За шесть месяцев, прошедших с июня по декабрь 1941 г., Третий рейх подошел к решающей развилке своей истории. Именно в тот период казалось, что Гитлер и его режим вплотную приблизились к полной реализации своих идеологических замыслов. Но вместе с зимой пришла и стратегическая катастрофа. Напав в июне 1941 г. на Советский Союз, Гитлер сделал ставку на то, что вермахт сможет выдержать войну на два фронта, если только Красную армию удастся уничтожить к концу года. Как он выразился в послании Муссолини, отправленном рано утром 22 июня, «Как бы там ни было, дуче, наше положение в результате этого шага не сможет ухудшиться; оно способно только улучшиться». К ноябрю 1941 г. стало очевидно, что надежды фюрера не оправдались. Немецкая программа колонизации завоеванных земель и изгнания их коренного населения едва успела начаться, как контрнаступление Красной армии под Москвой вскрыло всю ничтожность военных ресурсов, на которые опирались имперские амбиции Гитлера. За первые две недели декабря 1941 г., именно тогда, когда Рейнхард Гейдрих собирался ознакомить рейхсминистерства со своими планами по «окончательному решению „проблемы европейского еврейства“», исчезли условия, позволявшие Третьему рейху полностью воплотить в жизнь эти ужасающие замыслы. Именно благодаря срыву «Барбароссы» как военного проекта число жертв холокоста составило менее б млн человек, а не 11,3 млн как замышлял Гейдрих. Планы Третьего рейха уничтожить Советский Союз, создать долговечную империю на востоке и полностью изменить глобальное сотношение сил потерпели крах еще до того, как убийственные средства реализации этих планов были запущены.

Как мы уже видели, успешное выполнение «Барбароссы» зависело от того, удастся ли вермахту парализовать и уничтожить Красную армию на рубеже Днепра и Двины, в 500 км от границы. Называть такую перспективу оптимистичной было бы сильной натяжкой. Операция «Барбаросса» и в этом отношении представляла собой последний крупный пример колониальных захватов: предпринятую европейской страной средних размеров чрезвычайно самонадеянную попытку навязать свою тираническую волю якобы более отсталому народу, имеющему намного большую численность. В принципе немцы считали советское руководство слишком слабым и некомпетентным для того, чтобы ему удалось использовать свои колоссальные людские ресурсы и запасы вооружений, и втянуть немцев в войну на истощение. Обширные территории, захваченные за первые недели кампании, первоначально как будто бы оправдывали это презрение к противнику. 3 июля начальник армейского штаба Франц Гальдер сделал знаменитый вывод о том, что сражение выиграно. Основная часть Красной армии уничтожена «по эту сторону Двины и Днепра». Завершение кампании на востоке потребовало бы от вермахта некоторых усилий по зачистке территории, но настало время для того, чтобы германское руководство задумалось о дальнейших операциях по перерезанию «пуповины» Британской империи – пространства между Нилом и Евфратом.

Но этот «пузырь надежд» лопнул всего через несколько недель. К концу июля 1941 г. все три немецкие группы армий исчерпали возможности своей системы снабжения и приостановили наступление. Красная армия, понеся колоссальные потери, все же не была уничтожена. Она все еще сражалась и наносила противнику серьезный урон. Наиболее критическая ситуация сложилась на центральном участке фронта под Смоленском. На исходе июля, используя последние ресурсы своих танковых частей, Гейнц Гудериан завершил еще одно гигантское окружение и взял под свой контроль «сухопутный мост» между верховьями Двины и Днепра. До Москвы оставалось менее 400 километров. Но выполняя этот эффектный удар, Гудериан оторвался от своих линий снабжения, и основная часть группы армий «Центр» осталась в сотнях километров у него за спиной. В условиях яростных советских контратак растянутые части Гудериана были вынуждены окопаться и оборонять внешний периметр котла. Почувствовав, что настал критический момент, советское командование бросило против группы армий «Центр» не менее 17 армий, причем б из них действовали против Гудериана. Непрерывные советские контратаки ценой ужасающих жертв все же достигли своей цели. Как отмечал в своем дневнике фельдмаршал фон Бок, главнокомандующий группы армий «Центр», «Я еще не вполне представляю себе, каким образом начинать новую операцию в положении, когда боеспособность войск, подвергающихся непрерывным атакам, непрерывно снижается». Спустя несколько дней фон Бок записывал: «Если русские в ближайшее время не будут разбиты, то до наступления зимы будет очень трудно нанести по ним такой удар, который бы покончил с ними».

Группа армий «Центр» могла возобновить наступление на Москву не ранее чем в сентябре. Это была именно та задержка, на опасность которых столь настойчиво указывал Гальдер в своих ранних оценках плана «Барбаросса». В начале 1941 г. он писал, что гарантию успеха может обеспечить лишь непрерывное движение вперед, которое не даст Красной армии возможности перегруппироваться. Сейчас же, когда наступление остановилось по всему фронту, Гальдер был вынужден сделать вывод о том, что вторжение немцев в Советский Союз основывалось на неверной оценке ситуации. В начале августа в его дневнике появляется следующее многозначительное признание:

На самом деле Гальдер по-прежнему недооценивал масштаб задач, стоявших перед вермахтом в России. К концу 1941 г. на стороне Красной армии сражалось не 360, а все 600 дивизий.

Как признавал Гальдер, если фашистский лозунг «триумфа воли» над материальными обстоятельствами и реализовался в 1930-е или 1940-е гг. в какой-либо державе, то это была не нацистская Германия или фашистская Италия, а марксистская диктатура Сталина. Советский режим не только не рухнул, подобно царскому, но и оказался способен вынести намного большие потери, чем остальные участники войны. Кроме того, несмотря на относительную неразвитость экономики, в чрезвычайной ситуации 1941–1942 гг. он сумел мобилизовать более существенную долю национальных экономических ресурсов. Вместо того чтобы стать жертвой своей мнимой отсталости, Советский Союз проявил себя более умелым бойцом, чем казалось на первый взгляд. В значительной степени это было следствие террористического принуждения. Тем не менее политическая власть Сталина была неразрывно связана с реальными достижениями советской индустриализации, наиболее ярким выражением которой было превосходное оружие Красной армии. В 1940 г. во Франции вермахт сумел справиться с неуклюжими французскими танками Char В. Но немцам оказалось нечего противопоставить тысячам проворных и хорошо бронированных Т-34, непрерывным потоком сходивших с советских сборочных линий.

Гитлера одолели сомнения еще раньше, чем его генералов. Еще в конце июля он начал задумываться над возможностью того, что Красная армия не будет уничтожена в 1941 г. По его приказу верховное главнокомандование вермахта издало стратегическую директиву, открыто признававшую такую возможность. Более того, похоже, что Гитлер в своем стратегическом реализме зашел еще дальше. Геббельс, 18 августа 1941 г. посетивший ставку Гитлера в Растенбурге, был шокирован, когда фюрер заговорил о мирных переговорах со Сталиным. Более того, в глазах Гитлера возможность тупиковой ситуации на Восточном фронте имела немедленные оперативные последствия. Еще начиная с первых штабных разработок по «Барбароссе» Гитлер и верховное командование вермахта пришли к выводу о том, что если Красную армию не удастся уничтожить с первого удара, то приоритетными станут стратегическо-экономические соображения. Если Германии предстояла затяжная война на два фронта, то было необходимо обеспечить полный контроль над украинским зерном и сырьем, а также добиться полного господства на Балтике, без которого Германия не могла гарантировать поставки железной руды из Скандинавии.

В конце лета 1941 г. у немецких стратегов, несомненно, появился повод для беспокойства. После объявления о ленд-лизе англо-американский союз демонстрировал все признаки дальнейшего укрепления. В июле США оккупировали Исландию, расширив зону своей ответственности за безопасность судоходных линий в Атлантике. Каждый месяц случались перестрелки между немецкими и американскими кораблями. Как и люфтваффе, немецкий флот с нарастающим беспокойством наблюдал за стремительным ростом объемов американского производства. Гигантская производительность американских верфей позволила бы нейтрализовать любые потери, вызванные действиями немецких подлодок. Чтобы избежать этого, следовало в самое ближайшее время начать массированное наступление на атлантических судоходных линиях и всерьез приступить к удушению британцев. 14 августа 1941 г., провозгласив «Атлантическую хартию», США бесповоротно обязались поддерживать воюющую Британию. Черчилль надеялся на вступление Америки в войну. Рузвельт не мог зайти настолько далеко. Но в Берлине открытая война с Соединенными Штатами считалась не более чем делом времени. И Гитлер уже не заглядывал далеко вперед. Начиная с лета 1941 г. он говорил о войне с Америкой так, словно она должна была начаться в течение нескольких месяцев, в идеале – после успешного завершения операций на востоке. Однако все зависело от японцев. Да, немецкие подлодки могли топить американские суда в Атлантике. Но лишь Япония с ее мощным и современным флотом давала Германии надежду на успешное противостояние с американским ВМФ. По той же причине немцы очень рассчитывали на удар японцев по Британской империи. В июле 1941 г. Гитлер предложил Японии наступательный союз против американцев, если та вступит и в войну против Великобритании. Японцы не спешили с ответом. Но все эти стратегические соображения делали тем более необходимым решить важнейшие экономические задачи на территории Советского Союза.

В августе 1941 г. хрупкий консенсус, на котором держалась подготовка к «Барбароссе», развалился. Как мы уже видели, Гальдер всегда считал, что удар в южном направлении, в сторону хлебных полей Украины, отвлечет немцев от достижения главной цели – уничтожения Красной армии на подступах к Москве. Несмотря на то что под Смоленском не прекращались ожесточенные бои, Гальдер по-прежнему стремился сосредоточить все имеющиеся силы на центральном участке с тем, чтобы как можно скорее начать наступление на советскую столицу. Однако в решающие недели августа 1941 г. он был не в состоянии заручиться полной поддержкой ни со стороны группы армий «Центр», ни со стороны Браухича, главнокомандующего армии. После ряда нерешительных споров Гитлер настоял на своем. Вместо подготовки к наступлению на Москву, которое могло начаться не ранее середины сентября, Гитлер 21 августа повернул главные танковые силы группы армий «Центр» на юг, нанеся гигантский хук справа. Этот маневр принес Германии то, что можно считать ее крупнейшей победой на Восточном фронте. После трех недель яростных сражений был окружен Киев, 600 тыс. человек попали в плен и перед немцами открылся путь к полному покорению Донбасса с его тяжелой промышленностью. Возбуждение, вызванное этой победой и окружением Ленинграда, также произошедшим в начале сентября, заставило на время забыть об августовских разногласиях. Казалось, что все цели «Барбароссы» все-таки удастся реализовать в течение года. 6 сентября группе армий «Центр» было приказано начать подготовку к удару прямо на советскую столицу, которую, как считали немцы, защищали последние остатки Красной армии.

Две недели до и после начала этой операции, имевшей кодовое название «Тайфун», представляли собой ключевой момент в процессе радикализации нацистского режима. Гитлер сообщал Геббельсу, что вермахт вскоре начнет наступление на Сталинград и на Дон. У Британии в конце концов не останется иного выбора, кроме как пойти на мир. Премьер-министр Черчилль будет отстранен от власти. Британская империя останется в неприкосновенности, но «у Англии <…> нет будущего в Европе». Евразийский материк станет вотчиной Германии и будет обеспечивать ее ресурсами, необходимыми ей для того, чтобы стать подлинно глобальной державой. 2 октября в своем обращении к войскам группы армий «Центр» Гитлер не делал секрета из того, что поставлено на карту. Он непосредственно увязывал битву за Москву с борьбой рас. Германия одновременно воевала и с капиталистической Великобританией, и с большевистской Россией. Две эти экономические системы, на первый взгляд разные, в реальности имели принципиальное сходство. Большевизм представлял собой не более чем наихудшую разновидность капитализма. Он порождал нищету и лишения, а «опора этой системы» «в обоих случаях» была «одна и та же: евреи и только евреи!». Наступление на Москву должно было стать «смертельным ударом» по этому архиврагу немецкого народа.

Остается неясным, действительно ли именно в октябре 1941 г. Гитлер принял окончательное решение о немедленном уничтожении всего еврейского населения Европы. Несомненно то, что эйфория, сопровождавшая победу немцев на Украине, и успехи, достигнутые в первые недели «Тайфуна», совпали с резкой эскалацией антисемитской политики и риторики. 15 октября наконец началась давно ожидавшаяся депортация германских и австрийских евреев. В лесах под Лодзью Эйхман инспектировал сооружение экспериментальной газовой камеры. 17 октября Гитлер развернул перед министром вооружений Фрицем Тодтом и гауляйтером Фрицем Заукелем широкую картину будущего, уготованного покоренному востоку. С проживавшими там славянами следовало поступить как с «краснокожими индейцами» (Indianer). Полезные будут оставлены. Население городов надо будет уморить голодом. Все деструктивные еврейские элементы необходимо немедленно уничтожить. В данном случае Гитлер не говорил об умерщвлении газом, а адресатами его непосредственных угроз стали только «деструктивные еврейские элементы». Но с учетом убийств, уже совершенных айнзатцгруппами, а также смерти миллионов советских военнопленных от голода и предполагаемой убыли населения в результате выполнения «Плана голода», сомнительно, чтобы следовало придавать какое-то значение подобным мелочам. Вне зависимости от того, был ли у Гейдриха уже разработан конкретный и четкий план по уничтожению сравнительно малочисленных еврейских общин Западной Европы, Третий рейх уже приступил к программе многомиллионных убийств, имевших своей целью ни много ни мало как демографическое переустройство Восточной Европы.

Поначалу «Тайфун» оправдывал все ожидания. Вермахт наносил советским войскам ужасающий урон. Шесть советских армий попали в «котлы» под Вязьмой и Брянском. Шестьсот тысяч военнопленных побрели в пеших колоннах на запад, чтобы умереть в немецком тылу. На второй неделе октября 1941 г. сталинский режим находился на грани краха. Слухи о том, что коммунистическое руководство бежало из столицы, ненадолго ввергли население Москвы в панику. Однако порядок вскоре был восстановлен. Сталин остался в столице, а генерал Жуков сумел создать еще одну линию обороны. 7 ноября Красная армия, несмотря ни на что, в честь годовщины большевистской революции прошла парадом по Красной площади. Между тем вновь дали о себе знать проблемы со снабжением, преследовавшие вермахт. Еще во время подготовки к «Тайфуну» сосредоточение всей наступательной мощи Германии в одной группе армий повлекло за собой грандиозные сбои в работе транспорта. В сентябре и октябре армейские склады в Гомеле, Рославле, Смоленске и Витебске могли считать, что им повезло, если график подвоза припасов, необходимых для полноценного проведения «Тайфуна», выполнялся хотя бы на две трети. К тому же, несмотря на ужасающие потери Красной армии, вермахт тоже заплатил высокую цену. К середине октября в 4-й танковой дивизии насчитывалось всего 38 машин после катастрофического столкновения с танками Т-34 i-го гвардейского стрелкового корпуса. Немецкие танки перестали быть непобедимыми. Вермахт исчерпал свой запас удачи. В течение двух недель после начала «Тайфуна» 10-я танковая дивизия потеряла 140 из своих 200 танков. Гордость дивизии, лейтенант Вальтер Рубарт, вместе с отрядом солдат лично форсировавший Маас 13 мая 1940 г., погиб 26 октября 1941 г. в жестоком сражении за шоссе Минск – Москва. Четырьмя месяцами ранее на мосту через Березину был убит лейтенант Генрих Ганбауэр, последовавший за Рубартом в тот геройский день на Маасе. И словно для того, чтобы еще сильнее подчеркнуть контраст с героическим настроем, ощущавшимся в мае 1940 г., 8 октября начались осенние дожди. Через несколько дней весь центральный сектор немецкой армии превратился в непроходимую трясину. К концу октября группа армий «Центр» остановилась в 100 километрах от Москвы.

На протяжении осени масштабных побед вермахта хватало для того, чтобы затушевать нарастающие проблемы в стратегическом положении Германии. На третьей неделе августа 1941 г. Кейтель как глава ОКБ созвал совещание с целью скоординировать планы всех трех родов войск вермахта по производству вооружений. Казалось очевидным, что сухопутная война фактически кончилась. Поэтому ресурсы, прежде предназначавшиеся для армии, можно было передать люфтваффе с тем, чтобы дать отпор возраставшей угрозе со стороны англо-американского воздушного флота. По иронии судьбы решимость немецкой армии завершить войну к концу 1941 г. лишь способствовала укреплению этой иллюзии. Несмотря на продолжающиеся боевые действия, армейские управления вооружений почти не протестовали против неминуемой смены приоритетов. Однако к октябрю, когда операция «Тайфун» после первых успехов завязла в грязи, немецкая военная экономика начала трещать по швам.

Ситуация с топливом, как уже давно предсказывало военноэкономическое управление вермахта, стремительно приближалась к критической точке. К началу 1942 г. к «полному параличу армии» должна была привести уже не русская грязь, а истощение запасов топлива. В итоге, распечатав оперативные резервы вермахта и сократив потребление, армия сумела сохранить мобильность. Флот оказался в худшем положении. В ноябре 1941 г. ситуация с мазутом и на итальянском, и на германском флоте описывалась вермахтом как «катастрофическая». В мае 1941 г. британский Королевский флот потопил линкор «Бисмарк», предпринявший тщетную попытку выйти на атлантические морские линии. К осени весь остальной германский надводный флот уже не выходил в море – не только из-за британцев, но и из-за хронической нехватки топлива. При минимальной месячной потребности боевого и торгового флота примерно в 90 тыс. тонн топлива Германия ежемесячно производила всего 52 тыс. тонн, которые дополнялись резервами не более чем в 220 тыс. тонн. Действия крупных германских боевых кораблей в Атлантике означали удвоение потребления топлива и грозили неминуемым параличом всего судоходства в странах Оси. Как указывало военно-экономическое управление вермахта, «Отсюда следует, что мы просто не можем вести войну одновременно всеми тремя родами войск вермахта».

Кроме того, беспокойство ощущалось не только в военных кругах. Программа подготовки к операции «Барбаросса» и новые грандиозные планы люфтваффе угрожали дестабилизировать хрупкий фискальный и кредитно-денежный баланс всей немецкой экономики. 17 сентября 1941 г. экономический департамент Рейхсбанка пришел к выводу о том, что ситуацию с рейхсмаркой можно описать двумя лаконичными утверждениями: 1) предложение потребительских товаров сократилось вдвое; 2) объем денежной массы, находящейся в обращении, удвоился. Это привело к сильнейшему несоответствию между спросом и предложением и усилению инфляционного давления. Рейхсбанк особенно беспокоило резкое ускорение роста денежной массы, наблюдавшееся с апреля 1941 г. С апреля по август объем денежной массы, находившейся в обращении, вырос на 10,9 %, ^что было в три с половиной раза больше, чем за тот же период в 1940 г. В то же время произошло относительное сокращение продаж государственных облигаций банкам. Хотя Рейхсбанк не сомневался в готовности населения смириться с резким снижением уровня жизни, налицо были признаки того, что люди все чаще прибегают к услугам черного рынка. Среди тех, кто, подобно фермерам, ремесленникам и мелким лавочникам, имел доступ к дефицитным предметам потребления, нормой становилась бартерная торговля. При текущих темпах роста денежной массы механизмы контроля за ценами и ставками зарплаты, действовавшие с середины 1930-х гг., вскоре утратили бы эффективность, после чего Германия столкнулась бы с угрозой катастрофической инфляции, сопровождавшейся крахом производства и массовыми волнениями, как в начале 1920-х гг. «Если бы мы могли рассчитывать на краткосрочную войну, – указывал Рейхсбанк, – то в крайнем случае можно было бы смириться даже с таким развитием событий». Но отныне краткосрочная война казалась «маловероятной», поскольку перед страной все еще стояли «три крупные военные задачи [Советская Россия, Средиземноморье и Англия], решение которых потребует много времени». В свете немецкой

стратегической ситуации Рейхсбанк не мог себе позволить бездействие. Требовались срочные «контрмеры» (Gegenmassnahmen), включая энергичную борьбу с черным рынком и новую пропагандистскую кампанию за народные сбережения. Кроме того, Рейхсбанк предложил создать на период войны механизм принудительных сбережений и резко повысить налоги с целью «ликвидировать избыточную покупательную способность». С тем чтобы снизить военные расходы, он потребовал «резко сократить расходы на вооружения».

На протяжении последующих месяцев власти Рейха прилагали целенаправленные усилия к восстановлению фискального баланса. Как неоднократно отмечалось, Третий рейх не стал прибегать к резкому повышению личного подоходного налога для финансирования войны. Но с учетом скромного уровня жизни и высокого налогового бремени на душу населения, наблюдавшегося еще до войны, этому едва ли стоит удивляться. Вместо этого Рейх поощрял сбережения и повышал налоги на прибыль и повышенные доходы. В середине 1941 г. стандартная ставка налога на прибыль юридических лиц была поднята с 40 % до 50 %, а в январе 1942 г. – до 55 %. Поступления из этого источника выросли в 1941–1942 гг. на 1,5 млрд рейхсмарок, а в 1942–1943 гг. – еще на 1,8 млрд рейхсмарок. Большее значение имело получение кредитов под будущие поступления от налога на квартплату, взимаемого с арендодателей, – эту меру Рейхсминистерство финансов впервые предложило в декабре 1941 г. Как мы уже видели, этот налог был учрежден Веймарской республикой в 1920-е гг. ради финансирования программы государственного жилищного строительства. В целом он давал около 850 млн рейхсмарок в год. В порядке борьбы с фискальными проблемами военного времени Министерство финансов первоначально предложило взимать его на четыре года вперед. Но по настоянию прусского министерства финансов и прочих учреждений его решили взимать сразу на десять лет вперед. Не менее 4,5 млрд рейхсмарок поступило от владельцев недвижимости, имевших ликвидность на банковских счетах или запасы наличности; остальное было получено в форме новых закладных. Всего в 1942 г. эта разовая мера принесла 8 млрд рейхсмарок. Вместе с ростом средств, полученных от оккупированных территорий, этого хватило для того, чтобы доля расходов Рейха, покрывавшихся за счет налоговых поступлений, выросла в 1942 г. более чем на 54 %, несмотря на резкое увеличение расходов. Инфляционная спираль была остановлена – по крайней мере на какое-то время.

Впрочем, неудивительно, что самый большой фурор вызвало предложение резко сократить цены на вооружения. Стремление к рационализации, вызванное к жизни Судетским кризисом 1938 г., привело к тому, что стоимость государственных контрактов стала регулироваться посредством так называемой системы LSOe. Эта система, далекая от совершенства, все же, вопреки мнениям некоторых авторов, была достаточно эффективна. Согласно этой системе, цены устанавливались на основе предполагаемых издержек, к которым прибавлялась норма прибыли, обычно составлявшая 5 % – но не от этих издержек, а от величины задействованного капитала. Цены, по которым была достигнута договоренность, фиксировались, и в том случае, если издержки производства оказывались ниже прогнозируемых, дополнительная прибыль, по крайней мере первоначально, доставалась производителям. Таким образом, они получали явный стимул к сокращению издержек и повышению производительности. И факты говорят о том, что промышленники, получавшие заказы, извлекали пользу из этого обстоятельства. Хотя службы вермахта по контролю над ценами похвалялись тем, что их усилиями стоимость вооружений за первые два года войны сократилась в среднем на 18 %, прибыльность корпораций, согласно всеобщему мнению, тоже находилась в те годы на максимуме. Более того, к концу 1940 г. прибыль, полученная по контрактам LSOe, стала настолько высокой, что рейхскомиссар по ценам гауляйтер Йозеф Вагнер выступил с требованием немедленных жестких мер. Вильгельм Цанген, возглавлявший рейхсгруппу по промышленности, сумел отбить эту первую атаку. Однако осенью 1941 г., по мере роста озабоченности возможным инфляционным кризисом, комиссар по ценам неожиданно пошел на обострение противостояния. В условиях резкого увеличения государственного долга и нарастания военных расходов прежняя система изъятия части прибылей оказалась неэффективной, как и снижение цен, на которое пошли промышленники. Ссылаясь на чрезвычайную фискальную ситуацию, гауляйтер Вагнер предложил постфактум уменьшить допустимую норму прибыли для 1940–1941 гг. на 20 %. Кроме того, правила об избыточной прибыли должны были задним числом применяться ко всему 1939/1940 налоговому году. Более того, все амортизационные скидки, которые не могли быть возмещены во время войны, доставались Рейху. В будущем вместо установления цен для каждого подрядчика по отдельности, как было предусмотрено системой LSOe, для всех фирм предполагалось назначать единую цену, равную уровню издержек, достигнутому на «добросовестной фирме», за вычетом 10 %. В целом комиссар по ценам надеялся, что этот пакет мер даст не менее 2 млрд рейхсмарок. Неудивительно, что промышленники ответили на эти предложения взрывом негодования. Цанген и его заместитель Шталь пригрозили подать в отставку. Возглавляемые ими промышленные круги перестали бы им доверять – в условиях, когда вопрос об изъятии части прибылей «решается в полном противоречии с договоренностями, достигнутыми в течение многомесячных переговоров с комиссаром по ценам». Эти новые радикальные предложения подрывали основу, служившую фундаментом для «работы промышленности и управления ею» на протяжении последнего года. Кончилось тем, что в отставку подали не Цанген и Шталь, а комиссар Вагнер – судя по всему, в результате запущенной СС интриги, никак не связанной с этим делом. Тем не менее этот инцидент свидетельствует о трениях, нараставших в немецкой военной экономике. Осенью 1941 г. под угрозой оказались даже относительно гармоничные отношения между промышленностью Рейха и управлениями вооружений. Именно эти отношения представляли собой политический фундамент военной экономики с момента назначения Тодта весной 1940 г.

Впрочем, еще более злободневную проблему представляло собой все более плачевное состояние тяжелой промышленности Германии. Как обычно, вопрос упирался в уголь и сталь. К концу весны 1941 г. резервы угля в стране были практически исчерпаны, а добыча велась на совершенно недостаточном уровне. В конце июня, выступая на встрече лиц, ответственных за выполнение Четырехлетнего плана, генерал Ганнекен сообщил, что немецкому «большому пространству» грозит дефицит угля примерно в 40 млн тонн. Причиной этого были как неудовлетворительные объемы добычи, так и постоянное возрастание спроса со стороны промышленности Рейха. В результате оккупированные территории получали всего 60 % требовавшегося им угля. В самой Германии нехватка угля в сталеплавильной промышленности составляла 15 %, и существовала угроза того, что этот показатель вскоре вырастет до 25 %. От нехватки угля не могли быть избавлены даже производители электричества и газа. Сокращение квот угля для домохозяйств было невозможно – в первой половине 1941 г. они и так не были в достаточной мере обеспечены углем на грядущую зиму (чтобы гарантировать поставки угля для промышленности). В ближайшие месяцы следовало предпринять серьезные усилия для обеспечения населения углем, чтобы избежать недовольства граждан. Чтобы изыскать требуемое количество угля, предлагали даже резко (на 40 %) сократить его поставки для второстепенных промышленных потребителей. Как заявил Ганнекен Томасу из ОКБ, «Настал момент, когда сам фюрер должен решать, как быть с поставками сырья на протяжении зимы». Нехватка была такой серьезной, что грандиозные планы по расширению химического производства, выдвигавшиеся Краухом всего несколькими неделями ранее, сделались бессмысленными. Чтобы обеспечить сырьем и энергией фигурировавшие в планах Крауха предприятия по производству синтетического топлива и «буны», добычу угля в Германии следовало увеличить еще на 30 млн тонн, при уже существовавшем дефиците в 35–40 млн тонн.

В конце концов вмешался вовсе не Гитлер, а Кейтель из верховного главнокомандования вермахта. На протяжении нескольких совещаний, проходивших 14–16 августа 1941 г., он попытался принудить все три рода войск вермахта к тому, чтобы они скорректировали свои программы вооружений с учетом нехватки угля. Германия ежемесячно могла выплавлять не 2, а всего 1,65 млн тонн стали. В сочетании с явной недостаточностью металлообрабатывающих мощностей в стране это означало, что общее потребление стали вермахтом следовало резко сократить с целью предотвратить дальнейшее ускорение и без того суровой «стальной инфляции». Физическим эквивалентом денежного «выступа», который вызывал такое беспокойство в Рейхсбанке, служили недополученные 12 млн тонн стали, что примерно соответствовало шестимесячным объемам ее производства, и эта задолженность едва ли могла быть покрыта при существовавшем уровне выплавки. Через несколько недель после анонсирования гигантской программы Геринга Кейтель вынудил люфтваффе удовольствоваться чрезвычайно скромной целью, сводившейся к замене самолетов, уничтоженных на Восточном фронте за два предыдущих месяца. В обозримом будущем не нашлось бы ни стали, ни рабочих рук для того, чтобы завершить строительство громадных заводов по производству синтетического топлива и каучука, требовавшихся для снабжения грандиозного воздушного флота, создание которого замышлялось несколькими месяцами ранее. И если люфтваффе просто отказались от программы наращивания своей численности, то армия претерпела поистине катастрофическое сокращение квот. 25 октября 1941 г. норма отпуска стали для армии была снижена до ничтожных 173 тыс. тонн в месяц – уровня, невиданного со времен майского кризиса 1938 г. Этот резкий поворот полностью соответствовал немецкой стратегии в сфере вооружений, осуществлявшейся с осени 1940 г. – перераспределению ресурсов в пользу люфтваффе и флота, как только завершится битва на востоке. Но он находился в вопиющем противоречии с реальностью, ожидавшей вермахт в России. После того как операция «Тайфун» выдохлась на подступах к Москве, германские генералы наконец начали смиряться с мыслью о том, что Красная армия не будет разгромлена в 1941 г. Перед лицом резкого сокращения квот на сталь управление вооружений впало в панику. В отсутствие дополнительных поставок стали оно не видело возможности переоснастить Ostheer с тем, чтобы продолжить войну в 1942 г. И армия не блефовала. Как мы уже видели, производство вооружений специально сокращалось в 1940 и 1941 г. После многомесячных напряженных боев запасы снарядов и патронов уменьшились до угрожающе низкого уровня. Для того чтобы вести активные операции в 1942 г., вермахт отчаянно нуждался в пополнении своих запасов. Более того, с учетом ошеломляющего превосходства Красной армии в вооружениях вермахт испытывал потребность в танках и пехотном оружии нового поколения.

То, через что прошел Третий рейх в октябре 1941 г., не было очередным раундом межведомственных склок. Ему угрожал провал всей его военной стратегии. Тем не менее Кейтелю было удобно обвинить в этих неурядицах армию. Он объявил новые требования армии о поставках стали «бессовестным шантажом» («unerhorte Erpressung») и немедленно принял меры к тому, чтобы втянуть в эти разбирательства Гитлера. В свою очередь, тот не желал участвовать в диспутах по поводу сырья. Как отмечали подчиненные Томаса, «Он [Кейтель] отказывался поверить в нехватку сырья. В конце концов, он завоевал всю Европу. Вооруженные силы должны получить то, что им требуется». Всего через два дня после того, как ОКБ объявило о сокращении норм отпуска стали для армии, Гитлер заявил, что вермахт должен полностью игнорировать систему квотирования сырья. Вместо того чтобы следовать решению об изменении приоритетов в пользу люфтваффе, каждый род войск вермахта имел право до конца года заказывать столько материалов, сколько хотел. В условиях, когда все зависело от мучительно медленного продвижения группы армий «Центр» к Москве, любые претензии на какую-либо стратегическую логику при организации работы немецкой военной экономики были просто забыты. По сути, по причине исчерпания как рабочей силы, так и запасов угля военно-экономическое управление вермахта дожидалось грядущих праздников с нескрываемым нетерпением. В конце ноября секретариат генерала Томаса издал рекомендацию о том, чтобы индустрия вооружений прекратила работу на все время рождественских каникул с 24 декабря по 1 января 1942 г., что позволило бы сэкономить и уголь, и рабочую силу.

В то время как военная экономика Рейха окончательно зашла в тупик, потрепанные остатки немецких танковых дивизий пробивались к Москве, уже видневшейся на горизонте. Но как и предсказывали специалисты по снабжению в начале ноября, войска были слишком ослаблены для того, чтобы одержать решительную победу. Ostheer (армия востока) снова исчерпала пределы транспортных возможностей. Находясь почти в 500 км от передовых баз снабжения, оставшихся в районе Смоленска, немцы были не в состоянии предпринять крупное наступление на позиции ожесточенно сопротивляющейся Красной армии. Над Ostheer нависла серьезная угроза. Не было предпринято никаких мер к проведению активных боевых действий в зимнее время. Запасы обмундирования на холодную погоду были рассчитаны лишь на сравнительно немногочисленные оккупационные войска, но даже эти вещи не могли быть доставлены на фронт, поскольку в первую очередь армия нуждалась в топливе и боеприпасах. Группа армий «Центр», в которой были сосредоточены основные силы Рейха, оказалась в чрезвычайно уязвимом положении. Наступление на Москву не оставило ей времени для того, чтобы подготовить нормальный кров и оборонительные позиции для своих солдат. Передовые части были изнурены месяцами непрерывных боев и более чем тысячекилометровым продвижением. Когда в начале декабря 1941 г. температура упала до -31 градуса по Цельсию, десятки тысяч человек пали жертвой обморожений.

Прекрасно осознавая неминуемое истощение вермахта, Красная армия накапливала все возможные ресурсы для мощного контрудара. Советское руководство, получив от своих превосходных разведчиков информацию о том, что японцы определенно намерены соблюдать пакт о нейтралитете, заключенный в апреле 1941 г., забрало под Москву из Сибири и с маньчжурской границы значительное число боеспособных частей, из которых были образованы i-я ударная армия, 10-я и 20-я армии. Всего к началу декабря 1941 г. под командованием Жукова на Западном фронте находились ударные части в составе 1,1 млн человек, 7652 орудий и минометов, 774 танков и 1370 самолетов. По причине колоссальных потерь, понесенных Красной армией с июня, она уже не имела заметного численного превосходства, но обладала инициативой и сумела достичь полной внезапности. Впервые с начала войны вермахт постигла неудача. Контрнаступление началось 5 декабря к северу от Москвы. Через несколько дней группа армий «Центр» была отброшена назад. В журнале боевых действий 3-й танковой группы зафиксировано драматическое состояние краха: «Дисциплина рушится. Все больше и больше пеших солдат бредет на запад, бросив оружие, и каждый ведет на веревке теленка или тащит за собой сани, груженные картошкой. Дорога постоянно подвергается воздушным ударам. Убитых уже не хоронят. Все прихлебатели (части снабжения, авиация, автотранспорт) торопятся укрыться в тылу». Фельдмаршал Федор фон Бок был так потрясен, что его пришлось отправить в отставку. К концу 1941 г. вслед за ним лишились своих должностей армейский главнокомандующий Браухич, генерал Гудериан и главнокомандующие групп армий «Север» и «Юг».

За два месяца напряженных боев вермахт потерял на всем протяжении от Балтики до Черного моря 380 тыс. солдат: 150 тыс. было убито, ранено или пропало без вести, остальные вышли из строя по болезни или из-за обморожений. В первые дни января 1942 г., по мнению наиболее компетентных военных аналитиков, положение группы армий «Центр» было безнадежным. Немецкой 4-й армии, чьи танки находились в авангарде наступления на Москву, угрожало окружение как с северного, так и с южного фланга. Если бы группа армий «Центр» была разгромлена, то все немецкие войска на востоке были бы вынуждены как минимум отступить далеко на запад. Московская битва вполне могла обернуться для вермахта еще более страшной катастрофой, чем год спустя стал для него Сталинград. Однако, к большому несчастью, именно это ощущение неминуемой победы привело к тому, что Сталин не рассчитал своих сил. Пребывая в уверенности, что еще немного, и он выиграет войну, 7 января 1942 г. он отдал Красной армии приказ о наступлении на всем 1500-километровом фронте. В ходе этой зимней кампании вермахт понес огромные потери. В феврале и марте 1942 г. немцы потеряли еще 190 тыс. человек в ходе боевых действий и 150 тыс. человек из-за болезней и обморожений. Всего зимний кризис стоил немцам более 700 тыс. бойцов. Лишь

в апреле 1942 г. присылаемые из Германии подкрепления начали превосходить ежемесячные потери, что позволило вермахту восстановить боеспособность. Но в ретроспективе становится понятно, что Сталин, не сосредоточив все свои силы против слабейшего места в позициях немцев, совершил ужасную ошибку. Именно это позволило группе армий «Центр» окопаться в 100–150 км от Москвы. К марту 1942 г. на Восточном фронте, по-прежнему проходившем в глубине советской территории, наступило относительное затишье.

Обычно говорят, что вермахт «не сумел» взять Москву. Но при таком подходе за кадром остается страшный удар, нанесенный Красной армией зимой 1941–1942 гг. Группа армий «Центр», гордость вооруженных сил Германии, потерпела сокрушительное поражение на поле боя. Еще более катастрофическим было ухудшение стратегического положения страны. Приняв в 1941 г. решение о расширении театра военных действий, Гитлер сделал ставку на способности вермахта покорить Советский Союз еще до того, как в конфликт вступит Америка. Тем самым он надеялся сделать положение Великобритании невыносимым. Но успехи вермахта, который, казалось, вот-вот одержит победу над советскими войсками, лишь заставили Рузвельта и Черчилля еще крепче сплотиться. Атлантическая хартия, провозглашенная в августе 1941 г., закрепила роль США как краеугольного камня антинацистской коалиции. В Берлине эту хартию восприняли как фактическое объявление войны. Флот Соединенных Штатов активно включился в охоту за немецкими подводными лодками в средней Атлантике. Помимо этого, британцы и американцы прилагали дальнейшие усилия к совместному наращиванию военного производства. К октябрю объединенный комитет планирования начал работу над программой, называвшейся просто «условия победы». Согласно подсчетам, завершившимся на первой неделе декабря 1941 г., эта программа только в течение двух ближайших лет предусматривала освоение не менее 150 млрд долларов (что составляло более 500 млрд рейхсмарок). Это было больше, чем Третий рейх потратил на вооружения в течение всей войны, а ведь Соединенные Штаты еще даже не приняли активного участия в конфликте.

Разумеется, Гитлер продолжал утешать себя и свое окружение громкими заявлениями о неполноценности полукровок-американцев. Но намного более мощным было царившее в Берлине фаталистическое ощущение неизбежности войны с Америкой. Было понятно, что Рузвельта от резких шагов удерживают электоральные соображения, а также разногласия среди конгрессменов. А британцы, чья военная стратегия всецело зависела от Соединенных Штатов, неоднократно испытывали разочарование, когда их надежда на объявление войны Америкой снова не оправдывалась. Но с учетом явно необратимого развития событий с лета 1940 г., когда США впервые начали оказывать Великобритании активное военное содействие, до объявления о ленд-лизе в декабре 1940 г. и более-менее открытого участия флота США в «Битве за Атлантику», все как будто бы указывало на грядущую войну. Эта оценка складывалась из таких рациональных элементов, как желание британцев втянуть Америку в войну, явная заинтересованность американского бизнеса в крупномасштабных военных заказах и неприкрытая враждебность Рузвельта к Германии. Но как мы уже видели, все это, по крайней мере с 1938 г., усугублялось мощным влиянием антисемитской теории заговора. Идея о том, что Рузвельт, сколачивая всеобщую антинацистскую коалицию, выполняет роль агента «международного еврейства», не давала покоя Гитлеру по крайней мере с момента яростной американской реакции на «Хрустальную ночь». И именно к мрачным пророчествам, прозвучавшим в его январской речи 1939 г., Гитлер снова вернулся во второй половине 1941 г. Он открыто провел такую связь в августе 1941 г. и снова сделал это в конце октября, после того как началась депортация немецких евреев. 12 августа, когда Рузвельт и Черчилль встретились в заливе Пласеншия (Ньюфаундленд), Гитлер едва ли мог отозваться более недвусмысленно. Он заявил испанскому послу: «Главные виновники этой войны <…> американцы, Рузвельт со своими масонами, евреи и еврейский большевизм во всей своей полноте. Итогом этой войны против большевизма должно стать возросшее единство Европы. Американцы – величайшие негодяи <…> Америка поплатится за это».

Та же тема была поднята две недели спустя, во время визита Муссолини в ставку Гитлера на Украине, когда фюрер потчевал внимавших ему слушателей «подробным разбором того, как еврейская клика, окружающая Рузвельта, эксплуатирует американский народ».

С учетом закулисной работы этих темных сил вопрос сводился не к тому, придется ли Германии столкнуться с гигантской индустриальной мощью Соединенных Штатов, а к тому, когда это произойдет и в каких условиях. В этих расчетах, как стало ясно самое позднее осенью 1940 г., ключевую роль играла Япония. Например, Риббентроп желал вовлечь японцев в союз против России. Но для Гитлера это было не очень существенно. Даже после провала «Тайфуна» он по-прежнему был убежден в том, что вермахт способен в одиночку справиться с Красной армией. Хотя полные масштабы поражения под Москвой прояснились уже в конце декабря, Гитлер сохранял свою точку зрения и в 1942 г. В его глазах неудача, постигшая Ostheer зимой 1941 г., в первую очередь произошла по вине военного руководства. Отныне Гитлер взял командование лично на себя. Более того, фюрер, судя по всему, рассматривал войну на Восточном фронте как испытание для всей германской нации. Как он выразился в конце января 1942 г., «Если немецкий народ не готов полностью отдаться борьбе за выживание, то и не надо: тогда он должен исчезнуть!». По отношению к Японии вопрос еще с 1938 г. заключался в том, готовы ли японцы предпринять наступательные действия против британских и американских позиций в Азии и на Тихом океане. Логика упреждения, прослеживаемая в действиях Гитлера с лета 1939 г., сохранилась даже после провала «Барбароссы». Если Япония была готова бросить свою немалую военную мощь на чашу весов в борьбе против Великобритании и Америки, то это дало бы вермахту достаточно времени для того, чтобы уничтожить Красную армию и тем самым укрепить власть Гитлера над Европой. Поскольку Гитлер полагал, что война с Америкой неизбежна в любом случае, самым важным было просто завершить войну на востоке в 1942 г.

Настоящим кошмаром немецких стратегов была возможность того, что Япония договорится с США, и Германии придется сражаться против Великобритании и Америки в одиночку. С тем чтобы предотвратить такой исход, Гитлер уже весной 1941 г. предложил японцам совместно объявить войну Соединенным Штатам. Но в тот момент японцы отказались брать на себя такое обязательство и вместо этого начали последний раунд переговоров с Америкой, кульминацией которых явилось сделанное в августе предложение о встрече Рузвельта с японским премьер-министром Фумимаро Коноэ. Лишь в октябре, после падения правительства Коноэ, Берлин проникся уверенностью в том, что японско-американские дискуссии ни к чему не приведут. После того как в ноябре 1941 г. Токио начал подавать сигналы о том, что Япония готова выступить против западных держав, это вызвало в Берлине облегчение, граничившее с эйфорией. Гитлер и Риббентроп наконец получили шанс на создание глобального стратегического союза, о котором они мечтали еще с 1938 г. И они не стали колебаться. Заранее не зная о том, когда Япония запланировала неожиданный удар по Перл-Харбору, Гитлер взял на себя обязательство вслед за Японией объявить войну Соединенным Штатам. Соответствующим образом пересмотренный Тройственный пакт был перезаключен п декабря – как раз вовремя для того, чтобы Германия объявила войну Америке.

Политические и идеологические последствия этого драматического оборота событий были объявлены Гитлером рейхсляйтеру и гауляйтерам Нацистской партии на аудиенции, которую он дал им на своей личной квартире в Берлине 12 декабря. Согласно Геббельсу, суть слов Гитлера сводилась к следующему: «Что касается еврейского вопроса, фюрер намерен покончить с ним раз и навсегда. Он предупреждал евреев, что если они еще раз развяжут мировую войну, то это приведет к их собственной гибели. И это вовсе не образное выражение. Мировая война идет, и ее неизбежным последствием должно стать уничтожение евреев». Само собой, айнзатцгруппы к тому моменту трудились вовсю и на последней неделе ноября от их рук погибли первые немецкие евреи. 25 и 29 ноября части айнзатцгруппы А расстреляли в Каунасе 5000 мужчин, женщин и детей, незадолго перед этим прибывших из Берлина, Бреслау, Мюнхена, Франкфурта и Вены. Гейдрих явно чувствовал, что пришло время ознакомить госслужбы со своими замыслами в их полном объеме и решительно закрепить за С С ведущую роль при осуществлении «Окончательного решения». На 9 декабря была назначена встреча с представителями рейхсминистерств, но ее пришлось в последний момент отменить из-за неожиданного развития событий на фронте. Тем не менее намерение уничтожить все еврейское население Европы было твердо обозначено. Неясным оставалось лишь то, как это сделать. Как объяснял своим подчиненным 16 декабря Ганс Франк, «Мы не можем расстрелять эти 3,5 миллиона евреев [в Генерал-губернаторстве]. Мы не можем их отравить. Тем не менее мы предпримем шаги, которые тем или иным образом приведут к окончательному успеху— в частности, в связи с обширными мерами, которые будут обсуждаться на уровне Рейха. Генерал-губернаторство должно стать таким же „свободным от евреев“, как и Рейх». Какие «обширные меры» он имел в виду, остается неясно. Однако Гейдрих, 20 января 1942 г. обращаясь к госслужащим на встрече в Ванзее, предположил, что евреев следует доводить до смерти непосильным трудом на строительстве транспортной инфраструктуры в соответствии с Generalplan Ost.

Гитлер, вследствие твердости своих идеологических убеждений и фаталистической готовности к риску не был обеспокоен глобальным раскладом сил, сложившимся в декабре 1941 г. Союз Великобритании и СССР при поддержке Соединенных Штатов был стратегическим кошмаром, которым генерал Людвиг Бек пытался напугать фюрера в 1937 г. Но тот с тех пор шел от триумфа к триумфу. Вермахт покончил с Францией и прогнал британцев за Ла-Манш. Красная армия серьезно ослаблена, если не уничтожена. Теперь Германии предстоит сразиться с Соединенными Штатами, но в отличие от кайзера в 1917 г., у Гитлера есть надежный военный союзник— Япония. Даже если японцы в конце концов не устоят перед США, по договору от п декабря они по крайней мере обязались не заключать сепаратного мира. Как мы уже видели, с 1939 г. Гитлер неоднократно и настойчиво обращал внимание на фактор времени. Его решение объявить войну Соединенным Штатам в декабре 1941 г. представляло собой еще осознанную попытку рискнуть в надежде выиграть время. И среди военного руководства Германии находились те, кто разделял оптимизм Гитлера. Облегчение, которое явно испытывали после Перл-Харбора и верховное командование вермахта, и немецкие адмиралы, ретроспективно свидетельствует об их обеспокоенности общим положением дел на фронтах. Именно на это беспокойство указывали как на движущую силу, стоявшую за решением Гитлера напасть на Советский Союз, принятое годом ранее. Как мы уже видели, в декабре 1940 г. Гитлер обосновывал необходимость скорейшего проведения «Барбароссы», указывая именно на риск того, что если Германия не предпримет быстрых действий, то стратегическая инициатива может в 1942 г. перейти к Великобритании и Америке. «Барбаросса» провалилась, но сейчас, в стратегической оценке от 14 декабря 1941 г., вермахт счел, что мощное японское наступление лишило западных союзников шансов на успех. В наихудшем случае вермахт ожидал того, что Британия и Америка все равно сохранят верность стратегии «сперва Германия». В этом случае Германии придется иметь дело с попыткой полномасштабного вторжения в 1943 г. Но, как подчеркивали эксперты кригсмарине, сосредоточение всех усилий исключительно на европейском театре военных действий было крайне маловероятным. Падение Гонконга и Сингапура зимой 1941–1942 гг. показало, что Великобритания и Америка не могут себе позволить забыть об Азии. Японии понадобилось всего несколько недель для того, чтобы нанести сокрушительный удар по Британской империи. В обозримом будущем силы западных держав будут разбросаны по всему земному шару. Между тем для Гитлера на первом месте оставался Советский Союз. Гитлер, еще с лета 1940 г. рассматривавший уничтожение СССР как необходимую предпосылку глобальной войны с Британией и Америкой, не отказался от этой идеи. Он еще и в начале лета 1942 г. рассуждал о том, что японских ударов совместно с новыми успехами Германии на Восточном фронте хватит для того, чтобы расколоть противоестественный альянс Великобритании и США. События в Азии четко показали, что Британия столкнулась с неотвратимой опасностью утраты своей империи. Продолжение борьбы было выгодно одной лишь Америке. Как только Германия со второй попытки разобьет Красную армию, британский народ неминуемо осознает все безрассудство своих вождей. Черчилль будет отстранен от власти, и Великобритания сделает выбор в пользу Германии. И именно эта надежда на неизбежный крах Великобритании, не оставлявшая Гитлера, мешала ему расслышать сигналы о компромиссном мире, поступавшие из Москвы. С другой стороны, если Великобритания продолжит войну, то завоевание Кавказа по крайней мере давало Германии надежду на сильные позиции при переходе к стратегической обороне.

В том, что нельзя терять времени, Гитлера убеждали и неизменно пессимистические выкладки людей, ответственных за военную экономику Рейха. По мере того как становилось известно о провале «Барбароссы», тех, кто был наиболее близко знаком с экономическими аспектами войны, одолевали мрачные настроения. Уже 17 ноября 1941 г. застрелился Эрнст Удет, отвечавший за поставки для люфтваффе. Отчасти причиной этого могла быть интрига со стороны статс-секретаря Эрхарда Мильха, стремившегося отстранить Удета от контроля за поставками. Но вовсе не кабинетные интриги довели Удета до самоубийства. Еще с предыдущей осени он неоднократно пытался донести до Гитлера и Геринга всю опасность, которую представляла англо-американская авиационная программа. В Министерстве авиации было известно, что с 1942 г. люфтваффе предстоит совершенно неравная борьба, даже без учета Восточного фронта. У Эрнста Удета, несомненно, имелось достаточно причин для того, чтобы впасть в полное отчаяние. И он был не последним из руководителей люфтваффе, избравших подобный выход. Генерал Томас из ОКБ, с самого начала сомневавшийся в разумности «Барбароссы», еще летом 1941 г. составил отчаянную докладную записку о безнадежности позиции немцев. В конце декабря он организовал совещание офицеров из служб снабжения, давших безрадостный обзор ситуации, в которой находились войска на Восточном фронте. Резюме Томаса, что характерно для него, было выдержано в духе самооправдания: «Неудача была предопределена проблемами снабжения. Генеральный штаб предвидел их и неоднократно указывал на их существование. Однако руководство не принимало его предупреждения всерьез». К новому году Томаса одолели еще более мрачные настроения. 2 января 1942 г. он обсудил с фельдмаршалом Кейтелем ситуацию со снабжением Германии топливом и ее последствия для операций в новом году. Даже Кейтеля беспокоило то, «что Ostheer не оправятся до лета, а потом не будет бензина». Томаса больше волновало его место в истории: «Сейчас мы должны показать совершенно четкую картину, поскольку рано или поздно на кого-то будет возложена ответственность».

Даже такой фанатичный нацист, как Фриц Тодт, рейхсминистр вооружений, не питал иллюзий в отношении положения Германии. По словам и Вальтера Роланда, возглавлявшего главный комитет по выпуску танков, и Ганса Керля, Тодт очень рано проникся серьезными сомнениями в отношении русской кампании. В ноябре 1941 г., когда группа армий «Центр» рвалась к Москве, Тодт отправил Роланда и группу промышленников из оружейного сектора на передний край наступления— в Орел, где располагалась ставка генерала Гудериана. Они вернулись в высшей степени подавленные. В противоположность советским войскам, чей личный состав и матчасть были явно хорошо приспособлены к боевым действиям в экстремальных условиях, вермахт замерзал до смерти. То зрелище, которое в ноябре 1941 г. представляли собой немецкие армии на востоке, глубоко потрясло ведущих представителей промышленности Рейха. Как сообщал Роланд, «Наши бойцы чересчур легко одеты – порой они кутаются в одеяла! Обочины дороги уставлены разномастными машинами, отказавшими на морозе и брошенными, а подвод, в которые впряжены русские лошадки, при всем их старании не хватает для адекватного снабжения войск. Танки невозможно использовать: если их моторы и трансмиссия все еще работают, то орудия отказывают вследствие замерзания». По возвращении Роланд немедленно организовал в Руре встречу с Альбертом Феглером, председателем наблюдательного совета Vestag, и Борбетом из Bochumer Verein. 28 ноября состоялась их дискуссия с Тодтом, завершившаяся, по словам Роланда, выводом о том, что «войну с Россией невозможно выиграть!». На следующий день Тодт и Роланд встретились с Гитлером в ставке фюрера в присутствии главнокомандующего армией Браухича. Рассказ Роланда о том, что он увидел в России, дополненный тем, что он на личном опыте узнал о британской и американской промышленности, складывался в апокалиптическую картину. После того как США вступят в войну, победа в ней станет недостижимой. После этого Тодт расставил точки над i, заявив: «Эту войну невозможно выиграть военными средствами». Гитлер, спокойно выслушав его, задал вопрос: «В таком случае как мне ее закончить?». Тодт ответил ему очевидным выводом: «Ее можно закончить лишь политическими средствами». Как мы видели, Гитлер уже обсуждал такую возможность в августе 1941 г. с Геббельсом. Но сейчас, когда уже полным ходом шли переговоры с Японией, у него имелись иные идеи.

Разговор Гитлера с Тодтом и Роландом был не единственной дискуссией о возможности мира, проходившей в ставке фюрера в ноябре 1941 г. 24 ноября, когда окончательно выдыхалось наступление на Москву, Гальдер отмечал отчаяние, охватившее генерала Фридриха Фромма, командующего резервными войсками и ответственного за производство оружия для армии: «Обрисовал общее военно-экономическое положение. Падающая кривая! Он полагает, что необходимо перемирие!». Шесть недель спустя, когда казалось, что советское контрнаступление способно нанести немцам смертельный удар, Фромм всерьез подумывал о том, чтобы изъять из всех тыловых учебных частей опытных инструкторов и таким образом в последний раз набрать 15 первоклассных пехотных дивизий. Это помогло бы исправить ситуацию в группе армий «Центр», но в то же время остановило бы обучение новых призывников. Поэтому Фромм решил подождать до тех пор, пока не настанет «последний час Германии» («Deutschlands letzte Not»). Но показателен сам факт того, что Фромм задумывался о таких крайних мерах. 20 января 1942 г. Гитлер и Геббельс с тревогой говорили о пораженческих настроениях, охватывающих верховное командование, армию и руководителей экономики. Незадолго до этого министр экономики Вальтер Функ опозорился на дне рождения Геринга, где угрюмо сетовал на «несчастья, обрушившиеся на страну». Все эти бедствия оказались непосильным грузом для Борбета из Bochumer Verein, одного из первых людей, с которыми поделился своими опасениями Роланд. В январе 1942 г. он последовал примеру Удета и застрелился. Для того чтобы скрыть замешательство, были поспешно организованы государственные похороны, на которых присутствовал весь цвет германской промышленности.

Очевидно, что ни Тодт, ни Фромм не питали никаких иллюзий о положении Германии. Но собиралась ли она сражаться или вести переговоры, это следовало делать с позиций силы. А для этого требовалось восстановить боеспособность вермахта и в 1942 г. предпринять на востоке вторую попытку. В разгар первого военного кризиса, постигшего Третий рейх, Тодт старался сделать все, чтобы сплотить ведущих германских промышленников вокруг военной экономики. Прежняя система региональных и общенациональных комитетов по вооружениям была реорганизована в структуру, состоявшую из пяти главных комитетов: трех существовавших комитетов по боеприпасам, оружию и танкам и двух новых комитетов – машиностроительного и общего комитета по материальной части вермахта. Кроме того, Тодт создал новый министерский консультативный комитет, в который вошли представители «его» отраслей и люфтваффе. 7 февраля 1942 г. после первой пленарной сессии новых комитетов Тодт отправился из Берлина на новый раунд совещаний с Гитлером в Растенбурге. Протокол последней беседы Тодта с фюрером до нас не дошел. Судя по свидетельствам тех, кто находился в Растенбурге, она прошла неважно. Вполне возможно, что Тодт напомнил Гитлеру об их разговоре в прошлом ноябре и тем самым спровоцировал у Гитлера вспышку ярости, но это лишь предположение, не опирающееся на факты. В любом случае, недолго поспав, Тодт сел на самолет, чтобы вернуться в Берлин. Оторвавшись от земли, самолет тут же накренился влево, словно с целью сделать аварийную посадку, и спустя несколько секунд взорвался в воздухе. Роланд, узнав об этом, немедленно проникся убеждением, что Тодта убили люди из С С, и придерживался этой версии событий спустя много лет после 1945 г. Факты не подтверждают эту версию. Но из-за чего бы на самом деле ни погиб Тодт, то, что подобным подозрениям поддался даже такой трезвомыслящий человек, как Вальтер Роланд, свидетельствует об остром ощущении кризиса, охватившем руководство Третьего рейха. Не менее показательно и то, что в преемники Тодту Гитлер выбрал не какого-либо представителя военной экономики, а такого человека, как Альберт Шпеер, который отличался безусловной личной преданностью фюреру.

Пока Шпеер осваивался на новой должности, генерал Фромм, по-прежнему отвечавший за личный состав армии и ее материальную часть, отчаянно пытался донести до сознания Гитлера военные реалии. С учетом ужасных потерь, понесенных вермахтом в 1941 г., и отсутствия серьезных людских резервов, Фромм видел только два варианта. Гитлер мог распределить имеющихся людей по всем Ostheer. Это укрепило бы позиции немцев, но было бы недостаточно для того, чтобы вернуть какой-либо из групп армий способность вести наступательные действия. Немцам пришлось просто ждать советского летнего наступления. В качестве второго варианта Фромм предложил оставить группы армий «Север» и «Центр» в их «выгоревшем» («ausgebrannt») состоянии и сосредоточить все имеющиеся резервы в группе армий «Юг», подготовив ее для рывка к кавказской нефти. С тем, что на первом месте стоит экономика, уже не спорил никто. Все упиралось в нефть. И Гитлера не нужно было в этом убеждать. Однако ни Фромм, ни Гитлер уже не предполагали выиграть войну одним ударом. Большее, на что могла надеяться Германия, – устранить угрозу со стороны Красной армии и укрепить сырьевую базу, необходимую для затяжной войны с Великобританией и США. Согласно Альберту Шпееру, Фромм по сути был уже убежден в том, что лишь чудо-оружие способно спасти Германию от поражения. Фромм имел в виду поразительный проект группы физиков, из чьих теорий вытекало, что энергия, содержащаяся в элементарных частицах вещества, может дать людям неисчерпаемый источник тепла и света, а также взрывное устройство, способное принести победу в войне. Фромм, возглавлявший управление вооружений немецкой армии, в полной мере оценил потенциал этого проекта, но считал, что для его осуществления требуется много времени. Армия не заглядывала так далеко вперед и потому Фромм стремился перевести этот проект в гражданский сектор. Летом 1942 г. после месяцев организационных дискуссий физики продемонстрировали свои достижения аудитории, в состав которой входил и Альберт Шпеер. Присутствующие были впечатлены невероятным потенциалом проекта, но когда Вернера Гейзенберга и его коллег приперли к стенке, они подтвердили убеждение Фромма в том, что быстро создать атомную бомбу не получится. Их проект мог принести плоды самое раннее через два или три года и требовал громадных инвестиций. С учетом ситуации, в которой Германия находилась в 1941 г., это делало его неактуальным. Руководству Третьего рейха требовался решительный успех на Восточном фронте уже ближайшим летом.

Задним числом становится ясно, что решение, принятое Шпеером и его коллегами, в принципе было верным. Даже обладая практически неограниченными ресурсами, американцы так и не успели сделать пригодную к использованию атомную бомбу до окончания войны с Германией. Но сама готовность, с которой западные союзники принялись за создание атомной бомбы именно тогда, когда в Германии ее отказались считать приоритетным направлением, служит еще одним свидетельством о пропасти, разделявшей индустриальные и технологические возможности обеих сторон. Черчилль, в сентябре 1941 г. получив от своего главного научного советника уведомление о том, что шансы атомной программы на успех лежат где-то в интервале от 1:10 до 1:2, без колебаний потребовал от британских ученых максимально ускорить работы по данной теме. Нанесение как можно большего ущерба германскому тылу представляло собой суть британской стратегии, а атомная бомба явно представляла собой идеальное оружие для этой задачи. 7 мая 1942 г. британский кабинет формально одобрил план бомбардировочного командования Королевских ВВС об уничтожении 58 крупнейших немецких городов, что должно было оставить без крыши над головой не менее 22 млн человек. В полном соответствии с широкими целями программы «Победа» американцы приняли решение ускорить осуществление будущего Манхэттенского проекта еще до того, как японцы нанесли удар по Перл-Харбору. Даже небольшая вероятность того, что в Германии ведутся работы над аналогичным устройством, требовала от союзников подстраховаться. Однако Третий рейх так и не смог себе позволить аналогичной «страховки».

Сюжет, который разворачивался в этой и предыдущих главах – от империалистических замыслов немцев, основанных на геноциде, до поражения группы армий «Центр» и атомной бомбы, – на первый взгляд может показаться запутанным. Но он отражает в себе «одновременность неодновременного» (Gleichzeitigkeit des Ungleichzeitigen), характерную для этого важнейшего поворотного пункта всемирной истории. Дело не в том, что немецкий империализм в Восточной Европе представлял собой сползание в варварство и отсталость. Нацистская программа геноцида, несомненно, была варварской. Но как мы уже видели, она была привязана к амбициозному проекту колонизации и насильственной модернизации. И дело не в том, что нацистский расизм представлял собой атавистическое явление. Дело в том, что он был анахронизмом. Конкретные проявления немецкого империализма в 1941 г. – жалкие танки, не выдерживающие никакого сравнения с советскими бронированными машинами, потрепанная армия с конными подводами, первобытная жестокость айнзатцгрупп, тщетные попытки соорудить камеры для удушения газом – все это выглядит гротескно примитивным по сравнению с передовой физикой и новейшими технологиями, открывшими дверь в ядерную эру в пустынях Нью-Мексико. Операция «Барбаросса» представляла собой запоздалый и извращенный отросток европейской традиции колониальных завоеваний и переселений – традиции, еще не вполне осознавшей то, что она изжила себя. В этом смысле показательно невежественно-пренебрежительное отношение, проявленное всеми сторонами – не только немцами, но и британцами и американцами, – к боевой мощи Красной армии. Но, как осознал вермахт с большим ущербом для себя, Советский Союз не был объектом, с которым можно было обращаться в духе империализма начала XX в. Германия в 1941 г. столкнулась в Советской России не со «славянской первобытностью», а с первым и наиболее ярким примером успешной «диктатуры экономического развития», и в ходе провалившегося наступления на Москву выяснилась вовсе не отсталость России, а недостаточная модернизация самой Германии.

К 1940-м гг. сложившаяся в XIX веке карта экономической и военной мощи, в которой центральное положение занимали старые государства Западной Европы, осталась в прошлом. Это была наиболее важная ошибка из числа тех, что совершил Третий рейх, пытаясь построить империю на востоке. Становление Америки как экономической сверхдержавы с одной стороны и взрывообразное развитие Советского Союза с другой принципиально изменили глобальный баланс сил. Гитлер знал об этом. Осознание соответствующих рисков явственно просматривается и в Mein Kampf и в его «Второй книге». Та же тема повторялась и в его стратегических оценках 1930-х и начала 1940-х гг. В конце концов, завоевание «жизненного пространства» на Востоке не являлось конечной точкой исторической траектории, на которую вступил Гитлер. Захват природных ресурсов и территорий, не уступающих североамериканским, служил предпосылкой для истинной программы «модернизации» как немецкого общества, так и вооруженных сил страны. Приобретением «жизненного пространства» в американских масштабах Третий рейх надеялся достичь как уровня богатства, как и всеохватывающей глобальной мощи, уже имевшихся у Великобритании и Соединенных Штатов. Но, как четко показали события с июня по декабрь 1941 г., у нацистской Германии не имелось ни времени, ни ресурсов для осуществления этого первого шага.