В ИЮЛЕ 1940 ГОДА в отчаянной попытке склонить Советский Союз к тому, чтобы расторгнуть пакт с Германией, Черчилль приказал Стаффорду Криппсу, новому британскому послу в Москве, встретиться с советским диктатором. Сталин с ужасающей ясностью изложил Криппсу логику, которой он мотивировался, одиннадцатью месяцами ранее заключая договор с Гитлером. Цель СССР состояла в том, чтобы разрушить сложившееся в Европе соотношение сил, и в этом отношении пакт с Гитлером полностью оправдал ожидания. Когда же Криппс возразил на это, что союз Советского государства с Гитлером по сути уничтожил всякое равновесие в Европе и что теперь всему материку угрожает германская гегемония, Сталин отрезал: «Я не столь наивен, чтобы верить отдельным устным заявлениям отдельных руководителей относительно их нежелания господствовать в Европе и во всем мире <…> Я знаю, что у них нет сил для господства во всем мире <…> Для того чтобы господствовать в Европе, надо иметь господство на морях, а такого господства у Германии нет…». Безусловно, Сталин был прав. Победы Германии на Западе до основания потрясли баланс сил в Европе, но какие-либо разговоры о немецкой гегемонии были преждевременными. Каким бы отчаянным ни выглядело положение Великобритании летом 1940 г., Третий рейх еще не закончил войну и не выиграл ее.

Дальновидные наблюдатели из всех лагерей в 1930-е гг. старались избежать крупной войны именно потому, что не видели, какую пользу может принести подобный конфликт хоть какой-либо из европейских держав. Его самым вероятным исходом был бы кровавый тупик, который бы привел лишь к уничтожению всех участвующих в конфликте сторон. Но они ошибались в отношении природы сухопутных сражений. То, что Франция была разбита всего за несколько недель, стало для всех ошеломляющим сюрпризом. Тем не менее к осени 1940 г. война действительно зашла в тупик. Великобритания и Германия противостояли друг другу, но ни у той ни у другой стороны не имелось оружия, которое бы принесло ей решительную победу. Британия оказалась в гибельной ситуации. Для того чтобы остаться великой державой, она должна была продолжать войну. Однако она могла это сделать, лишь отдавшись на милость Соединенным Штатам. Положение Германии, несомненно, было намного более предпочтительным. Но после того, как Рузвельт уверенно победил на выборах в ноябре 1940 г. и англо-американский альянс начал принимать конкретные очертания, перед Третьим рейхом тоже встала острая стратегическая дилемма. В краткосрочном плане ни Британия, ни Америка не представляли собой непосредственной военной угрозы для Германии. Но в среднесрочном плане их громадный экономический потенциал делал их такими врагами, к которым следовало относиться в высшей степени серьезно.

Для того чтобы начать вторжение в Великобританию, Германия должна была установить господство над Ла-Маншем – в море и в воздухе. Несмотря на эйфорию, последовавшую за победными парадами в июле 1940 г., эти принципиальные условия британского поражения так никогда и не были выполнены. За всю войну Германии ни разу не удалось собрать морские или воздушные силы, необходимые для господства над Британскими островами, хотя недостатка в таких попытках не было. Такая задача просто превышала индустриальные возможности Германии. Особенно остро это ощущалось в том, что касалось флота. В сентябре 1939 г. разрыва между британской и германской военно-морской мощью хватило для того, чтобы внушить адмиралу Редеру самоубийственные настроения. После потерь, понесенных в ходе норвежской кампании, ситуация еще больше ухудшилась. Германский флот заплатил непомерную цену за поставки железной руды из Швеции. В первый же день операции «Везерюбунг» немцы самым позорным образом пострадали от действий гарнизона Осло: их новейший тяжелый крейсер «Блюхер» был потоплен с помощью древней береговой батареи, в уже подержанном виде приобретенной у Круппа. После этого британский Королевский флот уничтожил целую флотилию из десяти современных эсминцев, доставивших германский десантный отряд во фьорды Нарвика. Наконец, Редер послал в норвежские воды еще два тяжелых крейсера – «Гнейзенау» и «Шарнхорст», – и они были выведены из строя британскими торпедами. В придачу к потоплению «карманного линкора» «Граф Шпее» эти потери обескровили германский флот. К июню 1940 г., когда немецкая армия маршировала по Франции, надводный флот был ликвидирован как значимый фактор боевых действий. Когда настало время задуматься о возможности вторжения через Ла-Манш, адмирал Редер мог выделить на защиту десанта только один тяжелый крейсер, два легких крейсера и четыре современных эсминца. Напротив, один только британский флот метрополии располагал 5 линкорами, 11 крейсерами и силами быстрого реагирования в составе не менее 30 эсминцев, располагавшимися неподалеку от возможных пунктов вторжения, и это была лишь небольшая часть британских военно-морских сил. Даже в самые тревожные месяцы лета 1940 г. адмиралтейство держало не менее половины флота в Гибралтаре, готовясь скорее к наступательным операциям против итальянцев, чем к отражению такого невероятного события, как вторжение немцев.

Летом 1940 г. адмирал Редер и кригсмарине все же активизировал разработку планов по строительству нового поколения гигантских линкоров. Но для того чтобы эти планы принесли плоды, требовались годы, а с учетом первоначального подавляющего преимущества, имевшегося у Великобритании, они лишь отвлекали силы от основной цели. Как должно было быть ясно с самого начала, единственная надежда Германии на то, что удастся подорвать господство Королевского флота, заключалась в систематическом проектировании и строительстве того, что британские военно-морские стратеги называли «придурковатым» флотом («freak» fleet). Помимо подводных лодок, важнейшим компонентом таких нетрадиционных сил должно было стать значительное число сверхбыстроходных крейсеров, предназначенных специально для того, чтобы отвлекать на себя внимание громоздких боевых групп Королевского флота и рассеивать их. С учетом того, что конструкция подводных лодок слабо изменилась со времен Первой мировой войны, считалось, что одних лишь подводных лодок будет недостаточно для достижения успеха. К 1940 г. возможность сосредоточить силы на строительстве крейсеров была упущена. Однако в то же время захват берегов Северного моря и Атлантики создал новые оперативные возможности для германского флота. Поэтому следует задаться вопросом: почему Германия летом 1940 г. не развернула широкую кампанию с участием подводного флота? Черчилль, безусловно, считал «волчьи стаи», бесчинствующие на трансатлантических линиях снабжения, самой серьезной угрозой для выживания Британии. В Берлине за использование подводных лодок последовательно выступал адмирал Карл Дениц, командующий немецким подводным флотом и фанатичный национал-социалист.

В начале войны Великобритания располагала торговым флотом общим тоннажем не менее чем в 18 млн тонн и имела возможность зафрахтовать еще миллионы тонн. Британские верфи были способны ежегодно увеличивать тоннаж флота еще на миллион тонн с лишним, и еще больше можно было заказать в США. По подсчетам Деница, для достижения решающего успеха в борьбе с этими судоходными мощностями его подводники должны были уничтожать не менее 600 тыс. тонн тоннажа в месяц в течение по крайней мере года. Для того чтобы «поставить Англию на колени», Германии следовало иметь не менее 300 подводных лодок с тем, чтобы в любой конкретный момент в Северной Атлантике действовали 100 из них. Но это, как и любая другая стратегия, требовало ресурсов и времени. Германский флот начал войну, имея всего 57 подводных лодок, из которых 32 были способны действовать в Атлантике. После того как в начале сентября был отменен План «Z», флот сделал все, чтобы приспособиться к новым реалиям, 10 октября 1939 г. Редер представил Гитлеру план строительства 658 подлодок, чего с учетом потерь хватало для того, чтобы к концу 1942 г. достичь поставленной Деницем цели. Стоимость каждой подлодки была ничтожной по сравнению со стоимостью одного линкора – от 2 до 4 млн рейхсмарок за одну субмарину, в то время как строительство линкора класса «Бисмарк» обошлось бы более чем в 200 млн рейхсмарок. Тем не менее строительство сотен подводных лодок представляло собой серьезное начинание. Помимо первоначальных затрат в миллиарды рейхсмарок, подлодкам требовалось непропорционально много дефицитных материалов, в частности меди и резины, притом что Германия особенно сильно нуждалась и в том и в другом в первую военную зиму. Более того, чрезвычайно сложной задачей стало строительство бетонных сооружений, требовавшихся для такого большого подводного флота. Готовясь к нападению на Францию, Рейх не мог себе позволить выполнение подобных долгосрочных программ. Основное внимание следовало уделять удовлетворению непосредственных потребностей армии и люфтваффе. Из-за нехватки рабочей силы и сырья с сентября 1939 г. по июнь 1940 г. было построено всего 20 подводных лодок. По причине стабильного уровня потерь число подлодок, реально способных действовать в Атлантике, к лету 1940 г. сократилось до 25. К марту 1940 г. эти ничтожные силы ухитрились нанести британскому судоходству потери в объеме почти 680 тыс. тонн. Но для британского флота это был лишь небольшой укус.

В июле 1940 г. Гитлер ненадолго объявил наиболее приоритетной из всех военных программ программу строительства подводных лодок. Верфи, на которых строились подлодки, получили десятки тысяч тонн стали – которые должны были пойти на производство боеприпасов для армии. Предполагалось довести уровень строительства до 25 подлодок в месяц. Но флот недолго наслаждался такой щедростью. К осени 1940 г. первоочередными вновь были признаны потребности армии и с июня 1940 г. по март 1941 г. реально было построено всего 72 субмарины, большинство из которых использовались для обучения моряков. Число подлодок, действующих в Атлантике, продолжало снижаться – в феврале 1941 г. их было всего 22. Но и этот флот благодаря растущему опыту и удаче производил ужасные опустошения: общий тоннаж британских судов, потопленных им с июня 1940 г. по март 1941 г., составил более 2 млн тонн. Весной 1941 г., незадолго до того, как в морскую войну решительно вмешались США, на какое-то время создалось впечатление, что британские линии снабжения окажутся перерезаны. Однако благодаря овладению секретами немецкой шифровальной машины «Энигма», новой агрессивной конвойной тактике и росту помощи со стороны американцев положение вскоре изменилось не в пользу немецких подводников. К лету 1941 г. потери британского судоходства благополучно снизились до уровня менее 100 тыс. тонн в месяц. Этого было совершенно недостаточно для достижения быстрого результата. И в конечном счете в первую очередь против стратегии подводной войны работал фактор времени. По оценкам, сделанным Деницем на волне оптимизма в летние месяцы 1940 г., имея полноценный подводный флот, он мог бы осуществить изоляцию Британии к осени 1941 г. После этого потребовалось бы еще много месяцев для того, чтобы уморить британцев голодом. Это совсем не устраивало Гитлера. Он стремился закончить войну в намного более короткие сроки. Летом 1940 г. стоявшая перед Германией стратегическая дилемма заключалась не только в том, как победить Великобританию. Проблема состояла в том, каким образом нейтрализовать ее до того, как Америка успеет решительно вмешаться в войну на ее стороне. Несомненно, наиболее прямой подход к этой проблеме заключался в том, чтобы с помощью подводных лодок перерезать пуповину между Англией и Америкой. Но эта стратегия требовала времени, а кроме того, она была сопряжена с наибольшим риском того, что Америка обрушится на Германию всей своей мощью.

С тем чтобы быстро сломить Великобританию без дальнейшего обострения отношений с Соединенными Штатами, Гитлер обратился к люфтваффе. Согласно высокопарной риторике Черчилля, сражение между люфтваффе и Королевскими ВВС в августе и сентябре 1940 г., представляло собой решающий поворотный момент войны. Но в ретроспективе такая оценка представляется крайне однобокой. Еще до «Дня орла» ([Adlertag) – 13 августа, когда официально началось немецкое воздушное наступление, – силы люфтваффе были серьезно истощены. Как уже упоминалось, операция во Франции обошлась люфтваффе почти в 30 % их первоначальной численности. А высокий уровень потерь в истребительной авиации сохранялся на протяжении всего лета. Самолеты можно было заменить, а пилотов – нет. Первоначально германское воздушное наступление стало для Британии суровым испытанием. В последние дни августа численность британских летчиков-истребителей сократилась до критически низкого уровня. Но люфтваффе не хватало материальных ресурсов для нанесения смертельного удара. И в этом нельзя обвинять какие-либо конкретные провалы в германском планировании или военных приготовлениях. Для того чтобы люфтваффе могли выполнить поставленную перед ними задачу, им требовался намного более многочисленный и мощный флот бомбардировщиков и множество истребителей сопровождения с большим радиусом действия. Как показали великие дневные сражения 15 августа и 15 сентября 1940 г., те истребители сопровождения, которые имелись у люфтваффе, были безнадежно неадекватны для этой работы. Потери среди сил люфтваффе, прибывших 15 августа из Норвегии, составили 20 %. Судя по опыту бомбардировочного командования Королевских ВВС, для эффективных ночных бомбардировок Герингу потребовался бы огромный флот тяжелых бомбардировщиков. В 1938 г. Рейхсминистерство авиации выдвинуло требование о получении к 1941–1942 гг. флота из 500 Не-177. Но конструкция этого бомбардировщика содержала в себе технические изъяны. И даже если бы их удалось устранить, 500 самолетов к 1941–1942 гг. были бы уже как мертвому припарки. Многое говорилось о разном уровне производства самолетов в Германии и Великобритании в критические месяцы «Битвы за Британию». Во второй половине 1940 г. отчаянные усилия со стороны британцев позволили им выпускать вдвое больше истребителей по сравнению с немцами, что, несомненно, делало положение Королевских ВВС более устойчивым. Но это обстоятельство едва ли имело решающее значение для победы. Принципиальный момент сводился к простому факту: в 1940 г. ни Британия, ни Германия не обладали технологиями и не мобилизовали ресурсы, необходимые для обеспечения подавляющего воздушного превосходства, которое бы дало реальную возможность вторжения через Ла-Манш.

Таким образом, к сентябрю 1940 г. перед Гитлером стояла реальная стратегическая дилемма. Германская армия зарекомендовала себя в качестве чрезвычайно эффективной силы, но это не относилось к флоту и люфтваффе. Германия не могла использовать свое самое мощное орудие против Великобритании. Разумеется, положение британцев было намного более серьезным. Армия осталась без оружия. Королевский флот и Королевские ВВС отвечали главным образом за оборону. Тем не менее Великобритания по-прежнему представляла собой угрозу для Третьего рейха. Блокада, осуществляемая Королевским флотом, по-прежнему болезненно сказывалась на состоянии германского континентального Grossraum. С тем чтобы нанести удар по самой Германии, британцы осенью 1940 г. приступили к решению такой грандиозной задачи, как строительство воздушного флота из тяжелых бомбардировщиков, с помощью которых Черчилль надеялся «распылить всю индустрию и научную структуру, от которых зависят военное производство и экономическая жизнь противника…». По оценкам Королевских ВВС, для достижения этой цели им потребовалась бы воздушная армия численностью не менее чем в 4 тыс. средних и тяжелых бомбардировщиков, что было в четыре раза больше, чем смог бросить Гитлер на Британию в 1940 г. В том году никто еще не думал о неминуемом британском возвращении в Европу. Вопреки более поздней легенде, Черчилль не мечтал о дне «D». Но произошедшее в июне 1940 г. вступление Италии в войну по крайней мере позволило задействовать сухопутные войска Британской империи против «мягкого подбрюшья» стран Оси. К концу января 1941 г. силы Британской империи разбили итальянскую колониальную армию в Северной Африке и готовились к овладению всем южным берегом Средиземного моря. Спустя месяц они завершили завоевание итальянских владений в Восточной Африке. Эфиопия была избавлена от кровавого режима, установленного в ней итальянскими завоевателями в 1936–1938 гг. Вмешательство Германии в апреле 1941 г., когда Эрвин Роммель взял под свое начало объединенные германские и итальянские силы в Триполи, снова склонило чашу весов на сторону Оси. Кроме того, вермахт выбил британцев из Греции и захватил Крит при помощи впечатляющего парашютного десанта. Но в стратегическом плане эти триумфы стран Оси были менее значительными, чем подавление британцами в мае – июле 1941 г. инспирированного немцами восстания в Ираке и изгнание ими из Сирии сил правительства Виши. В военном плане эти боевые действия имели сравнительно незначительные масштабы. Но они устранили возможность того, что итальянские, французские и бельгийские колонии в Африке объединятся в единую нацистскую империю, и позволили укрепить британские позиции в жизненно важной зоне Суэцкого канала. Пока Британия контролировала обе стороны Индийского океана, европейская империя Германии и японские владения на Дальнем Востоке оставались изолированными друг от друга. Это, в свою очередь, позволило Рузвельту объявить, что подходы к Суэцкому каналу не являются зоной военных действий, и тем самым устранить юридические препятствия, мешавшие американцам своими силами снабжать войска Британской империи в Египте.

Разумеется, никто не воображал себе, что эти успехи обещают неминуемую победу. Но Великобритания все больше укреплялась в решимости продолжать войну. Для Гитлера же это создавало принципиальную стратегическую проблему. Пока Британия продолжала воевать, у Соединенных Штатов имелись возможности для того, чтобы обратить свою грандиозную индустриальную мощь против нацистской Германии.

Но летом 1940 г. это могло казаться отдаленным будущим. Все внимание было приковано к германским войскам, идущим маршем по Елисейским полям. Однако, если посмотреть на ситуацию из начала XXI в., германские триумфы 1940 г. представляются менее значительными, чем те решения, к которым они привели в Вашингтоне. Администрация Рузвельта, встревоженная стремлением Германии подорвать европейское равновесие, при поддержке большинства конгрессменов предприняла срочные меры к превращению Соединенных Штатов в ту крупнейшую военную сверхдержаву, какой они остаются и по сей день. События развивались быстро. 16 мая 1940 г., через три дня после того, как танковая группа Клейста прорвалась к Маасу, президент Рузвельт выдвинул в конгрессе предложение о создании крупнейшего в мире военно-промышленного комплекса – производственной базы, способной дать Соединенным Штатам не менее 50 тыс. самолетов в год. Рузвельт взял эту цифру с потолка и было непонятно, каким образом достичь ее на практике. Но смысл его слов был ясен. Люфтваффе и Королевские ВВС даже в самых смелых фантазиях никогда не предполагали строить самолеты в таких масштабах. Цифра в 50 тыс. самолетов в год представляла собой не столько цель планирования, сколько декларацию американского индустриального могущества. Всего лишь спустя несколько недель конгресс одобрил Закон о флоте двух океанов, заложивший основы для строительства огромного авианосного флота, до сих пор позволяющий США являть свою силу во всех уголках земного шара. Осенью за этими мерами последовало беспрецедентное учреждение воинского призыва в мирное время, цель которого состояла в получении обученных вооруженных сил численностью в 1,4 млн человек. К 1941 г. Америка, еще не вступив в войну, производила почти столько же оружия, как Великобритания или Германия, и в то же время испытывала первый устойчивый прирост гражданского потребления с конца 1920-х гг.

С точки зрения Германии зловещим во всем этом было то, что эти силы, накапливавшиеся в огромном количестве, в конечном счете предназначались для действий по другую сторону Атлантики, где должны были поддержать Великобританию в ее войне против Гитлера. Готовность Британии по-прежнему оказывать противодействие Германии существенным образом опиралась на убежденность в том, что из США в больших масштабах будет поступать материальная помощь. Разумеется, на первых порах Великобритания должна была платить. В отличие от Германии, она не была банкротом. В 1939 г. она оставалась крупным международным кредитором, и ее зарубежные активы оценивались примерно в 5 млрд долларов (15–20 млрд рейхсмарок) – этого хватило бы для того, чтобы закупить за рубежом столько же оружия, сколько в Германии его производилось за год. Но для победы над Германией Великобритании этого явно было недостаточно. Поэтому британская стратегия, как заявил Рузвельту Черчилль, основывалась на том, что Британия будет платить столько, сколько сможет, но «когда мы уже не сможем вам платить, вы все равно будете нас снабжать». Вероятно, не следует удивляться тому, что Рузвельт ничего не ответил на это смелое постулирование британской зависимости от Америки. Все еще слишком хорошо помнили, каким болезненным был вопрос о долгах, накопленных в ходе Первой мировой войны. Великобритания полностью истощила свои финансы, прежде чем конгресс весной 1941 г. отрыл шлюзы ленд-лиза. Поэтому у Лондона имелись все основания нервничать. Но игра Черчилля явно основывалась на принципиально верных стратегических оценках. Рузвельт не позже ноября 1938 г. принял решение о том, что Америка должна внести серьезный вклад в воздушное сдерживание Германии. К осени 1940 г. подавляющее большинство американцев было уже несложно убедить в том, что они заинтересованы в выживании британцев. В ноябре Рузвельт после своего триумфального переизбрания от имени Америки открыто обязался оказывать Великобритании «любую помощь, за исключением участия в войне». Сражаться должны британцы, но американцы обеспечат их «всем необходимым для этого дела».

При всех политических сложностях, встававших в связи с англо-американским союзом, общий объем зарубежных ресурсов, на которые Великобритания могла опираться в трудные для нее 1940 и 1941 гг., оставался весьма значительным, и этот факт слишком часто игнорируется при сравнении относительного уровня германской и британской мобилизации на ранних этапах Второй мировой войны. При всех словах Черчилля о «крови, поте и слезах» Великобритания так никогда и не догнала Германию по уровню мобилизации внутренних ресурсов. Быстро преодолеть отставание от германской военной промышленности Великобритании в первые годы войны позволила готовность, с которой ей подставили плечо ее заморские владения и Соединенные Штаты. В 1940 г. снабжение британских войск вооружением не менее чем на треть осуществлялось за счет импорта из-за рубежа, оплачивавшегося либо наличными, либо за счет займов. Напротив, Германия, контролировавшая всю Западную Европу, столкнулась с серьезными трудностями при мобилизации покоренных территорий в военных целях. Совокупные макроэкономические показатели не слишком помогут нам при поиске объяснения, почему Германия смогла победить Францию в мае 1940 г. Но они, несомненно, помогут нам понять, почему Великобритания продолжала сражаться, лишив Гитлера шансов на то, что ошеломляющая молниеносная победа во Франции выльется в решительное и победоносное окончание войны.

В отчаянные летние месяцы 1940 г. обезоруженная британская армия была переоснащена старинными винтовками 1918 года выпуска, пулеметами и пушками из американских запасов. В августе британские конвойные силы были укреплены благодаря заключению знаменитой сделки «эсминцы в обмен на базы». США предоставили Великобритании 50 эсминцев времен Первой мировой войны в обмен на военно-морские базы на Ньюфаундленде, в Карибском бассейне и на британских островах в Атлантике. Но гораздо меньшее внимание уделяется масштабу того, как совместное англо-американское планирование начало выходить за рамки этих чрезвычайных мер. Еще летом 1940 г. британцы и американцы сделали первые шаги в сторону согласованной стратегии победы над Германией в воздушной войне, договорившись о совершенно беспрецедентном увеличении объемов производства самолетов и авиационных двигателей. По причине общей неопределенности, окружавшей англо-американские отношения на этом раннем этапе, эти переговоры проходили в тайне и были ограничены техническими вопросами. Но они принесли обильные плоды, о чем неумолимо свидетельствуют цифры производства самолетов. Резкий прирост американского производства самолетов начиная с последнего квартала 1941 г., решительно изменивший баланс не в пользу люфтваффе, невозможно объяснить исключительно ссылкой на увеличение производственных мощностей, которое должно было начаться самое позднее осенью 1940 г., задолго до объявления о ленд-лизе, не говоря уже о Перл-Харборе. И этот упор на воздушную войну не был случайностью. Как мы уже видели, авиационное производство составляло самое ядро современного военно-промышленного комплекса. Не случайно и то, что в контролируемой нацистами Европе именно люфтваффе шли в авангарде попыток мобилизовать экономику оккупированных стран. Но несмотря на то, что обе стороны руководствовались одной и той же логикой, различие в масштабах имевшихся у них возможностей было весьма поразительным.

Ключевое значение для обеих сторон имела Франция. В качестве третьей индустриальной экономики Европы она обладала значительными мощностями по производству самолетов и авиадвигателей и потенциально была способна выпускать тысячи самолетов. Но в 1939 г. французская стратегия, как и британская, опиралась на усиление отечественных ВВС путем заказа большого числа самолетов в США. В июне 1940 г., после падения Франции, французские авиазаводы достались Германии. Что касается французских заказов в США, то их унаследовала Великобритания. В сочетании с заказами, размещенными самой Британией после начала войны, Лондон к концу июня 1940 г. ожидал доставки из США не менее 10800 самолетов и 13 тыс. авиационных двигателей в течение следующих 18 месяцев. Кроме того, в самой Великобритании за это время было бы выпущено 15 тыс. военных самолетов. В то же время британское Министерство авиационной промышленности вело с американцами переговоры о поставке еще многих тысяч машин. Для сравнения отметим, что общее производство самолетов в Германии составляло в 1940 г. всего 10 826 штук, а в 1941 г. увеличилось лишь до 12 тыс.: о таких разочаровывающих темпах роста мы подробнее поговорим ниже. Кроме того, Америка осуществляла свою собственную гигантскую программу перевооружения, которая ставила Германию в еще более неравное положение. По сути, совместные запросы британцев и американцев были так велики, что они потребовали напряжения даже американских промышленных ресурсов. Но США не стали отвечать на это ограничением британских закупок. Наоборот: 23 июля 1940 г. британские агенты по снабжению, находившиеся в Вашингтоне, были приглашены на тайную встречу с американцами, ответственными за промышленное планирование, и на этой встрече было принято решение об увеличении мощностей американской авиационной промышленности с тем, чтобы она могла выпускать не менее 72 тыс. самолетов ежегодно. Благодаря этому Великобритания гарантированно получала 3 тыс. самолетов в месяц – втрое больше, чем в тот момент производилось в Германии.

ТАБЛИЦА 11.

Друзья познаются в беде: мобилизация внутренних и внешних ресурсов в Великобритании и Германии (в %)

Однако в итоге Британия так и не получила такого количества самолетов и перед ней так и не встал вопрос о том, как за них расплачиваться. Тем не менее возрастание американских производственных мощностей, инициированное в 1940 г., было вполне реальным. В 1940 г. США выпустили 6019 боевых самолетов, из которых Британия получила 2006, а Франция— 557. В 1941 г. США выпустили 19433 боевых самолетов – больше, чем Британия или Германия, – и британцам досталось 5012 из них. В 1942 г. число боевых самолетов, выпущенных в США, подскочило до 48 тыс., что было лишь немногим меньше цели, поставленной Рузвельтом. Британия получила всего 7775 самолетов. Но это едва ли имело значение, так как США тоже вступили в войну. К 1943 г. Америка превзошла «утопическую» цель в 72 тыс. самолетов: их производство достигло ошеломляющего уровня в 85 898 штук. Еще больше объемы производства выросли в 1944 г. Может показаться некорректным ссылаться на эти цифры при разговоре о том, что происходило летом 1940 г., но суть именно в этом и заключается. Хотя мобилизация американской экономики после Перл-Харбора стала легендой, она началась не в декабре 1941 г. Основы подавляющего воздушного превосходства союзников были заложены еще летом 1940 г., став прямой реакцией на победу немцев во Франции. Вопрос о том, сядут ли за штурвалы этих бомбардировщиков британские или американские пилоты, еще не был решен, как и неприятный вопрос оплаты, но выпуск бомбардировщиков в любом случае начался.

Пренебрежительные представления Гитлера о вырождающемся американском обществе хорошо известны из документов, но из них же известно и то, что в Берлине четко осознавали угрозу, которую представлял собой американский промышленный потенциал, и необходимость противодействовать ей решительными средствами. Кроме того, от Америки исходила не только материальная угроза. Как мы уже видели, Рузвельта еще с января 1939 г. изображали как архиврага, самого опасного участника всемирного еврейского заговора. Антисемитизм пропитывал все аспекты стратегического планирования немецкого руководства. В первом же абзаце доклада вашингтонского посольства о ленд-лизе, полученного Министерством иностранных дел, верховным главнокомандованием вермахта, армией и Министерством авиации, прямо утверждалось: «Законопроект о ленд-лизе, находящийся на рассмотрении в конгрессе <…> составлен ведущими еврейскими советниками президента. Его цель состоит в том, чтобы дать президенту возможность бесконтрольно проводить в жизнь свою политику по влиянию на войну всеми средствами, кроме „участия в войне“. После принятия этого закона в США прочно укрепится еврейское мировоззрение». Далее в докладе перечислялись колоссальные поставки, на которые теперь могли рассчитывать «Англия, Китай и другие вассалы».

Как мы уже видели, промышленное содействие, оказываемое Америкой Франции и Великобритании, служило для Гитлера предметом весьма серьезной озабоченности в первые месяцы войны. В марте 1940 г. Фриц Тодт отмечал обеспокоенность Гитлера «потенциалом США». Об этом же спустя 15 месяцев в ретроспективном обзоре писал и генерал Томас: «Войну следовало любой ценой привести к победоносному окончанию в 1940 г., в первую очередь для того, чтобы пресечь американское содействие западным державам, ускорение которого <…> уже тогда входило в наши расчеты». Продолжавшееся сопротивление Великобритании повышало ставки. 21 июля, после принятия в Америке решений о перевооружении, Гитлер потребовал от верховного главнокомандования вермахта «серьезно обдумать русский и американский вопрос». В публичных выступлениях Гитлер всячески принижал Америку, но это едва ли удивительно в свете массового страха перед американской промышленной мощью. Эйфория, окружавшая победу над Францией, была в значительной степени обязана тому факту, что это событие на первый взгляд предотвращало вступление Америки в войну. Местные отделения гестапо единодушно отмечали всеобщую озабоченность всем, связанным с Америкой: американской помощью Британии, перспективами переизбрания Рузвельта и возможным вступлением США в войну. С тем, чтобы обуздать это беспокойство, Геббельс осуществлял осторожную стратегию контроля над новостями. В СМИ было наложено полное табу на освещение сделки с эсминцами, которая за закрытыми дверями в Берлине рассматривалась как решительное нарушение Америкой своего нейтралитета. Кроме того, в новостях ничего не говорилось и об американском перевооружении. Общественность нуждалась в успокоительных заявлениях, как и иностранные дипломаты, посещавшие Берлин осенью 1940 г. Гитлер не отрицал, что Америка стала опорой для британской военной экономики. Но он считал, что у Германии еще есть время. После переизбрания Рузвельта он отметил в разговоре с венгерским премьер-министром, что полномасштабные американские поставки в Британию не начнутся раньше зимы 1941–1942 гг., и этой точки зрения придерживался и немецкий флот. Как выяснилось, это было весьма точное предсказание, которое имело четкие последствия для стратегии Рейха. 17 декабря 1940 г., в тот самый день, когда Рузвельт объявил мировым СМИ о ленд-лизе, Гитлер сформулировал свой стратегический подход, непосредственно отвечая на американскую угрозу. Обращаясь к руководителям ОКБ, он выразил свое мнение о том, что «все проблемы материковой Европы» следует решить в грядущем году, поскольку в 1942 г. США получат возможность решительно вмешаться в войну.

По очевидным причинам немцы особенно внимательно следили за англо-американской авиационной программой. Осенью вермахт полагал, что поставки самолетов в Великобританию уже составляют примерно 300 штук в месяц. Это было еще терпимо, но с учетом того, что германское производство едва превышало 1000 самолетов в месяц, эти поставки уже являлись важным фактором, смещавшим баланс в пользу Великобритании. Реальная угроза, как прекрасно понимали немцы, заключалась в том, что трансатлантический поток вскоре должен был резко вырасти и в плане количества, и в плане качества. На долгосрочный потенциал американской промышленности обращали внимание Министерства авиации различные промышленники. И все факты указывают на то, что подчиненные Геринга отреагировали на это. Более того, имеются признаки того, что зимой 1940–1941 гг. руководство люфтваффе уделяло столько же внимания промышленным предпосылкам грядущей воздушной войны с Великобританией и Америкой, сколько неминуемому вторжению в Советский Союз. Как мы увидим в следующей главе, начиная с осени 1940 г. осуществлялись огромные инвестиции в расширение производственных мощностей. И Рейхсминистерство авиации в первую очередь мотивировалось именно угрозой американских поставок, когда предприняло серьезные усилия по превращению завоеванных территорий Западной Европы в производственную базу. Но если американцы поощряли Британию заказывать самолеты десятками тысяч штук, то возможности, открывавшиеся перед Германией в оккупированной Западной Европе, были намного более скромными. Первоначальный контракт с французскими производителями, предусматривал строительство от 2500 до з тыс. самолетов, причем поставки должны были составлять максимум 60 самолетов в месяц – в 50 раз меньше цифры, обсуждавшейся в Вашингтоне. И даже это скромное начинание затормозилось на несколько месяцев из-за колебаний французов и требования немцев о том, что они должны получить контрольный пакет акций французских государственных авиазаводов. К концу января 1941 г. терпение Геринга наконец лопнуло. Он совершенно недвусмысленно взывал к германским переговорщикам: «Вы должны понять, что для нас [производственной программы люфтваффе во Франции] <…> этот вопрос является жизненно важным и что мы не имеем никакой возможности ждать. Англия делает все, что в ее силах, чтобы получить в свое распоряжение целый материк <…> Нам приходится поступать точно так же, насколько это в наших силах».

12 февраля 1941 г. люфтваффе наконец заключили сделку. Франция согласилась выпустить по лицензии 3 тыс. самолетов, а также 13500 авиационных двигателей. Рейхсминистерство авиации с таким нетерпением дожидалось начала производства, что отказалось от требования о том, чтобы французские заводы были переданы в его собственность. Однако по-прежнему существовал чрезвычайно важный камень преткновения. Для того чтобы выпускать самолеты, Франция нуждалась в алюминии, но хотя у нее имелись бокситы и алюминиевые заводы, в стране отсутствовал уголь, необходимый для производства электричества. По подсчетам французов, для выполнения германского заказа им требовалось 120 тыс. тонн угля в месяц. Германия же могла обещать лишь 4 тыс. тонн. Несколькими неделями позже по другую сторону Атлантики был окончательно принят давно ожидавшийся Закон о ленд-лизе, п марта 1941 г. конгресс немедленно ассигновал 8,3 млрд долларов на оплату военных поставок для Великобритании. Эта сумма, в зависимости от обменного курса составлявшая от 25 до 33 млрд рейхсмарок, была эквивалентна двум годам работы германской военной промышленности. В частности, 2 млрд долларов были сразу же выделены на немедленное производство 11800 боевых самолетов, благодаря чему число самолетов, уже заказанных Британией, удвоилось. В то же время общая стоимость всех заказов вермахта в оккупированной Европе приближалась к з млрд рейхсмарок, или примерно 750 млн долларов. Если к концу 1941 г. Британия получила из США 5012 собранных самолетов, то Германия получила всего 78 самолетов из Франции и Нидерландов. В 1942 г., когда промышленность США работала преимущественно на их собственные нужды и поставки в Великобританию были ограничены цифрой в 7775 самолетов, люфтваффе получили с оккупированных западных территорий 743 самолета. В целом за всю войну для люфтваффе, самого предприимчивого из субподрядчиков вермахта, было поставлено всего 2517 самолетов из Франции и 947 из Нидерландов. Вскоре люфтваффе отчаялись добиться от оккупированных территорий выпуска целых самолетов. Производительность труда на французских авиазаводах была такой низкой, что во Франции для производства самолета немецкой конструкции требовалось вчетверо больше рабочих, чем в Германии. В свете этих цифр неудивительно, что главный вклад, непосредственно внесенный оккупированными территориями в производство вооружений для Рейха, заключался в привлечении миллионов иностранных трудящихся для работы в Германии.

Несмотря на то что территории, покоренные Германией в 1940 г., дали ей обильные трофеи и стали для нее важнейшим источником рабочей силы, они не выдерживали никакого сравнения с Америкой в плане того изобилия, которое та обеспечила для Великобритании. Характерным англо-американским вкладом в войну служила гонка вооружений в сфере авиации, опиравшаяся непосредственно на доминирование Америки в промышленном секторе. Но вопиющее неравенство в поставках авиатехники не являлось чем-то аномальным. Аналогичный разрыв очевиден и в сфере поставок энергоносителей, от которых зависит само существование современного городского и индустриального общества. В то время как англо-американский альянс был богат энергоресурсами, Германии и ее западноевропейскому «большому пространству» крайне не хватало продовольствия, угля и нефти.

Наиболее серьезным было неравенство, связанное с нефтью. С 1940 по 1943 гг. мобильность германских армии, флота и ВВС, не говоря уже об экономике страны, зависела от ежегодного импортирования 1,5 млн тонн нефти, главным образом из Румынии. Кроме того, германские заводы по производству синтетического топлива за счет колоссальных издержек выпускали бензин, производство которого в 1940 г. составило 4 млн тонн, а в 1943 г. достигло максимума, равного 6,5 млн тонн. Захват запасов топлива во Франции никоим образом не избавил Германию от этой фундаментальной зависимости. По сути, победы 1940 г. привели к противоположному результату. Они лишь заставили Германию, и без того испытывавшую дефицит топлива, снабжать сырой нефтью еще целый ряд потребителей. Ежегодно получая в лучшем случае 8 млн тонн топлива, теперь Германия должна была удовлетворять не только свои потребности, но и потребности остальной Западной Европы. До войны французская экономика ежегодно потребляла самое меньшее 5,4 млн тонн топлива, при уровне потребления на душу населения, на 60 % превышавшем германский. В результате германской оккупации Франция была отброшена в безмоторное прошлое. Начиная с лета 1940 г. уровень снабжения Франции бензином составил всего 8 % от довоенного. Для экономики, привыкшей к высокому уровню потребления нефти, это был очень болезненный удар. Приведем всего один пример: во французской деревне ежедневно пропадали тысячи литров молока, потому что в отсутствие бензина его некому было регулярно забирать у фермеров. Еще более актуальным для стратегов в Берлине был вопрос о состоянии итальянских вооруженных сил, зависевших исключительно от топлива, которое выделяли им Германия и Румыния. К февралю 1941 г. итальянский флот угрожал полностью прекратить свои действия в Средиземном море, если только Германия не поставит ему как минимум 250 тыс. тонн топлива. И проблемы наблюдались далеко не только у сателлитов Рейха. Сама Германия справлялась с ситуацией лишь благодаря мерам крайней экономии. В конце мая 1941 г. генерал Адольф фон Шелл, отвечавший за производство автомобилей, отнюдь не шутил, когда предположил, что в свете хронической нехватки нефти было бы желательно осуществить частичную «демоторизацию» вермахта. Часто отмечается, что люфтваффе в конце войны терпели поражения из-за недостаточного уровня подготовки их пилотов, в значительной степени вызванного нехваткой авиационного топлива. Но и в 1941 г. дефицит бензина был уже таким острым, что вермахт сажал за руль тяжелых грузовиков солдат, наездивших менее 15 километров, – именно этим объясняли ужасающий износ автомобилей во время русской кампании. Нехватка топлива ощущалась во всех секторах германской экономики. Топливные квоты были настолько малы, что в ноябре 1941 г. фирма Opel была вынуждена закрыть принадлежавший ей крупнейший германский завод по производству грузовиков в Бранденбурге, потому что ей не хватало бензина, чтобы проверить работу топливных насосов у автомобилей, сходивших со сборочного конвейера. Экономическое управление вермахта было вынуждено специально выделить заводу 104 кубометра топлива, чтобы гарантировать его бесперебойную работу.

Контраст с положением дел в англо-американском союзе едва ли мог быть более резким. Великобритания ежегодно производила не более 1 млн тонн синтетического топлива. Но она компенсировала такой невысокий уровень производства ввозом нефти в феноменальных объемах. В 1942 г., несмотря на ожесточенные сражения, бушевавшие в Атлантике, Британия сумела ввезти 10,2 млн тонн нефти. Это было в пять раз больше, чем Германия получала от Румынии в тот момент, когда армии вермахта численностью более чем в 3 млн человек вели активные боевые действия на Восточном фронте. В 1944 г., в ходе подготовки к вторжению в Нормандию, поставки нефти в Великобританию превысили 20 млн тонн, что в 9 раз превышало максимальные объемы ввоза нефти в Германию, наблюдавшиеся во время войны. В январе 1941 г., когда Германия, согласно некоторым описаниям, «купалась» в нефти, ее запасы едва превышали 2 млн тонн. В Лондоне тревогу били всякий раз, как запасы нефти сокращались ниже уровня в 7 млн тонн. Это неравенство было так велико, что никто не поверил весьма точным оценкам немецких запасов нефти, сделанным британским Министерством военной экономики, которое получило задание оценить экономическую ситуацию в Германии. Британцам казалось невероятным, что Гитлер мог решиться на войну при такой плачевной ситуации с топливом – и это недоверие разделяли и русские, и американцы, совместно переоценивавшие немецкие запасы нефти по меньше мере на 100 %.

Главная проблема с нефтью – ее абсолютный дефицит. В случае угля, на 80 % обеспечивавшего энергией западноевропейские экономики, дефицит был, скорее, относительным. До войны многие европейские страны в значительном количестве импортировали уголь из Великобритании. В число стран, полностью зависевших от импортных энергоносителей, входили Швеция, Норвегия, Дания, Швейцария и Италия, которые в то же время являлись ключевыми торговыми партнерами гитлеровской Германии. Однако крупнейшей и наиболее важной статьей были 30 млн тонн угля, которые импортировала Франция, чтобы покрыть 40 % своих годовых потребностей. Этот дефицит компенсировался огромными запасами угля в Силезии, Руре, Бельгии и Северной Франции, находившимися под контролем Германии. Сопоставление общего спроса с общим предложением дает нетто-дефицит в ключевых странах германского «большого пространства» всего в и млн тонн, что составляло всего несколько процентов от общего потребления. Таким образом, на бумаге у Германии имелась возможность обеспечивать углем всю Европу. Однако достижение этой цели требовало поистине героических усилий в области добычи, организации и логистики. Было необходимо перенаправить перевозки десятков миллионов тонн груза по европейским железным дорогам. Франции следовало либо существенно увеличить добычу угля на своих месторождениях, либо существенно сократить национальное потребление. Как выразился виднейший специалист по истории европейской угольной промышленности, «дефицит угля в Западной Европе мог быть преодолен с помощью неустанной заботы, превосходной организации и безусловного технического сотрудничества». Едва ли стоит удивляться тому, что этого не случилось.

В реальности подчиненная Германии Западная Европа в 1940 и 1941 г. сама столкнулась с усугублявшейся проблемой добычи угля и его транспортировки. Хуже всего дело обстояло на оккупированных территориях. Как мы уже видели, германские оккупационные силы, стремясь предотвратить повторение катастрофического железнодорожного кризиса зимы 1939/1940 г., реквизировали часть подвижного состава во Франции, Бельгии и Нидерландах. К осени 1940 г. благодаря этим мерам количество вагонов, доступных для обслуживания германской экономики, за исключением потребностей вермахта, возросло до 800 тыс., по сравнению с 650 тыс. в 1938 г. Однако это стало катастрофой для оккупированных территорий, и в первую очередь для Северной Франции, где регулярно прерывались перевозки угля от мест добычи в города. Угольный голод мог быть смягчен лишь в том случае, если бы Германия сумела увеличить объемы добычи на главных французских, бельгийских и нидерландских месторождениях. Франция была не только крупнейшим в Европе импортером угля. Она занимала в Европе третье место по его добыче после Германии и Великобритании. Но добыча во Франции не увеличивалась, а наоборот, сокращалась. В 1940 г. объемы добычи сократились на 18 % и больше не вернулись на прежний уровень. Неуклонно снижалась и производительность труда во французских угольных шахтах. Более того, летом 1941 г. германские оккупационные власти столкнулись с мощной волной забастовок на угольных месторождениях в Бельгии и Северной Франции. Причина этих волнений не составляла загадки. В первую оккупационную зиму перед городскими ратушами по всей Валлонии собирались жены горняков, в знак молчаливого протеста размахивая пустыми мешками из-под картофеля. По оценкам хорошо осведомленных немецких источников увеличение продовольственных норм позволило бы поднять добычу угля в Бельгии на 10–15 %. Но этому препятствовала еще одна принципиальная проблема европейской экономики. Как мы увидим далее, Европе не хватало не только угля и нефти, но и продовольствия. А нехватка угля, в свою очередь, негативно сказывалась на состоянии тяжелой промышленности. Из-за того, что общие объемы угля, доступного для французской промышленности, снизились до половины довоенного уровня, резко сократилось производство стали в Лотарингии и Северной Франции.

Поначалу на самой Германии не сказывались худшие последствия дефицита угля. Власти Рейха сумели избежать повторения острого кризиса снабжения, наблюдавшегося предыдущей зимой. Однако к началу 1941 г. уже не могло быть сомнений в том, что немецкие угольные копи тоже оказались в тяжелом положении. Их проблемы прежде всего носили политический характер. К началу 1941 г. разгорелось ожесточенное противостояние между мощными региональными синдикатами производителей угля и рейхскомиссаром по углю Паулем Вальтером, который был назначен Герингом в 1939 г. для осуществления политического руководства отраслью. Вальтер был партийным выдвиженцем из германского Трудового фронта Роберта Лея, и промышленники ему не доверяли. В 1940 г. Вальтер еще больше оттолкнул их от себя, предложив провести крупную реорганизацию торговли углем, в результате чего производители утратили бы контроль над распределением угля. К январю 1941 г. пошли слухи о том, что Вальтер планирует навязать угольной отрасли систему рыночной организации (Marktordnung), подобную той, которая господствовала в сельском хозяйстве. Кроме того, Вальтер предавался необдуманной антикапиталистической риторике, нападая на торговцев углем за неоправданную прибыль, которую они получали за счет шахтеров, новых любимцев нацистского трудового сообщества. Однако Вальтер не учел резкого поворота в угольной политике, последовавшего за возвышением концерна Reichswerке Hermann Göring, во главе которого стоял Пауль Плейгер. Тот, само собой, был партийцем с безупречным послужным списком. Но посредством ариаизационных сделок в Чехословакии и экспроприаций в бывшей польской Силезии Плейгер превратился еще и в одного из ведущих углепромышленников Рейха.

ТАБЛИЦА 12.

Хрупкий угольный баланс в «большом пространстве»

И он совершенно не одобрял неуместные антикапиталистические выпады Вальтера. К февралю 1941 г. угольная отрасль во главе с Плейгером открыто взбунтовалась против комиссара. Вальтер был снят со своей должности, а угольные синдикаты были поспешно включены в состав новой национальной угольной организации (Reichsvereinigung Kohle). которую возглавил Плейгер. Эта ассоциация была выстроена вокруг уже существовавшей структуры картелей и привязывала их непосредственно к Рейхсминистерству экономики, где промышленную политику отныне диктовал близкий друг Плейгера Ганс Керль. Наняв команду блестящих промышленных статистиков из ведущего германского Института экономических исследований, угольная ассоциация Плейгера создала систему производственного менеджмента, которая стала образцом для реорганизации тяжелой промышленности в 1942 г.

Однако никакая реорганизация не могла скрыть производственных проблем отрасли. В конце 1940 г. немецкие сталепромышленники наняли ведущего инженера Германа Винкхауса с тем, чтобы он оценил достижимые максимальные объемы выплавки стали в регионах, контролируемых Германией. Все понимали, что это была решающая переменная, определявшая экономическое будущее гитлеровской империи. От нее зависела осуществимость всех промышленных проектов как в военное, так и в мирное время. Винкхаус в своем докладе делал вывод о том, что производственные мощности, существовавшие на тот момент в зоне, находившейся под контролем немцев, позволяли выплавлять самое большее порядка 46 млн тонн стали в год, из которых 17,5 млн давал бы Рур. Вопрос о том, удастся ли Германии приблизиться к этой цифре, зависел от поставок руды. Но благодаря освоению отечественных месторождений руды и экспроприации французских месторождений этот фактор терял свое значение. Реальной проблемой было наличие коксующегося угля. Германия могла приблизиться к тому, чтобы полностью реализовать потенциал производства стали лишь в том случае, если бы добыча угля в Германии, Бельгии и Нидерландах возросла на 15 млн тонн. Однако начиная с 1939 г. добыча угля в Германии застыла на одном уровне. На объемы добычи в приграничном Саарском регионе сильно повлияли боевые действия на Западе. Верхнюю Силезию – единственный германский угленосный бассейн, демонстрировавший реальную динамику, – в 1941 г. болезненно затронуло сосредоточение вермахта на восточной границе. Рур, на который приходилось чуть менее 70 % германской годовой добычи угля и практически вся добыча кокса, вышел на максимальный уровень добычи, составлявший чуть более 130 млн тонн в год, в 1939 г. В 1941 добыча угля в Руре сокращалась, с марта по август снижаясь на 2 млн тонн в месяц.

РИС. 16. Связь между добычей угля и производством стали: Франция, 1910-1944

И причина этих проблем была очевидна. Хотя Германия еще с 1920-х гг. была европейским лидером в сфере механизации, добыча угля оставалась весьма трудоемкой отраслью, страдавшей от хронической нехватки рабочих рук. Подобно сельскому хозяйству, добыча угля, имевшая незавидную репутацию грязной, опасной и малооплачиваемой профессии, находилась в крайне невыгодном положении в том, что касалось конкуренции за привлечение молодежи. Впрочем, в отличие от того, что происходило в сельском хозяйстве, нацистский режим предпринимал решительные меры для исправления этой ситуации. Осенью 1940 г. Роберт Лей анонсировал радикально новую программу германского Трудового фронта по пересмотру всей системы заработков в сфере физического труда с тем, чтобы квалифицированные шахтеры могли рассчитывать на более высокую заработную плату. Однако у угольной отрасли имелись и более злободневные проблемы. Несмотря на то что власти Германии, контролирующие рынок труда, принимали меры к тому, чтобы горнорудная промышленность не пострадала из-за оттока рабочих рук в начале войны, лучших молодых людей все же забрал себе вермахт. В результате происходило стабильное снижение производительности труда. Со временем отрасль могла скомпенсировать это посредством дальнейших инвестиций. Но в краткосрочном плане Плейгеру требовались экстренные меры. К весне 1941 г. воскресные смены стали в Руре привычным делом, не давая шахтерам ни дня отдохнуть после изнурительной рабочей недели. Чтобы восстановить прежнее качество рабочей силы, вермахт убедили вернуть в шахты как можно больше опытных горняков. Как с поразительной откровенностью указывал вермахт, эта уступка в первую очередь была необходима по политическим причинам. Если стране предстоял еще один угольный кризис, подобный тому, который случился в первую военную зиму, то было принципиально важно, чтобы в этом бедствии обвиняли не армию. Тем не менее отрасль все шире прибегала к привлечению зарубежной рабочей силы. К маю 1941 г. в германских шахтах работало уже почти 70 тыс. иностранных рабочих: тысячи поляков, десятки тысяч французских военнопленных и многие тысячи силезцев, отправленных на подземные работы согласно указу Геринга от 1938 г.Плейгер и угольная промышленность и в этом отношении были предшественниками «системы Шпеера».

Одно дело – принудительно загнать рабочих в шахты. Но они не принесут никакой пользы, если не будут получать адекватного питания. В 1940-е гг. не было такой отрасли, в которой бы наблюдалась более четкая корреляция между питанием и производительностью труда, чем в горнорудной промышленности. Однако после 1939 г. с продовольствием в Западной Европе дело обстояло так же плохо, как и с поставками угля. Как и в Германии, высокоинтенсивное молочное хозяйство во Франции, в Нидерландах и в Дании зависело от импортных кормов. Эти страны в конце 1930-х гг. ежегодно ввозили более 7 млн тонн зерна – главным образом из Аргентины и Канады. Эти источники снабжения были отрезаны британской блокадой. Кроме того, Западная Европа импортировала более 700 тыс. тонн масличного семени. Разумеется, Франция сама по себе была крупным производителем зерна. Но высокая урожайность зерновых культур во Франции, как и в Германии, поддерживалась путем внесения в почву огромного количества азотных удобрений, которыми можно было обеспечивать фермеров лишь за счет сокращения производства взрывчатых веществ. Кроме того, западноевропейские фермы, как и немецкие, зависели от огромных стад тяглового скота и от ежедневного труда миллионов батраков. Лишение сельского хозяйства лошадей, рабочей силы, удобрений и кормов, произошедшее после начала войны, привело к катастрофической цепной реакции в хрупком мире европейского крестьянского сельского хозяйства. К лету 1940 г. Германия столкнулась с общеевропейским сельскохозяйственным кризисом. Датские фермеры начали систематически забивать свиней и птицу. Урожайность в Нидерландах стабильно снижалась по мере сокращения поставок удобрений. Но наиболее серьезной была ситуация во Франции, где в 1940 г. было собрано в два с лишним раза меньше зерна, чем в 1938 г. В самой Германии 1940 год принес с собой значительное снижение урожайности зерновых, которое было усугублено неурожаем в Югославии и Венгрии, входивших в число основных поставщиков Рейха. В 1940 г. германский импорт зерна из Югославии и Венгрии сократился почти на 3 млн тонн, что удалось компенсировать лишь благодаря резкому увеличению поставок из Румынии.

Продовольственные нормы, установленные для германского населения в начале войны, были относительно щедрыми. Но в 1940–1941 гг. их удавалось обеспечивать лишь посредством активного посягательства на крупные запасы, накопленные после 1936 г. В начале войны в закромах у ИЗС имелось 8,8 млн тонн зерна, чего хватало для того, чтобы обеспечивать германское население хлебом почти целый год. За первый год войны эти запасы сократились всего на 1,3 млн тонн. Но плохой европейский урожай 1940–1941 гг. подтвердил худшие опасения Герберта Бакке. Германия должна была где-то изыскать дополнительные миллионы тонн зерна, иначе ей вскоре пришлось бы серьезно сокращать продовольственные нормы, и началось бы это с массового забоя скота, что причинило бы необратимый ущерб этому источнику белков и жиров. А ситуация в городах на оккупированных территориях, разумеется, была намного более плачевной, чем в Германии. В 1941 г. уже наблюдались признаки нарастающего недовольства по причине недостаточного снабжения продовольствием. В Бельгии и Франции официальные нормы, согласно которым «обычные потребители» получали всего 1300 калорий в день, явно подталкивали население пользоваться услугами черного рынка. В Норвегии и протекторате Богемии и Моравии дневная норма составляла около 1600 калорий.

В 1938 г. западноевропейские страны, впоследствии покоренные Германией, представляли собой мощную экономическую силу, чей совокупный ВВП превышал британский. Совместный эффект британской блокады и немецкой оккупации превратил эти страны в бледное подобие того, чем они были раньше. Если объемы производства в Германии и Великобритании на протяжении войны значительно выросли, а в США увеличились многократно, то европейские владения Германии рухнули в экономическую пропасть. Несмотря на прожорливость военной экономики Рейха, ни в одной из западноевропейских стран, оккупированных в 1940 г., в течение следующих пяти лет не наблюдалось экономического роста. В двух самых маленьких экономиках – Дании и Норвегии – объемы производства кое-как оставались на одном уровне. Но это не имело особого значения по сравнению с ситуацией в таких намного более крупных экономиках, как Бельгия, Нидерланды и прежде всего Франция, так и не оправившихся после краха, постигшего их в 1940 г.

Таким образом, несмотря на невероятные победы вермахта, территории, находившиеся осенью 1940 г. под контролем Германии, не являлись тем самодостаточным «жизненным пространством», о котором мечтал Гитлер. Западная Европа не походила и на многообещающую платформу для ведения затяжной войны на истощение, которую Великобритания и ее сторонники в США явно стремились навязать Германии. В экономическом плане победы вермахта 1940 г. не покончили с зависимостью Германии от Советского Союза, в которую она впала годом ранее. На самом деле в краткосрочном плане поддерживать в западноевропейском «большом пространстве» Германии хотя бы подобие довоенного уровня экономической активности можно было лишь обеспечив резкое увеличение поставок топлива и сырья из СССР. Одна только Украина производила достаточно излишков сельскохозяйственной продукции, требовавшихся для прокорма обширного западноевропейского поголовья скота. Только в Советском Союзе имелись уголь, железо и руды прочих металлов, необходимые для работы военно-промышленного комплекса. Только на Кавказе имелась нефть, которая могла бы сделать Европу независимой от заморских поставок. Лишь имея доступ к этим ресурсам, Германия могла сколько-нибудь уверенно вести затяжную войну против Великобритании и Америки. К зиме 1940–1941 гг. Рузвельт определился с условиями, на которых США могли поставлять Британии материалы, требовавшиеся ей для продолжения войны. В том, что касалось Гитлера и Сталина, на этот вопрос ответа еще не было.

Гитлер, несомненно, имел возможность продолжать войну, поддерживая со Сталиным союзнические отношения, а не превратив его в смертельного врага. Нацистско-советский пакт еще действовал летом 1940 г., и после ошеломляющей победы

Германии над Францией Советский Союз не имел намерения отказываться от этих договоренностей. На протяжении недолгого периода времени с июля по октябрь 1940 г. это служило источником надежды – особенно в Рейхсминистерстве иностранных дел – на то, что Германия сможет ответить на возникновение англо-американской коалиции созданием своего собственного «континентального блока», который бы представлял собой восточное продолжение западноевропейского «большого пространства», столь возбужденно обсуждавшегося летом 1940 г.Казалось, что Тройственный пакт между Японией, Италией и Германией, заключенный 27 сентября 1940 г., служит шагом в этом направлении. В первую очередь его цель состояла в том, чтобы вернуть к жизни кошмар британских стратегов, заставив Королевский флот выбирать между Средиземным морем и Сингапуром. Но в то же время участники Тройственного пакта обязывались помогать друг другу в том случае, если на кого-то из них нападет держава, в тот момент не участвовавшая в войне. Поскольку условия соглашения подчеркнуто не распространялись на отношения с Советским Союзом, оно было явно направлено против США. Но если Тройственный пакт задумывался как средство устрашения, то он произвел обратный эффект. В Вашингтоне его восприняли как подтверждение агрессивных намерений держав Оси и он лишь укрепил растущее стремление Рузвельта поддержать Великобританию как ключевой оплот борьбы с Германией в Европе и с Японией в Азии. Как четко понимал немецкий министр иностранных дел Риббентроп, единственным шагом, который позволил бы взять верх над англо-американским альянсом, было бы включение Советского Союза в Тройственный пакт и создание действительно грозного евразийского союза, протянувшегося от Атлантики до Тихого океана. Однако это было невозможно без устранения японо-советского антагонизма, летом 1939 г. вылившегося в открытые боевые действия в Маньчжурии. Среди японского руководства по этому вопросу неизменно царили разногласия. Но возможность стремительного рывка на юг и захвата нидерландских, французских и британских колоний в сочетании со все более агрессивным отношением США к Японии укрепляло позиции тех, кто выступал за сближение с СССР. В свою очередь, Советский Союз после неожиданного триумфа Германии на Западе был только рад обезопасить свои восточные рубежи. Поэтому в апреле 1941 г. японского министра иностранных дел Мацуоку Есукэ ждал теплый прием в Москве, завершившийся подписанием с СССР пятилетнего договора о нейтралитете. Между тем в Берлине сторонники стратегии континентального блока предавались самым смелым имперским фантазиям. Евразийскую ось антибританского союза предполагалось дополнить новой африканской колониальной империей, созданной на основе гигантских бельгийских владений в Конго, богатом минеральными ресурсами. Осенью 1940 г. в Берлине развернулась ожесточенная конкуренция за будущие должности в новой германской колониальной администрации. Африканские планы германского Министерства иностранных дел включали и причудливую идею об «эвакуации» всего еврейского населения Польши, а также оккупированных немцами западноевропейских стран на Мадагаскар, который был французской колонией. Тем самым евреи были бы благополучно устранены как сила, «оскверняющая» европейские дела. Несомненно, сотни тысяч евреев умерли бы в пути. А тех, кто уцелеет, можно было бы держать в заложниках на тот случай, если еврейские круги с Уолл-стрит попытаются подтолкнуть Рузвельта к открытому объявлению войны.

Но несмотря на то что континентальный блок, безусловно, соответствовал бы как «идеологическим», так и «прагматическим» критериям, сторонники долгосрочного альянса с Советским Союзом никогда не составляли в Берлине большинство – как по идеологическим, так и по прагматическим причинам. В долгосрочном плане подлинный союз означал бы неприемлемую степень германской зависимости от СССР. Как в декабре 1940 г. отмечал в своем дневнике генерал Гальдер, «Всякое ослабление позиций стран Оси влечет за собой усиление русских. Сами же они не могут навязать нам свою волю, хотя и используют любую возможность, чтобы ослабить позиции стран Оси». Доминирующую роль в евразийском континентальном блоке в конце концов стали бы играть не Япония или Германия, а ключевая держава – Советский Союз. Третий рейх не имел намерения впадать в такую же унизительную зависимость, в которую попала Великобритания по отношению к США, закладывая свои активы и торгуя своими тайнами только для того, чтобы иметь возможность продолжать войну. То, что Германия могла пойти в этом направлении, было очевидно уже весной 1940 г. Накануне наступления немцев на Западном фронте Москва потребовала в счет оплаты за поставки сырья построить в СССР два химических завода: один – для производства синтетического топлива методом гидрогенизации угля, второй – для производства синтетического каучука «буна» по революционному способу, разработанному IG Farben. Советский Союз желал получить полный доступ к чертежам и сложному оборудованию, необходимому для контроля над реакциями, протекающими в условиях высокого давления. Неудивительно, что руководство IG Farben уперлось и при поддержке немецких военных сделка была сорвана. Но сам тот факт, что Советский Союз мог выдвигать подобные требования, свидетельствует о всей серьезности дилеммы, стоявшей перед Германией. Резкий рост объемов торговли, необходимых для снабжения находившегося в блокаде германского «большого пространства», не мог не дать Советскому Союзу все более мощного средства воздействия на партнера по союзу.

К осени 1940 г. зависимость Германии от поставок сырья, топлива и продовольствия из Советского Союза создала поистине шизофреническую ситуацию. На торговых переговорах советские представители больше всего ценили такие средства оплаты, как германские станки и оборудование. Однако вывоз таких товаров прямо противоречил подготовке вооруженных сил самой Германии к вторжению в Советский Союз. Поразительно, но вместо того, чтобы прерывать поставки для СССР в пользу люфтваффе, Геринг в начале октября 1940 г. приказал, чтобы по крайней мере до п мая 1941 г. поставки для Советского Союза, а соответственно, и для Красной армии, имели такой же приоритет, как и запросы вермахта. Даже в преддверии операции «Барбаросса» Германия не могла себе позволить отказаться от советской нефти, зерна и металлических сплавов.

Готовность идти на такие причудливые компромиссы отражала возраставшую в Берлине обеспокоенность в отношении тревожной ситуации со снабжением Германии сырьем. Как отмечало в конце октября 1940 г. военно-экономическое управление вермахта, «Текущая благоприятная ситуация с сырьем (улучшившаяся благодаря запасам, захваченным на вражеской территории) в случае продолжения войны и после исчерпания имеющихся запасов превратится в проблему. Это ожидается с лета 1941 г. в отношении топлива, а также промышленных жиров и масел». Зависимость Германии в этой сфере стала еще более остро ощущаться после неурожая 1940 г. Во время трехдневного визита советского министра иностранных дел Молотова в Берлин, состоявшегося в ноябре 1940 г., одним из первых пунктов в германской повестке дня служила срочная просьба об удвоении импорта зерна из Советского Союза по сравнению с текущим уровнем в 1 млн тонн в год. К концу года проблема запасов зерна вызывала озабоченность даже у военного руководства. Генерал Гальдер с тревогой отмечал у себя в дневнике, имея в виду продовольственную ситуацию: «В течение 1941 года мы как-нибудь продержимся». Что будет дальше, никто не мог спрогнозировать. Вопрос неожиданно разрешился в начале января 1941 г., когда СССР более чем удвоил поставки, даже согласившись удовлетворить германские запросы за счет государственного зернового резерва. Однако по иронии судьбы советские попытки откупиться от немцев привели к противоположному результату. Судя по всему, способность идти на столь серьезные уступки в столь короткие сроки только укрепила Гитлера в его убеждении в том, что завоевание Украины станет следующим очевидным шагом в его агрессивной войне.

По сути, еще до неудачного исхода «Битвы за Британию» Гитлер явно убедил себя в том, что завоевание Советского Союза в 1941 г. является ключом к окончательной победе в войне как таковой. В ходе совещания с участием военного руководства, состоявшегося 31 июля 1940 г. в Бергхофе, Гитлер подчеркнул, что для того, чтобы покорить Британию и нейтрализовать американскую помощь, необходимо лишить Советский Союз способности к участию в войне. «Британия возлагает все свои надежды на Россию и Соединенные Штаты. Если вывести Россию из игры, то и Америка будет потеряна для Британии, потому что устранение России чрезвычайно усилит Японию на Дальнем Востоке». По словам Гитлера, Россия была «дальневосточным мечом Британии и Соединенных Штатов», острие которого было нацелено на Японию. Нападение на Советский Союз и решительная победа над ним в 1941 г. лишили бы Британию ее «материкового кинжала» и развязали бы руки Японии. Если бы Великобритания предпочла продолжить войну, а японская агрессия втянула бы в нее Америку, то полный контроль над евразийскими просторами по крайней мере обеспечил бы Германию ресурсами, которые требовались ей для подлинной трансатлантической битвы. Как выразился Гитлер 9 января 1941 г., после завоевания жизненного пространства на востоке Германия будет готова к войне «между континентами». Более того, он явно оценивал экономический потенциал такой империи выше, чем совместный потенциал Британии и Америки. И именно к этим идеям о совместной японо-германской войне против Британии и Америки он вернулся спустя пол года, в эйфорические первые недели июля 1941 г., когда предложил японскому послу заключить наступательный союз против Соединенных Штатов.

Пока же Гитлеру было нужно, чтобы США не вступили в войну до тех пор, пока не будет разгромлен Советский Союз. И, разумеется, не случайно то, что 30 января 1941 г., через два года после того, как Гитлер впервые выступил с публичными заявлениями относительно судьбы европейского еврейства, он решил сделать это еще раз. Как мы уже видели, зимой 1940–1941 гг. пугающие темпы американского перевооружения вызывали у Берлина все большее беспокойство, и 30 января 1941 г., в отличие от того, что произошло в тот же день двумя годами ранее, Гитлер адресовал свои угрозы непосредственно Соединенным Штатам, требуя от Америки, чтобы она воздержалась от какого-либо вмешательства в европейские дела. Однако существенно то, что он назвал в качестве даты своего прежнего заявления не 30 января, а 1 сентября 1939 г. – день нападения Германии на Польшу. В сознании Гитлера угроза мировой войны, американцы и евреи были неразрывно связаны друг с другом. Реальное давление глобальной гонки вооружений и те ужасы, которые Гитлер видел в своих идеологических фантазиях, сошлись воедино в операции «Барбаросса», представлявшей собой сочетание невероятных амбиций и насилия.

Задним числом трудно избежать вывода о том, что после поражения Франции Германии следовало осуществлять оборонительную стратегию, укрепляя свои позиции в Западной Европе, стараясь подорвать позиции Великобритании в Средиземноморье и вынуждая британцев и американцев пробивать себе путь на материк бомбами. С учетом того, что вермахт в итоге пал жертвой Красной армии, это трудно отрицать. Но при выдвижении подобных контрфактуальных аргументов из вида слишком часто упускается возраставшее в Берлине осознание того, что даже после захвата Западной Европы Германия все равно не получила бы превосходства над Великобританией и Америкой в случае затяжной войны с ними. Хроническая нехватка нефти, плачевное состояние европейских угольных шахт и уязвимость продовольственного снабжения делали маловероятным то, что Германии удалось бы «консолидировать» свои завоевания 1940 г., не впадая в чрезмерную зависимость от Советского Союза. Даже если бы это было возможно, объединенные производственные мощности Великобритании и Америки намного превосходили промышленные мощности, находившиеся в тот момент под германским контролем, а это, в свою очередь, означало катастрофический исход затяжной войны в воздухе. С другой стороны, вермахт доказал свою способность добиться решительной победы в борьбе с армиями, которые считались сильнейшими в Европе. Имея в виду все эти факторы, нам будет легче оценить, почему оборонительная стратегия осенью 1940 г. представлялась не самым лучшим вариантом. После поражения Франции мечты о грандиозной сухопутной империи казались близкими к воплощению, а с учетом гигантских промышленных мощностей, маячивших по другую сторону Атлантики, решать следовало быстро.