Глава 3
Через несколько дней после выпускного папа отвез меня в город. Он ехал в командировку и в восемь утра закинул к Саше вместе с компьютером. Конечно, всю дорогу я боролась с приступами панического страха, но успокаивала себя тем, что его отца не будет, а больше мне бояться некого. Мама говорила, что Саша — еще маленький мальчик и с девочками близко не общался. Это придавало уверенности.
Тетя Тоня кормила меня на кухне завтраком, когда появился только что проснувшийся Саша. Я отразила какое-то приветствие на лице, но взглянуть не решилась. Мало ли, как на него отреагирую и что потом с этим делать? Хотелось быстрее закончить есть, чтобы попасть в комнату, и там спокойно и незаметно рассмотреть его. Я уткнулась в чай, но при этом не могла не улыбаться.
— Пошли! — сказал он и в коридоре легко подхватил мой системный блок. Он опять показался слишком высоким, немного кольнуло. Я-то кто? Что за мелочь несусветная. Но, зайдя в его комнату, сразу успокоилась, более того, почувствовала себе безумно счастливой. Вдруг стало так хорошо и комфортно, что не могла вспомнить, чего боялась всю дорогу.
— И как ты смогла убить всю систему? — Саша спрашивал меня весело, ковыряясь с системным блоком, а я осторожно взглядывала на него, привыкая к мысли, что вот он снова здесь, симпатичный, а может, даже очень.
Я прошлась по комнате, стараясь запомнить каждую ее деталь и сравнить с первыми воспоминаниями, когда зимой пришла к нему. И все оказалось тем же, это тоже радовало. Так радовала бы сказка, которую не просто помнил, но в неё мог еще и вернуться.
Я подошла к кровати и села.
— Слушай… — Саша повернулся ко мне, но вдруг резко отвернулся обратно к компьютеру.
Я не поняла реакцию. Что он подумал? Со мной что-то не так? И тут выяснила. Я сидела, наклонившись, положив руки на колени, а мой топик из-за большого выреза отошел и обнажил грудь. Я даже не знала, что так может быть. Лифчика у меня не было в принципе. Мама говорила, что держать там еще нечего, и теперь я просто не знала, как себя вести.
Но Саша не поворачивался и делал вид, что ничего не видел. Пришлось снова встать. Этот топик! Мне он нравился, я любила в нем изображать перед зеркалом Кармен, стаскивала его, чтобы оголить плечи. Вот он и растянулся. Да еще как! Я поняла, что он просто не может держаться на мне! Все время сваливается то с одного плеча, то с другого!
— Сейчас буду устанавливать тебе Windows, но это будет долго, — предупредил Саша и повернулся ко мне. — Рассказывай!
— Лучше ты! — мне совершенно ничего не шло в голову.
— Но ты же у нас дочь педагога!
— Ты первый, кто это заметил!
— Ну, вообще-то у меня все мысли пошлые, — Саша подобрал кота и посадил к себе на колени. — Они вряд ли тебе понравятся. Ты же привыкла к литературным выражениям!
Я не понимала, почему он так говорит. Его мама тоже литератор, как и моя. А Саша говорил как-то странно, словно я его выше.
— Ну, и что? А может, мне нравится?
— Ну, могу анекдот рассказать.
— Расскажи.
— Тебе не понравится.
— Все равно расскажи.
— Ладно. Поручик Ржевский и Наташа Ростова плывут в лодке и молчат. Молчат. Молчат. Тут поручик и говорит: «Наташа, а вы можете ударить меня веслом по яйцам?» — «Зачем?» — «Да так, для поддержки разговора…»
Я засмеялась. Но мне снова стало неловко. Самое ужасное, что после выпускного мама как раз сравнивала меня с Наташей Ростовой.
Мы молчали еще пять минут.
— Вообще-то, я постоянно всех веселю, — сказал Саша. — Только с тобой почему-то не получается.
И я не понимала, почему не могу сказать ни слова? Будто язык оторвали! Я сделала печальное лицо, посмотрев Саше в глаза и снова улыбнулась.
— Хватит улыбаться, лучше что-нибудь расскажи!
— Я буду улыбаться, у меня это лучше получается.
— Зря… надо развивать еще и речь…
Я удивлялась, насколько комфортно себя чувствую. Хоть и молчу, но мне хорошо! Словно двести лет его знаю.
Пересела в кресло, взяла ручку и нарисовала на листке человечка с ручками-палочками и рядом кота в том же духе. «Это Саша и его кот!» — подписала и демонстративно подала. Саша взглянул, взял, улыбнулся и положил рисунок на стол, а потом посмотрел на него еще раз. Ему понравилось.
— А теперь меня нарисуй!
— Не, — ответил он как-то зажато. — Я не умею.
«Что тут можно не уметь?» — подумала про себя, но уже вскочила с кресла, подошла к окну, выглянула.
— Когда у тебя день рождения? — обернулась и спросила совершенно непринужденно. Как будто этот вопрос не мучил меня несколько месяцев, и всю дорогу я не думала с ужасом, как его задать.
— 27 июля. А у тебя?
— 12 февраля.
— Жаль, опоздали… — нечетко ответил Саша и отвернулся к монитору.
— Что? — переспросила я, не разобрав.
— Да, ничего!
Я поняла, что ему нравлюсь.
— А покажи свои фотографии! — с моей стороны это уже полная наглость, но почему-то вдруг море стало по колено.
— Я не фотогеничен, — ответила Саша, но все же встал и подал альбом.
Я смотрела с целью взять на память какую-нибудь фотографию, но все они сняты или намного раньше, где Саша еще слишком маленький, или там он не один.
— А у тебя, конечно, своей фотографии нет?
— Нет. Но могу привезти, — сказала я вполне спокойно.
— Привези. Сделаю тебе календарик.
Вторую фразу он мог не говорить. Я поняла, что мама права, он еще слишком маленький, и не может ни признаться, ни сделать первого шага.
Потом я кидала дротики, Саша просил меня при этом никого не убить. Еще рассматривала диски с музыкой, а он объяснял, что подборки и обложки делал сам.
Затем мы отправились смотреть фильм. Я села в кресло ближе к экрану, а он подальше, тем самым выпав из моего поля зрения. Я поняла, что идея с фильмом плохая. Время шло в пустую, мы не общались, и только когда я оборачивалась, Саша смотрел на меня, но этого мало!
В дверь позвонили, к Саше пришел друг. Они долгое время общались в комнате, а я сидела одна в зале и думала, что это еще хуже. У меня отбирали время, которого было и без того мало! Откинув последние капли скромности, я пошла к ним.
Остановилась на пороге. Саша, заметив меня, кивнул головой, и я поняла, что ему стало приятно. Прошла, молча села на кровать, замечая, как его друг старательно не смотрит в мою сторону, но весь сгорает от любопытства, кто я и откуда взялась.
Парень некрасивый, маленький, чуть выше меня, весь как-то неправильно сложенный. Мне не хотелось его видеть, но, слава богу, он надолго не задержался.
— Мужайся, — сказал Саша, проводив друга до двери. — Сейчас буду объяснять!
Windows к тому времени установился, плюс кое-что из программ Саша уже успел поставить. Он показал кнопку на системнике и сказал:
— Это вот так включается!
— А я и не знала!
— Ну, конечно, женская интуиция! — вдруг ответил он так же, как его отец, и… это кольнуло.
А еще кольнуло, когда мы обедали. Тетя Тоня попросила его положить всем картошки, и Саша навалил мне целую кучу. Когда я пыталась ее осилить, то смотрела на него и изображала мучения. А он прикалывался:
— Я тебе бумаги не дам!
— Ну, и не надо!
— Ах, у вас же там все есть! — и здесь показалось, что он намекает на мое местожительство. Я снова почувствовала укол.
К матери Саша относился так же, как его отец, с легкой иронией. Она не имела у него никакого авторитета.
— Мам, переключи эту ерунду! — сказал он, услышав по телевизору бардовские песни.
— А нам нравится! — ответила тетя Тоня за меня и себя.
— Тебе нравится? — тихо спросил у меня Саша.
Я отразила что-то неопределенное. Бардовские песни, да и вообще все песни и стихи со всей литературой во главе Сашин отец не одобрял, отчего и Саша тоже, он подражал отцу. А мне из-за этого становилось стыдно каждый раз, когда по телевизору шло не то, что им нравится. Вдруг бы я показала, что в восторге!
Тетя Тоня взяла конфету и прочитала на фантике:
— Банан, — она понюхала. — И правда, бананом пахнет.
— Ты дальтоник что ли? — Саша тоже взял конфету. — Ничем не пахнет!
— Что ты так выражаешься? — как и на своего мужа, тетя Тоня иногда пыталась воздействовать и на сына. — Как будто ты не знаешь значения этого слова!
Но Саша на подобные воздействия, я чуяла, давно не обращал внимания.
— Саша во всех ситуациях говорит «дальтоник», — объяснила тетя Тоня. — Это его любимое слово.
Саша как будто раздваивался для меня: один — это тот, кем Саша был на самом деле, с которым хорошо, комфортно, а второй — тот, каким он хотел стать.
— Ты зачем мне столько положил! — в шутку накинулась на него, когда ушли с кухни.
— У нас едят или много, или ничего! Кто раньше встанет, тот лучше и поест.
— А ты поздно встаешь…
— На каникулах — да. Всю ночь в интернете просижу, лягу часов в пять, отец придет в обед и польет водичкой.
Я ничего не ответила, хотя могла тоже что-то рассказать о своей жизни, но не знала, к кому обращаться, к первому или второму. Да и разделение Саши на два человека было настолько призрачным, что я не знала, существует ли оно на самом деле. А так, водой меня никто не поливал, в Интернет по ночам не выходила. Нечего сказать.
Саша поймал кота:
— Ну, хоть ты развлеки девушку!
Я снова села на кровать, а он продолжил устанавливать программы на компьютер.
Через какое-то время на меня стал наваливаться сон, причем так сильно, что не могла с ним бороться. Я не спала всю ночь, потом долгая поездка, в восемь здесь. Усталость начала сказываться. Глаза закрывались, тело становилось тяжелым, а голову тянуло к подушке.
— Ты чего, спать хочешь? — Саша обернулся ко мне. Но даже это не смогло взбодрить.
— Угу, — ответила ему. — И если ты сейчас что-нибудь не скажешь, я засну.
Тело уже не держалось прямо, я облокотилась на подушку, борясь с желанием положить туда еще и голову.
— Я вообще-то не возражаю, если ты будешь спать, — мельком взглянув, сказал Саша.
И я положила голову. Как же хорошо! Мало волновало, что со стороны это выглядит странно. Теперь я еще и сплю на его кровати!
— Только не храпи!
— Не буду.
— А ты храпишь? — Саша повернулся снова.
— Нет, — я засмеялась.
Глаза не закрывала, если бы это сделала, тут же бы провалилась в сон. И сколько бы проспала! Вот, что страшно!
— Я даже не слышу, как ты дышишь!
Я опять засмеялась. Прислушалась к собственному дыханию. Его не слышала тоже. Все это напоминало какое-то безумное соблазнение с моей стороны, но я ничего не могла с собой поделать.
Только минут через десять стали возвращаться силы. Когда их появилось достаточно, я села.
— О! Проснулась! — прокомментировал Саша, но, казалось, он тоже не очень понимает, как на меня реагировать. Ладно он! Как я на себя должна реагировать! Я, скромная девочка, тише воды, ниже травы, какой меня все считали, и тут вдруг соблазняю постоянно слезающей кофточкой, почти засыпаю у него на кровати и показываю грудь! И все это СЛУЧАЙНО!
Вскоре за мной приехал папа. Саша компьютер к тому времени починил и почти собрал.
— Будь пупсиком, подержи коробочку, — обратился он ко мне, складывая последние штуки.
«Пупсик?» — повторила с радостью про себя. Впервые мальчик назвал меня ласковым прозвищем. — «Только почему „пупсик“»?
Домой я приехала безумно счастливая.
* * *
День выдался жарким, мы подъезжали к югу, и в вагоне установилась такая духота, что пот тек со всех ручьями, парни уже использовали простыни вместо полотенец, чтобы вытираться, а ветер практически не залетал в открытые окна.
Гера, как пришел с утра играть в карты, так сразу сел на мою полку, пододвинулся и спиной снова прикоснулся к моим коленям. Даже несмотря на жару, в нем продолжала ощущаться непреодолимая необходимость в прикосновении ко мне.
Вел себя он так же, как и вчера. Прямо не обращался, почти не смотрел в мою сторону. Наверное, никто и не мог определить, что он испытывает ко мне. Главное, с чего?
Ребята отгадывали последнюю загадку: «Как развязать узел на человеческом волосе». В тот момент Гера сидел рядом с Ромой, напротив меня.
— Нужен волос, — сказал он Роме.
— Представляешь, — Рома ответил ему. — Мы будем подходить к девушкам и просить у них волосок.
— Ага, — поддержал Гера и засмеялся, при этом старался не смотреть в мою сторону. — Не одолжите ли нам один волосок! Всего один. Нам очень надо!
Мне не понравился ни его смех, ни его голос. Гера раздражал. Не легче ли попросить у меня волос, чем говорить о девушках в третьем лице, будто он меня не видит. И в то же время я понимала, отчего это. Он боялся на меня смотреть! А еще и спрашивать?
— Ты не пожертвуешь нам один волосок? — наконец-то Рома обратился ко мне.
— Конечно, — ответила ему и вырвала волос. Для эксперимента нужен длинный, у других слишком короткие.
Когда я протягивала волос Роме, Гера изо всех сил старался глядеть на это спокойно. Он продолжал изображать, что или не видит меня, или меня здесь совсем нет.
— И что теперь с этим делать? — спросил Рома, когда завязал узел на волосе. — Это нереально!
Но у Геры все силы уходили вовсе не на разгадку.
Тут пришла Наташка и попросила меня встать с полки, чтобы взять кое-что из сумки внизу. Когда я поднималась, отцепилась бретелька от лифчика, Наташка указала мне на нее, я быстро застегнула, но, подняв глаза на Рому, заметила, что он сосредоточенно смотрит в окно. На Геру взглянуть даже не решилась, боясь, что его реакцию просто не выдержку. И без того неловко. Такое ощущение, что я опять кого-то соблазняла!
Когда Гера снова сел рядом со мной, ему стало легче. Он начал перекручивать кассету для Юлькиного плеера. У того сели батарейки, проигрывать он еще мог, но не перематывать. Гера пытался перекрутить кассету пальцем, и я протянула ему ручку.
Дело в том, что у меня были проблемы с магнитофоном, он закручивал кассеты так, что они больше не играли. Я наловчилась использовать шариковую ручку, ее грани идеально совмещались с выступами колесиков. Так я спасла не одну свою кассету.
Гера с опаской покосился в мою сторону. Кажется, для него не было ничего страшнее в жизни, чем встретится со мной взглядом. Ручку взял. Догадался для чего. Но начал поворачивать ее вокруг своей оси, да еще с таким серьезным видом, будто, кроме него, никто не мог справиться с таким сложным техническим заданием.
«Поворачивать нужно не ручку! Надо раскручивать кассету вокруг нее!» — так и хотелось сказать, но я испугалась, что это убьет Геру. Если он почувствует себя еще и дураком в моих глазах, избавиться от стыда он сможет не раньше, чем в начале следующего века. Я решила его не трогать.
Но когда он закончил, положил ручку на стол, а я потянулась за ней, боясь, что она пропадет и нечем будет писать дневник, Гера резко опередил меня, почти вырвал ее из рук и положил к себе на колени.
— Я еще не закончил, — говорил его вид. — Нечего тут лезть раньше времени!
Охренел? Я тут всеми силами стараюсь его не задеть, а он меня осаживает! Мог бы и словами попросить!
Я почувствовала досаду и… какую-то давно забытую ненависть. Убрала руку и отодвинулась от него, обхватив себя за колени.
Мужчина всегда прав… Женщина — не человек… Ты, случайно, не так думаешь? Его поведение напоминало Сашу, но не того, которого знала прошлым летом, а того, в которого он превратился после.
Мужчина умнее женщины просто оттого, что он мужчина? Я глядела на Геру, и ко мне возвращалась ненависть.
Я понимала, что мне стоит держаться от него подальше, но смогу ли.
* * *
Несколько дней после поездки в город я ходила, погруженная в себя, пока наконец-то мама не спросила прямо:
— Ты влюблена в Сашу?
На вопрос в лоб я не смогла ничего ответить и обещала подумать.
— Ты в себя повернута уже несколько дней! Думаешь только о Саше, только о нем и говоришь!
Я засмеялась, но почему-то вместе со слезами. Стало стыдно смотреть маме в глаза, что не удержалась и влюбилась.
Наедине с собой решила, что не влюблена, что отношусь к Саше как к хорошему другу. Он самый лучший, которого когда-либо знала, но не более того. Только никак не получалось объяснить, отчего я постоянно о нем думаю?
Через несколько дней мама констатировала факт, что я вернулась в себя, и взгляд мой стал нормальным. Я согласилась с ней, а заодно попыталась себя убедить, что Сашу забыла. Но разве это так? Я всего лишь стала контролировать лицо и мысли в присутствии мамы.
Она часто вспоминала выпускной и рассказывала мне в сотый раз, что там я была словно Наташа Ростова на первом балу. Легкая и воздушная, «тоненькие ручки», «чуть определившаяся грудь». И то, что меня никто не приглашал, было как в романе: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцевать между первыми…?» Она убеждала меня, если бы танец с Колей не был последним, я была бы нарасхват. Но меня не особо это радовало.
Все лето я жила то дома, то на даче. Дома занималась компьютером, осиливала тяжелую книгу о нем, разбиралась с программами. Зато на даче полностью отдавалась воспоминаниям, мечтам, чувствуя, как ко мне приходит странное, необыкновенное счастье. Никого не видела, ни с кем не встречалась. Пасла корову, кормила кроликов, читала «Войну и мир» и не испытывала недостатка в общении. Я смотрела сны.
Саша стал в них часто появляться. Сны с ним теперь чередовались со снами о Паше и моем классе. Сопоставляя от нечего делать события наяву и во сне, я вскоре стала догадываться, что могу определять не только, КТО обо мне думает, но и КАК думает.
Я особо не верила, это не укладывалось ни в одну известную мне научную теорию. И в ненаучную тоже. Да и поделиться ни с кем не могла. Скажи об этом, пальцем у виска покрутят. Но я не думала о Паше, а он снился! И я чувствовала его злость, отчаяние, желание послать меня ко всем чертям и одновременно потребность быть со мной. Сны не являлись моим подсознанием. Скорее, смесью визуальных образов и чужих желаний.
Каждое утро я просыпалась и тщательно искала в памяти следы Саши. Если во сне он был и снилось хорошее, радости хватало на целый день. Если отсутствовал, поселялась тревога. Когда снилось приятное, я старалась как можно дольше не просыпаться. Я научилась видеть сон и одновременно осознавать его, запоминать. А иногда и днем, валяясь на кровати, могла впасть в странную дремоту, в которой я не то чтобы думала, почти видела.
— Ты вырастишь из нее лентяйку! — папа указывал маме, что я много бездельничаю. — Она на даче только животных кормит и больше ничего.
— У соседей девчонки всё делают, — спорила с ним мама. — Но при этом полные «серятины». Ничего из себя не представляют.
Я улыбалась самой себе, слушая подобные разговоры. Мне было легче прочитать «Войну и мир», самостоятельно освоить компьютер, но только не полоть грядки с клубникой. Я не считала себя ненормальной. Скорее, мечтала быть такой и чувствовать намного больше, чем могла на самом деле.
Через месяц после встречи с Сашей увидела яркий сон. Настолько яркий, что руку протяни и пощупай. Я сидела в Сашином кресле, а он рядом на стуле. На коленях у него кот, Саша тискал его, гладил, а потом наклонился к нему. Я увидела в мельчайших деталях, как его светлые волосы упали на лоб и свесились вниз. Каждая прядь, каждый волосок. Очень четко.
Что это было? Проснувшись, не могла понять. Сон? Воображение? Для сна не те условия, а воображение не могло быть таким четким. Но я видела это! ВИДЕЛА, а не воображала!
Я выстраивала доказательства о собственных снах, не совсем понимая, что делаю. Но так как об этом никто не знал, я не стыдилась. Мысли о Саше не покидали меня с первой встречи, а сниться он стал только недавно. Но как можно верить, что во сне я связана с чужим подсознанием, а не своим!
Однажды сон был очень странным. Словно Саша в моей комнате сидел за компьютером. Я стояла рядом, да так близко, что чувствовала его тепло. Это тепло я ощущала и после того, как проснулась. Хотя сон был не особо счастливым, во сне он занимался моим компьютером и не обращал на меня внимания, а я обижалась. Тепло поставило меня в тупик. Оно было каким-то… необъяснимым.
Зато, возвращаясь домой, я погружалась в компьютерный мир. Садясь за компьютер сразу, с утра, к обеду, обнаруживая слабость в руках, вспоминала, что ничего не ела. Я разбирала его по винтикам, определяла, где винчестер, материнская плата, оперативная память. Держа отвертку в руках, я чувствовала, что лучше понимаю Сашу. Я пыталась воспроизвести первую встречу, когда он склонялся перед разобранным на полу системным блоком. Что он чувствовал? Что он думал?
Он записал мне много разных картинок, среди которых и те, которые стояли у него на рабочем столе. Все они почему-то были подписаны странным именем Lost Paradise. Разными шрифтами с красивыми эффектами. В итоге я догадалась, что Lost Paradise — и есть сам Саша.
Возвращаясь на дачу, я думала о нем днем и ночью, испытывая странный душевный трепет. Все нюансы уже обмусолены с мамой, движения, взгляды и слова изучены и разобраны мной на составляющие. И каждый раз снова и снова я что-то чувствовала. Логически не могла себе этого объяснить. Видела его только три раза, нас разделяли сотни километров, и даже в будущем мы не могли быть вместе, после окончания школы я должна уехать. Но не проходило и трех часов к ряду, чтобы не вспомнила о нем.
Иногда казалось, что я не по своей воле о нем думаю. Мой разум не мог контролировать мысли. Я смотрела телевизор с родителями, а представляла, что смотрю его с ним. Садилась в автобус и почти видела его рядом. Я даже могла сказать ему что-то и «услышать» ответ. А если шла одна, то от Саши мне вообще некуда деться. Он шел рядом. И я смотрела на деревья, дома, небо ЕГО глазами!
Я осознавала свое помешательство. И считала главной задачей, чтобы его не заметили другие. Я контролировала себя, чтобы не улыбаться, садясь в автобус, и не улетать в облака. Окружающие не должны заметить, что в реальности меня мало. Я боялась, что однажды забуду, где нахожусь, и при людях начну сама с собой разговаривать, не отвечать на их вопросы, или делать что-то, совсем не связанное с происходящим. Приходилось следить, чтобы я соответствовала обстоятельствам!
На даче, лежа на кровати, я смотрела в деревянный потолок и думала, что, наверное, он уже весь пропитан моими мыслями. Как дома-привидения, стены которых хранят тайны поколений, потолок мой хранил мечты о Саше.
Иногда хотелось перекрыть поток этих мыслей, но я боялась, что если перестану думать, то окажусь неготовой к следующей встрече. Я ее хотела и боялась одновременно.
В начале августа мы должны были поехать к ним снова, чтобы купить мне аудио-колонки. Мама им уже позвонила, и ночью я снова увидела Сашу.
Сон начался с того, что была у него в комнате и чувствовала себя больной. Сидела на кровати и вдруг притянула слабыми руками подушку и положила на нее голову. Саша посмотрел на меня и с сочувствием сказал:
— Ты похудела! — я смутилась. — Это тема, которая тебя не устраивает?
После я догадалась, что момент, когда чуть ли не заснула на его подушке, так приятно шокировал Сашу, что он искал обстоятельств для повторения. И ничто, кроме моей болезни, не могло вызвать это снова. Еще я чувствовала уважение и… нежность к себе.
Сон шел отрывками, я снова была на его кровати, но уже абсолютно здорова. Лежала на спине, закинув руки за голову. Саша подошел и лег рядом в точно такой же позе. Мы слегка касались друг друга локтями, но оба делали вид, что это случайно и ничего не значит.
А потом я уже стояла посреди комнаты, примеряла туфли на таких высоких каблуках, что шаталась. Саша находился в двух метрах, я сделала несколько шагов, покачнулась и схватилась за него как за опору. А он подался вперед, обнял меня и упал на пол. Но очень осторожно. Оказавшись на полу в его объятиях, я расхохоталась, делая вид, что ничего не поняла.
— Ты что, не мог меня удержать?
— А, вот это было нормально! — вдруг сказал его друг, который стоял на пороге комнаты, скрестив руки на груди. Ровно на том месте, где стояла я, когда в реальности вошла к ним.
Сон показывал одно событие за другим, словно иной вариант развития прошлой встречи. Но не развития, а желания повторения того же… в еще более интересной форме. И это вовсе не мои мысли, а… Сашины.
* * *
Наш вагон заливал яркий, но одновременно мягкий солнечный свет. Гера в тот момент отошел от меня и сел напротив, рядом с Антоном. Взглянув на них, я вдруг поразилась, насколько они походили друг на друга какой-то одинаковой красотой! Именно КРАСОТОЙ! Их тела показались практически совершенными, только в конкурсе участвовать. А лица…а глаза… ярко-голубые.
Я растерялась.
До этого момента считала, что Гера ко мне неравнодушен, а теперь не могла поверить. С чего бы? Я обычная, нет ничего особенного. Я посмотрела ему в глаза, чтобы удостовериться, всё, что было до этого, мне лишь показалось. А он ответил тревожным взглядом… Тут я почувствовала, что потеряла контроль над лицом, и оно вдруг выдало такую обезоруженность, о наличии которой и сама не догадывалась. Быстро и испуганно я отвела взгляд, на этот раз одновременно с Герой.
А он расслабился. Распрямил плечи и сделался необыкновенно счастливым. С него вдруг спало напряжение, как тяжелая ноша с плеч, и счастье начало распирать изнутри. Гера стал улыбаться, он выглядел настолько умиротворенным, будто только что получил ВСЕ блага на свете.
Когда кон закончился, он откинулся назад. Прислонил голову к стене и, улыбаясь каким-то своим мыслям, направил взгляд куда-то вверх. Я ловила каждый его жест и удивляясь умиротворению. И это движение… Оно показалось знакомым. Я уже видела его раньше. Наполненность. Счастье. Оно было…у Саши ровно год назад.
Тогда нас оставили наедине, мы сидели в его комнате, слушали музыку, улыбались и смотрели друг на друга. В тот момент казалось, что мы и не разлучались, с прошлой встречи прошла от силы неделя, но никак не два месяца. Его светлая, слегка волнистая челка падала на лоб, подбородок от улыбки заострился, и что-то особенное появилось во взгляде, направленном на меня. Саша открыто смотрел мне в глаза и был счастлив. Мы болтали о какой-то ерунде, смысл которой, я не старалась уловить. Играла смешная мелодия: «А мы ему по морде чайником и научим танцевать». Когда в очередной раз мы замолчали, Саша вдруг откинулся на спинку кресла и поднял голову, уставившись в потолок. Движение настолько естественное, словно он подчинялся чему-то шедшему из самой глубины души. Он улыбался, он был настолько наполненным… и очень красивым.
* * *
Я приехала к Саше 7 августа. Сестра отдала мне новые вещи: модную юбку и белую безрукавку — и я чувствовала себя в них необыкновенно красивой. Безрукавка, правда, немного просвечивала, но я при взрослых перекидывала волосы вперед, чтобы это не бросалось в глаза.
Саша наедине не сводил с меня глаз, но при взрослых старался смотреть в другую сторону. В магазине же, куда поехали за колонками, вообще держался поодаль, рассматривал витрины и ближе, чем на пять метров, не подходил. Но я знала, он стеснялся наших родителей и желал выглядеть взрослым.
Я, наоборот, всем улыбалась, чувствовала себя уверенно.
— Она такая взрослая! — потом это отметила и тетя Тоня.
Колонки мне купили самые большие и качественные.
— Надо еще какие-нибудь диски, — предложила мама.
— Ты же в этом больше разбираешься, — дядя Саша спросил у сына. — Где можно купить хорошие диски?
— Думаю, на Речном, — небрежно ответил Саша.
О, да! Крутым он мне нравился. Рядом с ним я чувствовала себя просто «золотой молодежью».
— Поехали! — дядя Саша галантно открыл передо мной дверь машины.
Он всегда оказывался впереди, чтобы открыть дверь передо мной и мамой, затем отставал, пропуская нас вперед. Он доступно все объяснял и сохранял при этом вид очень богатого человека. Но я больше не боялась его. Я чувствовала себя красивой, и это уравновешивало. В их мире, где у женщин нет мозгов, ценилась только красота.
Приехав на Речной, мы с Сашей вышли из машины первыми, направились к зданию, оставив родителей позади. Идти рядом с Сашей оказалось не очень удобно, на два его шага требовалось четыре моих. Я испугалась, что мы плохо смотримся вместе. Ведь так хотелось быть КРАСИВОЙ ПАРОЙ! А на лестнице он сгибал колени вообще как-то странно, не вперед, а в сторону, видимо из-за длины ног.
Мне купили диск с музыкой «Romantic Collection», на обложке — обнаженная девушка с мечом.
— Ничего себе! — сказала мама насчет девушки.
— Да, ладно, — успокоил ее дядя Саша. — Теперь это даже за эротику не считают. Просто красиво.
Он вставил другой диск из этой коллекции, когда мы поехали обратно. Я смотрела в окно на пролетающие деревья, дома, и, хотя не была сильна в английском, слова «it’s so wonderful, wonderful life» поняла сразу. В машине чуть покачивало будто в такт музыке, и я осознала: это и есть моя волшебная, волшебная жизнь!
No need to run and hide,
It’s a wonderful, wonderful life!
No need to laugh and cry,
It’s a wonderful, wonderful life!
Я рассматривала на диске девушку с длинными волосами, она изящно опиралась на меч и с любовью смотрела на отрубленную голову. Кажется, ей самою и отрубленную.
— Ты привезла фотографию? — спросил Саша уже дома.
— Нет. Забыла, — я не забыла, а не нашла фотографию, которую могла бы подарить.
— Плохо. Тогда потом привези.
— Хорошо.
— И не забудь!
— Не забуду.
Я стояла около письменного стола, рассматривала Сашины полки. Чего там только не было! Учебники, игрушки, коробки от компьютерных железяк, рекламные наклейки.
— Стриптизерша, — вдруг сказал он.
Я развернулась и уставилась на него.
— Почему?
Юбка была вовсе не короткой, кофточка с меня не сваливалась, стояла я в обычной позе. Почему стриптизерша?
Саша ничего не ответил, только отвернулся к монитору. Но через какое-то время встал и подошел ко мне:
— Хватит рассматривать бардак.
— Интересно же. Что это? — я показала на листок, который крепился прозрачной лентой к полке.
— Это я у бати с работы стащил.
— А-а…
И тут я почувствовала, что он прикоснулся рукой к моей руке, будто бы даже взял ее, но так неопределенно… От неожиданности я перестала улыбаться. Я так боялась его спугнуть и в то же время не знала, что делать дальше, что моя рука… непроизвольно дернулась.
Саша тут же отпустил ее, словно и не держал. Расценил мое движение как попытку освободиться, будто мне неприятно. Я опустила голову, понимая, что все испортила. Вид мой стал испуганным и печальным, что, конечно, все портило, ведь и это Саша понимал не так.
Я снова села на кровать, а он только ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА со мной рядом. Но так естественно! Стоял, что-то рассказывал, а потом раз и спокойно сел на расстоянии пяти сантиметров. Я еще специально их посчитала, обдумывая, это случайно?
Саша продолжал говорить, а я его слушать и думать: «Ну, почему пять сантиметров? Если бы хотел просто сесть, сел бы подальше. Сантиметров двадцать или тридцать. А если хотел прикоснуться, то к чему они?» Но Саша сидел почти без движения, словно прирос к месту. И я тоже не знала, что делать дальше.
— Что это? — спросила его, когда услышала звук поезда из окна.
— Поезд, — усмехнулся Саша. — Мы ведь живем у вокзала.
Я подбежала к подоконнику и выглянула в открытое окно. Я приезжала к нему на этих поездах, и мне хотелось увидеть, как отсюда, из Сашиного окна, смотрятся те вагоны. Они были настолько маленькие, настолько ничтожные, что представить себя в одном из них просто не смогла.
Когда на кухне все стали пить чай, я старалась на Сашу не смотреть. А он старался не смотреть на меня. Но я не утерпела и взглянула. Уголки рта тут же поползли вверх. Саша перехватил мой взгляд и тоже расплылся в улыбке.
Это ужасно! Сидеть при родителях и улыбаться друг другу. Да еще как! И я стала смотреть на Витю, мужа Сашиной сестры. Он рассказывал что-то про интернатуру. Он тоже взглянул на меня и на долю секунды почему-то задержал взгляд.
А потом мама с какого-то перепугу заговорила о нашей даче.
— Нам пришлось оставить ее ночевать одну, — говорила мама обо мне.
— И ты не боялась? — спрашивала ее тетя Тоня с тревогой. — Я бы так ни за что не поступила! Ребенок один на даче!
И я чувствовала себя героиней, смелой и отважной!
— А еще недавно у нас машина сгорела! — продолжала хвастаться мама. — Мы ехали, а из капота вдруг вырвалось пламя!
Тетя Тоня охала и ахала, а я просто росла в своих глазах! Как в трудных моментах проявляла наивысшее умение владеть собой. Настоящая героиня! На самом деле все было не так страшно, папа только обжег руку, а мама потеряла третий том «Войны и мира». Но в глазах Саши моя жизнь была полна приключений! Я и сама верила в это, забывая, что два месяца на даче почти ни с кем не общалась.
Потом мама перешла к рассказам о моей сестре, вначале забыв это подчеркнуть.
— Представляете, — восхищалась она. — Ее парень забирается на балкон и каждый день оставляет цветы!
Я поняла, что все подумали обо мне. И не знала, как показать, что это ко мне не относится. Но Саша весь уже внутренне сжался и поник. Вся его красота вдруг исчезла. Возникла пауза.
— Кому? — спросила тетя Тоня. — Ей?
— Нет, конечно! — мама наконец-то поняла свою ошибку. — Моей старшей! Эта еще маленькая!
Да-да, я очень-очень маленькая, и у меня никого-никого нет!
Саша просиял, выпрямился и сделался снова красивым. Я обрадовалась, что мама не стала рассказывать о выпускном.
— А теперь пойдемте фотографироваться! — после чая скомандовала она.
Саша попытался быстренько слинять, но она поймала его на пороге.
— Саша! Куда ты! Пойдем фотографироваться!
— Я не фотогеничный, я вам только фото испорчу!
— Нет, Саша! Ты же тут самый главный! Как без тебя!
Мама сделала общие фотографии, когда мы все расположились на диване.
— А теперь давай вас вместе щелкну! — сказала мама мне и ему.
Саша испытывал явный дискомфорт, встал со мной рядом, понимая, что деваться-то ему некуда.
— Саш, ты поближе-то подойди! — засмеялась его сестра.
И он свирепо придвинулся ко мне вплотную, я же мило улыбнулась, и затвор щелкнул. После чего Саши и след простыл.
Я тихо вошла в его комнату, он сидел за монитором, всем видом демонстрируя равнодушие. Остановилась позади кресла, и молча стала гасить негатив. Не знала, как это получалось. Просто представляла, как он успокаивается.
— Сфотографировались? — холодно спросил он.
— Ага, — нежно ответила и, правда, чувствовала, что ему становилось спокойнее.
На тут на пороге появились родители.
— Ой, Саша, какая у тебя красивая картинка! — мама заметила закат на Сашином рабочем столе, солнце садилось в море, от него шли лучи и рядом надпись «Lost Paradise».
— Что здесь написано? — не унималась она.
— Лост Парадайс, — ответил Саша.
— И что означает?
— Потерянный рай.
— Саша, да ты романтик!
Я возмутилась до глубины души. «Саша не романтик! Неужели не видно!» — хотелось сказать маме. Саша пожал плечами.
Когда наконец-то родители ушли, он включил музыку. Я пересела в кресло и слушала, покачивая в такт ногой. На улице уже начало темнеть, слабеющий свет из окна попадал в комнату и переплетался со светом монитора. Я улыбалась и старалась не вникать в смысл песен, которые, как назло, все были о любви. Но эмоции скрыть не представлялось никакой возможности, и я сама начинала отворачиваться к монитору в надежде сконцентрировать свое внимание на чем-то ином.
В комнате стало совсем темно, Саша согнал меня с кресла под предлогом сменить песню, а я, раскрепостившись, стерла с лица последние остатки скромности и открыто смотрела ему в глаза. Я догадывалась, что темнота делала мой взгляд странным, бездонным, почти мистическим.
— Тебя надо помучить! — сказал он. Мы уже неизвестно сколько, не отрываясь, смотрели друг на друга.
— Как это, помучить?
— Вот так. Помучить. Физически, — невозмутимо отвечал он.
— Ну, помучай!
Саша усмехнулся и снова отвернулся, чтобы зачем-то еще раз сменить песню.
Тут на пороге появился его отец и, посмотрев на нас, бесцеремонно зажег свет.
Саша зажмурился, но взглянул на него спокойно. Я же поняла, что подобным самообладанием не владею. Уставилась в стену, натянула выражение скромности и почувствовала себя застигнутой врасплох. Хотя чем мы занимались? Мы всего лишь сидели в темноте.
* * *
В обед, пока парней не было, Наташка раскладывала пасьянс себе, Ирочке и Юльке. Я попросила тоже. Она залезла наверх, спустила оттуда руку с колодой и сказала «сними». Я сняла. И через какое-то время она ответила:
— Встреча, флирт, любовь, — Наташка произнесла так лениво и обыденно, словно перечислила: хлеб, молоко, масло.
— Спасибо, — ответила ей и улыбнулась.
Не то, чтобы верила в пасьянсы, карты, гадания, но последовательность оказалось настолько многообещающей! У других девчонок гадания не были настолько гладкими.
Встреча?
Я задумалась о Гере и сама же себе ответила.
Встреча уже произошла. Флирт — идет во всю… Любовь…
Я отвернулась к окну, чтобы скрыть улыбку, которая все расширялась. Приятно наблюдать за деревьями, ни о чем не думать и предчувствовать что-то хорошее. Может, оно и не произойдет, но в данный момент… это же… прекрасно.
Ребята пришли, и я попросила Наташку полежать наверху. Высунув голову в окно, вдруг увидела себя глазами Геры и почувствовала, он хочет, чтобы я спустилась вниз. С чего была так в этом уверена? Не знала. Шум ветра и грохот поезда оглушали, я даже не слышала ничего, что происходило в купе, но казалось, наоборот, и чувствовала, и понимала глубже.
Солнце садилось. Окрашивало все в теплые, оранжевые цвета… И не успела я подумать, какое оно большое и ласковое, меня уже дернули за руку.
Гера стоял и смотрел на меня. Я опешила. Он иногда и голову не мог повернуть в мою сторону, глаза испуганно отводил, а тут осмелился?
Он странно улыбался. Я вдруг поняла: НЕ ХОЧУ, чтобы он приближался. Да, пусть смотрит, пусть прикасается спиной к коленям, но большего НЕ НАДО! Резко перевернулась на спину, вжалась в стенку вагона, словно собираясь обороняться, и уставилась прямо на него. Что тебе нужно?
В глазах его больше не было смущения, наоборот, он улыбался будто собирался издеваться.
— Закрой глаза и открой рот, — сказал Гера.
Я расслабилась. Он всего лишь хотел накормить меня шоколадкой, которые девчонки не знали, куда деть. Не так и страшно. Замотала головой.
Из-за спины Гера показал мне ложку, в которой лежал кусочек, потекшего от жары шоколада. Я представила, что сейчас оближу эту ложку. А если получится некрасиво? Протянула руку, чтобы взять шоколад, но Гера не дал.
— Открой рот, — убрал он ложку подальше.
Я кинула на него недовольный взгляд, но эта игра начинала мне нравиться. Гера не сможет уйти, пока не скормит мне шоколад, а значит, будет выдерживать все мои эмоции и взгляды. Я потянулась еще раз. Если облизывать, то хотя бы не из его рук!
Но Гера снова не дал мне ложку. Я демонстративно проследила за ней взглядом, снова изображая недовольство. Это как будто придавало ему уверенность.
— Открывай! — снова повторил Гера, и я смиренно отвела глаза в сторону, приоткрыла рот и вздохнула.
Ложку я захватила губами, медленно провела по ней, стараясь сделать это как можно красивее.
Доволен?
Я взглянула на него исподлобья, но Гера почему-то резко изменился в лице. Он ничего не сказал, не насладился победой, а зачем-то быстро сел на нижнюю полку, пропав из моего поля зрения.
Я что, так ужасно выгляжу? Перевернулась обратно на живот. Ну, чем? Чем я опять его испугала?
Иногда реакция парней была настолько не понятна! Он же мог еще постоять, спросить, вкусно ли, поприкалываться…
Я снова высунула голову в окно, но солнце больше не радовало.
— Мы приезжаем около девяти, — объявил всем Владимир Николаевич.
Я слезла с полки, собирать вещи еще рано, взяла Юлькин тетрис и начала складывать фигурки.
— Получается? — вдруг Владимир Николаевич обратился прямо ко мне.
Я так убедила себя, что он не может меня замечать, вернее, меня замечать нет никакого смысла, что удивленно вскинула на него глаза. А он улыбался. Я поняла, что минут пять он наблюдал за моим лицом, когда безуспешно пыталась собрать кубики, терпя поражение одно за другим.
Мое лицо так много выражает? Глазами спросила я его, а он снова по-доброму усмехнулся, поднялся и вышел.
Я хорошенькая! Поняла ответ.
И хотя показалось, что о моих интеллектуальных способностях Владимир Николаевич не сложил высокого мнения, это беспокоило мало. Я уже была умной в школе, в классе, а вот просто хорошенькой! Никогда!
С наступлением темноты мы стали собираться, сдали белье, уложили вещи. В вагоне все та же духота, и единственный способ освежиться — высунуть голову в окно, что по очереди все и делали. Когда Ирка слезла, я заняла ее место. Но рядом, на соседней полке, находился Антон. Не успела я подумать об интимной обстановке, пикантно слегка прикасаться локтями, как Гера уже встал и дернул Антона за руку.
— Слезай! Я хочу охладиться.
Конечно, только поэтому…
Я уткнула голову в плечо, чтобы Гера не заметил улыбку, он совсем забыл о конспирации.
Гера забрался, высунулся в фрамугу, я последовала за ним. Мы ехали рядом с водохранилищем, пахло озерной водой и теплой ночью. Силуэты кустарников, лодки, заливчики, покосившиеся пристани и ЛУНА, яркая, почти полная, которая находилась в небе и одновременно в воде, создавали удивительную обстановку. Романтику… Но Гера изображал, что не замечает никакой романтики, он смотрел на воду, на луну с непроницаемым видом, будто говорил, что вся романтика — чушь полная.
Я разозлилась.
Чушь? Гера снова что-то во мне задел. Ну, держись. Я тебе еще такую романтику устрою, мало не покажется!
Посмотрела на него, он, конечно, моего взгляда «не заметил», представила веревку и скрутила её восьмеркой: петля на нем, петля на себе.
Не веришь? Значит, почувствуешь! Полнолуние. Шабаш ведьм!
Мне нравилась эта фраза, она из «Мастера и Маргариты», которую не понимала тетя Тоня, а дядя Саша, конечно, отрицал. И для надежности «увидела» веревку. Тонкую, эластичную, полупрозрачную, слегка светящуюся изнутри.
Все! Теперь ты со мной связан!
Когда меня попросили слезть вниз, была очередь Юльки, Гера ни секунды не промедлил, спустился тоже, хотя его никто не трогал. Не только спустился, а еще и сел напротив меня, будто, и правда, привязан.
Я удивилась. Вообще-то, это моя фантазия: веревки, полнолуния, ведьмы… Но Гера выглядел странно, он уже не стеснялся показывать другим свое неравнодушие, более того, другие вообще перестали для него существовать. Помимо нас, в купе находилось еще шесть человек, но ощущение, что они отделились глухой стеной.
Гера взял валявшийся на столе маленький вентилятор и направил на меня. Батарейки в нем сели, вентилятор еле крутился, потока воздуха я даже не почувствовала. Выдвинув руку вперед, я нежно поставила мизинец на основание вентилятора, лопасти завращались медленнее, а затем остановились. Гера раскрутил вентилятор вновь, а я снова медленно притормозила его мизинцем. Мы проделывали это еще несколько раз, а внутри у меня почему-то зрело чувство, что после такого Гере не выжить… Но что мы делали? Мы просто коротали время…
* * *
На следующий день после встречи с Сашей, я ехала в вагоне, полностью залитом солнечным светом, испытывала одновременно счастье и невыносимую тоску. Счастье, что Саша на сто процентов влюблен, а тоску, что я не могу с ним остаться.
Я проклинала свое местожительство. Еще немного, и Саша смог осмелиться и обнять меня, а, может, и поцеловать. И мне был нужен только день! Один день, ну, максимум, два. Наедине, без родителей, без всех этих родственников, которым от нас постоянно что-то нужно! И всё! И преград больше нет!
Бешенство поселилось в моей крови. Хотелось кричать, действовать, требовать. Я хочу обратно! Но не в гости! И не на один день! Жить в его городе, ходить в его школу, сидеть за его партой. Я хотела продления событий, а не вечного их ожидания. Не светлых воспоминаний, не сладких грез. Реальности! Жить и действовать! В настоящем!
Попутчики, два молодых человека лет двадцати-двадцати пяти, то и дело посматривали на меня. Я удивлялась, что их привлекает. Мое лицо? Внешне старалась сохранять спокойствие, но, может, надрыв вырывался каким-то другим образом? Я старалась понять это и смотрела на одного из молодых людей, он разговаривал с мамой, но сидел будто на иголках, словно мой взгляд жег его.
* * *
— Выходим! Девочки, мальчики, выходим! — раздался голос Владимира Николаевича.
Я резко убрала мизинец с вентилятора и отвернулась, Гера с остальными парнями быстро поднялся и ушел. Поезд остановился, в проходе образовалась толпа, она двигалась медленно и давала много времени подумать.
Мне почему-то стало грустно. Я шла мимо опустевших купе и понимала, этот поезд НИКОГДА больше не повторится… Но что? Что в нем было?
— Кажется, вы уже не хотите выходить, — вдруг прямо над собой услышала Владимира Николаевича.
Я удивленно вскинула на него глаза: как он мог прочитать эти мысли? А он смотрел и улыбался.
* * *
— Я нашла стихотворение у Ахматовой, — показала маме. — Оно подходит Саше.
— Прочитай.
Каждый день по-новому тревожен,
Все сильнее запах спелой ржи
Если ты к ногам моим положен,
Ласковый, лежи…
По недогоняющему лицу мамы стало понятно, она так и хочет спросить: «При чем тут Саша?» Я стала объяснять ей каждую строчку.
— «Каждый день по-новому тревожен» — у нас каждая встреча разная. Я не сразу могу его узнать, и он меня тоже. Спелая рожь — символ лета, две самые важные встречи произошли именно летом. «Все сильнее запах» — развитие отношений, а сочетание «все сильнее запах спелой ржи» — это… как бы объяснить, накал что ли… Положен к ногам… — я усмехнулась. — Он именно ПОЛОЖЕН.
— На лопатки? — засмеялась мама.
— Нет… Просто. Положен. Кем-то. И всё, что ему нужно делать, только лежать. «Ласковый, лежи». А он сопротивляется, показывает равнодушие, строит крутого.
Иволги кричат в широких кленах,
Их теперь до ночи не унять.
Любо мне от глаз твоих зеленых
Ос веселых отгонять.
— Про широкие клены пока не понятно, а то, что «до ночи не унять», — я улыбнулась. — Мы сидели в темноте. «Любо мне от глаз твоих зеленых» — глаза у него зеленые, правда, этот цвет трудно назвать зеленым, но все же зеленые. А осы — его мысли. Осы — это символ опасности, злых мыслей. Он резко побледнел, подумав, что мне кто-то цветы на балкон закидывает, не хотел фотографироваться… Но осы «веселые», я легко их отгоняла, убирала мысли. Незаметно…
На дороге бубенец зазвякал —
Памятен нам этот легкий звук.
Я спою тебе, чтоб ты не плакал,
Песенку о вечере разлук.
— «На дороге бубенец зазвякал» — звук движущегося поезда… Я вскочила, когда услышала его, побежала смотреть. «Памятен нам этот легкий звук» — всегда любила поезда, а Саша живет у вокзала. «Я спою тебе, чтоб ты не плакал» — я сильнее его. «Песенку о вечере разлук». — а это… Это и есть смысл.
Лицо мамы выразило задумчивость. Да, наверное, не стоило видеть в стихотворении того, чего в нем нет.
— Это глубоко, — наконец-то выдала она. — Очень…
* * *
Я спустилась на перрон, подошла к блондинкам и почувствовала себя несчастной.
— Оставайтесь на месте! — беспокойно кричал Владимир Николаевич. — Мы пойдем к автобусу, когда отъедет поезд.
Я поставила сумку на асфальт и огляделась, как нас много. Предполагала, что целый вагон, но в полном сборе мы образовывали огромную толпу, и это выглядело пугающе. Каждый со своими сумками, мыслями, каждый за себя. Соседки тоже словно почувствовали это и старались держаться поодаль. Из самого центра толпы доносились возгласы и смех. И они звучали враждебно.
Мне хотелось, чтобы Гера оказался рядом, но не могла найти его даже глазами. Юлька, кинув осуждающий взгляд в сторону толпы, что-то прошептала Ирочке, Ирочка передала это Наташке, а Наташка ничего не сказала мне, да и другие не собирались. Поняла, что я — одна. И не в толпе, и не с ними.
Я стала выглядывать Геру, хотелось какой-то поддержки, но его не было. Искала Антона, на худой конец, Рому… Но их не было тоже… Рядом стояли какие-то парни, сторожили свой багаж и периодически смеялись над происходящим в центре толпы. Они чувствовали себя более уверенно, они были вместе!
Наконец-то появился Гера. Я воспряла духом и всем телом повернулась к нему. Он шел ко мне, и я уже представила, что мы будем стоять так, вдвоем… на вокзале, у всех на виду. Но Гера, не дойдя двух шагов до меня, вдруг остановился, поставил сумку и уставился в противоположную сторону. Как будто хотел продемонстрировать, что здесь он не ради меня. Я бы могла ему поверить, если бы рядом были Рома и Антон, но Гера один!
Ну, неужели тебе все еще нужен предлог? Я ощущала себя в глупом положении: ждала его, а он отвернулся.
Гера показался мне выше, чем в поезде, старше и как-то больше. Он и от остальных отличался: более физически развит. Я уже и не мечтала, что Гера подойдет, встанет рядом и заговорит со мной, но все же изредка посматривала на него. Гера через какое-то время сократил расстояние, незаметно подвинулся и уже смотрел не прямо в противоположную сторону, а по перпендикуляру, что-то рассматривал в зеленой обшивке вагона. Он был сосредоточен, мимика его не менялась, а тело замерло. Он чуть наклонился в сторону своей сумки, словно был готов в любой момент схватить ее и сорваться с места.
— Рэпер! Ты чего запел?!!! — из центра толпы я услышала грубый голос Громова.
«Рэпер» Громову что-то ответил и заиграл на гитаре новую песню.
Заинтересовавшись, я сделала несколько шагов, и стоящие впереди расступились, увидела Громова, он сидел, развалившись, на чемоданах и вместе со смазливым другом пел, а вернее, орал песни. Девчонки окружали их со всех сторон, и ребята просто купались в лучах славы. Смазливый Громовский друг сказал что-то веселое, девчонки засмеялись, но неестественно и нарочито громко. Каждой, каждой из них он нравился! И каждая хотела, чтобы рэпер обратил на нее внимание.
— Никита! — кто-то выкрикнул из парней. — Давай лучше про попа!
Никита… Повторила про себя, стараясь запомнить и спохватилась.
Тьфу, блин! Я что, такая же, как эти девчонки? Тоже попала под влияние?
Отвернулась к поезду. В вагоне кто-то, прислонив лицо к стеклу, силился разглядеть происходящее на перроне. Я прислушалась к словам песни, которую орали ребята, стараясь понять, что видит этот человек.
Однажды старый лысый поп
Толпа орала что есть духу.
Свою козу в сарае…
— Гладил, — закричал Громов.
И с нею чем-то не поладил,
Она его боднула в бок.
И тот же старый лысый поп
Удивительно, но слова песни знали все!!!
Увидел восемь женских…
— Ж-ж-ж…
— Туфель! — засмеялись и парни, и девчонки.
И тут же скорчился как трюфель,
Упал в колодец и утоп.
Все были без ума от восторга!
А наш воинственный вассал
Вокруг весь замок обо…
Притихли в радостном предвкушении.
— С-с-с-с…
— ШЁЛ!
Но ничего там не нашел
И в книге жалоб написал.
Никита бацал по струнам, что есть духу.
Его жена живет тоскуя,
Она не может жить без…
— Ласки, — захихикали девчонки.
Очаровательные глазки
Ему, похоже, всех милей.
«Придурки!» — по-другому человек в окне подумать не мог.
— Ребята! Идем к автобусу! Будьте осторожнее на рельсах! — скомандовал Владимир Николаевич, я наклонилась за сумкой, а когда подняла, вокруг никого не было. И Геры, и соседок уже и след простыл.
Здорово!
Стало жутко обидно.
Поплелась вперед, убеждая себя, что никто не обязан ни ждать, ни помогать. Но не особо успокаивало.
Кто виноват? Спрашивала себя. Разве не ты? Когда в купе появились парни, вдруг переложила на них ответственность, как будто они должны думать, куда идти, что делать, заботится о нас, ухаживать. Сама и виновата! Они же так не считали!
Я старалась держать голову повыше, чтобы обида не была так заметна.
Не рассчитывала я на их помощь! Пыталась выражать всем лицом. Я вообще ни на кого не рассчитываю! И сама дойду!
Половина ребят уже сидела в автобусе, когда я подошла, радостные лица выглядывали из окон. Мне стало противно от их радости.
Ну, да, они резвые и сильные, а я слабая и жалкая.
— Куда положить сумку? — спросила Владимира Николаевича, следя за тем, чтобы голос не прозвучал обиженно.
— Положи в середину, — ответил он. — Остальное уже занято.
Ну, да…
В полумраке кое-как определила, где «середина», бросила сумку и подумала: «Может, больше и не увижу!» Поднялась в автобус, стала протискиваться между людьми, понимая всю тщетность найти свободное место. Кстати, первыми сидели Антон и Рома. А места они никому не занимали! Что девчонки? С девчонками хорошо в поезде болтать! В карты играть. Этого достаточно.
Дальше пошли пустые сидения, но на них стояли чьи-то сумки. Я легко представила, как сразу кто-то кинется:
— Ты что не видишь? Здесь занято!
— Да всё я вижу! — отвечала им заранее.
Потом была Маша с той Настей, из-за которой мне пришлось уйти в другое купе. Они все еще вызывали неприязнь. Маша улыбалась во все зубы, чему-то радовалась. Я поскорее прошла мимо. Большая часть автобуса осталась позади, а места все не находилось. Я испугалась, что придется говорить Владимиру Николаевичу и при этом стараться, чтобы на глазах не наворачивались слезы.
— Ребята! — объявит он громко. — Нужно еще одно место!
И все посмотрят на меня с раздражением, а кто-нибудь ответит:
— Эй! — еще и грубо так. — Ты что не видишь? Вон свободно!
И я почувствую ТАКОЙ стыд! Потому что НЕ ВИЖУ! У меня зрение минус три. Но я лучше буду слепой, чем некрасивой.
— Ты чего, не могла спросить? — ухмыльнется всё тот же. — Язык отсох?
— Я думала, раз вещи лежат… значит… занято… — попытаюсь оправдаться, а он презрительно прищурится и скажет:
— Ты ду-у-у-у-у-умала. Меньше надо думать.
И я буду стоять в проходе, несчастная и жалкая. И все на меня будут пялиться, а потом отводить глаза и думать, как им повезло.
— Садись сюда!
Я не поверила ушам! Кто-то спасал меня от позора!
Гера? Я повернулась на голос, он сидел у прохода и, окликнув меня, убрал пакет с кресла рядом с собой.
Гера занял место… ДЛЯ МЕНЯ? На вокзале он даже не смог подойти ко мне нормально, а тут занял место?
Гера сидел один, и не просто один, спокойно ожидая, когда кто-нибудь к нему присоединится, он охранял это сидение… Специально! ДЛЯ МЕНЯ!!! Гера тут же вырос в моих глазах. Стало понятно, отчего так быстро сбежал, почему не дожидался. Но вдруг совсем другие мысли завертелись в моей голове.
Сесть с ним означает показать, что мы ВМЕСТЕ… Означает, сделать ВЫБОР! А я хочу??? Но не сесть — это отказать. А вдруг он больше не подойдет? Будет ухаживать за другой? Не-е-е-е-е-е-е-ет! Это я точно не хочу! Чтобы Гера с тем же чувством смотрел на кого-то еще?
Я быстро протиснулась между его коленями и спинкой кресла, уселась и замерла. Он тоже замер, молчал и не двигался.
Ну? И что теперь делать? А ведь он не просто так меня пригласил. Не из-за вежливости. ОН ХОЧЕТ БЫТЬ МОИМ ПАРНЕМ!
МОИМ ПАРНЕМ?
Я глянула в сторону Геры, стараясь понять, как будет выглядеть мой парень. Да кто он вообще такой?
Но увидела только серую футболку, потому что дальше моя голова поворачиваться ОТКАЗЫВАЛАСЬ!
Он будет моим парнем? Моим первым парнем?
Я ощутила четкое желание спрятаться, чтобы нас никто-никто не видел. Благо спинки высокие, был шанс, что нас не заметят.
Мы просто молча доедем, а потом выйдем, и все будет как прежде. Мы всего лишь рядом сидим, это же не значит, что он мой парень?
Я обернулась проверить, не заметил ли кто нас, когда протискивалась. Это был единственный момент, когда меня могло быть видно. Но заметила Наташку, она кого-то высматривала, находясь в самом конце автобуса вместе с Юлькой и Иркой, и даже встала, чтобы кого-то найти.
Кого найти? МЕНЯ!
Я тут же отвернулась и сползла ниже в кресле. Начали мучить сомнения. Я не хотела, чтобы меня видели с Герой, но Наташка меня искала! Можно просто молча доехать, типа не видела. Но она стала меня звать и довольно громко.
— Я нашла себе место! — приподнялась я в кресле и крикнула ей назад, подчеркивая, будто САМА нашла, а вовсе не Гера.
Наташка заметила меня, посмотрела на Геру рядом и… ее лицо отразило крайнее удивление.
Ну, все! Теперь скрываться нечего! Разворачиваясь обратно, я окинула взглядом автобус: девчонки сидели с девчонками, парни с парнями, и только мы с Герой — ВМЕСТЕ! Как будто мы уже… ПАРА!
Да я его второй день знаю!
— Эй! Давай быстрее! — услышала голос Громова.
Он сидел… ПРЯМО передо мной!
Только ты не оборачивайся. Сиди на месте, не двигайся! Ты вообще не должен видеть меня с Герой! Но Громов как раз прислонился спиной к окну и, обзывая рэпером рядом сидящего Никиту, конечно же, глянул в мою сторону.
Что за хрень! Но если некуда деться, смотри прямо. Я нагло вскинула глаза на Громова, а он, будто готовый, ответил тем же.
Он ЗНАЕТ, на КОГО смотрит? Я всегда считала, что Громов не замечал меня в ШОДе. Он… знает МЕНЯ?
Громов смотрел на меня закрыто и так сосредоточенно, словно это не он за секунду до этого увлеченно что-то выкрикивал. Его лицо не выражало эмоций, но все же из-под этой маски просачивался вопрос: почему я сижу с парнем? Это случайно?
— А по нам заметно, что мы вместе? — так же молча спрашивала я у него. — Мы ведь не разговариваем и не смотрим друг на друга.
Громов подчеркнуто равнодушно отвел от меня глаза, затем нагло оглядел наши с Герой подлокотники, спинки кресел, будто в них что-то важное, глянул дальше, в конец автобуса, и наконец отвернулся. Меня удивило, что Громов не взглянул на Геру, он интересовался только МОИМИ чувствами.
Вот это да! Всем известный Громов и вдруг интересуется МНОЙ?
Но когда Громов отвернулся, я почувствовала скуку. И зачем сюда села? Я не желала видеть Геру, он мне не нравился.
Автобус поехал, в салоне выключили свет.
— Темнота — друг молодежи! — по салону пронеслись одобрительные возгласы.
Я удивилась, чего они так радуются, единственные, кому темнота была на руку, это мы с Герой. Но мы даже не разговаривали.
— Рома! — крикнул Гера громким шепотом в проход, при этом перевесился через подлокотник, полностью отвернувшись от меня, голос его показался неприятным.
— Рома! — позвал Гера еще раз.
Рома сидел в самом начале, он не мог слышать.
Успокойся и сядь! Мысленно сказала я Гере, но тот упорно продолжал. Он не нравился мне всё больше и больше. Наконец-то Рома откликнулся.
— Ром. Передай газировку! — попросил Гера.
И это всё, что тебе нужно?
Рома, конечно, снова не расслышал. Гера начал повторять, показывать руками, передавать просьбу по рядам, в общем, увлекся. Напряжение его спало, он выглядел довольным, контролировал перемещение бутылки, смеялся, возмущался, когда из нее хотели отпить, и… раздражал меня.
Я отвернулась к окну. Занимаешься? Занимайся. Я не буду обращать на тебя внимание!
А за окном ничего не видно, только дорога подсвечивалась фарами, да что-то большое чернело вдали. Я почувствовала себя одинокой.
* * *
Моей любимой книгой была «Сто лет одиночества» Маркеса. Когда я жила на даче, то читала ее второй раз. Мне нравилось, что одно и то же имя там повторялось из поколения в поколение. Аурелиано Буэндиа.
Саша когда-то хвастался, что он четвертый Александр Александрович, а это означало, что Сашу, его отца, деда, прадеда и прапрадеда звали одинаково. В «Сто лет одиночества», правда, все заканчивалось всеобщим вырождением на последнем, пятом, Аурелиано Буэндиа.
* * *
— Будешь? — Гера обратился ко мне и протянул газировку, я взяла, отпила и вернула.
— Спасибо.
* * *
На даче со мной жила кошка. Она ходила по пятам и мурлыкала.
— У тебя никаких дел нет? — спрашивала я ее. — Ну, мышей там половить или с котами повстречаться? Можно подумать, ты здесь ради еды. Но я редко тебя кормлю! Ты съедаешь, но не уходишь. Какой тебе, скажи, интерес в гулянии со мной по дороге?
Кошка терлась о ноги.
— Нормальные кошки с людьми не гуляют. Им просто лень этим заниматься. А тебе-то какой интерес?
* * *
И ты сердцем моим словно листьями теми играешь…
В автобусе включили музыку, и меня словно пронзило. Показалось, что слова песни как-то странно подходили к Гере: «Я боюсь твоих губ, для меня они словно погибель». Я вдруг почувствовала сильное возбуждение, мы в темноте и можем делать все, что угодно, нас никто не услышит из-за музыки и не увидит из-за спинок кресел.
Но никто, никто не увидит,
Но никто, никто не узнает,
Кто, кто её тайна. Кто-о-о-о?
Эти песни просто кошмар! Я стала ощущать, что мне хочется прикоснуться к Гере. Наши руки лежали рядом на подлокотниках, я посмотрела на них, а воображение начало рисовать уже ТАКИЕ картины!
Гера не двигался, казалось, он вообще прирос к креслу и превратился в камень.
Если ЭТО чувствуя я! То что же чувствует ОН?
И вдруг он своим плечом коснулся моего.
Стало приятно. Я не отстранялась, хотелось больше. И с каждым толчком автобуса наши предплечья соединялись. Медленно. В итоге, мы плотно прижимались друг к другу всей поверхностью руки от плеча до локтя, но при этом делали вид, что всё произошло случайно.
А вдруг, это я? Я первая коснулась? Мне хотелось, чтобы инициатива исходила от него, и при первой встряске я отодвинула руку.
Гера не придвинулся сразу, а подождал другого толчка и соединил нас в прежнее положение. Я снова слегка отстранилась, он снова подвинулся. Моя рука находилась уже на самом краю подлокотника, и нужно было или убирать ее совсем или оставлять на месте. Я не убрала. Всю оставшуюся дорогу мы так и ехали, не глядя друг на друга, не разговаривая, не шевелясь, но прижимаясь друг к другу с какой-то необъяснимой страстью.
Автобус куда-то повернул, проколесил по дорожкам и остановился. Я стала искать свой рюкзак, Герка наклонился за пакетом, и мы разомкнулись. Я тут же почувствовала, что хочу сейчас же от Геры избавиться. Мы встали, он остановил для меня напор людей, тоже желающих выйти, я проскочила и постаралась оторваться, поместив кого-то между нами, но Гера четко следовал за мной. Спустилась из автобуса, попыталась скрыться в толпе, но он нашел меня и там. Он встал рядом и далеко не так, как на перроне. Теперь, кто бы на нас ни взглянул, понял, что мы ВМЕСТЕ!
— Где ты оставила свою сумку? — спросил Гера.
— Где-то… — ответила я тихо. — В середине…
Он усмехнулся, и это меня задело. Его усмешка звучала так, что все девчонки дуры, не помнят, куда кладут свои вещи. И если до этого я сомневалась, стоит ли сбегать, теперь утвердилась.
Выгрузили багаж, толпа ринулась, ряды смешались, я нырнула в самую гущу, обошла одного, другого, спряталась за третьим и через некоторое время поняла, что Гера за мной не идет. Воспряла духом и деловито кого-то спросила:
— А где сумки, которые лежали в середине? — голос мой уже не был тихим.
— Вон туда выгрузили! — мне показали за автобус, и я обрадовалась, что Гера там не найдет.
Я улыбнулась, и впервые с момента выхода из поезда ощутила собственную силу. Независимость! Ни от девчонок, ни от парней.
* * *
Я мечтала о Саше и, когда пришло зачисление в ШОД, еще с большей силой стала представлять прогулки с ним по осеннему городу. Почему-то рисовалась аллея с опавшими листьями, пар изо рта и легкий мороз. Красивые листья, кленовые. Мы идем и пинаем их ногами. Эти образы были так приятны, что я представляла картину вновь и вновь.
* * *
Сумка обнаружилась быстро.
— Куда теперь идти? — обратилась к какой-то девчонке.
— К корпусу сказали. Вон, по той дорожке!
Но, чтобы добраться до той дорожки, нужно пройти достаточно много на открытом пространстве, где Гера, конечно же, меня найдет! Оставалось надеяться, что он уже у корпуса. Я подняла сумку на плечо и почувствовала себя мишенью.
Старалась идти как можно быстрее, не оглядываться, впереди уже виднелись спасительные деревья, в тени которых можно скрыться, но… услышала:
— Давай помогу.
Черт!
— Не стоит, — ответила Гере холодно, в надежде, что уйдет.
— Давай, — повторил он и усмехнулся.
Блин. Ты все равно не отстанешь! Тогда хоть сумку неси!
Я поставила сумку на землю, а Гера подхватил ее свободной рукой. Далее я шла как на эшафот, понимая, что сейчас все нас заметят и отделаться от того, что мы пара, будет уже невозможно.
Показалось здание. Душа ушла в пятки. Но, подойдя поближе, я заметила только нескольких девчонок. Успокоившись, что свидетелей немного, остановилась около них, повернулась к Гере и неопределенно подняла на него глаза.
— Куда поставить? — спросил он и взглянул на меня, но странно, будто хотел чем-то заслониться.
— Здесь… — указала я место перед собой.
Опустив сумку, Гера быстро развернулся и исчез. Я подошла к девчонкам и скромно опустила голову. Тут до меня дошло, что они завидовали. Никто им не помогал, а мне прямо до корпуса донесли сумку.
Эх, может, плохо, что свидетелей мало… Почти никто и не видел…
Когда все девчонки собрались, руководитель-женщина объявила:
— Мы приехали на день раньше, поэтому наш корпус еще не готов. Эту ночь проведем в другом месте. Нам выделили комнату для девочек и для мальчиков. Пойдемте!
На этот раз я приготовилась занять себе лучшее место и не зевать. Но не только я. Мы оравой влетели в комнату, Юлька, Наташка и Ирка заняли кровати у стены, а мне досталось место рядом с Машкой. Такому соседству я не очень обрадовалась, но куда деться.
Комната оказалось большой и пустой, словно казарма. Стены с масляной краской до половины, железные койки и байковые одеяла. А главное! Стульчики из детсада. Все это вызвало во мне стойкое чувство стыда, и не только во мне.
— Куда нас привезли? — пошли недовольства.
— Черте что? Они хотят, чтобы мы ВСЕ спали в одной комнате?
— Я отказываюсь здесь спать! Пусть ищут другой корпус! Это не моя вина, что мы приехали раньше!
Громче всех выступали Юлька-аристократка и Машка. Раздражение набирало обороты.
— Надо сходить к руководителю! Пусть меняют помещение!
— Надо сходить! Надо сходить! — но выступающие девчонки никак не могли решить, кому это поручить.
Уж точно не мне. Я, конечно, для солидарности делала недовольное лицо, но меня и с места бы никто не сдвинул.
— Надо! Надо!
Пару раз открывалась уже дверь, но затем закрывалась в нерешительности. Звучали обвинения с адрес большинства, что нельзя оставлять это дело просто так. В итоге, Машка решилась:
— Я пойду! Я не собираюсь оставаться в этом сарае! Лучше буду спать под открытым небом!
И эта перспектива мне понравилась! Ночь! Под открытым небом! Я знала, КТО очень быстро окажется рядом.
Машка вышла, но через пять минут вернулась.
— Ну? Что? — обступили ее девчонки.
— Да ничего. Сказали, уже поздно что-то решать! Говорила же, нужно всем идти!!!
— Я всё равно не собираюсь здесь ночевать! — заявила Юлька.
— Это же клоповник какой-то! — вторила ей Наташка
— Вы как хотите, но я в этой комнате не останусь! — Ирочка тоже выражала свое мнение.
— Нужно просто всем вместе устроить бунт. Но именно всем! — предложила Машка.
Ради ночи я готова пойти и на бунт.
— Именно так и нужно сделать! — поддержали девчонки.
Они еще долго кричали, но на пороге появился сам Владимир Николаевич.
— Мы здесь не останемся! — это вызвало новую волну протеста. — Верните нас обратно! Мы будем спать на улице!
— Девочки! Уже поздно, ночью никто не поменяет нам помещение. Давайте сегодня поспим здесь, а завтра обсудим, — Владимир Николаевич объяснял все спокойно.
— Везите нас назад! Нам здесь не нравится!
— Билеты у нас только на определенное число, поменять их не получится.
— А нас не волнует! Мы хотим нормальных условий!
— Вы устали, перенервничали. Вам здесь обязательно понравится.
Я поражалась его выдержке. Моя мама давно бы уже дала всем по мозгам. Как треснула бы указкой по стенке, все бы и успокоились…
— Мы объявляем бунт!!! — заявила Машка
— Давайте соберемся в холле и обсудим, — Владимир Николаевич был абсолютно невозмутим. — Мальчики тоже должны участвовать.
А он умный… Мальчики…
— Как хотите, но мы от своего не отступим!
Мы все направилась в холл, а я не представляла, как девчонки с тем же напором смогут выступать при парнях.
Холл оказался большой комнатой с серым ковролином и с теми же детсадовскими стульчиками по периметру. Я представила на них парней. Ладно, мы девчонки. А они-то по 180 и выше.
Парни молча вышли из своей половины и встали поодаль. Антон, Рома, Гера, остальные за ними.
Антон с отрешенным видом стал слушать девчачьи визги, показывая, что терпеливо ждет окончания спектакля. Рома невозмутимо принимал все, что бы ни происходило, а Гера испытывал совершенно другие желания. Он вообще не интересовался происходящим. Я случайно встретилась с ним взглядом и почувствовала пульс в области легких.
— Мы будем ночевать здесь, пока нас не переселят! Мы будем ночевать в холле! — кричала Юлька.
И я уже нарисовала картину: все спят вповалку…ночь… темно… Гера окажется рядом со мной. И что делать? Мы явно не будем спать…
Я чуть отступила назад, понимая, что сейчас он следит за каждым моим шагом. Требования, истерики, визги, крики, одни и те же увещевания Владимира Николаевича вдруг стали фоном для меня, и на этом фоне я смотрелась как нельзя лучше. Юлька плакала, ее глаза некрасиво покраснели. Наташка выкрикивала требования голосом, который из капризного стал омерзительным. Даже Ирочку перекосило, она потеряла свою симпатичность. Быть спокойной среди обезображенных истеричек!!! Что может быть лучше?!
Я сделала еще шаг назад и села на стульчик. То и дело поднимала на Геру глаза, но смотрела не в лицо, а просто, рассеянно, на тело. Поморщилась от визгливого выкрика.
— Ты чувствуешь? — спросила его мысленно.
— Чувствуешь, — ответила за него. — Ты должен это чувствовать. И ты будешь помнить меня всю жизнь. Постоянно.
Гера казался растерянным, хотя я видела только его темный силуэт на фоне желтых электрических лампочек.
— Ты будешь помнить меня всегда, — продолжила ему внушать. — Всю жизнь.
Девчонки своего не добились. Они сдались. Сначала на их лицах проступила усталость, а потом желание просто пойти спать.
