Когда на смену безрадостному лету 2004 года наступила осень и малыши пошли в детский сад, нам с Джо стало ясно, что наш некогда крепкий и счастливый брак, который лично я всегда считала самым щедрым подарком судьбы, трещит по всем швам. Иногда мне даже становилось страшно. По злой иронии мой отпуск лишь осложнил и без того напряженные отношения, потому что теперь мы с мужем много времени проводили дома, постоянно путаясь друг у друга под ногами. В первые дни после того, как произошла утечка, Джо вел себя очень благородно: он, как мог, защищал мою честь и достоинство и всячески отстаивал секретность моего статуса (я нашла тому подтверждение в отчетах ЦРУ), а еще часто повторял, что любит меня и счастлив со мной. События минувшего лета стали для него суровым испытанием, и он полагал, что в сложившихся обстоятельствах вправе рассчитывать на меня, а я, по его мнению, не сумела его поддержать.

Джо разобиделся, потому что я не встала грудью на его защиту. Я, как и он, чувствовала собственное бессилие и негодовала оттого, что у нас связаны руки и мы не можем опровергнуть нелепые наветы врагов. Джо отлично знал, что сотрудникам ЦРУ нельзя делать какие бы то ни было заявления в средствах массовой информации. Выступив с открытым опровержением, я лишилась бы работы в Управлении, впрочем, моего мужа это не смущало. Он знал лишь одно: ему нужна помощь, а я бездействую, и все мои отговорки в пользу бедных вроде «не обращай внимания», «переживем» или «это же обычное словоблудие правых политиканов» лишь действовали ему на нервы. Сложилась странная ситуация: мы оба попали в переплет, но переживали по-разному. Со стороны трудно представить, через что нам довелось пройти.

Взаимные упреки то и дело приводили к размолвкам, а те быстро перерастали в полномасштабные ссоры. Вскоре мы уже не могли нормально разговаривать друг с другом. Безобидное замечание коробило, пустяковая просьба выводила из себя. У меня и раньше не особо получалось «разложить проблемы по полочкам», а сейчас я просто не знала, куда деться, и чувствовала себя самой несчастной в мире. Думаю, Джо страдал не меньше. И хотя я отдавала себе отчет в том, что муж срывает зло на мне от безысходности, легче от этого не становилось. Постоянные ссоры, несправедливые обвинения, обидные слова усугубляли и без того тяжелое положение, неумолимо приближая крах наших отношений. В спорах Джо был непобедим: я всегда оказывалась в проигрыше, потому что даже не могла толком сформулировать свою точку зрения, — захлестывали эмоции. В конце концов мы почти прекратили общаться: стало очевидно, что наш брак под угрозой. Мы отдалились друг от друга, и каждый теперь планировал свою дальнейшую жизнь отдельно.

Развязка наступила внезапно. Ясным и ветреным октябрьским днем мы сидели на террасе и размышляли, как спасти наш брак. Обвиняя друг друга в притворстве, мы оба отказывались верить в возможность окончательного разрыва, ведь эти отношения, пусть сложные и запутанные, были очень важны для нас обоих. Мы причиняли друг другу такую боль, какую могут причинить лишь самые близкие люди. Исчерпав все мучительные темы и достигнув, как мне казалось, глубин отчаяния, мы в итоге решили, что сдаваться пока рано. Никто из нас не хотел окончательного разрыва. Мы слишком много вложили в этот брак и должны за него бороться — друг с другом и с нашими общими врагами. Разговор близился к завершению, и мне думалось, что худшее уже позади, когда Джо вдруг внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Неужели Контора и карьера тебе дороже семьи?

Эти слова больно ранили меня и в то же время наконец-то раскрыли самую суть нашего конфликта: Джо казалось, что я подвела его, не встав открыто на его защиту, и теперь он сомневался в моей преданности. Мне даже в голову не приходило, что он может воспринимать сложившуюся ситуацию таким образом. Я и представить не могла, что мои действия (точнее, мое бездействие) муж расценивает как готовность пожертвовать близкими ради ЦРУ. Я старалась убедить его, что он не прав, и мне очень не хотелось, чтобы этот аргумент в дальнейшем всплывал в наших спорах. Важнее всего, однако, было то, что впервые за несколько недель мы говорили начистоту, не упиваясь жалостью к себе и не переиначивая факты в угоду собственной трактовке событий. Тогда я поклялась: даже если у нас отнимут все, мы ни за что не позволим отобрать нас друг у друга. Конечно, нам и после того не раз доводилось ссориться, но теперь мы твердо знали, что нас никому не разлучить, — мы будем вместе, чем бы все ни закончилось.

Той осенью, между попытками спасти наш брак, я вдруг с ужасом осознала, что отныне не смогу работать ХХХХХХХХХХХХ, делать то, что умею и люблю, чем искренне горжусь: мне больше не быть оперативным сотрудником секретной разведслужбы. После того как в июле 2003 года мое имя и род занятий были преданы огласке в средствах массовой информации, карьера разведчика оказалась для меня закрыта. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Об истинной сфере деятельности и обязанностях сотрудников секретной службы знает лишь очень узкий круг доверенных лиц. Теперь ни о каких международных заданиях не могло быть и речи — мое участие в любой операции неминуемо привлекло бы к ней внимание и поставило ее успех под угрозу. К тому же, поскольку мой статус сотрудника ЦРУ обрел всемирную известность, опасности подвергалась жизнь моих родных. Да и мне самой не слишком хотелось, чтобы в холле штаб-квартиры ЦРУ появилась моя «звезда». Я думала найти себе работу в других многочисленных подразделениях Управления, но ни к чему другому душа не лежала. Мне всегда казалось, что проведение операций является основной миссией ЦРУ, — именно этим я и хотела заниматься, прочие обязанности казались рутиной. Нельзя состоять на службе у государства и не любить свою работу, ведь она требует самоотречения и не слишком хорошо оплачивается, так что обычные карьеристы тут, как правило, не задерживаются.

Кончилось тем, что я впервые ХХХХХХХХХ решила поискать работу не в ЦРУ, а в других организациях. Раньше я мечтала стать одной из ХХХХ женщин-оперативников и после множества успешных операций уйти в отставку, дослужившись до высших чинов, но теперь я обращалась в различные «мозговые центры», проходила информационные интервью, тщетно надеясь, что сотрудник с почти ХХХХХ стажем проведения разведывательных операций и допуском к секретной информации может заинтересовать какого-нибудь нанимателя. Конечно, мой опыт работы был несколько необычен, но в то же время у меня имелись очевидные преимущества: умение быстро ориентироваться в ситуации, не подвергать опасности агентов и справляться с сильным стрессом, опыт управления людьми и четкое представление о том, как функционирует система разведки. Многие из моих умудренных опытом собеседников сочувственно меня выслушивали, но не могли или не хотели ничего предложить. Обычно мне говорили: «Что ж, дайте знать, как сложатся ваши дела». Я чувствовала себя вчерашней выпускницей колледжа, которая спит и видит, чтобы кто-нибудь дал ей работу. Какое-то время я даже подумывала устроиться в Капитолий, например в качестве штатного сотрудника одного из сенатских комитетов по разведке. Я бы тогда сохранила статус государственного служащего, а в качестве сотрудника федерального ведомства получила бы дополнительные льготы при выходе на пенсию. После нескольких собеседований стали очевидны два обстоятельства: во-первых, я политический изгой и меня вряд ли возьмут на работу, пока шумиха вокруг моего имени не утихнет; во-вторых, оно, может, и к лучшему. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ перспектива целыми днями сидеть за столом и описывать то, что происходит в мире, мягко говоря, не радовала. К тому же я сомневалась, что гожусь для такой работы. У меня не научный склад ума, а мой опыт вряд ли мог бы мне там пригодиться.

Чтобы немного отвлечься, я решила навестить одного своего знакомого — солидного бизнесмена довольно привлекательной внешности, склонного к филантропии. Нас представили друг другу на каком-то мероприятии всего несколько месяцев назад, и тогда он любезно предложил мне обратиться к нему за помощью или советом, если возникнет необходимость. Имея за плечами богатейший жизненный и деловой опыт, этот человек наверняка мог посоветовать мне, что делать дальше. Он работал в шикарном бизнес-центре на Пенсильвания-авеню, неподалеку от Белого дома. Ожидая аудиенции в приемной, я любовалась картинами современных художников и дорогими персидскими коврами с причудливым узором. Внезапно передо мной материализовался секретарь — я последовала за ним в кабинет начальника. Тот был искренне рад меня видеть. Мы обсудили все темы: от возможных вариантов моей дальнейшей карьеры до ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. В конце беседы мой знакомый откинулся в кресле, широко улыбнулся и, словно подводя итог нашей встрече, сказал:

— Короче, пошли их всех куда подальше! Возвращайся на работу и держи хвост пистолетом — пусть враги сами тебя боятся!

Я поняла, что мой собеседник прав. В этой игре у меня действительно еще остались кое-какие козыри, и с моей стороны было бы глупо сдаться ХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Неужели я должна уйти ХХХХХХХ только потому, что мое присутствие кому-то осложняет жизнь? В тот момент я поверила в себя: грубоватый совет оказался как раз тем, чего мне не хватало.

Близился ноябрь, а вместе с ним и завершение президентской предвыборной кампании. В октябре Джо оказался совсем не у дел: большую часть времени он проводил дома, потому что выступать с докладами ему больше не предлагали — лишь изредка приглашали на встречи со старшеклассниками или студентами местных колледжей. Наша коллекция кофейных кружек медленно пополнялась. В последние недели перед выборами нападки правых на Керри участились и ужесточились. После той травли, которую они устроили Джо минувшим летом, их средства борьбы были нам хорошо известны. На этот раз республиканцы опять разыграли все как по нотам: сперва Керри и его сторонники даже не обратили внимания на развернувшуюся сразу после съезда Демократической партии активную деятельность движения «Моряки-ветераны за правду», а когда угрозу заметили, оказалось уже слишком поздно. Правые нанесли удар по самому святому: они заставили народ усомниться в статусе Керри как ветерана вьетнамской войны, не боявшегося в свое время говорить правду о ее ужасающей несправедливости и критиковать правительство. В конце концов дошло до того, что даже сторонники Керри пожелали узнать, что же на самом деле произошло на реке Байхап в тот день, когда его подразделение попало там под огонь противника. По сути же, нам, избирателям, просто еще раз продемонстрировали, на что способна правильно организованная и отлично финансируемая группировка политической оппозиции. Кстати, расходы на организацию движения «Моряки-ветераны за правду» составили 22 миллиона долларов и, надо сказать, вполне оправдали себя, ведь в результате рейтинг Керри заметно снизился перед самыми выборами.

За две недели до президентских выборов в нашем городе состоялся рок-концерт в рамках акции «Голосуй за перемены!» с участием таких суперзвезд, как Брюс Спрингстин, Джон Мелленкамп, Джексон Браун, Джеймс Тейлор, а также групп «R.E.M.», «Перл джем», «Дикси чикс» и «Дэйв Мэтьюс бэнд». Объехав одиннадцать штатов, музыканты напоследок выступали в Вашингтоне. Мы с Джо мечтали попасть на это шоу, но, так как возраст нам уже не позволял затемно занимать очередь в кассу, чтобы оказаться среди счастливых обладателей билетов, оставалось лишь надеяться, что мы каким-нибудь чудом раздобудем контрамарки. Чудо таки произошло: за день до концерта моя подруга сообщила, что имеются билеты на места почти у самой сцены. Не хотим ли мы пойти? Еще как хотим! Я тут же наняла приходящую няню, чтобы она посидела с детьми вечером, и оплатила билеты. Стоили они, надо сказать, недешево — 186 долларов каждый, что превышало наши скромные возможности, но на этот раз мы с мужем решили не экономить: мы чувствовали себя подростками, вырвавшимися из-под родительской опеки.

Как только Джон Мелленкамп появился на сцене и зазвучали первые ноты его золотого хита, многотысячная публика, переполнившая спортивно-развлекательный центр MCI, радостно взревела. Многие повскакивали с мест и стали хором подпевать. Мускулистый молодой человек в футболке с надписью «ОХРАНА» подошел к нам, выдал нам беджи и велел следовать за ним. По длинному узкому коридору, похожему на кроличью нору, мы прошли за кулисы. Там было полно народу: сновали туда-сюда операторы, болтали друг с другом очаровательные подружки рок-звезд, техники разматывали провода, агенты артистов с озабоченными лицами вели телефонные переговоры, непонятно как оказавшиеся там дети громко смеялись — в общем, царила обычная закулисная кутерьма. Охранник остановился у двери с надписью «Перл джем». Дело в том, что за несколько месяцев до этого в Сиэтле Джо познакомился с солистом группы — Эдди Веддером, и — кто бы мог подумать! — они подружились. В тот вечер Эдди радостно приветствовал нас и вообще был очень мил. Я изо всех сил старалась припомнить хоть одну песню их группы, но так и не преуспела — видимо, стала слишком стара для современной музыки. Потом мы с мужем решили вернуться в зал: выходя из гримерки, я обернулась, чтобы попрощаться с Эдди, и тут же наткнулась на какого-то высокого мужчину. Смущенно бормоча извинения, я подняла глаза и увидела в трех футах над собой улыбающееся лицо Тима Роббинса. «Да уж, — подумала я, — про этого точно не скажешь, что в жизни он гораздо ниже ростом, чем на экране». Мы обменялись парой дежурных любезностей, а потом охранник повел нас с Джо обратно в зрительный зал.

Перед входом в зал нас остановили представители службы безопасности — мы не сразу поняли, в чем дело, но уже через несколько секунд в том же помещении появились музыканты из коллектива «И-стрит бэнд», сопровождавшие Брюса Спрингстина. Видимо, их выход был следующим. Я едва не прыгала от радости, ведь именно ради них в октябре 1980 года я единственный раз в жизни сбежала с уроков — так мне не терпелось купить их новый альбом «Река». Джо принадлежал другому поколению с другими музыкальными кумирами, и его ничуть не взволновало то, что в двух шагах от него стоит сам «Босс». Мы посторонились, пропуская музыкантов, которым Спрингстин должен был сейчас дать указания перед выходом на сцену. С концерта мы вернулись в полтретьего ночи — давненько мы не возвращались домой так поздно. Мы отпустили няню, а потом некоторое время рассуждали о том, что наша вынужденная популярность, кажется, имеет и свои плюсы. Я немало позабавилась, когда почти год спустя обнаружила в журнале «Тайм» статью, где говорилось, что мы аж за 372 доллара купили билеты на благотворительный концерт, деньги от которого шли в фонд «против Буша», — по мнению журналиста, сам факт посещения нами такого концерта явно свидетельствовал против нас.

Наступил день выборов. Мы пришли на избирательный участок утром вместе с детьми, прежде чем отвести их в детсад. Дождавшись своей очереди, я заполнила бюллетень и, перед тем как опустить его в урну, прочла молитву — слишком многое в нашей жизни зависело от результатов этой не слишком чистоплотной выборной кампании. Ни один из предыдущих президентов не был мне настолько чужд и неприятен. Я была глубоко убеждена, что Буш и его администрация выбрали неверный курс как во внутренней, так и во внешней политике. Впрочем, иллюзиями по поводу легкой победы Керри я себя не тешила. Джо позвонил мне после обеда из какого-то шумного ресторана в Джорджтауне, где он коротал время с друзьями за разговорами и сигарой. По его словам, данные опросов на выходе с избирательных участков однозначно указывали на то, что Керри должен победить. От таких новостей у меня захватило дух: впервые забрезжила надежда на то, что Буш не будет переизбран. Еще Джо рассказал, что случайно встретил на улице журналистку Джудит Миллер из «Нью-Йорк таймс». Во время слушаний по нашему делу, отвечая на вопросы специального прокурора Патрика Фицджеральда, Миллер отказалась раскрыть источники утечки, за что против нее было выдвинуто обвинение в неуважении к суду. В дальнейшем дело Джудит Миллер медленно продвигалось по инстанциям.

Репортажи этой журналистки о подготовке к войне в Ираке всегда казались мне недостоверными. В свое время она сумела наладить связи с целым рядом иракских оппозиционеров, которые охотно давали ей подробные и обстоятельные интервью о программах разработки ОМУ, реализуемых правительством Саддама Хусейна. Однако, после того как в марте 2003 года американские войска вступили в Ирак, ни одно из громких заявлений, сделанных в передовицах «Нью-Йорк таймс», не подтвердилось. В июле 2003 года Джудит Миллер опубликовала очередную статью, в которой заявила, что оружие массового уничтожения не было найдено в Ираке по целому ряду причин, среди которых основными являются «хаос», «дезорганизация», «межведомственные конфликты», «неточная развединформация», «мародерство» и «дефицит всех товаров первой необходимости — от бензина до мыла». Разумеется, виноваты оказались все, кроме самой Джудит Миллер, которой, возможно, не стоило настолько бездумно полагаться на честность лидера движения «Иракский национальный конгресс» Ахмада Чалаби. А ведь именно ее репортажи и интервью подтверждали правительственные теории относительно программы разработки ОМУ в Ираке. И вот в день выборов журналистка подошла к Джо и представилась. Они пожали друг другу руки и обменялись парой фраз — мой муж признался, что его волнуют результаты голосования, на что Джудит Миллер ответила: «Не переживайте, все уже ясно [победа останется за Керри]. Если бы я могла надеяться на другой исход, я бы сейчас работала в студии. Вместо этого я, как видите, хожу по магазинам — подбираю тюремный гардероб». Как выяснилось впоследствии, Джудит Миллер напрасно беспокоилась: Керри проиграл.

В тот вечер мы отправились на вечеринку по случаю выборов в один из фешенебельных кварталов Вашингтона, чтобы вместе с друзьями посмотреть репортаж о результатах голосования. Настроение у нас было отличное, ведь результаты опросов на выходе с избирательных участков по-прежнему свидетельствовали о том, что Керри со значительным отрывом опережает Буша. Поздоровавшись с хозяевами, я поспешила в гостиную, где на множестве телевизионных экранов транслировались различные новостные каналы. На одном из них показали карту страны, которая медленно, штат за штатом, меняла цвет с синего на красный. У меня защемило сердце. Не требовалось семи пядей во лбу и политологического образования, чтобы понять, что все кончено. Я хотела сразу уйти — оставаться там дольше казалось бессмысленно, — но Джо чудесным образом растворился среди гостей. Пока я искала его, со мной заговорила журналистка и писательница Салли Куинн, потом к нам присоединился ее сын. Мне, однако, было не до светских бесед. В толпе мелькали всякие вашингтонские знаменитости, но меня они не интересовали — я хотела поскорее вернуться домой. Прошло больше часа, прежде чем я наконец отыскала Джо и убедила его уйти. В машине мы всю дорогу молчали. Дома я сразу отправилась спать, а Джо допоздна смотрел телевизор, следя за развитием сюжета выборной драмы, основным местом действия которой, в отличие от 2000 года, стал штат Огайо.

Следующий день выдался холодным и пасмурным, под стать нашему настроению. Хотя до выборов мне с трудом верилось в победу Керри, смириться с его поражением оказалось тоже непросто. Я понимала, что страна, ведущая военные действия, не хочет остаться без главнокомандующего, но ошибки, просчеты и нарушения, допущенные администрацией Буша в самых разных областях политики и экономики, казались настолько вопиющими, что было сложно понять, почему мои сограждане действительно считают нужным, чтобы их государство в течение еще четырех лет шло тем же курсом. Британская газета «Дейли миррор» опубликовала аналитическую статью о результатах выборов под заголовком «Неужели 59 054 087 человек могут быть настолько глупы?» В риторическом вопросе сквозила горькая ирония.

У нас тогда гостила моя подруга Джанет, и мы с ней отправились в театр Форда, а потом зашли в здание напротив, где умер Линкольн. Мрачная атмосфера этих мест соответствовала нашему расположению духа. Я молча размышляла о судьбе этого великого человека, который руководил нашей страной в суровые годы Гражданской войны. Когда мы ехали домой, по радио передали новость, которую можно было предвидеть: Керри проиграл выборы. Над нами и нашей страной снова сгустились тучи.

Ночью я проснулась и никак не могла снова заснуть. Повернувшись на другой бок, я увидела, что Джо рядом нет. Посмотрела на часы: на электронном табло светились цифры 2.30. Муж иногда вставал рано, чтобы поразмяться и сделать пробежку, но это казалось чересчур даже для него. Я встала, накинула халат и спустилась вниз. В гостиной Джо не обнаружилось. В кабинете его тоже не было. Я начала тревожиться. Куда мог деться муж посреди ночи в такой холод? В кухне тоже никого не оказалось. Вдруг за окном на террасе мелькнул какой-то отсвет. Я распахнула дверь — снаружи на меня дохнуло леденящим ветром, сердце упало. На террасе сидел Джо в теплой куртке с накинутым капюшоном и курил сигару. Голубоватый экран ноутбука освещал его усталое лицо.

Я задала достаточно очевидный в данной ситуации вопрос:

— Что ты тут делаешь?

— Подыскиваю для нас недвижимость в Новой Зеландии, — ответил муж с деланой веселостью. — Гляди, какой я нашел симпатичный домик на побережье неподалеку от Нейпира. Кстати, стоит не так уж дорого. Как тебе?

Этот вопрос словно подвел итог многим нашим предыдущим разговорам, которые в последние месяцы, и особенно после переизбрания Буша, мы заводили все чаще. Расследование утечки, проводимое Фицджеральдом, зашло в тупик. Моя карьера рухнула, Джо тоже ни на что не надеялся. Нам нужно было подумать о детях. Продолжать жить так дальше казалось невозможным. Пришло время что-то менять.

В стране, которой предстояло еще четыре года терпеть ошибки и просчеты правительства, у нас не было будущего. Администрация, казалось, задалась целью разрушить все международные учреждения, которые служили интересам нашего государства со времен Второй мировой. США утратили свой авторитет в мире. Идеологам неоконсерватизма, получившим столь широкое влияние в коридорах власти после событий 11 сентября 2001 года, теперь предстояло доказать, что наша «необязательная война» в Ираке, целью которой было «перекроить карту Ближнего Востока», все же может принести стране хоть какую-нибудь выгоду. С каждым годом расслоение в американском обществе усиливалось: нарастало противостояние между имущими и неимущими. Средний класс — становой хребет страны — начал слабеть. Основные гражданские свободы оказались под угрозой. Америка словно перестала быть нам родиной — никогда прежде мы не ощущали ничего подобного.

Когда в 2000 году Верховный суд остановил пересчет голосов во Флориде, признав победу Буша, нас это расстроило. При этом, однако, скорее взволновал сам факт, что высшая судебная инстанция страны приняла столь беспрецедентное и, по сути, сомнительное решение. Личность новоизбранного лидера беспокоила нас тогда гораздо меньше, хотя мы голосовали за другого кандидата. Никто не имел ничего против Буша: страна ни с кем не воевала, экономика развивалась нормальными темпами, а Буш-старший нам даже нравился — ведь именно он назначил Джо послом, так что они некоторое время состояли в дружеской переписке. Четыре года назад нас потрясла несправедливость судебного решения — мы тогда и представить не могли, чем обернутся результаты тех выборов. Ничто не предвещало беды, и мы наивно верили в лучшее. Теперь, когда кровопролитию в Ираке не было видно ни конца ни края, мы отдавали себе отчет в том, что, как бы из рук вон плохо все ни складывалось сегодня, завтра может оказаться еще хуже.

Находясь в отпуске, я тем не менее старалась следить за глобальными кадровыми перестановками в ЦРУ. В июне 2004 года Джордж Тенет по непонятным причинам ушел с поста директора Центральной разведки. В новостях на канале Эм-эс-эн-би-си сообщили: «Белый дом всячески отрицает саму вероятность, что Тенет мог принять это решение под давлением. Президент Буш искренне удивлен заявлением директора ЦРУ об отставке. В свою очередь Тенет, выступая перед сотрудниками ЦРУ, отметил, что его отставка обусловлена одной-единственной причиной: он хочет заботиться о благополучии своей семьи — не больше и не меньше». Мы все отлично понимали, что его поступок обусловлен несколько иными причинами, чем нас в том пытались уверить официальные СМИ. Впрочем, с уходом Тенета потрясения не закончились. На следующий день покинул свой пост Джим Пэвитт, заместитель директора ЦРУ по оперативной работе. Он объяснил свой уход точно так же: якобы он хочет больше времени проводить с семьей. Тенет и Пэвитт были ключевыми фигурами в Управлении и определяли его стратегические задачи в условиях войны, поэтому отставка сотрудников столь высокого ранга всерьез всех встревожила. Сразу после ухода Тенета поползли слухи, что с сентября президент собирается назначить директором ЦРУ Портера Госса. В 60-х годах прошлого века Госс выполнял обязанности оперативного сотрудника ЦРУ, потом стал конгрессменом от Флориды и возглавил постоянный Комитет по разведке палаты представителей. Получив новую должность, он прибыл в штаб-квартиру ЦРУ с явным намерением провести кадровую чистку. Сотрудники Управления видели в нем скорее чужака и захватчика, чем своего бывшего коллегу. Госс окружил себя верными людьми из Капитолия, которые быстро снискали себе дурную славу из-за своей грубости и заносчивости. Новый директор немедленно приступил к реализации вполне определенной задачи: подчинить ЦРУ — и особенно Оперативный директорат, известный своей строптивостью, — власти Белого дома. У администрации президента возникли подозрения, что до выборов сотрудники ЦРУ допускали утечки информации, касающейся войны в Ираке, с целью выставить Управление в лучшем свете. По-видимому, Госс получил приказ «пресечь это безобразие на корню».

Хотя многие в штаб-квартире понимали, что только масштабные реформы в области распределения, предоставления и использования разведсведений могут спасти репутацию ЦРУ, жесткие меры, принятые Госсом, не встретили одобрения. Нового директора критиковали за неспособность сотрудничать с руководителями подразделений Управления и с главами служб международной разведки (на которых ЦРУ в первую очередь опиралось во всех делах, связанных с проведением антитеррористических операций и принятием мер по нераспространению оружия массового уничтожения), а также за недостаточно активное участие в текущих событиях и за неумение анализировать результаты проводимых операций. В марте 2005 года в одном из интервью Госс отметил, что «слегка обескуражен» объемом работ, с которым ему приходится справляться. Худшие опасения сотрудников учреждения относительно неизбежной политизации всех сфер деятельности ЦРУ вскоре стали сбываться: в ноябре, через несколько дней после президентских выборов, Госс разослал всем служащим инструкцию, в которой, помимо прочего, говорилось следующее: «В своей работе мы, сотрудники Управления, поддерживаем администрацию президента и ее политический курс… Мы не представляем, не продвигаем и не поддерживаем оппозицию администрации президента и альтернативный политический курс… Мы лишь предоставляем разведданные, как они есть, — пусть политики сами принимают решения, опираясь на факты». И хотя пресс-секретарь ЦРУ пояснил, что памятка составлена с целью подчеркнуть внепартийную сущность разведведомства, у всех, кто прочел этот документ, сложилось прямо противоположное впечатление. ЦРУ медленно превращалось в оруэлловское Министерство правды, что не могло не тревожить тех из его сотрудников, кто искренне не хотел, чтобы Управление по прихоти политиков теряло свой авторитет и снижало качество выполняемой работы.

По странному совпадению всего через несколько часов после рассылки этой злополучной инструкции заместитель директора ОД Стив Каппс, один из наиболее квалифицированных и уважаемых сотрудников ЦРУ, подал в отставку и вышел из кабинета Госса, громко хлопнув дверью. Говорят, причиной тому стала критика, с которой выступил его заместитель Майк Сулик (также очень опытный офицер) в адрес всемогущего Пэта Мюррея, главы администрации нового директора ЦРУ. Как вспоминает Тайлер Драмхеллер в своей книге «У последней черты» («On the Brink»), и без того сложные отношения между аппаратом Госса и Оперативным директоратом обострились, когда Мюррей послал Сулику «явно оскорбительное письмо», в котором «обозвал Сулика и Каппса идиотами и обвинил в нечистоплотности». После этого Мюррей приказал Каппсу уволить Сулика, но тот отказался. За выходные Каппс и Сулик успели все обдумать и пришли к решению, на которое в Вашингтоне способны очень немногие: они оба уволились по принципиальным соображениям. Но и на этом дело не кончилось. В последующие несколько недель десятки сотрудников высшего ранга оставили свои посты, будучи не в состоянии мириться с произволом и наблюдать, как ЦРУ катится в тартарары. По сводкам в газете «Вашингтон пост», с момента назначения Госса директором ЦРУ и по январь 2005 года более двадцати высокопоставленных сотрудников Управления подали в отставку или уволились. Вместе с ними ЦРУ потеряло тысячу лет ценного оперативного опыта — и это в то время, когда национальная безопасность страны находилась под прямой угрозой. Все происходящее казалось страшным сном.

В августе я пришла на работу, чтобы продлить отпуск, и мои коллеги стали наперебой рассказывать мне, как страшно деградировала наша организация. Многие были готовы в любой момент открыто восстать против произвола, чинимого Портером Госсом и его приспешниками. Каждый пытался для себя решить, что разумнее: прямо сейчас покинуть тонущий корабль или еще какое-то время продержаться на нем. У меня имелись свои причины не доверять Госсу. В 2003 году, сразу после публикации статьи Новака, Госс, возглавлявший тогда постоянный Комитет по разведке палаты представителей, прокомментировал происшедшее в интервью газете, публикуемой в его родном городе, во Флориде. Журналист спросил Госса, будет ли Комитет расследовать утечку. Тот довольно ехидно ответил: «Пусть мне кто-нибудь пришлет синее платье и образец ДНК, вот тогда я проведу расследование». Одного этого неуместного комментария вполне достаточно, чтобы составить представление о взглядах Госса на политизацию разведки и о его презрительном отношении к сотрудникам ЦРУ.

Поэтому, когда мы с Джо просматривали на экране компьютера списки объектов недвижимости, выставленных на продажу в Новой Зеландии, идея переезда казалась нам вполне привлекательной. При одной мысли, что от всего происходящего можно сбежать, сразу становилось легче. Мне уже доводилось бывать в Новой Зеландии ХХХХХХХХХХХХХХХХ. Больше всего меня, помнится, впечатлили красоты природы, дружелюбие тамошнего многонационального населения и (особенно) расстояние до Вашингтона. Мне кажется, дальше уехать от столицы просто невозможно.

Джо немного прокрутил список вниз.

— Как тебе вот этот? — спросила я, показывая на изображение симпатичного коттеджа у самой кромки темно-синего моря.

Однажды январским утром 2005 года, дней за десять до повторной инаугурации Буша, я проснулась и тут же принялась будить Джо.

— Давай уедем из города, — предложила я. — При нашем отношении к нынешнему правительству, мне кажется, нам будет тошно смотреть на весь этот инаугурационный шабаш. Может, возьмем детей и отправимся куда-нибудь кататься на лыжах?

Спросонья Джо тут же согласился. К вечеру мы уже все уладили. Удача в кои-то веки нам улыбнулась: билеты на самолет нам, как постоянным клиентам, продали с большой скидкой. Джо позвонил своему однокурснику Джорджу в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Джордж и его жена Донна любезно пригласили нас в гости: оказалось, что они живут недалеко от университета, а оттуда всего сорок пять минут езды до знаменитого горнолыжного курорта Альта — только подняться на склон каньона. Мы купили спортивные костюмы и лыжный инвентарь и, как смогли, рассказали детям о совсем незнакомом пока для них виде спорта, чем вызвали у них небывалый энтузиазм. Из города мы выбрались как раз вовремя — туда только-только начали съезжаться ликующие республиканцы.

Джо не стоял на лыжах больше тридцати лет. В последний раз он катался неподалеку от озера Тахо — мужу тогда было двадцать три года, и там он сломал ногу. Затем, во время долгих странствий по Африке, возможности заняться зимними видами спорта все как-то не представлялось. Зато теперь Джо хотел наверстать упущенное. По крайней мере, он так говорил, но я засомневалась в его словах, когда, съехав первый раз со склона средней сложности, оглянулась и увидела, как за мной катится огромный снежный ком, изрыгающий страшные проклятия. «Похоже, выходные запомнятся надолго», — подумала я, когда сердитый сугроб наконец остановился и затих у моих ног. Однако к концу недели при помощи инструктора и новых, очень удобных параболических лыж мы вернули утраченную спортивную форму и готовы были опробовать любой спуск с горы Альта. Конечно, нам не все удавалось, но мы, по крайней мере, получали удовольствие от процесса. Наши пятилетние малыши — Саманта и Тревор — к концу недели уже вовсю скатывались со склона средней сложности, оглашая округу радостными воплями. Они не знали страха, и было очевидно, что буквально через несколько лет в этом виде спорта они с легкостью превзойдут родителей.

Совершенствуя свое лыжное мастерство, мы отдыхали не только телом, но и душой. Величественная красота гор Васатч помогала забыть все тревоги и печали. Здесь, в Юте, нас не знали и нам никто не докучал, разве что случайные знакомцы могли поинтересоваться, хорошо ли сегодня катят лыжи. Когда нас спрашивали, откуда мы приехали, мы говорили, что из Вашингтона, не уточняя, штат или город имеем в виду.

В ответ местные жители обычно улыбались и замечали:

— У вас там, на севере, должно быть, дождливо.

Мы их не переубеждали.

В Юте, на просторе, мы тщательно все обдумали и определили для себя некоторые жизненные приоритеты. Во-первых, нужно было во что бы то ни стало сохранить и укрепить наш брак. Мы с Джо решили отныне всегда действовать сообща, понимая, что поодиночке у нас нет шансов выстоять. Во-вторых, мы подумали, что пока, пожалуй, не будем ни переезжать из Вашингтона, ни эмигрировать из страны: в конце концов, здесь наша родина и за нее стоит бороться. Если мы покинем США сейчас, наши противники скажут, что мы сдались, а мы вовсе не считали себя побежденными. Мы знали, что впереди нас ждут новые испытания, но преодоленные трудности уже порядком закалили нас. Я бы и злейшему врагу не пожелала пережить то, через что мы прошли в минувшем году, но, приходилось признать правоту мудрого изречения: «То, что не убивает, делает сильнее». Враги хотели сокрушить Джо, и им это почти удалось. Республиканцы готовы были на что угодно, лишь бы избавиться от нас и прекратить расследование утечки — только бы не напоминать обществу об этом факте вопиющего злоупотребления государственной властью. Но мы с Джо решили продолжать борьбу. Им это даром не пройдет!

Кто бы мог подумать, что когда-нибудь мое имя будет упоминаться в той же статье, что и имя гомосексуалиста, оказывающего интимные услуги на коммерческой основе. Однако и такое имело место быть. В феврале 2005 года, когда мы вернулись из Юты, я прочла эту публикацию и поняла, насколько сложным и запутанным стало «дело Плейм». Джефф Гэннон, аккредитованный журналист, освещавший работу президентской администрации, был вхож в Белый дом и активно сотрудничал с двумя проправительственными интернет-компаниями: «Талон ньюс» и «GOPUSA». На январской пресс-конференции Джефф задал президенту вопрос о его дальнейших отношениях с демократами: «Как вы собираетесь работать с людьми, которые явно утратили связь с реальностью?» После этого либерально настроенные блогеры стали собирать информацию о Гэнноне. Правда превзошла самые смелые ожидания. Фотографии обнаженного Гэннона, чье настоящее имя оказалось Джеймс Дэйл Гукерт, обнаружились на нескольких гей-сайтах, где «светило журналистики» предлагал свои эскорт-услуги всем желающим за 200 долларов в час. Когда эта информация была предана огласке, Гэннон уволился и сдал свой журналистский пропуск, предоставлявший ему право доступа в Белый дом. Он заявил, что пострадал из-за «ошибок молодости», и выразил свое возмущение по поводу того, что «против него использовалась информация о его сексуальной ориентации». Блогеры так и не смогли понять, каким образом Гэннону удалось перехитрить службу безопасности Белого дома и благополучно пройти все обязательные проверки. По странному совпадению Гэннон брал у Джо интервью незадолго до выборов. В беседе журналист упомянул о неких «рекомендациях правительству, составленных сотрудниками разведки США», видимо намекая на то, что я предложила кандидатуру Джо для командировки в Нигер. По этой причине во время расследования утечки агенты ФБР наведались к Гэннону и допросили его, но тот сказал, что сам никогда не видел подобных служебных документов, и ему разрешили не давать показания перед большим жюри присяжных. В общем, это был еще один странный эпизод нашей драмы. Хорошо, что он быстро закончился.

Весной, до того как я вернулась на работу в ЦРУ, нас с Джо пригласили в Нью-Йорк на званый ужин. Помня о нашем решении отвечать на любые брошенные нам вызовы и не показывать недругам свои слабости, мы согласились приехать, а потом с нетерпением ждали этого волшебного вечера в обществе знаменитостей, в обстановке изысканной роскоши. Подали коктейли, и все гости вышли на просторную террасу здания Верховного суда штата Нью-Йорк. Вдруг кто-то тронул меня за плечо — я оглянулась и увидела Марло Томас. Она приветливо улыбнулась и представилась. Подумать только, ведь эта актриса, звезда комедии «Та девушка», была кумиром моего детства. После уроков я любила смотреть популярный сериал с ее участием и всегда мечтала быть похожей на Энн Мари, такой же самостоятельной, независимой и целеустремленной. А еще меня восхищали масштабы ее гардероба: в каждой серии героиня демонстрировала очередной абсолютно сногсшибательный наряд. Марло оказалась приятной собеседницей, и мы мило поболтали. На прощание она сказала:

— Знаете, а вы намного искреннее, чем я ожидала.

Ее слова смутили меня, но потом я поняла, что «та девушка» абсолютно права. Я постепенно снова становилась той, кем была до поступления на службу в ЦРУ, — больше не требовалось соблюдать осторожность, лицемерить и с подозрением относиться ко всем и каждому.

В мае 2005 года я вернулась на работу в Отдел ЦРУ по борьбе с распространением оружия массового уничтожения, где числилась до отпуска. Я твердо намеревалась со всей ответственностью подойти к исполнению служебных обязанностей. Хотя воспитание детей отнимало много сил и времени, а события последних двух лет принесли немало разочарований, сейчас я была обрадована и польщена (и даже несколько удивлена) тем, что мне предоставили столь ответственную оперативную должность. Главная цель оставалась прежней: не допустить, чтобы ОМУ (особенно ядерное оружие) попало в руки правителей маргинальных государств-изгоев. Я должна была контролировать всю работу, обеспечивать своевременную отправку инструкций и приказов сотрудникам, работающим «в поле», не допускать нарушений законодательства при проведении экспериментальных операций, координировать действия своих подчиненных в рамках отдела и ЦРУ в целом и консультировать всех желающих по любым вопросам на основе своего богатого оперативного опыта. Несмотря на небольшой штат, наше подразделение выполняло самые сложные и интересные задачи. Я занималась тем, что мне всегда нравилось: разрабатывала планы операций, а затем просчитывала варианты, стараясь учесть любые сценарии развития событий и тем самым гарантировать успех общего дела. Что может быть увлекательнее и полезнее борьбы с мировым злом?

А еще эта работа давала мне возможность общаться с молодыми сотрудниками, многие из которых пока не имели опыта оперативной работы. Новички отличались идеализмом и энтузиазмом — именно такие люди в первую очередь шли работать в ЦРУ: блестяще образованные, честолюбивые, превосходно владеющие несколькими языками. Самым лучшим их качеством была любознательность — стремление постичь окружающий мир. Я чувствовала себя как коннозаводчик, занятый воспитанием чистокровных жеребят, которым предстояло стать первоклассными скакунами.

Я с радостью делилась с молодыми коллегами всеми секретами мастерства. Оперативная работа в ЦРУ требует множества практических навыков, которым не учат на «Ферме» и о которых вообще редко говорят. Инструктируя сотрудников перед их первыми заданиями, я старалась предупредить их обо всех возможных ловушках и подводных камнях: с высоты своего опыта мне было нетрудно представить ХХХХХХХХХХХ. Возможно, я искренне заботилась о новичках потому, что в свое время сама была на их месте и не слишком быстро все схватывала, — ведь в нашей сфере все так сложно и непредсказуемо! Мне очень нравилось общаться с коллегами. В нашем подразделении работали несколько старших сотрудников, которые вышли в отставку, но затем вернулись в ЦРУ и стали служить по контракту. Они носили зеленые беджи, и за это мы прозвали их «зелеными». За последние годы, вероятно из-за возросшего объема работ, «зеленых» в Конторе стало заметно больше. Тренируя новичков, я старалась в то же время чему-нибудь научиться у старших товарищей. Их шпионские байки и сплетни давали богатую пищу для размышлений, а их многолетний опыт агентурной работы был просто бесценен. Они не стеснялись рассказывать о своих ошибках и просчетах и о том, что может произойти, если агента начинают проверять на детекторе лжи. Открыто обсуждались переговоры с международной полицией, неполадки в работе шпионских гаджетов, результаты вербовки и прочие насущные проблемы.

Мне, безусловно, нравилось выполнять свои обязанности, а все коллеги по подразделению были настоящими профессионалами. Однако в начале лета я поняла, что все-таки не получаю от работы должного удовлетворения, постоянно отвлекаюсь, думаю о чем-то другом, а иногда и вообще начинаю себя жалеть, чего раньше за мной не замечалось. Мне оказалось не так-то легко смириться с тем, что, пока я без особых перспектив торчу в этом отделе, мои сверстники шаг за шагом продвигаются по службе. Иногда становилось досадно оттого, что, сложись все иначе, я могла бы тоже быть среди них. Успокаивая себя, я старалась внушить себе мысль о том, что в нынешних обстоятельствах карьерный рост не так уж важен. Того ЦРУ, куда я когда-то поступила на работу и где честно служила столько лет, больше не существовало: все изменилось, причем далеко не в лучшую сторону. Особенно пострадала этическая сторона дела. В 2004 году Комиссия Конгресса по расследованию терактов 11 сентября учредила должность директора Национальной разведки — в феврале 2005 года президентским указом на этот пост был назначен посол Джон Негропонте. Он получил полномочия контролировать деятельность директора Центральной разведки, ущемив тем самым интересы последнего. С тех пор Центральное разведывательное управление по сути перестало быть «центральным». Первоначально звучали громкие обещания, что учреждение новой должности ни в коем случае не станет «лишней бюрократической препоной» для ЦРУ, но в конце концов именно так все и оказалось. Мне кажется, Белый дом задался целью ослабить ЦРУ, чтобы потом свалить на него провал военной операции в Ираке и множество других просчетов, ответственность за которые никому не хотелось брать на себя. Газеты пестрели интригующими заголовками бесчисленных статей о «секретных тюрьмах ЦРУ» в Европе, якобы необходимых администрации для борьбы с терроризмом. В «Нью-Йорк таймс» вышла передовица о том, как офицеры ЦРУ сорвали секретную операцию по транспортировке в США авиарейсами из Каира, Багдада и Кабула политических преступников, обвиняемых в террористической деятельности. Газета писала о том, что ЦРУ часто действует через фиктивные и подставные компании, и подробно описывала такого рода ситуации ХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Все это ставило ЦРУ в чрезвычайно неловкое положение ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Приблизительно тогда же в «Вашингтон пост» появилась статья о нападении офицеров ЦРУ на радикального мусульманского лидера в Милане с целью похищения. Изучив обстоятельства операции, ставшие достоянием общественности, я пришла к выводу, что, по-видимому, причиной провала стали непрофессионализм и самонадеянность исполнителей. В начале июля 2007 года в Италии началось разбирательство по этому делу. Двадцать шесть американцев, которые должны были предстать перед судом, на слушаниях так и не появились. По информации, опубликованной в «Гардиан», среди обвиняемых оказались также резидент в Риме и глава разведывательной сети в Милане. Одно скандальное разоблачение следовало за другим — и так каждый день. А в штаб-квартире ЦРУ лишь грустно разводили руками. Мне всерьез начало казаться, что все случившееся со мной обернулось к лучшему: мечтать о карьере разведчика в данных обстоятельствах явно не приходилось. Нужно было двигаться дальше.

Лето вступало в свои права: в Вашингтоне становилось все жарче. В зале судебных заседаний, где прокурор Патрик Фицджеральд продолжал допрашивать репортеров Джудит Миллер из «Нью-Йорк таймс» и Мэтта Купера из журнала «Тайм», атмосфера тоже накалялась. Оба свидетеля упорно отказывались предстать перед большим жюри присяжных и раскрыть свои источники информации. В октябре 2004 года окружной суд Вашингтона объединил их апелляции в рамках общего процесса. В апреле на каком-то званом ужине мы встретили Джима Келли, заведующего редакцией журнала «Тайм». С угрюмым видом покачивая виски в бокале, он признался, что защита Мэтта Купера в суде уже обошлась его журналу в два миллиона долларов с лишним, а дело до сих пор не закрыто. Наконец 27 июля 2005 года Верховный суд отклонил апелляцию журналистов. Постановление суда нижестоящей инстанции обязывало их дать показания перед большим жюри присяжных. В случае отказа обоим грозило тюремное заключение.

Однажды вечером, некоторое время спустя после вынесения вердикта Верховным судом, мы пошли ужинать с друзьями в ливанский ресторан в Джорджтауне и по дороге случайно встретили Мэтта Купера и его жену Мэнди Грюнвальд. Я и моя подруга Джеки, не задерживаясь, прошли мимо них. И вдруг Мэтт остановил Джо, беседовавшего с мужем Джеки. Журналист поздоровался и некоторое время молчал, словно не решаясь что-то сказать. Потом наконец преодолел себя:

— Не могли бы вы кое-что для меня сделать?

И он попросил Джо написать судье петицию о снисходительности к Мэтту Куперу — обвиняемому по делу об утечке. Он надеялся, что это спасет его от тюрьмы. Джо не знал, что и ответить.

— Я поговорю об этом со своим адвокатом, — пообещал он.

В ресторане, наслаждаясь хумусом, баба-ганушем, рулетиками из виноградных листьев и другими восточными лакомствами, мы пытались осмыслить поведение Мэтта. Он что, с ума сошел? Петиция Джо о снисхождении к журналисту вряд ли окажет хоть какое-нибудь воздействие на решение главного судьи. К тому же мы едва ли не больше всех были заинтересованы в том, чтобы Мэтт и Джудит наконец дали показания. Мы, как и вся страна, хотели услышать, что они скажут под присягой, какие имена назовут, говоря об источниках в администрации, предавших мой статус оперативного сотрудника огласке и тем самым поставивших под угрозу национальную безопасность.

В ходе дискуссий о возможности принуждения репортеров к даче показаний большинство из тех, кто говорил о недопустимости такого принуждения, апеллируя к Первой поправке, как мне кажется, забывали о самом главном: сотрудники администрации использовали журналистов в собственных политических целях, что в корне неправильно и даже преступно. Отказываясь давать показания, репортеры способствовали сокрытию информации о противоправных действиях администрации. Получился этакий Уотергейт наоборот. При этом многие сознательные граждане с самыми лучшими намерениями настаивали на соблюдении прав, гарантированных Первой поправкой, не понимая, что в данных обстоятельствах дело вовсе не в свободе печати и не в роли журналистов как борцов за правду и блюстителей общественных интересов. Эти репортеры позволили администрации использовать себя, а затем препятствовали ведению расследования. О какой этике здесь вообще может идти речь?