Глава 14

Выйдя из ворот тюрьмы, я увидел отца. Он обнял меня и вручил тройной моккачино со взбитыми сливками из «Starbucks». Я даже не понял, чему больше обрадовался. Мне выделили пять часов на поездку до реабилитационного центра в Гринсборо – обычно такое расстояние занимает четыре часа. Мне хотелось где-нибудь остановиться поесть, но только после того, как мы пересечем границу Северной Каролины. Поскольку вся моя одежда хранилась у Чипа, я попросил друга упаковать ее в мешок и передать отцу. В машине я переоделся, с наслаждением натягивая на себя шорты и футболку.

Выяснилось, что съемочная группа «Рок-Центр» действительно приезжала к тюрьме и ожидала, когда я выйду, но администрация прогнала ее. Один из членов группы позвонил отцу на мобильный телефон и предложил, чтобы я дал интервью где-нибудь на стоянке. Официально я находился «временно за пределами тюрьмы», и мне не разрешалось контактировать со средствами массовой информации. Я даже подписал особый документ по этому поводу. Хотя в Бекли я иногда и нарушал правила, но сейчас предпочитал не рисковать и ответил отказом. Пусть берут интервью сколько душе влезет после того, как я отбуду свой срок в реабилитационном центре.

По дороге отец говорил о том, что хочет подать последнюю апелляцию.

– Нет, – сказал я. – Хватит адвокатов. И хватит тебе тратить свои деньги. К тому же суд все равно никогда не встанет на нашу сторону. Сейчас нам лучше всего просто рассказать свою историю, и пусть решает общественное мнение. Может, меня даже удостоят президентского помилования.

Отец рассмеялся, но было заметно, что он разочарован тем, что я не хочу больше сражаться.

Реабилитационный центр оказался невзрачным двухэтажным зданием из красного кирпича, мимо которого я проезжал десятки раз, не зная, что это такое. Взяв небольшую сумку и рюкзак с вещами, я вошел в приемную. За стеклянной перегородкой сидел чернокожий мужчина с длинными, стянутыми в аккуратный хвост волосами, поприветствовавший меня дежурной улыбкой. Он назвался Майклом.

Я попросился выйти, чтобы попрощаться с отцом, но Майкл сказал, что раз уж я вошел, то выходить мне нельзя. Он показал на небольшую комнату с телевизором. Там мы с отцом посидели несколько минут. Я еще раз поблагодарил его за то, что меня подвез, и за все, что для меня сделал.

Отец сказал, что любит меня, и я тоже сказал, что люблю его. Обняв меня на прощание, он вышел. Я подумал, что пусть мне и пришлось пережить большие неприятности, но если они помогли нам сблизиться, то были не зря. Удастся ли нам поддерживать такие тесные отношения? Я понимал, что он никогда и ни за что не смирится с чудовищной несправедливостью. Он, как ветеран и настоящий патриот Америки, чувствовал себя обманутым. Я надеялся, что когда-нибудь он преодолеет это чувство.

Потом я прошел за Майклом в помещение, где меня тщательно обыскали и где пришлось подписать еще кучу документов, не читая. Вошла женщина и объяснила мне правила: не курить, есть только в столовой и никаких сотовых телефонов во всем здании. Реабилитационный центр не был на балансе федеральной системы, а управлялся по контракту. Его руководителям, довольно приятным людям, ни к чему было доставлять дополнительные трудности своим подопечным. Чего не скажешь о самих подопечных, среди которых были самого разного рода преступники, от убийц до насильников. Послетюремная пенитенциарная система устроена таким образом, что в одном и том же реабилитационном центре оказываются бывшие заключенные тюрем разного режима. Настоящий плавильный котел.

Мне сказали, что через двадцать четыре часа я смогу выходить из центра в расположенные на другой стороне улицы спортзал и общественную библиотеку, где разрешается пользоваться компьютерами и брать книги. Но, что более важно, я смогу ходить на собрания «Анонимных алкоголиков» в клубе «Саммит», который посещал несколько лет. Он находился чуть дальше по улице. Вечер я провел за тем, что распаковывал свои немногочисленные пожитки и читал. Я поговорил немного с другими обитателями, но не собирался заводить новые знакомства среди бывших преступников. Я надеялся, что пробуду здесь недолго. Поскольку мне уже предложили работу и жилье, меня могли быстро перевести под домашний арест.

Беспокойную ночь я провел в большом помещении, похожем на спальню в школе-интернате, среди двадцати других мужчин. Некоторые из них разговаривали по мобильным телефонам, другие храпели. Отчаявшись заснуть, я спустился вниз и подождал, пока не начнется завтрак. Здесь не нужно было запасаться целлофановыми пакетами и обмениваться с другими, потому что еда была вкусной и ее было много. Я ел блины, яйца, овсянку, кексы и фрукты. Обслуживающая нас женщина проработала здесь много лет и гордилась тем, что кормит голодных мужчин хорошими южными блюдами.

После завтрака я отметился и пошел в клуб «Саммит», возбужденный от волнения, словно ребенок в парке развлечений. Первое утреннее собрание начиналось в восемь часов. Внутри я увидел несколько знакомых мне человек. Некоторые со мной поздоровались. Если кто-то и знал, что я побывал в тюрьме, это никак не было показано. Когда началось собрание, я закрыл глаза и стал слушать. Впервые после Бекли я слышал, как кто-то вслух произносит молитву о душевном покое. После выступающие говорили о благодарности и о том, что они принимают жизнь такой, какая она есть. Мне только это и было нужно. Я чувствовал, как с моих плеч спадает тяжесть последних восемнадцати месяцев.

В субботу меня посещали знакомые и друзья. Я принимал их с благодарностью, ведь был обязан им столь многим. Они кормили моих детей, возили их по делам и помогали сотней других разных способов. Позже в тот же день ко мне приехали Пэм и Кевин. Кевин держался непринужденно и уверенно. Я удивлялся тому, насколько он повзрослел. Я наслаждался моментом, разговаривал с ними о пустяках и смеялся. Они мне сказали, что Бретт до сих пор находится в Батон-Руж и что ему остается месяц. По словам Пэм, с ним все было хорошо, и она дала мне номер, чтобы я мог ему позвонить.

Тем же вечером, после нескольких неудачных попыток, я все-таки дозвонился до Бретта. Это был явно чей-то домашний телефон, и я едва слышал его голос из-за шума.

Он что-то крикнул, и шум затих.

– Извини. Некоторые парни завтра выходят, и поэтому тут такая суматоха.

– Все нормально, дружище. Хотелось просто поговорить с тобой пять минут.

– Здорово. Мне тоже хотелось.

– Выходит, мы оба теперь в исправительных центрах.

– И какими мы будем, когда нас исправят? – рассмеялся Бретт.

– Ну, надеюсь, лучше, чем прежде.

– Я думаю, это зависит от нас самих, – серьезным тоном сказал он.

– Алло, алло! Кто это? Что вы сделали с моим сыном?

Даже положив трубки, мы оба смеялись.

Я разговаривал с Бреттом раз в несколько дней. Его голос всегда звучал бодро. С каждым днем он становился увереннее в себе. Он все расхваливал одного своего наставника и говорил, что сам хочет заниматься с теми, кто борется с зависимостью. Судя по всему, реабилитация полностью захватила Бретта. Я уже привык думать о нем как о зависимом, как будто это единственное, кем он мог быть. Долгие месяцы у меня было одно лишь желание – чтобы он оставался жив. Теперь же с каждым разговором я вспоминал, что это еще и веселый, добрый парень, умеющий сочувствовать, увлекающийся спортом. Я всегда гордился им и был рад, что в моем сознании возрождается прежний его образ.

Позже на той же неделе я приступил к работе в «Endurance Magazine». Офис журнала находился в Дареме, примерно в часе езды от реабилитационного центра. Мы со Стивом Лэки дружили много лет, и он несколько раз посещал меня в Бекли. Сказать по правде, не так уж я ему и требовался в журнале, но он предложил мне работу, чтобы у меня была возможность уходить из реабилитационного центра. Пару дней мы говорили о том, какие статьи я могу написать и какие истории рассказать. Мне нравилось каждое утро ездить на работу и каждый вечер посещать собрания «Анонимных алкоголиков».

Через две недели после освобождения из Бекли на меня надели браслет наблюдения и позволили провести последние шесть недель в доме Чипа. У Чипа было подключено столько кабельных каналов, что я мог бы целый год просидеть в его гостиной, наверстывая пропущенные сериалы. Особенно мне нравился «Декстер» – про добродушного серийного убийцу. В Бекли не было канала «Showtime».

Чип задумал встретить 4 июля с размахом, с почти профессиональными фейерверками. В гости пришли десятки его друзей и знакомых. Мне нравилось, что вокруг так много народа и я могу расслабиться. Единственный неловкий момент наступил, когда пришло время пиротехники. Неподалеку от дома Чипа находился тупик, в котором он всегда запускал фейерверки. Я пошел по дороге вместе с остальными, но понял, что так могу выйти за отведенные мне браслетом пределы.

Я сказал, что мне нужно кое за чем вернуться в дом и что я догоню их потом. Когда все ушли, я вышел на крыльцо и наблюдал за фейерверками оттуда. Такое одиночество мне понравилось – я прислушивался к грохоту и веселым крикам издалека. В предыдущее 4 июля лучшее, что я получил, – это крохотный стаканчик немолочного шоколадного мороженого с деревянной ложечкой. «Ну что ж, и так неплохо», – подумал я.

В последующие за освобождением из Бекли недели я старался сосредотачиваться на повседневных и самых необходимых делах, касавшихся моей семьи и друзей. Я запрещал себе думать о том, чего лишился, но это было все равно что приказать своим легким не дышать. Когда меня одолевали дурные мысли, я отгонял их или менял их направление. Будущее мое было неопределенным, но я верил в то, что если продолжу поступать правильно, то все будет хорошо. Вопреки своей натуре я заставлял себя проявлять терпение и позволял событиям идти своим чередом.

Я попросил разрешения выехать в Вирджинию, чтобы посетить мать. Мне его дали, но не позволили остаться на ночь, так что всю поездку – шесть часов в один конец – я должен был совершить за сутки. Я приехал в Кейп-Чарльз рано утром. Несколько месяцев с матерью жила ее сестра Лора, пока ее дом ремонтировался, и я был ей за это благодарен. Мама встретила меня объятьями и поцелуями. Казалось, она удивилась моему появлению, хотя я несколько раз говорил ей, что приеду. Лора сказала, что она не помнит, как я был в тюрьме, так что лучше и не поднимать эту тему. Может, в конце концов, у болезни Альцгеймера есть и свои преимущества.

21 июля Бретт покинул Батон-Руж и приехал к Чипу повидаться со мной. Когда он подошел к дому, я едва узнал его. Тощий, потрепанного вида юнец, который приезжал ко мне в Бекли, превратился в молодого человека с ясным взглядом, энергичного и уверенного в себе. Меня поразило, насколько он преобразился, и мы решили отпраздновать 23 июля двадцать лет моей трезвости вместе, посетив собрание «Анонимных алкоголиков».

В середине августа ко мне еще раз обратились с просьбой дать интервью «Рок-Центру». Следуя правилам, я предложил им связаться с Бюро тюрем и получить официальное разрешение. Как только канал NBC обратился в Бюро, меня вызвали в реабилитационный центр, подвергли допросу и поместили под наблюдение. Как я усвоил за последние полтора года, тюремная администрация ненавидит журналистов и делает все возможное, чтобы им помешать. 20 августа я наконец подписал документы на освобождение и в последний раз вышел из центра навстречу своим мальчикам. Отныне больше никаких браслетов, никаких запретов на поездки. Правда, у меня оставались 5 лет условного срока и долг в 262 000 долларов перед банком в качестве возмещения убытков, но об этом я мог побеспокоиться позже. Сейчас же со мной были сыновья, а этого более чем достаточно.

Мы поехали завтракать в «Tex amp; Shirley’s», мое любимое место со шведским столом, где подавали блины. Мы говорили на разные темы, от тюрьмы до девчонок и трезвости. Я сказал, что было бы неплохо отправиться куда-нибудь вместе, например, на пляж. Кевин напомнил, что через несколько дней начинаются занятия – для него это был последний год обучения, но, пожалуй, он сможет выбраться на День труда. Пока мы сидели, смеясь и поедая блины, я удивлялся тому, насколько естественно такое времяпрепровождение. Все вокруг казалось совершенно правильным и обычным.

После завтрака я поехал обратно к Чипу и вдруг понял, что мне не нужно ни перед кем отчитываться. Все время было в моем полном распоряжении, а это значило, что настала пора бегать.

Вот уже почти два года я не выходил на пробежку на природе. Завязывая шнурки на кроссовках, я немного нервничал. Направляясь трусцой к дорожке, проходившей через район Гринсборо, я ощущал некоторое беспокойство. Спустя километр я увидел то, к чему стремился, – узкую тропу длиной в 15 километров, окружавшую озеро Брандт. Дыхание мое успокоилось, инстинкты взяли верх. Я побежал, уклоняясь от низко свисающих ветвей, огибая повороты, перепрыгивая через камни и лужи. Я сосредотачивался на всем и ни на чем конкретно.

Пошел дождь. Я накинул на голову капюшон и подтянул завязки, отчего усилились звуки дыхания. Намокшая дорожка стала скользкой, и мне пришлось сосредотачиваться на каждом шаге. Я чувствовал, как вода проникает между пальцев и хлюпает внутри кроссовок. Немного задыхаясь, я поднялся по длинному склону холма и повернул. Тропа выровнялась, и дыхание успокоилось. Продолжая бег, я чувствовал запах влажных листьев и красной глины Северной Каролины. Из-за туч проступило солнце. Его лучи проходили сквозь кроны деревьев, словно светящиеся столбы. Я бежал через эти полосы света. Так выглядело настоящее счастье.

Тем же вечером мне позвонил знакомый по имени Майк Прстоевич. Он поинтересовался, не смогу ли я приехать в сентябре в Северную Калифорнию, чтобы выступить на мероприятии под названием «DO Лекции», которое будет проходить несколько дней. Он сказал, что все расходы будут оплачены и что мне нужно просто приехать и рассказать какую-нибудь увлекательную историю. Я согласился.

Через день после прибытия в Хопланд в Калифорнии мне исполнилось пятьдесят лет. Чтобы отпраздновать это событие, я отправился на пробежку среди покрытых пышной зеленью холмов и виноградников у фермы Камповида, на которой и проходила конференция. Следующие три дня я слушал вдохновляющие выступления ораторов, ел органические продукты из сада и впитывал в себя электризующую энергию участников. Сам я выступал предпоследним в последний день. Как и другим, мне выделили двадцать пять минут, во время которых я мог говорить на любую тему.

Я специально не готовил речь, но когда настала моя очередь, слова сами полились у меня изо рта. Я рассказывал о своем детстве, матери и детях. О глубине своего падения, когда увлекся наркотиками и алкоголем. О любви к путешествиям и бегу, о пустынях и джунглях, в которых побывал. Я объяснил, почему страдание было для меня лучшим учителем, и посоветовал собравшимся найти для себя свое страдание. На двадцать второй минуте я сообщил, что недавно вышел из тюрьмы. В зале воцарилась тишина. Затем я сказал, что не советую воспринимать тюрьму как путь к просветлению. Все засмеялись. Под конец я заявил, что, по моему мнению, ключ к счастью – это умение подстраиваться под обстоятельства. При правильном настрое можно пережить все что угодно. Закончил я через 24 минуты, 36 секунд, ни разу не взглянув на часы. Я не оправдывался и никого не обвинял. Я знал, что хватит с меня гнева и злости. Я больше не хотел быть жертвой.

Последней выступала Шерил Стрэйд, автор бестселлера «Дикая. Опасное путешествие как способ обрести себя», в котором она описывала свои переживания после смерти матери и очищающее путешествие длиной в 177 километров по тихоокеанской туристической тропе. После того как она закончила, мы вместе вышли на сцену, чтобы отвечать на вопросы. Я сказал, что слышал о Шерил по радио, когда находился в Бекли, и читал блестящие рецензии на ее произведение в разных журналах. Потом отец переслал мне «Дикую», и она мне очень понравилась. Среди всех книг, которые я давал почитать другим в Бекли, она была самой популярной. Многие другие книги я раздал заключенным, но эту привез с собой домой. Сейчас я не мог поверить, что стою рядом с ее автором.

Через несколько дней после моего возвращения из Калифорнии Гарри Смит и съемочная группа «Рок-Центра» наконец-то добрались до Гринсборо. Перед съемками я отвез Гарри к дому, в котором жил, когда Нордландер арестовал меня. Он хотел посмотреть на мусорный контейнер, в котором тот рылся в поисках моих вещей. Как только мы вернулись к Чипу, группа установила оборудование для интервью, которое длилось четыре часа. Вопросы были жесткими, но справедливыми, и я честно отвечал на них. По окончании Гарри сказал, что, наверное, мы кое-что до сих пор не знаем о Нордландере и о том, почему он преследовал именно меня.

– Или же он просто придурок, – добавил он. – Кто знает?

В октябре мой друг и товарищ по ультрамарафону Крис Роман пригласил меня бежать с ним и Тони Портерой, еще одним нашим товарищем, по Тропе веры в Бразилии. План состоял в том, чтобы принять участие в забеге «Бразилия-217», побратиме Бэдуотера. Но мы собирались не просто присоединиться к этому марафону, а сначала пробежать 217 километров до старта и только затем нагнать остальных участников. По словам Криса, распорядитель гонки, Марио Ласерда, предложил оплатить все расходы, потому что на своем мероприятии ему хотелось видеть меня.

Предложение было щедрым, но мне нужно было сначала разобраться со своей грыжей. Кроме того, я не был уверен, что пробегу такое расстояние. Мне также нужно было получить разрешение от своего инспектора на выезд из страны. Благоразумнее всего было вежливо отказаться, но я никогда не отличался благоразумием. Я согласился, потому что мне хотелось туда поехать. Я повесил трубку. Мне стало немного не по себе, и в то же время меня охватило радостное возбуждение.

Инспектор по надзору удивила меня тем, что разрешила поездку в Бразилию. Операция по удалению грыжи прошла благополучно, и я быстро выздоравливал. Врач сказал, чтобы я не поднимал ничего тяжелого и слишком не надрывался. Я спросил, считается ли соблюдением осторожности пробегать на тренировках 40 километров вместо 65. Он засмеялся, и я сделал вид, что это шутка.

В декабре я вместе с Бреттом и Кевином поехал в Вирджинию к матери. Было приятно видеть мальчиков рядом с бабушкой, хотя она немного и смущалась и была не совсем уверена в том, что знакома с ними. Подруга матери Кимберли посетила ее за неделю до меня и говорила, что пора подумать о том, чтобы устроить маму в какое-нибудь специализированное заведение. Она проводила слишком много времени одна, а это было для нее небезопасно. Я нехотя согласился, что действительно пора об этом подумать. Кимберли считала, что нужно сделать это в январе, и удивилась, когда я сообщил ей про Бразилию. Она сказала, что понимает меня, как и моя мама, поэтому мы что-нибудь придумаем в феврале.

Начало ультрамарафона в Бразилии было назначено на 17 января 2013 года. Мы с Крисом и Тони стартовали утром 15-го. Из-за операции по удалению грыжи я не так уж усердно тренировался. Несмотря на это, мне хотелось проверить, как я чувствую себя через три года после последнего мероприятия. Большинство из тех, что идут по Тропе веры, ищут духовного просветления. Я же приехал сюда, чтобы избавиться от своих демонов.

В первый день мы преодолели почти 100 километров, а во второй – 106. Я едва держался вровень со своими товарищами. На третий день мы должны были стартовать на ультрамарафоне «Бразилия-217» вместе с сотней других бегунов и командами поддержки. Мы не испытывали никакого обычного перед забегом волнения, потому что и так уже были измотаны – у нас начались проблемы с пищеварением, мы натерли мозоли на ногах, устали от недосыпа и обгорели на солнце. После старта мы побежали со всеми. Несколько бразильских ветеранов вырвались вперед и исчезли из виду. При обычных обстоятельствах я бы постарался хотя бы держаться за ними. Но я приехал сюда не для победы, а чтобы испытать и познать себя.

Приближаясь к финишу, я ощущал огромную благодарность, какую, пожалуй, редко кто испытывал. Мы пробежали 431 километр за четыре дня по Тропе веры. Для меня это было не просто очередное путешествие. Это было начало нового этапа в моей жизни.

В феврале я поехал в Кейп-Чарльз, чтобы помочь Кимберли перевезти маму в ее новое жилище. Но когда настала пора отправляться в «Зал наследия», центр по уходу за страдающими болезнью Альцгеймера, я не смог заставить себя сесть в машину. У меня было такое чувство, что я предаю ее. В редкие моменты ясности она говорила, что не хотела бы находиться в окружении больных людей и чтобы за ней ухаживали незнакомцы. Я смотрел, как удаляется машина Кимберли, понимая, что мама уже никогда не будет жить в своем доме.

Позже в тот же день в ее дом приехал представитель Университета Эмори и приклеил ярлычки к десяткам коробок с ее пьесами, дневниками, письмами и фотографиями. Я оставался в Кейп-Чарльзе еще три дня, упаковывая вещи мамы. Там я получил электронное письмо от Криса Костмана, хозяина и директора ультрамарафона Бэдуотер, в котором он поздравлял меня с тем, что меня выбрали для участия в забеге 2013 года. Я уже плакал, разбирая мамины пожитки, и письмо Криса вызвало еще один поток слез.

Перед отъездом из города я заехал попрощаться с мамой. Она сидела в телевизионной комнате центра по уходу. Я немного постоял в дверях, наблюдая за тем, как она разговаривает с пожилым мужчиной в кресле-коляске. Ей было всего 69 лет, и она выглядела моложе всех остальных в помещении. У меня разрывалось сердце.

– А ты что тут делаешь? – спросила она с искренним удивлением, когда я подошел к ней.

Я обнял ее. Мы поговорили о том, какая хорошая на улице погода, и о том, скоро ли зацветет кизил. Я рассказал ей о Бэдуотере и о том, как рад снова принять участие в этом забеге.

Она пожала мне руку:

– Это хорошо. Я люблю тебя.

Судя по ее глазам, она хотела сказать мне что-то еще, но не могла подобрать слова.

Я покинул «Зал наследия», испытывая благодарность к его сотрудникам за то, что они ухаживают и следят за ней. Я надеялся, что ей понравятся другие его обитатели и что ей там не страшно. Я надеялся, что она не ощущает боли. И еще в глубине души я понимал, что она долго не продержится.

В середине марта я озаботился своим финансовым положением. В журнал я устроился не на длительный срок. Я был благодарен Стиву за его предложение – оно позволило выбраться из реабилитационного центра и встать на ноги, – но сейчас мне была нужна настоящая работа. Я подумывал о том, чтобы вернуться в ремонтный бизнес, но прошло довольно много времени с тех пор, как я исправлял вмятины на корпусах автомобилей. Я не был уверен, что помню, как это делается. Я начал названивать своим бывшим работникам. Мне вовсе не хотелось оставаться начальником, и я был не против поработать на кого-нибудь из них. Проблема заключалась в том, что на дворе стоял март, а значит, было слишком рано для дождей с градом. Затем я позвонил Скотту Блайнду, своему старому знакомому и одному из лучших мастеров по исправлению вмятин. Он обрадовался, услышав мой голос, и сказал, что в Атланте, словно по волшебству, только что прошел град и в одной из его мастерских скопилось много заказов. Он спросил, не могу ли я приехать на следующее утро. Я ответил, что мне нужно получить разрешение на поездку, но я очень хочу поработать, так что пусть он пока придержит для меня местечко.

Позвонив своему инспектору, я объяснил ситуацию. Она напомнила, что обычно разрешение на поездку подается за неделю. Я практически умолял ее отпустить меня. Она перезвонила через полчаса и разрешила мне поехать, но при определенных условиях. Во-первых, она хотела лично поговорить по телефону со Скоттом, чтобы он подтвердил, что я буду у него работать. Во-вторых, она хотела, чтобы я переслал ей свою фотографию на фоне вывески мастерской. Я уверил ее, что это не проблема.

Я погрузил в свой «Додж-дуранго» старые инструменты, которые один знакомый продал мне за 1500 долларов, и выехал в полночь, надеясь поспеть к началу рабочего дня. Я ехал всю ночь и, несмотря на плохое состояние автомобиля, добрался до Атланты в 5:30. Потом я поспал с часок, а когда проснулся, увидел, как на меня через окно смотрит один из моих прежних работников. Я вздрогнул от неожиданности, и он засмеялся. Потом он проводил меня к менеджеру, который дал мне задание.

Чинить вмятины на машинах – скучная работа даже в обычных обстоятельствах. А я к тому же несколько лет не брал в руки инструменты. Раньше я был одним из лучших, а теперь мне казалось, что стал одним из худших. Пару раз даже пришлось попросить других работников помочь мне выправить выбоины, с которыми я не мог справиться самостоятельно. В первые дни у меня ныло все тело от головы до ног, но потом стало лучше. Я выполнил все условия инспектора и проработал две недели. Несмотря на усталость, я заработал 15 000 долларов, которые позволили бы мне продержаться некоторое время. Поблагодарив Скотта и всех, кто мне помогал, я поехал обратно в Северную Каролину.

Она сидела на соседнем велотренажере в спортивном зале. В ушах у нее торчали наушники – универсальный знак «Не заговаривайте со мной, я здесь по-настоящему занимаюсь». Но я все равно заговорил с ней. Раньше я ее в зале не видел. Она сказала, что недавно вернулась из Эквадора, чтобы пожить вместе с родными. Это была удобная зацепка.

– Эквадор! Я тоже был в Эквадоре.

Она не вынула наушники, но впервые за все время посмотрела мне в глаза – заинтересованно и с сомнением.

– Вот как? Большинство тут не знают даже, где находится Эквадор. Думают, что это где-то в Африке.

Я улыбнулся и кивнул, давая понять, что я-то уж точно знаю. Она продолжала усердно крутить педали. Она явно увлекалась велосипедным спортом, и меня впечатлили ее сила и скорость. Я спросил, не занимается ли она бегом и какие еще виды спорта предпочитает. Когда она стала рассказывать о восхождении на вершины в Андах, глаза ее загорелись. Ей нравилось это занятие, и она скучала по нему.

– А вы занимались скалолазанием? Восхождением по льду? – спросил я.

– Ну, мне не особо нравится мерзнуть, так что я в основном поднимаюсь только по скалам без снега и льда, но я, например, забиралась на Котопахи.

Я не сдержал восторженной улыбки:

– Я тоже поднимался на Котопахи!

На этот раз взгляд ее задержался на мне. Она вынула один наушник, затем другой, а после и вовсе отключила свой iPod, положив его на стойку возле тренажера. Мы смеялись и делились историями о своих похождениях минут двадцать. Она работала в сердце Амазонки, я там бегал. Я исследовал дальние острова Белиза, она ныряла там с аквалангом.

Родные называли ее Стейси, но для друзей она была Астасианна. Я сказал, что мои родные, друзья и враги зовут меня Чарли. По всей видимости, я показался ей интересным. Меня восхищали ее энергичность и доброта во взгляде. Я не мог выкинуть из головы мысль: «Боже, как же она красива! Как же хорошо, что я зашел в спортзал именно сегодня!»

Улыбнувшись, она сказала, что приятно было побеседовать, и пошла к беговым дорожкам. Я пообещал еще подойти попрощаться. Ее, казалось, это удивило, но она ответила: «Хорошо».

Я не знал, образно выражаясь, открыты ли для меня двери, но все равно собирался попытать удачу. Я действительно подошел и прервал ее занятие на дорожке, чтобы попрощаться. Вынимая из кармана мобильный телефон, я спросил, не хотела бы она как-нибудь пробежаться вместе со мной.

Она тут же, не задумываясь, ответила: «Нет», что сбило меня с толку.

– Я не бегаю с другими. Это для меня время побыть одной.

Я так и замер на месте, как идиот, с телефоном в руке.

Подержав меня немного в растерянности, она улыбнулась:

– Но я все равно дам вам свой номер!

Мое сердце забилось так громко, что я подумал: сейчас она его услышит. Уезжая с записанным номером, я повторял, что нужно изображать из себя крутого парня и перезвонить через день или два. Я продержался почти четыре часа.

Через две недели мы договорились о нашем первом свидании в кафе в центре города. Я взял с собой iPad и романтически демонстрировал ей карты Google Earth. Она работала орнитологом и показывала мне удаленные места, где ей повезло побывать. Я, в свою очередь, показывал, где проходили мои самые любимые гонки.

На втором свидании мы сидели за столиком снаружи, ели хумус и треугольники питы с салатом. Когда похолодало, я пошел к машине взять куртку для нее, потому что мы еще не собирались уходить. Голова у меня шла кругом. Стейси мне очень нравилась, но ей еще не были известны все обстоятельства моей жизни. Предыдущие несколько лет она жила за рубежом и не знала, что я довольно известный бегун, и уж конечно, не имела ни малейшего представления о том, что я провел более года в тюрьме.

Вернувшись с курткой, я вдохнул поглубже и рассказал все, что считал нужным поведать ей. Заметив мое смущение, она протянула руку, дотронулась до моей и удержала ее. Такой простой жест показал, что мне не следует бояться. Так что я выложил все, ничего не утаивая. Арест, суд, приговор, тюрьма. Она выслушала меня, улыбнулась и спросила:

– Так это все? Ты ведь никого не убивал, правда?

Я даже предложил набрать в Google мое имя и почитать, что пишут про меня. Она помотала головой и сказала, что хочет узнавать обо мне от меня самого, а не из компьютера.

Потом настал ее черед глубоко вздыхать. Она поведала мне свою «историю» – то, что старалась скрывать даже от близких друзей. Она рассказала, что ей всегда было неудобно делиться какими-то подробностями из страха, что к ней будут относиться предвзято, но она считает, что я обязан их знать. Она перенесла несколько редких заболеваний, в том числе лимфому; ей пришлось пройти через целый ряд операций и медицинских процедур, начиная с семи лет, и через долгую госпитализацию в подростковом возрасте. Химиотерапия и облучение серьезно сказались на ее здоровье, и она почти тридцать лет страдала от проблем с мочевым пузырем. С юных лет она не помнит, чтобы какой-то день в ее жизни проходил без боли. Ей предстояло вынести еще несколько операций. Она не жаловалась; она просто доверяла мне настолько, что решила подробнее рассказать о себе. Самое удивительное заключалось в том, что никто не догадывался об этом – все видели перед собой веселую, жизнерадостную и энергичную женщину. Какое-то время она играла в профессиональный пляжный волейбол, но потом была вынуждена покинуть его по состоянию здоровья. Она вернулась в колледж, увлеклась велосипедным спортом, вышла замуж и готовилась к защите диссертации, когда у нее снова определили лимфому, одну из худших. Ее муж нашел другую и покинул ее практически на смертном ложе. Но она не умерла. Она сидела здесь, передо мной. И она была совершенна. Мы до сих пор держались за руки, и теперь настала моя очередь сжимать ее ладонь. Казалось, у меня вот-вот разорвется сердце. Я никогда не встречал женщины, похожей на нее, и мне хотелось, чтобы это чувство длилось вечно.

После ужина я проводил Стейси до машины и спросил, можно ли ее поцеловать. Она покачала было головой, но потом улыбнулась и сказала: «Да». После первого поцелуя я понял, что между нами все серьезно, и задумался, не испорчу ли я отношения на этот раз.

На следующий день я отправился в Калифорнию, а Астасианна – в Юхвариз, район густых лесов под Эшборо в Северной Каролине. Я собирался участвовать в забеге на 1290 километров, а она – наблюдать за птицами и заниматься полевыми исследованиями. Нигде в этих местах не было устойчивого сотового сигнала, поэтому мы несколько дней не могли разговаривать. В только что утвержденной гонке Бэдуотер Солтон-Си по пересеченной местности в Южной Калифорнии соревновались между собой команды из трех человек. В команду «Неаполитан» входили рыжеволосый Мередит Долхэйр, бывший игрок в теннис за университетскую команду, темнокожий Мосли Смит, морской пехотинец США в отставке, и я, белый бывший заключенный. У нас были футболки с изображением сэндвича из мороженого с клубникой, шоколадом и ванилью. Над ним разными цветами были сделаны надписи РЫЖИК, МОРПЕХ и ЗЭК. Было очень здорово соревноваться с другими командами на сложной трассе. К сожалению для нашей команды, я часто уносился мыслями в Северную Каролину. Из-за этого я пропустил поворот, и наша команда задержалась на несколько часов. Но нам все равно удалось прийти четвертыми.

В группе поддержки нашей команды был Стив Хилтс, и перед стартом я постоянно спрашивал его, не звонила ли и не присылала ли сообщений Астасианна. Я ощущал себя влюбленным подростком и не мог перестать думать о ней после первого поцелуя.

В Гринсборо я вернулся как раз вовремя, чтобы посетить выпускной вечер Кевина. На мероприятие приехали отец с Молли и мой отчим Коук, которому я был особенно рад. Мы много лет поддерживали связь, и он всегда относился ко мне с добротой. Была здесь, конечно, и Пэм, а также Бретт. Он устроился работать персональным тренером в городской фитнес-клуб. Благодаря трезвости и постоянным тренировкам он нарастил мышцы. Мы через многое прошли как семья, и было здорово стоять вместе и наблюдать за церемонией посвящения Кевина во взрослую жизнь. Осенью он готовился к поступлению в Университет Северной Каролины в Чапел-Хилле. После церемонии он подошел ко мне, крепко обнял и сказал:

– Жалко, что здесь нет еще и бабушки. Я так по ней скучаю.

Пару секунд я собирался с духом, а потом сказал в ответ:

– Я тоже, старина. Она бы тобой очень гордилась.

Мы с Астасианной стали проводить вместе все свободное время. На несколько дней в неделю она уезжала работать на природу. Оказалось, она умеет определять тысячи птиц по одним только голосам. Я называл ее «говорящая с птицами». Меня восхищали ее таланты, и я влюблялся все сильнее и сильнее.

После гонки в Солтон-Си я был в неплохой физической форме, но наступила пора готовиться к Бэдуотеру. Я тщательно рассчитывал тренировки, зная, как всякий бегун, насколько важно определить грань между «слишком много» и «слишком мало». Мне всегда плохо давался подсчет дистанции, и я предпочитал сосредотачиваться на длительности. Я ненавидел «бегать на 50 километров», но легко мог пробежать шесть часов. Мне нравилось точно знать, когда я закончу.

Однажды я спросил Астасианну, не хочет ли она присоединиться ко мне. Я сказал, что с пониманием отнесусь к ее отказу, но для меня это бы много значило. Другими словами, я сделал ставку на ее чувство вины. Я знал, что ей нравится бегать в одиночку, но надеялся переубедить ее, чтобы она мне помогала. Она нехотя согласилась.

Примерно час во время нашего первого забега мы болтали не переставая, наслаждаясь обстановкой. Потом она сказала:

– Не так уж плохо. Ты всегда бегаешь так медленно? Теперь я понимаю, почему ты не останавливаешься шесть часов подряд.

Я остановился и сделал вид, что сержусь:

– Ну, если ты хочешь посмотреть, как я на самом деле бегаю, то почему бы тебе не поехать на Бэдуотер в качестве моего помощника?

– Ты серьезно? Боюсь, я буду тебя только отвлекать.

– Если честно, твое отсутствие будет отвлекать меня еще больше. Мне очень хочется, чтобы ты поехала со мной. Это очень тяжелая гонка для всех участников, но для тебя она тоже будет нелегкой. В конце концов, жара одинакова для всех.

Она сказала, что подумает.

Странно, что мне до такой степени хотелось видеть ее с собой на Бэдуотере. Мне хотелось, чтобы она поняла, какой я на самом деле. Хотелось, чтобы она знала меня лучше любого другого человека на свете. Я понимал, что на Бэдуотере нельзя утаить свою истинную натуру. В каком-то смысле я торопил события и хотел узнать, действительно ли она любит меня. На Бэдуотере она увидит меня настоящего – плохого, безобразного и, возможно, кое в чем хорошего. К 215-му километру она должна осознать – тот ли я человек, который достоин быть рядом с ней. Сам-то я уже знал, что безумно хочу видеть ее рядом и что люблю ее по-настоящему, как никогда в жизни. На следующий день она согласилась.

– Ого, а ты и вправду хорошенькая.

Это были первые слова матери при виде моей новой подруги. Мне показалось, что меня она вообще не замечает. Она всегда неплохо разбиралась в женщинах. Я решил навестить ее перед Бэдуотером, и Астасианна согласилась поехать со мной. Я наблюдал за тем, как она подходит к моей матери и знакомится с ней. Мама протянула руку и пальцем погладила ее по лицу. Дойдя до волос, она склонила голову набок и сказала:

– Только посмотрите. И как это у них получается?

Волосы у Стейси были очень волнистые, а маму уже ничто не сдерживало в разговоре.

Мы с Астасианной пододвинули стулья и посидели рядом с мамой. Она выглядела немного растрепанной, как если бы не очень хорошо спала. Я вышел поговорить с медсестрами по поводу ухода за ней. Когда я вернулся, мама сидела в кресле, а Астасианна расчесывала ее. Глаза мамы блаженно слипались. Стейси подняла голову и улыбнулась. Было видно, что она делает это не через силу, как какую-то нудную обязанность. Моя мама ей на самом деле нравилась, и она хотела доставить ей удовольствие и узнать ее поближе – по крайней мере то, что осталось от нее.

Мама жила исключительно настоящим моментом, поэтому, когда ей хотелось что-то сказать, она так прямо и говорила. Пусть иногда ей не хватало слов, но она умела говорить по существу.

– Рядом с тобой так спокойно, – сказала она Астасианне. – Я тебе доверяю.

14 июля мы ехали из Вегаса к Фёрнис-Крик на регистрацию в забеге Бэдуотер, и всю дорогу я не мог сдержать возбуждения. Я вертелся по сторонам, показывая на знакомые детали ландшафта: Данте-Вью, Забриски-Пойнт, широкие соляные равнины. Когда мы подъезжали к Долине Смерти, мне хотелось побыстрее ощутить обжигающие лучи солнца. На протяжении нескольких недель передавали сообщения о небывалой жаре, установившейся в Национальном парке Долина Смерти. Пять дней подряд температура не понижалась ниже отметки в 54 градуса. В вечерних новостях и по NPR давали различные советы, что подзадоривало меня еще сильнее. Рекорд температуры был установлен ровно 100 лет назад: 57,2 градуса в июле 1913 года. Я говорил всем, что мне хочется увидеть на термометре 57,8. Чем жарче, тем лучше. Сидя рядом, Астасианна смотрела на меня в изумлении, словно думая: «Что это за идиот? Настоящий сумасшедший!» Но, кажется, ей это нравилось. Она не раз повторяла, что «нормальное» для нее означает «скучное».

– Ну уж со мной тебе точно скучать не придется! – говорил я в ответ.

К регистрации я подходил со смешанными чувствами, не зная, как меня примут. На Бэдуотере Солтон-Си Крис Костман отнесся ко мне необычайно доброжелательно, и я знал, что он полностью на моей стороне. Но здесь будут присутствовать десятки знакомых мне по другим гонкам бегунов. Едва выйдя из машины, я тут же получил ответ.

Ко мне подбежала Пэм Рид, двукратная победительница Бэдуотера, и крепко обняла меня:

– С возвращением!

Примерно так же прошел остаток дня. Одна радостная встреча за другой. И я был рад, что мои друзья познакомились с Астасианной и узнали, что со мной все более чем отлично.

В последние три года я думал об этой гонке каждый день. И вот наконец я встал на стартовую линию. Слева и справа стояли лучшие ультрамарафонцы мира: Пэм, Дин Карназес, Освальдо Лопес, Дэвид Гоггинс. Многие из них, вероятно, думали, что я приехал просто побыть вместе со всеми. Перед стартовым отсчетом я услышал, как какая-то женщина спросила, за что меня удостоили номера 2. Я собирался показать ей.

Я до сих пор считаю, что жизнь – это искусство справляться со сложившимися обстоятельствами. Нас определяют вовсе не они, а то, как мы реагируем на них, приспосабливаемся к ним. Теперь же у меня появилась и новая мантра. Она довольно простая, но сильная. Астасианна поделилась ею со мной перед стартом, чтобы я произносил ее, когда не останется сил бежать. Она сказала, что у каждого из нас своя боль и ничья не меньше и не больше боли других людей. Мы можем оценивать ее только на основе собственного опыта и переживаний. Когда она сталкивается с казалось бы непреодолимыми трудностями, она вдыхает поглубже и с каждым выдохом повторяет одно слово за другим: Все. Это. Пустяки.

После того как Крис Костман проиграл государственный гимн по своему мегафону, мы сосчитали с десяти до нуля и тронулись со стартовой линии. Я заставлял себя бежать медленнее и экономить силы. Меня распирал восторг, но я понимал, что силы мне еще пригодятся.