовать в условиях баланса подчинения и независимости, а не преобладания первого или второго. В этом смысле пчелиные семьи очень похожи на успешные страны.

Как выясняется, птицы тоже извлекают большую пользу из баланса свободы и порядка. Итальянский физик Андреа Каванья и его коллеги изучили поведение больших, более 4 тысяч особей, стай скворцов и сделали несколько интересных наблюдений. Слишком упорядоченные стаи (другими словами, идеально синхронные) не слишком успешно справлялись с неожиданно возникающими угрозами среды. Но реакция на угрозы была неэффективной и в случаях, когда стаи были слишком беспорядочными и синхронности им не хватало: в этом случае у них не получалось сообщать друг другу о встреченных хищниках и согласовывать свои действия. Говоря иначе, и слишком высокая, и слишком низкая синхронизация означали возможность превратиться в обед для ястребов или соколов. Справившись с излишней синхронностью или неупорядоченностью, птицы могли достигать баланса между ними, или критической точки. В этой критической точке они были максимально внимательны и готовы к обороне от хищников.

Возвращаясь к людям, можно обнаружить проблематику избыточного порядка и беспорядка в самой таинственной из всех частей человеческого организма – мозге. Исследования показали, что целый ряд мозговых нарушений происходит на фоне слишком высокой или слишком низкой синхронизации нейронов. Так, в одном из исследований мозг эпилептиков в момент припадка изучался с помощью ЭЭГ. На записях было видно, что во время припадков нейроны слишком синхронизированы. Нормальная нейронная активность обеспечивает прерывистую синхронизацию различных областей мозга, а нейроны эпилептиков возбуждались ненормально синхронно, что мешало мозгу реагировать на изменяющиеся условия. Избыточную нейронную координацию связывают также с болезнью Паркинсона, в частности с тремором и неспособностью двигаться.

В то же время слишком низкая синхронность головного мозга означает существенно меньшую коммуникацию между нейронами по сравнению с нормальной и значительно менее эффективную передачу информации. Такая пониженная координация характерна для аутизма, болезни Альцгеймера и шизофрении. Так, первым давший определение аутизма в 1943 году Лео Каннер писал, что страдающие им люди не имеют «полного представления о повседневности», поскольку им сложно «осознавать целое, не направив все свое внимание на его составляющие». Исследования показали, что причиной невозможности для страдающих аутизмом интегрировать несколько элементов информации может быть ненормально низкая синхронность нейронов. Подобные исследования больных шизофренией дают основания предполагать, что их затруднения с обработкой информации вызваны нарушенной синхронностью нейронов. Исследования говорят также о том, что в основе провалов памяти на фоне болезни Альцгеймера может лежать низкая синхронность нейронов. В целом, по словам нейрофизиолога Данте Кьяльво, неэффективный мозг – «мозг, который в каждый данный момент делает одно и то же или же, ровно наоборот, настолько хаотичен, что функционирует в полностью случайном порядке вне зависимости от обстоятельств». Избегать крайностей хаоса и порядка важно не только для общественной жизни, но и для биологии.

Применительно к дилемме «жесткость – свобода» принцип Златовласки может объяснить, как достигаются оптимальные уровни функционирования чего угодно – от наций до нейронов. Эти же представления могут оказаться полезными для улучшения нашей повседневной жизни. Разбираясь в отношениях с близкими, стараясь результативно работать или же принимая большие и не очень жизненные решения, мы должны находить идеальный баланс своих естественных склонностей к свободе или принуждению. Иначе говоря, не позволять себе впадать ни в одну из этих крайностей.

Возьмем воспитание детей. Сравнивая низшие и высшие сословия в главе 6, мы убедились, что часть родителей вынуждена внушать своим детям строгие правила, чтобы помочь им справиться с опасностями вроде нищеты, насилия и безработицы. Но, как и в случае пчел или человеческого мозга, крайности в ограничениях или свободах в семье могут вызывать проблемы. Например, родительская гиперопека может привести к тому, что дети будут послушны дома, но недостаточно дисциплинированны и уверены в себе вне поля зрения придирчивых родителей. Мам и пап, которые держат своих чад на коротком поводке и контролируют каждый их шаг, часто называют «вертолетными родителями». Они нависают. Хотя с виду дети, подвергающиеся такому неусыпному контролю, могут казаться вполне благополучными, данные исследований свидетельствуют, что многие из них страдают от депрессии, тревожности и низкой удовлетворенности жизнью.

Разумеется, не менее проблематичными могут быть и слишком либеральные, снисходительные и потакающие родители. Дети, которых воспитывают без определенных правил и почти не контролируют, могут показывать слабые способности к учебе и неумение управлять своим поведением. В подростковом возрасте они с большей вероятностью оказываются вовлеченными в употребление спиртного, наркотиков и другие опасные занятия.

Более удачна для детей «золотая середина», когда родители ставят их в определенные рамки, но в то же время предоставляют возможности для самостоятельных поступков. В лонгитюдном исследовании социолога Лоры Хэмилтон из Калифорнийского университета в Мерседе сопоставлялись учебные результаты студентов из семей с жестким и свободным, как мы бы их назвали, подходами к воспитанию. Никто из выборки студентов с «безучастными» родителями не смог окончить университет за положенные четыре года, а после получения диплома все они испытывали проблемы с трудоустройством. Все студенты с властными «вертолетными» родителями окончили университет вовремя, но испытывали проблемы с профессиональной и эмоциональной зависимостью. Проведя с ними последующие интервью, Хэмилтон отмечала, что «они все еще созваниваются с родителями по поводу важных решений. Они не уверены в себе, тревожнее других и не чувствуют себя на своем месте в той степени, в какой этого можно ожидать от тридцатилетних. Бразды правления им не передали». В дополнение к этим двум крайностям Хэмилтон рассматривала также третий тип родителей, который она окрестила «скорой помощью». Они были небезразличны, но не чересчур: давали детям возможность принимать самостоятельные решения и учиться на ошибках, но при этом в нужных случаях были готовы дать указание. Дети таких родителей показывали лучшие результаты в учебе, как правило, оканчивали университет за четыре года, находили работу и умели самостоятельно разбираться со своими эмоциональными проблемами.

Принцип Златовласки применим и к решениям в прочих жизненных областях. Что лучше – иметь много вариантов выбора или всего парочку? И снова – ни то ни другое. Отсутствие вариантов выбора может быть проблематичным. Многие десятилетия исследований показывают, что определенная степень личной автономности позволяет с высокой вероятностью говорить о благополучии человека. Однако, хотя это не выглядит очевидным, очень проблематична и другая крайность – наличие слишком большого выбора.

Чтобы понять, почему это так, представьте, что вы ходите по супермаркету и натыкаетесь на прилавок, где можно попробовать целых тридцать сортов джема. И сколько же из них вы попробуете? А сколько купите? Теперь представьте, что попробовать можно только шесть сортов. Сколько, по вашему мнению, вы попробуете и сколько купите? Возможно, вы подумали, что чем больше выбор сортов, тем большее их количество может понравиться, и, соответственно, вы потратите больше денег на покупку. Однако, когда психологи Шина Йенгер и Марк Леппер реализовали этот сценарий в супермаркете, выяснилось прямо обратное. В действительности люди были менее склонны покупать джем в принципе, когда в наличии было тридцать сортов. Перед лицом такого широкого выбора покупку совершали только 3 % людей, а если можно было попробовать всего шесть, то покупкой завершались 30 % дегустаций.

Наличие множества вариантов ошеломляет людей и парализует их способность принимать решения и в гораздо более серьезных ситуациях. Ученые выяснили, что, когда пенсионный план предлагает людям больше возможностей для инвестиций, желающих участвовать в нем становится меньше. На каждые десять дополнительных возможностей для инвестирования в рамках пенсионных планов приходилось от 1,5 до 2 % сокращения числа участников. Самая большая доля желающих – 75 % пришлась на долю плана, который предусматривал только два варианта инвестирования средств. Самая низкая составила 60 % и относилась к фонду, в котором предлагался выбор из 59 вариантов инвестирования. «Избыток выбора», как называют это явление психологи, может, как это ни парадоксально, вообще лишить выбора.

Кроме того, слишком широкий выбор вариантов может снизить удовлетворенность принятым решением. При поисках подходящей работы недавние выпускники университетов делились на максимизаторов, которые сознательно направляли резюме по всем возможным адресам, и минимизаторов, которые делали это, только если видели интересный для себя вариант трудоустройства. В итоге первые оказывались менее удовлетворенными найденной работой, чем вторые. В этом случае старания сделать лучший выбор из всех возможных оборачивались сожалениями о якобы упущенных других возможностях. «У всей этой свободы от ограничений, всего этого акцентирования роли человека как хозяина своей судьбы и создателя собственного мира есть негативный аспект. Люди остаются в нерешительности относительно того, как и почему они должны поступать. Свобода выбора – палка о двух концах, поскольку изнанкой полного раскрепощения являются хаос и беспомощность. Таким образом, у свободы есть цена – это опасность. Есть цена и у обилия информации – это неуверенность», – пишет психолог Барри Шварц в книге 2004 года «Парадокс выбора».

Схожая логика применима и к любовным отношениям. Шварц считает, что представление человека о неограниченном выборе возможных партнеров препятствует серьезным отношениям. Фильмы, романы, телесериалы и иллюстрированные журналы упорно продвигают мысль о том, что у каждого есть своя половинка, стоит только поискать «подходящего человека». Наряду с этим приложения для интернет-знакомств в диапазоне от Match.com до Tinder создают впечатление о бесконечном разнообразии, скажем так, улова, что может лишить покоя и породить неуверенность. Откуда вам знать, что это именно «тот самый» человек, если в вашем смартфоне на очереди тысячи других? Принято считать, что не вполне довольны своей любовной жизнью только те, кто испытывает ее недостаток. Но неудовлетворенными могут быть и люди с мириадами романтических приключений. Для везения в любви может оказаться достаточным всего лишь отключить Tinder с его бесконечным выбором.

Принцип Златовласки может помогать и на работе. Из главы 3 мы знаем, что слишком жесткое администрирование способно сдерживать творческие порывы. Но хотя может показаться, что в условиях минимума ограничений творческое мышление расцветает пышным цветом, избыточная свобода иногда полностью лишает человека ориентации. Интересный опыт был проведен в Калифорнийском университете в Беркли. Студентам поручали изучить в интернете источники по общей теме здравоохранения и пяти подтемам: наркомании, фитнесу, питанию, профилактике заболеваний и стрессу. Затем на основе изученного материала они должны были написать план разработки продукта, предназначенного для решения проблем в этих областях. Однако была важная деталь: участникам в случайном порядке ставилось одно из четырех ограничивающих условий разной степени строгости. Для первой группы ограничение было минимальным – студенты могли писать на любую тему, связанную со здравоохранением. Во второй группе ограничение было умеренно мягким – можно было использовать любую из пяти подтем. В третьей группе с умеренно строгим ограничением студентам предлагался выбор из трех подтем. Наконец, у четвертой группы ограничение было самым строгим – предлагалась одна конкретная подтема. Креативность подготовленных студентами планов оценивали пять профессиональных арбитров. Умеренные ограничения (во второй и третьей группах) больше способствовали творческому процессу, чем менее и более строгие (в первой и четвертой группах). Проще говоря, баланс свободы и ограничений помогает человеку полнее раскрыть свой творческий потенциал.

Принцип Златовласки может быть полезен обществу даже в таком вопросе, как оздоровление финансовых институтов. Скандал с корпорацией Enron, рухнувшей в 2001 году из-за недостатков внутреннего контроля, относится к числу наиболее поучительных историй современности. До своего стремительного банкротства Enron была крупнейшим в мире энерготрейдером и считалась «любимицей Уолл-стрит». Но все это время топ-менеджеры Enron искажали финансовую отчетность с целью сокрытия убытков и прятали нарастающий долг, чтобы придавать компании видимость растущей и отменно прибыльной. Эту распущенность усугубляли аудиторы Enron, из года в год смотревшие сквозь пальцы на сомнительные финансовые методы компании. Разрегулированность Enron, приведшая ее к банкротству, пошатнула доверие общества к корпорациям и финансовым рынкам.

С другой стороны, избыточный контроль может стать тормозом финансового успеха организации. Излишние контрольные процедуры могут сделать рабочие процессы чересчур времязатратными и навредить конкурентоспособности в целом. В частности, выполняя требования, соответствие которым обходится слишком дорого, компании могут ощущать нехватку капитала для инвестиций в развитие бизнеса. В главе 7 я писала о пользе развития амбидекстральности организаций – одной из сфер применения принципа Златовласки, когда работники и подразделения в зависимости от ситуации используют более жесткие или более либеральные подходы.

Наконец, принцип Златовласки помогает направлять политическую дискуссию о национальной безопасности. В Соединенных Штатах противоречие между гражданскими свободами и их ограничениями обострилось после терактов 11 сентября, когда закон о борьбе с терроризмом и методы массовой слежки, применяемые АНБ, обеспечили властям беспрецедентно высокий уровень контроля над гражданами. Эти меры вызвали горячую дискуссию. Сторонники утверждают, что расширенные возможности слежки необходимы для защиты страны и ее граждан от терроризма. В свою очередь, их критики настаивают, что расширение прав государства основано на переоценке террористической угрозы, а права и свободы граждан при этом подвергаются неоправданным ограничениям.

Разумеется, вся сложность в том, чтобы укрепить безопасность без ущерба для гражданских свобод. Это резонансная проблема и для других стран мира. «И безопасность, и свободы жизненно важны для благополучия нашей страны. Поэтому мы обязаны всегда быть начеку. На фоне изменения в обществе и обстановке мы должны постоянно и напряженно думать о том, как обеспечить нашу безопасность и защитить наши свободы», – говорил будущий британский премьер Дэвид Кэмерон, выступая в 2006 году в Центре политических исследований. Как и в других сферах жизни, достижение компромисса в этих вопросах, то есть золотой середины между жесткостью и свободой, может помочь нам продвинуться к достижению большего благополучия страны. Проблемы появляются, когда общества слишком сильно смещаются в какую-то одну сторону: например, когда перед лицом опасности страна становится на путь тоталитаризма и несоблюдения гражданских прав или же когда разгул беззакония в относительно свободной стране приводит к вспышке насильственных преступлений.

У каждой культуры может быть собственное оптимальное соотношение жесткости и свободы, обусловленное требованиями среды. Ясно одно: крайние степени жесткости или свободы не приносят пользы обществу. Осознав действенность принципа Златовласки, правительства и граждане смогут лучше противостоять подобному развитию событий.