Я хотел получше разъяснить себя, когда говорил с Дзоо. Было ощущение: то, что я от нее получу, целиком зависит от того, что я смогу ей дать, от того, насколько четко я сумею разъяснить, что со мной произошло. А теперь было ощущение, что я не разъяснил себя даже самую малость. Уверенность, что я справился с этим плохо. Я едва мог припомнить, что вообще ей говорил.

Я написал ей письмо; приступив было к письму, заснул за письменным столом.

В ту ночь мне снова приснилось озеро Дзоо, но теперь над ним летали, стрекоча, птицы. Они покрикивали и стрекотали, но никаких звуков не доносилось. Я мог чувствовать на глади озера их крики и, чтобы почувствовать, зарыдал, но как ни напрягался, ничего расслышать не смог. Проснувшись на следующий день, взялся работать над письмом. Работал над ним весь день, а вечером пошел и опустил его в здании, где жила Дзоо. Там был маленький ящик с номером ее квартиры, прямо в подъезде. Я опустил в него письмо. Мальчишка с палкой стоял, прислонившись к стене. Постукивал палкой по своей ноге и смотрел на меня.

Там никто не живет, сказал он.

Я знаю, кое-кто живет, сказал я. Вчера я там с ней виделся.

Значит, я ошибся, сказал он. Не знаю, кого вы ищете.

Не трожь это письмо, сказал я. Если оно пропадет…

Я направился к двери, и он тоже. Мы вышли на вечернюю улицу одновременно. Он пошел направо, я – налево. Выйдя наружу, он перешел на рысь и вско- ре сделался невидим. Я поднял глаза на окно Дзоо, но нет, разумеется, ее окно – оно же выходит на задворки. В квартире окнами на фасад горел свет и расхаживали взад-вперед люди, и их жизнь, недосягаемая для меня, отбрасывала что-то вроде света, который их озарял.

И тогда у меня появилось искушение поверить – в такое я всегда верю, – что те, кто там, внутри, счастливы и знают то, чего не знаю я; но я перестал об этом думать и вернулся домой, в свою холодную комнату, и стал думать о письме, которое написал Дзито Дзоо.