Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Утром на главной площади городка Каролина проводила сеанс общей гимнастики. Под ритмичную музыку молодая брюнетка показывала упражнения на укрепление мышц тела, регулирование дыхания и сердцебиения.

Угловатый Ив Крамер старался повторять движения, впрочем, без особого успеха.

Вдруг замигала красная сигнальная лампочка тревоги и взвыла сирена.

Последний раз она выла, когда заклинило парус, что поставило под угрозу их полет.

На телевизионном экране появилось искаженное гримасой озабоченности лицо Жослины – она объявила ужасную новость.

В Рай-Городе было совершено преступление.

Ив вскочил на велосипед и покатил в мэрию – там, в главном зале, уже собрались Габриель Макнамара, Адриен Вейсс и Жослина Перес.

– Вот и дождались, – с горечью проговорил Габриель. – Кто-то все-таки сорвался.

Вскоре стало известно, что все произошло из-за несчастной любви. Влюбленный, изрядно подвыпив, расхрабрился, схватился за кухонный нож и зарезал свою бывшую подругу.

– Спиртное и ревность нарушили мир и покой в городке, – заключила Жослина, которую случившаяся трагедия, кажется, потрясла больше всех остальных.

Таким образом, решение отказаться от использования оружия в обществе бабочкианцев не смогло предотвратить убийство. Простого кухонного ножа хватило, чтобы случилось непоправимое.

– Не станем же мы изымать все острые ножи и заменять их тупыми, как у детей…

Ив Крамер вспомнил слова своего отца Жюля:

«Любовь – не тот путь, которым надо следовать: из-за любви человек может убить; под предлогом любви человек способен на низкие поступки. Единственное верное средство – идти к свету».

– Что делать с виновным? Упечь в тюрьму? Убить? Или простить ради всеобщего спокойствия?

– Как так вышло, что при отборе никто не заметил в нем потенциального злодея? – спросил Мак- намара.

– Это славный малый, работяга, рьяный наш сторонник, вполне уживчивый, и так было с самого начала полета. И профессия у него особенная.

– Да, он пекарь, – признался Адриен Вейсс. – И не простой, а самый лучший в Рай-Городе.

Ив вспомнил вкуснейшие рогалики, которыми он наслаждался по утрам, и огорчился еще больше. Если вывести этого пекаря из сообщества, придется довольствоваться не самыми лучшими рогаликами.

– Мы проглядели нечто большее… Я же говорил, труднее всего обуздать человеческую натуру. Но почему, черт возьми? ПОЧЕМУ?

Тут он не выдержал, схватил со стола стакан с водой и швырнул его в стену – тот разбился вдребезги.

Когда магнат смирил свой гнев, все тревожно переглянулись.

– Придется его примерно наказать! – объявил он. – Чтобы такое больше не повторилось. Где сейчас этот пекарь?

– Сидит дома под арестом и рыдает.

– Мы не можем его простить и выпустить на свободу. Это означало бы, что в Рай-Городе можно убивать безнаказанно.

– И приговорить его к смерти мы тоже не можем, потому как это означало бы, что мы поступаем по принципу «око за око, зуб за зуб».

– Может, назначим ему трудовую повинность – например, ночные работы? – предложил в знак примирения Ив.

Впрочем, он мигом спохватился, смекнув, что предложил глупость, поскольку пекари начинают работать ни свет ни заря.

Тогда Жослина Перес предложила учредить народный суд. Из двенадцати человек, выбранных по жребию.

Сказано – сделано. Разбирательство прошло быстро, потому что никто толком не знал, как подступиться к такому делу. Суд проголосовал за тюремное заключение. И бабочкианцам пришлось спешно строить узилище, чтобы поместить туда осужденного.

Между тем это первое преступление нарушило ощущение всеобщей невинности. Оно как будто легло черным пятном на белую бумагу.

В тюрьме пекарь по вечерам иногда выкрикивал имя своей возлюбленной, им же и убитой.

– Я любил тебя, Люсинда! ЛЮБИЛ!

Однажды Жослина Перес наведалась домой к Иву Крамеру – он как раз кормил Элоди из бутылочки.

– Вот мы и стали опять обычным человеческим обществом. Я в полном отчаянии. Один-единственный дурак испортил все дело.

– Нет. Это потрясающе.

– Что потрясающе – злодеяние?

– А вы чего хотели? Чтобы вокруг вас порхали 144 тысячи невинных ангелочков? Поразительно, что такая беда не случилась еще раньше. Перед нами стоит вопрос: как возродить справедливость, не порождая озлобленности?

Жослина Перес не могла взять в толк, к чему клонит изобретатель.

– Вы что, действительно думали, что за тысячу лет пребывания в космосе у нас не будет совершено ни единого преступления? – спросил он.

– Вероятно, нам не следовало закрывать глаза на употребление спиртного. Мы же запретили его еще до полета.

– Они делают себе выпивку тайком, перегоняя сок домашних фруктов. Оно и понятно. Людям нужно как-то расслабляться. Даже у животных есть свое «расслабляющее».

Он указал на Домино, который поедал валериану и, казалось, уже натрескался ею допьяна.

– Надо было ввести полный запрет, – заявила Жослина.

– Они нашли бы что-нибудь взамен. Стали бы покуривать какую-нибудь траву, что-нибудь из вьющихся растений, коноплю.

– Мы запретили бы и это.

Ив положил дочурку животиком себе на плечо, чтобы вызвать у нее отрыжку, после чего переложил ее в постельку.

Жослина Перес взглянула на малышку, которая что-то лопотала.

– Для вящего успокоения пришлось бы много чего запретить. Но эдак мы докатимся до диктатуры. И потом, они малые дети, что ли? Нет, не таким я вижу Homo Stellaris будущего.

– Черт побери, – проговорила Жослина, – ну почему они не могут держать себя в руках? Ведь они, кажется, прошли строгий отбор.

– Надо реально смотреть на вещи: даже при самом строгом отборе все мы, как ни крути, человеческие существа, и за спиной у нас не одна тысяча лет злодеяний. Зло у нас в крови, и одним махом его не искоренить.

В комнату вошла Элизабет Мэлори – она выглядела усталой: ей пришлось уклоняться от астероида, а потом возвращать корабль на прежний курс. Малышка тут же залопотала на другой манер и начала звать мамочку, раскидывая и прижимая к себе ручонки.

– Так что ты предлагаешь, Жослина? – спросила шкипер, с ходу вступая в разговор.

– По-моему пора четко и ясно огласить правила игры, которые до сих пор только подразумевались. Хотя все понятно без слов, лучше об этом сказать напрямик.

Мать извлекла маленькую Элоди из постельки и теперь держала ее на руках, целуя и лаская.

– Необходимо создать Конституцию. Нужно четко определить все, что подлежит запрету. И обусловить меру наказания за каждое совершенное правонарушение и преступление.

– Наказания? И кто же будет их применять?

– Полиция. Нам нужно создать полицию. Мы не можем больше уповать лишь на энтузиазм наших людей, нужно добавить чувство страха перед наказанием, иначе все рухнет и на смену невинности придет жестокость.

Элизабет Мэлори, которая все так и продолжала целовать дочь, словно желая наполнить ее любовью, повернулась к ним и сказала:

– А ты как думала, Жослина? Все будут друг другу улыбаться, и у нас тысячу лет будет тишь да гладь?

– Я надеялась. Я рассчитывала на нашу сознательность и надеялась, что без денег, частной собственности и брачных обязательств, без спиртного, налогов и правительства у нас, конечно же, все будет в порядке.

– Что ж, пора… чуть не сказала «спуститься с небес на землю»… ну скажем «вернуться в действительность». Мы всего лишь человеческие существа.

Элоди снова залопотала. Они втроем переглянулись, и Элизабет твердо сказала:

– Вот звездное дитя, но ее поколение пока еще не в большинстве. Мы «древние земляне», и нам еще только предстоит стать «новыми косможителями».

Жослина Перес приняла сокрушенный вид.

– Надо будет собрать советников и составить конституцию. Впятером нам не управиться.

Элизабет уложила малютку обратно в постель и недолго думая предложила Жослине выпить по стаканчику, но мэр решительно отказалась.

– Значит, конституционное собрание. А что еще?

– В тюрьме придется оборудовать камеры. Может, сотню. Надо готовиться к новым преступлениям.

Ив в раздумье произнес слова, которые ему совсем не хотелось говорить:

– Разве пустые камеры не требуют того, чтобы их заполнили?.. (Впрочем, он вовремя спохватился.) Сдается мне, мы ступаем на старую дорожку, которая всегда заводит в тупик. Может, будут другие предложения?

– Это необходимое зло, зато наименьшее. Куда хуже, если преступления будут оставаться безнаказанными, – эдак мы скатимся в анархию, – заметила Элизабет.

– Я сам был анархистом. И всегда мечтал жить в мире, где не будет ни полиции, ни государственного управления, – ответствовал Ив.

– Это утопия. На самом же деле отсутствие законов играет на руку прохвостам, возомнившим себя великими правителями, которые за отсутствием системы наказаний силой навязывают свои законы, – напомнила Иву жена.

– Стало быть, нам придется сформировать «правительство».

Он произнес это слово так, будто речь шла о каком-нибудь отвратительном блюде.

– Другой возможности я не вижу, – четко проговорила Жослина Перес.

Ив Крамер хватил кулаком по бамбуковой стенке.

– Ну почему мы должны действовать по одним и тем же схемам?

– Человека так просто не изменишь, – сказала Элизабет, баюкая дочурку.

– Мы все неплохо усвоили систему параноидального восприятия окружающих. Родители, школа, работа и телевидение с младых ногтей подгоняли нас под шаблон. И избавиться от него не так-то просто. Даже долгий космический полет не может изменить столь глубоко укоренившуюся программу. Или же придется промывать бабочкианцам мозги, чтобы они все забыли. Чтобы очистились и освободились от оков жестокости, которую видели и ощущали в прежней жизни. Чтобы у них в голове не осталось ни единого воспоминания о порках, которым они подвергались в детстве. Или о ночных кошмарах, в которых им виделись волки.

– А я верю в будущее поколение, – уверенно сказала Элизабет, целуя Элоди. – Просто нужно набраться терпения. Мы постараемся запрограммировать их на стремление к счастью.

– Это дело непростое, – признался Ив. – Потому как, если я правильно все понял, довольно одной паршивой овцы, пораженной вирусом жестокости, чтобы заразить все стадо.

В конце концов Жослина Перес налила себе стаканчик и осушила его одним глотком.

– Именно поэтому наш опыт можно признать уникальным. Перед нами впервые открывается возможность постараться изменить старые правила. Однако ради этого некоторые из них придется до поры сохранить. Сюда относятся конституция и законодательство. И правительство с полицией тоже. Придется все это сохранить, пока мы не станем воплощением совершенства и не сможем жить без предводителей.