В казематы меня не пустили. Давешний капрал только руками развел.

– Сеньор гауптмейстер ни о чем таком не предупреждал.

– Но вчера…

– Вчера было вчера, а сегодня – уже сегодня! – с невозмутимым видом выдал седоусый служака.

Я в голос выругался.

– Смотрю, прецедентное право у вас здесь не в чести.

– У нас приказы в чести, магистр, – последовал издевательски спокойный ответ.

Терять время на беспредметные беседы с армейским начальством не хотелось, но деваться было некуда, и я обреченно махнул рукой.

– Доложи!

Капрал отправил бойца с донесением, и на этот раз меня долгим ожиданием мурыжить не стали, соизволили принять почти сразу. И вновь компанию гауптмейстеру составил гарнизонный капеллан.

– Магистр! – радушно улыбнулся мне хозяин кабинета. – Вот уж не ожидал, что вы вернетесь!

– Так скоро? – предложил я окончание фразы.

– В принципе, вернетесь, – уколол меня острым взглядом капеллан.

Я только руками развел.

– Служебный долг, кому понять, как не вам?

Благодушное лицо гауптмейстера исказила досадливая гримаса.

– Бросьте, магистр! В ваших услугах больше нет нужды.

– Не вам это решать, – покачал я головой.

Хозяин кабинета переглянулся с капелланом, они рассмеялись.

– Неужели еще не слышали, магистр? – обратился ко мне гауптмейстер и отошел от стола к буфету. – Ночью сошла лавина, она смела завалы с последнего непроходимого участка дороги. Перевал открыт.

– Отправляйтесь в Сваами, – порекомендовал священник. – Так будет лучше для всех.

Я задумчиво хмыкнул. Возникло сильное искушение бросить все и последовать совету, но я не мог. Так и сказал.

– Рад бы, ваше преподобие, но у меня здесь дела.

– Вы меня, верно, не услышали? – спросил гауптмейстер, взвесив в руке бутылку из зеленого стекла. – Так я повторю: перевал открыт. Сделке конец. Уезжайте.

Воробушек-капеллан недобро рассмеялся.

– Неужели непонятно, магистр? Это мы наняли вас разобраться со школяром, но теперь в ваших услугах отпала всякая нужда.

Если священник думал смутить меня, то он просчитался. Я должен был ощутить себя круглым дураком, но не ощутил. Дураки не зарабатывают два талера и сорок пять крейцеров в день.

Так что я за словом в карман не полез и ехидно ухмыльнулся.

– Осмелюсь напомнить, что магистров Вселенской комиссии не покупают, не нанимают и не берут на содержание. Мы дозволяем оплатить наши хлопоты, не более того.

– Красивые слова! – фыркнул капеллан.

– Ваше преподобие ждут удивительные открытия, – сказал я и перешел к делу: – Мне нужно помещение для допроса арестованного, писарь и заплечных дел мастер.

Гауптмейстер рассмеялся.

– А мне хочется луну с неба.

– У вас нет полномочий проводить дознание! – напомнил капеллан.

Полномочия! Дело было исключительно в них. Именно из-за отсутствия полномочий меня и не попытались привлечь к этому делу официально. Армейские чины решили остаться в стороне, на случай если Вселенскую комиссию не устроит самодеятельность одного из магистров. А такое развитие событий исключать было нельзя. Не полагается магистрам-надзирающим брать на себя функции магистров-расследующих. Во всем должен быть порядок.

– Полагаете, с открытием перевала людям станет не до школяра? – прищурился я.

– О нем уже забыли, – кивнул гауптмейстер. – Теперь мы все сделаем правильно. И, разумеется, дождемся вашего коллегу, уполномоченного на проведение следствия. А вы свободны!

– Полномочия… – скривился я. – Сказать по правде, полномочий у меня куда больше, чем свободного времени.

И я выложил на стол козырного туза. Точнее – патент магистра-расследующего, который после перевода в Сваами не был изъят и уничтожен.

Мои собеседники склонились над столом, и капеллан тяжко вздохнул.

– Редкостное… коварство, – промолвил он, явно употребив вовсе не то слово, которое так и вертелось у него на языке. – Вы и не подумали заняться своими непосредственными обязанностями, пока вам не посулили за то мзду!

Гауптмейстер был с ним целиком и полностью согласен.

– Мне не жалко потраченных денег, магистр, – прямо заявил он, – но все это походит на банальное вымогательство!

– Вы нуждались в моих услугах, вы их получили, – отмахнулся я. – А мне нужны палач и писарь, фургон, пара крепких парней да свободная бойня. Я без труда договорюсь обо всем и сам, но тогда могут пойти слухи. Да, сеньоры! Слухи! О призраках, явлении Белой девы и всяческих языческих мерзостях. Я уеду, а вам здесь жить.

– Мы дадим людей, – решил гауптмейстер, задумавшись лишь на миг. – Но только после получения официального запроса.

Я с обреченным вздохом снял плащ и кинул его на один из стульев.

– Полагаю, сеньор, вам известно значение слова «бюрократия»?

Сеньор гауптмейстер даже не улыбнулся.

– Достаточно того, что мне известно слово «устав»!

Составление всех необходимых бумаг заняло никак не меньше двух часов, и на бойню мы доставили арестанта ближе к полудню, когда солнце уже зависло над городом и начало мало-помалу пригревать. На сегодня забой скота не планировался, и цехмейстер городских мясников позволил нам занять провонявшее смертью строение хоть до самого утра.

– Почему не хотите провести допрос в камере? – удивился поначалу гарнизонный капеллан. – Можете не беспокоиться насчет лишних ушей!

Но я лишь покачал головой.

– На бойнях царит своя неповторимая атмосфера. Люди чрезвычайно быстро проникаются осознанием того, что их отличает от скота только наличие души и значение имеет лишь ее бессмертие.

А еще там неизменно стоит такое зловоние, что пронимает даже тех арестантов, в чьих камерах пол не проглядывает из-под нечистот. И пусть Полди Харт закален походами в анатомические театры, на бойнях иной раз выворачивало даже видавших виды профессоров-медиков.

Сам я попривык к запаху смерти во время Лаварской кампании, но отнюдь не горел желанием вдыхать это омерзительное амбре и потому приложил все усилия, дабы образумить Полди Харта во время поездки. Пустое! Школяр с достойным лучшего применения усердием продолжал ломать комедию. Он плакал, жаловался на жизнь, уверял в собственной невиновности и пропускал мимо ушей большинство вопросов, да и на остальные не спешил отвечать по существу.

– Я не помню! – блажил он с нескрываемым испугом. – Я ничего не помню, но точно никого не убивал! Меня опоили! Я был пьян! Меня сделали крайним!

Врал конечно же без зазрения совести, но вжился в свою роль до такой степени, что заплечных дел мастер с сомнением покачал головой.

– Этот упорный, сразу видно, – сказал он, когда мы прибыли на место и арестанта утащили на бойню. – Придется повозиться.

Я лишь усмехнулся в ответ.

– Особо не усердствуй. Начинай медленно, останавливайся по первому слову. И не калечь. Этот прохвост мне целым и невредимым нужен.

– О как! – даже крякнул от изумления палач. – Прикажете обязанностями манкировать? Мне за другое деньги платят!

– Уже нет, – усмехнулся я и вложил в заскорузлую ладонь собеседника монету в половину талера.

– Так что же, – озадачился палач, – просто попугать?

– Попугать и следов не оставить. А просто это или нет – тебе виднее.

Заплечных дел мастер поскреб заросшую щетиной щеку и расплылся в улыбке.

– Да уж не сомневайтесь, магистр. Без нужды усердствовать не стану!

– Вот и чудно.

Вселенская комиссия по этике не одобряла пыток; мы не выбивали из подозреваемых ни показаний, ни признаний… почти никогда. И в любом случае санкцию на применение крайних мер дознания мог дать лишь магистр-управляющий, а у меня не было ни возможности, ни желания заниматься всей этой согласовательной волокитой. Да и не по мне арестанту жилы тянуть. Пусть на совести этого живодера как минимум одна жертва, опускаться до его уровня не хотелось.

Разум! Я уповал не на клещи и каленое железо, а на собственный разум. Немного антуража, немного магии. Запоет, никуда не денется!

Бойня была выстроена на отшибе, сзади к ней примыкал пустовавший сейчас загон для скота. Внутри оказалось просторно и чисто, но тяжелый густой запах смерти намертво – воистину подходящее слово! – въелся в стены, и к горлу немедленно подкатил комок тошноты. Незримая стихия казалась здесь подпорченной, в ней словно плавали комки черноты. Священники-экзорцисты посещали подобные места по нескольку раз в год, но они лишь не давали зародиться всяческой потусторонней пакости, полностью вычистить эфирное поле им было не по силам.

Палач досадливо крякнул, позеленевший писарь зажал надушенным платком нос, а подвесившие голого школяра на разделочный крюк парни поспешно выбежали на улицу. Я им отчасти даже позавидовал. Самому о глотке свежего воздуха оставалось только мечтать. Меня ждала работа.

Полди Харт оказался сложения рыхлого и, несмотря на юные лета, успел обзавестись не столь уж и маленьким животом. Висеть на стянутых в запястьях руках было для него сущим мучением, и школяр даже обмочился, хоть никто его еще и пальцем не тронул.

– Я невиновен! – лихорадочно кричал он. – Невиновен, поверьте! Я напился и не помню, как оказался в церкви! Наверное, зашел по старой памяти! Не было у меня злого умысла! И сторожа не убивал! Я его и пальцем не трогал! Не видел его даже. Не помню! Ничего не помню, говорю же вам!

Писарь расположился за поставленной на попа бочкой, а палач кинул на пол лязгнувший металлом саквояж, извлек из него кожаный фартук и принялся возиться с завязками.

– Огонь разожги, – попросил я, встав напротив свисавшего с крюка школяра.

– Нельзя так с людьми! – заблажил тот.

Я покачал головой и тычком в живот заставил его раскачиваться из стороны в сторону. Груз на связанные руки приходился вовсе не малый, арестант заскулил и засучил ногами.

– Полди, Полди, Полди… – произнес я с нескрываемой печалью. – А ведь всего этого можно было избежать. Как уже говорил по дороге сюда, за убийство церковного сторожа тебе грозит виселица, а потому нужно хвататься за любую возможность избежать осуждения. Я беседовал с твоей матушкой, ее боль разрывает мне сердце. Она верит в твою невиновность и убедила в ней меня. Но кто тогда убил сторожа? С кем ты приехал в город? Кому собирался показать храм? Кого взял с собой в ту ночь? Просто назови имя, и все закончится.

– Не делал! Не знаю! Невиновен! Я просто пил! Просто пил! Весь вечер пил, вот и не помню ничего толком! – выкрикнул школяр, даже не пытаясь скрыть охватившего его ужаса.

Вот только такая штука – боялся он не палача и уж точно не меня. Страх на него нагнали вопросы.

– «Даже в самом пустом из самых пустых есть двойное дно»! – процитировал я ходившее среди магистров Вселенской комиссии крылатое высказывание одного из имперских книжников, а когда палач запалил принесенную с собой щепу и споро развел небольшой костерок, кинул в огонь несколько пучков купленных по дороге сюда в аптеке трав.

Дым враз перебил вонь смерти и одновременно изменил эфир – не сгустил его, но сделал более податливым для определенного рода воздействия.

– Идите пока. Как понадобитесь, позову, – отпустил я помощников, а стоило тем выйти на улицу, скользнул сознанием в незримую стихию, словно в заросли терновника нагишом вломился. Тени густились, резанули бритвенными лезвиями, в углах бойни заклубилась мерзкая чернота. Послышались голоса. Кто-то звал меня по имени и плакал, а еще – гудели осы.

Отрешиться от наваждения получилось не без труда, но я все же восстановил ментальные блоки и придирчиво осмотрел эфирное тело болтавшегося на крюке школяра. Адептом темных искусств тот не был и все же ауру имел неправильную, словно бы опаленную. Не цельную, а подернутую по краям серым пеплом.

На Полди словно навели порчу. Или же он сам навлек ее на себя, совершив без должной подготовки ритуальное убийство? А убийство Ирмы было точно не из простых: столь зловредные призраки сами по себе не появляются. Если только совсем в дурном месте человеку умереть довелось, да и то не факт.

Впрочем, суд состояние эфирного тела должным доказательством вины школяра в любом случае не сочтет. Не был он чернокнижником, а порчу навести и на добропорядочного обывателя могут. Дурное дело нехитрое…

И я ткнул школяра кинжалом во внешнюю сторону бедра. Острие вошло не слишком глубоко, просто рассекло кожу, но не ожидавший подобного обращения Полди испуганно взвизгнул и забился на крюке.

– Нельзя так! – заблажил он, раскачиваясь. – Нельзя! Нельзя! Нельзя!

Алая струйка потекла по его ноге, крупные вязкие капли одна за другой набухали на ступне и срывались на пол. Тени в помещении еще больше сгустились, мрак заклубился и принялся поглощать незримую стихию. Воздух начал буквально сочиться кровью, та покрыла стены зловещей красной росой, заструилась багряными ручейками по стокам.

Школяр не был колдуном, никаких жутких видений он не лицезрел, лишь ощущал неуверенность и страх. Для моих целей этого недоставало, но воздействовать напрямую на сознание Полди я не мог. Коллеги не преминут внимательнейшим образом изучить эфирное тело арестанта, любое постороннее вмешательство будет неминуемо замечено и принято к сведению. Еще не хватало, чтобы меня заподозрили в ментальном воздействии на подозреваемого. Так и самому под следствие недолго угодить.

Но имелись и обходные пути. Я вовсе неспроста привез школяра на бойню. Такое уж это место…

Я зашел Полди за спину и вытянул из-за пояса жезл. Под крики и мольбы начал размеренными круговыми движениями приводить в движение незримую стихию и сразу ощутил серьезное сопротивление, словно размешивал волшебной палочкой густую патоку или пивной затор. Кисть заломило, заныло плечо, по руке начала разливаться усталость. Но справился.

Плававшие в эфирном поле сгустки черноты с каждым махом жезла кружились все быстрее и быстрее, понемногу они начали смещаться к центру помещения и сливаться воедино, как собираются в шарик капли ртути. Под конец я ткнул палочкой прямо в чернильное облако, захватил его и направил к лужице крови, накапавшей на пол с порезанной ноги Полди Харта. Тьма повела себя ровно как несмышленый котенок, которого ткнули носом в блюдечко с молоком. Она не стала своевольничать и противиться чужому воздействию, поначалу замерла, ловя и растворяя в себе красные капли, но почти сразу потянулась выше, лизнула пятку и поползла по кровавой дорожке на коже, оплетая ногу черными отростками.

Ни душе, ни телу Полди не грозила никакая опасность, порча станет меньшей из бед попавшего под следствие школяра. Да и не так сильно тьма скажется на состоянии его рассудка, лишь слегка подточит уверенность и ослабит волю. И самое главное – никто не свяжет ее со мной. Я не призывал никаких потусторонних сущностей, просто сюда, на беду школяра, слишком давно не захаживали экзорцисты, а сам он не так уж и заботился о чистоте своих помыслов.

– Посмотри кругом, – попросил я школяра. – Вдохни полной грудью, прислушайся к шепоткам! Слышишь их? Чувствуешь смерть? Тебя разделают как свинью, дружок, а мрак пожрет твою бессмертную душу. Лучше поговори со мной, тогда точно доживешь до суда да и после не окажешься на виселице. Я обещаю это.

Но Полди категорически не желал проникаться зловещей атмосферой бойни, сочтя мои увещевания пустым трепом. Подобное пренебрежение немного даже задело.

Я мотнул головой, отгоняя видение лившейся с потолка крови, и позвал с улицы палача, а когда тот явился, попросил:

– Фитиль ему подпали для начала.

Заплечных дел мастер понял меня с полуслова, но, памятуя о полученном приказе, всерьез поджаривать тестикулы арестанта не стал и лишь небрежно махнул факелом у его ног. Хватило и этого. В царившее на бойне зловоние вплелся запах горелых волос, и Полди завизжал как резаный и принялся раскачиваться на крюке, лихорадочно суча в воздухе связанными ногами.

И чего заблажил только? Иные модницы куда большие мучения претерпевают, избавляясь от растительности на срамных местах. И ничего, не кричат.

– Да послушайте же меня! – заверещал Полди. – Я ничего не помню! Весь вечер как в тумане! Меня опоили, сглазили, навели порчу! Я никого не убивал! Даром мне эта церковь не сдалась! Мне нужна помощь! Позовите священника! Дайте мне адвоката! Так нельзя! Вы пожалеете!

Я прекрасно знал, что школяр лжет, но ловить его на противоречиях не стал, просто не желая тратить на всю эту тягомотину свое время. Лишь покачал головой и дал отмашку.

– Ладно, жги дальше.

Палач шагнул к школяру с факелом, и тот немедленно закричал:

– Прав не имеете! Нельзя так с ученым людом! Всех на каторге сгноят!

Заплечных дел мастер остановился и выжидающе посмотрел на меня, а писарь поднял от листов зеленое из-за дурноты лицо.

– Внести слова в протокол?

– А как же! – усмехнулся я и жестом велел палачу отойти. – А ты, юноша, поменьше о правах думай, не юрист, чай. О будущем своем подумай лучше. Ладно если веревка хребет сразу сломает, а ну как медленно в петле подыхать станешь? Подумай-подумай! Ты ж без пяти минут висельник. За убийство церковного сторожа ничего иного ждать не приходится!

Полди Харт уставился на меня налитыми кровью глазами, но не вымолвил ни слова.

– Пойми – линию защиты ты выбрал заведомо проигрышную. Помнишь ты убийство или нет, значения не имеет. Так или иначе, виселицы не избежать.

Школяр судорожно сглотнул, а потом зажмурился, но дальше продолжать спектакль не стал.

– Я никого не убивал… – прошептал он негромко и уже решительней повторил: – Не убивал!

– А кто убил? Кто был с тобой в церкви?

Полди Харт открыл глаза, облизнул пересохшие губы и с нескрываемой горечью спросил:

– Да какая теперь разница? Кто поверит простому школяру?

Меня чуть слеза от надрыва в его голосе не прошибла. Такой талант лицедея пропадает!

– Чудак-человек! – фыркнул палач. – Кто первым подельников сдаст, тому на суде и веры больше!

– Именно, – кивнул я. – А продолжишь запираться, мы под тобой костерок разведем. Сжечь не сожжем, так – подкоптим слегка филейную часть. Лучше начинай говорить.

– Прав не имеете! – вновь выкрикнул Полди, но уже без былой уверенности.

– Убивать тебя нельзя – это да, а остальное – на мое усмотрение. Главное, чтобы до суда дожил.

Я протянул руку, и палач передал мне факел.

– Стойте-стойте! – запричитал Полди и задергался всем телом, пытаясь отодвинуться подальше от языков пламени. – Я все скажу! Все расскажу, только снимите меня отсюда! Снимите!

– Ты повиси пока, а там посмотрим. И говори уже! Не в твоих интересах тянуть время! Без рук остаться рискуешь! Отсохнут они у тебя или антонов огонь начнется, придется отрезать! Говори!

Школяр надсадно засопел, наморщил лоб, слизнул выступившие на верхней губе капельки пота. Ему было страшно. Очень страшно.

– Кто? – надавил я на арестанта. – Назови имя!

– Фальберт Бинштайнер! – выкрикнул школяр, сломавшись. – Со мной был Фальберт Бинштайнер!

Я обернулся к писарю, дав ему знак записать названное школяром имя, затем спросил:

– Кто таков?

– Случайный знакомый! – принялся юлить Полди. – Столкнулся с ним в Риере. Фальберт интересовался старинными диковинками, услышал от меня о горной церкви Святой Берты и упросил ее показать!

Могло статься и так, что школяр назвал мне первое попавшееся имя, но описал он того самого сеньора, что приходил с ним в бордель. О приметной золотой фибуле тоже упомянуть не забыл.

– Где этот Фальберт обретался в Риере? Как и где ты с ним познакомился?

– Зачем это? – захлопал глазами Полди.

– Чудак-человек! – вновь не удержался от замечания палач. – Приятель твой давно из города ноги сделал. Как его искать прикажешь?

Школяр заерзал, запрокинул голову и взмолился:

– Снимите! Я уже рук не чувствую!

Я решил пойти ему навстречу. Палач спустил арестанта на пол, но, дабы тот не расслаблялся, закинул конец веревки на крюк и натянул ее, заставляя школяра подняться на цыпочки.

– Что с легендами, Полди? – спросил тогда я. – Какие такие предания ты знаешь о церкви Святой Берты?

Школяр захлопал глазами, но тут как в известной поговорке: коготок увяз – всей птичке пропасть. В конце концов я узнал все, что хотел, и немного сверх этого.

Допрос затянулся до вечера, и утомил он меня, пожалуй, даже больше, нежели самого школяра. А писарь так и вовсе с завидной регулярностью бегал на улицу, то ли глотнуть свежего воздуха, то ли избавиться от содержимого желудка. Палач оказался куда как крепче; полученную монету он отработал сполна, пусть и не пришлось ни рвать арестанту ногти, ни поджаривать ему пятки.

Все решили правильные вопросы, увещевания и угрозы. Да еще изредка приходилось прибегать к тычкам под ребра и затрещинам, но к пыткам их не отнес бы и самый отъявленный гуманист. Психологическое воздействие, не более того.

Свое дело сделала и порча. Она определенным образом подорвала волю Полди и задурманила его разум. Уверен – в камере школяр так и продолжал бы изображать потерю памяти, да и здесь он до хрипоты и сорванных связок отрицал всяческую причастность к смертям Ирмы и церковного сторожа.

У меня даже сложилось впечатление, что с момента ареста Полди только тем и занимался, что досконально продумывал свои будущие показания. Вполне могло статься и так, что сейчас он просто отступил на заранее подготовленные позиции.

Своей вины школяр не признавал и валил все на подельника, даже имел наглость заявить, будто бы шлюху они взяли с собой из желания развлечься в непривычной обстановке. Якобы он просто пошел на поводу у Фальберта Бинштайнера, не более того. Врал Полди весьма изобретательно и все сводил к банальной пьяной выходке, коими славятся школяры. Ирму, по его словам, зарезал озлобленный своей мужской немощью Фальберт, а школяр пытался спасти девке жизнь, тогда и перепачкался в крови. Что же стряслось с бедолагой-сторожем, он и вовсе видеть не видел, поскольку в панике кинулся к выходу.

И никакой черной магии, никаких ритуальных убийств. В ответ на вопрос о Белой деве школяр лишь удивленно хлопал глазами, а причастность к запретным практикам и вовсе категорически отрицал.

Врал, врал, врал. Юлил и врал. Я не мог поймать его на противоречиях, да не слишком-то и старался. Главное – сбитый с толку порчей арестант не сумел удержать язык за зубами, и мне удалось выудить – да что там? выдавить! – из него показания о тайном ходе в пещеру с алтарем, на котором некогда приносились жертвы хозяйке горы. Много лет назад его обнаружил один из предков Полди по материнской линии, но никого из посторонних в этот секрет посвящать не стал, рассказал лишь своему сыну. Так с тех пор и повелось.

– Там стоит статуя Белой девы, – хлюпая носом, сообщил школяр и тут же добавил: – Она вырублена в скале, но Фальберт рассчитывал вывезти ее и продать…

Уточнение вовсе неспроста сводило все к банальной жажде наживы. Полди всеми силами пытался избежать сожжения на костре, и пока что у него это неплохо получалось.

Ну да посмотрим, как он запоет после того, как я осмотрю тело Ирмы! Достаточно будет обнаружить следы запретного ритуала и признаки жертвоприношения, чтобы дать ход обвинениям в чернокнижии, а уж тогда коллеги со всем старанием вывернут школяра наизнанку. Ну а мне недосуг разбираться в его вранье.

Я вызнал, как попасть в подземелье, отпустил писаря и велел палачу тушить костер. Сам же погрузился в транс и решительным махом волшебной палочки содрал с арестанта черный сгусток порчи, еще не успевший к этому времени окончательно раствориться в его эфирном теле.

И вот здесь меня поджидал неприятный сюрприз. Нет, избавить школяра от опутавшего его проклятия не составило никакого труда, да только сгусток призрачной черноты при этом крепко-накрепко прикипел к жезлу. Чернильная клякса, через которую едва-едва прорывалось яростное сияние нанесенных на дерево магических формул, обвилась вокруг волшебной палочки, стряхнуть ее не получилось.

Теоретически я мог отодрать эту пакость левой рукой, но дотрагиваться до проклятия не хотелось. При одной только мысли об этом волосы на затылке встали дыбом, и я решил подождать. Либо потусторонняя мерзость перегорит сама собой, либо позже проведу обряд очищения. Пока что мне от порчи ни холодно ни жарко.

Полди Харта я вернул обратно в тюрьму, а сопроводительные документы и протокол допроса сдал в канцелярию, убив пару часов на сбор всех необходимых подписей и печатей. Дальше дело оставалось за малым: отыскать Фальберта Бинштайнера и допросить его, а после устроить обвиняемым очную ставку, но вот уже этим я заниматься не собирался. Хватило и того, что проследил за оформлением разыскных листов. Скоро в Рауфмельхайтен прибудут мои коллеги, они и доведут расследование до его логического завершения.

Покинув крепость, я отправился прямиком в церковь Святой Берты. Армейская бюрократия весьма неповоротлива и неспешна, уведомление о заброшенном языческом капище уйдет церковным властям в лучшем случае завтра, а сегодня никто не помешает мне разобраться со зловредным призраком.

Я с тревогой взглянул на затянутое облаками небо и ускорил шаг, желая покончить со всем до наступления ночи. Ночь – время потусторонних существ, а мне вновь встречаться с Белой девой нисколько не хотелось.

И пусть формально я определённым образом превышал свои полномочия, но отступаться от задуманного не намеревался. Припрут к стенке – сошлюсь на срочную необходимость избавить горожан от призрака, да и наличествовала в деле определённая юридическая коллизия: не уверен, можно ли считать примыкающее к храму капище истинно церковными владениями. А в остальном я в своём праве – провожу следствие по обвинению в чернокнижии школяра.

К тому же я вовсе не собирался распространяться о своём визите в капище без особой на то нужды. Разберусь с Белой девой, а там видно будет. Смотря какие улики обнаружатся против Полди Харта и его подельника. Скорее всего, мне и предпринимать ничего не придётся, и дело подождёт до приезда в город следственной группы.

Крутая лестница привела на паперть церкви, там я, не обращая внимания на протянутые руки, прошествовал через строй нищих и скрылся в храме. Внутри шли приготовления к вечерней службе и свечи еще не горели, всюду властвовал полумрак. Никто не помешал мне пересчитать выступавшие из стен пилястры и определить нужный.

Настороженно оглядевшись по сторонам, я зашарил руками по резному узору, уделяя особое внимание высеченным на камне лилиям, а когда пальцы уловили слабину и утопили резной завиток в полуколонну, ладонь свободной руки легла на украшавшую простенок розу. Я перенес на нее весь свой вес, и сразу с мерзким скрипом сдвинулась в сторону каменная плита.

Не без труда, но мне все же удалось расширить проем. Я ужом ввернулся в узкий потайной ход и полностью возвращать на место плиту не стал, оставил небольшую щель, дабы при необходимости выбраться наружу или хотя бы иметь возможность позвать на помощь. По словам Полди Харта, изнутри камень сдвигался рычагом, но школяр вполне мог утаить какой-нибудь важный секрет, и я решил не рисковать.

Ход оказался чрезвычайно узким; приходилось двигаться по нему боком, несколько раз я едва не съехал по ступеням куда-то во тьму. Меня так и подмывало плюнул на осторожность и сотворить магический светильник, но заклинание могло побеспокоить эфирное поле капища, а этого хотелось по возможности избежать. Решил не рисковать.

А потом я и думать забыл о магии. Проход расширился, превратился в пещеру с неотесанными стенами и терявшимся во тьме потолком, там до меня начали доноситься колыхания эфирного поля, упорядоченные и ритмичные.

Святые небеса! Где-то неподалеку творилась волшба! Кто-то проводит ритуал, и этот «кто-то» совершенно точно не был призраком Белой девы!

Я без промедления скользнул в транс, но не стал погружаться в медитацию, вместо этого попытался соединить в сознании реальность и незримую стихию. Окружающая действительность немедленно обрела дополнительную глубину, привычные цвета распались на удивительные оттенки, непроглядная тьма истаяла, превратилась в серый полумрак. Стали видны очертания каменных глыб и энергетические потоки, по которым то и дело пробегала дрожь творимой неподалеку волшбы.

Увы, просветление оказалось мимолетным, сознание надолго не задержалось на грани реального и нереального и вскоре потеряло связь с незримой стихией. Впрочем, особого значения это уже не имело, за этот миг картинка происходящего стала более-менее ясна.

Вооружившись пистолем, я взял в левую руку волшебную палочку и двинулся вперед, а уже через дюжину шагов привыкшие к темноте глаза уловили отсветы теплого огня. Свет лился из соседней пещеры; я добрался до узкого перехода и увидел масляный фонарь, стоявший на каменном полу. А за ним…

Полди Харт не обманул: статую Белой девы и в самом деле вырубили прямо в скале, и вырубили с невероятным мастерством. Ее каменные одеяния казались полупрозрачными, сквозь них буквально просвечивало белоснежное тело. Прекрасное лицо девы преисполняла неземная печаль, и вместе с тем от изваяния исходило ощущение невероятного могущества. Древний мастер постарался на славу…

Но статую я окинул одним быстрым взглядом, дальше всем моим вниманием завладела преклонившая перед ней колени фигура. Незнакомец закрывал собой расчерченную на полу схему; удалось разглядеть лишь несколько светящихся голубоватым сиянием линий да безжизненное женское тело с рассыпавшимися по камням прядями спутанных волос. Ирма!

В подземелье было холодно, но недостаточно, чтобы полностью остановить процесс разложения. Стоило лишь потянуть носом воздух, и до меня сразу донесся неприятный запах мертвечины.

«Некромант?!» – мелькнула шальная догадка, но я тут же выкинул ее из головы. Повелители мертвых предпочитали работать со свежим материалом, никто из этой братии не стал бы откладывать проведение своих мерзких обрядов на столь длительный срок. Да и привлекать к делу живодера-школяра некроманту не было никакой нужды. Нет, здесь что-то иное…

А ритуал между тем шел своим чередом. Колдун замысловатыми махами жезла ткал сложное полотно заклинания, и я прекрасно видел, как сплетаются воедино нити силы, охватывают покойницу незримой сетью и тянутся куда-то в неведомую даль.

Мне стало не по себе, и я даже прицелился в спину заклинателя, намереваясь прервать непонятный ритуал, пусть вмешательство в чужую волшбу и грозило неконтролируемым выбросом силы. Но сделать ничего не успел. Древнее капище вдруг залило мертвенно-голубым сиянием, а под каменным сводом из ниоткуда возникла полупрозрачная фигура Белой девы!

Призрак злобно оскалился, и в тот же миг свитая из эфира сеть спеленала и обездвижила его. Силовые нити загорелись нестерпимым огнем, а колдун вскинул руку с шаром из алхимического стекла. Белая дева оказалась не в силах противиться воле заклинателя, ее затянуло в магическое узилище, и поверхность шара вмиг покрылась толстой коркой изморози. Ангелы небесные! Вот уж поистине кардинальное решение проблемы неприкаянного духа!

Я устроил руку с пистолем в сгибе локтя и взял на прицел ритуалиста.

– Не советую! – сказал вдруг тот, оборачиваясь.

Седоватые волосы, породистое лицо. Сто против одного, что это тот самый Фальберт Бинштайнер!

В глаза будто сыпанули песка, я моргнул и едва не выругался. Теперь передо мной стоял не один, а полдюжины колдунов. Драная иллюзия!

– Магистр Вселенской комиссии против магистра ложи Скарабея! – рассмеялся ритуалист. – Занятное действо, пусть и с предсказуемым финалом!

Я не стал попусту молоть языком и провел волшебной палочкой по стене пещеры, как проводят закаленным резцом по стеклу. Незримая стихия задрожала, иллюзии замерцали и начали рассыпаться призрачной пылью одна за другой. И все бы ничего, да только сгинули все фигуры без исключения. Колдун исчез!

– Чертовски предсказуемо! – вновь донесся до меня смех Фальберта, а миг спустя он возник перед статуей Белой девы. – Не обессудьте, магистр, но я обязан довести эксперимент до конца!

Ритуалист вложил вместилище духа в каменную ладонь, затем обернулся ко мне и несколькими решительными махами жезла соткал вокруг себя мощный магический полог.

– А вот теперь я к вашим услугам! – заявил он с напускной легкомысленностью. Обманчивой легкомысленностью…

Магические формулы на стволе пистоля вспыхнули и погасли. Я ощутил сотрясшую оружие дрожь, но защита оказалась сильней; подпалить пороховой заряд Фальберту не удалось. Нимало этим не смущенный, ритуалист развел руками и обаятельно улыбнулся.

– Попытаться стоило! – произнес он с очаровательной непосредственностью, да только взгляд его остался холодным и расчетливым. Оценивающим.

– Брось жезл! – потребовал я. – Брось, застрелю!

– Уверяю вас, это не так просто! – сказал Фальберт и тряхнул волшебной палочкой. Так проверяет баланс незнакомого оружия перед боем опытный фехтовальщик.

Я опустил ствол чуть ниже, намереваясь прострелить ритуалисту ногу, и в этот самый миг глаза статуи засветились, а вложенный в ее ладонь шар взорвался брызгами алхимического стекла. Облачко призрачной энергии окутало изваяние, и, прежде чем вырвавшийся на свободу дух принял облик Белой девы, его затянуло в камень.

И сразу в спину шибанул ураган, да так шибанул, что бросил на колени и даже немного протащил по камням! Незримая стихия на миг приобрела материальное воплощение, оплела меня и сдавила череп, едва не вырвав из глазниц глаза.

Давление тут же отпустило, но мир изменился безвозвратно. Реальность растеряла всю свою глубину, стала блеклой и выцветшей. Небесный эфир, который пронизывал все и вся, сгинул, изваяние Белой девы впитало его, как впитывает воду губка. Статуя словно превратилась в некий портал, через который из нашей реальности утекала энергия, ее тянуло отовсюду, что-то уцелело лишь во мне да четках святого Мартина. А вот черное марево порчи сорвало с волшебной палочки и зашвырнуло неведомо куда. С волшебной палочки?!

Я не без труда поднялся на ноги и сделал несколько пробных махов, выписал дугу и пару замысловатых узлов, но в отсутствие эфира жезл впустую тревожил рассекаемый им воздух. Уверен, в подобной ситуации спасовали бы даже истинные маги. Более того, им пришлось бы даже хуже моего. Слишком уж тесно связаны они с незримой стихией, да и ангельской печати на спине нет ни у кого…

С нервным смешком я сунул ставший бесполезным жезл за ремень. Небесный эфир сгинул без следа, и лишенная магии реальность казалась ошеломляюще неправильной. Настолько неправильной, что словами этого было просто не передать. Мир стал ущербным и каким-то ограниченным, будто плоским. Никакой магии! Никакой!

Чужая воля касалась неприятными шершавыми прикосновениями, пыталась разорвать мое эфирное тело и пожрать его, бессильно соскальзывала и накатывала вновь. Захотелось зажать голову руками и броситься прочь, но я сдержался и приказал ритуалисту:

– Сцепи пальцы в замок! Живо!

Фальберт Бинштайнер меня словно не услышал. Порыв взбесившейся незримой стихии повалил ритуалиста на каменный пол, и он жадно хватал воздух разинутым ртом, по щекам катились крупные капли пота.

– Руки, живо!

Мой окрик вырвал ритуалиста из ступора, он потряс головой, оглянулся и сплюнул себе под ноги.

– Ненасытная тварь! Одной души ей мало, подумать только! Времена изменились, древняя дура! – обругал Фальберт Белую деву, поднялся на ноги и отбросил волшебную палочку. – Обманул сам себя, подумать только! Каюсь, магистр! Виновен! Для начала стоило дать вам бой. Но кто мог предположить такое? Уж точно не я…

Исчезновение эфира сказалось на колдуне самым пагубным образом, он будто не до конца отдавал себе отчет в происходящем. Впрочем, мне и самому приходилось несладко; в груди пульсировала боль, невыносимо болела голова.

– Вытяни руки перед собой! – повторил я, не желая стрелять. – Сцепи пальцы! Немедленно!

Но ритуалист лишь покачал головой и шагнул к фонарю, рядом с которым лежали его плащ и шпага.

– Предлагаю разрешить наши противоречия, как это и подобает благородным людям! – объявил он с той непрошибаемой уверенностью, коей отличаются представители старейших и знатнейших родов.

Фехтовальный поединок?! Да он спятил! Но нет, не спятил. Фальберт не стал хвататься за шпагу, вместо этого вытянул из-под плаща взведенный пистоль – миниатюрный, едва ли не игрушечный и вместе с тем смертельно опасный. Ангелы небесные!

Я дернул пальцем спусковой крючок, сыпанули искры, и после мимолетной – но такой нестерпимо долгой! – заминки оружие исторгло из себя серые клубы дыма, раскатисто грохнул выстрел. И тут же громыхнуло в ответ! Прогудевшая над плечом пуля угодила в стену за мной, вышибла каменную крошку и отскочила смятым комком свинца во тьму.

Бросив разряженное оружие, я выдернул из-за пояса второй пистоль и ринулся через облачко дыма. Изваяние Белой девы по-прежнему заливало пещеру своим призрачным сиянием, в его свете я увидел, как невредимый Фальберт Бинштайнер выпрямляется с обнаженной шпагой в руке.

– Брось! – сделал я последнюю попытку захватить его живым.

Ритуалист швырнул в меня фонарь и ринулся в атаку. Сверкнул клинок, грохнул выстрел. Фальберт споткнулся и завалился на пол, скорчился, зажимая ладонями простреленную грудь. Захрипел, попытался что-то сказать и… умер. Свинцовые пули разят ничуть не хуже боевых чар.

Чуждая этому миру воля продолжала корежить реальность, и точно так же отсутствие эфира корежило изнутри меня самого. Было гадко, мерзко и невыносимо противно существовать в месте, лишенном небесной благодати. Так и подмывало поскорее убраться из пещеры, но вместо этого я поднял шпагу застреленного ритуалиста.

– Твое время прошло! – неведомо зачем объявил я Белой деве и обрушил клинок на голову изваяния.

Звонко лязгнул металл, полетела каменная крошка. Сейчас больше пригодился бы молоток, но я справился и так. Очередной удар отбил любовно высеченное ухо и отколол кусок скулы, а потом голова Белой девы и вовсе развалилась сразу на несколько частей.

Обезглавленная статуя стала обычным куском мрамора, и былая покровительница этих мест лишилась якоря, связавшего ее с нашей реальностью. Незримую стихию перестали сотрясать судороги, в пещеру вновь вернулся небесный эфир, который, как известно, пронизывает все сущее и дарит жизнь каждому из нас – и светлейшему государю и презреннейшему из бродяг. А мы даже не задумываемся о том, сколь бесценен этот дар небес, принимая его как должное. Но стоит ему пропасть…

Я передернул плечами, прогоняя из головы дурные мысли, и в меркнущем свете горящего масла, вытекшего из разбитого фонаря, принялся обыскивать ритуалиста.

Ложа Скарабея. Придумают же люди, право слово…