РОЖДЕНИЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ 1763 — 1816
Глава 1
НАРАСТАНИЕ ГНЕВА
Последствия победы
В 1763 году Парижский договор положил конец долгой череде войн с Францией, которые истощали британские колонии на восточном побережье континента в течение трех четвертей столетия. Эти войны закончились полной победой Великобритании.
Французы были изгнаны с континента. Вся Северная Америка от Гудзонова залива до Мексиканского залива и от реки Миссисипи до Атлантического океана теперь стала британской. Земли к западу от Миссисипи и юг Северной Америки по-прежнему принадлежали Испании, но влияние Испании уменьшалось уже в течение века, так что эта страна мало беспокоила как британцев, так и колонистов. Это стало особенно очевидно, когда испанцев вынудили отказаться от Флориды, которая почти двести лет оставалась их оплотом — той крепостью, откуда они нападали на южные поселения.
Огромные северо-западные территории континента еще оставались ничейными, а еще одна держава — Россия — добывала меха там, где сейчас находится Аляска. Однако в тот момент это не интересовало колонистов востока.
И тем не менее именно полная победа в этой войне стала началом проблем для Великобритании. Поражение ее врагов положило начало цепи событий, которые привели к величайшему поражению, которое суждено было потерпеть Великобритании за всю современную эпоху, — и к рождению нового государства, которому суждено было всего за двести лет стать самым влиятельным за всю историю человечества. Именно об этом и пойдет речь в этой книге.
Основная проблема заключалась в том, что британские поселенцы начали подходить к поре совершеннолетия: они обретали самосознание, чего Британия и ее правительство не замечали и не признавали.
Обжитые области тринадцати колоний имели площадь приблизительно 650 000 км2 (250 000 квадратных миль) — почти в три раза большую, нежели площадь Великобритании. К 1763 году в этих колониях проживало около одного с четвертью миллиона поселенцев европейского происхождения, к чему следует добавить неоплачиваемых работников — свыше четверти миллиона чернокожих рабов. Население Великобритании в тот момент было не больше семи миллионов, так что население колоний даже в тот момент составляло вполне солидную часть британцев.
Больше того: общество в колониях стало заметно отличаться от британского. Население колоний оказалось смешанным, и, помимо людей английского происхождения, тут жило большое количество народа, предки которых были выходцами из Шотландии, Ирландии, Голландии, Германии и Скандинавии с их особыми культурами. Из-за сложностей фронтира колониальное общество оказалось гораздо более ориентированным на равноправие, нежели британское, и в колониях многие с презрением относились к британским титулам и британскому подобострастию.
Все больше колонистов считали себя не переехавшими на новое место англичанами — будь то по происхождению или просто из-за смены места жительства, — а американцами. И с этого момента именно так я и стану их называть.
Кроме того, недавние связи британцев и американцев в качестве союзников в войне против Франции не способствовали теплым отношениям между этими нациями. Близкое общение привело к презрению с обеих сторон.
Британские военные считали американцев грубыми и невоспитанными людьми — недисциплинированными, ненадежными варварами, готовыми торговать с врагами ради выгоды. Поскольку в Америке не было профессиональной армии и военные действия носили партизанский характер, который годился для лесов, а не для окультуренных полей брани Европы, британцы были уверены, что американцы трусливы.
С другой стороны, американцы воспринимали британцев как высокомерных и деспотичных снобов.
Каждая из сторон считала, что выиграла войну с Францией без особой помощи союзницы — или даже несмотря на явные помехи с ее стороны. Британцы полагали, что победы в войне достигла регулярная армия в решающем сражении при Квебеке в 1759 году. Американцы были уверены в том, что победу принесли их бесконечные стычки с индейцами, бесчисленные небольшие вылазки и страдания женщин и детей, подвергшихся нескольким массовым избиениям. Эту войну они героически выиграли в Луисбурге только для того, чтобы британцы малодушно отказались от этой победы. В этой войне британцы потерпели позорное поражение у форта Дюкен, и от полного уничтожения их спасли только американцы.
Конечно, до 1763 года американцы не могли свободно выражать свое недовольство британцами. Врагом была Франция, и мощь Великобритании оставалась нужна колониям. Но теперь французы были изгнаны, и американцы, надежно утвердившиеся на своей земле, наконец-то почувствовали, что могут выражать свое возмущение британцами.
Это усугублялось тем, что многие американцы видели перед собой блестящие перспективы. С уходом Франции американцы решили, что перед ними открылась возможность освоения западных земель вплоть до далекой Миссисипи, так что колонии могли теперь прирастать землями и людьми, пока не превратятся в мощную силу. Кто может им препятствовать в достижении этих целей?
Но, увы, новые земли не были пустыми. Пусть французы и ушли — индейцы остались.
К тому же индейцев результат мирного договора 1763 года отнюдь не радовал. В отличие от французов британцы не готовы были принимать индейцев в свои форты на равных правах, а, напротив, открыто демонстрировали свое обидное чувство европейского превосходства. Они не считали нужным успокаивать самоуважение индейцев красивыми словами и подарками, почему-то ожидая, что индейцы осознают собственную неполноценность и будут знать свое место.
Больше того: британцев меха не слишком интересовали. Это были поселенцы, которым нужна была земля, которые желали оттеснить индейцев и превратить дикие земли в фермы. Готовясь к уходу, французы шептали все это на ухо индейцам и, не стесняясь, настраивали их на сопротивление, давая туманные обещания будущей помощи.
На первое место выдвинулся один из индейских вождей по имени Понтиак, родившийся на северо-западе нынешнего Огайо и воевавший на стороне французов. Он создал союз индейских племен, проживавших между Аппалачами и Миссисипи, и в мае 1763 года устроил неожиданные нападения на различные поселения на западе. С момента подписания Парижского договора и установления мира прошло всего три месяца.
Поначалу этот план принес успехи. Восемь фортов в районе Великих озер были захвачены, а их гарнизоны — уничтожены. Однако Детройт выстоял против нападения, которое возглавил сам Понтиак.
Форт Питт (на месте современного Питсбурга) также выдержал индейскую осаду — и на ее снятие подошло формирование британской регулярной армии численностью 500 человек под командованием полковника Генри Букея. 2 августа 1763 года британцы столкнулись с отрядом индейцев у Буширан, в сорока километрах от форта Питт. Букей разбил индейцев в сражении, длившемся два дня, — и, хотя потери британцев также были большими, это стало поворотным моментом. Осада с форта Питт была снята 10 августа, а в ноябре Понтиака заставили прекратить осаду Детройта.
Постепенно союз Понтиака начал распадаться. Племена стали от него отпадать, а самого Понтиака вынудили заключить мир 24 июля 1766 года. После этого он не нарушал мирного договора с британцами, однако был убит в 1769 году в городе Каокия (штат Иллинойс) индейцем из племени, которое враждовало с его собственным. Существует вероятность, что этот убийца был подкуплен неким английским торговцем.
Однако этот мир был компромиссным. Британцы не имели желания вести бесконечные войны с индейцами и постоянно платить кровью и деньгами за дикие земли, находящиеся за пять тысяч километров от их дома. Не испытывали они и желания допускать ничем не ограниченный рост этих злополучных колоний. В результате этого они обязались оставить за индейцами территории для охоты к западу от Аппалачских гор.
7 октября 1763 года королевской прокламацией была установлена западная граница колоний, которая прошла по Аппалачских хребтам, а за ними поселения устраивать запрещалось. Именно это в первую очередь и способствовало распаду союза Понтиака и принесло мир.
Однако у американцев «прокламационная линия» вызывала отвращение. Она ограничивала их жительство теми же прибрежными равнинами, которыми до 1763 года их ограничивали французы. И в чем же тогда, с точки зрения американцев, был смысл побеждать Францию?
Американцы беспокойно напирали на «прокламационную линию», привыкая игнорировать — и потому презирать — законы, изданные в Великобритании. Переселенцы, спекулянты земельными участками и трапперы приучались относиться к британскому правительству как к врагу, который действует заодно с индейцами.
В Виргинии — старейшей и наиболее плотно населенной колонии — особенно остро ощущались земельные аппетиты крупных плантаторов. Они желали освоить долину реки Огайо, которая послужила непосредственной причиной прошлой войны с французами — и у многих из них, несмотря на их английские корни, стали усиливаться антибританские настроения.
Однако самыми состоятельными и влиятельными были торговцы из прибрежных крупных городов, в особенности в Новой Англии, — люди, составившие себе состояние на торговле с Вест-Индией и Европой. Если бы Великобритании удалось сохранить их лояльность, недовольство удалось бы сдерживать. Возможно, что наиболее консервативно настроенные американцы смогли бы самостоятельно удержать плохо организованных фермеров в установленных для них границах.
То, что Великобритания не смогла этого сделать, стало ее величайшей тактической ошибкой.
В течение ста лет Великобритания пыталась регулировать американскую торговлю таким образом, чтобы она приносила прибыль британским фабрикантам и землевладельцам.
По меркам того времени британскому правительству это казалось разумным. Именно благодаря британской инициативе удалось захватить и заселить ту территорию, на которой проживали американцы. Британский военно-морской флот и британское оружие постоянно защищали эти территории — сначала от голландцев и испанцев, а затем — от французов. А раз американцы существовали и процветали благодаря щедротам Великобритании, то почему бы им как-то за это не платить?
Похоже было, что в Великобритании полагали, будто американцы взяли эти огромные территории у своей родины в аренду — и рассчитывали, что они охотно будут вносить за них регулярную плату.
С точки зрения американцев, это, конечно же, выглядело совершенно иначе. Колонии создавали люди, которые выполняли эту работу почти без всякой помощи британского правительства, а в некоторых случаях и вовсе потому, что преследования по религиозным принципам заставили их оставить свои дома.
Американцы также считали, что защищали свои дома от индейцев, голландцев, испанцев и французов без особой помощи со стороны их отечества. Только во время последней войны Великобритания, почувствовав угрозу собственным интересам в Европе и Азии, решила принять в ней активное участие, да и тут американцы оказали ей огромную помощь.
Вот почему, когда британцы попытались контролировать американскую промышленность и торговлю таким образом, чтобы откачивать деньги в карманы британских торговцев и землевладельцев, американцы сочли это несправедливым.
В ответ на такую политику американские торговцы стали вести незаконную торговлю с другими странами, или торговать, не платя таможенные пошлины, или еще какими-то способами утаивать от Великобритании те деньги, которые у них пытались взимать. Американцы смотрели на это не как на нарушение закона, а как на игнорирование несправедливых и диктаторских ограничений.
Именно в области торговых ограничений и контрабанды коммерческие интересы Новой Англии и портов становились все более антибританскими.
Новый король
Задним числом понятно, что британцы могли действовать разумнее. Если бы американцам была предоставлена некая доля самоуправления и если бы наиболее влиятельным колонистам предоставили часть прибылей, то Америка могла бы добровольно давать Британии гораздо больше денег, нежели удавалось получать насильственными методами.
Ситуацию, способствовавшую неудачам Британии, усугублял еще и случайный фактор: на трон взошел новый король, причем такой, который, волею злой судьбы, был совершенно не подходящим для этих времен.
25 октября 1760 года умер король Великобритании Георг II, за тридцатитрехлетнее правление которого британские заморские доминионы значительно увеличились. На самом деле именно с периода его правления можно по праву говорить о Британской империи.
Его сын Фредерик, бывший наследником трона, умер в 1751 году. На трон взошел сын Фредерика, ставший королем Георгом III: к моменту смерти деда ему было двадцать два года.
Новый король был не слишком умен. Читать он научился только к одиннадцати годам, а к концу жизни ему предстояло сойти с ума. Он никогда не обладал уверенностью в себе, и, как это порой бывает, это выразилось в повышенном упрямстве. Он никогда не мог заставить себя признать за собой ошибку и упорно не сходил с выбранного пути даже после того, как всем окружающим становилось очевидно, что он получает результаты, прямо противоположные желаемым.
Георг III не был тираном. Он был порядочным человеком и любящим семьянином и вел совершенно респектабельную жизнь в кругу семьи, с женой и детьми. В некоторых отношениях он мог считаться даже симпатичным — и определенно был гораздо более хорошим человеком, чем те два Георга, которые ему предшествовали.
Однако он жил в те времена, когда в остальной Европе короли были абсолютными монархами. Иными словами, король Франции Людовик XV, который к моменту восшествия на престол Георга III правил своей страной уже почти полвека, поступал так, как ему хотелось. У него не было парламента, который мог бы ему помешать, не было премьер-министра, который управлял бы страной без всякого контроля, не было выборов, определявших политику страны, не было партий, которые ссорились друг с другом, не было политиков, которым разрешались нападки на короля.
Георгу казалось унизительным то, что его — единственного из всех европейских монархов — контролируют и донимают землевладельцы-сквайры, которые доминировали в парламенте. Его прадеда, Георга I, и его деда, Георга II, это не волновало. Они были урожденными немцами и властвовали германским княжеством Ганновер. Ганновер интересовал их гораздо сильнее, нежели Великобритания, так что они с готовностью предоставляли британскому премьер-министру управлять страной так, как тот считал нужным. Если уж на то пошло, первые два Георга почти не говорили по-английски.
Однако Георг III был настроен совершенно по-другому. Хотя он оставался правителем Ганновера, но родился и воспитывался в Англии. Он говорил по-английски и ощущал себя англичанином — и страшно хотел править Великобританией.
В юности, когда он был наследником трона, его вдовствующая матушка (которую он боготворил) постоянно убеждала его брать на себя обязанности и права, которые когда-то принадлежали короне. «Будь королем!» — говорила она сыну, имея в виду: королем наподобие абсолютных монархов Европы.
И Георг III действительно пытался быть королем. Он не мог уничтожить парламент и превратиться в абсолютного монарха. Попытайся он это сделать — и его наверняка свергла бы нация, давно привыкшая к строго ограниченным королевским правам. Что он попытался сделать, так это править через парламент, выбирая тех политиков, которые стояли бы на его стороне и действовали бы в его пользу. Он попытался взять парламент под свой контроль.
Например, он испытывал антипатию к Уильяму Питту. Питт (министр, который определял политику Британии в те мрачные годы, когда казалось, что Франция вот-вот одержит победу, и благодаря которому Великобритания восстановила свои позиции и пришла к триумфу) был воплощением всего того, что было отвратительно Георгу III. Питт был влиятельным и решительным политиком и вел себя так, будто это он был королем.
Процарствовав год, Георг III нашел способ заставить Питта подать в отставку в октябре 1761 года. Конечно, это было не страшно: победа Британии к тому моменту уже была обеспечена. После ухода Питта Парижский договор 1763 года отбросил на Георга III некий отблеск славы. На троне в этот момент находился он, и потому победа была приписана ему, хоть и была обеспечена еще до того, как он начал царствовать.
Именно в американских колониях Георг III мог бы добиться успеха в своем желании «быть королем». В колониях не было парламента, который мог бы спорить с ним за власть. Хотя бы там он мог править так, как пожелает, назначая и снимая должностных лиц, определяя политику и карая неугодных лиц. Конечно, в колониях существовали законодательные органы, но против короля у них не было полномочий.
Георг III не употреблял свою власть в колониях в каких-либо дурных целях, потому что он не был дурным человеком. Американцам не нравился сам факт того, что он мог это делать — во благо или во зло, — не посоветовавшись с самими американцами.
Конфликты начались почти с того момента, как Георг III воссел на трон, и они были связаны с контрабандой. Контрабанда в глазах британцев всегда была злом, но в ходе войны с Францией и индейцами она представлялась совершенно недопустимой. По крайней мере часть незаконной американской торговли велась с врагами, так что она шла на поддержку Франции и способствовала гибели британских солдат.
Британцы считали себя вправе прибегать к особым мерам для того, чтобы прекратить контрабанду и добиваться исполнения законов, принятых парламентом для регулирования торгово-коммерческой деятельности в Америке. Это решение принял в 1760 году Питт — примерно в то время, когда трон занял Георг III, и в данном случае Георг был с Питтом солидарен.
Добиться соблюдения законности торговли на большой и малонаселенной территории, находящейся к тому же на расстоянии пяти тысяч километров от метрополии, где большинство населения не желает эти законы признавать, было легко пожелать — но трудно сделать. Искать контрабандные товары и пытаться, найдя их, доказать их контрабандный характер, было почти невозможно без содействия тех, кто живет в этих местах.
С этой целью британское правительство решило выдавать «постановления о содействии» — общие ордера на обыск. Работник таможни, вооружившийся таким ордером, имел право войти в любое здание и искать там товары. Не было необходимости точно указывать в постановлении, какое именно здание будет подвергнуто обыску или какие именно товары там будут искать.
Такие ордера не были чем-то новым: их выдавали уже в 1751 году. Однако в 1761 году, когда появились новые ордера, американцы уже не боялись французов и не чувствовали необходимости в защите британских войск. Они лучше осознавали свои права и были готовы требовать их соблюдения.
Вопрос о том, хорошо или плохо заниматься контрабандой (а кто был бы готов потворствовать торговле с врагом?), не стоял. Под сомнение ставилось другое — были ли общие ордера на обыск законными. Такие обобщенные разрешения на обыск были вне закона в Великобритании, где юридическим постулатом было то, что «дом человека — это его крепость». Каким бы скромным или даже убогим ни был дом человека, ни сам король, ни его представители не могли войти в него, не соблюдая должной юридической процедуры, в которой необходимо было четко указать конкретное жилище и конкретную цель обыска.
Тогда почему же в колониях дом человека не был его крепостью?
В Массачусетсе, где контрабанда шла особенно активно, существовала мощная оппозиция, и законность ордеров была поставлена под вопрос. 24 февраля 1761 года в верховном суде Массачусетса слушалось дело о законности или незаконности ордеров.
Против ордеров выступил Джеймс Отис (род. в Вест-Барнстейбле, Массачусетс, 5 февраля 1725 года), сын одного из самых уважаемых судей колонии. Его доводы, изложенные в высшей степени красноречиво, основывались на том, что права, которыми обладают англичане вследствие «естественного права», не могут быть нарушены ни по королевскому указу, ни по постановлению парламента. Существует фундаментальная «конституция», которая, даже оставаясь неписаной, воплощает в себе эти естественные права. И, как заявил он, «постановление, идущее вразрез с конституцией, ничтожно».
По сути, Отис заявил, что, выдавая общие ордера, британское правительство занимается подрывной деятельностью и что американцы, отказывающиеся подчиняться этому закону, тем самым укрепляют основные юридические принципы. (Он проповедовал то, что мы сегодня называем «гражданским неповиновением».)
На британцев его доводы не подействовали, и они продолжили свою политику выдачи общих ордеров на обыск. Однако для многих американцев Отис зажег путеводную звезду, которой предстояло вести их дальше и служить оправданием их восстанию против британского законодательства во имя высшего закона.
Схожее событие произошло и в Виргинии, только чуть позже.
В Виргинии с 1662 года существовал обычай платить священнику табаком. Наличности не хватало, а табак был дорогим товаром.
Проблема заключалась в том, что стоимость табака колебалась. Хотя, как правило, его цена равнялась двум пенсам за фунт, выпало несколько неудачных лет, когда урожай табака был плохим из-за засухи и цена фунта табака поднялась до шести пенсов. Это означало, что если священники получат свое обычное количество табака (17 000 фунтов, то есть почти 8 тонн, за год), их доход, по существу, увеличится втрое.
Законодательный орган Виргинии — палата свободных граждан — который контролировали табачные плантаторы, отказался от платы табаком в 1755 году и вместо нее установил денежную выплату из расчета два пенса за фунт. Против этого священничество, естественно, возражало — и обратилось с жалобой в британское правительство. 10 августа 1759 года, пока королем был еще Георг II, британское правительство аннулировало виргинский закон и восстановило выплаты в виде табака.
Виргинцы игнорировали британское решение, и в конце концов некий священник ближе к концу 1763 года подал иск в виргинский суд. Это дело было названо «случай пастора».
Против священника и в защиту закона, принятого палатой свободных граждан, выступал Патрик Генри (род. в графстве Гановер, Виргиния, 20 мая 1736 года), сын шотландского иммигранта. Он получил очень плохое образование и не смог стать ни лавочником, ни фермером. Только когда он занялся юриспруденцией, он нашел себя, оказавшись прекрасным оратором.
В речи против иска священника, произнесенной 1 декабря 1763 года, Генри не рассматривал, был ли закон, принятый палатой свободных граждан, мудрым или глупым, гуманным или жестоким. Он поставил вопрос о том, может ли британское правительство по собственному произволу отменять закон, принятый палатой свободных граждан. Генри заявлял, что оно не имеет такого права, что, опять-таки, это бесцеремонное действие британских властей нарушает «естественное право» и потому не имеет под собой силы.
Красноречие Генри настолько тронуло присяжных, что священник в качестве компенсации получил всего один пенс.
Мыслящим людям того времени идея «естественного права» казалась очень привлекательной.
За сто лет до этого великий английский ученый Исаак Ньютон сформулировал законы движения и всемирного тяготения и показал, как с помощью этих законов можно описать устройство вселенной. Эти законы имели очень простую формулировку и легко интерпретировались.
Это породило характерный для эпохи Просвещения энтузиазм, когда многие с чрезмерным оптимизмом полагали, что во вселенной все можно свести к законам, которые окажутся такими же всеобщими, действенными и просто формулирующимися, как и закон Ньютона. Некоторые считали, что обществом также управляют такие законы, столь же естественные и неизбежные, как и законы движения, — и правительства нарушать эти законы не могут.
Наиболее открыто и красноречиво говорил о таком существующем в обществе «естественном праве» франко-швейцарский писатель, которого звали Жан-Жак Руссо, который в то время пользовался огромным влиянием на мыслящих людей Европы и Америки. В 1762 году он опубликовал свою книгу «Общественный договор», в которой утверждал, что правительства создаются с согласия тех, кем они правят, для того, чтобы достичь неких желаемых целей более эффективно, нежели это возможно было бы сделать без правительства. Всякий раз, когда некое правительство по какой бы то ни было причине неспособно достичь этих желаемых целей или не хочет этого делать, оно нарушает свой договор. И тогда управляемые вправе реорганизовать или заменить правительство.
Именно это имели в виду такие люди, как Отис и Генри, но король Британии и его парламент, не ведая об учении Руссо, продолжали идти своим путем.
Закон о гербовом сборе
Словно в ответ на растущие признаки недовольства колоний британское правительство разместило там свои войска на постоянной основе.
До войны с французами и индейцами, когда колониям не давали покоя индейцы, голландцы, испанцы и французы, британских войск в этих местах не было. И вот теперь, когда все опасности были позади, после заключения Парижского договора парламент проголосовал за размещение в колониях постоянного формирования из 10 000 британских солдат.
Это было явно больше необходимого — и больше того, о чем просили британские генералы, находившиеся в Америке. Больше того: британских солдат размещали не на фронтире, где еще можно было бы говорить об их необходимости на случай восстаний индейцев или набегов испанцев. Ничего подобного! Их расквартировали в наиболее крупных и благоустроенных городах.
Американцы могли возражать — и делали это вполне убедительно, — говоря, что солдат перевели в Америку для того, чтобы дать работу армейским офицерам, которых в противном случае по завершении войны пришлось бы отправить в отставку с половинным жалованьем. Разместили же эти отряды так, чтобы их можно было использовать против недовольных американцев, а отнюдь не против каких-то врагов Великобритании.
Британское правительство осталось глухо к этим жалобам. В метрополии были проблемы, которые казались гораздо более серьезными: проблемы финансовые.
В апреле 1763 года премьер-министром стал Джордж Гренвиль, перед которым встала неразрешимая задача. Британский государственный долг в результате войны с Францией достиг 136 миллионов фунтов. Для тех дней это была громадная сумма, и к тому же правительственные расходы также возросли.
Совершенно необходимо было ввести новые налоги, но эта мера всегда бывает крайне непопулярной. Попытки Гренвиля ввести тот или иной налог неизменно блокировал неумолимо настроенный парламент (при поддержке столь же неумолимо настроенного населения Британии).
Наконец, отчаявшемуся Гренвилю пришло в голову разместить налоги в колониях. В конце концов государственный долг образовался в результате войны, которая во многом велась в интересах колоний, — и именно с их порога убрали угрожавших им французов. Кроме того, во время войны американцы процветали и богатели во многом благодаря контрабанде, которая приносила им прибыли в ущерб британцам.
Тогда почему бы американцам теперь не поучаствовать в компенсации военных расходов? В 1764 году Гренвиль провел через парламент Закон о сахаре, который повысил пошлины на сахар, вино, кофе и ткани. Это были косвенные налоги: их платили импортеры, которые затем перекладывали свои расходы на потребителя. Однако, несмотря на все усилия британцев, такие косвенные налоги собирались с большим трудом, а контрабанда продолжала создавать огромный разрыв между теми суммами, которые должны были бы поступать, и теми, которые удавалось получать в реальности.
Гренвиль также принял законы, запрещавшие колониям выпускать бумажные деньги. Бумажные деньги в целом стоили меньше своего номинала в золоте. Из-за этого должникам было выгодно выплачивать долги бумажными деньгами. Поскольку в целом американцы были должниками британцев, бумажные деньги были выгодны колониям и невыгодны британским торговцам.
Однако этого было явно мало. Необходимо было нечто иное — прямой налог. Надо было заставить потребителя платить некие суммы в определенных обстоятельствах при таких условиях, чтобы платы избежать было бы невозможно.
Возникла прекрасная идея сделать все официальные бумаги недействительными при отсутствии особой гербовой марки, а затем брать за такую марку деньги, которые поступали бы британскому правительству. Марки можно было сделать различного номинала, начиная с полупенса и кончая десятью фунтами, и каждая официальная сделка требовала бы марки по цене, соответствующей ситуации.
Любой обратившийся в суд должен представить бесчисленное количество бумаг — и на каждую надо будет поставить гербовую марку ценой три шиллинга. Любой получивший диплом должен заплатить два фунта за марку, которая будет на него поставлена, — иначе он не получит этого диплома. Различные лицензии также потребуют марки, как и купчие, газеты, объявления, альманахи, игральные карты и кости.
Такой налог обязательно окажется прибыльным, так как избежать его будет невозможно, поскольку без марки любые сделки и бумаги будут незаконными. А если вдобавок к этому учредить суровые штрафы за нарушения, то, по подсчетам, налог мог давать 150 000 фунтов в год.
Единственной уступкой чувствам американцев было то, что правительственные агенты, которые должны будут продавать марки и собирать налоги, будут не британцами, а американцами.
Похоже было, что такая мысль парламенту понравилась. Закон о гербовом сборе был принят 22 марта 1765 года и должен был вступить в силу 1 ноября того же года. А затем, 15 мая 1765 года, парламент принял Закон о постое, согласно которому при необходимости британских солдат можно было размещать в частных домах.
Предлогом стало недостаточное количество в колониях казарм, где можно было бы должны образом разместить солдат. Однако было совершенно очевидно, что солдаты, поселенные в жилом доме против воли его хозяина, могут оказаться очень неудобными гостями, а если тщательно подбирать такие дома, то право помещать солдат на постой можно будет использовать как способ наказания тех лиц, которые вызвали недовольство правительства. Хотя между этими двумя законами связи не было, американцы были уверены, что Закон о постое был принят для того, чтобы подавить протесты против гербовых марок, расквартировав солдат в домах наиболее активных протестующих.
Если Закон о постое был задуман как средство заставить американцев не высказывать своего мнения о Законе о гербовом сборе, то он не сработал. По правде говоря, трудно было бы придумать другой такой же налоговый закон, который бы настолько же быстро невзлюбили американцы.
Во-первых, Закон о гербовом сборе был первым прямым налогом, которым британское правительство обложило жителей колоний. Впервые любому американцу приходилось запускать руку в свой личный карман за деньгами, которые должны были прямо отправиться королю Великобритании. Достаточно плохо было уже то, что этот налог облегчал карман колониста, а новизна такого приема еще сильнее усугубляла положение.
К тому же этот закон особенно больно ударял по тем группам населения, которые были способны прекрасно выражать свои мысли и обладали немалым влиянием: по юристам, которые обнаружили, что гербовые марки необходимы для каждого официального документа, и по издателям газет, на чью продукцию также предписывалось ставить марки. На тот момент в стране печаталось двадцать пять газет — и у них была масса читателей.
Более того, Закон о гербовом сборе был всеобщим, поскольку распространялся в равной мере на все колонии: тем самым британцы лишились возможности восстановить одну часть против другой, — а время его появления пришлось на послевоенный период экономического спада. Все эти факторы сделали Закон о гербовом сборе совершенно неприемлемым для американцев.
Прежде всего американцы не признали справедливость этого налога. Они утверждали, что британцы понесли огромные расходы в войне, которая велась в первую очередь в защиту британских интересов в Европе и Азии. В той части военных действий, которые велись в Северной Америке, сами американцы участвовали людьми и деньгами, причем это участие было совершенно не пропорционально населению.
Но даже если бы этот закон был справедливым, он был бы неприемлем принципиально, потому что его навязали им без их согласия, а это было нарушением «естественного права», а также прав американцев как свободных подданных короны.
Джеймс Отис нашел для него фразу, которая облетела все колонии и стала призывом к действию для всех, кому в это десятилетие предстояло оказывать сопротивление британскому правительству. Он сказал: «Налогообложение без представительства — это тирания».
Иными словами, американский парламент мог бы принять решение о введении такого закона, как Закон о гербовом сборе, и о передаче полученных с его помощью средств Великобритании, и это было бы законно. Или американские представители могли бы заседать в британском парламенте и выступить против Закона о гербовом сборе, но он мог быть принят в результате голосования большинством парламентариев — и это по-прежнему было бы законно. А вот принятие закона без предоставления американцам возможности изменить мнение парламентариев было незаконно и являлось актом тирании.
Британцы смотрели на это иначе. В то время за представителей, выдвигавшихся в парламент, могли голосовать только люди, обладающие собственностью определенного размера. Большинство британского населения права голоса не имело и не было представлено в парламенте, однако их можно было облагать налогом по решению парламента — и это делалось.
Однако американцы считали такую аналогию фальшивой. Пусть не обладающий собственностью житель Великобритании и не имел права голоса, но он легко мог о себе заявить. Он мог кричать, устраивать демонстрации и бунты, и если закон оказывался достаточно непопулярным, то поднявшиеся из-за него волнения заставили бы парламент призадуматься, особенно после событий прошлого века, когда король Карл I был казнен, а король Яков II — изгнан.
И наоборот, кого в парламенте будут волновать протесты и бунты, которые происходят на территории, удаленной от метрополии на пять тысяч километров и находящейся за океаном?
И действительно, принимая Закон о гербовом сборе, парламент не видел оснований тревожиться из-за недовольства, которое будет проявляться настолько далеко. Американцам предстояло найти способы заставить парламент встревожиться.
Сопротивление!
В месяцы, последовавшие за принятием Закона о гербовом сборе, народное недовольство в колониях непрерывно росло.
В Виргинии Патрик Генри, который только что был избран представителем палаты свободных граждан (во многом благодаря славе, которую ему принес «случай пастора»), 29 мая 1765 года выступил против Закона о гербовом сборе и в поддержку тех решений, которые утверждали за Виргинией право создавать собственные законы.
Генри не постеснялся напомнить о том, что происходило с, теми правителями прошлого, которые игнорировали права народа, навлекая на себя смерть от рук тех, кто не мог получить законного удовлетворения.
Он торжественно заявил: «У Цезаря был Брут, у Карла I — Кромвель, а у Георга III…»
Казалось, он собрался угрожать правящему королю убийством или казнью, так что некоторые члены палаты в потрясении и ужасе закричали: «Измена! Измена!»
Однако Генри закончил свою фразу совершенно иначе, сказав: «должно хватить мудрости извлечь из этого урок».
Другими словами, Георгу III следовало бы на исторических примерах научиться не быть тираном, после чего править любящим его народом. Генри закончил ироническими словами: «Если это измена, то извлеките из нее максимальную пользу», после чего ушел из зала.
Палата свободных граждан не приняла резолюций, но они были опубликованы в газетах, где любой мог их прочесть.
Закон о гербовом сборе еще не вступил в силу, а речи уже начали претворяться в действия. В крупных городах начались бунты, чучела правительственных чиновников оказывались на виселицах, принимались решения не использовать гербовые марки, а тех, кто, как считалось, готов был стать сборщиком гербового налога, подвергали угрозам, а порой даже избивали. Прежде чем возникла необходимость использовать в соответствии с законом гербовые марки, все до единого американские агенты в страхе подали в отставку, а многие запасы марок были уничтожены.
Осенью 1765 года почти тысяча торговцев из Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии объединились и организовали бойкот британским товарам, чтобы дополнительно наказать британцев, снизив даже сбор таможенных пошлин. Суды объявили о том, что готовы закрыться, лишь бы не использовать марки на юридических документах. Стало признаком патриотизма использовать спиртное домашнего приготовления, домотканую одежду и всевозможные вещи, произведенные в колониях — пусть даже они были хуже импортируемых.
Шумиха в Америке не осталась не замеченной в парламенте. Поначалу против Закона о гербовом сборе проголосовала пятая часть представителей. Многие искренне выступали против налогообложения колоний без их согласия, другие встали на сторону американцев, чтобы заявить о своей оппозиции королю.
Уильям Питт, страдавший от подагры и общего нездоровья, горячо поддерживал дело американцев. Так же поступал и Эдмунд Берк, которому предстояло стать одним из ведущих деятелей парламента.
Айзек Барре был наиболее известным противником Закона о гербовом сборе — по крайней мере, наиболее известным в американских колониях. Он родился в Ирландии, в Дублине, в семье французов, но стойко воевал на стороне Британии во время войны с Францией и был ранен в ходе квебекской кампании.
Защищая в парламенте американцев, он эмоционально именовал их «сынами свободы», чего американцы не забыли. Город в северо-восточной части Пенсильвании получил название Уилкс-Барре в честь него и Джона Уилкса, еще одного члена парламента, выступавшего против американской политики Георга III. Город Барре в Вермонте, основанный как раз в это время, также назван в его честь.
Громкая оппозиция Закону о гербовом сборе породила среди американцев даже более радикальные взгляды. В Массачусетсе наибольшую известность приобрели два человека, Сэмюэл Адамс и Джон Адамс (они были троюродными братьями).
Джон Адамс, младший из двух (род. в Куинси, Массачусетс, 30 октября 1735 года), был блестящим адвокатом со всеми положенными этим людям неприятными свойствами, так что он совершенно не умел завоевывать симпатии окружающих. Хотя он был человеком безупречно честным и исключительно умным, самой заметной его чертой было тщеславие. Он писал наукообразные и убедительные статьи против Закона о гербовом сборе, а вот Сэм Адамс выбрал иной путь.
Сэмюэл Адамс (род. в Бостоне 27 сентября 1722 года) был неудачником. Он терпел неудачи в юриспруденции, в бизнесе — во всем, пока не обрел дело своей жизни в год появления Закона о гербовом сборе. Именно тогда он обнаружил, что он — подстрекатель, причем весьма успешный. Он занялся политикой и сосредоточил на ней все свои силы, встав на сторону радикальных действий. Он стал первым американцем, открыто выступившим за независимость. Ему не нужно было, чтобы британская власть исправилась: он хотел, чтобы она вообще ушла из Америки, и именно этим он и стал заниматься.
Сэм Адамс не только организовывал выступления против Закона о гербовом сборе — он также основал организацию «Сыны свободы», взяв за название высказывание Айзека Барре.
В американских преданиях «Сынов свободы» идеализируют, а на самом деле они вели себя почти так же, как те, кого мы сегодня называем штурмовиками. Они угрожали всем, кто покупал гербовые марки или торговал с Англией, а порой и осуществляли свои угрозы, громя конторы или окуная «изменников» в деготь и вываливая после этого в перьях. Они преследовали сборщиков гербового налога и представителей центральной власти до такой степени, что даже губернатор не мог считать себя в безопасности.
Дом верховного судьи колонии был разграблен, а дом Томаса Хатчинсона, члена губернаторского совета, был сожжен из-за того, что его сочли (ошибочно) сторонником Закона о гербовом сборе.
Джеймс Отис также не дремал. Он решил, что дело требует кооперации колоний. 8 июня он разослал во все колонии письма, предлагая встретиться в городе Нью-Йорк и выработать общую стратегию действий против Закона о гербовом сборе.
Реакция была в высшей степени положительной, и с 7 по 25 октября 1765 года в Нью-Йорке работал Конгресс гербового сбора. На нем присутствовали делегаты девяти колоний, а от остальных четырех представителей не было исключительно из-за невозможности их назначить, а не из-за несогласия с настроением большинства.
Очень активным делегатом оказался Джон Дикинсон из Пенсильвании (род. в графстве Толбот, Мэриленд, 8 ноября 1732 года). Именно он составил текст декларации, принятой конгрессом и предназначенной для представления королю и парламенту. В ней отрицалось право налогообложения без согласия законодательных органов колоний.
К тому моменту, когда 1 ноября вступил в силу Закон о гербовом сборе, уже был очевиден его полный провал — и в последующие месяцы никаких улучшений в ситуации не наступило. Безрезультатные попытки действовать стоили гораздо больше, нежели удавалось с их помощью собрать, так что итогом стали не прибыли, а затраты.
Кроме того, британские торговцы начали страдать от строгого бойкота американцев, так что к 17 января 1766 года они уже сами подали в парламент петицию об отмене Закона о гербовом сборе. Парламентская оппозиция становилась все тверже, а Питт произносил все более убедительные речи против этого закона и в поддержку американской позиции.
Кабинет министров Гренвиля в октябре 1765 года развалился, а новый премьер-министр, Чарльз Уотсон-Вентворт, второй маркиз Рокингэм, был более склонен прислушиваться к сторонникам отмены закона.
Бенджамин Франклин в это время находился в Лондоне. Он прибыл в Великобританию в декабре 1764 года, надеясь убедить британское правительство вызволить Пенсильванию из реакционных тисков семейства Пенн, которое в тот момент владело всей колонией, словно неким фамильным имением, и превратить в королевскую колонию под управлением британского правительства. Он успел выступить против Закона о гербовом сборе, но после его утверждения парламентом счел, что это — закон, и, следовательно, каким бы несправедливым он ни был, его необходимо соблюдать.
На какое-то время это сделало Франклина крайне непопулярным в колониях. Практически единственный раз в жизни он очень серьезно ошибся в оценке общего мнения американцев — возможно, потому, что в тот момент находился на расстоянии пяти тысяч километров от страны. Быстро изменив свою позицию, он начал добиваться отмены Закона о гербовом сборе.
13 февраля 1766 года парламентская комиссия пожелала узнать его мнение по этому вопросу — и он очень красноречиво высказался за отмену закона (это происходило незадолго до получения декларации Конгресса гербового сбора). Он подробно описал тот огромный вклад, который американцы внесли в недавно закончившуюся войну, и предупредил о вероятности открытого восстания в случае, если парламент будет упорствовать. Когда в колониях стало известно о действиях Франклина, к нему вернулась прежняя популярность.
Парламент смирился с неизбежностью и отменил Закон о гербовом сборе. Георг III подписал указ о его отмене 18 марта 1766 года.
Когда известие об этом пришло в Америку, там бурно радовались и всячески выражали верность и благодарность британскому правительству. Спустя два месяца день рождения Георга III отмечался радостными торжествами, и ему устанавливались памятники.
Могло показаться, что все снова стало хорошо, однако мало кто из американцев заметил, что хотя парламент и отменил Закон о гербовом сборе, он не отказался от своего права облагать колонии налогами без их согласия. На самом деле в тот же день, когда произошла отмена, он особо упомянул об этом своем праве.
Парламент всего лишь признал, что Закон о гербовом сборе был неудачным способом это делать, и теперь намерен был искать другие способы.
