Глава 31
У американских властей уходит около недели на то, чтобы найти Элис, и еще четыре дня на то, чтобы провести анализы ДНК и подтвердить ее личность. Могила, как назвал полицейский неглубокую яму, находилась в густом участке леса, в нескольких метрах от тропы. В двух шагах от Элис постоянно гуляли люди – туристы, наездники, отдыхающие на пляже, – и никто ее не замечал. Мне очень горько – я была совсем рядом, но даже не догадывалась.
И вот я вновь во Флориде, теперь с Люком, мамой и Леонардом; мы приехали проводить Элис в последний путь.
Сначала мы захотели перевезти ее тело домой, в Англию, но в конце концов решили: домом Элис в конечном итоге стала Америка, пусть с этим и больно смириться, а отцом Элис, что бы мы о нем ни думали, был Патрик Кеннеди, и им следует покоиться рядом.
Мама с Леонардом больше не скрывают своих отношений. Я и правда не понимаю, почему они не сказали мне раньше. Я бы не возражала. Я потихоньку свыкаюсь с тем, что Леонард мой отец. Если думать об этом слишком много, то голова идет кругом, поэтому я позволяю мыслям накатывать на меня время от времени и стараюсь в них не углубляться. Это сложно – не в моем характере пускать все на самотек, однако я учусь. Осваиваю новый подход к жизни – подход Люка. Бросать старые привычки нелегко, но у меня начинает получаться. Я даже сократила себе рабочие часы до трех дней в неделю.
Леонард нанял нового помощника, а наша адвокатская контора теперь называется просто «Карр и Теннисон».
У Люка тоже перемены. Со следующего семестра он будет вести вечерние курсы – по искусству, разумеется. По словам мужа, он хочет вносить финансовую лепту в семью на более регулярной основе. Мне нравится наш новый уклад, а девочки, особенно Ханна, с восторгом ждут моей очереди везти их в школу и садик. Для них новизна, конечно, вскоре притупится, но пока я использую ее по полной программе. И даже приняла приглашение на кофе от новой мамочки, с которой меня познакомила Пиппа – наша с ней дружба вернулась на круги своя, небольшая размолвка в прошлом. Сейчас я ценю общество подруги еще больше.
Во Флориде необычайно прохладный день. Пастор произносит какие-то слова утешения, я смотрю на гроб. Мама стоит рядом со мной, тихонько плачет. Если бы я могла облегчить ее боль…
Рома с Натаниэлем тоже пришли проститься. Я переживала, как они поладят с мамой, но мои страхи оказались беспочвенны. Женщин объединила скорбь по девушке, которая была дочерью им обеим. Вчера они долго сидели вдвоем, разговаривали. Рома делилась воспоминаниями об Элис, и хотя маме порой было больно, это принесло ей некоторое утешение – и принесет утешение в будущем. Рома подарила маме семейные видеозаписи с Элис и конверт с фотографиями, взамен потерянного – я думаю, его забрал из моей машины Том сразу после аварии.
– Спасибо за то, что приехали, – прощаюсь я с Ромой. – И за то, что поговорили с мамой. Это так важно…
Рома обнимает меня.
– Ты напоминаешь мне Элис. Не только внешностью, но и душой. Элис гордилась бы такой сестрой. Она очень тебя любила.
Я сглатываю слезы.
– И я ее всегда любила.
Я возвращаюсь к машине с Люком, мама и Леонард потихоньку идут следом.
– Как ты? – обнимает меня одной рукой Люк.
Я кладу голову ему на плечо.
– Более-менее. Выдержу.
Из окна машины я смотрю на свежую могилу Элис. Если бы все сложилось по-другому!
Помню, как после первого письма от сестры я задумалась – скучаю ли я по ней на самом деле?
До сих пор не знаю, скучала ли я тогда, зато с твердой уверенностью знаю – теперь я по Элис скучаю. И горевать о ней я буду до конца жизни.
В машину садятся мама и Леонард. Люк просит водителя отвезти нас назад в отель.
– В конце концов мы нашли тебя, моя дорогая Элис, – шепчет мама в сторону могилы.
Никогда я еще не была так рада вернуться домой, как сегодня утром. В самолете я сумела поспать, но мама устала и сразу ушла к себе.
– Я поеду в контору, – говорит Леонард. – В выходные наверняка увидимся.
Я его обнимаю.
– Спасибо за все. За заботу о маме. Ты золото.
– Не благодари. Это мое дело. Заботиться о людях. – Он улыбается. – О тебе в том числе.
Я со смущенной улыбкой киваю.
– Спасибо.
– Знаешь, завтра похороны Тома.
Я вновь киваю.
– Я не пойду. У меня противоречивые чувства. Я горюю о Томе, каким я его считала, а потом вспоминаю, каким он был на самом деле, и уже не ощущаю горя.
– Все еще слишком свежо. Мало-помалу будет легчать. Останется шрам, но жить с ним ты сможешь.
Я провожаю Леонарда к машине, иду с ним под руку.
– Знаю. У меня уже есть шрамы. Подумаешь, еще один в коллекцию, – пытаюсь пошутить я.
Останавливаемся у машины.
– Клэр, я все хотел тебя спросить…
– Помню, – медленно говорю я. – Значит, спрашивай.
– Там, на пирсе. Что Том тебе сказал?
– Ничего не сказал, – ровным голосом отвечаю я.
– Он ничего не показывал тебе на телефоне?
– Нет. Не показывал.
Леонард оценивающе смотрит на меня. Роняет:
– Думаю, если его телефон когда-нибудь и найдут, он будет уже безнадежно испорчен соленой водой.
– Угу. Скорее всего.
Молчание – Леонард, похоже, взвешивает, говорить мне что-то или нет. Решает не говорить.
– Ладно, мне пора.
– Пока, Леонард.
Как только его машина выезжает за ворота и рычание двигателя стихает в конце улицы, я иду в дом, прямиком в спальню. Запираю двери и направляюсь к гардеробу. Я храню обувь внизу, она аккуратно расставлена на специальных полках. В глубине стоят сапоги. Запускаю руку в длинный, до колена, сапог из черной лакированной кожи: эту пару я уже почти не ношу, но никак не могу с ней расстаться. Из носка сапога извлекаю черный смартфон. Телефон Тома, который я сунула в карман перед самым падением в воду.
Последнее замечание Леонарда лишило меня спокойствия. Вдруг соленая вода не сумела окончательно испортить телефон, и фотография, которую показал мне Том, сохранилась? Я уношу телефон в ванную, прихватив туфли на шпильках. Вынимаю из него сим-карту, маникюрными ножницами разрезаю ее на три части, заворачиваю каждую в туалетную бумагу и спускаю в унитаз. Потом обматываю вокруг телефона полотенце, чтобы приглушить звук, и бью шпилькой по экрану. Стекло трещит. Повторяю экзекуцию еще несколько раз и оцениваю результат. Телефон разбит вдребезги.
Укутываю его полотенцем для рук и прячу в свою спортивную сумку. В ближайшие дни надо будет разбросать осколки по мусорным бакам в разных районах Брайтона.
Возвращаюсь вниз и застаю за компьютером Люка.
– Решил проверить почту, пока есть свободные пять минут.
– Молодец. У меня, наверное, столько писем – даже представить страшно. Я отключала телефон на время поездки.
Я запускаю мобильный, и тот вскоре радостно тренькает.
– Тебе чаю сделать? – предлагает Люк. – Компьютер все равно пока бастует.
– Конечно. Я соскучилась по хорошему британскому чаю. – Открываю электронную почту. – Сорок восемь писем! И голову даю на отсечение, сплошной спам, – объявляю я и прокручиваю список писем в поисках важных.
Я так быстро просматриваю имена отправителей, что едва его не прокручиваю. Но все же не пропускаю. Письмо от Тома Эггара. Два письма. Я выпускаю телефон, словно он обжигает пальцы.
– Черт!
– Ты что? Не разбился?
Хватаю телефон с пола.
– Нет, целый.
Щелкаю по первому письму, озаглавленному «План Б».
Привет, Клэр.
Я послал это письмо, пока ты была в Америке. Я знал, что ты разгадаешь нашу с Мартой аферу. Раз ты это читаешь, значит, ты не согласилась на план А, и я, возможно, попал в тюрьму – очень надеюсь, что нет! – или исчез с лица земли в неизвестном направлении, где никто не отыщет ни меня, ни денег.
Так зачем же я пишу? Вот зачем, Клэр. Хочу представить тебе план Б, он же МЕСТЬ. Если бы ты приняла мое предложение, то я бы отменил отправку этого отсроченного письма.
Увы, сам я, конечно, не увижу плана Б в действии, но ты только представь: я сижу на пляже, под жарким солнышком, смакую ледяное пиво и злорадствую. Потому что – как ты, интересно, объяснишь Люку вот это?
Желаю весело провести остаток жизни!
Том.
Лихорадочно перехожу ко второму письму и ощущаю приступ дурноты при виде заголовка: «А кукушат-то двое».
Фотография, которую Том показывал на пирсе, медленно загружается на экран моего телефона.
На фотографии я – на двуспальной кровати, абсолютно голая. Фотограф, надо понимать, стоит в изножье. Я лежу на спине, смотрю в объектив полуприкрытыми глазами. Одна рука согнута, отводит волосы от шеи; другая покоится на внутренней стороне бедра. Снимок сделан в тот вечер, когда мы с Томом пили в «Вороньем гнезде».
Столько лет прошло, а я и не подозревала, что он меня фотографировал. Теперь я сомневаюсь – только ли алкоголь виноват в моем тогдашнем отравлении?
Читаю сообщение.
Дата – тот самый день, когда Том отвел меня выпить, за неделю до нашей с Люком встречи в пабе. И слова: «Кто же папочка?» Ниже – имя Ханны и ее дата рождения. Не нужно быть гением, чтобы сложить два и два.
– Странно, – вдруг обрывает мои мысли голос Люка. – Мне пришло письмо от Тома.
– Не открывай! – кричу я. И бегу через всю кухню. – Там вирус. Удали. Даже не открывай, он уничтожит все твои файлы. – Я хватаю мышку, чуть ли не отпихивая Люка.
– Хорошо, спокойно. Откуда ты знаешь про вирус?
– А что это еще может быть? – Я удаляю письмо, захожу в «Корзину», удаляю его и оттуда. – Учетную запись Тома, видимо, взломали. Сам подумай, он ведь умер! Не может же Том отправлять нам послания из могилы.
Пока Люк готовит чай, я удаляю письма Тома и у себя. Он, видимо, запрограммировал отсроченную отправку – по принципу электронной рассылки. Придется досконально изучить файлы Тома, проверить, все ли подчищено, а потом уничтожить жесткий диск ноутбука. Хоть Том и утверждал, будто он ничего не хранит на диске, я не стану полагаться на случай. Затем я уничтожу и флешки. Хорошо, что мы не передали их полиции. После того как меня выловили из воды, предусмотрительный Леонард съездил на квартиру к Тому и забрал ноутбук с флешками. Леонард не хотел, чтобы в расследовании всплыли махинации с трастовым фондом. О них мы умолчали и списали смерть Тома на несчастный случай. Полицию это устроило.
Я с улыбкой подсаживаюсь к Люку. Ему ни к чему знать, ни к чему сомневаться. У меня нет стопроцентной уверенности в том, кто отец, но к генетической экспертизе я не готова. Что она даст хорошего? Люк – отец Ханны, биологический или нет, не важно.
– Люблю тебя, – говорю я.
– И я люблю тебя, малыш, – целует меня он, обнимая.
Я крепко-крепко прижимаю его руки к себе и закрываю глаза в попытке изгнать из памяти фотографию и все, что она олицетворяет.
Бывает, что нам темнее всего не в кромешной черноте ночи – когда луну скрывают облака, когда под зажмуренными веками пляшут разноцветные точки. Бывает, что нам темнее всего при свете дня – когда глаза наши широко открыты. Когда ярко светит солнце и в его лучах неспешно плавают пылинки.
