Я часто нервничал. Не стану утаивать, чуть ли не каждую ночь я просыпался в холодном поту, со страхом, что что-то пошло не так. Вдобавок Дзоо меня иногда разыгрывала. Приходила в слезах, объявляя: он отрекся, он сознался, а потом хохотала, увидев на моем лице ужас. Не смешно, говорил я ей, а она смеялась. Дзоо, Дзоо, говорил я. Ты твердокаменная.

Но когда приговор был вынесен, когда Сотацу попал в камеру смертников, я стал чувствовать себя немножко увереннее. Все же какая-то гарантия. А еще я опасался, что некоторые из моих исчезнувших уйдут из жизни. Они были уже старые. Люди иногда умирают – но именно этим смертям было бы трудно дать объяснение. А я ничего не мог предпринять, кроме как ждать, не мог даже выяснить, как там дела на ферме.

После нескольких месяцев в камере смертников Сотацу начал вести себя странно. Стал записывать на бумаге что-то странное. Стал разговаривать с надзирателями. Я забеспокоился, что он вот-вот сломается. И тогда я сказал Дзоо, что хочу, чтобы она туда поехала и переспала с ним, если это удастся устроить. Я хотел, чтобы таким способом она привязала его к себе.

Она разрыдалась. Не пожелала этого делать. Я сказал: ты должна. У тебя нет выбора. Она сказала, что не станет этого делать. Я сказал: сделаешь. Так надо. Она собрала свои вещи и ушла. И больше не вернулась. Поехала ли она или нет – туда, в тюрьму, не могу сказать. Я ее никогда больше не видел.

На следующий день я услышал по радио новость.