Глава 18
Состояние игры
Совершенно неожиданно Уайт получил новую наводку. В конце октября 1925 года он встречался с губернатором Оклахомы и обсуждал с ним дело, стараясь не говорить лишнего. После встречи помощник губернатора сказал:
— Мы получили информацию от арестанта в тюрьме города Мак-Алестер, который утверждает, что ему много известно об убийствах осейджей. Его зовут Берт Лоусон. Возможно, вам следует с ним поговорить.
В надежде на новый след Уайт и агент Фрэнк Смит тотчас отправились в Мак-Алестер. О заключенном они знали мало, лишь то, что он был из округа Осейдж и уже неоднократно имел конфликты с законом. В 1922 году Лоусона обвинили в убийстве, но оправдали после того, как он заявил, что рыбак первый бросился на него с ножом. Менее чем через три года за кражу со взломом второй степени мужчину приговорили к семилетнему заключению.
Уайт предпочитал разговаривать со свидетелем в незнакомом для того месте, чтобы вывести из равновесия, поэтому Лоусона привели в комнату, примыкающую к кабинету директора тюрьмы. Уайт посмотрел на представшего перед ним человека: маленький, полный, среднего возраста, с длинными белыми волосами. Допрашивавших Лоусон называл «крутыми федералами».
— Мы слышали от губернатора, что ты что-то знаешь об убийствах осейджей, — сказал Уайт.
— Так и есть, — ответил Лоусон. — Я хотел бы снять с души этот камень.
В ходе ряда допросов он рассказал, что в 1918 году батрачил на ранчо Билла Смита и там познакомился с Хэйлом и его племянниками Эрнестом и Брайаном. В подписанном показании Лоусон признавался: «В начале 1921 года я узнал о любовной связи моей жены со … Смитом, из-за чего я в конце концов потерял и семью, и работу». Больше года спустя его отыскал Эрнест, знавший о его ненависти к Смиту. Лоусон вспоминал, что племянник Хэйла «обратился ко мне и сказал:
— Берт, я хочу предложить тебе кое-что.
Я спросил:
— Что, Эрнест?
Тот ответил:
— Я хочу, чтобы ты взорвал Билла Смита и его жену».
Лоусон отказался. Тогда к нему пришел уже сам Хэйл и пообещал за «работу» пять тысяч долларов наличными. По его словам, можно использовать нитроглицерин — и всего-то надо заложить под дом Смита бикфордов шнур. Лоусон вспоминал:
«Затем Хэйл достал из кармана около трех футов белого бикфордова шнура и сказал:
— Я покажу тебе, как с ним обращаться.
Он взял перочинный нож и отрезал небольшой кусок … потом вынул из кармана спички и поджег тот с одного конца».
Лоусон снова отказался, однако вскоре после того, как его арестовали за убийство рыбака, Хэйл, который в качестве заместителя шерифа имел право посещать тюрьму, опять пришел к нему:
— Берт, тебе скоро понадобятся адвокаты, а я знаю, что у тебя нет денег, чтобы им заплатить. Я хочу, чтобы ты сделал эту работу.
Лоусон сказал:
— Хорошо, Билл. Я сделаю.
Вскоре после этого однажды вечером камеру открыл другой помощник шерифа и отвел Лоусона к сидевшему в машине Хэйлу. Они поехали к одному дому в Фэрфаксе, где их уже ждал Эрнест.
Хэйл сказал ему принести «ящик», и Эрнест притащил деревянный контейнер. Внутри был кувшин, наполненный нитроглицерином, из носика торчал длинный, свернутый бикфордов шнур. Аккуратно погрузив ящик в машину, троица поехала к дому Смита.
— Я вышел, взял ящик, а Хэйл и Эрнест уехали, — сказал Лоусон. — Затем я пробрался через черный ход в подвал Смита. Там я положил коробку в дальний угол и проложил бикфордов шнур, как показал мне Хэйл. … Затем я уселся в темноте и стал ждать.
Лоусон продолжал:
— Я увидел, что включили свет. Думаю, они раздевались и укладывались спать, потому что вскоре после этого свет погас. Я еще посидел, не знаю, сколько времени, но думаю, около часа. Потом я решил, что все уже заснули, и поджег бикфордов шнур. … Едва тот загорелся, я рванул оттуда со всех ног.
Раздался взрыв. Хэйл и Эрнест ждали неподалеку и отвезли Лоусона в тюрьму, где другой заместитель шерифа вновь запер его в камере. Перед уходом Хэйл предупредил:
— Если вздумаешь болтать, мы тебя убьем.
Уайт и агент Смит едва сдерживали эмоции, хотя к рассказу Лоусона еще оставались вопросы. Так, он не упомянул об участии Кирби, «химика». Однако тот мог сделать бомбу для Хэйла и без ведома Лоусона. Эти нестыковки еще предстояло прояснить, но, по крайней мере, нашелся наконец свидетель, давший показания о прямом участии Хэйла в преступлениях.
24 октября 1925 года, через три месяца после того, как Уайт принял дело, он отправил Гуверу телеграмму, в которой не мог скрыть торжества:
«Получено признание Берта Лоусона в том, что он подложил бомбу под дом Билла Смита, а подстрекателями и сообщниками были Эрнест Беркхарт и У. К. Хэйл».
Гувер ликовал. Получив телеграмму, он незамедлительно отправил ответ: «Поздравляю!»
Тем временем Комсток, который помогал следователям убедить свидетелей дать показания и в котором Уайт больше не сомневался, начал получать угрозы. Спал адвокат теперь в своем кабинете, в центре Похаски, не расставаясь все с тем же револьвером 44-го калибра модели «английский бульдог».
— Однажды, подойдя открыть окно, он обнаружил за занавеской динамитные шашки, — вспоминал родственник.
Их удалось обезвредить. Однако родственник добавлял:
— Хэйл со своей бандой были полны решимости его убить.
Кроме того, Уайта очень беспокоила судьба Молли Беркхарт. Хотя в донесениях говорилось, что она больна диабетом, его продолжали терзать подозрения. Хэйл нагромоздил гору трупов, преуспев в том, чтобы сделать женщину наследницей большей части семейного состояния. Однако план казался не доведенным до конца. Хэйл имел доступ к богатствам Молли через Эрнеста, однако племянник пока не контролировал их напрямую, и возможным это становилось только в том случае, если бы жена умерла и завещала состояние ему. Служанка в их доме рассказала агенту, как однажды вечером подвыпивший Эрнест пробормотал, что боится, как бы с Молли чего не приключилось. Казалось, он и сам напуган неизбежной развязкой задуманного плана.
Джон Рен, агент-индеец, недавно разговаривал со священником Молли. Тот сказал, что она перестала ходить в церковь и это на нее не похоже. До него доходили слухи, что члены семьи удерживают женщину насильно. Священник был явно встревожен своим нарушением неразглашения тайн прихожан, однако вскоре сообщил о полученном от Молли тайном послании: она боялась, что кто-то пытается ее отравить. Учитывая, что яд в виски был одним из самых вероятных методов убийства, священник в ответе предостерегал ее «ни в коем случае не пить ни капли спиртного».
Однако, скорее всего, диабет Молли позволял вводить ей яд гораздо коварнее. Кое-какие городские врачи, в том числе братья Шоун, некоторое время уже делали Молли инъекции якобы инсулина. Однако ее состояние не только не улучшалось, а скорее ухудшилось. Должностные лица из Управления по делам индейцев также выражали обеспокоенность тем, что Молли, возможно, медленно травили. Чиновник министерства юстиции писал, что ее «болезнь очень подозрительна, если не сказать больше». «Срочно необходимо, — продолжал он, — доставить пациентку в какую-нибудь пользующуюся хорошей репутацией больницу для проведения диагностики и лечения без вмешательства ее мужа».
В конце декабря 1925 года Уайт понял, что больше ждать нельзя, хотя проверка деталей признательных показаний Лоусона была далека от завершения и оставались кое-какие противоречия. Лоусон не только не упоминал Кирби, но и настаивал, что во время взрыва Хэйл находился в Фэрфаксе, а не в Форт-Уэрте с Грэммером, как утверждал ряд свидетелей. Тем не менее Уайт срочно запросил ордера на арест Хэйла и Эрнеста Беркхарта за убийство Билла и Риты Смит и их служанки Нетти Брукшир. 4 января 1926 года ордера были получены. Поскольку сами агенты не имели права производить арест, они привлекли федеральных маршалов и других стражей порядка, включая шерифа Фриса, переизбранного после отстранения от должности.
Несколько сотрудников быстро обнаружили Эрнеста Беркхарта в его любимом заведении — бильярдной Фэрфакса — и доставили в тюрьму города Гатри, примерно в 80 милях к юго-западу от Похаски. Однако Хэйла найти не удалось. Агенту Рену стало известно, что тот заказал себе новый костюм и сказал, что намерен срочно уехать из города. Власти уже испугались, что главный подозреваемый скрылся, когда он внезапно вошел в кабинет шерифа Фриса. Вид у него был как для официального приема: в безупречно отутюженном костюме, отполированных до блеска туфлях, фетровой шляпе и пальто, на лацкане которого красовалась инкрустированная бриллиантами булавка масонской ложи.
— Я слышал, меня разыскивают, — сказал он и объяснил, что сам пришел сдаваться. — А потому посылать за мной ребят нет нужды.
Когда его привезли в тюрьму Гатри, его встречал там местный журналист. Глубоко посаженные глаза Хэйла горели, а двигался он, по словам репортера, «как дикий зверь в клетке».
Журналист спросил его:
— Вам есть что сказать?
— Кто вы? — поинтересовался Хэйл, не привыкший, чтобы к нему приставали с расспросами.
— Газетчик.
— Я буду обсуждать свое дело не в газетах, а в окружном суде.
В надежде, что Хэйл хоть что-то о себе расскажет, журналист спросил:
— Сколько вам лет?
— Мне 51 год.
— Сколько вы уже живете в Оклахоме?
— Лет двадцать пять.
— Вы достаточно хорошо известны здесь, не так ли?
— Возможно.
— У вас много друзей?
— Надеюсь.
— Разве они не хотели бы услышать ваши слова, даже если вы просто заявите: «Я невиновен»?
— Я буду говорить о своем деле с судебной, а не с газетной трибуны. Не правда ли, сегодня холодный вечер?
— Да. Как в этом сезоне скотоводческий бизнес?
— Очень хорошо.
— Путь от Похаски был долгим?
— Да, но у нас в авто были подняты занавески.
— Так как насчет заявления?
Хэйл еще раз отрицательно помотал головой, и его увели. Если он и был выведен из равновесия, то лишь ненадолго. На момент допроса к нему вновь вернулась уверенность, даже дерзость. Он был убежден в своей неуязвимости и настаивал на том, что следователи совершили ошибку. Казалось, неприятности были у Уайта, а не у него.
Уайт предвидел, что Хэйл своих грехов не признает никогда, уж точно не перед стражами порядка, а может, даже и перед Богом, к которому столь часто обращался. Поэтому единственная надежда была на Эрнеста Беркхарта.
— При одном взгляде на него было сразу ясно, что он слабохарактерен, — отмечал Уайт.
Работавший вместе с ним прокурор выразился еще откровеннее:
— Наш выбор пал на Эрнеста Беркхарта, потому что его можно было сломать.
Беркхарта привели в камеру на втором этаже федеральной тюрьмы в Гатри, служившую временной комнатой для допросов, так называемым «ящиком». Он был в собственной одежде и, по словам Уайта, выглядел как «провинциальный денди, разодетый в стиле Дикого Запада — дорогие ковбойские сапоги, яркая рубашка, крикливый галстук и сшитый на заказ по высшему классу костюм». Арестованный нервно ходил по комнате и облизывал губы.
Уайт и агент Фрэнк Смит приступили к допросу.
— Мы хотели бы поговорить с вами об убийствах Анны Браун и семьи Билла Смита, — сказал Уайт.
— Черт, да я об этом ничего не знаю, — заявил Эрнест.
Уайт пояснил, что они допросили в тюрьме человека по имени Берт Лоусон, который сказал совсем другое — а именно, что Беркхарту об этих убийствах многое известно. Однако упоминание имени Лоусона, казалось, не произвело на того никакого впечатления — он продолжал сидеть спокойно как скала, будто это его не касалось.
— Он говорит, что вы участвовали в подготовке взрыва дома Смитов, — сказал Уайт.
— Он лжет, — твердо ответил Беркхарт.
Теперь у Уайта возникли сомнения, где-то в глубине души, возможно, всплывавшие и прежде, но подавляемые: что, если Лоусон действительно врал, просто услышав об этой истории от других преступников в тюрьме? Возможно, он надеялся, что в обмен на показания правоохранительные органы сократят ему срок. Возможно, все признание подстроил Хэйл, как еще одну интригу в грандиозном заговоре. Уайт уже не знал, чему верить. Однако если Лоусон действительно солгал, получить признание Беркхарта было еще важнее, в противном случае все дело разваливалось.
В тесной душной камере Уайт и Смит часами предъявляли собранные ими по каждому убийству доказательства, пытаясь уличить Беркхарта. Иногда в том чувствовалось некое раскаяние, словно он хотел снять груз с души и защитить свою жену и детей. Однако стоило упомянуть Хэйла, как Эрнест буквально коченел на стуле. Дядю он явно боялся сильнее, чем закона.
— Советую вам все рассказать, — произнес Уайт едва ли не умоляюще.
— Тут нечего рассказывать, — сказал Беркхарт.
К полуночи Уайт и Смит сдались и приказали вернуть допрашиваемого в его камеру. На следующий день их ждали новые неприятности. Хэйл заявил, что может доказать — в момент взрыва он находился в Техасе, поскольку получил там телеграмму и расписался за нее. Если он говорил правду — а похоже было на то, — Лоусон действительно все время лгал. Отчаянно желая добраться до преступника, Уайт совершил худший грех следователя и вопреки явным противоречиям поверил в то, во что хотел поверить. Считаные часы оставались до того, как адвокаты Хэйла представят копию телеграммы и его вместе с Беркхартом выпустят — и до того, как вести о том, что Бюро опозорилось, распространятся и в конце концов дойдут до Гувера. А один из его помощников выразился о своем начальнике так: «Того, кого он невзлюбит, он уничтожал». Тем временем адвокаты Хэйла уже слили информацию одному журналисту, написавшему о «безупречном» алиби подозреваемого и отметившему: «Он ничего не боится».
В отчаянии Уайт обратился к человеку, который однажды уже скомпрометировал следствие и стал в глазах агентов персоной нон грата — Блэки Томпсону. Тот был преступником, в чьих жилах текла кровь чероки; в начале расследования его выпустили из заключения как информатора, а потом он убил полицейского. С момента поимки он, позорное пятно на репутации Бюро, о котором предпочли забыть, сидел в тюрьме штата.
Однако из отчетов первого расследования по делу было известно, что Блэки, возможно, располагает решающей информацией об убийствах. Не советуясь с Гувером, Уайт приказал перевести узника в Гатри. Пойди что-нибудь не так, например, соверши Блэки побег или причини кому-нибудь вред, это стало бы концом карьеры Уайта, поэтому он проследил, чтобы за транспортировку отвечал Лютер Бишоп, тот самый сотрудник правоохранительных органов штата, который убил Эла Спенсера. Когда Блэки доставили в здание федеральной тюрьмы, он был скован по рукам и ногам и окружен небольшой армией охранников. На близлежащей крыше Уайт посадил снайпера, через окно державшего заключенного на мушке.
Хотя вначале Блэки казался враждебным, мрачным и заносчивым, но как только его спросили о роли Хэйла и Беркхарта в убийствах осейджей, это настроение, кажется, изменилось. Ранее бандит с нескрываемым ядом и нетерпимостью сетовал, что в этих двоих «слишком много еврейского — они хотят получить все, не давая ничего взамен».
Агенты сообщили Блэки, что не могут заключить с ним сделку о сокращении тюремного срока. Поэтому вначале он говорил об убийствах весьма неохотно, однако постепенно выбалтывал все больше и больше. Он сказал, что Беркхарт и Хэйл дали ему и его приятелю Керли Джонсону заказ на убийство Билла и Риты Смит. В качестве части вознаграждения Блэки предложили угнать машину Беркхарта. Однажды ночью, когда Эрнест и Молли лежали в постели, бандит так и сделал. Впоследствии полиция арестовала его за кражу автомобиля, и больше он к плану убийства отношения не имел.
Осталось неясным, согласится ли Блэки повторить показания перед судом, но Уайт надеялся, что у него теперь достаточно информации, чтобы спасти дело. Он оставил узника на попечение охранников и вместе с агентом Смитом поспешил провести еще один допрос Беркхарта.
Возвратившись в «ящик», Уайт сказал Эрнесту:
— Мы не удовлетворены ответами, которые вы дали нам вчера вечером. Мы считаем, что вы о многом умолчали.
— Все, что мне известно, не более чем слухи, — сказал Беркхарт.
Тогда Уайт и Смит разыграли последнюю карту: они рассказали, что у них есть еще один свидетель, давший показания об участии Эрнеста в заговоре с целью убийства Билла и Риты Смит.
Зная, что один раз они уже блефовали, допрашиваемый заявил, что не верит им.
— Ну хорошо, если вы сомневаетесь, я прикажу его привести, — сказал агент Смит.
— Приводите, — пожал плечами Беркхарт.
Уайт и Смит ввели в камеру Блэки. В то время как снайпер с крыши держал его на мушке, он уселся напротив явно пораженного Беркхарта.
Агент Смит обратился к Блэки и спросил:
— Вы рассказали мне … правду о предложении, сделанном вам Эрнестом Беркхартом?
— Да, сэр.
— Убить Билла Смита? — уточнил агент Смит.
— Да, сэр.
— Верно ли, что Эрнест как часть оплаты за этот заказ пообещал вам свой автомобиль?
— Да, сэр.
Блэки, явно наслаждаясь моментом, посмотрел Беркхарту прямо в лицо:
— Эрнест, я рассказал им все.
Тот побледнел. После того как Блэки увели, Уайту показалось, что Беркхарт готов сделать признание. Однако всякий раз в шаге от этого он замолкал, не решаясь обвинить Хэйла. В полночь, оставив Беркхарта под охраной других агентов, Уайт вернулся в гостиницу. Он не знал, что делать дальше. Измученный и павший духом, он повалился на кровать и заснул.
Вскоре его разбудил телефонный звонок. Опасаясь, что что-то пошло не так (например, Блэки Томпсон сбежал), Уайт схватил трубку и услышал взволнованный голос одного из агентов:
— Беркхарт готов рассказать все. Но не нам. Сказал, что будет говорить только с тобой.
Когда Уайт вошел в камеру, Беркхарт сидел на стуле поникший, усталый и сломленный. Он сказал, что никого не убивал, но знает, кто это сделал.
— Я хочу все рассказать, — произнес он.
Уайт напомнил Беркхарту о его правах, и тот подписал бумагу: «После предупреждения и без обещания мне неприкосновенности от судебного преследования я по собственной воле и желанию делаю следующее заявление».
Беркхарт начал говорить об Уильяме Хэйле, о том, как в юности восхищался им, как выполнял для него всевозможные работы и неизменно следовал его указаниям.
— Я во всем полагался на дядю Билла, — сказал он.
Хэйл был вдохновителем всего дела. В деталях интриги дяди Беркхарту оставались неизвестны, тот изложил племяннику только план убийства Риты и Билла Смитов. Беркхарт сказал, что он запротестовал, услышав о намерении взорвать дом и всех, кто в нем находился, в том числе и его родственников.
— Тебе что за печаль? — ответил Хэйл. — Зато твоя жена получит деньги.
Беркхарт сказал, что в конце концов согласился с планом дяди, как всегда. Хэйл сначала обратился к уголовникам Блэки Томпсону и Керли Джонсону, которые должны были устроить кровавую расправу. В позднейших показаниях Беркхарт вспоминал: «Хэйл велел мне встретиться с Керли Джонсоном и выяснить, насколько тот действительно крут и хочет ли подзаработать, а также передать ему, что речь идет об устранении «подкаблучника краснокожей», имея в виду Билла Смита». Когда Джонсон и Блэки не смогли сделать эту работу, выбор Хэйла пал на Эла Спенсера. Поскольку и тот отказался, Хэйл поговорил с бутлегером и звездой родео Генри Грэммером, который обещал найти подходящего человека.
— Всего за несколько дней до взрыва Грэммер сообщил, что это мог бы сделать Аса Кирби, — вспоминал Беркхарт. — Так мне передал Хэйл.
Беркхарт заявил, что Лоусон никакого отношения к взрыву не имел:
— Вы взяли не того человека.
(Впоследствии Лоусон признался Уайту: «Вся моя история была ложью. Все, что мне известно о взрыве дома Смитов, я узнал в каталажке… я совершил ошибку».)
Беркхарт сказал, что Хэйл с Грэммером действительно поехали в Форт-Уэрт ради алиби. Перед отъездом дядя поручил племяннику передать сообщение работавшему на Грэммера скотокраду и бутлегеру Джону Рэмси. Тот должен был сказать Кирби, что настало время выполнить «работу». Беркхарт передал сообщение и в вечер взрыва был дома с Молли.
— Когда это произошло, я лежал с женой в постели, — вспоминал он. — На севере вспыхнуло зарево. Жена подошла к окну и выглянула на улицу.
Она сказала, что, похоже, горит чей-то дом.
— Тогда я понял, что это.
Беркхарт также представил важные сведения о том, как Хэйл организовал убийство Роана, чтобы получить деньги по страховке.
— Я знаю, кто застрелил Генри, — сказал Беркхарт и назвал имя Рэмси.
Дело росло как снежный ком. Уайт позвал дежурившего неподалеку агента Смита и сказал ему:
— Немедленно возьмите под стражу подозреваемого Джона Рэмси.
Того арестовали и доставили на допрос. Худой и высокий, он утопал в рабочем комбинезоне, черные волосы были сальными, а ходил он, чуть прихрамывая. Один журналист сказал, что он производил впечатление «нервного — возможно, опасного».
Согласно отчетам Уайта и других агентов, Рэмси настороженно озирался и заявил, что ничего не знает. Тогда ему предъявили показания Беркхарта. Рэмси уставился на документ, словно проверяя его на подлинность. Так же, как Уайт и Смит ранее представили Беркхарту Блэки, теперь они привели самого Беркхарта, чтобы тот подтвердил свои показания. Рэмси поднял руки и сказал:
— Полагаю, теперь у меня на шее петля. Берите карандаши, записывайте.
Согласно его показаниям, в начале 1923 года Грэммер сказал ему, что Хэйлу надо «сделать небольшую работу». Когда Рэмси спросил, о чем речь, Грэммер ответил, что нужно убрать одного индейца. Рэмси, называвший план «состоянием игры», в конце концов согласился и заманил Роана в каньон, пообещав виски.
— Мы присели на подножку его машины и выпили, — рассказал Рэмси. — Потом индеец, собираясь ехать, сел за руль, и я выстрелил ему в затылок. Где-то с расстояния одного или двух футов. Затем я вернулся к своей машине и вернулся в Фэрфакс.
Уайт заметил, что Рэмси все время говорил не «Роан», а «индеец». Словно оправдывая свое преступление, он добавил: «Белые в Оклахоме относятся к убийству краснокожих так же, как и двести лет назад».
Оставался еще вопрос об убийстве сестры Молли Анны Браун. Эрнест Беркхарт уклонялся от прямого ответа о роли своего брата Брайана, очевидно, не желая его впутывать. Однако раскрыл личность таинственного третьего человека, которого видели с Анной незадолго до ее смерти. Агенты его знали, и даже слишком хорошо: это был их тайный осведомитель Келси Моррисон, как раз и привлеченный для установления этого третьего. Он не просто вел двойную игру, передавая информацию Хэйлу, но и был его сообщником. По словам Эрнеста, именно Моррисон произвел смертельный выстрел в голову Анны Браун.
Власти схватили Моррисона и обеспечили Молли Беркхарт врачебный осмотр. Казалось, она была при смерти, и судя по симптомам, власти почти не сомневались в том, что кто-то тайком — медленно, чтобы не возбуждать подозрений — ее травил. В позднейшем отчете агент отмечал: «Доказанный факт, что состояние ее здоровья улучшилось сразу после вывода ее из-под контроля Беркхарта и Хэйла».
Беркхарт так никогда и не сказал, что знал об отравлении Молли. Вероятно, это был один из тех грехов, в которых он не мог признаться. Хотя, возможно, Хэйл не доверил ему убить собственную жену.
Братьев Шоун вызвали и допросили о лечении Молли. Один из работавших с Уайтом прокуроров спросил Джеймса:
— Вы кололи ей инсулин?
— Возможно, — ответил Шоун.
— Разве ее не забрали из-под вашей опеки и не отправили в больницу Похаски? Так вы не кололи ей никакого инсулина? — нетерпеливо переспросил прокурор.
Шоун сказал, что, возможно, неясно выразился:
— Я не хотел бы запутаться и навлечь на себя неприятности.
Прокурор еще раз спросил, вводил ли он ей лекарство.
— Да, я делал ей уколы.
— От чего?
— От сахарного диабета.
— И в результате ей стало хуже?
— Я не знаю.
— В конце концов, ей стало настолько плохо, что ее забрали из-под вашего попечения и доставили в больницу в Похаске, где благодаря другому врачу ее состояние сразу улучшилось?
Джеймс Шоун и его брат отрицали любые неправомерные действия со своей стороны, и Уайт не мог доказать их виновности в отравлении. Когда Молли стало лучше, власти ее допросили. Она не любила, чтобы в ней видели жертву, но однажды призналась, что была напугана и загнана в тупик. Иногда она прибегала к услугам переводчика, помогавшего ей с английским — языком, словно подернувшимся для нее завесой тайны, превосходящей понимание. Адвокат, помогавший прокуратуре допросить Молли, объяснил ей:
— Мы все ваши друзья и на вашей стороне.
Он сказал ей, что ее муж, Эрнест, дал признательные показания об убийствах, вдохновителем которых, скорее всего, был Хэйл, в том числе взрыва дома ее сестры Риты.
— Билл Хэйл и ваш муж родственники? — добавил он.
— Да, сэр, — подтвердила она.
Адвокат спросил, находился ли Хэйл в момент взрыва у них дома.
— Нет. Дома были только я, муж и дети.
— В тот вечер к вам больше никто не заходил?
— Нет.
— Ваш муж весь вечер был дома?
— Да, весь вечер.
Адвокат спросил, рассказывал ли ей когда-нибудь Эрнест о заговоре Хэйла. Она ответила:
— Он ничего мне об этом не говорил.
По ее словам, все, что она хотела, это наказать тех, кто сотворил это с ее семьей.
— Независимо от того, кто они? — спросил адвокат.
— Да, — решительно ответила она. Но она не могла, не хотела поверить, что Эрнест участвовал в заговоре. Впоследствии один автор приводил ее слова: «Мой муж хороший, добрый человек. Он бы этого не сделал. Он никому не причинил бы вреда и никогда не причинил бы вреда мне».
Адвокат спросил ее:
— Вы любите мужа?
После секундной паузы она сказала:
— Да.
Вооруженный показаниями Эрнеста Беркхарта и Рэмси, Уайт приступил к допросу Хэйла. Сидя напротив него, с виду безупречного джентльмена, следователь, однако, твердо знал, что на совести этого человека убийства почти всех родных Молли, а также нескольких свидетелей и участников составленного им заговора. Кроме того, открылось еще одно шокирующее обстоятельство: если верить некоторым близким к Анне Браун людям, у Хэйла был с ней роман и забеременела она от него. Если это так, значит, он убил собственного неродившегося ребенка.
Уайт пытался сдержать клокотавшие внутри эмоции, когда Хэйл поприветствовал его и агента Смита с той же отменной вежливостью, которую продемонстрировал при аресте. Беркхарт как-то сказал, что при первой встрече его дядя производил впечатление лучшего из всех «виденных вами дотоле людей, но лишь пока вы не узнавали его поближе», и добавлял: «Встретившись с ним, вы в него буквально влюблялись. Так же он действовал и на женщин. Но чем дольше вы с ним оставались, тем вернее он до вас добирался и впивался в вас».
Уайт времени не терял. Как он вспоминал впоследствии, он сказал Хэйлу:
— У нас есть неоспоримые признания, что вы стояли за убийствами Генри Роана и семьи Смит. Улик достаточно для предъявления вам обвинения.
Однако, даже когда Уайт подробно изложил Хэйлу сокрушительные показания против него, тот казался невозмутимым, как будто оставался хозяином положения. Келси Моррисон уже говорил агентам об уверенности Хэйла в том, что «в округе Осейдж деньги способны защитить любого, независимо от преступления, в котором его обвиняют».
Уайт не мог предвидеть ожесточенной, наделавшей много шума судебной баталии, докатившейся до Верховного суда США и едва не стоившей следователю карьеры. Поэтому, надеясь закрыть дело как можно аккуратнее и быстрее, он сделал последнюю попытку убедить Хэйла признаться.
— Думаю, вы не захотите ввергнуть [вашу семью] в пучину долгого судебного разбирательства со всеми его грязными разоблачениями, стыдом и позором, — сказал Уайт.
Хэйл взглянул на него с веселым энтузиазмом и ответил:
— Я буду бороться.
