Глава 17
Дома меня ждет не менее холодный прием, чем в больнице. Рада только Ханна. Она спешит навстречу, обнимает.
Мне очень стыдно из-за того, что я не приехала за дочерью к скаутам. Подвела и ее, и Дейзи. Если бы я не помчалась к Тому и не выпила слишком много бренди, то не уснула бы и все успела. До сих пор не понимаю, почему мой телефон переключился в бесшумный режим.
Я крепко обнимаю Ханну в ответ, впитываю ее любовь. Другого утешения на сегодня мне не положено. Хлоя уже спит, информирует Люк.
Следующий час я провожу с Ханной: купаю, готовлю ко сну. Я пока не спрашиваю дочь о происшествии в парке, но она сама поднимает эту тему, когда мы уютно устраиваемся вдвоем на диване.
– Дейзи выздоровеет? – спрашивает Ханна, жуя печенье и запивая его молоком.
Я смотрю сверху на ее встревоженное личико и от переполняющих меня чувств хочу плакать.
– Да, выздоровеет. Она сломала руку, и врачи наложили гипс. Помнишь, как бабушке в прошлом году, когда она упала?
– А какого цвета гипс?
– Не знаю. Я Дейзи не видела. Только с ее мамой разговаривала. Не переживай, с Дейзи все будет хорошо.
Я не хочу расстраивать Ханну еще сильнее, а потому не рассказываю ей о решении Пиппы насчет ночевки. Возможно, к следующим выходным моя подруга остынет и все-таки отпустит к нам дочь. Я выжду пару дней и позвоню Пиппе, попробую наладить отношения. У меня не так уж много друзей, и хотя раньше я по этому поводу не страдала, но сейчас союзник мне не помешает. Тем более что Люк переметнулся в лагерь противника.
– Ты видела, как все произошло в парке? – Я стараюсь говорить непринужденно.
Ханна гладит пальцем ободок чашки:
– Нет.
– Совсем ничего не видела?
– Нет. Дейзи упала. Я не знаю почему.
– Мне можно доверять. Помнишь, ты рассказала про разбитую фотографию, хотя Элис тебе не велела? Сейчас то же самое. Можешь со мной поделиться, даже если она запретила.
– Почему ко мне все пристают? Я не знаю! – Ханна выпячивает нижнюю губу.
Ладно, не буду настаивать, попробую завтра.
– Хорошо, солнышко. Пойдем-ка наверх. Я тебя укутаю. Если хочешь, полистай перед сном книгу, пять минут.
Элис, похоже, меня избегает. Отсиживается в гостиной у мамы. Я понимаю, что надо бы принести извинения за сегодняшнюю вспышку, но мне трудно себя заставить. Может, я и сожалею о своей несдержанности, но о самой разборке – ничуть. Пиппа права: Элис странная. Думаю, она ведет какую-то игру, но вот какую и зачем, я не знаю.
Я иду в кухню сделать чаю. Там Люк. Стоит, прислонившись к столу и скрестив на груди руки. Лицо у него злое, но я все равно невольно отмечаю, как он красив. Волосы слегка растрепаны, черная футболка и джинсы выглядят совсем просто, но очень сексуально. Неудивительно, что сестру к нему влечет. А я? Думает ли он так же обо мне, или что-то поменялось? Я ему наскучила? Стала неинтересна? В самом деле, я уезжаю на работу, возвращаюсь домой и натягиваю обычную, свободную одежду. Наверное, выгляжу расхлябанно. Элис, конечно, куда соблазнительнее… Мне больно так думать. Очень больно.
Я достаю из холодильника молоко и замечаю фото Элис с подругой, Мартой: оно висит на дверце, под магнитом с сентиментальным стишком про мам и дочерей. Магнит купила не я. Наверняка Элис. Я смотрю на фото и вспоминаю, как обрадовало оно нас с мамой когда-то. Достаю его из-под магнита. Что-то не так. Не пойму, что именно. Вглядываюсь пристальнее.
– Не хочешь объяснить, куда ты исчезла? – произносит Люк.
Я вздрагиваю. Меня так увлекла фотография, что я и забыла о его присутствии.
– Я каталась. Ехала, куда глаза глядят. В конце концов оказалась у Тома.
Мускулы на шее у Люка напрягаются, но лицо бесстрастно.
– У Тома? Тезки Тома Эггара?
– Не у тезки, а у самого Тома Эггара. Других Томов я не знаю. – Я готова пнуть себя за этот раздраженный ответ.
– Зачем?
– Зачем я к нему поехала? Не знаю. Я расстроилась. Говорю же, рванула, куда глаза глядят, и вдруг приехала туда.
– Значит, после ссоры с мужем ты мчишь к своему бывшему… Это что? Око за око?
– Око за око? То есть месть за некий поступок? Надо понимать, между тобой и Элис что-то было? Иначе почему ты так сказал?
– Это просто выражение. Оно объясняет, что происходит у тебя в голове. – Люк стучит пальцем по виску. – В твоей на хрен чокнутой голове, так-то.
– Сам ты на хрен чокнутый, – парирую я. – Том лишь старый друг и коллега. И все.
Теперь признаваться про поцелуй с Томом нельзя.
Чтобы отвлечься от ссоры, я перевожу взгляд на фото Элис и Марты. И тут замечаю. Вот что не так! Вновь вглядываюсь в лица девушек. Они далеко, мелких деталей не рассмотреть, зато часы на заднем плане видны отчетливо. Цифры нанесены задом наперед.
Не выпуская фотографии из рук, я вылетаю из кухни. Люк меня зовет. Шлепает босыми ногами по плиткам, бежит следом. Я же спешу к маме в гостиную.
– Клэр! Ты опять? Остановись на минутку и подумай! – догоняет меня Люк.
Поздно. Я распахиваю двери и замираю перед мамой и Элис.
Они удивленно смотрят на меня. Мама хмурит брови, Элис откидывается назад, скрещивает на груди руки. Кидает быстрый взгляд на фото и, кажется, нервничает. Я не понимаю смысла того, что я обнаружила, но это точно важно. Вот и послушаем оправдания Элис.
– В чем дело, Клэр? – отмирает мама. – Надеюсь, ты пришла с извинениями.
– Нет, я хочу кое о чем спросить Элис, – отвечаю я. Смотрю на сестру. – Помнишь это фото? Ты написала, что ты слева.
– И? – Глаза Элис мечутся с фотографии на меня, потом на маму.
Я показываю снимок им обеим, уточняю:
– Слева, вот тут. Слева, по твоим словам.
– Ну да.
– Это точно ты? – Я стучу по изображению Элис.
– Да в чем дело? – возмущается мама.
– Клэр… – тихонько просит Люк.
Я не обращаю на него внимания.
– Хорошо. Это Элис, какое счастье, – с напускной радостью говорю я. – Тогда почему часы на заднем фоне перевернуты задом наперед?
Я не спускаю глаз с Элис. Та чуть краснеет. Тяжело сглатывает. Потом расплывается в улыбке, которую сменяет смех.
– Ох, Клэр, ну ты и артистка, – заявляет сестра. – Ты меня раскусила. Я отсканировала фото не той стороной. Такая вот я дурочка.
– Но в письме ты указала: я – слева. Если же фото перевернуто, то ты получаешься справа!
– Не понимаю, куда ты клонишь, – вставляет мама. – Какая разница, справа Элис или слева?
Элис на мгновенье отводит от меня взгляд, берет маму за руку и тихо произносит:
– Мне стыдно. Я ничего вам не говорила… Не люблю об этом распространяться…
– О чем, милая? – Мама стискивает ладонь Элис.
– У меня дислексия. Я многое воспринимаю по-иному, например буквы, еще последовательности: ну, дни недели, месяцы. И путаю право и лево.
– Тут нечего стыдиться, – заверяет мама. – Я и не подозревала.
Из меня будто воздух выкачали. Оставили вместо легких лопнувший воздушный шарик. За моей спиной Люк цедит сквозь зубы «молодец».
Элис поднимает на маму огромные печальные глаза:
– Я не хотела признаваться. Клэр ведь очень успешная. А я… На ее фоне я чувствую себя какой-то… не знаю… ущербной. Вы теперь будете считать меня дурой. Папа постоянно твердил, что с такой успеваемостью мне ничего не светит, что я буду всю жизнь официанткой работать…
– Я думала, ты учительница, – говорю я.
Я помню, она это писала.
Элис смотрит на меня.
– Да. Верно. Учительница. Я всем доказала, что они ошибаются. Пусть у меня дислексия, пусть я не читаю книг, но я не дура.
– Однако право и лево ты путаешь.
Я не покупаюсь на ее слезы. Крокодиловы слезы, как по мне. Я знаю, что Элис права насчет дислексии и умственных способностей, и раньше я бы никогда не позволила себе столь обидного высказывания, но моя сестрица обладает талантом будить во мне худшее.
– Говорю же, я хотела доказать всем, что они ошибаются. Особенно папе. – Она всхлипывает и прячет лицо в ладонях.
– Ох, деточка моя родная. – Мама привлекает Элис к себе. Смотрит на меня: – По-моему, на сегодня ты уже достаточно дел натворила.
Боль. Вот что я вижу в ее глазах. Я ранила Элис и тем самым ранила маму. Меня словно ножом по сердцу полоснули.
– Я… простите, – с запинкой выдавливаю я. – Мама. Элис. – Больше ничего сказать не могу.
Внутри я чахну и таю, как злая волшебница Запада из страны Оз, но что-то толкает меня дальше. Называйте это как хотите: настойчивостью, ослиным упрямством или просто развитым профессиональным чутьем. Ничего не могу с собой поделать. Желание выяснить правду меня подстегивает. Снедает.
– Знаешь, со мной теперь Пиппа не разговаривает, – сообщаю я сестре.
Боль в маминых глазах усиливается. Боль в моем сердце – тоже, но я глушу ее, как всю жизнь глушу боль от того, что меня бросил отец.
– И не разрешает Дейзи к нам приходить. Говорит, будто Дейзи тут в опасности. Что сегодня произошло, Элис?
– Ради бога, Клэр. Когда ты уже успокоишься? – Это Люк. – Простите, Марион, Элис. Не понимаю, что в нее вселилось.
– Не надо за меня извиняться, – говорю я. – Я ведь никого ни в чем не обвиняю. Просто спрашиваю.
– Бред. – Люк трясет головой. – Пойдем.
Он берет меня за руку, но я вырываюсь.
– Уйди, пожалуйста, – просит мама. – Будь ты ребенком, я отправила бы тебя в твою комнату, но ты взрослая. Вот и веди себя соответственно. А сейчас, пожалуйста, оставь нас в покое.
Униженная и негодующая одновременно, я подчиняюсь. В кухне Люк отодвигает от стола стул, разворачивает его, садится. Устанавливает еще один, лицом к себе. Кивает на стул, я тоже сажусь. Люк выглядит измученным. Он ставит локти на колени, соединяет ладони, как для молитвы. Опускает голову, точно собирается с духом. Затем берет мои руки в свои.
От нашего физического контакта меня в буквальном смысле пронзает током. Я так скучаю по Люку, скучаю по его прикосновениям, по его любви.
– Клэр, я за тебя переживаю, – начинает он. – В последнее время ты сама не своя. Очень вспыльчивая, раздражительная. Ведешь себя так, будто у тебя… паранойя.
Я судорожно втягиваю воздух.
– Паранойя? – переспрашиваю.
Хочу выдернуть руки, но Люк держит их крепко.
– Подозреваешь Элис в каких-то смертных грехах, – продолжает он. – Прямо теория заговора, не меньше.
– Ушам своим не верю. – На этот раз я рывком высвобождаю руки. – Как ты можешь?
– Я ведь беспокоюсь. На тебя слишком много навалилось. Может, возьмешь отпуск? Ты не думала с кем-нибудь поговорить? Только не с другом. С профессионалом.
– С доктором? – фыркаю я.
– Тебе нужна помощь.
Я вскакиваю, стул царапает плиточный пол.
– Не нужны мне доктора. Я не больна! – Я вылетаю из кухни.
Голова разрывается, руки-ноги тяжелые, слабые. Может, я грипп подхватила? Что-то мне нехорошо. Поспать бы как следует. Я забираюсь в постель, выуживаю из прикроватной тумбочки упаковку парацетамола. Выдавливаю из фольги две таблетки. Будем надеяться, утром моей бедной голове станет легче.
Кажется, я проспала лишь час или два, но меня будит настойчивое жужжание – словно рой пчел отстукивает что-то азбукой Морзе. Обычно я просыпаюсь задолго до звонка будильника и не помню даже, как он звучит. Я протягиваю руку, отключаю жужжание. Люк, похоже, в кровать не ложился. Я вздыхаю, вспомнив вчерашнее, и в тысячный раз задаю вопрос: как же до такого дошло? Почему моя жизнь разваливается, а я не могу этому помешать?
Принимаю душ, одеваюсь и бреду вниз. Мама, Элис, Люк, девочки – все здесь. Мы сухо желаем друг другу доброго утра, я сажусь за стол.
– В школе сегодня плаванье, – с улыбкой напоминаю Ханне, стараясь говорить бодро.
– Я собрал ее вещи. – Судя по тону, Люк велит не вмешиваться и не вступать с ним ни в какие беседы.
Неловкую тишину вдруг нарушает входной звонок и стук дверного молотка.
– Кто это так рано? – Мама ни к кому конкретно не обращается.
– Я открою, – встает Люк.
Мы прислушиваемся к голосам из коридора. Затем двери захлопываются, и в кухню входит Люк в сопровождении двух полицейских. Мужчины и женщины.
– Миссис Теннисон? – уточняет женщина. – Клэр Теннисон?
– Да…
Зачем я им? В голове проносятся сотни предположений. Столь ранний визит может означать лишь одно. Что-то случилось. Я поднимаю взгляд на Люка. Таким удрученным он еще никогда не выглядел.
