В тот сентябрьский день агент, действовавший под прикрытием страхового агента, разговорился с работавшей на заправке в Фэрфаксе женщиной. Он сказал ей, что желал бы присмотреть для себя домик где-нибудь поблизости. Та ответила, что здесь всеми делами заправляет некий Уильям Хэйл. Она добавила, что и сама купила дом у него же, на краю принадлежащего ему пастбища. Однажды вечером, рассказала она, загорелось несколько тысяч гектаров угодий. Один пепел остался. Никто не знал, кто виновник поджога, но она догадывалась: его устроили работники самого Хэйла по его же наущению ради получения страховки — ни много ни мало 30 000 долларов. Тут женщина вдруг замолчала, будто испугавшись, что наговорила лишнего.

Уайт попытался собрать сведения и о другом, не менее подозрительном случае — каким образом Хэйл получил страховку после смерти Генри Роана в размере 25 тысяч долларов? Когда в 1923 году того обнаружили с пулей в затылке, самый очевидный мотив был именно у Хэйла. Тем не менее шериф, как, впрочем, и другие местные блюстители закона, не начал против него следствие — упущение, которое больше не казалось случайным.

Уайт разыскал страховщика, в 1921 году продавшего Роану полис. Хэйл все это время не уставал повторять, что они с Роаном друзья водой не разольешь, а выгодоприобретателем по полису тот его назначил, поскольку годами брал у него в долг. Однако страховщик поведал совсем другую историю.

Насколько ему помнилось, Хэйл сам приобрел полис, приговаривая: «Черт, это все равно что острогой бить рыбу в бочке». Он пообещал дополнительные комиссионные, и страховщик ответил:

— Ладно, давайте сделаем на десять тысяч долларов.

— Нет, я хочу на двадцать пять, — не согласился Хэйл.

Страховщик попытался объяснить, что, не будучи родственником Роана, Хэйл может стать выгодоприобретателем, только если тот должен ему деньги. На что Хэйл ответил:

— Ну, он мне действительно порядком задолжал, десять или двенадцать тысяч.

Уайт решил, что в это трудно поверить. Даже если Роан действительно задолжал Хэйлу, тому было достаточно предъявить доказательства опекунам солидного состояния индейца, и вопрос бы решился. Зачем страховать жизнь приятеля и оформлять полис, который не принес бы Хэйлу никакой выгоды, если бы Роан, которому не исполнилось и сорока, внезапно не отдал богу душу?

Страховщик признался, что польстился на комиссионные, а потому не стал требовать никаких расписок. Он неплохо знал Хэйла и, видимо, сам принадлежал к числу вовлеченных в «индейский бизнес». Роан, похоже, и не догадывался об этих махинациях. Он верил в то, что Хэйл, его лучший друг, просто хочет ему помочь. Однако в плане имелся один изъян. Роана, закоренелого пьяницу, однажды в нетрезвом виде превратившего свой автомобиль в груду металлолома, должен был осмотреть врач и счесть входящим в группу риска. Хотя один доктор и заявлял, что никто из его коллег не выпишет справки этому «алкашу-индейцу», после долгих поисков Хэйл нашел одного посговорчивей в Похаске. Тот согласился выдать справку; его рекомендацию поддержал также один из казавшихся вездесущими братьев Шоун, Джеймс.

Уайт установил, что первое поданное заявление страховая компания отклонила. Ее представитель позже сухо прокомментировал попытку приобрести полис на 25 тысяч долларов: «Не думаю, что это соответствует принятой практике». Хэйл как ни в чем не бывало обратился к конкурентам. В графе заявления, получал ли Роан отказ в другой компании, красовалось «нет». Страховой агент, проверявший документы, впоследствии признался: «Я знал, что ответы были неверны».

На сей раз Хэйл все же предъявил расписки, доказывающие, что Роан действительно должен ему деньги. Первоначальная сумма долга в 10–12 тысяч долларов удивительным образом удвоилась, достигнув 25 тысяч, что в точности соответствовало желаемой сумме страховки. На расписке, якобы выданной Роаном, стояла дата «январь 1921 года». Это было важно, поскольку значило, что долг образовался еще до подачи первых заявлений о страховке — таким образом, притязания Хэйла представлялись вполне законными.

Графологическая экспертиза и анализ документов становились обычными приемами в ходе следствия. И хотя этот совершенно новый судебный инструментарий вызывал едва ли не священный трепет и казался ответом на все вопросы, он нередко зависел от «человеческого фактора». В 1894 году французский криминолог Бертильон представил суду совершенно неверный анализ почерка, что в конечном итоге и предопределило ложное обвинение в государственной измене Альфреда Дрейфуса.

Тем не менее при условии разумного и аккуратного использования графология и анализ документов оказывали неоценимую помощь следователю. В 1924 году в печально известном деле Натана Леопольда и Ричарда Лёба об убийстве подростка следователи правильно установили виновных, сопоставив студенческие заметки Леопольда с напечатанным на той же машинке письмом о выкупе.

Агенты, расследовавшие убийство Роана, впоследствии передали долговую расписку эксперту министерства финансов по анализу сомнительных документов. Тот установил, что первоначально в ней было напечатано «июнь». Подчистками и дописыванием букв название месяца исправили на «январь», что подтвердили и фотографии, сделанные в направленном под углом к бумаге свете.

Уайт подозревал, что Хэйл подделал документ, стремясь получить страховку и совершив поначалу промах с датой. Впоследствии федеральный агент предъявил долговую расписку человеку, который, по утверждению Хэйла, ее напечатал. Тот сказал, что никогда этого документа не видел, а на вопрос, лжет ли Хэйл, ответил утвердительно.

Другая страховая компания выдала полис после того, как Хэйл вместе с Роаном посетили доктора в Похаске и добились необходимого медицинского заключения. Тот врач вспоминал, как спросил Хэйла: «Билл, ты что задумал? Прикончить этого индейца?» А тот в ответ ухмыльнулся: «Да, черт возьми».

Узнав, что на похоронах Роана Хэйл нес гроб покойного, Уайт понял, что местные блюстители закона не просто проглядели его как подозреваемого. Они скоренько соорудили версию о виновности Роя Банча, у которого в свое время был роман с женой убитого. Уайт вместе со своими агентами допросил Банча, который отрицал свою причастность к преступлению и поведал кое-что интересное о Хэйле. Тот якобы сказал ему после убийства Роана:

— Я бы на твоем месте убрался подальше из этого города.

— С какой стати? Я ни в чем не виновен.

— А люди считают наоборот, — ответил Хэйл.

Он предложил Банчу денег, чтобы тот исчез. Посоветовавшись с другом, Банч все же не уехал — это означало бы для него косвенное признание вины в убийстве.

— Если смоешься, они точно повесят это на тебя, — сказал приятель, уговоривший его остаться.

Уайт вместе с агентами тщательно изучили поведение Банча и исключили его из числа подозреваемых. Один из сотрудников отмечал: «Любовная связь Банча и жены Роана намеренно выставлялась на передний план ради отвлечения внимания от истинного убийцы». И больше всего в этом усердствовал именно «король Осейдж-Хиллз». После убийства Роана Хэйл несколько раз наведывался к его вдове, пытаясь заставить ее подписать различные иски в отношении наследственного имущества. Однажды даже принес ей в подарок бутылку виски. Но она не стала даже пробовать его из страха, что он отравлен.

Хотя у Уайта имелись косвенные доказательства причастности Хэйла к убийству Роана, в деле оставалось еще много неясностей. Не было прямых улик — отпечатков пальцев или свидетельских показаний о том, что «король Осейдж-Хиллз» застрелил индейца сам или приказал племяннику либо еще кому-нибудь из сообщников. Кроме того, подозрительная страховка могла служить мотивом убийства Роана, но не других осейджей.

В ходе расследования внимание Уайта привлекла одна деталь: прежде чем добиваться получения полиса страхования жизни Роана, Хэйл попытался приобрести его долю в фонде доходов от добычи полезных ископаемых, что было куда ценнее золота или бриллиантов. Он знал, что пай нельзя продать или купить, но был уверен, что давление со стороны влиятельных белых поможет отменить этот запрет. Однажды он проговорился: «Как многие другие, я верил, что вскоре Конгресс одобрит закон, позволяющий каждому образованному индейцу распоряжаться принадлежащими ему паями нефтяного фонда по собственному усмотрению». Однако существующий порядок изменять не стали, и Уайт подозревал, что именно это и побудило Хэйла разработать план со страхованием жизни Роана и последующим его убийством.

Один законный путь завладеть долей в фонде все же имелся — унаследовать ее. Просмотрев завещания, Уайт выяснил, что в большинстве случаев паи сыпались в карман одного и того же человека — Молли Беркхарт. А ее мужем и опекуном был Эрнест, которого «Хэйл держал в узде», как отметил в отчете один агент. Бутлегер и осведомитель Келси Моррисон заявил агенту, что и Эрнест, и Брайан Беркхарт готовы выполнить любое приказание дяди, а сам Хэйл «способен на все».

Уайт изучил одно за другим все убийства в семье Молли. Даже хронология их выглядела больше не простой случайностью, а частью злодейского плана. Анна Браун, бездетная и разведенная, почти все состояние оставила своей матери Лиззи. Убив Анну первой, преступники могли не опасаться, что ее доля нефтяных отчислений будет разделена между другими наследниками. Лиззи, завещав бо`льшую часть своего пая дочерям Молли и Рите, сразу же стала следующим кандидатом в покойники. Затем пришел черед Риты и ее мужа Билла Смита. Уайт понял, что даже необычный способ последнего убийства — подрыв дома бомбой — тоже несет в себе жуткую логику. В завещаниях супругов четко оговаривалось, что в случае их одновременной смерти большая часть пая Риты переходит к ее оставшейся в живых сестре Молли. Однако тут режиссер этого жуткого плана просчитался. Так как Билл, пусть и всего на несколько дней, но пережил жену, ее деньги перешли к нему, а после его смерти к его родственникам. Все же львиная доля семейных паев так или иначе перешла к Молли Беркхарт, то есть, по сути, оказалась под контролем Эрнеста. Уайт не сомневался, что при содействии не в меру угодливого племянника Хэйл располагает косвенным доступом к этому состоянию. Как Уайт впоследствии докладывал Гуверу: «МОЛЛИ, судя по всему, является самым подходящим инструментом для ХЭЙЛА с тем, чтобы через БЕРКХАРТОВ присвоить паи всех членов семьи».

Уайт не смог установить, задумывался ли брак Эрнеста и Молли — за 4 года до гибели Анны — с самого начала как часть преступного замысла или Хэйл принудил племянника обманывать жену уже после свадьбы. В любом случае план был настолько дерзким и бесчеловечным, что едва укладывался в голове. То есть Эрнест делил с Молли супружеское ложе, растил детей и все эти годы участвовал в заговоре против ее семьи. Совсем по Шекспиру:

О заговор,

Стыдишься ты показываться ночью,

Когда привольно злу. Так где же днем

Столь темную пещеру ты отыщешь,

Чтоб скрыть свой страшный лик? Такой и нет.

Уж лучше ты его прикрой улыбкой…