Глава 11
Нет настолько храбрых людей, которых бы не беспокоили неожиданности.
Юлий Цезарь
Я оглядел толпу в поисках Бретта и Кевина и заметил их в дальнем конце помещения. Парни в рубашках поло и брюках цвета хаки? достаточно небрежно одетые для крутых. Я улыбнулся, подумав о том, как уверенно они держатся среди своих сверстников. Они вели себя как обычно, не обращая внимания на мое присутствие, и это мне нравилось. Все эти люди собрались сегодня, 19 мая 2010 года, в театре Гринсборо на премьеру документального фильма «Бегом по Америке». Хотя я и не выполнил поставленной себе задачи, этим фильмом можно было гордиться. Он был хорошо снят и показывал увлекательную историю. Когда опустился занавес и меня окружили родные, друзья и море улыбающихся незнакомцев, я был на седьмом небе от счастья.
На следующий день шесть вооруженных агентов Налоговой службы выбежали из кафе через дорогу и набросились на меня, когда я заходил в свой дом.
Первая мысль была о том, что меня приняли за другого человека. Или, возможно, в моем многоквартирном доме проживал какой-нибудь серийный убийца и эти люди хотели меня защитить. Не успел я придумать другие разумные объяснения, как меня развернули и сковали наручниками. Значит, это арест. Пока меня вели к парковке, от головокружения все казалось нереальным. Все вертелось вокруг. Я едва держался на ногах. Это неправда. Это всего лишь дурной сон. Проснись, Чарли! Пора выходить на пробежку вокруг озера Брандт.
Но я не проснулся. Меня затолкали в серебристую машину без номеров. Я пристально посмотрел на одного из агентов – он выглядел знакомо. Черт, где же я его видел? Потом вспомнил: агент по особым делам Роберт Нордландер. Он появился на пороге моей квартиры более года назад и задавал вопросы о моих инвестициях и доходах. Я честно ответил – мне нечего было скрывать, и он ушел. Тогда его визит немного обеспокоил меня, но потом я забыл про него.
Шесть вооруженных агентов Налоговой службы набросились на меня и сковали наручниками. Значит, это арест.
Меня отвезли в дом за городом. Я позвонил своему знакомому адвокату Крису Джастису и попросил его приехать как можно быстрее. Ждал я его в запертой комнате для допросов.
– Они что, напустили на тебя взвод спецназовцев? – спросил Крис, входя в двери.
Лицо его было красного цвета.
– Ну да.
– Это нелепо. Возмутительно!
Он сказал, что обычно так задерживают только опасных преступников. Я же не был Аль Капоне – обычный мужчина средних лет из Северной Каролины, проживающий в скромной квартире и разъезжающий на десятилетней машине. Крис приободрил меня, пообещав во всем разобраться, а на прощание сказал:
– Чарли, они не должны были так с тобой поступать. Но, скажу честно, дело плохо.
Я попросил Криса позвонить моему отцу и рассказать о том, что произошло.
После того как Крис ушел, меня отвели в переполненную камеру, в которой были заняты все доступные поверхности, включая пол. Кто-то храпел, некоторые рассматривали засиженный мухами потолок, некоторые бормотали что-то бессвязное, как это делают только пьяные. «Ну ладно, не проблема, – сказал я себе. – Я спал в местах и похуже и, возможно, с более опасными типами, чем эти. Буду воспринимать это как своего рода студенческую вечеринку. Переживу эту ночь, а утром попробую разобраться».
В пять утра раздался крик охранника: «Энгл!» Меня снова сковали наручниками и перевели через дорогу в федеральное здание на некое, как мне сказали, «раннее слушание». Меня поместили в камеру со стальным унитазом и длинной металлической скамьей. «Успокойся. Дыши, – повторял я себе. – Ты справишься».
Небрежно ковыляющий охранник вошел в камеру и протянул мне пачку официальных бумаг. Я стал просматривать их в надежде понять, почему я тут оказался. На первой странице огромными буквами было напечатано: «СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ против Чарльза Р. Энгла». Я держал в руках обвинение федеральных властей против меня, занимающее пятнадцать страниц. Я перелистывал страницу за страницей, в равной степени ужасаясь и изумляясь. Большинство абзацев, написанных на жутком юридическом жаргоне, я попросту не понимал. Наконец до меня дошло, что правительство США арестовало меня за предполагаемое завышение дохода при получении жилищного кредита – и за это мне грозило до тридцати лет тюрьмы. Сердце у меня ушло в пятки.
Постаравшись привести в порядок мысли, я вспоминал тот день, когда агент по особым делам Нордландер позвонил по домофону, представившись полицейским из Гринсборо, и попросил впустить его. Я подумал, что в дом пробрались грабители или возникли какие-то проблемы с пожарной безопасностью, поэтому нажал на кнопку и подождал, пока он поднимется на мой третий этаж.
Открывая дверь, я ожидал увидеть полицейского в форме. Вместо этого меня поприветствовал невысокий упитанный мужчина в обычном пиджаке и галстуке. За ним стоял напарник повыше и в три раза шире. Нордландер объявил, что они представители Уголовного отдела Налоговой службы США (IRS), и оба махнули перед моими глазами удостоверениями в таком слаженном жесте, что я подумал, что они специально тренировались. Засовывая свое удостоверение обратно, Нордландер продемонстрировал пистолет за поясом и посмотрел на меня, убедившись в том, что я заметил оружие.
Я удивился тому, что Нордландер представился агентом IRS, а не полицейским из Гринсборо, как он утверждал по домофону. Скорее всего? он считал, что я бы не стал впускать в дом представителей IRS. Возможно, он был прав. Я вырос на Юге и с опаской относился к чрезмерным проявлениям вежливости, даже со стороны агентов IRS, которые обманом проникли в мою квартиру. Я предложил им сесть, на что они согласились, и выпить, от чего они отказались.
Мне грозило до тридцати лет тюрьмы. Сердце у меня ушло в пятки.
Агент Нордландер хотел, чтобы я ответил на ряд вопросов, связанных с ссудами, которые я взял за четыре года до этого, под залог своей недвижимости в Кейп-Чарльзе, штат Вирджиния. Я не понимал, что такого интересного в этих старых ссудах, но ответил на все его вопросы. Он также поинтересовался моими доходами, имуществом и долгами. Стал расспрашивать про мой бизнес по ремонту автомобилей, про работу в программе «Экстремальный ремонт: Домашняя версия», про то, как я потерял сбережения в бизнесе по ремонту ванных. Наконец затронул и мое увлечение бегом.
Мои ответы, похоже, его не удовлетворили.
– Так почему же банк выдал деньги вам?
Мне этот вопрос показался странным. Я сказал, что лучше его задать банку. Тогда он вынул из папки какой-то документ с подписью. Сказав, что это заявка на ссуду, он ткнул пальцем и спросил:
– Это ваша подпись?
Я посмотрел на бумагу. Там былb указанs моb имя и фамилия, но подпись точно была не моя.
– Нет.
– Это вы поставили свои инициалы здесь и здесь? – указывал Нордландер на буквы своим пухлым пальцем.
– Нет.
Инициалы были моими – ЧЭ, но поставил их не я.
Нордландер задал еще несколько вопросов. Потом они с помощником сидели некоторое время молча. Я думал, когда же эти «Лорел и Харди» уйдут. Наконец они встали и направились к двери.
– А можно спросить… Почему вы вообще задаете мне эти вопросы?
– Я видел фильм о том, как вы пересекаете пустыню Сахару, – ответил Нордландер. – Я подумал, как такой человек, как вы, может позволить себе подобное мероприятие. И решил разузнать о вас побольше.
Их визит обеспокоил меня настолько, что я сразу же позвонил Крису Джастису.
– Агенты IRS? – переспросил он. – Ты же им ничего не рассказал, правда?
Я признался, что довольно долго отвечал на их вопросы.
– Мне нечего скрывать.
Я буквально почувствовал, как он качает головой на том конце телефонной линии.
– Федералы не станут стучаться к тебе в дверь, если не уверены, что ты в чем-то виновен. В следующий раз не говори с ними без меня.
Слова Криса меня обеспокоили на некоторое время, но потом я забыл о Нордландере. Я решил, что мои ответы его удовлетворили. Но теперь, держа в руках обвинение, понял, что ошибался.
Агент IRS расспрашивал о моих доходах, имуществе и долгах. Наконец поинтересовался и моим увлечением бегом.
Проходил час за часом. Я расхаживал по камере взад и вперед. Наконец незадолго до трех часов дня появился охранник и сказал, что нужно выходить. Крис договорился со своим профессиональным партнером Скоттом Култером, и тот должен был представлять меня. Скотт ожидал меня в зале суда.
– Неплохой костюмчик, – сказал он, показывая на мой красный тюремный комбинезон.
– Спасибо, – ответил я, понимая, что он хочет успокоить меня.
Было зачитано обвинение и назначена дата следующего слушания, которое должно было состояться в Норфолке, штат Вирджиния. Затем представитель федералов попросил судью оставить меня под стражей. По его словам, риск того, что я скроюсь, слишком высок, потому что я часто путешествую по всему свету. К счастью, судья не согласился с ним и отпустил меня под залог в 15 000 долларов.
Тридцать часов я не спал и не ел. Я испачкался, сидя на полу в тюрьме округа. Я думал об оставленной в раковине грязной посуде и не мог дождаться, когда помою ее. Обычно я не так усердно отношусь к домашним обязанностям. Но теперь меня утешала сама мысль о том, чтобы сделать что-то повседневное и привычное, разобрать беспорядок, который мне по силам.
Когда я скинул с себя комбинезон и расписался в документах, охранник подвел меня к лифту, ведущему в подземный гараж. Раскрылись двери, и я сразу же увидел агента особого назначения Роберта Нордландера у автомобиля.
– Ну, как провели вечерок? – спросил он с усмешкой, пародируя манеры южан.
– Замечательно.
Я спросил Нордландера, как вернуть отобранные у меня вещи. Словно по волшебству, он вынул откуда-то пластиковый пакет с моим телефоном и некоторыми другими вещами, которые у меня нашли в карманах во время ареста. Пакет уже был распечатан, и пока я доставал телефон, Нордландер не сводил с меня глаз. Когда у меня отобрали телефон, он был полностью заряжен, и я помню, что выключил его. Теперь же он был полностью разряжен. Вот дерьмо. Как мне теперь добраться домой, если я никому не могу позвонить и попросить забрать меня?
– Подвезти? – предложил Нордландер.
Мой дом находился километрах в шестнадцати от здания суда. Я посмотрел на удобно припаркованную машину Нордландера. У распахнутой двери водителя, разглядывая меня через автомобиль, стоял его напарник.
Я задумался. Уж очень мне хотелось попасть домой.
– Ну ладно.
– Тогда повернитесь, мне нужно снова надеть на вас наручники.
Я попытался было возразить, но он защелкнул на моих руках наручники и усадил на заднее сиденье. От него сильно пахло лосьоном после бритья, его пистолет промелькнул в нескольких сантиметрах от моего лица. Обойдя автомобиль, он сел рядом со мной.
Мы выехали из гаража и направились к моему дому.
Некоторое время мы молчали, но через несколько минут Нордландер наклонился и сказал:
– Хотите один бесплатный совет?
Я замялся. Затем с ноткой сарказма в голосе ответил:
– Валяйте?
– У нас все записано про вас. Лучше вам обратиться к федеральному прокурору США и заключить сделку.
Я не понимал, о чем говорит Нордландер, и слишком устал, чтобы пытаться разобраться. Приехав домой, я принял душ и позвонил детям. Они расстроились, но я уверил их, что волноваться не о чем. Потом позвонил матери. В последнее время у нее ухудшилась память, и она часто все путала, поэтому я постарался описать случившееся как можно проще. Я сказал, что это какая-то ошибка, которая будет исправлена. Наконец я позвонил отцу.
– Чарли! Я только что говорил с Крисом Джастисом. Это полная чушь! – воскликнул он.
– Я на самом деле не понимаю, что происходит.
– Я занимаюсь продажей недвижимости пятнадцать лет. В середине 2000-х любой банк мог выдать тебе любой кредит, если у тебя хотя бы прослушивался пульс! Они наживались на этом так, как тебе и не снилось.
– Так ты думаешь, все будет в порядке?
– Конечно. Только не вешай нос. Мы выведем этих ублюдков на чистую воду. Перешли все, что у тебя есть, и не волнуйся так сильно.
– Спасибо, папа. Я люблю тебя.
– И я тебя люблю, Чарли.
На следующее утро я поехал, как мне было приказано, в офис Кэйрен Фрэнкс в Государственном учреждении Гринсборо. Она была назначена моим «досудебным инспектором», что бы это ни значило. Миссис Фрэнкс отнеслась ко мне любезно, хотя в ее обязанности, в частности, входило надежно закрепить браслет наблюдения у меня на ноге. Я спросил, есть ли у них другие цвета, кроме черного. Она вежливо рассмеялась, хотя, должно быть, слышала эту шутку много раз.
Мне разрешили перемещаться только в пределах Среднего округа Северной Каролины. Мне нельзя было покидать дом до восьми утра, и я должен был возвращаться к семи вечера. Если мне понадобится посетить другое место, то нужно получить разрешение. Без возможности свободно перемещаться я не мог зарабатывать деньги, а значит, не мог платить за квартиру и помогать детям.
У нас все записано про вас. Лучше вам обратиться к федеральному прокурору США и заключить сделку.
Новости о моем аресте разошлись повсюду: о нем трубили в газетах и по телевидению, его обсуждали в регулярно читаемых мною блогах. Те же средства массовой информации, которые недавно наперебой хвалили меня за достижения, теперь, казалось, с каким-то злорадством сообщали о моем «падении». Многие просто перепечатывали официальное сообщение о «мошеннической ипотечной схеме», как будто моя вина уже была доказана. Ни один журналист не потрудился даже связаться со мной.
Я понял, что люди, посмотревшие «Бегом по Сахаре» и решившие, что я самолюбивый болван, охотно верили и в то, что я совершил преступление. Я видел комментарии в Интернете: «Вот видите, я же говорил, что он мудак», «Он украл миллионы в этом фонде пресной воды», «Он сжег свою недвижимость, чтобы получить деньги», «Преступная карьера!», «Мошенник!». Некоторые даже предполагали, что я украл деньги, чтобы профинансировать забег по Сахаре, как будто Мэтту Деймону были необходимы мои наличные, добытые преступным путем.
Я всегда считал, что меня не заботит мнение окружающих. Но я ошибался. Такие комментарии и отзывы серьезно задевали меня. Но я знал, что оправдываться бесполезно. Мои отговорки только подлили бы масла в огонь.
С другой стороны, у меня появилось и много защитников. Друзья предлагали помочь мне с детьми. Другие выступали в средствах массовой информации и слали письма в местные газеты, описывая меня как хорошего человека. Некоторые присылали мне запеканки и пирожки. Я постоянно слышал: «Чарли, мне так жаль», как будто бы у меня обнаружили смертельную болезнь в последней стадии. Мне не хотелось, чтобы меня жалели. Я ненавидел жалость и беспокойство в их глазах. Я сам начинал их утешать и говорить, что все будет хорошо.
Потом я предстал перед судьей в Норфолке, который должен был объявить дату слушания моего дела. После недолгого выступления он заявил, что ввиду моих скромных доходов я могу получить общественного адвоката. Я сказал, что отказываюсь от него. Потом мне велели пройти к своему «досудебному надзирателю». Я поприветствовал женщину за столом и спросил, правильно ли я зашел. Она не поднимала головы. Я ждал. Она взяла какую-то бумагу и без всякой интонации и пауз начала зачитывать длинный список того, что мне можно, а чего нельзя.
Закончив, она наконец-то посмотрела мне в глаза:
– Если нарушите, я лично посажу вас за решетку до начала заседания.
Я кивнул.
– Дальше по коридору, – показала она. – Анализ мочи.
Те же СМИ, что недавно наперебой хвалили меня за достижения, теперь со злорадством сообщали о моем «падении».
Результаты анализа меня нисколько не волновали. Меня беспокоила сама процедура: мне было трудно мочиться, когда кто-то стоит у меня за плечом и ждет – так близко, что при желании может ухватиться за мои причиндалы. К счастью, наблюдатель этого не сделал. С момента ареста я мало спал, почти не ел и не пил. Я был в таком стрессе и так обезвожен, что ничего не смог выдавить из себя. Близился вечер, и я хотел побыстрее отправиться обратно в Гринсборо, поэтому еще в комнате ожидания выпил несколько литров воды, надеясь, что это поможет.
Еще две попытки так ничем и не закончились. Если я не сдам анализ до пяти вечера, мне придется приезжать еще раз утром. Я стоял над унитазом, закрыв глаза, стараясь не обращать внимания на то, как охранник мычит что-то под песню Элтона Джона. Я даже пустил воду в раковине, представляя себе, как капли мочи падают в баночку. Напрягаясь, я с каждым разом ощущал, как приближаюсь к началу процесса, но не мог настроиться на нужный лад. Я подумал, что если поднатужусь сильнее, то, пожалуй, испачкаю штаны. Охранник о чем-то непринужденно заговорил со мной, очевидно пытаясь мне помочь расслабиться. Натужившись в последний раз, я испустил газы с невероятно громким звуком, но вышедшей мочи оказалось достаточно для анализа. Повернувшись, я с извиняющимся выражением лица протянул баночку с узкой полоской желтой жидкости на дне.
Моя моча оказалась «чистой», и в пять с небольшим вечера я вышел из здания суда, измотанный, но как следует напившийся. Под дворниками на ветровом стекле моего автомобиля красовался штрафной талон на 50 долларов. Из-за пробок и из-за того, что я останавливался каждые двадцать минут, чтобы помочиться, поездка домой заняла более семи часов.
Последствия ареста в моей жизни не заставили себя ждать. Спонсоры исчезли без всякого предупреждения. Были отменены выступления, за которые я надеялся получить деньги. Но самое неприятное заключалось в том, что меня исключили из нескольких некоммерческих организаций, в том числе и из фонда чистой воды «H2O Африка», который я помог основать. И не просто исключили, а удалили всякие упоминания обо мне, словно меня никогда не существовало.
За несколько месяцев до этого я стал встречаться с Нормой Бастидас, бегуньей, альпинисткой и просто рассудительной женщиной, матерью двух сыновей. Когда меня арестовали, она как раз восходила на гору Мак-Кинли. Даже если бы у меня была возможность с ней связаться, я бы отказался. Я восходил на эту гору и понимал, что подъем на нее требует исключительной сосредоточенности. Я решил рассказать ей о том, что случилось, после, когда она закончит. До этого наши отношения быстро развивались, но я догадывался, что продолжения не будет. И оказался прав.
Уолтер Долтон, назначенный мне государственный защитник, был примерно моего возраста. У него были седеющие волосы и густые усы. Первым делом он сообщил, что тоже бегает. Это показалось мне хорошим знаком, но мое воодушевление вскоре исчезло. Следующие минут двадцать Долтон вздыхал, почесывал брови и жаловался на чрезмерную нагрузку. Ему приходилось разрываться между разными делами, и к тому же он мало знал о недвижимости. До этого он только один раз вел дело по ипотечному мошенничеству.
– И как оно прошло? – поинтересовался я.
– Ах да. Его признали виновным. Очевидный случай.
Последствия ареста не заставили себя ждать. Самое неприятное – меня исключили из фонда «H2O Африка».
Я старался держать себя в руках. Я повторял себе, что если Долтон как следует покопается в фактах, то постарается сделать все возможное, чтобы выиграть. Когда он предложил посетить его офис, чтобы «ознакомиться с материалами», во мне затеплилась надежда. Согласно закону, сторона обвинения должна была предъявить все собранные в ходе следствия материалы, даже если они неблагоприятны для нее.
Я прошел в офис Долтона, ожидая увидеть огромную коробку с документами, которые мы будем раскладывать на столе. Вместо этого он протянул мне компакт-диск.
– Что это?
Долтон кивнул:
– На этом диске сотни файлов. Так что вам в каком-то смысле облегчили работу.
Я бы предпочел услышать «нам облегчили работу». Но, так или иначе, мне не терпелось приступить к разбору материалов.
– А вы не могли бы объяснить, что там? Что я должен найти?
– Ни малейшего представления. Не было времени посмотреть… Ах да, в записке от обвинителя сообщалось, что помимо документов там еще аудиозаписи часа на три.
Я насторожился. С тех пор как Нордландер сказал, что у них «все записано», я постоянно рылся в памяти, стараясь припомнить, с кем и когда говорил.
– Сейчас мы слушаем эти записи, – сказал Долтон.
Меня приободрило слово «мы». Тут в кабинет вошла молодая женщина лет двадцати с небольшим. Он представил ее как проходящую стажировку помощницу и сказал, что она будет помогать нам несколько недель. Помощница сообщила, что прослушала первые два часа записей и пока не обнаружила ничего стоящего. Пододвинув ко мне стул, она включила компьютер.
Я с удивлением наблюдал за тем, как весь экран заполоняют папки с файлами.
– Это все по моему делу?
Помощница подняла бровь и посмотрела на меня:
– Вы еще ничего не видели.
Она оказалась права. Каждая папка содержала десятки документов. Меня словно подвели к огромному стогу сена, в котором нужно найти какие-то иголки, но я не имел ни малейшего представления, с чего начинать.
Помощница надела наушники и продолжила прослушивать записи. Время шло. Я пролистывал сотни страниц документов. Некоторые из них имели отношение к закладным по недвижимости, другие были написаны на таком чудовищном юридическом жаргоне, что я не совсем понимал, к чему они относятся.
– А! По-моему, я что-то нашла! – воскликнула помощница Долтона и сняла наушники. – Вы помните, как обедали в ресторане с женщиной, агентом IRS под прикрытием?
Я посмотрел на нее непонимающим взглядом. Судя по ее тону, я должен был прекрасно об этом помнить.
– Ее зовут Эллен Берроуз. Вам что-то говорит это имя?
Я задумался и припомнил, как встречался с одной женщиной по имени Эллен неподалеку от своего дома примерно год назад. Привлекательная и стройная незнакомка, которая сказала, что собирается переехать в мой дом. Она задала несколько вопросов об этом районе, обо мне и призналась, что увлекается бегом. Потом она предложила пообедать.
– Конечно! – согласился я, внутренне раздуваясь от гордости из-за того, что произвел такое замечательное первое впечатление.
Мы пообедали вместе только один раз, и с тех пор я ее не видел. Мысленно я занес ее в категорию «Приятная, но ничего особенного».
– Это всего несколько предложений. – Помощница протянула мне наушники. – Извините, но вы едва ушли оттуда живым.
Меня смутило, что какая-то стажерка слушает мои разговоры, которые я считал сугубо личными. Кто знает, какие глупости я мог наговорить за два часа беседы с симпатичной женщиной. Я нажал кнопку проигрывания. Затем перемотал запись, думая, что что-то пропустил. Сняв наушники, я обратился к помощнице:
– И это все?
Она кивнула.
– Но тут ничего нет. Как обвинение может называть это доказательством моей вины? Вы вообще слышали какое-то мое признание?
Помощница пожала плечами и подняла вверх глаза, словно в поисках ответа, но, по всей видимости, ничего не нашла.
– Вам стоит поговорить об этом с мистером Долтоном.
Защитник предложил «ознакомиться с материалами» по моему делу, и во мне затеплилась надежда.
Во время того разговора Эллен Берроуз сообщила, что по роду своей деятельности помогает людям с инвестициями. Я помню, что она сама направила нашу беседу в это русло. Это не было моей обычной темой светских бесед, но она, казалось, приходила в восхищение от всего, что было связано со мной. Предполагаемым «доказательством» был отрывок в тридцать секунд, когда я рассказывал о своей недвижимости. В одном длинном предложении я поведал ей о паре так называемых «ложных кредитов» и о том, что ипотечный брокер указал мой доход в 400 000 долларов, хотя знал, что это не так. Это было небрежное замечание – я не объяснил, что узнал о «ложных кредитах» незадолго до этого, из передачи-расследования Скотта Пелли. «Ложными» на профессиональном жаргоне назывались кредиты, для получения которых требовалось мало документов или не требовалось совсем. После передачи я заинтересовался этим настолько, что вынул из ящика все деловые письма за 2006 год, некоторые из которых даже не открывал. Брокер заполнял мою заявку по телефону, и я не обращал внимания на детали. И оказалось, что я получил как раз такой кредит, о котором рассказывал Скотт Пелли.
Я так и застыл на месте, поняв, что именно это обвинение называют моим «признанием». Но это указывало только на мои бестолковые попытки произвести впечатление на женщину, которую, как ни странно, казалось бы, ни с того ни с сего заинтересовал разговор о кредитах. Это не было никаким признанием. Если уж на то пошло, то обвинить можно было только моего брокера Джона Хеллмана, который указал недостоверные сведения о моих доходах без моего ведома. И кроме того, как я мог признаться в том, о чем даже не знал в то время, когда брал кредиты, в 2005 и 2006 годах?
Такое шаткое основание для обвинения придало мне сил, и я еще несколько часов разбирал файлы: внутренние докладные записки IRS, банковские выписки, заявки на ипотеку и налоговые декларации. Я был в шоке, увидев перечень моих вещей, найденных в мусорном баке. В самом деле? Нордландер рылся в моей помойке? Мне вдруг стало не по себе. С меня было довольно на этот день.
Я встречался с Долтоном еще несколько раз. Меня обескураживало его поведение – он планировал выстроить мою «защиту», исходя из предположения, что я признаю свою вину. Возможно, он и верил в то, что я не виноват, но его стратегия заключалась в том, чтобы минимизировать худший результат, то есть признание моей вины в суде. Он сказал, что в таком случае мне грозит больший срок и лучше признаться сейчас.
Он, казалось, даже обрадовался, когда помощник федерального прокурора Джозеф Коски и агент Нордландер обратились к нему с предложением заключить сделку о досудебном признании вины с моей стороны. Я мог признаться во всех пятнадцати предъявленных мне обвинениях. Есть из чего выбирать! Долтон записал эти пункты на доске для презентаций, объяснил значение каждого и зачеркнул те, на которые мне лучше было не отвечать.
Презентация Долтона «101 способ признать себя виновным» была четкой и понятной, но он зря тратил свои силы. Я ни при каких обстоятельствах не собирался признавать свою вину. Мне было даже немного жалко его. В тот день он казался самым оживленным за все время, что я его знал. Я немного посмотрел на доску, делая вид, что обдумываю его советы, а потом сказал:
– А почему бы просто не рассказать правду и не посмотреть, что получится?
Долтон уставился на меня так, словно на моих плечах выросла вторая голова.
– Если вы на суде выступите в свою защиту, то вас почти точно обвинят в воспрепятствовании осуществлению правосудия.
– Что?
– Если вы выступите в свою защиту и вас признают виновным, то суд выскажет предположение, что вы лгали и, следовательно, создавали помехи правосудию. А за такое могут назначить еще два года тюрьмы.
– Значит, вы утверждаете, что если я здесь, в Америке, буду защищать себя, поскольку ничего плохого не совершал, то мне могут добавить к приговору два года после того, как признают виновным?
Долтон кивнул.
Я покинул его кабинет в смятении и страхе. Мне казалось, что меня засасывает какая-то воронка федеральной судебной системы и что я словно бык, которого ведут на убой.
К тому времени отцу переправили копию диска с материалами, и он часами читал, распечатывал и сортировал документы. Мы говорили по телефону несколько раз в день, обмениваясь крупицами сведений, которые могли бы переломить ситуацию в нашу пользу. Мы понимали, что сам Долтон по своей воле ничего раскапывать не станет. Эта задача была возложена на нас. Мы решили, что мне нужно подать запрос на поездку в Калифорнию на неделю. Тогда мы могли бы поработать вместе. Предъявив Долтону разложенные по полочкам документы, можно было бы попробовать переубедить его. Разрешение я получил.
Отец встретил меня в аэропорту, обнял и тут же, без всяких прелюдий, приступил к делу.
– Что за куча дерьма! Чертовы брокеры свалили всю вину на тебя! – сетовал он, пока мы шли к машине.
– Я знаю.
– Пользовались тем, что банки негласно развязали им руки, а правительство смотрит сквозь пальцы. Всучивали свои грабительские кредиты, зная, что их никто не выплатит, но им было наплевать, потому что они все равно отдавали не свои деньги! В итоге банки разбогатели, а тебе даже подтереться нечем.
– Вот именно.
– А теперь еще и за решетку тебя хотят посадить? Вот это совсем задница. Чертовы ублюдки. – Он сел за руль и посмотрел на меня: – Ну, как долетел?
Мне казалось, что меня засасывает какая-то воронка федеральной судебной системы и что я словно бык, которого ведут на убой.
Я рассмеялся. Прямота и напор отца порой приводили к конфликтам между нами, но сейчас я любил его за это. Впервые в жизни мы с отцом действовали как одна команда. Мне стало спокойно на душе. Просто было немного жаль, что нас свела такая неприятность.
В кабинете отца оказалось целое море документов, разбросанных по столам и полу.
Мы верили, что сможем доказать, что я взял жилищный кредит по обычной на тот момент схеме. Брокеры регулярно завышали доходы заемщиков без их разрешения, часто подделывая подписи, и получали за это большие комиссионные. Мои кредиты не отличались от миллионов других кредитов, выданных американцам в тот период. Я даже не подавал запрос на какой-то особенный кредит. Так это не работало. Джон Хеллман просто предоставил мне кредит без всяких документов и подтверждения платежеспособности – после такие кредиты прозвали «ложными». Если я и был в чем-то виноват, так только в том, что доверился профессионалу.
Большинство «драгоценностей», которые я выудил из вороха документов, были составлены агентом по особым делам Нордландером. Страница за страницей открывали тактику, которой он пользовался, преследуя меня. Он потратил более семиста часов на прочтение моих налоговых деклараций, но внутренняя документация IRS не подтверждала никаких незадекларированных доходов. Это Нордландера не смутило и не остановило.
В конечном счете он воспользовался законом о борьбе с терроризмом (Patriot Act), чтобы без конкретных обвинений высказать своему начальству озабоченность предполагаемым отмыванием денег. Это позволило ему и его приспешникам из IRS рыться в моем мусоре, просматривать мою почту и следить за мной и даже за некоторыми моими знакомыми.
По какой-то причине он начал с утверждения: «Чарли Энгл виновен в… чем-то» и усердно подыскивал любые доказательства. Я этого не понимал. Что заставило этого человека пристально рассматривать меня через прицел своего оружия? Судя по протоколам, Большое жюри интересовал тот же вопрос. Один из членов жюри спросил Нордландера, отчего он так прицепился к бегуну без криминального прошлого.
Впервые в жизни мы с отцом действовали как одна команда. Просто было жаль, что нас свела такая неприятность.
На это Нордландер ответил: «Я считаю, что никто не смог бы пробежать по пустыне Гоби, постоянно посещать мероприятия то там, то здесь, ездить по другим делам – и все это за пару лет, без особого источника доходов».
Член Большого жюри продолжил: «И все же мне трудно понять, почему вы выбрали объектом своего внимания именно мистера Энгла. Есть ли что-то еще, что кажется вам подозрительным? Похоже, нам чего-то недоговаривают. Вы и с другими людьми так поступаете?»
Нордландер отвечал: «Ну, э-ммм, обычно бывает проще: например, шикарный „Феррари“. Если я навожу справки и оказывается, что человек заработал в год пятьсот тысяч долларов, то это нормально. Без проблем. Если же такая ситуация не кажется нормальной, я присматриваюсь внимательнее».
Однажды отец поднял голову от стола, распахнув глаза от удивления.
– Знаешь что? Оказывается, Федеральная корпорация по страхованию вкладов вообще не имеет никакого отношения к твоим кредитам! Твои заимодавцы, за исключением банка «Shore Bank» в Кейп-Чарльзе, это то, что называется «кредиторы-претенденты». Они просто выдают кредиты, потом объединяют их и продают скопом. Твой единственный кредит в «Shore» был задокументирован, и ты полностью расплатился по нему. Другие не были застрахованы в FDIC.
– Значит, Нордландер не понимал этого? Или понимал, но проигнорировал?
– Это не важно. Как только федералы увидят, что здесь нет никаких кредитов, застрахованных на федеральном уровне, они сразу же должны прекратить это дело. Федеральное правительство не имеет права предъявлять обвинение. Но они уже потратили на расследование семьсот часов.
Я вернулся в Гринсборо полный надежд, уверенный в том, что мы докопались до сути дела и сможем убедить жюри, что эти обвинения – сплошная профанация. Я договорился о встрече с Крисом Джастисом. Мне хотелось как показать ему, что мы нашли, так и услышать от него слова поддержки и уверения в том, что мы выиграем дело.
– Посмотри вот это, – сказал я, показывая на подпись на одном из кредитных договоров.
На нем очень четко, как будто черным фломастером, были обведены слова «ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ДОХОДА НЕ ТРЕБУЕТСЯ, СПАСИБО!»
– Хеллман никогда и не интересовался моим доходом.
– Хорошо, я посмотрю, – пообещал Крис.
– И еще. В этом документе гарант-поручитель утверждает, что требуемый доход должен составлять тридцать две тысячи пятьсот долларов в месяц, и волшебным образом та же самая сумма указана в моей заявке на кредит с поддельными инициалами. Поручитель работает в том же месте, что и Хеллман. Похоже, они связаны между собой.
– Возможно. Но ты подписал все окончательные документы, которые получил по почте, включая заявку на кредит с подложными цифрами. Я понимаю, кредит уже заранее был одобрен, но все равно – ты поставил свою подпись.
– Я расписался там, где были поставлены галочки! Я не читал весь набор документов. Их вообще кто-то читает?
Крис пожал плечами:
– Некоторые читают. Немногие, но это не важно. Ты поставил подпись.
– Я не знал, что расписываюсь под сплошной выдумкой! Я просто расписался там, где мне велел мой нотариус, – как обычно.
Крис положил руку мне на плечо:
– Чарли, я знаю. Я и в самом деле тебе сочувствую. Паршивая ситуация. Я понимаю, что ты усердно работал и почти во всем прав. Тебя подставили. Но ты должен кое-что понять. Когда в Америке кого-нибудь обвиняют федералы, этот человек с вероятностью в 99 % получает приговор, идет ли он на суд или соглашается признать вину. Мне жаль, Чарли, но упекут за решетку тебя.
Я отстранил его руку:
– Ну, ты умеешь обнадежить.
– Так уж это устроено. Ты ничего не сможешь поделать. Никто не сможет.
Мне захотелось ударить его. Я собрал свои тщательно рассортированные документы и выбежал из кабинета. Сев в машину, я направился в Каунтри-парк. Раньше этим днем я уже пробежал шестнадцать километров, и спортивная форма до сих пор лежала на сиденье. Смеркалось, но по-прежнему стояла жара. На парковке не было ни души. Я переоделся в шорты и футболку и побежал по тропе через рощу. Несколько километров я бежал с изматывающей скоростью, надеясь устать и испытать столь необходимое мне чувство освобождения. Я знал каждый сантиметр на этих дорожках. Знал, где из почвы выступают корни и где подстерегает предательская кочка.
Наконец, почти полностью обессилев, я сбавил темп. Стемнело, и высокие дубы словно сгрудились вокруг меня. Я прислушивался к скрежету цикад и руладам древесных лягушек. С меня текли струйки пота. Добравшись до парковки, я остановился и посмотрел на небо. Летний ветерок охладил мою разгоряченную кожу. «По крайней мере, у меня есть это, – подумал я. – У меня есть бег. Его у меня никто не отнимет».
После долгих разговоров с Долтоном, не изменивших его отношения к моему делу, мы с отцом пришли к мнению, что нам нужен другой адвокат. Отец предложил потратить часть своих сбережений, чтобы нанять частного адвоката. Он был человеком небогатым, и для него такой шаг много значил. Сам бы я никогда не попросил его о помощи, но с благодарностью принял это предложение.
Адвокат Пол Сан, партнер одного из друзей детства моего отца, согласился работать с нами по сниженным расценкам. Это была отличная новость. Оставалась только одна загвоздка. Он посещал юридическую школу при Университете Дьюка. Как любой коренной уроженец Северной Каролины, я испытывал предубеждение против Университета Дьюка. Пол согласился не обращать внимания на мои футболки с логотипом Университета Северной Каролины, которые я носил почти ежедневно. Я же пообещал, что если он разберется во всем этом бардаке, я в будущем сезоне буду носить только футболки с логотипом баскетбольной команды Дьюка.
По крайней мере, у меня есть это. У меня есть бег. Его у меня никто не отнимет.
Пол, офис которого находился в Роли, был примерно моего возраста и увлекался велосипедом. Мне он показался немного тихим и скрытным для юриста, но я надеялся, что в деле он себя покажет. В области недвижимости у него было мало опыта. Но я подумал, что раз уж мы с отцом смогли выяснить кое-какие подробности моего дела, то Пол и подавно сможет.
Слушание моего дела началось 28 сентября 2010 года. Обвинитель назвал меня лжецом сотню раз и разглагольствовал по поводу моего образа жизни, как будто я занимал пентхаус на Ривьере. Аудиозапись длиной полминуты проигрывалась снова и снова. Я терпеливо ждал, пока мое дело предъявит адвокат. Но с каждым днем меня все больше беспокоило его поведение. Он скорее заботился о том, чтобы не оскорбить судью, и не использовал те наши наработки, которые, по моему мнению, должны были произвести самое большое впечатление. Он не спрашивал Нордландера о его выступлении перед Большим жюри. Он даже не оказывал давления на Джона Хеллмана, моего ипотечного брокера, которого вызвал обвинитель и который уже признался в своей вине, хотя еще и не получил приговора. В частности, он надеялся, что ему смягчат приговор, если он обвинит меня.
В какой-то момент у меня появилась надежда, когда мы обсуждали дело с Полом и я рассказывал ему о разговоре с Нордландером, подвозившим меня домой после ареста. Пол пришел в ярость. Он сказал, что заковывать меня в наручники и бросать в машину после освобождения – это незаконное лишение свободы и что последующий допрос был также незаконен, поскольку отсутствовал мой адвокат. Пол упомянул об этом случае в суде, но хотя судья вроде бы и настроился против Нордландера, из этого ничего не вышло.
Шесть долгих дней предъявления путаных свидетельств об ипотеке, кредитах и банковских распоряжениях измотали всех, в том числе, похоже, и судью. Некоторые члены жюри клевали носом, затем резко просыпались и оглядывались, с разочарованием замечая, что до сих пор находятся в душном помещении и вынуждены выслушивать какой-то бред о кредитной политике, факсах и нотариусах. Ближе к окончанию я пришел к мысли, что Крис Джастис был прав. Из этого не выпутаться. К чести Пола будет сказано, я также понял, что и он ничего не может с этим поделать.
Во второй половине дня 8 октября 2010 года в присутствии родных меня признали виновным по двенадцати пунктам, в том числе в банковском мошенничестве, мошенничестве с использованием электронных средств сообщения и мошенничестве с использованием почты. Что любопытно, меня признали невиновным в предоставлении ложных сведений при подаче заявки на кредит. Первой моей реакцией было облегчение: знание лучше незнания. Но потом я повернулся и увидел, как плачет моя мать. От ее слез у меня разрывалось сердце. Я знал, что перенесу это испытание, но не был уверен, справится ли она.
Судья позволил мне вернуться в Гринсборо и ожидать там три месяца до 10 января – начала исполнения наказания.
Я разобрал вещи в квартире, сдал их на хранение и переехал к своему другу Чипу Питтсу. Я старался проводить как можно больше времени с Бреттом и Кевином. Я постоянно обнимал их, словно пытаясь накопить побольше любви на черный день. Я также часто посещал мать, стараясь объясняться с ней простыми фразами и говорить о чем-то нейтральном, хотя беседа неизбежно скатывалась к обсуждению тюрьмы. Казалось, она тает у меня на глазах. Если меня посадят, я не был уверен, что, выйдя на свободу, увижу ее снова.
8 октября 2010 года меня признали виновным. Первой моей реакцией было облегчение: знание лучше незнания.
В довершение всех бед Бретта задержали за распитие спиртных напитков за рулем на территории Университета Северной Каролины в Гринсборо. Содержание алкоголя в его крови оказалось ниже допустимого, но, поскольку он был несовершеннолетним, университет временно отчислил его. Впереди была неопределенность, и я беспокоился, что в мое отсутствие он наделает еще больше ошибок.
В недели, последовавшие после приговора, моя потребность в беге превратилась почти в маниакальную страсть. Я словно снова перенесся в те годы, когда боролся с зависимостью, и мне казалось, что я умру, если не буду бегать. Ничто больше не ослабляло моего напряжения. Я бегал день за днем, с яростью преодолевая один километр за другим, не обращая внимания на боль в лодыжке, которую натирал браслет наблюдения. Однажды я вышел на дорожку и вдруг испытал такую резкую боль, что не смог сделать больше ни шага. Я впервые заметил неприятное ощущение в правом колене после падения во время марафона Баркли в Теннеси за несколько недель до ареста. Боль постепенно усиливалась, но я преодолевал ее до тех пор, пока терпеть уже не стало сил. В страхе я отправился к врачу. Он сказал, что у меня разрыв мениска и что нужно принять меры до того, как я отправлюсь в тюрьму. Травма требовала более сложного и рискованного вмешательства, чем в других случаях. В колене мне должны были проделать крохотные дырочки, травмировав его еще больше, чтобы в дальнейшем оно заживало само по себе. Врач сказал, что сейчас оно работает в неполную силу.
Во мне что-то щелкнуло, словно сдвинулась щеколда замка. Я начал задумываться о выпивке и наркотиках. Я уже несколько лет не видел снов о том, как «употребляю», но теперь они снились почти ежедневно. Часто просыпался в поту и слезах, уверенный, что сорвался. Я знал, как избавиться от этой боли внутри себя. Несколько бокалов, немного понюхать. Было бы так легко обрести покой, хотя бы ненадолго. Но понимал, что, если меня застукают, мое положение станет только хуже, но не мог подавить желание.
Мне сделали операцию, и моя знакомая Лиз повезла меня домой. После предыдущих операций я употреблял только ибупрофен и некоторые другие противовоспалительные средства. Я знал, что не могу рисковать и использовать сильнодействующие препараты – на них можно было подсесть. Но на этот раз, когда Лиз предложила заехать в аптеку и купить обезболивающие по рецепту, я согласился.
Моя потребность в беге превратилась почти в маниакальную страсть. Казалось, я умру, если не буду бегать.
Мы вернулись в дом Чипа, и она выложила пузырек с таблетками на кухонный стол, после чего усадила меня на диван с подушками и поставила рядом еду и напитки. Чип уехал из города на несколько дней, так что Лиз пообещала заглянуть позже и проверить, как у меня дела. Я почти сразу же заснул и проснулся от того, что сильно захотел в туалет. Я схватил костыли, слишком резко поднялся и едва не потерял сознание от боли.
Мне было гораздо хуже, чем после прежних операций. Я поковылял к туалету и по дороге заметил флакон с таблетками. Я смутно помнил, как мы заезжали в аптеку. Вернувшись из туалета, я подошел к кухонному столу и взял таблетки. «Ок-си-ко-дон», – прочитал я по слогам. «Окси» плюс что-то еще звучало как вполне подходящая вещь. Я никогда не увлекался таблетками, но у меня было много знакомых, которые регулярно принимали какие-то лекарства. На этикетке было написано: «Не употреблять алкоголь вместе с этим лекарственным средством». Алкоголь!
Я вроде бы видел пиво в холодильнике. Я подошел к холодильнику и заглянул в него. И действительно, там стояли две бутылки. Я взял одну и поставил на стол рядом с таблетками. «Светлый эль Sierra Nevada» – звучало освежающе. Затем сел за стол и посмотрел на пиво с таблетками, потом встал и снова взял бутылку. Она была на удивление холодной. Мне нравилось ощущать в руке эту прохладу. Затем я еще раз изучил этикетку лекарства: «1/2 таблетки каждые 4 часа по необходимости». Флакон был довольно большой.
Я оставил пиво с таблетками на кухне и проковылял обратно до дивана. Боль в ноге была адской. Почему я не могу принять всего лишь пару таблеток, чтобы отойти от хирургической операции? Разве это такая уж большая проблема?
«Просто сделаю, и все, – подумал я. – Это же лекарство. Это не срыв».
Я вернулся на кухню и вытряс на ладонь одну таблетку. Затем еще одну. У бутылки с пивом была откручивающаяся крышка. Всегда ли у бутылок были откручивающиеся крышки? Я не мог вспомнить. Я повернул крышку. Она не поддавалась. Я попробовал снова – и все равно не смог открыть. Выдвинув ящик, я нашел открывашку и поддел ею крышку. Пшшш. Сладостный звук, который я слышал столько раз. Ярко-пряный аромат пива. Фантастика! Я так хотел его попробовать.
В свое время я запомнил десятки броских лозунгов «Анонимных алкоголиков», но в настоящий момент не смог придумать ни одной причины, почему мне не следует принять таблетки и выпить пива. Если ситуация выйдет из-под контроля, то я воспользуюсь тюрьмой как заведением для реабилитации, и никто не узнает. Я решился.
Надо только спланировать свои действия и убедиться в том, что никто мне не помешает. Собирается ли Лиз возвращаться? Может, стоит подождать, пока она не проведает меня? Или позвонить и сказать, что со мной все в порядке и ей не нужно приезжать? Утром могут заехать дети, так что можно отослать им сообщение, что мне нездоровится и лучше побыть одному. Я взял телефон, чтобы набрать Лиз, но не успел нажать кнопку, как он зазвонил у меня в руке. Увидев номер матери, я нажал на отмену, но он зазвонил снова. Вдруг ей нужна помощь? Я ответил:
– Привет, мам.
Молчание.
– Мам, ты там? Алло! – сказал я громче.
– Привет, – услышал в ответ. – Кто тут? Привет.
– Это я, Чарли. Ты мне позвонила. Все в порядке?
– Я тебе позвонила? Вроде бы нет. Но раз уж ты на линии, то мне нужно кое о чем тебя спросить.
Я подождал. Снова молчание.
– Ты о чем-то хотела меня спросить, мам?
– Черт. Не помню, – глубоко вздохнула она.
– Что-нибудь насчет собак? Или твоих лекарств?
– Не уверена. А, погоди. Хорошо, что ты позвонил. Ты знаешь, где фильтры для кофе?
Этот вопрос она мне уже задавала.
– Посмотри в шкафу прямо над кофеваркой. По-моему, ты их там держишь.
– Я уже там смотрела. Их там нет.
Я подумал секунду:
– А ты смотрела в холодильнике, где хранишь дополнительные запасы кофе?
В последнее время в ее холодильнике частенько оказывались разные вещи, в том числе и телефон.
– А, вот они где! Как ты узнал? – спросила она и продолжила, не дожидаясь ответа: – Ну ладно, спасибо, что позвонил. Я люблю тебя. Поговорим после.
Если ситуация выйдет из-под контроля, то я воспользуюсь тюрьмой как заведением для реабилитации, и никто не узнает. Я решился.
Я прижимал телефон к уху, прислушиваясь к шороху и постукиваниям. Она не повесила трубку, а просто положила телефон рядом. Я слышал, как открываются и закрываются дверцы шкафа. Полилась вода, потом залаяла собака. Мама вышла из комнаты, а потом вернулась, напевая старую песню Люсинды Уильямс, которая нравилась нам обоим. Потом она снова подняла телефон. Я представил, как она рассматривает его в изумлении и понимает, что сейчас кто-то на связи. Потом я услышал ее дыхание. Она прислушивалась. Я ничего не говорил. Она отключилась.
Затем я посмотрел на таблетки в ладони. Нет. Я не могу так поступить с собой и подвести мать. Не сейчас. Я открыл флакон и высыпал их обратно. Потом подошел к раковине, поднес бутылку пива к носу и втянул воздух. Пахнет восхитительно. Я вылил его.
В потрясении я вернулся на диван, растянулся на нем и закрыл глаза. Я слишком устал. «Завтра, – подумал я, проваливаясь в сон. – Я позволю себе выпить пиво и лекарство завтра, если мне это понадобится. Разрешу себе сказать: „Пропади оно все пропадом“, и почувствую облегчение от этих слов. Почувствую, как алкоголь растекается по моему телу, как сильнодействующие вещества растворяются у меня в крови. Я разрешу себе пропасть… ЗАВТРА. Не сегодня. Если я проснусь завтра и мне нужно будет это сделать, я сделаю».
Проснувшись на следующее утро, я понял, что не сделаю. Арест и суд и так выбили меня из колеи. Я не позволю отнять у меня еще и трезвость.
Я сообщил друзьям и родственникам, что накануне отъезда устраиваю прощальную вечеринку. Она была намечена на субботу, а в воскресенье утром мы собирались торжественно пробежать десять миль. Всего попрощаться со мной пришли около 150 человек. Я нарисовал RIP на камнях размером с ладонь и раздавал их всем, объясняя, что эти буквы обозначают не «покойся с миром», а «бег на месте» – то, чем я собираюсь заниматься в тюрьме, когда у меня заживет колено. Большинство собравшихся смеялись. Я чувствовал, как ко мне возвращаются силы.
В воскресенье вечером я впервые после ареста посетил собрание «АА». Они требовали абсолютной честности, и хотя я не совершил ничего плохого, я беспокоился, что люди будут думать обо мне как о самозванце, о том, кто только притворялся честным и трезвым, занимаясь какими-то темными, незаконными махинациями. В глубине души я верил, что цель «Анонимных алкоголиков» не осуждать людей, но никак не мог избавиться от мысли, что даже после восемнадцати лет трезвости меня здесь не приветствуют.
Я сидел позади всех и слушал, как собравшиеся говорят о своих страхах и благодарности и принимают жизнь такой, какая она есть. Мне казалось, что они обращаются непосредственно ко мне. Их слова напомнили мне о том, ради чего стоит жить. Я решил не поддаваться страху, а просто принять то, что ожидает меня впереди. Мне были не подвластны события, но я мог изменить свое отношение к ним.
На следующее утро я поехал в Норфолк в Вирджинии. Зал суда был забит под завязку. Товарищи по моим забегам, бывшие зависимые, родственники, старые друзья, бывшие подруги и незнакомцы – все они приехали с разных концов страны, чтобы оказать мне поддержку. В переднем ряду сидели Пэм, мои дети, мать, отец и отчим.
Судья прочистил горло и зачитал приговор: двадцать один месяц в федеральной тюрьме.
Нордландер и Коски начали с того же места, на котором закончили в прошлый раз, и потребовали сурового приговора. Потом настала моя очередь выступать. Голос мой дрожал, пока я зачитывал обращение к судье с просьбой разрешить мне вернуться домой и дать возможность послужить обществу, помогая другим людям. Когда я заговорил о своей матери и детях, у меня сжалось горло. Позади себя я слышал рыдания.
Судья объявил, что прочитал сто двадцать писем от разных людей, свидетельствующих о моей добропорядочности, – это было больше, чем во всех других его делах. Во мне затеплилась надежда.
Потом он прочистил горло и зачитал приговор: двадцать один месяц в федеральной тюрьме.
