Глава четвертая. Воспоминание о недавнем прошлом

Дневной переход делили на два. Начинали через час после восхода, лежка, сушка и отдых в полдень, час на все нужное, пожрать-посрать и задрать ноги выше, пролежав дополнительные полчаса. После выхода Венеры, пастушьей звезды, караванщики останавливались, разбивая лагерь, выставив дозорных или наемников сторожить, ели, проверяли и перетягивали груз, спали, и с серым утренним небом все снова.

В час человек проходит в среднем пять километров. Проходил, по асфальту городов, проселкам и шоссе. В Беду, жравшую детей человеческих с такой же скоростью, как раньше слупливали ведро попкорна в кино, ходить пришлось учиться заново. И не в удобной обуви, за-ради здоровья и хорошей формы, с водой из магазина или колонок по пути, хрена. Теперь жизнь диктовала новое. А уж караванщикам, так тем более.

По остаткам федеральных и региональных трасс, что в начале, что сейчас, всегда пытались двигаться на транспорте. На лошадях, быках, тянувших повозки и фургоны, давно ставшие почти крепостцами, как двести лет назад в Великом Треке на Запад там, за океаном. Объединялись в настоящие караваны, держались проложенных путей, сереющих умирающим асфальтом и белеющих остатками гравийной подушки. Из десяти таких «ленточек» до цели добиралась одна.

Кости остальных неудачников, сметенных стаями зверья, мутировавшего и относительно нормального, бандами людей, изменившихся с Войны, и оставшиеся практически нетронутыми ветрами, снегами, аномалиями самой природы и радиацией вместе с бродячими химическими ловушками-облаками, валялись там и тут вдоль дороги.

Умельцы, теоретики и практики, пытались создать двигатели на чем угодно, включая водород, получаемый из воды или на горючих смесях, соединяя вместе спирт, остатки ГСМ и даже боеприпасов. Некоторые, мечтая о сухопутных броненосцах, верили в возвращение паровых машин. Но чаще всего все попытки заканчивались просто.

Взрывом. Пожаром. Потерей управления и свернутыми набок шеями.

Чуть позже вернулось топливо. С ними вернулись и охотники за торгашами. Только круче, смертоноснее и опаснее. Так что караванщики, на своих двоих проходившие нехожеными тропами, тайными и одним им ведомыми трактами, пробиравшиеся через самую задницу, где только звери и воющий ветер, все так же оставались в цене.

А проходить в час те же пять километров давно стало невыгодно. Семь, стандарт, если не в грязь или снег. С грузом, весящим, если все нормально, половину собственного веса. С запасом воды в двух флягах, топором или тесаком на поясе, с пятью сухарями или двумя пачками галет, парой банок консервов, магазином патронов или полным патронташем, если не было автоматического оружия. С палкой-посохом, на конце блестящим в редких солнечных лучах неровным, но всегда остро заточенным наконечником.

Караванщиков уважали, ценили, боялись и ненавидели. Трепались, мол, могли те увести с собой, в дорогу, кого захочется. Звездели – мол, Дорога для них давно заменяет не то что Отца-Сына-Духа, но и родных с близкими. Вышел на нее, прошел туда-сюда с пяток раз, все, душа караванного заражалась и каюк, был человек, стал перекати-поле. А с такими связываться – себе хуже делать.

Много чего, в общем, несли. В основном, само собой, конченую пургу и самый натуральный словесный понос, натюрлих. На деле все, как и обычно, оказывалось иным. Без всякой там сраной романтики.

– Выходим завтра. – Кот, стоя перед строем собственного стада, не улыбался. – За вас, голожопые, мы с товарищами заплатили проезд отсюда и до Георгиевки. Побережете ножки, отработаете скорым ходом. Через Кротовку, Отрадный и дальше, в Бугуруслан. Оплата, само собой, сдельная. Десять кило груза – пять патронов за двадцать километров. Еда, два раза в день, за наш кошт. Зверье, у вас цена проще, ваши же сраные жизни. Все меня поняли?

Нанятая голытьба, подрядившаяся идти с Котом до Бугуруслана, тихонько заворчала, но перечить не спешила. «Зверье», стоявшее слева, само собой, молчало. Когда звякает цепь на шее, не больно-то попиздишь.

Купленных душ у Кота, считая Хаунда, с собой оказался добрый десяток. Двойняшки, мальчишка с девчонкой лет четырнадцати, с уловимым уродством, что не спрячешь – родимыми пятнами почти на все лицо. Две девки лет по двадцать пять, крепко-деревенские, широкоплечие и мужикастые. Что в них нашли мутировавшего, кроме сисек размера пятого-шестого, Хаунд так и не понял. Тонкий худой черныш в заношенном вертолетном комбезе, с волосами, заплетенными в косу и странноватыми наростами на лице. Трое обычных мужиков непонятного возраста, явно живших в одном месте, если судить по опухолям на лице, накрывавшим кому что. Красивая баба под сорок, поджарая, задастая как лошадка, со светлыми волосами, обрезанными сейчас почти под корень. Вот, собственно, и все.

Нанятых оказалось столько же. В общем, ровно под двадцать некислых и туго набитых баулов, с лямками и ремнями поперек груди, ждущих своих верблюдов. Пятерка компаньонов Кота смотрела на выстроившиеся две шеренги как на говно и не вмешивалась в разговоры шефа.

– А теперь отбой. По загонам.

Вольные залопотали, явно желая провести вечерок с ночкой «как следует».

– Хлебальники завалили! – мягко и ласково попросил Кот. – Ясно?

Вольные, уже сбившиеся в кучу, косились то на него, то на «братву», явно забившую на них и о чем-то треплящуюся, и смелели на глазах. Голытьба голытьбой, но покрутило в жизни каждого, такие затыкаются только после хорошей трепки. А Кот, при всем своем крутом обвесе, сам-то крутым не казался. Типа, можно и права покачать.

Хаунд, наблюдая начавшуюся комедию, довольно морщился, искреннее жаждав мордобоя с кровищей. Ему-то Кот совершенно не казался добрым-хорошим рубахой-парнем. Не бывает сейчас такого, чтобы успешный караванщик делал работу уговорами и компромиссами с консенсусами. Странно, что это же не понимали вольнонаемные во главе с выделяющимся поджарым парнягой чуть за двадцать.

Этот-то, одетый пока вполне добротно и, совершенно точно, недавно крутившийся среди местных авторитетов, воду и мутил. Почему крутился среди авторитетов? Мужиков и пару затесавшихся теток жизнь явно жевала вместе с видавшими виды одежонкой с обувкой. А юный храбрец, подбивающий компаньонов на корабельный бунт, разве что чуть заляпал в грязи новехонький летный комбинезон, да ботинки оказались недавно чинеными, в отличие от дерьмища на ногах соседей. Ну и въевшаяся манера руководить, нагловатое поведение и все остальное. Включая уже подживший бланш на пол рожи, ни разу не худой и почти лоснящейся. Ляпнул чего не то, скрысятничал, подставил кого круче, вот и дали пинка под жопу. Да еще небось дали срок загладить вину или свалить с Кинеля. Такому куда податься?

Только в город или в ходоки при караванах. Раз нанялся тащить добро на горбу, то косяк связан с городскими, и туда ему путь заказан. Не дурак, наверное, но и не шибко умный, йа. Щас еще и докажет эту нехитрую и наспех сляпанную теорию. Прям вот сейчас.

Так и вышло.

– А чего, командир, так жестко-то? – Парняга насупился и явно не собирался отступать.

Хмурился-то явно из-за тычков в спину, не желая оказаться на первой роли и сейчас недовольный из-за этого. Ну, милок, умей за слова отвечать, особенно когда положиться не на кого.

– Жестко? – Кот расплылся в улыбке.

– Да, жестковато. – Парняга, все же чуток ощутивший поддержку от одобрительно нудящих вольнонаемных, смелел на глазах. – Идти хер пойми куда, людям надо, ну… в общем, напоследок отдохнуть, друзей с семьями повидать. Да и аванс не мешало бы выдать, оставить родным и все такое.

Хаунд чуть не хрюкнул от удовольствия, предвкушая скорое будущее и развязку. Чернявый собрат по цепи и та самая баба со светлыми волосами тоже с интересом смотрели спектакль. Остальные рабы, пока не подгоняемые «братвой» Кота, сидели и молчали.

– Аванс, конечно, это верно. – Кот кивнул. – Только, землячок, ты про него что-то говорил? Неа. И я не говорил. Так что вопрос о передаче чего-то там заранее скорбящим родственникам считаю необоснованным. Отдыхать у вас всех времени было по самую сраку, иначе хрена вы бы нанялись мой товар нести, верно? Во-о-от, так что не хер тут на совесть давить. Сказал – по загонам, так разошлись. Кто чего не взял – не мои проблемы, предупреждали о явке к вечеру со всем нужным. А, да… если кому сейчас захочется выйти и ляпнуть, мол, шиш я пойду с Котом… так выходите.

Парняга напротив караванщика шага не сделал. Видно, нужно было ему смыться с Кинеля любым возможным способом. Двинулся вперед самый крепкий из мужиков, одноглазый суровый детина, заросший бородой по самые глаза, в заношенном тулупе, вонявшим скисшим потом, и армейских штанах-ватниках, заправленных в резиновые сапоги. Этому терять было нечего, нанялся явно, чтобы получить тот самый аванс и мотануть подальше, кинув Кота с командой. Тяжелый густой запах перегара только подтверждал выводы.

– Ты мня наибал! – пробулькало из бороды. – Нах пшол!

– Да ну?! – удивился Кот.

– Тчна грю!

– Обломишься, – Кот перестал улыбаться, – в строй встал.

– Убью, сука!

Хаунд не выдержал, гоготнул. Эт ты зря, дядя. И был прав.

Караванщик ударил правой, метя в ухо. Бородатый, вполне ожидаемо, пусть и пьяно, качнулся назад. Как и думалось Коту. Да и Хаунду тоже. И он снова не ошибся.

Левая рука Кота взорвалась неожиданным ударом в печень, заставив бородатого тяжело охнуть и согнуться. Правая прилетела в то самое ухо, заставив схватиться за него, а левой караванщик добавил, ловко и незаметно сместившись в сторону, впечатав кулак в пах пьяной рванины. Тот охнул еще громче, упал на карачки, заработал локтем промеж лопаток, крикнул что-то несвязное, падая рожей в грязь, и блеванул. Только Кот не остановился.

Оказался сзади и размашисто, хлестко и неумолимо шарахнул по два раза кулаками в бока бородатого. Тот ойкнул и свернулся, как эмбрион в утробе. Запахло еще хуже.

– Кабзда селезенке, – прокомментировал Хаунд. – И почкам с печенью. Ща окочурится.

– Ебать-колотить, какие мы умные, – хмыкнул совершенно не запыхавшийся Кот. – И смелые. Я тебе рот разрешал открывать, тело?

– Неа. – Хаунд отступил, глядя на братву, не мудрствуя лукаво вытащившую стволы.

– Вот, сука, и заткнись. Зубы вышибу. Так…

Кот повернулся к наемным.

– На ходку со мной, падлы, все подписались? Все, Антоныч свидетелем выступал. Ведущий караван, на время похода, вам царь и Бог. Ведущий кто?

Наемные молчали, глядя на вздрагивающего бородатого.

– Молчите, ухри? Я старший, я ведущий, я, мать вашу, теперь вам вместо батьки и Господа Бога с ангелами да чертом. Сказал – оправиться, жрать да спать, так выполнили. Ясно? Молодцы, разошлись все, сказал. Костя, зверье в сортир, по сухарю и потом на цепь, спать. Большой, Сипа, с этим разберитесь.

Кот кивнул на уделанного мужика, явно не намекая на врачебную помощь.

Куда там того потащили, Хаунд не видел. Скорее всего – скинут где-то в свинарнике или типа того, а там как выйдет. Повезет – выкарабкается, нет – судьба такая, йа. Бухло вообще никогда до добра не доводит, а уж если на улице Беда, так надо головой думать, а не только в нее есть.

Сухарь ему попался черный, каменный и воняющий плесенью. Но, размоченный в большом тазу с водой, поставленном на троих, вполне съедобный. Так и хрустел на зубах.

Хаунд, откинувшись на стенку, удерживающую цепь, смотрел на товарищей по свалившемуся повороту в судьбе. Он отыграл у этой суки еще один день и даже стал ближе к намеченному. Осталось разобраться с побегом и заняться нужным для возвращения в город делом.

– Ты-то как сюда попал, Пес?

Вопрос оказался тихим. Светловолосая, сидя рядом, казалась дремлющей, притворяясь так, что обманула всех вокруг. Хаунд не повелся сразу, слыша, как та дышит. Вот, оно как, значит… Фортуна, повернувшаяся жопой, решила исправиться и подкидывает шанс со стороны этой фифы? Раз знает, кто он, не выдала и заговорила, так есть с чего. Дас гут, йа.

– Ты кто?

– Аня.

– Хорошо. Меня откуда знаешь?

– Кто тебя не знает-то?

Чернявый, ковыряющийся в обуви, головы не поднимал. Хаунд, засопев, искоса глянул вокруг. Охренительно выходит, он тут, оказывается, звезда.

– Я Ерш. С Глинки, видел тебя пару раз на Кинапе. Когда ждал груза, я с реки.

Гут, тут понятно.

– Меня с Металла продали. Я пять лет там прожила, пока Карно под себя не подгреб. Устроил осмотры у врачей, ну и…

С этой тоже ясно.

– Это кто там пиздит?!

Голос прилетел от двери, закрывающей загон, устроенный на месте бывшего сортира. Охраняли надсмотрщики рынка, свежие и бодрые.

Хаунд мотнул головой и начал укладываться, стараясь удобнее разместить снова занывшую руку. Порошок ему выдали перед надетой на шею цепью, чуть полегчало, но обрубки ныли, куда там гнилым зубам.

Надо дождаться, пока все заснут, когда охрана станет ходить раз в полчаса, тогда и поговорить. Тогда…

– Подъем!

Поговорили…

Хаунд открыл глаза, уткнувшись взглядом в закутанную рваным бушлатом Анну. Та кивнула. Гутен морген, чего уж.

Утро даже не вползло еще внутрь загонов депо. Черная холодная хмарь, видневшаяся в открытой калитке ворот, дышала сырой ночью. Подняли караван явно до петухов, собираться и чапать к отправляющемуся составу. Тот выходил с рассветом, когда липкие утренние сумерки уже не мешали. Время деньги, двигаться нужно, зверье. Мутант хмыкнул, покосился на заскорузлые бинты. С вечера их не поменяли, то ли забыв, то ли оставив удовольствие на утро.

– Эй, обезьяна Бобик!

Кот щурился у загородки, облокотившись на нее.

– Сейчас будем перевязку делать. Дернешься – пожалеешь.

А то он сомневался.

Его вывели отдельно, дав справить нужду и посадив на колоду, воняющую рубленым мясом. Кот, зевающий и с парящей кружкой, уселся на такую же. Кивнул местному ветеринару, сильно пахнущему с самого утра ожеребившейся кобылой, щелкнул клапаном кобуры на бедре. Сзади на шею Хаунда опустилась палка охранника, вжалась, давая дышать, но не более.

– Пришел поглядеть – насколько ты крут, – поделился Кот. – С виду-то, так прямо оживший ужас моих детских страшилок во сне. Готов, Шарик?

– Как пионер, – буркнул Хаунд.

– Палочку в зубы не всунуть?

– Иди в жопу.

– Сука ты невежливая… – Кот отхлебнул, расстегнул карман разгрузки и достал готовую папиросину. – На, гнида, кури, глядишь, легче станет. Или не куришь?

– Об имуществе заботишься? – Хаунд сжал папиросу в зубах, дождался огонька и затянулся. – Молодец.

– Спасибо, стараюсь. Ты не в обиде, что купил тебя?

– Нет. Мне руку бинтовать будут или тебе просто пообщаться не с кем?

– Ты наглый. – Кот отхлебнул и кивнул ветеринару. – Давай. А ты сиди и не дергайся. У меня есть планы на тебя, чудовище. Будешь себя хорошо вести и слушаться дядю Кота, заработаешь. Немного денежков и мал-мала свободу.

Теплая вода, куда ветеринар положил правую руку Хаунда, успокаивала и обманывала. Дальше будет иначе. Дальше станет больно. Только вот хрена лысого покажет слабость ублюдкам, йа.

– И на кой ляд тебе нужен такой страшный тягловый ишак? – Хаунд подмигнул Коту. Дым от папиросы лез в глаза, так что подмигнуть тянуло неумолимо.

– Да ты не переживай. Сходишь одну ходку, в один конец. А там тебя ждет шикарное будущее, включающее даже бухло и баб. По праздникам и по результатам.

– О как…

Ножницы разрезали верхние слои обмоток, и Хаунд старательно не косился в ту сторону.

– Да, волосатый, отвечаю. Знаешь, что мне кажется?

– А ты крестишься, если кажется?

– Придуши-ка его. – Кот кивнул охраннику.

Хаунд напряг шею, но не успел. Палка жестко вдавила горло, и ему осталось только старательно терпеть и не трепыхаться. ТТ-шка, прячущаяся в кобуре Кота, быстро бы поставила точку в этом причудливом зигзаге жизни. Руку рвануло болью и Хаунд рыкнул, разом распрямив пальцы левой, напряг всю кисть, страстно желая ударить когтями назад и вверх.

К яйцам прижалось твердое и ощутимо холодное даже через штаны.

– Вот, показался… – Кот явно улыбался. – Вот чего мне хотелось увидеть. Боец, гнида ты такая лохматая. Не дергайся, а то умирать придется болезненно и позорно. Втыкаешь?

Горло чуть отпустило. Хаунд выплюнул размочаленную папиросу и скосил глаза на руку. Ха, а так-то ничего. И гнильем не воняет, и выглядит… херово и жалко, но не особо смертельно. Никакой красноты, кроме воспаленной обрезанной плоти вокруг уже почти не заметных косточек. Отлично, йа.

– Втыкаю.

– Какой хороший, ты посмотри. Отпусти.

Палка убралась в сторону. Хаунд вдохнул, выдохнул, сел удобнее.

– Ты мне нравишься, Жучка.

– Я не Жучка.

– Да по хрен. Захочу, станешь Рексом или Хутчем. Ясно?

– Да.

– Молодец.

Хаунд сцепил зубы, когда ему посыпали, как солью, чем-то вроде пенициллина прямо на обрубки. До белых светящихся кругов в глазах, до раскаленной боли, пробирающейся не то что к плечу, а куда-то намного дальше.

– Какой терпеливый. – Кот довольно улыбался, даже чересчур. Был он с утра очень уж бодрым, как аккумулятор новый поставили. – Так лучше. Срезать ничего не надо?

– Все хорошо. – Ветеринар придирчиво осмотрел результат. – Начинаю бинтовать.

Хаунд чуть расслабился. Это уже проще, терпеть нужно меньше.

– Я выставляю на бои до пяти бойцов, – сообщил Кот. – У меня осталось трое после последних игр, ты попался вовремя. Справишься с коцаной рукой?

– Смотря с кем.

– Тоже верно. Не бзди, Волчок, туда обычно не выпускают серьезных мутантов. И больше трех человек на одного – тоже не выпускают. Будешь себя хорошо вести…

– Я уже понял. Поговорку про Вову знаешь?

– Про плохо пишущего? – Кот перестал улыбаться.

– В точку, угадал.

– Я дерзких обламываю.

– А я даже не сомневаюсь. Хрен с тобой, Барсик, повоюем.

Кот убрал ствол и притормозил ветеринара, почти полностью замотавшего руку до половины. Снял с пояса флягу и полил Хаунду на пальцы. Тому пришлось побагроветь и шипеть через зубы сразу, как запахло спиртом.

– Не выебывайся, Мухтар, пожалеешь. Ко мне следует обращаться – босс. Воткнул?

– Да.

– Вот и все. Пей лекарства и марш вьючиться, шавка ссаная.

Хаунд не стал спорить. Не время.

Нагрузили их знатно, ничего не скажешь. С непривычки согнуло даже его, под тяжестью длинного рюкзака, пусть и с перетяжкой по груди, но не особо удобного. Дорожных посохов «зверью» не полагалось, наемные хотя бы могли опереться на них.

– Построились. – Кот, нацепивший все нужное, поправил семьдесят четвертый, висевший на груди. – Ведущий – Костя, за ним, попарно, марш!

Парой у Хаунда оказалась Анна. И это начинало ему не нравиться. С караванщиков станется закинуть подсадную утку для контроля. Но это проверить выйдет позже, не станут же они угнетать бабу тяжестью все время? Или станут? А Ерш этот вчерашний? Знают они его, натюрлих… Почему тогда Кот делает вид, что ничего ни про кого не в курсе? Шайссе!

Караван шел по полусонному Кинелю к нужной платформе. Полусонному, но ни хрена не спящему.

Из большой цистерны, поданной на пути поодаль, разливали воду в ведра, канистры, большие бутыли и кожаные бурдюки. Самые прошаренные откатывали в сторону небольшие тележки на двух колесиках, остальные перли водицу на своем горбу.

Откуда-то шел густой запах свежего печева, сладкий и вкусный. Хаунд, заприметив конец очереди сбоку, сделал зарубку о пекарне.

Но куда гуще сейчас несло горячим маслом и выхлопами почти готовых к дороге двигателей тепловозов. Или тепловоза, все равно. Его дорога явно шла именно туда, к грузчикам, снующим взад-вперед у стальной угловатой гусеницы, выглянувшей из-за угла бывшего вокзала.

На караван, вполне объяснимо, обратил внимание часовой, стоявший на посту, выстроенном на останках бывшего пешеходного моста. Ствол уставился не менее внимательно, заставив нервничать почти всю цепочку. Не доверяют не своим в Кинеле. Кот старательно делал вид, что его такое любопытство не трогает.

– Стоять всем. – Усатый, старший поста, поднял руку. – Вольные, вправо отошли.

– Что за хрень? – поинтересовался Кот, да так мягко и ласково, что Хаунд в это спокойствие совсем не поверил.

– Проверка, – усатый хмуро посмотрел на караванщика, – по приказу администрации.

– Какая еще проверка? Я их купил.

– Молодец, – усатый ухмыльнулся, – пошлину за приобретение живой рабочей силы не забыл оплатить?

– Нет.

– И хорошо, стой смирно. – Усатый подошел к рабам. – Ты чем занимаешься?

Подросток-близняшка испуганно покосился на него, на сестру, пожал плечами. Дах! Заработал леща и тут же ответил.

– Скотину пас, хозяйство. Мы с сестрой вместе все делали.

– Ясно, – кивнул и пошел дальше, к грудастым девам. – Вы кто?

– Мм-м, э-э-э…

– Идиотки, ясно. – Усатый покосился на торчащие в его сторону сиськи и продолжил странный опрос.

Охотник, охотник, шорник. Чернявый сказался рыбаком, светловолосая промолчала, а после полученной затрещины назвалась шлюхой. Хаунд, весело глядя в невыспавшиеся глаза старшего, все уже поняв, назвался честно – сталкером. Не наврал ведь.

– Почти все бесполезные. – Усатый хмыкнул и достал из подсумка пачку семерки. – Шорника забираю.

– С хера ли?! – Кот наконец не выдержал и разозлился.

Результат Хаунд мог предсказать с завязанными глазами, по звуку развернувшихся к ним пулеметов со стороны состава. Ему-то все ясно стало почти сразу и вряд ли умник Кот не знал, из-за чего вся байда.

Город-крепость Кинель отбирал себе мастеровых на будущее. Будущее светило впереди невозможными усилиями, борьбой, войнушками и захватом территорий. И умелец-шорник, в Беду научившийся работать с конской упряжью, а значит, и со всякими ремнями, экипировкой, рюкзаками и даже обувью, в кинельском хозяйстве пригодится. Понятно, на рынке думали только о магарыче в карман, сверх пошлин в казну Кинеля, прикрывая фильтрацию по профессиональному признаку. Потому проверяли еще раз, при погрузке на отправку, а мужик-шорник, надо полагать, о том знал.

– А ты типа в первый раз слышишь, что ли?

Да не в первый, само собой.

– Все знающие ремесла рабы изымаются и переходят в ведение администрации Кинеля с правом последующего выкупа, назначенного администрацией, либо могут заработать свободу в случае участия в боевых столкновениях. Знаешь, караванщик?

А Кот точно знал, потому дальше спорить не стал, чтобы не заводить усатого. Откупную пачку патронов взял и убрал освободившийся ошейник аккуратно и бережно. И что-то тут Хаунду не понравилось, что-то показалось, что Кот хитрит, замыливая глаза кинельским для чего-то. А вот для чего?

– Куда грузиться? – тем временем поинтересовался ведущий у усатого.

– На предпоследнюю грузись.

– Там же рядом жратвовозка.

Кот ощутимо разозлился.

– И чо? – Усатый железнодорожник пожал плечами.

– Я за груз забашлял, человека отдал, мне и оставшимся теперь рисковать, что ли?

– Ну, не хочешь… – Усатый пожал плечами. – Так пиздуй пешком, тебе же привычно. Сказано – предпоследняя, так занимай места. Желающих ехать много.

Это верно. Хаунд, радуясь серо-сизому рассвету, уже устал считать по головам всех спутников. Народ вдоль железки явно привык к хорошему, так и выстроился в очередь. А вот жратвовозка – это интересно.

– Заходим и рассаживаемся. – Кот зло кивнул на угловатую от бортов с бойницами длинную хреновину с откинутым мостиком. – Под ноги смотрим, не падаем, падлы.

Три вагона с чем-то важным, замаскированные посередке, с двух сторон прикрывались бронированными – с башнями, жестко смотрящими по сторонам крупным калибром. Пыхтящий мазутом тягач, дрожавший бронеплитами, пыхтел за передней платформой, закрытой двумя колпаками, ощетинившимися пулеметами.

Хаунд, сжирая такую роскошь глазами, чуть не присвистнул. Серьезные люди в Кинеле, деловые и крутые, куда там Городу или даже части банд рейдеров. Тут самоделками, сляпанными сикось-накось, не пахло. Металл, даже если клепанный, смотрелся как должно – профессионально и смертоносно. С такими воевать, так себе дороже. Интересно, яволь.

Внутри двух открытых, защищенных только бортами и пятком стволов, железных лоханей сидеть выходило не особо удобно. Груз снять им не дали, Кот и остальные прошлись, проверяя каждого и каждую из каравана. Распихали, тесно прижав друг к другу, пару раз наподдав тяжелыми ботинками.

– Страшно. – Анна, все также бывшая рядом, заметно побелела. – Дай руку.

Хаунд покосился на нее, но руку протянул. Если она все же не крыса от Кота… смешно звучит… то надо сделать ее доверчивой. Помощь нужна будет любая. Тем более, если придется скоро рвать когти.

Рука оказалась сухой и горячей. Приятно горячей, ему понравилось.

– Чего боишься?

– Слышал про жратвовозку?

– Да.

– Если до нормы на нее не пригонят, говорят, отбирают рабов, если тех везут.

Хаунд покосился на крайнюю платформу, где густо рыдала какая-то девка, а еще троих, мужиков вроде как, уже закрепили в железе.

– И на хрена?

– Зверям.

О как, натюрлих? Хаунд посмотрел на железнодорожников с уважением. Надо же, какое грамотное решение. Тратить силы и дорогие боеприпасы на какой-то участок, где зверья много – глупо. А вот каких-то наказанных, судя по клеймам на щеках, воров, само то. Было жалко девку, но в чужом монастыре устав свой. И всегда.

– Эй, караванный! – с жратвовозки на усевшихся смотрел суровый тип в бронике и каске. – Ты про плату головой в курсе же? У меня тут недобор.

Кот кивнул. И оглянулся на перрон. Вот оно как, йа…

Костя и еще один, Сипа вроде бы, тащили вчерашнего упрямца. Именно что тащили, ногаи он почти не передвигал. Да и дышал через раз, если судить по вздувавшемуся красному пузырю пересохшего рта.

А на шее у него блестел краешком ошейник. Прямо под сбритой, грубо, с порезами, бородой. Одет мужик оказался в какие-то обноски.

– Из зверья? – поинтересовался суровый, кивнув на него.

– Да. – Кот кивнул, честно глядя в глаза железнодорожнику.

– Ну вот, – шепнул Хаунд Анне, – а ты боялась.

Зуб гнал от рычащих сзади «волков». Громаду «медведя» он не заметил – может, отстала, хотя бы что-то хорошее.

«Ласточка» упорно отрывалась от рейдеров, заставив «китайца» остаться с носом. Того занесло, бросило в торговый павильон сбоку – он рассыпался кровлей, но устоял. Сейчас, удаляясь в зеркале, «волк» рычал и пытался выбраться наружу. А вот второй не отставал, держась почти рядом. Отбойник на носу отшвыривал летевший за Зубом хлам, двигатель ревел даже через воющую «девятку» и сбрасывать обороты никто не собирался.

Мехзавод почти закончился, и впереди вырос, глядя на дорогу, холм бывшей «Моей». Высокая гостиница, когда-то встречавшая гостей города на самом въезде с Москвы, рухнула кусками, оставшись нелепым утесом. Дорогу перед ней перегораживала умершая сцепка, упершаяся носом тягача в гнутые, но вроде крепкие ребра ограждения. Зуб, выругавшись, успел свернуть к дорожке гостиницы.

«Ласточку» затрясло, пару раз сильно подкинуло, хрустнув днищем о кочки. Зуб выжимал возможное, понимая – вездеход сзади сейчас подберется, вот прямо сейчас…

Гулко стукнуло, скрежетнуло, и его бросило вперед, приложив лбом о руль. «Ласточку» повело в сторону, влепив в перекосившуюся будку-игрушку на бывшей парковке. Гном-охранник, весь в красном колпаке и с виднеющейся бородой, улетел вверх и назад. Пластик будки треснул, брызнул крошевом, дождавшись собственной смерти. Разлетелся крупными неживыми снежинками, густо засыпав капот «девятки».

Сзади прилетело еще, но вскользь. Кенгурятник-отбойник «волка», торчащий литым бивнем, прошелся по боку, ощутимо вмяв металл. И помог.

Развернутая «ласточка», схватившись покрышками за ребристый кусок асфальта, фыркнула и стартанула прямо перед носом «волка». Очередь, прилетевшая из гнезда на крыше вездехода, простучала в стороне. Зуб, смахнув кровь, со лба текущую в глаза, переключился, газанул, отрываясь, и понесся к косой полосе, ведущей на трассу через парковку.

Разлетелся стальной козырек над входом в гостиницу. Зуб оглянулся, понимая, кого увидит. Все верно, второй «волк» выкарабкался из строительного мусора и даже притормозил, чтобы прицелиться из винтовки, закрепленной на сошках вместо пулемета, мощностью не иначе как для слона. Он слышал про такие, но не видел раньше.

Хреновые дела.

Первый вездеход, фырча выхлопом, гнал за ним, летящим к повороту. Второй преследователь, наплевав на торчащий бордюр, прыгал по бывшему газону. Бывшие братья Зуба уверенно загоняли его вперед, к гибели. Вот такие вот дела.

Есть у него козырь? Есть…

Только бы успеть и одновременно обмануть их. Только бы вышло.

«Ласточка» юзом прошла по грязи, целясь в поворот, уходивший к трассе внизу, под углом. Зуб подпустил «волка» ближе, надеясь на задний щиток, вроде бы выдержавший пару раз пулеметную очередь. Зазвенело так сильно, что свело зубы, взвизгнуло у уха, мягко чпокнув внутри пассажирского кресла. Пробили…

Ждать было нельзя. Не выйдет так не выйдет.

Газанул, выиграв с три метра, не меньше, плавно поднялся на половину подъема и откинул крышку, закрывающую рычаг за ручником. В зеркале, вырастая на глазах, разгонялся «волк», закрывая своего собрата, маячащего стрелком в гнезде и длинным стволом винтовки. Зуб, щурясь от все текущей крови, оскалился, чувствуя солено-медное во рту. Хрен вам!

Рычаг поднялся легко, отдаваясь внутри стального вибрирующего тела мягким толчком. Емкость, закрепленная за задним бампером, была узкой и небольшой. И полной выработанного масла, сейчас растекшегося прямо под колесами тяжелого и разогнавшегося к подъему «волка». Получи, фашист, гранату, от советского бойца!

«Ласточка» вылетела на трассу, разворачиваясь и рыча движком. За ней, завизжав металлом и уходя в сторону, не доставая до асфальта, занесло и поволокло вниз «волка». Глухо и сильно грохнуло, когда в его бок, догнав и не успевая тормознуть, впечатался второй. Железо, ударившись в железо, застонало, лопаясь и умирая.

Стрелка за пулеметом бросило грудью на стальные лепестки гнезда, прикрывающие его от пуль. Сейчас металл оказался не другом-защитником, а врагом. Кровь, вылетевшую изо рта темными брызгами, заметил даже Зуб, глядя в зеркало на разбитые машины, все дальше съезжавшие по грязи.

Зуб улыбнулся, выдохнул, поморщился и решил остановиться на перевязку позже. «Ласточка», заработав ровнее, спокойно и быстро брала новый подъем. Справа, просев за прошедшие годы, выгорев и покрывшись лишаями мусора, листьев и плесени, нанесенных и выращенных ветром с дождем, но все также величественно, синела «Мега».

Он не поверил слуху. Даже сбросил обороты, чтобы удостовериться. Остановился, приоткрыв дверь, и наполовину вылез.

– Твою мать… – Зуб нашарил на поясе теплую шапку-маску, ведь иначе кровь не остановишь… сейчас. И нырнул внутрь, натягивая тугое кольцо из шерсти на голову, раскатав не полностью. Стоило торопиться.

Забор вокруг торгового центра, грязно-черный, покрытый густой порослью и наполовину закрытый снизу травой, загудел, лопнув напротив подземной парковки.

Вниз, выдирая пучки жухлой муравы с ковылем, покачивая многорогим черепом на носу, покатилась непонятная хрень на трех мостах, густо дымящая через выхлопухи, закрепленные за кабиной.

Зуб, прикидывая оставшийся подъем, приготовился к форсажу.

Хрень развернулась, показав капот полностью. Зуб охнул, не веря глазам:

– Ты же помер!