[От инт.: Эта часть – пересказ по памяти, потому что я не записывал наш диалог на диктофон. Вы заметите, что текст – именно поэтому – слегка выбивается из общей стилистики.]

Мы прошли через несколько районов, каждый из которых был беднее предыдущего, пока не вышли на крайне убогую улицу. Вот этот, сказала Дзоо и повела меня в подъезд здания, перестроенного под жилье. Ее квартира была на верхнем этаже, в части дома, наиболее удаленной от фасада, окна выходили на лоскуток неухоженной земли, за которым в длинный овраг спускались чередой другие ветхие постройки.

В квартире у нее была в основном пустота. Казалось, Дзоо въехала сюда совсем недавно. Долго ли она здесь живет? В декабре будет девятнадцать лет.

Странно это было, осмелюсь доложить я вам, – стоять там, в той квартире, рядом с пятидесятилетней, совершенно незнакомой японкой, без малейших догадок о том, что из всего этого получится. Она смотрела на меня, выжидала.

Дзоо, сказал я, я хочу вас кое о чем спросить. Я хочу поговорить с вами об Оде Сотацу. Я хочу поговорить о Какудзо. Я хочу поговорить о стихотворении, которое было написано на вашей фотокарточке. Вот над какой загадкой я бьюсь. Не над загадкой того, отчего это случилось, а над загадкой того, каким образом.

Об этом я ничего вам рассказывать не буду, сказала Дзоо. Того человека, который стал бы об этом говорить, теперь не существует, давно уже не существует.

Ну, а если с вами буду говорить я? – сказал я. – А если это я буду говорить об этом – об этом и кое-чем другом? А если я докажу вам, что, если вы поговорите со мной, это сыграет важную роль. Что это важно – поговорить со мной.

Она ничего не сказала, но я, набрав в грудь воздуха, все говорил и говорил.

Кухни в ее квартире не было – просто что-то наподобие электроплитки на маленьком столике с мойкой. Она налила в кастрюлю воды, поставила на плитку.

Вы меня вообще не знаете, сказал я, но у меня есть ощущение, что вы знаете кое о чем таком, что знаю я.

Вот с каких слов я начал.