Глава шестая. Жестокость и чужая удача

– Выгружаемся, хлам человеческий! – подбадривал Кот, стоя на перроне. – Живее!

Хлам повиновался, торопясь выбраться с платформы. Оставленная позади жертва смердела пролитой кровью. Вопли умиравших и хруст с чавканьем, сопровождавшие их смерти, доносились до всех. Почти.

– Проверяем груз. Костя, ты старший, я за новостями. – Кот зашагал к одноэтажному укрепленному зданию.

Костя и остальные отогнали караван к спуску на противоположную сторону. Хаунд, рассмотрев вдали полоску дороги, удивился. Не в обычаях караванщиков такого типа шастать вдоль сохранившихся транспортных артерий, там грабят и жрут куда чаще и охотнее.

Георгиевка стояла тут давненько. Как минимум, если верить надписи под кровлей станции, с тридцать седьмого года. Деревня, надо полагать, была именно старше здания. Плоская и вытянутая, с торчащими остатками то ли элеватора, то ли чего-то похожего дальше по железке, за сохранившимися стенами из плит. Серая проваленная громада какого-то деревянного амбара, стоявшего не иначе как со времен Союза. Одиночно торчавшие дома, ближе к серому повороту асфальта становящиеся чуть гуще.

– Деревня… – констатировала Анна. – Как есть деревня.

– Хрена лысого, – проворчал Хаунд, – вон храм. Село, значит.

Йа, остатки былого величия религии еще блестели даже в мрачной хмари собиравшегося обложного дождя. Топать куда-то, меся местную грязюку, не хотелось. Но варианта вырваться Хаунд не видел. Солдатня, сурово глядящая на их кучку в ошейниках и без, держала стволы наготове.

Гарнизон тут имелся вполне приличный. Из-за серо-красной стены, собранной из вагонов, железобетона и кирпичей, несло военным порядком и нехилым подразделением. Почему так? Ну, Пес размышлял логически, успевая втягивать воздух, анализировать, разложив на микроны и просто наблюдая. Интеллект с логикой штука такая.

Явственно тянуло баней. День не банный, понедельник, а раз так, то топят не сменившимся вчерашним караульным, а пришедшему откуда-то дозору или разведке. В небольшом гарнизоне обошлись бы тремя-пятью человечками в маскхалатах, сделали бы «индейскую» мыльню из раскаленных камней, чума из плотной ткани и ведер с водой – поливать на раскаленные голыши и париться. А тут, если соединить с лошадками, сейчас бережно отмываемыми, да судить по густому запаху конского пота, как раз конный дозор, голов в десять-пятнадцать получается.

Раз так, то гарнизон немалый, до шестидесяти человек, и это только бойцов. Все верно, тут почти крайний рубеж обороны самого анклава Кинеля. Толстые подкопченные стволы огнеметов и кожухи трех поделок под калибр КПВТ только подтверждали мысли. Гарнизон уже поел, густой запах кулеша из разваренного пшена, с картошкой, поджаренным салом и луком дотягивался к выгрузившимся донельзя пленительно.

Хаунд оскалился, выслушав жалобу пустого с вечера желудка. Ничего, заодно вес сбросит. Но пожрать стоит, и побыстрее, особенно если ты выздоравливаешь после ампутации, да еще и задумал побег. Пес, по привычке к действию, уже прикидывал маршрут движения. Тем более что оглядываться и рассматривать все вокруг никто не запрещал.

На горизонте виднелись вполне себе высокие лохматые холмы. Почему-то думалось, что топать им придется именно мимо них.

– Ты и ты! – Костя ткнул грудастых девиц. – Вон туда готовить жрать. Вольные, пять штук, с Сипой, на ту сторону, собирать хворост. Остальные – проверить груз, поправить ремни, поклажу, отобрать троих и собрать фляги для воды, передать им. Большой, ты с ними к водокачке. Выполнять!

Порядок у караванщиков имелся, не поспорить. Хаунд, оказавшись среди отправленных за водой, косился на Большого – тот держался в стороне и не опускал «вепря». Правильный выбор, на таком расстоянии картечь разорвет любого, даже ему не даст добраться до горла здоровяка. Ничего, наступит и на его улице праздник, натюрлих. Тем более что Георгиевка, которую сперва считал дохлой деревней, впечатляла.

В селе ощущалась уверенная жизнь. Натурально, уверенная в себе и дальнейшем. Водонапорка, недавно восстановленная, почти блестела свежей краской и даже отчищенным метра на три от земли кирпичом.

К асфальту тянулась ровная дорога, замощенная кусками камня, керамзитовых блоков, силикатных кирпичей, бетонных плит и прочего твердого, явно усаженного в землю на какой-то раствор. Все лучше, чем месить грязь, ожидавшуюся уже скоро. Если не прямо вот-вот.

Поля да сады с огородами вокруг села удобряли самым, мать его, настоящим навозом. Осень, урожай давно собрали, а раскиданным еще по весне говном так и несет. Скотины держат немало, нос не подводил, пахло животинами отовсюду: и крупными, типа коров, и мелкими, барашками с козами. Про птицу говорить не приходилось, теплую вонь курятника ни с чем не спутаешь, нюхни хоть один раз за всю жизнь, йа.

Укреплений виднелось два. Собственно, одно начиналось сразу за зданием станции, и еще одно подальше, как раз у дороги. Возле второго село уже не казалось разбросанным, стягиваясь ремонтированными и даже недавно поставленными новыми срубами. Оттуда тянуло хлебом.

– Эй, лохматый, ты чего застыл? – прогудел Большой, совершенно оправдывая прозвище даже своим голосом.

– Думаю, как сбежать.

– А, это правильно. Ты думай, мне надо потренироваться в стрельбе.

– Сразу предупрежу, если что, – доверительно намекнул Хаунд, – а отсюда пешком вдоль железки пойдем, или как?

– Разговорчивый, да? – Большой усмехнулся одними глазами через дырки балаклавы. Маску он почему-то снимать не спешил. И очень интересно пах. Не то что-то было с его потом, йа… Люди так не воняют.

– А ты не любишь поговорить? – Пес усмехнулся, поменял флягу, протянув пустую мальчонке-близняшке. – Знаешь, что отличает людей от зверей и нелюдей?

Большой прищурился, чуть наклонив голову. А, зацепило?

– Умение мыслить и высказывать обдуманное. Согласен?

Караванщик кивнул. Зло так кивнул, не отводя от него глаз. Хорошо, есть за что зацепить и вывести из себя. Пригодится, в любом случае.

– Заканчивайте живее! – Здоровяк пнул мальчишку.

Эк проняло-то. Значит, майн фрёйнд, ни хрена ты не человек, а такой же, как сам Хаунд, мутант. Дас гут, натюрлих.

Цепляться к нему прямо сейчас больше не стоило. Важнее еще оглядеться и попытаться понять – что ждет впереди, до конца дня, как минимум. Хорошего, понятно, не выпадет, но вот плохое стоило свести к минимуму.

Дождь ворочался на горизонте серо-черным студнем – лениво, но неотвратимо ползущим к ним. Сырость висела в воздухе, По прикидкам Хаунда ливанет часа через два, не больше, если учитывать скорый южный ветер со спины, пока еще достаточно слабый. Раз так, то надо просчитать все варианты и быть готовым к чему угодно.

В наплывающий вдалеке полосе туч просвета не наблюдалось. Что-то подсказывало – лить станет сильно, знай держись, чтобы не снесло.

– На место! – рявкнул караванщик, явно заведшийся и ищущий повода.

Хаунд подхватил забранный у сестры-близняшки пояс, повесил половину фляг и двинулся назад. Сказано – назад, яволь, мой генерал, он идет. Что-то подсказывало – сцепиться им все же придется. Славная выйдет драка, кто-то помрет, как пить дать.

По дороге, глядя на перевернутый котел и сжавшихся комками баб, стало ясно – пожрать точно не светит.

Кот оказался явно недовольным. Видно, не сложилось что-то из задуманного. Может, рассчитывал еще проехать все же по железке, может, какой-то транспорт должен был отвезти по трассе. Хрен его, в принципе, знает, но караванщик, полтора суток спокойный, сейчас переживал и погружался в меланхолию. Вкупе с мизантропией.

Нелюбовь к людям, помешавшим планам, Кот выражал в раздаваемых своей свежеприобретенной собственности пинках, затрещинах и лещах. Сильно не бил, явно не планируя прибавить проблем пешему походу, покалечив рабов. Но пока Хаунд возвращался с водопоя, успел услышать несколько сдавленных охов, звонкие затрещины, шипение через зубы и прочие неприятные звуки. Шерсть на загривке, то есть, конечно, короткие волосы на шее, встали дыбом. Было с чего – Кот совершенно не смущался, показывать свою власть… хотя бы над кем-то.

Анна обзавелась серьезным синячищем на левом глазу. Кроподтек, налившийся изнутри до черноты, закрыл его почти полностью. Ерш, видно, с дуру заступившийся, плевался кровью и ковырялся во рту. Под ногами, в красной слюне, белели зубы.

– О-о-о, вот и мое любимое приобретение! – Кот обрадовался появлению новых лиц. – Чего так долго ходим? Ко мне!

Хаунд начал считать до пяти. Хотя стоило и до десяти. Краснота наваливалась все сильнее, стискивая виски, разбегалась яростью по жилам, заставляла дрожать ноздрями.

– Что-то хочешь сказать? – поинтересовался Кот, похлопывая по ноге откуда-то возникшей кожаной плетью. – Потявкать не желается, Мухтар?

Хаунд мотнул головой, стараясь одновременно следить за рукой караванщика и Большим, который стоял сбоку и не опускал ствол.

– Надо же, самый языкастый из стада не может гавкнуть в ответ… – Кот не просто злился, нет. Дело оказалось хуже, если судить по дергающемуся лицу.

У мужика с головой не в порядке, вот оно чего. Странно, такие обычно долго не живут. Особенно с подобной работой. Ладно еще срываться, где живешь постоянно – попривыкли, скрутят и запрут, пока в себя приходишь. А тут-то, на большой Дороге, где людей встречаешь нечасто и половина, если не больше, незнакомые? Чего же в нем, паскуднике, есть такое, что жив до сих пор, натюрлих?

– Я к тебе обращаюсь, обезьяна! – Кот упорно заводил сам себя, краснея-бледнея и дергая даже уголком рта, а не только левым веком. – Молчишь, гнида?

Удара стоило ждать. Сильного удара, такого, что легко глаз выбьет к чертовой матери, если попадет. Скоро, прямо сейчас.

Хаунд, сцепив зубы, старался считать дальше, сдерживаясь из последних сил. Нельзя помирать глупо, нихт! Не здесь и не сейчас. Сложно терпеть брызжущую в лицо слюну и слова, за которые следует выдрать на хер язык? Начисто, вцепившись именно пальцами, забравшись в глотку, ухватив его, скользкий и дрожащий, йа-йа, сложно?

Очень.

Он успел закрыть глаза, сумел, сцепив кулаки и рыкнув, врасти в землю. Лицо будто развалили пополам шашкой, боль пронзила раскаленной спицей от макушки до задницы, растеклась по ногам и не собиралась успокаиваться. Кожа развалилась, сочно плюнув кровью, побежавшей в бороду, горячо и густо.

Держаться. Стоять. Терпеть.

– Трус поганый! – Кот плюнул, попал, добавив к крови липкого и вонючего. – Харчка и стоишь, бздун волосатый. Сортиры чистить станешь, как придем.

Станет, станет… Хаунд приоткрыл левый глаз, взглянул на него. И тут же зажмурился – от глаза в череп ударила молния боли. Скрежетнул клыками друг о друга.

– О, никак снова храбрость проснулась? – Караванщик смотрел на Пса как на дерьмо. – Ляпнешь чего, сраный ты йети?

– Хорош, Кот. – Костя давно привык к перепадам настроения старшего и уже поднимал народ, проверял груз и экипировку. – Идти пора. Не вышло с дрезиной?

– Да мудаки! – Кот фыркнул, моментально становясь самим собой. – Конченые полупокеры, пиздуны, блядь. Ты ж, говорю, Ермак, обещал помочь и хули?

– Хули-гули. – Костя задрал лицо Анны вверх, достал самый настоящий канцелярский нож, совершенно без ржавчины. – Залупу нам на воротник, понял. Не дергайся, кобыла, ровно стой. На, бинт держи, помни мою доброту.

Женщина дико косилась на нож, с щелчком выпустивший лезвие.

– Сипа, прокали.

Хаунд, потрогав лицо, посмотрел на ладонь – та блестела почти переставшей лить кровью. Йети? Да и хер с тобой, Барсик, поливай помоями, зато на йети такая-то хрень зарастет быстро. Останется шрам на всю рожу? Останется, натюрлих. Ничего, он Коту потом все лицо снимет, не порвав лишнего миллиметра кожи и заживо.

Рюкзак лег на плечи удобно. Хаунд, закинувшись горьким порошком, глотнул воды, глядя на хирургическое вмешательство в гематому Анны. Так-то, само собой, верно, глаз заплыл почти полностью, впереди Дорога, куда деваться?

– Дернешься, шамотра, я тебе кусок носа отрежу, – предупредил Костя. – Можешь бинт прикусить.

Женщина, последовав совету, запыхтела. Скрипнула зубами и глухо взвыла, когда прокаленная сталь вскрыла синяк, выпуская кровь, застонала, когда пальцы караванщика надавили на чавкающую опухоль с нескольких сторон. Но держалась Анна хорошо, не дергалась и не пыталась свалиться в обморок.

Лучше оказалось другое. Она точно не подсадная и все параноидальные мысли Хаунда мимо кассы. Своей бы такого даже больной на голову Кот не придумал.

– Хайло промойте лохматому. И замотайте. – Кот кивнул на Хаунда Ершу. – Тебе-то теперь зубы не жмут, падла?

Ерш не ответил, занялся делом. Ему выделили чистой ветоши, сейчас превращавшей голову Пса в шар.

– Красавец, чего уж. – Кот успокоился и довольно скалился в ухмылке. – Мумия прям, блядь.

Мумия так мумия, хрен с тобой, золотая рыбка. Плакать будешь, натюрлих.

– Строимся и выходим. Дождь на носу.

Кот встал сбоку от каравана, растущего на глазах, и похлопывал по сапогу плетью. Такие же появились у остальных караванщиков. Вольные косились на них со страхом, явно понимая – пройдется и по ним.

– Выводи, Костя!

Тот кивнул, оказавшись в начале колонны.

– За мной, по два, шагом… марш!

– И не топаем ни хрена, бараны!

Хаунд, выслушав последнее вскукарекивание Сипы, чуть не сплюнул. Идиот он, что ли? Если люди идут в колонну по два, да в шаг друг другу, в любом случае слышно станет. Или это они сейчас заранее тренируют перед тем, как убраться из относительно безопасного села?

Перед глазами маячила спина одной из грудастых девок, второй утыкался в груз носом Ерш. Анну погнали за Хаундом, прицепив к одному из одинаковых мужиков. Так и пошли, начав месить грязь уже на выходе. Почему?

Местные караванщиков за что-то не любили. Под ноги так и летели со всех сторон, расплескиваясь и воняя, помои и содержимое поганых ведер, пользуемых деревенскими по ночам, чтобы не ходить в сортиры. Так что грязь им выпала та еще, с полной гаммой ароматов, склизкая и мерзкая.

Кот, идя в стороне, только скалился и толкал плечом сельский молодняк, который вспыхивал, но в драку не лез. Мужики, хозяева разносортных домов по обеим сторонам улицы, выгибающейся к остаткам трассы, только поплевывали у заборов-укреплений. Крепкие, не жирные, а именно крепкие, полноценно питающиеся дядьки с оружием в руках. Они его даже не прятали, держа рядом, как продолжение самих себя.

Странно, йа. Там, в Городе, это никогда не бросалось в глаза. Возможно, из-за серости каменных мешков, вобравших в себя тысячи человеческих жизней за двадцать лет войны. Там обрез обнимали крепче девушки, а садясь есть в столовой, ствол клали на колени, чтобы палец был на спусковом крючке.

Здесь оружие казалось другим. И не обязательно огнестрельным, хотя его хватало. Здесь предпочитали старые-добрые двустволки. Патронташи крепились к толстым кожаным поясам узорчато вырезанными карманами. Да и сами пояса бросались в глаза, сделанные точно одним мастером: широкие, плотные, ножом сразу не пробить, с фигурным металлом пряжек. Нож, топор – все подогнано по хозяину, висит, не мешая.

Хаунд глазел по сторонам, переваривая увиденное. Иногда нужно оказаться вне своей земли, чтобы понять других. Выживать в Самаре, окруженной Рубежом, казалось кому-то страшным? Да не страшнее, чем здесь, на приволье, таившем в себе не меньше зла и опасности.

Эти, выжив после Войны и забрав себе свою землю назад, стали тертыми ребятками. На таких управу найти – круче вареных яиц нужно стать. И то, кабы зубы не обломать. И, йа, Хаунд вполне их понимал, рассматривая и запоминая. На потом.

Караван выбрался на дорогу. Мышино-грязная неровная полоса, вся в разломах и кучах грязи вперемешку с перегноем, желтая от выцветшей травы, разбегалась в обе стороны. Клубки перекати-поля, какие-то странно серебристые, катались по земле.

Асфальт впереди выгибался вправо, делая резкий поворот в обратную сторону за густым подлеском. Посадки, когда-то сделанные для защиты трассы от снегопадов, превратились в густые рощи и грозящили стать настоящими дебрями.

У поворота, провожая караван глазами, стоял блокпост кинельских. Этих легко было отличить по форме и организованности. Местных виднелось трое, для хоть какого-то соблюдения типа независимости села.

– Костя!

Караванщик, идущий чуть поодаль, удивился. Оглянулся, выискивая Хаунда глазами.

– Чего тебе?

– Сколько нам идти и куда?

– Рот прикрой, не твое дело.

– Силы рассчитать нужно. Мне, так-то, ампутацию проводили еще вчера. Или позавчера?

– Блоховоз ты пиздливый! – Костя развернулся, явно думая – бить или не бить? – Ты…

– В Кротовку мы идем. – Кот возник сзади бесшумно и зло. – Ногами перебирай и не трынди. Тринадцать с половиной кэмэ, три с половиной часа хода по трассе, если расслабленно. Вам, зверью, даю два часа. Тем более сзади вон подпирает. Шевелитесь.

Хаунд оскалился, прищурился видящим глазом. Левый заплыл под тряпками, стрелял откатом после удара, чуть дергал болью по веку и внутри.

К обеду, значит, должны прибыть в Кротовку? Гут, йа. Но с одной стороны.

С другой, вот ведь, зер-зер шлехт, очень плохо. Потому как все вроде бы просто и сложно одновременно. Как водится, само собой.

Цель-то какая? Рихтиг, Отрадный, а он идет почти сразу за Кротовкой, там еще километров десять и все, на месте. То есть к цели своего путешествия Хаунд движется с весьма серьезной скоростью. Только есть проблема. Целых пять хорошо вооруженных проблем, где главная – Кот. Они рождают шестую, само отсутствие свободы и все остальное. Сегодня они доберутся до Кротовки, если не смоет все быстрее и быстрее настигающим дождем. Небольшая передышка, Кот распродаст часть товара на месте и вперед, топать дальше. И если к вечеру вся их шайка-лейка притопает в Отрадный, то проблему придется решать как-то очень быстро. И жестко.

Хаунд покосился на правую руку, все еще сильно ноющую, но уже отдающую знакомой чесоткой заживающей плоти. Вот она, проблема номер семь. Да такая, что не обойдешь, йа.

Караванщики шли очень умело. Один впереди, молчун Филин, постоянно оказывался незаметным и явно был разведчиком в группе. Костя и Сипа по бокам колонны, стволы на изготовку. Большой замыкал с пулеметом и явным желанием пользоваться им, шаря глазами из прорезей балаклавы. Ну и дядя Кот постоянно оказывался тут да там, раздавал пинки, зуботычины, указания и советы вперемежку с матюгами.

Расклад хреновый, просто так этих ребятишек не завалить, если только не закидать их до смерти чьими-то выбитыми зубами или наломанными по пути зубочистками. Но настолько снайпером себя Хаунд никогда не считал.

– Живее! – прикрикнул Кот. – И меньше топаем, не кони ни хера. Услышу цокот сивки-бурки, ошарашу.

Этот ошарашит, с него станется, Хаунд даже не сомневался. Угроза пока подействовала, слитный шелест и шорох разбился на отдельные звуки, стал тише, мягче, почти растворился. Навьюченное добро не скрипело, не звякало и не шуршало, упряжь и сами баулы караванщики проверяли на совесть. Осталось добиться от своего стада тихого шага и все вообще в порядке. Ну-ну, натюрлих, усрутся.

Йа-йа, так Хаунд и думал, идя, слушая, нюхая и думая. Больше ему ничего не оставалось. Пока, во всяком случае.

Окриков и поджопников хватит на полчаса, потом начнется усталость. Она уже началась, если вдуматься и наблюдать не только глазами. Караванное дело тяжелое, не всем по плечу, не всем по ногам и спине. Переть на себе килограмм сорок все могут по-разному. Пока сил хватает у всех – даже с шага не собьются, но дорога свое возьмет.

– Живее! – коротко бросил Костя. – Ногами двигаем!

Хаунд в себе не сомневался, меряя растрескавшуюся полосу ножищами. На него навьючили чуть больше остальных, не нарушая основного правила – дели ровно, чтобы не дать повода ворчать, ныть, требовать убавить или вообще возбухать. Всем поровну, что девчушке-подростку, с шеей, стянутой ошейником, что ему, здоровенной и явно мутировавшей оглобле, что наемному вроде бы крепкому мужику. Йа-йа, рихтиг.

Раз-два, раз-два, караваны сокращают неизвестное и опасное пройденными километрами. Хаунд уважал караванщиков, тех, что сами таскали на горбу груз. Такие попадались пятьдесят на пятьдесят, люди опасные, опытные и житейски хитрые. Такие-то на самом деле верили в Дорогу куда сильнее, чем в Библию, заветы Ильича или светлое будущее. Потому сами и ломали спины, показывая пример другим, нанимавшимся идти с ними.

Крепкий мужичок из кинельских, который наверняка подвязался идти из-за какой-то нежданной беды, крепким только казался. Запах выдавал его с головой, запах разлагающихся внутри тела потрохов и прочей требухи. Болезнь точила дядьку, как древоточцы трухлявое бревно. С вижу не скажешь, но это пока, хватит того часа на два, потом сдастся.

Он и сейчас-то потел, что твоя ломовая лошадь, прущая телегу с кирпичом вверх по глине после дождичка. Бледнеть мужик начнет уже скоро, потом будет перхать, сперва тихо и в кулак, потом, не заметив, бухнет крепко, распугав притаившихся из-за дождя редких безобидных птах вдоль дороги. К вечеру лже-крепыш доберется до стоянки едва идя и шатаясь из стороны в сторону. Ночью начнется отходняк, болезнь завоняет сильнее, его будет бросать то в густую красноту, то в сметанную белизну, пот польет ручьем, а к обеду следующего дня, кто знает, сможет и тупо рухнуть прямо на ходу.

Опытных ходоков Хаунд не наблюдал, если не считать, как ни странно, двух почти сестер девок-мутанток с сиськами. Эти, сразу заметно, перли спокойно и умело, явно настроившись поддерживать да помогать друг дружке. И усталости у них не наблюдалось вообще. Даже первой, самой бросающейся в глаза, проходящей сама собой, как втянешься в тяжелое дело и разогреешься полностью. Так, чуть водички хлебнуть, рот прополоскать и выплюнуть с липкими тягучими нитями.

– Позырим, кудлатый, какой из тебя кэмел, – бросил Кот, проходя мимо. – Может, передумаю тебя в общественный сортир отдавать.

– Искренне польщен, – Хаунд оскалился, – могу прослезиться от вашей доброты, масса.

– Шутить изволишь, балда лохматая?

– Никак нет, ваша светлость, истина во мне просто так и рвется наружу, так и тянет что-то доброе и хорошее для вас сделать.

Например, как выпадет случай, переломав руки-ноги, выдавить ему глаза. И бросить где-то в пролеске неподалеку. Помочь фауне, а может и флоре, немного разбавить рацион и подарить порцию ценного и легкоусвояемого животного белка.

– Ох и не верю я тебе, рожа волосатая… – задумчиво процедил Кот. – Да и ладно.

Хаунд даже согласился. Лишнее внимание со стороны его типа хозяина сейчас совершенно ни к чему.

Ерш пыхтел рядом. Вырос на реке, а прет, как полжизни вот так оттопал. Парняга что надо, двужильный, сразу видно. И есть в нем что-то такое, от чего даже Хаунда тянуло взять да проверить собственные карманы. Если не сказать больше, нанеся превентивный удар прежде довольного прищура темных глаз, скошенных не по-человечески к вискам, приставленного к башке обреза и объективного требования – кошелек или жизнь. Бурлило внутри парня, прорываясь в редких злых взглядах, бурлило волей и лихостью, черным флагом и анархией.

Ветер донес редко втягиваемый запах. Хаунд, выпрямившись, кивнул мыслям.

– Ты чо? – поинтересовался Ерш.

– Сейчас будем бежать, а потом, если повезет, отдыхать.

– А? – не понял парняга.

Ответ пришел быстро. Кот, завидев разведчика, озабоченно кивнул тому, задавая немой вопрос.

Филин показал на небо позади каравана, на серо-черное, вдруг выросшее по курсу и два раза растопырил ладонь.

– Через десять минут? – Кот сплюнул. – Точно укрываться нужно?

Хорошей команде лишние слова лишь помеха. Филин мотнул головой. Хаунд довольно оскалился, подмигнул Ершу.

Кот сверялся с картой, Костя и Сипа немного нервничали. Большой поплевывал и сверлил глазами Хаунда. Тот сверлил в ответ, обернувшись к Здоровяку.

– Заправка была. – Кот поцокал языком, недовольно кривя рот. – Километр где-то, слева.

– Чего думаешь? – Костя смотрел на него с недоумением.

– Да… что-то не тянет меня на нее. – Кот скользил глазами по каравану. – Ладно… дождь будет адов, думаю. Да еще и хрен знает, откуда и что принесет? Так… караван, к бегу приготовиться.

Они приготовились. И побежали. Оглядываясь на черную погибель, полыхающую внутри вспышками молний. Видя серую пелену, которая хлестала совсем рядом и шла на них. Неслись как могли. Все. Включая начавшего булькать давешнего крепыша.

– Звездец мужику, – сплюнул Хаунд, – а нам груза прибавится.

Пробит бак у «ласточки». Машина Борова горит и нагревается дальше. Что делать?

Правильно, тут, как в танке, главное не бздеть и не суетиться. И применить логику с расчетом.

Одну канистру подставить под журчащие капли, которые уже успели обернуться струйкой. Ничего, пусть льется.

Со второй, быстро, но не суетясь, двинуть к «медведю», пышущему жаром. Боров, земля ему стекловатой, все же не идиот, а тупо сторчавшийся нарк и маньяк. И по-своему гениальный автомеханик, с растущими откуда надо руками и умной башкой. Во всем, что касалось тачек, убийств и нападений. Кроме последнего.

Зил, полыхая впереди, потихоньку раскалялся и по раме. Пусть в кабине почти все прогорело, капот уже чадил, а бензобаки не сдавались, стоило сильно опасаться. Зуб подбежал, остановился в нескольких метрах, пригляделся к бакам, перенесенным дальше от кабины. Вот как, значит…

Баки Боров закрыл бронепластинами, добавив прослойки чего-то явно негорючего. Надо полагать, еще и ухитрился поставить какие-то огнеупорные фильтры в топливные шланги, не иначе.

С кабины, мазнув жарким дыханием, дотянулась вонь спаленного мяса. Зуб поморщился, шагнул раз, другой, оказался у бака. Переделанный родной, объемный коробка-прямоугольник, горловина переварена сзади. И замок. Замок, мать его, это нехорошо. Но и не страшно.

Он нырнул под машину, оказался у задней стенки бака. Тут от осколков приделаны тонкие лепестки. Хорошо… где любимая монтировка? Поддеть гнущуюся пластину, повернуть, открывая черный лоснящийся бок. Вторую… отлично.

Каждый раз доставая зубило, Зубу хотелось улыбаться. Но не сейчас, сейчас надо работать. Прижать промышленный прочный штырь, примериться, ударить. Еще раз, сильнее! Неудобно? Терпи, братец, тут надо дело закончить. Очень надо.

С пятого у него вышло. Даже пришлось быстро откатываться, чтобы не окатило, подтягивать открытую заранее канистру, вставляя воронку и уместить всю эту конструкцию под ароматно воняющую струю. Высший класс, авиационный, точно. Почему авиационный – Зуб не знал, объективно полагая про заправки летучих хреновин вообще керосином. Но Кулибин, любящий высооктанку, именовал ее только так. Авиационный и баста.

Теперь к «ласточке», бегом и решая проблему хотя бы в теории. Стоп, идиот!

С Кулибиным бы такое никогда не случилось, у того точность, расчет и отсутствие нервов прямо в генный код вписаны, не иначе. Зуб снова порадовался судьбе, сведшей его со всей этой сумасшедшей бандой и чудо-механиком в отдельности. Хрен с ними, с мудреными определениями вроде генного кода или даже термодинамики воздушно-реактивных двигателей, выдаваемых Кулибиным в моменты душевных кризисов, которые обычно совпадали с потреблением собственного самогона на металлических стружках с опилками. А вот гениальные и кажущиеся такими простыми приспособления…

Через две минуты, проверив канистру, успокоившись насчет взрыва баков из-за почти потухшей и мирно чадящей кабины, пыхтя, сопя и потея, Зуб двигался назад. Двигался, стиснув зубы и широко расставляя ноги в стороны. Руки оттягивал тяжелый аккумулятор. И Зубу очень хотелось верить в его хороший заряд.

Допер, смахнув пот, осторожно поставил рядом совторой емкостью под топливо. Так… слилось под чертову дырку, останавливается. Ёперный театр, блин!

Зуб запрыгнул на капот, на крышу, доставая аккуратно сложенную подзорную трубу из чехла-тубуса, висевшего на боку как немецкий противогаз в Великую Отечественную. Натурально, медную подзорку, даже с клеймом какого-то там английского умельца аж девятнадцатого века. У всех нормальные бинокли, у него зато антиквариат. Трубу эту совершенно случайно Зуб нашел на полностью вынесенном вроде бы Птичьем рынке. Отыскал в куче грязи, принес Кулибину, а тот, понося «охамевшего малолетнего дебила» последними словами, проковырялся с ней неделю. Откуда у него отыскались линзы – Зуб даже не подозревал. Но труба работала. И даже отлично… ладно, хорошо, на четверочку… с минусом, приходилось сокращать расстояние в два раза, иначе сильно ошибался.

Что вокруг?

Слева высоченный холм с остатками надписи про какой-то хлеб, выложенной камнями на мохнато-буром боку. Справа мертвый дачный массив и поселок, почему-то так и не заселенный заново. Впереди убегала дорога и не виднелось не души. Чудо просто какое-то, аж не верилось. И стоило не упустить такой случай.

Пластиковый кейс с инструментами грохнулся у заднего колеса. Ключи Зуб подбирал советские, хром-ванадий – блестели даже спустя полвека после изготовления. Гайки, удерживающие бронепластину, подались с трудом, но пошли, смазанные литолом. Одна, две, три, четыре… фу-у-у… пять, шесть… сука-а-а… седьмая! Не парь ты мозг, пожалуйста!

Все восемь он скрутил быстро. Кулибин бы, наверное, показал большой палец и, довольно гыкнув, сказал бы высшую оценку, непонятную, но приятную:

– Пит-стоп, Гвидо!

Сука, память дырявая! Баллон с воздухом!

Принес, брякнув металлом по асфальту. Теперь шланг к ножницам. Помнится, ругался на Кулибина, мол, на хрена, на хрена… А вот, прав был старый.

Ножницы раскромсали корпус, оголив пробитый металл. Стреляли самопалом, тупо свинцом, а тот, видно, залез под пластину, добрался до бака и утонул, успев остыть. А то рванул бы, и все, кранты Зубу и всему вокруг.

Ну, самое важное, паяем. Только бы аккумулятор выдал нужный заряд и хватило для хитро смастыренного паяльника, лежавшего в кейсе. Крокодилы на контакты, пусть нагревается. Крупный наждак, закрепленный на деревяшке с ручкой. Готовая стальная пластина, канифоль и припой.

Зачистить вокруг дырки и саму пластину-заплатку. Теперь залудить. «Канифоль, оболтус, вещь нужная», подмигивал в голове Кулибин, и Зуб не спорил. Ну, теперь паяем и надеемся, что все правильно и все получится. Ох и воняет…

Он справился. Поковырявшись, изуродовал заплатку и быстро выхватил еще одну. Все операции заново и повторение, мать учения. И получилось. Зуб, хмыкнув, прикусил губу, разглядывая дело своих рук.

– А ты, старый, все – рукожоп да лоботоряс…

«Ты не радуйся, бестолочь, – ласково ответил в голове Кулибин, – ты залей сперва под горлышко». Эт правильно, пора заливать. Хотя сперва – сходить и забрать.

Грохнуло, когда он отошел почти к «ласточке». Жбякнуло о борт взрывной волной, приложило крепко, до новой шишки на половину лба и разбередив вроде подсохшую хреновину под шапкой.

– Спасибо, Господи, – сказал Зуб, глядя в небо, – пусть у тебя никогда гидроусилитель не лопнет.

Шарахнул второй бак, о коем Зуб по дурости и думать забыл. Перло ему, не иначе, фортуна и все такое, поворачивалась красивой сочной задницей и, наверное, передницей тоже. Горючку он залил, потрясываясь в душе от ожидания расплаты за удачу со взрывом. Но повезло, ни капли не просочилось между жирной гусеницей пайки. Точно не рукожоп. И пластину на место, не забыл. Ваще молодчина.

Закинув весь разбросанный и найденный скарб в машину, Зуб почти сел за руль. Прислушался к странному рокоту откуда-то со стороны Красного Яра. Прищурился, заметив совершенно дикое, маячившее в небе и заметно дымящее. Выхватил трубу, навел, всматриваясь.

– Твою мать!

В небе, пусть и болтаясь из стороны в сторону, к нему бодро пер автожир из Курумоча.

Смертельная гонка продолжалась.