Глава 3
Я пила, потому что хотела утопить свои печали, но потом эти сволочи научились плавать.
Фрида Кало
Мое падение не прошло незамеченным, и члены братства согласились с тем, что я оказался по уши в дерьме. Я задолжал много денег своему поставщику наркотиков и слышал, что полицейские уже заинтересовались мной. Мой друг Джимми без моего ведома позвонил моему отцу и посоветовал ему забрать меня, иначе может произойти что-то плохое.
Я только что вернулся с одного из своих загулов и отдыхал, когда в мою комнату без стука вошел отец. Он оглядел меня и покачал головой. Я понимал, какое зрелище предстало перед его глазами. Небритый и немытый бродяга с красными глазами и в рваной одежде. Я отвернулся и принялся складывать свои вещи в сумку. Не говоря ни слова, мы с отцом загрузили вещи во взятый напрокат автомобиль и поехали в аэропорт. С университетом было покончено.
Когда отец вместе со своей женой Молли и моей сводной сестрой Диной перебрался в Кармел в Калифорнии, я поехал вместе с ними. Как раз это мне и было нужно, по всеобщему мнению: начать все с нуля. Молли с отцом купили два кафе-мороженых «Баскин-Роббинс» в Монтерее и взяли меня управляющим. Я отправился на подготовку персонала в Бёрбанк – в «школу мороженого», как я ее называл, – и вернулся через две недели с документом, в котором официально именовался декоратором тортов.
Я был благодарен отцу за то, что он дал мне возможность исправиться. Он поверил в меня, и мне не хотелось его подводить. Какое-то время все шло хорошо, а потом, по непонятным для меня самого причинам, снова появилось напряжение и некая гложущая потребность. Поборовшись несколько недель с непреодолимой тягой, я все-таки поддался ей и снова взялся за свое. Я взял триста долларов из кассы «Баскин Роббинс», купил кокаин, продал достаточно, чтобы вернуть деньги, а остальное вынюхал и не спал всю ночь. Под утро я вернулся и положил необходимую сумму в кассу. Потом повторил это несколько раз, а под конец перестал возвращать деньги. Я понимал, что поступаю гнусно, но ничего не мог с собой поделать.
Я оказался по уши в дерьме, и с университетом было покончено.
Однажды утром отец вошел в кафе, когда я в служебном помещении подсчитывал выручку и составлял отчет, готовясь к открытию.
– Привет, – сказал я.
– Я знаю, чем ты занимаешься.
Я поднял голову.
Губы его были плотно сжаты.
– Думал, ты образумишься, но похоже, что нет.
– В чем дело? Я же здесь, на работе. Как раз вовремя.
– Вечно с тобой одно и то же. Никак не можешь исправиться, – сказал он, не сводя с меня глаз.
– Нет, – я перевел взгляд на свои руки. – Похоже, что не могу. Извини.
Я прошел мимо него, положил ключи и бирку с именем на прилавок и вышел через главный вход.
Я сбежал в Чапел-Хилл, чтобы повидаться со старыми знакомыми, которым удалось остаться в университете – пусть это и была дополнительная шестилетняя программа. Ночью на вечеринке в братстве я познакомился с Пэм Смит. Я только что вернулся с «пивного забега» – каким бы «утрескавшимся» я ни был, я почти всегда успевал добежать до магазина «Happy Store» и купить упаковку из двенадцати банок в самый последний момент. Пэм подошла ко мне, робко улыбаясь, словно уже знала какую-то мою тайну. Она попросила пива, а я обрадовался, что можно поделиться с ней своими запасами. Пэм стояла передо мной – стройная, с каштановыми волосами до плеч и ясными глазами даже в два часа ночи. Короткие шорты нисколько не скрывали загорелые спортивные ноги. Я открыл зашипевшую банку и протянул ей. Когда она поднесла свою руку, я почуял легкий цветочный аромат – приятный, но не слишком навязчивый.
Она сказала, что собирается год поработать, чтобы заплатить за последний курс обучения в университете и получить степень по биологии. Я сказал, что нахожусь «временно в поисках работы». Пэм родилась в Области залива Сан-Франциско, но вскоре ее родители переехали в Северную Каролину, и она с детства мечтала поступить в местный университет. Следующие несколько дней мы провели вместе. Она от души смеялась над моими шуточками о местных жителях – «дегтярных пятках», как их называли. Ее бабушка жила в Сан-Франциско, и Пэм иногда ее навещала. Я сказал, что она может навестить и меня, когда в следующий раз поедет на запад.
Я начал с чистого листа, но снова поддался непреодолимой тяге и взялся за свое.
Примерно через неделю после моего возвращения в Калифорнию Пэм позвонила, сообщила, что купила билет на самолет, и сказала, что хочет встретиться со мной. Я удивился и обрадовался.
Некоторое время Пэм жила у меня, в моей крохотной однокомнатной квартире в Кармеле. Однажды вечером мы отправились в бар «Джек Лондон», где я был постоянным посетителем и бармен достаточно хорошо меня знал, чтобы не выгонять за то, что я торчу на табурете за стойкой гораздо дольше, чем следовало бы. Мы ели рыбу с картошкой и пили «Шардоне» из округа Монтерей. Мне хотелось заказать больше вина, но я сдерживался. После ужина, взявшись за руки, мы ходили босиком по холодному песку на пляже Кармел-бич. Мы восхищались большими роскошными домами, нависавшими над скалами и водой, и представляли, каково это – просыпаться каждое утро и видеть перед собой такую красоту. Наши отношения казались такими нормальными и прочными, какие редко бывали у меня в жизни. Мне всегда казалось, будто я свисаю на тонкой нити и все в моей жизни хрупко и нестабильно. Поэтому мне было приятно, что мной заинтересовалась такая совершенно нормальная девушка.
Примерно через неделю Пэм дала мне понять, что я ей очень нравлюсь. Я влюбился в нее – в основном потому, что она полюбила меня. После прожитых мною лет это казалось довольно шатким основанием для серьезных отношений. Но тогда я многого не понимал. Мне просто хотелось быть рядом с тем, кто хочет видеть меня.
Мы провели вместе десять дней и решили поехать в Атланту. Моя мать пригласила нас пожить с ней, пока мы не подыщем собственное жилье. К тому времени они с Коуком расстались и она жила с подругой Джули. Меня нисколько не шокировало признание матери в том, что она лесбиянка. Я догадывался, что женщины, часто зависавшие у нас в доме, были не просто ее знакомыми. К тому же, насколько я себя помню, мама всегда писала пьесы о гей-сообществах. Ее пьеса «Уоррен», посвященная Уоррену Джонстону, ее другу, умершему от СПИДа в 1984 году, стала одним из первых произведений в мире, затрагивающих эту болезнь.
Пэм устроилась на работу в генетическую научно-исследовательскую лабораторию Университета Эмори. Я стал продавать абонементы на посещение фитнес-залов «Бэлли». Мать с Джули выпивали почти столько же, сколько и я, поэтому мы часто засиживались по ночам на кухне, обсуждая театр, искусство и эпидемию СПИДа. Я был рад, что мама счастлива, влюблена и в восторге от того, что, пусть и временно, я снова живу с ней под одной крышей. Я отнесся к своей работе серьезно, и через какое-то время мы с Пэм смогли позволить себе собственное жилье. Но деньги для меня всегда были дурным знаком.
Я снова начал уходить в загулы, исчезая иногда на несколько дней, а затем возвращался и, преисполненный раскаяния, просил у Пэм прощения. Говорил, что это в самый последний раз и больше не повторится. «Всё, кончено», – заявлял я и в такие моменты искренне верил, что говорю правду. А потом во мне опять возникала пустота, требующая заполнения.
Однажды вечером, когда Пэм легла спать, я выскользнул из дома и пошел в бар, расположенный ниже по улице. Я знал, что бармен продает кокаин, и собирался выпить парочку бокалов пива, вынюхать дорожку, а потом вернуться домой. Однако вместо этого следующие двое суток я переходил из одного заведения в другое, не переставая пить и нюхать кокаин. Когда у меня закончились деньги, я, пошатываясь, добрел до нашего дома. Руки у меня тряслись, от меня плохо пахло, я жутко хотел есть и пребывал в раскаянии. Я обрадовался, когда увидел, что Пэм нет дома.
Мне всегда казалось, будто я свисаю на тонкой нити и все в моей жизни хрупко и нестабильно.
Я прошел на кухню, пошарил в ящиках, нашел пачку печенья «Ahoy!» и съел его, запивая молоком. Потом разорвал упаковку сухого завтрака с колечками и принялся пригоршней засовывать их в рот, рассыпая по столу и полу. Тут я услышал, как открывается входная дверь и в дом входят Пэм с моей матерью.
В панике я побежал в ванную. Мне не хотелось, чтобы мать увидела, в каком я состоянии. Она не знала, насколько я опустился. Я открыл воду, скинул одежду и вошел в душ, надеясь, что горячая вода остановит дрожь и успокоит бешено колотящееся сердце. Тогда я хотел только одного – чтобы этот кошмар как можно быстрее закончился.
– Чарли! – крикнула Пэм через закрытую дверь.
– С тобой все в порядке? – услышал я голос матери.
Ни о каком порядке не было и речи. Я ненавидел себя за то, что поступаю так с людьми, любящими меня, и за то, что мне опять придется врать Пэм. Впереди я не видел ни малейшего проблеска света.
Размахнувшись, я ударил по стеклянной стенке душа. Она рассыпалась на мелкие осколки, разлетевшиеся повсюду. С моего кулака потекла кровь. Я соскользнул вниз по стене, рыдая. Своим телом я закрыл сток, и вода разлилась по всему покрытому плиткой полу, окрашиваясь в красный цвет. Пэм с матерью ворвались внутрь. Пэм плакала, а мама прикрывала рукой рот; глаза ее были широко раскрыты от страха.
Каким-то образом им удалось вытащить меня из душа и уложить в кровать. Через несколько часов я проснулся; на руках, ногах и над правым глазом у меня были повязки. Я услышал, как Пэм с матерью тихо переговариваются на кухне. Среди нескольких слов, которые я различил, были «зависимость», «необходима помощь» и «опасно». Мне не хотелось этого слышать, поэтому я снова задремал.
Неделю-другую я держался, но потом снова съехал с рельсов. После трехдневного загула я приполз домой и увидел, как Пэм собирает вещи.
– Ты что задумала?
– Не могу больше так жить, Чарли.
– Извини. Прости меня. Клянусь, это в последний раз. Я завязал, обещаю.
– Я ухожу.
– Не надо, не уходи. Я исправлюсь. Но я не смогу исправиться один. Пожалуйста, останься.
Пэм посмотрела на меня и вздохнула:
– Ничего не изменится.
– Нет, изменится. Я изменюсь. Только останься со мной.
– Зачем? Чтобы смотреть, как ты себя губишь?
– Останься. Выходи за меня, – выпалил я. – Пожалуйста. Давай поженимся.
Мама с Джули объявили, что перед свадьбой все гости должны принести подарки. В приглашениях было написано, что это «барная презентация» и что подарки должны представлять собой самые лучшие алкогольные напитки. Идеально. Как раз то, что нужно, чтобы начать новую жизнь. Само бракосочетание прошло без особого размаха в городке Уивервилл в Северной Каролине, где жила Пэм. Это был единственный на моей памяти случай, когда собрались вместе мама с Коуком и папа с Молли. Мне нравилось смотреть на эту компанию, хотя мы никогда не были большой счастливой семьей в традиционном смысле. Чтобы успокоить нервы, я выпил немного пива, но понимал, что нужно сдерживаться и показать своим родным, близким и Пэм, что я готов жениться.
Вскоре после того, как мы вернулись из свадебного путешествия, я заехал в бар, выпил пару бокалов пива, потом пару рюмок текилы, а потом… вы догадываетесь сами. Я не помню, где был, с кем и каким образом добрался до дома. Когда через два дня я появился на пороге, за кухонным столом сидели ожидавшие меня Пэм с матерью.
– Мы очень беспокоимся о тебе, – сказала мать.
В одной руке у нее был бокал бурбона со льдом, а в другой – сигарета. Она сказала, что у нее был знакомый, который записался на собрание «АА» и что для него это стало настоящим чудом.
– Мы считаем, что тебе тоже стоит попробовать, – сказала Пэм.
Я тогда не догадывался, что «АА» – это «Анонимные алкоголики», но понял, что это каким-то образом поможет мне научиться умеренно употреблять спиртное, благодаря чему окружающие от меня отстанут. К тому же, как я рассудил, если я буду меньше пить, то стану и меньше употреблять кокаина.
Я ненавидел себя и не видел впереди ни малейшего проблеска света.
Собрание проходило в больничной столовой. Я сел на стул, а Пэм стояла позади, скрестив руки. Мать с Джули поджидали нас снаружи и курили. Один за другим собравшиеся выходили в центр помещения и рассказывали о себе. Мне было немного неловко за них – они всхлипывали, вспоминая совершенные в пьяном виде поступки. Один переехал на машине свою собаку, другой закатил сцену на родительском собрании. Истории о потерянной работе, утраченной любви, предательстве, катастрофах. Во всех этих историях меня смущало одно обстоятельство. Все эти люди говорили о своем пристрастии к алкоголю и наркотикам как о чем-то, что они пережили и оставили в прошлом. Это было явно не для меня.
Все, что мне требовалось, – это начать с нуля. Я убедил Пэм вернуться на полуостров Монтерей и устроился на работу продавцом «Тойот». За три недели я не продал ни одной машины и был готов уйти. Мой начальник Питер, итальянец по происхождению, громко кричал на меня, размахивая руками. Каждый день он отводил меня в сторону и объяснял, как убеждать потенциальных покупателей. «Не предлагай им тут же посмотреть машины подешевле, – говорил он. – Не отпускай их слишком быстро из выставочного зала. Оживи немного беседу».
В конце концов я продал машину, затем одну и еще одну. Я научился нравиться покупателям и внушать им доверие. Я снимал напряжение шуткой, а затем подводил их к новенькому блестящему автомобилю. Через несколько месяцев я стал одним из ведущих продавцов. Я даже выиграл главный приз «Тойоты» на Общенациональном конкурсе демонстрации, благодаря чему меня признали лучшим продавцом-демонстратором в Соединенных Штатах. Мне как победителю нужно было выбрать между новым грузовиком или его денежным эквивалентом. Я выбрал деньги.
В «АА» говорили о своем пристрастии как о чем-то, что было пережито и оставлено в прошлом. Это было явно не для меня.
Пэм предусмотрительно забрала у меня чек. Мы оба прекрасно понимали, что я сделаю с десятью тысячами. Мы отложили эту сумму на покупку собственного дома. Мне исполнилось двадцать шесть лет, и пора было ставить галочку в квадратике под названием «собственное жилье». Наркоманы уж точно так не делают. Знакомый маклер, двоюродный брат моего начальника, предлагал нам хорошие варианты, но мы не могли позволить себе ни один из этих домов. Потом он однажды позвонил нам и сказал, что подыскал замечательную недвижимость: бунгало в девятьсот квадратных футов. Правда, оно располагалось под высоковольтными линиями, но Джефф уверял, что через какое-то время мы и думать забудем о тихом жужжании.
Нам этот вариант не понравился, но, поскольку рынок жилья в Монтерее был уж слишком стабильным – «пуленепробиваемым», как все выражались, – мы решили, что это неплохое вложение. Продавец согласился на наше предложение, и нам оставалось только убедить банк выдать кредит. На следующий день мы заполнили и подали необходимые формуляры. Ипотечный брокер предупредил нас о том, что перспективы у нас, со скромным доходом, небольшим стажем на текущих работах и низким первоначальным взносом, далеко не радужные. Но, пожимая мне руку, он наклонился и сказал слова, которые я часто слышал от ипотечных брокеров последующие двадцать лет:
– Впрочем, волноваться не стоит. Я подготовлю заявку как следует. Вам точно выдадут кредит.
Через несколько недель после подачи документов и проверки сведений со стороны банка наша заявка была одобрена, и я официально стал домовладельцем с большими долгами. Я почувствовал себя обязанным зарабатывать как можно больше и какое-то время продавал по тридцать и более машин в месяц. За каждую подтвержденную сделку я получал определенный процент, или бонус. Эти деньги я откладывал, надеясь когда-нибудь сделать сюрприз Пэм. Но эта заначка тяготила меня, и наконец я решился запустить в нее руку. Ведь я так усердно работал в последнее время. Неужели я не заслужил право немного выпустить пар?
У меня вошло в привычку заходить в бар «пропустить пару бокалов пива» по окончании почти каждого дня. Два бокала превращались в шесть или десять, а когда я хмелел, в моей голове просыпался голос, требующий «чего-нибудь побольше», то есть кокаина, и от этого голоса невозможно было отвлечься. Я с ним соглашался, гулял всю ночь, затем опаздывал на работу, приходя на нее все еще навеселе. Мне с трудом удавалось не терять благосклонности Пэм и своего начальника. Каждый раз, когда они начинали меня распекать, я обещал, что это было в самый последний раз. И, что самое главное, я сам в это верил. Я продолжал верить даже на следующий вечер, поднося к губам рюмку с текилой и ощущая, как с меня спадает невидимый груз.
Выходные в автомобильном салоне всегда были хлопотливым временем. Однажды в субботу я явился на работу очень поздно и пропустил еженедельное совещание. Начальник вызвал меня в свой кабинет.
– Энгл, что с тобой такое? Ты выглядишь как птичье дерьмо на камне. И пахнешь так же. Ты что, ночью выпил весь алкоголь в городе?
Я выслушивал упреки молча. Я верил, что он не уволит своего лучшего продавца и что, если я просто приму наказание, все обойдется.
– Надо бы отослать тебя домой проспаться, но ты так легко не отделаешься. Останешься тут на весь день – во дворе. На обед тоже не пойдешь. С посетителями не разговаривай. Ты хороший продавец, и мне не хочется тебя терять, но это твой последний шанс. А теперь убирайся из моего кабинета.
Несмотря на пристрастие к алкоголю и кокаину, мне каким-то образом удавалось несколько раз в неделю посещать местный беговой клуб. Во мне оставалось достаточно самоуважения, чтобы заботиться о том, как я выгляжу, а бег был самым эффективным способом держать тело в форме. Вместе со мной в группе бегал знакомый мануальный терапевт Джей. Он участвовал в нескольких марафонах и подговаривал попробовать и меня. Он знал, что я алкоголик и наркоман. Он считал, что мне нужно для мотивации и освобождения от зависимости поставить перед собой какую-то цель.
За неделю до марафона Биг-Сур я решился принять в нем участие. До этого я бегал дальше, чем на 16 километров, лишь пару раз в жизни, но подумал, что это не так уж трудно. Нужно просто не останавливаться и продолжать переставлять ноги. Пэм не верила в то, что у меня получится, но, казалось, была довольна тем, что в свою «тренировочную» неделю я перестал пить. Джей посоветовал мне не бегать за день до марафона. Я прислушался к его совету, но, поскольку делать мне было нечего, я просто сидел и волновался. В результате через несколько часов я оказался в баре на Каннери-роу и вместе со своим другом Майком вдыхал носом белые дорожки.
– Завтра я бегу марафон, – сказал я, смахивая порошок с носа.
– Ну ты заливаешь.
– Правда-правда. Мне нужно быть в пять тридцать в Кармеле, чтобы сесть в автобус, который доедет до старта.
Майк посмотрел на часы и округлил глаза.
Я посмотрел на свои часы:
– Вот гадость.
Было уже два часа ночи.
Я поспешил домой, принял душ, дважды почистил зубы и побрызгал шею и подмышки одеколоном. Проглотив несколько таблеток аспирина и запив их водой, я побежал в Кармел, чтобы успеть на автобус. 42 километра тряски по холмистой извилистой дороге едва не убили меня. Желудок выворачивался наизнанку, левая лодыжка покраснела и пульсировала – должно быть, я растянул ее ночью, – и мне ужасно хотелось в туалет. Что еще хуже, сидевший рядом со мной парень оказался слишком общительным и все время пытался поддерживать беседу. Я с трудом сдерживался, чтобы меня не стошнило прямо на него. Когда я наконец вывалился из автобуса, одетый только в майку и шорты, то понял, что такая форма не слишком подходит для утренней прохлады: было немногим выше нуля. Итак, меня тошнило, я был одурманен, испуган и замерзал.
Для освобождения от зависимости нужно было поставить перед собой какую-то цель, и я принял участие в марафоне Биг-Сур.
С годами я освоил мастерство «стратегической рвоты» и решил, что как раз подходящий момент его применить. Зайдя в кусты, я постарался очистить желудок. Мне стало лучше, и я смог запихнуть в себя банан и энергетический напиток за столом с закусками. Потом, пока из динамиков разносился государственный гимн, я немного походил вокруг и подошел к обслуживающему персоналу. Проглатывая вторую порцию напитка, я услышал выстрел пистолета и инстинктивно пригнулся. Но никто в меня не стрелял. Это, скорее всего, начался забег. А я даже и рядом не стоял с линией старта.
Я побежал по дороге и постепенно нагнал семенящую толпу из трех тысяч участников. Когда толпа немного рассосалась, я ускорил темп. Когда мы пробегали через рощу красных деревьев, сквозь туман проглянуло солнце, осветив пологие зеленые холмы впереди. Я ощущал запах алкоголя на своей коже и думал, что его чуют все вокруг. На пятнадцатом километре я пересек длинный мост, после чего начался подъем к вершине Харрикейн-пойнт длиной в три километра. Джей предупреждал меня об этом подъеме. Сильный ветер дул мне прямо в лицо. Желудок сжался, словно плотный кулак. Я добрался до вершины и пробежал по еще одному мосту. У отметки половины дистанции я остановился, чтобы проблеваться еще раз. Какой-то мужчина спросил, все ли у меня в порядке.
– Нет. Похмелье. Пивка не найдется?
Он рассмеялся.
– Хайлендс-Инн. На двадцать третьей миле! – крикнул он, отходя в сторону. – Там всегда шумно.
Он подумал, что я пошутил, и я, пожалуй, тоже так считал, но на 37-м километре уже не мог думать ни о чем, кроме холодного пива. Я вертел головой в поисках Хайлендс-Инн. Наконец за очередным поворотом заметил с десяток человек, сидевших на садовых стульях рядом с холодильниками.
– Еще четыре с половиной километра! – крикнул один из них. – Уже можно начинать отмечать.
Некоторые бегуны приветствовали их одобрительными возгласами и махали руками; другие просто бежали, не замечая и глядя только вперед.
Я остановился.
– Пивка не найдется?
Кто-то передал мне банку. Я запрокинул голову и осушил ее. Собравшиеся заулюлюкали. Я слегка поклонился в знак признательности, взял еще одну банку, выпил и отрыгнул. Все «дали мне пять». Потом я побежал дальше и следующие полтора километра чувствовал себя восхитительно – гораздо лучше, чем все утро. Природа вокруг была прекрасной: скалистые мысы, кипарисы с извилистыми стволами, длинные пляжи с темным песком. И чистая синева Тихого океана до самого горизонта, где она растворялась в полосах бледно-хлопкового тумана.
Потом дорога повернула от побережья к заправке, где играли музыканты. Собравшиеся зрители кричали и размахивали флажками и плакатами. Дети на обочине улыбались и держали подносы с нарезанной клубникой для бегунов. От запаха свежих ягод мне вдруг поплохело. Ноги мои подкосились, я ринулся на обочину, согнулся вдвое, и меня еще раз вырвало. Потом я выпрямился и на полусогнутых двинулся вперед, вытирая подбородок. Дети таращились на меня с открытыми ртами. «Фу», – протянул кто-то из них.
Я превратился в полную развалину. Но решил во что бы то ни стало закончить этот чертов марафон. Сначала я просто шел, потом заставил себя бежать. Ступни мои горели, квадрицепсы ныли. Я увидел знак с надписью «40 километров». Рядом, на поле, за оградой с колючей проволокой, паслись лошади, далее росли оранжевые маки, склонявшиеся почти горизонтально под порывами ветра. Я поднялся по крутому склону холма и пробежал по мосту через реку Кармел. Затем показался долгожданный финиш. Я заставлял себя держаться ровно, поднимать колени, взмахивать руками: «Держись, Энгл, покажи им всем. Покажи, что ты спортсмен, а не какой-то мудак».
Я пересек финишную линию с результатом чуть меньше трех часов тридцати минут. Помощник надел мне на шею керамическую медаль пробежавшего марафон. Все вокруг меня радовались, пожимали руки, обнимали знакомых. Кто-то плакал. А что же чувствовал я? Некоторое удовлетворение – да, это было. У меня получилось. Я доказал Пэм, знакомым и себе самому, что могу чего-то добиться. И конечно, облегчение – облегчение от того, что все закончилось и мне не придется бежать дальше. Но была еще тень, омрачавшая все остальные ощущения: угнетающее отчаяние. Я только что пробежал 42 километра. Гребаный марафон. Нужно же быть на седьмом небе от счастья. Где моя радость? Едва вернувшись домой, я набрал телефон знакомого торговца наркотиками.
Я превратился в полную развалину. Но решил во что бы то ни стало закончить этот чертов марафон.
Через несколько месяцев после нашего с Пэм переезда в новый дом к нам приехал ее отец Хорас, мой тесть. Уроженец Северной Каролины, он был простым, добродушным и общительным человеком. Мне нравились его грубоватые шуточки. Раньше он достаточно много выпивал, но бросил после того, как ему сделали коронарное шунтирование. Я решил не пить и не употреблять наркотики всю неделю, пока он будет у нас гостить.
В последний вечер Хорас решил угостить нас ужином в ресторане отеля «Плаза» в Монтерее. Оттуда открывался потрясающий вид на залив. В тот день я продал две машины и получил 200 долларов бонусами. Я собирался уже на встречу с Пэм и Хорасом в ресторане, как один из продавцов, который тоже употреблял наркотики, подошел ко мне и сказал, что у него «кое-что есть». Мне показалось, что такой неплохой день стоило бы и отметить, но меня ждали жена с тестем… В общем, я решил купить немного кокаина, пока есть возможность, но придержать его на потом, когда Хорас уедет.
Через пять минут, по пути в ресторан, я свернул на обочину и вынюхал две небольшие дорожки. Потом еще две на парковке. К тому времени, когда я заходил в ресторан, у меня были расширенные глаза и неестественные движения. Пэм, скорее всего, догадалась, что я под кайфом, но решила промолчать.
Кокаин вовсе не способствует аппетиту, но я заставлял себя есть. Я улыбался Хорасу, хвалил изысканные блюда, аккуратно вытирал губы салфеткой и соглашался с Пэм по поводу того, что вид отсюда действительно восхитительный. При этом мне действовали на нервы резкий лязг бокалов, мерцание пламени свечей в плошках, бормотание и смех других посетителей. Мне хотелось крикнуть: «Вы все ломаете мне кайф!»
Я только что пробежал марафон. Где моя радость? Едва вернувшись домой, я набрал телефон знакомого торговца наркотиками.
– Прошу прощения, я на минутку в мужскую комнату, – сказал я, когда уже больше не мог все это терпеть.
Я направился в туалет, а потом повернул к бару, где заказал двойную порцию текилы. В кабинке туалета я быстро нюхнул. Теперь я мог досидеть до конца ужина, даже если Пэм с Хорасом закажут десерт.
Когда мы вернулись домой, я устроил целое представление, зевая и потягиваясь, и сказал, что лягу спать пораньше. Потом я лежал, уставившись в потолок и ожидая, когда в кровать ляжет Пэм. После вина ей на самом деле захотелось спать. Услышав ее ритмичное дыхание, я выбрался через заднюю дверь и пошел в боулинг, расположенный примерно в миле от нашего дома. Там находился ближайший бар. Я знал, что только усугубляю и без того плохую ситуацию, но ничего не мог с собой поделать. У алкоголиков и наркоманов всегда так – они одновременно и звезды, и зрители в своем дерьмовом фильме.
Домой я вернулся чуть раньше пяти утра, радуясь тому, что никто не заметит моего отсутствия. Но подойдя поближе, увидел, что за кухонным столом сидят Пэм с Хорасом. Я развернулся и прошел внутрь через гараж. Возле стиральной машины лежала куча моей грязной одежды для бега. Эврика! Я стянул джинсы с рубашкой и надел шорты с футболкой. Потом подошел к раковине и плеснул воду на голову и футболку. Несколько минут я побегал на месте, чтобы достаточно вспотеть, затем вышел наружу и трусцой пробежал на кухню через задний двор.
– Доброе утро! – крикнул я с фальшивым воодушевлением, на какое только был способен, хватая бумажное полотенце, чтобы вытереть лицо, и тяжело дыша.
Потом я увидел, что они как-то уж слишком внимательно смотрят на меня.
– Мы сидим здесь с трех утра и ждем, когда ты вернешься, – сказала Пэм холодно. – Я рассказала папе все.
В январе 1991 года я согласился отправиться в центр реабилитации «Бикон хауз», размещавшийся в большом викторианском особняке посреди ландшафтного парка недалеко от нашего дома. Я сделал это, чтобы угодить Пэм и родным, и отчасти оттого, что сам осознавал: немного умеренности мне не помешает. Всю ночь накануне я гулял. Поднимаясь по ступеням, чтобы доложить о первом дне трезвости из двадцати восьми, я увидел свой чемодан. Пэм уехала, оставив его на тротуаре.
У алкоголиков и наркоманов всегда так – они одновременно и звезды, и зрители в своем дерьмовом фильме.
После того как я заполнил необходимые бумаги, меня отправили на обследование в клинику, располагавшуюся в отдельном корпусе. Я зашел в корпус и сел в комнате ожидания рядом с совершенно обычными с виду людьми: матерями с детьми, пожилыми парами, беременной женщиной. Мне казалось, что у меня над головой горит вывеска «НАРКОМАН». Я беспокойно ерзал на стуле, щелкал пальцами, брал в руки старый журнал Американской ассоциации пенсионеров и клал его обратно. Наконец меня вызвали, и я прошел в кабинет.
Молодая медсестра была достаточно любезна, выполняя необходимые проверки и задавая мне вопросы. Я с облегчением подумал, что обойдется без нотаций. Когда осмотр закончился, я поблагодарил ее и направился к двери.
Она схватила меня за руку, побуждая повернуться.
– Знаете, а вы могли бы на самом деле бросить, если бы как следует захотели. Вы просто слабохарактерны, и вам недостает решимости.
Эти слова я и сам повторял себе тысячи раз. Как будто она расслышала их через стетоскоп, пока слушала мое сердце. Раньше я только подозревал, что я какой-то неполноценный; теперь получил подтверждение со стороны медицинского работника. Я пулей вылетел из кабинета и клиники, сгорая от стыда.
Мне сказали, что нужно сразу вернуться в «Бикон хауз», но меня манил пляж, расположенный всего в нескольких кварталах, а на пляже находился бар без окон под названием «Сеговия», где я провел немало часов. Прогулка вдоль океана, бокал пива – мне так это было нужно.
Но я понимал, что совершаю грандиозную ошибку. Пэм и начальник будут вне себя от ярости. Они четко дали понять, что если я не стану соблюдать правила центра и не пройду двадцативосьмидневный курс, то обратно они меня не примут. Поэтому не оставалось ничего другого, как проходить этот курс, несмотря на то что даже медсестра поставила на мне крест. Я побрел к «Бикон хауз».
Теперь мне предстояла детоксикация. Я привык завязывать полностью на какое-то время – и делал так много раз. Я знал, чего ожидать: дрожь, беспокойство, возбуждение, пот, затуманенность сознания, – и даже думал об этом с удовлетворением. Я заслужил такое. Выходные лежал в кровати, расхаживал по комнате или листал оставленную на столе Большую книгу Анонимных алкоголиков. Выходил я только на завтрак, обед и ужин; на еду набрасывался со странным пылом, набивая себя под завязку тушеными овощами, рулетами и печеньями, как будто они могли заглушить боль.
В понедельник у меня была первая консультация. Раньше я никогда не разговаривал с психотерапевтом и боялся предстоящей беседы. Я зашел в его кабинет – комнату с высоким потолком и деревянными панелями. Через большие окна открывался вид на освещенную солнцем зеленую лужайку с лантанами и соснами. Моим консультантом оказался мужчина лет тридцати с чем-то, гладковыбритый, в очках и в застегнутой на все пуговицы рубашке. Он представился как Джон, и я пожал ему руку. В одном ухе у него была сережка, бурый камень в золотой оправе, очень походивший на глаз. Я сел на кушетку напротив него, налил себе воды из графина и выпил одним махом.
Мне казалось, что у меня над головой горит вывеска «НАРКОМАН».
– Итак, немного обо мне, – начал он. – Я не пью уже более пяти лет. Выпивать и употреблять наркотики я начал еще в детстве. В колледже я уже не мог сдерживаться. Вождение в нетрезвом виде, торговля, все такое.
Я удивился тому, что он это рассказывает. Думал, говорить буду я. Затем немного расслабился и сказал:
– Звучит похоже.
Мы поговорили немного о том, откуда я родом, чем занимаюсь и как давно употребляю.
– Как вы сами считаете, у вас есть зависимость? – спросил Джон.
– Точно не могу сказать. Я знаю только, что, когда начинаю, уже не могу остановиться.
– Вы хотите быть трезвым?
– Мне кажется, да.
– Почему?
– Потому что я понимаю, что мне нужно измениться, чтобы спасти свой брак и не потерять работу.
– Это хорошо, но сами-то вы хотите быть трезвым? Ради себя самого? Помимо брака и работы.
– Мне нравится выпивать, как и нравятся ощущения от кокаина. Но в последнее время мне нужно все больше и больше алкоголя и наркотиков, чтобы добиться желаемого состояния. Меня это беспокоит. Мне требуется больше, чтобы отвлечься.
– Отвлечься от чего?
– Не могу сказать, – я нервно засмеялся.
Он ждал, пока я продолжу.
– Люди постоянно говорят мне, какая у меня замечательная жизнь. У меня любящая жена и работа, которую я хорошо выполняю. Но я не ощущаю себя счастливым. Вообще ничего не ощущаю. Как будто я пытаюсь быть тем человеком, каким меня представляют другие. Словно ставлю галочки напротив их требований.
– И каким вы должны быть, по мнению других?
– Кем-то, кто лучше меня.
– Кто так думает?
– Все. Отец. Жена. Я.
– А что-то делает вас счастливым? – спросил Джон.
– Я не знаю, что такое быть счастливым.
– Вы ощущаете себя счастливым, когда продаете больше машин, чем другие продавцы?
– Не особенно. Просто чувствую облегчение.
– Облегчение от чего?
– От того, что смогу продолжить делать вид. Оттягивать день, когда люди узнают правду обо мне.
– И что же это за правда?
– То, что я смотрю на людей, которые плачут, смеются или радуются, и думаю: «Почему я ничего этого не испытываю?» У меня нет чувств. Я только притворяюсь, что они есть. Я смотрю на людей и пытаюсь понять, как выглядеть, чтобы казалось, будто я что-то ощущаю.
Джо улыбнулся.
– Совсем дерьмовая ситуация, правда? – спросил я.
– Ну, не совсем. Примерно так же думает любой алкоголик или наркоман.
– Неужели?
– Да. Поэтому мы пытаемся пробудить в себе чувства с помощью алкоголя или наркотиков.
Я испытал облегчение и благодарность.
– Уж я-то точно.
– Ну а в какие моменты вы испытываете нечто вроде настоящих чувств?
Я подумал с минуту.
– Я бы сказал, что когда бегаю.
– Расскажите мне об этом: что вы ощущаете, когда бегаете.
– Ну, как будто я вычищаю себе мозг и кишки. Все становится на свои места. Перестают перескакивать с одного на другое мысли. Я могу сосредотачиваться. Просто перестать думать обо всякой ерунде.
– Похоже, это неплохо работает.
– Ну да.
– Так вы счастливы, когда бегаете?
– Счастлив ли? Не знаю. Наверное, да. Я ощущаю в себе силы. И способность контролировать себя.
– Вам это нравится? Быть сильным? Контролировать себя?
– Да. То есть я почти никогда в жизни не ощущал себя таким. Обычно я ощущаю себя слабым, бесхребетным, как говорится. Если бы я был сильным, я бы сразу со всем покончил.
– Дело вовсе не в каком-то недостатке вашего характера, – сказал Джон.
– А я думаю, что как раз в этом.
– Вовсе нет. И вы должны это понимать. Зависимость – это болезнь. Это не ваша вина, но теперь, когда вы это знаете, вы сами должны решить, что делать.
Я посмотрел ему в глаза. Никто еще никогда не говорил мне такого. Что не только я во всем виноват.
У меня нет чувств. Я только притворяюсь, что они есть.
В последующие четыре недели, посещая групповые и одиночные консультации, я понял, что нечто, таящееся в глубине меня и требующее алкоголя и наркотиков, – не моих рук дело. Нет никаких логических причин, по которым я разрушаю себя. Внутри меня существует какая-то секретная кодовая комбинация, и когда цифры со щелчком совпадают, желание одерживает верх. Наука не может это объяснить, любовь не может победить, и не останавливает даже перспектива неминуемой гибели. Я зависим и останусь зависимым, как сказал консультант. Но – и это самое главное – мне не обязательно жить как зависимому.
В последнее воскресенье мне разрешили выйти из центра, чтобы со знакомым пробежать Скай-Клайм – забег длиной 12 километров до пика Олласон в прекрасном парке у Салинаса. За время терапии я бегал только один раз и ощущал себя пополневшим и не в форме. Когда раздался выстрел, я устремился вперед и почти два километра держался в голове бегущих. Все шло великолепно, пока не начался подъем на холм, и тогда я понял, что дело плохо. Я испробовал все трюки: смотрел далеко вперед, а не под ноги, сокращал шаг, поднимал выше руки, – но все было бесполезно. В моих квадрицепсах накапливалась молочная кислота, и я отчаянно глотал воздух. Я ничего не мог поделать и замедлял темп, а мимо пробегал один участник за другим. Наконец мне пришлось перейти на шаг.
Я зависим и останусь зависимым. Но – и это самое главное – мне не обязательно жить как зависимому.
Но вместо того чтобы ощущать себя униженным и проигравшим – особенно когда мимо просеменила годившаяся мне в бабушки женщина, крикнувшая: «Держись! У тебя получится!» – я испытал новые, неведомые мне чувства. Я ощутил себя чистым. Мой организм был свободен от наркотиков и алкоголя. Ничто не заглушало боль, не смазывало попытки. На вершине холма дорога выровнялась, и я снова побежал. Я пересек финиш одним из последних, а потом стоял под ветерком и разглядывал уходящие к заливу Монтерей желтые и серо-зеленые холмы. Зима выдалась сухой; до первых синих люпинов оставалось еще несколько недель. Но тогда эта местность показалась мне необычайно прекрасной: голая и пустая, но готовая вот-вот расцвести.
