В 5.35 утра 10 мая 1940 г. после нескольких месяцев «странной войны» Западный фронт с грохотом пробудился к жизни. Тысячи германских орудий обрушили огонь на противолежащие французские, голландские и бельгийские позиции. Ротные командиры свистками подали сигнал к атаке пехоты. Танки и грузовики прогревали моторы. В небе на запад шли стаи бомбардировщиков и истребителей. Самые драматичные события развернулись на северном участке фронта. Знаменитые бельгийские форты на реке Маас были захвачены смелым ударом высаженных с планеров DFS-230 десантников. Одновременно впервые в истории войн на окраинах Гааги, Роттердама и на мостах в Дордрехте и Мурдейке был высажен немецкий парашютный десант. Эти эффектные действия в сочетании с решительным наступлением германской группы армий «В» в направлении Мааса привели именно к тому, на что рассчитывали немцы. Основная часть французской армии при поддержке британского экспедиционного корпуса ускоренным маршем двинулась на север. Этот тщательно отработанный маневр должен был остановить немецкую армию неподалеку от побережья Ла-Манша, на линии, идущей от города Бреды в Нидерландах на юг к Динану в Бельгии, вдоль реки Диль. Если бы британцы и французы имели дело с первоначальным планом немцев (октябрь 1939 г.) или даже с планом имперского генштаба 1914 г., то их ответ оказался бы чрезвычайно эффективным. Но в реальности их поспешная реакция стала прелюдией к катастрофе. Немецкое наступление в Нидерландах и Северной Бельгии было уловкой. Главный удар немцы нанесли не по Нидерландам, а в сотне километров южнее, через Арденнский лес. Союзная разведка не знала, что 7 из 9 германских танковых дивизий, подчиненных командованию группы армий «А», поспешно продвигаются по извилистым лесным дорогам, ведущим через Бельгию и Люксембург на запад, к французской границе. Их целью были мосты на Маасе между Динаном и Седаном. Если бы группе армий «А» удалось захватить эти переправы, то она бы смогла беспрепятственно устремиться в вакуум, созданный перемещением британцев и французов на север. В результате две противостоящие друг другу армии развернулись бы, как во вращающейся двери, и британские и французские войска оказались бы зажатыми между германской группой армий «В» в Нидерландах и Бельгии и танками группы армий «А», растянутыми по просторам Северной Франции.

Если говорить о традиционных принципах военной науки, то немецкий план был невероятно смелым. Если бы у французов и британцев остались серьезные резервы, то охватывающий удар группы армий «А» был бы уязвим для контратаки и даже для контрокружения. Но замысел немцев полностью удался. Мосты в Седане и Динане были захвачены 13 мая, прежде чем французы и британцы осознали степень опасности. Танковые командиры блестяще воспользовались этим прорывом. Двигаясь сразу же за передовыми частями в специальных радиофицированных машинах, они направляли свои силы на запад, в тыл французской армии, лишая позиции союзников всякой устойчивости и не позволяя им занять сколько-нибудь связную линию обороны. Та контратака против незащищенных флангов танковых дивизий, которой так боялись немцы, так и не состоялась. Французы, катастрофически просчитавшись, разместили все свои резервы к западу от рубежа Диль-Бреда, а громоздкие процедуры управления союзными армиями не поспевали за темпом событий. Основная часть англо-французских сил продолжала идти на север, даже будучи отрезанной с юга танками группы армий «А». 20 мая в 8.30 вечера, через десять дней после начала кампании, передовые соединения 2-й танковой дивизии вышли к Абвилю, где река Сомма впадает в море. Ловушка захлопнулась. Одним гигантским охватывающим ударом группа армий «А» создала котел длиной в 200 километров и шириной в 140 километров. Это было крупнейшее окружение в истории войн, и его результаты оказались невероятными. Между молотом и наковальней наступления немцев очутились не менее 1,7 млн солдат союзников, включая нидерландскую и бельгийскую армии в полном составе, весь британский экспедиционный корпус и отборные части французской армии. К 24 мая у союзников осталось лишь два пути к бегству— через порты в Дюнкерке и Остенде. Воспользовавшись первой приостановкой немецкого наступления за две недели, британцы морем вывезли с материка 370 тыс. человек. Еще 100 тыс. французских солдат вырвалось из мешка на юг. Но они бросили всю свою артиллерию, танки и автотранспорт. Разгром был полный. Немцы взяли в плен 1,2 млн человек. Ни одна из катастроф, постигших Красную армию на Восточном фронте, не может сравниться с англо-французским поражением в мае 1940 г. Ожесточенные сражения продолжались в центральных районах Франции еще месяц, но в целом сражение завершилось. 22 июня французы запросили мира и немцы не упустили случая еще раз их унизить. Перемирие было подписано в том же самом железнодорожном вагоне в Компьенском лесу, в котором за 22 года до того сами немцы были вынуждены признать поражение. Вермахт заплатил за свою величайшую победу во Второй мировой войне поразительно низкую цену. Завоевание Франции обошлось немцам в 49 тыс. убитых и пропавших без вести. Французские потери дают более верное представление об ожесточенности боев: всего за шесть недель французы потеряли убитыми 120 тыс. человек.

Цепочка поразительных событий, начавшихся рано утром 10 мая, в глазах большинства немцев стала оправданием всех дел Гитлера и его режима. Фюрер неустанно подталкивал страну к войне. После начала войны он требовал перейти в наступление при первой же возможности. Он упрямо выступал против того, чтобы Германии позволили скатиться в войну на истощение. Гитлер играл по-крупному и выиграл. Вермахт одним ударом вывел из войны Францию, Бельгию и Нидерланды. Британские силы были изгнаны с континента. В экономическом смысле Германия отныне контролировала ресурсы и производственный потенциал всей Западной Европы. Первая мировая война представляла собой упорный, но тщетный матч, исход которого в конечном счете решила имевшаяся у Антанты возможность распоряжаться более обширными людскими и материальными ресурсами по сравнению с теми, которыми обладала императорская Германия. Летом 1940 г. казалось, что гитлеровская Германия «выпрыгнула» из этой гнетущей материалистической логики. Вермахт вернул военному искусству достойное место – решающего фактора мировой политики. При достаточном опыте и рвении он позволял достичь грандиозных результатов ценой относительно скромных усилий. Если это – верная интерпретация событий 1940 г., то она явно бросает серьезный вызов любому экономическому анализу Второй мировой войны. Поэтому нам следует уделить немного времени анализу военных событий в мае и июне 1940 г., прежде чем переходить к оценке их экономических последствий.

Один из способов ретроспективно объяснить победы вермахта в 1940 г. состоит в том, чтобы объявить их итогом целенаправленной военно-экономической стратегии «блицкрига». Мы уже видели, что в 1930-е гг. перспектива затяжной войны на истощение приводила немецкое руководство в ужас. Это, казалось бы, приводит нас к неизбежному выводу о том, что Третий рейх специально занимался созданием военной организации нового типа с ее лязгающими танками и воющими «Штуками», призванной одним молниеносным ударом обеспечить победу на поле боя. В этой перспективе события 1940 г. были поразительными, но вполне объяснимыми с точки зрения успешного осуществления гитлеровским режимом «стратегического синтеза»: внятного ответа на стратегическую дилемму, стоящую перед Германией, в рамках которого боевая техника, военное планирование, дипломатия и военно-экономические приготовления были объединены в невероятно эффективную систему. Такая интерпретация привлекательна тем, что она как будто бы позволяет рационально объяснить совершенно невероятные события. Она придает важное значение экономической политике как составной части продуманной стратегии и соответствует известному из кинохроники образу блицкрига как боевых действий, ведущихся преимущественно с помощью таких новых видов техники, как танки и пикирующие бомбардировщики. В поддержку этой точки зрения можно сослаться на делавшиеся Гитлером по крайней мере начиная с 1936 г. заявления о том, что время работает не на Германию. Заводя разговор о войне на Западе, он любил говорить о «внезапном нападении». Верно и то, что зимой 1939–1940 гг. Гитлер принимал решительные меры к тому, чтобы заставить немецких военных сосредоточиться исключительно на ближайшей летней кампании. Но вывод о том, что он сознательно осуществлял стратегию блицкрига, противоречит тому, что нам известно о внутренней «кухне» нацистского режима и ходе военных действий в 1940 г.

Вермахт, вторгшийся во Францию в мае 1940 г., отнюдь не представлял собой тщательно отточенное орудие современной танковой войны. Из 93 немецких дивизий, боеготовых на 10 мая 1940 г., лишь 9 были танковыми, и насчитывалось там всего 2439 машин. Этим частям противостояла более моторизованная французская армия, имевшая 3254 танка. Все вместе бельгийские, нидерландские, британские и французские танковые силы насчитывали не менее 4200 машин, по этому показателю сильно превосходя вермахт. И их количественное превосходство не компенсировалось качественным превосходством немецкой армии. Будем ли мы сравнивать вооружение или броню, большинство немецких танков, посланных в бой в 1940 г., было слабее французских, британских и даже бельгийских. Не следует беспрекословно соглашаться и с популярной идеей о том, что объединение танков вермахта в специальные танковые дивизии давало немцам решающее преимущество. Многие французские танки действительно были распределены по пехотным частям, но французы при большом количестве машин могли себе это позволить. Основная часть лучших французских танков была сосредоточена в бронетанковых частях, которые, по крайней мере на бумаге, ни в чем не уступали немецким танковым дивизиям. Также и люфтваффе, несмотря на свою грозную репутацию, не имели численного преимущества. В мае 1940 г. в люфтваффе насчитывалось 3578 боевых самолетов, в то время как общая численность воздушных сил союзников составляла 4469 боевых самолетов. Французские ВВС в мае 1940 г. значительно усилились благодаря доставке более чем 500 американских самолетов, включая отличные истребители, вполне способные сбить немало самодовольных асов из рядов люфтваффе.

В свете этих фактов успех немцев явно нельзя объяснить подавляющим превосходством в промышленном оснащении современной войны. Разумеется, отнюдь не исключено, что Германия все-таки осуществляла продуманную стратегию блицкрига, но ей просто не хватило времени, чтобы ликвидировать серьезное отставание от Великобритании и Франции, существовавшее в 1933 г. Но если мы вспомним, как беспорядочно протекал процесс германского перевооружения, подробно разбиравшийся в предыдущих главах, то нам будет трудно найти доказательства «стратегического синтеза», о котором говорят сторонники тезиса о блицкриге. Несмотря на то что ускорение и масштабы расходов на перевооружение после 1933 г. были действительно впечатляющими, самой характерной чертой гитлеровского перевооружения является отсутствие какой-либо четкой стратегической идеи – отсутствие реалистических представлений о той войне, в которой действительно могла принять участие Германия. Грандиозные планы вооружения, принятые в 1936 и 1938 г., явно не строились на сколько-нибудь четком ожидании блицкрига. В их рамках приоритет отдавался оснащению и подготовке крупной, но лишь отчасти механизированной армии, стратегических военно-воздушных сил и флота открытого моря. Как мы уже видели, в первой половине 1939 г. эти планы были совершенно спутаны сложившейся в Рейхе острой проблемой платежного баланса. Летом 1939 г., в разгар кризиса поставок, вообще сложно выявить какую-либо внятную стратегию. Начало войны помогло сделать планы более четкими и восстановить прежние темпы наращивания вооруженных сил. Но, как было показано в предыдущей главе, даже в эти месяцы мы не видим никаких указаний на внятную концепцию блицкрига, которая лежала бы в основе немецкой программы вооружений. В том, что касалось армии, наиболее приоритетным было объявлено производство боеприпасов, хотя это решение, по-видимому, в большей степени опиралось на воспоминания о 1914 г., чем на предчувствия того, что случилось в 1940 г. За вложением огромных средств в производство среднего бомбардировщика Ju-88, несомненно, стояла вера в эффективность бомбардировок как средства добиться молниеносной победы. Но этот аспект блицкрига вскоре обнаружил свою полную иллюзорность.

Отсутствие взаимосвязи между работой немецкой военной промышленности и реальными боевыми действиями вермахта станет еще более очевидным, если мы пройдем назад по извилистому пути принятия военных решений. До сентября 1939 г. у немцев фактически не существовало плана наступательных операций во Франции. С учетом силы французской армии и ее союзников стратегам вермахта не хотелось задумываться о такой возможности. Первый план, поспешно составленный в октябре 1939 г., никого не удовлетворял. Но судя по всему, именно на этот план с его быстрым северным ударом к побережью Ла-Манша, за которым должна была последовать воздушная кампания против Великобритании, ориентировалась немецкая военная промышленность еще в декабре 1939 г. Ограниченные задачи этого плана не соответствовали неоднократно заявлявшейся Гитлером цели покончить с войной на Западном фронте одним решающим ударом. Но он оставался в силе до середины февраля 1940 г., когда над французской территорией сбили самолет с двумя беспечными офицерами, которые везли с собой портфель со штабными картами. Именно этот случай расчистил путь смелой идее окружающего удара через Арденнский лес, первоначально выдвинутой генералом Эрихом фон Манштейном, блестящим начальником штаба группы армий «А». В декабре 1939 г. Браухич и Гальдер из верховного армейского командования отвергли предложение Манштейна как абсурдное и рискованное. Лишь на последней неделе февраля, после долгих уговоров со стороны Гитлера, они наконец согласились нанести основной частью войск манштейновский «серповидный удар», который в конечном счете принес им столь ошеломляющий успех. Однако к тому времени было уже слишком поздно вносить дальнейшие изменения в программу вооружений. Таким образом, молниеносная победа во Франции предстает не логическим завершением тщательно продуманного стратегического синтеза, а вдохновенной и чрезвычайно рискованной импровизацией, «быстрым военным выходом» из тех стратегических дилемм, которые Гитлер и его генералы не сумели распутать в феврале 1940 г.

В ретроспективе ни союзникам, ни немцам не было выгодно описывать тот поразительно хаотичный путь, которым вермахт пришел к своему самому блестящему военному успеху. Миф о блицкриге устраивал британцев и французов тем, что он давал иное объяснение их позорного поражения, кроме военной некомпетентности. Но если союзники были заинтересованы в том, чтобы подчеркивать мнимое превосходство немецкой военной техники, то пропагандисты самой Германии подавали блицкриг в менее материалистическом свете. В конце концов, технологический детерминизм в принципе противоречит волюнтаристским и антиматериалистическим аксиомам нацистской идеологии. Именно это явно имели в виду швейцарские цензоры летом 1940 г., когда они инструктировали свои газеты – один из самых важных источников нейтральной информации в материковой Европе – воздавать должное «грандиозным военным успехам немецкой армии». Чувство беспристрастности и сбалансированности можно было сохранить лишь в том случае, если не прибегать к уничижительному объяснению успехов Германии «машинами» и «использованием техники». С целью прославить свой триумф германская армия заказала фильм, называвшийся Sieg im Westen. Как и можно было ожидать, он представлял собой нарезку из кинохроники, в которой много места уделялось впечатляющему наступлению немецких танковых дивизий. Война, безусловно, изображалась как война маневренная, война машин. Но в этом отношении в фильме не проводилось различия между немцами и их противниками. В тех случаях, когда французы и британцы появлялись в кадре, их в первую очередь тоже представляла их техника. Танки и самолеты стали обязательным элементом современной войны. В фильме не содержится ни намека на то, что причиной победы вермахта стало превосходство в технике. В той мере, в которой фильм объясняет победу, в нем говорится ровно противоположное. В самом драматическом эпизоде показывается, как сапер-немец в одиночку подрывает гигантский бельгийский бункер. В ключевом моменте сюжета ближе к концу фильма много места уделено тому, как немцы уничтожают линию Мажино. С помощью ряда выразительных склеек довоенные кадры, снятые внутри сооружений линии Мажино и призванные показать, что ее укрепления построены по последнему слову науки и техники, противопоставляются героическим действиям отдельных немецких солдат, покоряющих их. При этом закадровый голос вещает: «Немецкие юноши, полные идеологического пыла, берут верх над техникой и над материей». Для Гитлера, и не только для него, победа вермахта доказывала превосходство германской расы и гениальность его личного руководства. Это была победа, предначертанная славной немецкой армии, живое подтверждение связи между Третьим рейхом и превратившимся в миф рождением нации в сентябре 1870 г. на том же самом поле боя, в Седане. После капитуляции Франции фельдмаршал Кейтель торжественно провозгласил Гитлера Величайшим полководцем всех времен (Grosster Feldheer Aller Zeiten – титул, который нацистский сленг того времени сократил до Grofaz). В официальных заявлениях верховное главнокомандование вермахта приписывало победу «революционной динамике Третьего рейха и его национал-социалистическому руководству». Именно победа во Франции закрепила представление о том, что вермахт непобедим, что он способен преодолеть все препятствия – и этот комплекс превосходства скоро стал приниматься за нечто очевидное в немецком военном планировании. По иронии судьбы разоблачая техническую версию мифа о блицкриге, современные историки сплошь и рядом повторяют то объяснение победы, которое давал сам немецкий режим. Считается, что одна из величайших побед в европейской военной истории была достигнута наперекор всему, благодаря гениальности генерала Манштейна и превосходству солдат вермахта на поле боя. Отсюда остается всего шаг до утверждения о том, что в этот критический момент баланс материальных сил никак или почти никак не влиял на исход войны, а из этого, в свою очередь, вытекают вопросы о значении сырья, ресурсов, объемов производства, тактико-технических характеристик и тому подобных приземленных материй. После этого остается лишь поражаться тому, как союзники вообще ухитрились победить.

Именно тут и следует воззвать к осторожности. Пусть блицкриг не был результатом тщательной стратегии, в то же время у нас есть и основания для скептицизма в отношении полностью волюнтаристского прочтения событий 1940 г. В оценке нуждаются конкретные условия, в которых талант немецких солдат и их подготовка позволили им добиться столь поразительных результатов. Несмотря на отсутствие великой стратегии, успех плана Манштейна в значительной степени все же зависел от мобилизации немецкой экономики в 1939 г. Но в еще большей степени он зависел от очень специфической географической конфигурации западноевропейского театра военных действий. Начнем с самого очевидного момента: общие цифры численности танковых сил в мае 1940 г. действительно показывают, что Германия после 1933 г. не занималась строительством одних лишь танков, но из-за этого обстоятельства мы не должны игнорировать существенного вклада, внесенного стремительной мобилизацией немецкой промышленности в 1939–1940 гг. Пусть даже Германия в мае 1940 г. не имела полного превосходства в танках над противниками, ситуация была бы намного хуже, если бы не ускоренное производство танков, начавшееся осенью 1939 г. После успешного завершения польской кампании в октябре 1939 г. танковые силы германской армии имели критически низкую численность. У вермахта имелось всего 2701 исправная машина, причем в подавляющем большинстве это были устаревшие модели Pz-I и Pz-II. Число боеспособных средних танков, пригодных для использования против Франции, составляло всего 541 машину. Если эти неадекватные силы были бы брошены против позиций союзников на линии Бреда – Диль, как предусматривалось в первоначальном плане генштаба, принятом в октябре 1939 г., то вермахту бы повезло, если бы дело закончилось ничьей. Зимой 1939–1940 гг. танкам никогда не уделялось такого же внимания, как бомбардировщикам Ju-88 или программе боеприпасов, но тем не менее за семь месяцев между завершением польской кампании и началом битвы за Францию состояние германских бронетанковых сил радикально улучшилось. К 10 мая 1940 г. оснащенность Германии средними танками почти утроилась по сравнению с ситуацией на конец польской кампании. Теперь у Германии имелось 785 танков Pz-III, 290 танков Pz-IV и 381 чешский средний танк – всего 1456 машин. Ни одна из них не могла сравняться с самыми тяжелыми французскими танками. Более того, у немцев не было противотанковых пушек, способных остановить танк Char В, как выяснилось в ряде шокирующих случаев, когда единичные французские танки уничтожали немецкую пехоту целыми колоннами. Тем не менее немецкие танки с их удачно спроектированными боевыми отделениями и превосходной радиоаппаратурой к весне 1940 г. превращались в высокоэффективную силу.

Все зависело от того, как эта сила использовалась. В той степени, в какой существует одно-единственное объяснение ошеломляющей германской победы на Западном фронте, им является блестящий план Манштейна. Но вопреки легенде, этот план не опирался ни на новую революционную доктрину моторизованной войны, ни на мистическую веру в превосходство немецкого солдата. В основе идеи Манштейна лежала классическая наполеоновская формула: достижение успеха путем численного превосходства над врагом в некоей ключевой точке. Иными словами, речь идет о синтезе грубого материализма и военного искусства. Поскольку Германия не обладала превосходством в живой силе (всего у нее имелось 135 дивизий против 151 дивизии у союзников), превосходство на конкретном участке могло быть достигнуто лишь путем максимально возможного сосредоточения и максимально возможной внезапности. Успех блицкрига объясняется замечательной реализацией этих классических принципов теории ведения военных операций, а не превосходством в технике или в боевом духе. Решающий отвлекающий маневр осуществила группа армий «В», атаковавшая Нидерланды и Северную Бельгию. В этой части операции участвовало всего 29 дивизий. Но они привлекли к себе внимание не менее чем 57 союзных дивизий, включавших отборные подразделения французской и британской армий. На юге, вдоль всей уязвимой долины Рейна, немцы разместили всего 19 второсортных дивизий, в то время как французы спрятали в массивных бетонных оборонительных сооружениях линии Мажино 36 дивизий. Таким образом, на флангах немцы пошли на большой риск, почти в два раза уступая союзникам в численности. Это позволило им сосредоточить в Арденнах не менее 45 ударных дивизий против франко-бельгийского заслона из 18 второсортных частей. Хотя немцы уступали противнику в числе почти по всей линии фронта, последовательное планирование позволило им в точке атаки достичь почти трехкратного превосходства. В этом смысле немецкая победа не опровергла принцип о решающем значении чисел. Она просто подтвердила то, что в ситуации равновесия преимущество, необходимое для решительного прорыва, может быть достигнуто лишь путем максимального сосредоточения сил. Более того, поскольку нельзя исходить из того, что противник будет вести себя пассивно, это преимущество может быть сохранено лишь с помощью стратегических уловок и максимальной маневренности.

Это, в свою очередь, подразумевало серьезный элемент риска. Немцы напали на Францию, не имея в резерве ни одного танкового подразделения – это очень важно. С тем чтобы достичь подавляющего численного превосходства в ключевой точке, все до единой части были введены в бой в самый первый день. Если бы эта атака провалилась, то у немцев не осталось бы мобильных частей для того, чтобы отразить возможное контрнаступление союзников. Применительно к немецкой армии эта стратегия обернулась блестящим успехом. Наступление сопровождалось упорными боями. Ежедневный уровень потерь был высоким, но поскольку кампания завершилась за несколько недель, в целом издержки оказались более чем приемлемыми. Но при описании германской победы в мае 1940 г. часто упускается из виду тот факт, что люфтваффе отделались далеко не так легко. Германские ВВС во время первого удара были задействованы еще более интенсивно, чем армия. Напротив, союзники в ожидании затяжной оборонительной кампании держали значительную часть своих военно-воздушных сил в резерве. В результате Германия получила решающее преимущество. Но цена, которую ей пришлось заплатить за господство в воздухе, была намного выше цены за победу на земле. Только 10 мая, в ходе завоевания воздушного господства в первый день операции, люфтваффе потеряли не менее 347 самолетов, включая практически все транспортники, использовавшиеся для высадки воздушных десантов в Нидерландах и Бельгии. К концу мая было списано 30 % самолетов, с которыми люфтваффе начинали кампанию. Еще 13 % получили серьезные повреждения.

Немцы не просто бросили в атаку все свои танки и самолеты. В строжайшем соответствии с принципом «шверпункта» (узловой точки) они сделали это на чрезвычайно узком участке фронта. В секторе, отведенном группе армий «А», основная часть танков была сведена в одно гигантское формирование – танковую группу Клейста, включавшую 1222 танка, 545 полугусеничных машин и 39373 грузовых и легковых автомобилей, а также многочисленные вспомогательные саперные и противовоздушные подразделения. Если бы вся эта масса техники была развернута на одной дороге, начиная от границы с Люксембургом, то ее хвост достиг бы Кенигсберга, расположенного 1540 километрами восточнее. В реальности картина вышла лишь чуть немногим менее причудливей. В первые дни кампании танковая группа Клейста пробивалась к верховьям Мааса всего по четырем узким дорогам. Каждая из четырех колонн, приближавшихся к ключевым речным переправам, растянулась почти на 400 километров. И им приходилось прорываться вперед в условиях крайне жесткого лимита времени. Авангард должен был выйти к Маасу, сохранив достаточно сил для того, чтобы взять мосты, к вечеру 13 мая. В противном случае союзникам хватило бы времени на то, чтобы прореагировать на этот удар и восстановить свое общее преимущество. Эта чрезвычайная концентрация сил была сопряжена с крайним риском. Если бы бомбардировщики союзников преодолели заслон из немецких истребителей над Арденнами, они бы почти наверняка уничтожили медленно продвигавшиеся колонны. Никогда прежде такое огромное количество техники не было сосредоточено в столь малом сегменте европейской дорожной сети, и возможные заторы беспокоили немцев намного сильнее, чем якобы непреодолимая местность в Арденнах. И и, и 12 мая 1940 г. наступление танковой группы Клейста грозило превратиться в самую огромную пробку в мире. Катастрофу удалось предотвратить лишь путем энергичного управления движением, осуществлявшегося штабными офицерами, которые сновали взад и вперед на мотоциклах и летали над колоннами на легких самолетах. Кроме того, успех наступления всецело зависел от тщательно просчитанного плана снабжения. Все немецкие запасы бензина, которых в мае 1940 г. хватало не более чем на пять месяцев моторизованной войны, были выделены на то, чтобы наступление проходило как можно более гладко. Крайне огнеопасные топливозаправщики шли вперемежку с боевыми машинами в передних рядах германских бронированных колонн. На всем пути продвижения были заранее спланированы заправочные пункты, где экипажи танков могли брать канистры с бензином и оставлять взамен пустые емкости. Экипажи дозаправляли машины в дороге при каждой остановке движения. Помимо этого, заботиться приходилось не только о технике. Согласно плану немецким танковым колоннам следовало непрерывно двигаться в течение трех дней и трех ночей. Для того чтобы водители могли обойтись без сна, интенданты передовых частей запаслись десятками тысяч доз первитина – под таким названием тогда выпускался метамфетамин, в 1940-е гг. более известный в обиходе как «танковый шоколад» («Panzerschokolade»).

Наступление группы армий «А» представляло собой чрезвычайно смелый маневр, остающийся образцом даже для высокотехнологичных военных операций XXI века. Но впечатление современности и мобильности, сопутствовавшее всей этой операции, было в известной степени иллюзорным. Бензин и метамфетамин достались лишь дюжине дивизий первого эшелона. Подавляющее большинство немецких солдат, вторгшихся во Францию, Бельгию и Нидерланды, шли пешком, а припасы доставлялись им от железнодорожных станций в стиле XIX века – на подводах. Несмотря на большую продуманность системы снабжения и поразительные темпы передвижения немецкой пехоты, успех был бы невозможен, если бы не особенности конкретного театра военных действий. Побережье Ла-Манша служило для вермахта естественным препятствием, чтобы прижать к нему противника, и от этого препятствия до германской границы было всего несколько сотен километров. На такой дистанции хорошо организованная система моторизованного снабжения не теряла своей эффективности, а различие в темпах наступления между танковыми частями и остальной немецкой армией было не слишком чрезмерным. Кроме того, на руку немцам играла густая сеть хороших дорог и обширные ресурсы западноевропейской деревни, позволявшие войскам изыскивать пропитание на марше. В Польше в сентябре 1939 г. вермахт с трудом поддерживал изначальный импульс моторизованных войск, столкнувшихся с намного более серьезными препятствиями. И этой ситуации предстояло повториться в будущем.

Таким образом, успех нападения на Францию в мае 1940 г. становится затруднительно объяснить с точки зрения одной лишь «грубой силы». Но воображать, что результат никак не зависит от соотношения материальных сил, означает идти на поводу у волюнтаризма. Вермахт не опровергнул элементарные принципы войны. Победа в мае 1940 г. не была таинственным событием, объяснимым лишь ссылкой на сверхъестественные способности немецкой армии и нежелание французов воевать. Шансы немцев на победу были не слишком высоки. Но они были и не настолько низкими, чтобы их нельзя было повысить путем тщательного планирования и маневрирования. Внимательный анализ механики блицкрига выявляет не только поразительную степень концентрации сил, но и колоссальный риск, на который Гитлер и руководство вермахта пошли 10 мая. Именно потому, что план Манштейна предусматривал столь высокую концентрацию сил, он был «одноразовым». Если бы немецкое наступление потерпело неудачу – а у него имелось для этого много возможностей, – то вермахт как наступательная сила перестал бы существовать. Рискованная ставка Гитлера окупилась. Но вопреки видимости, немцы вовсе не открыли надежный способ совершать военные чудеса. Поразительный успех, достигнутый в мае 1940 г. – поражение крупной европейской державы всего за несколько недель – никому не удалось бы повторить. По сути, если мы оценим чрезвычайную рискованность плана Манштейна, то нападение на Францию обнаружит больше сходства с другой рискованной игрой вермахта – нападением на Советский Союз в июне 1941 г. – чем обычно считается. В обоих случаях вермахт не имел в резерве серьезных сил. В обеих кампаниях немцы сделали ставку на достижение решающего успеха в первой же фазе наступления. Что-либо иное означало катастрофу. Совершенно разные результаты, полученные в обоих случаях, вполне объяснимы с точки зрения традиционной военной логики. В борьбе с противником, имеющим намного более серьезное материальное превосходство, более умелое командование и больше пространства для маневра, выполнить принципиальное наполеоновское требование военного успеха – наличие решающего превосходства в ключевой точке – становится намного более сложно, если не вовсе невозможно. В этой ситуации уже мало одного лишь вдохновенного полководческого искусства.

Однако летом 1940 г., в отличие от периода после победы над Польшей, вермахт не обнаруживал большой склонности к критическому анализу прошедшей кампании. Поражение Франции принципиально изменило соотношение сил в Западной Европе. Франция, которая очень долго была важнейшим национальным государством в материковой Европе, разом оказалась низведена до статуса второстепенной державы. Нидерланды и Бельгия – небольшие европейские страны, но крупные колониальные державы – были оккупированы Германией. Британцев выгнали с материка. Оккупированные и нейтральные страны по всей Европе начали притягиваться к новому центру силы. По крайней мере ненадолго во всей Европе – от Северного моря до Черного моря, от Балтики до Гибралтарского пролива— утвердилась бесспорная гегемония Германии.

Еще до нападения на Францию Третий рейх выделил солидные силы для укрепления своего северного фланга. Шведская железная руда была слишком важна для немецкой военной экономики, чтобы скандинавские страны могли сохранять комфортный для них нейтралитет. В 1940 г. потребность Германии в железной руде более чем наполовину удовлетворялась за счет импорта, и 83 % этого импорта поступало из Швеции. Если бы поставки шведской железной руды прекратились в сентябре 1939 г., то Германия была бы вынуждена резко сократить производство вооружений самое позднее с осени 1940 г. Однако гитлеровскому режиму вряд ли приходилось опасаться шведов. Германия держала Швецию, как и Швейцарию, в заложниках, поскольку обе страны зависели от поставок угля из Германии. Еще в апреле 1939 г. социал-демократическое правительство в Стокгольме заверило Берлин в своей готовности продолжать поставки железной руды в случае войны. Таким образом, Швеция не была проблемой. Проблему представляла Норвегия с ее беззащитным побережьем и, в частности, портом Нарвик, через который шведская железная руда доставлялась в Германию в зимние месяцы. Если бы англичане взяли Нарвик под свой контроль, то они смогли бы задушить Рур еще до начала серьезных военных действий, и именно это явно намеревался сделать Черчилль. Поэтому 1 марта Гитлер отдал приказ к операции «Учения на Везере» – военной оккупации Дании, сочетавшейся с высадкой десанта в Норвегии. Одновременно британцы подготовили экспедиционные силы для отражения интервенции. 9 апреля в окрестностях Нарвика началось сражение. После трех месяцев беспорядочных боев британцы эвакуировались и немцы обеспечили себе доступ к шведской железной руде до самого конца войны.

Не менее решительно Германия действовала и в Юго-Восточной Европе, стремясь обеспечить гарантированные поставки нефти из Румынии. В первые месяцы войны Великобритания и Франция непрерывно требовали от Бухареста ограничить экспорт в Германию. К февралю в Берлине запаниковали. В отсутствие решительных мер немецкие запасы бензина снизились бы до критического уровня к концу лета. Поэтому уже с начала 1940 г. Министерство иностранных дел и возглавлявшийся адмиралом Вильгельмом Канарисом абвер – разведка вермахта – перешли в крупное контрнаступление. Цинично играя на страхе Румынии перед Советским Союзом, Гитлер пообещал румынскому королю Каролю II защиту от главного союзника Германии. В марте 1940 г. немецкий МИД начал выдавливать из нефтяного бассейна Плоешти контролировавших его англичан и французов, заключив с Румынией беспрецедентную сделку «оружие в обмен на нефть». Румыния гарантировала Германии увеличение поставок нефти по льготным ценам в обмен на германскую защиту и крупные поставки оружия, главным образом захваченного в качестве трофеев в Польше. Однако это соглашение было лишь временным и истекало через два месяца. Но к счастью для немцев, в начале мая начались переговоры о заключении более долгосрочного договора. По мере того как в мировых СМИ множились известия о наступлении германских танков во Франции, румынское правительство проявляло все большее дружелюбие. Наконец, 27 мая Бухарест поспешно согласился заключить Нефтяной пакт (Olpakt), дававший Германии монопольное право на поставки нефти из Румынии. С июля 1940 г. поставки румынской нефти в Великобританию, куда еще несколькими месяцами ранее уходило почти 40 % всей нефти из Плоешти, полностью прекратились. Напротив, Германия отныне могла рассчитывать на стабильные поставки 200 тыс. – 300 тыс. тонн румынской нефти в месяц, которые в течение следующих лет оставались главным источником нефти для Германии.

Аналогичный поворот происходил и в невоюющих и нейтральных странах Южной Европы. Наиболее решительно повел себя Муссолини, изменив позицию, которую он занимал осенью 1939 г., и 10 июня 1940 г. объявив войну Франции и Великобритании. Генерал Франко вел себя более осторожно, отказавшись от строгого нейтралитета и объявив Испанию «невоюющей державой». Теперь, когда немецкие подлодки могли действовать из баз на атлантическом побережье Франции, даже Португалия, старейший союзник Великобритании, почувствовала потребность дистанцироваться от Лондона. Еще одним многозначительным симптомом новой расстановки сил служило изменение настроений в Швейцарии. В течение месяцев, последовавших за капитуляцией Франции, и в деловых кругах, и во всем широком спектре политиков правого толка стали раздаваться голоса за пересмотр швейцарского нейтралитета. На встрече представителей деловых кругов в Берне, состоявшейся в июле 1940 г., один из генеральных директоров Швейцарского национального банка четко выразил эту позицию: «События последней недели полностью покончили с существовавшим в Европе равновесием, и мне представляется, что речь идет не о временном отклонении. Весь мир, как и наша страна, столкнулся с новой ситуацией, и нам необходимо к ней приспосабливаться». Оставаясь пассивной в отношении возросшего могущества Германии, Швейцария рисковала оказаться в маргинальном положении: «Нашей стране придется целенаправленно подыскивать себе место в новом мире и она должна стремиться к тому, чтобы играть в нем активную роль». Летом 1940 г. сотрудничество с гитлеровской Германией диктовалось простым здравым смыслом. Швейцарская торговая политика была серьезно пересмотрена: Берлин получил более щедрые экспортные кредиты, в то время как «стратегический экспорт» в Великобританию был серьезно ограничен. Под давлением со стороны Германии список товаров, которые швейцарские бизнесмены могли экспортировать, не получая официальных лицензий, сократился до 28 категорий, включавших такие «невинные» товары, как свежие и консервированные фрукты, вышивку и кружева, всевозможные изделия из соломы, головные уборы, плиты, печи, стиральные машины и прочую бытовую технику. Швейцарские точные станки и 20-мм зенитные пушки были зарезервированы для Германии.

Большая Германия, оккупированные территории и нейтральные страны, ориентировавшиеся на Германию, совместно составляли грозный блок. Франция, Бельгия, Люксембург и Нидерланды были важными производителями стали. В этих странах существовала передовая промышленность, выпускавшая автомобили, оружие, самолеты, электронику и всевозможные потребительские товары. Кроме того, Франция и Норвегия выпускали много алюминия и химикалий. Дополняя обширные производственные мощности Германии, Австрии, польской Силезии, протектората Богемия и Моравия, а также Северной Италии, они могли бы образовать мощный экономический блок. Если бы подвластным Германии европейским странам удалось сохранить экономическую активность на довоенном уровне, то его совокупный ВВП превышал бы ВВП Соединенных Штатов или Британской империи. Эта сфера влияния имела население численностью в 290 млн человек и покрывала территорию, лишь немногим уступавшую площадью Соединенным Штатам. Если включить в эти расчеты французские, бельгийские, голландские и итальянские колонии, то размеры немецких владений могли бы произвести еще более внушительное впечатление. На сферу влияния Рейха после покорения Западной Европы по крайней мере теоретически приходились пятая часть населения Земли, примерно такая же доля обитаемых территорий мира и 30 % глобального ВВП. По размерам с ней могла соперничать лишь Британская империя. И эти сопоставления не учитывают Советского Союза и императорской Японии, являвшихся возможными союзниками нацистской Германии. Разумеется, летом 1940 г. этот блок не отличался особой сплоченностью. Будущее французских, бельгийских и нидерландских колоний находилось под вопросом. Перейдут ли они на сторону Германии, захватят ли их другие хищники – например, Япония, – или же они предпочтут поддержать Великобританию? Более того, имелись очень серьезные сомнения в том, что экономическую активность территорий, находящихся под влиянием Рейха, удалось бы сохранить на предвоенном уровне. Однако эти цифры все же дают некоторое представление о резком изменении глобального соотношения сил, поставленного под угрозу молниеносными победами вермахта.

ТАБЛИЦА 9.

Новый мировой порядок?

Летом 1940 г. прибыли от завоеваний вскружили голову нацистам. Грабежи, даже если ими занимаются пунктуальные немцы – не такая деятельность, которая бы поддавалась точной статистической оценке. Однако стоимость трофеев, доставшихся победоносному вермахту, явно была колоссальной. В одной лишь Франции немцы с 1940 по 1944 г. присвоили различных ценностей на сумму не менее 154 млрд франков, или 7,7 млрд рейхсмарок по официальному обменному курсу. Из этой огромной суммы треть приходилась на материальную часть французских вооруженных сил. Сюда входило 314878 винтовок, 5017 артиллерийских орудий, 3,9 млн снарядов и 2170 танков. Сотни этих танков еще не один год использовались вермахтом во Франции и на Балканах. Трофейная французская артиллерия внесла еще более важный вклад в оборону нацистской империи. В марте 1944 г. из общего германского артиллерийского парка, насчитывавшего 17589 орудий, не менее 47 % были иностранного – преимущественно французского – происхождения. Еще треть немецких трофеев приходилась на транспорт и средства связи, а также на собственность французских железных дорог. Самую большую долю в этой графе составляли тысячи локомотивов и десятки тысяч товарных вагонов, «позаимствованных» Reichsbahn Немецкой железной дорогой. В целом французские, нидерландские и бельгийские железные дороги дали Германии 4260 локомотивов и 140 тыс. вагонов: на фоне этих цифр меркнут инвестиции самого Рейха в подвижной состав, сделанные в 1930-х гг. Следующим пунктом в списке французских трофеев шло сырье на сумму в 13 млрд франков, чье стратегическое значение для Германии намного превосходило номинальные убытки, понесенные его французскими хозяевами. Во Франции, Бельгии и Нидерландах вермахт захватил 81 тыс. тонн меди, чего хватало Рейху на лишние 8 месяцев потребления. Кроме того, немцы нашли в захваченных странах такое количество олова и никеля, которое покрывало их годовые потребности. Но главное то, что немцам достались значительные запасы бензина и нефти. К концу 1940 г. благодаря щедрым поставкам из Румынии, французским трофеям и невысокому уровню военной активности во второй половине года, тревожное сокращение немецких запасов топлива было остановлено. Зимой 1940–1941 гг. главной проблемой стало отсутствие достаточных мощностей для хранения.

Еще до того, как прекратились военные действия, германское Министерство иностранных дел, организация Геринга, занятая выполнением Четырехлетнего плана, Министерство экономики и Рейхсбанк начали срочную дискуссию о будущем облике европейской экономики. Поспешность, с которой начались эти дебаты, явно отражала представления, преобладавшие в Германии с 1920-х гг. Участники дебатов руководствовались идеей о необходимости создать большое единое экономическое пространство, сопоставимое своими размерами, численностью населения и ресурсами с Британской империей и Соединенными Штатами. В 1930-х гг. этот подход сузился до дискуссии, посвященной в первую очередь «неформальной экономической империи» Германии в Юго-Восточной Европе. Она обещала стать важным источником сырья и сельскохозяйственной продукции. Однако с точки зрения бизнеса Балканы явно были не слишком привлекательным направлением. Бедные балканские страны обладали слишком ограниченной покупательной способностью. Поэтому неудивительно, что после того, как вермахт расчистил путь, экспертные центры Германии быстро переключили внимание на куда более многообещающие просторы Западной Европы. Разрыв прочных коммерческих и финансовых связей с Францией являлся одной из главных отрицательных сторон унилатерализма, к которому Германия обратилась после 1931 г. Восстановление связей между французской и германской экономиками и их сочетание с экономическим потенциалом Италии, Бенилюкса и Скандинавии сулило гораздо более привлекательную версию экономического Grossraum («большого пространства»), чем какие-либо проекты, представлявшиеся возможными в 1930-х гг.

В более общем плане лихорадочные дискуссии лета 1940 г. свидетельствуют и о том, что в крайнем напряжении находилась экономическая политика Германии с начала 1930-х гг. После грандиозных побед вермахта казалось возможным, что сложившееся положение позволит Рейху избавиться от множества обременительных ограничений, мешавших немецкому бизнесу с момента банковского и валютного кризиса 1931 г. В Берлине в целом были согласны с тем, что корсет «Нового плана» Шахта не к лицу будущему европейскому гегемону. Репарации, наложенные на побежденные державы, должны были покончить с острой нехваткой иностранной валюты в Германии. За счет других европейских центральных банков Рейхсбанк предполагалось вооружить стратегическим валютным резервом как минимум в 10 млрд рейхсмарок. Ответственность за ненавистные «политические долги» 1920-х гг. возлагалась на Великобританию. Перед Рейхом даже открывалась возможность возобновить переговоры о выплате американских займов, замороженные шестью годами ранее. А продемонстрировав свою способность обойтись без США, Германия могла вести эти переговоры с позиции силы. Возможно, самым примечательным было то, что Рейхсминистерство финансов, испытывавшее беспокойство по поводу того, что система экспортных субсидий обходилась стране все дороже и дороже, даже выдвинуло идею о том, что Германия должна воспользоваться своим резким усилением и ростом престижа для того, чтобы девальвировать рейхсмарку, тем самым исправив давнее несоответствие между немецкой и прочими мировыми валютами. Неудивительно, что это предложение не прошло. Час победы не годился для того, чтобы уменьшать внешнюю стоимость валюты страны. Отныне задавать стандарты должна была рейхсмарка. Ее некоторая переоценка по отношению к европейским сателлитным экономикам лишь приветствовалась, поскольку способствовала удешевлению импорта. Если обменный курс рейхсмарки и доллара нуждался в корректировке, то приспосабливаться должен был доллар, а не наоборот.

Наиболее амбициозные цели ставило перед собой германское Министерство иностранных дел. Оно хотело воспользоваться уникальной возможностью, созданной военной победой, и поскорее заключить таможенный и валютный союз с как можно большим числом европейских стран. Однако Дания – первая страна, которой было сделано такое предложение, – уклонилась от него, а Рейхсбанк, РМЭ и организация по выполнению Четырехлетнего плана были против излишне поспешного расширения экономических рубежей Германии. Они предпочитали постепенный подход, первым шагом которого должно было стать включение всей Западной Европы в централизованную клиринговую систему, которая бы позволяла осуществлять многостороннее погашение долгов во всех случаях, когда это устраивало Германию. Такая система, учрежденная в августе 1940 г., стала основой для все более интенсивного вовлечения европейских экономик в сферу влияния Рейха. Хотя находились и те, кто видел в этой централизованной клиринговой системе зародыш экономического будущего, ее непосредственная практическая цель состояла в том, чтобы обеспечить Германию практически неограниченным торговым дефицитом. Жестокую логику этой военной клиринговой системы с поразительной откровенностью изложил д-р Густав Шлоттерер, молодой национал-социалистический чиновник, являвшийся ее главным архитектором. Выступая в июле 1940 г. перед немецкими предпринимателями, Шлоттерер объяснил:

Наилучшим показателем того, насколько успешной была циничная система Шлоттерера, служит гигантский дефицит, накопленный Германией к концу войны. Разумеется, в обычных обстоятельствах частные поставщики из Франции, Бельгии или Нидерландов не спешили бы снабжать товарами зарубежного клиента, у которого накопилось неоплаченных счетов на десятки миллиардов рейхсмарок. Но клиринговая система, созданная Рейхсбанком в 1930-х гг., умела устранять подобные препятствия. С иностранными экспортерами расплачивались не их немецкие клиенты, а центральные банки их собственных стран их же собственной валютой. После этого зарубежный центральный банк записывал дефицит на клиринговый счет в Берлине. Немцы получали товары, зарубежные поставщики своевременно получали за них деньги, но счета так и оставались неоплаченными. К концу 1944 г., по данным Рейхсбанка, Германия была должна участникам этой клиринговой системы почти 30 млрд рейхсмарок. 8,5 млрд рейхсмарок причитались Франции, крупнейшему торговому кредитору Германии. Почти 6 млрд рейхсмарок Германия задолжала голландцам. Долг Бельгии и Люксембургу составлял 5 млрд рейхсмарок, а задолженность перед Польшей достигала 4,7 млрд рейхсмарок.

Хотя эта система позволяла Германии жить с крупным торговым нетто-дефицитом – иными словами, импорт товаров и услуг в Германию не компенсировался германским экспортом, – было бы ошибкой полагать, что торговля в пределах нацистской империи велась в одну сторону. На самом деле немецкий экспорт на протяжении всей войны поддерживался на таком высоком уровне, что он создавал для страны неудобства. В этом отношении опыт Германии сильно отличался от опыта Великобритании. В течение всей войны чистый вклад иностранных государств в британскую и немецкую военную экономику был сопоставим, но Германия до самого конца войны экспортировала намного больше товаров, чем Великобритания. По отношению к уровню 1938 г. германский экспорт в 1942 г. вдвое превышал британский, а в 1943 г. – втрое. Это не обременяло бизнес. Напротив, немецкие экспортеры старались сохранить своих европейских клиентов и получали за счет зарубежной торговли огромные прибыли. Но для германской военной экономики каждая тонна вывезенных из страны товаров являлась чистым убытком. Экспорт сохраняли вследствие его функциональной и политической необходимости. Германия экспортировала товары своим союзникам с целью поддержать их военную экономику и уровень жизни их населения. По отношению к таким союзникам, как Румыния, Италия, Финляндия и Хорватия, и к таким важным нейтральным странам, как Швеция и Турция, Германия имела сбалансированное сальдо расчетов. В этом смысле торговые позиции Германии в 1940 г. претерпели резкое изменение. В то время как в 1930-е гг. Германия накопила непропорционально большой дефицит в торговле со своими сателлитами из Юго-Восточной Европы, теперь она платила за их лояльность и военную помощь соответствующим увеличением экспорта. Самый большой дефицит по клиринговым расчетам Германия накопила в торговле с оккупированными территориями на Западе. Лишь Норвегия и Генерал-губернаторство представляли собой исключение в качестве оккупированных территорий, в которые Германия поставляла больше товаров, чем получала от них, – это обстоятельство свидетельствовало о крайней уязвимости этих маленьких экономик перед блокадой и оккупацией. Но даже в тех случаях, когда Германия накопила крупный торговый нетто-дефицит, она продолжала, по крайней мере в некоторой степени, возмещать его посредством экспорта, и в первую очередь это относится к Франции. Германия поступала так не по политическим соображениям, а потому, что французская экономика, лишившись своих связей с Великобританией, была просто не способна функционировать в отсутствие импорта из Германии (ниже мы еще вернемся к этому моменту).

Помимо реорганизации европейской торговли посредством клиринговой системы, другим ключевым элементом в программе подчинения европейской экономики служило проникновение немецкого капитала в предприятия Западной Европы.

Неудивительно, что активным участником этого процесса в качестве крупнейшей немецкой фирмы и ключевого игрока мировой химической промышленности являлась IG Farben. Она использовала свои давние контакты в международном лакокрасочном картеле для того, чтобы установить контроль над французской химической промышленностью через лакокрасочный трест Francolor. Не меньшее значение имела полная экспроприация тяжелой промышленности Эльзаса и Лотарингии немецкими корпорациями. Фирмы, лишившиеся заводов в Лотарингии после того, как эта территория отошла к Франции согласно Версальскому договору, восстановили контроль над своей бывшей собственностью. Но речь шла не только о бывших немецких сталеплавильных заводах и шахтах. После 1940 г. ни одной французской фирме не было позволено иметь контрольные пакеты акций ни в одной отрасли немецкой промышленности, включая и предприятия в районах, незадолго до того аннексированных Рейхом. Хотя окончательное юридическое урегулирование было отложено до послевоенного времени, в Лотарингии развернулась гонка за захват крупных французских промышленных активов. Неудивительно, что главный приз – горнорудный и сталеплавильный конгломерат de Wendel – достался концерну Reichswerke Hermann Göring, а Флик был вознагражден за услуги, оказанные им Герингу, компанией Rombacher Hiltte. Но другие претенденты на французские активы – в первую очередь Röchling., опора немецкого духа в Сааре, – были разочарованы. За пределами Лотарингии немцы не занимались сплошной экспроприацией частных активов, за исключением еврейской собственности, которая стремительно ариаизировалась на всех оккупированных территориях. В частности, в Нидерландах это означало переход в немецкие руки значительной части розничной торговли и банковского сектора. Но евреям нигде не принадлежала сколько-нибудь значительная доля промышленного капитала. Те крупные промышленные фирмы, которые удалось захватить немцам, до оккупации либо контролировались государством, либо, подобно французской электротехнической фирме Thomson's, принадлежали иностранцам. Установив «опеку» над иностранными паями, Германия взяла под свой контроль норвежскую алюминиевую промышленность и энергетическую отрасль. В Нидерландах компания Rheinme-tall, завладев государственными активами, стала хозяином двух крупнейших машиностроительных фирм, NV Werkspoor и Staatlichen Artileerie Inrichtingen. Немцы подчинили себе и Algemeene Kunztzide Unie (AKU), нидерландскую фирму, выпускавшую синтетическое волокно. Напротив, крупнейшие нидерландские транснациональные корпорации – Philips, Unilever и Shell— избежали немецкого проникновения, переведя права собственности в офшорные учреждения. Вторжение немецкого капитала не приобрело значительных масштабов ни в Бельгии, ни в неоккупированной части Франции. Возможно, наиболее существенным было то, что уклониться от многочисленных германских посягательств сумел трансграничный сталеплавильный гигант Arbed, третий из монстров европейской тяжелой промышленности после Vereinigte Stahlwerke и Reichswerke. Эта фирма, господствовавшая в экономике Люксембурга, контролировалась бельгийскими акционерами, которых представлял могущественный бельгийский консорциум Societe Generale de Belgique. В итоге и Александр Галопэн, властный и уверенный в себе босс Societe, переиграл и Reichswerke, и Vereinigte Stahlwerke, и Mannesmann, и Dresdner Bank, и Deutsche Bank. После 1941 г. Arbed работала под пристальным надзором немцев, но оставалась независимой силой в европейской тяжелой промышленности.

Срыв планов немецкого капитала по захвату активов в покоренных Рейхом странах произошел по причине саботажа на местах, а также нежелания немцев подвергать собственность европейских соседей экспроприации в «колониальном стиле». Но следует не забывать и про макроэкономический контекст. Как напомнил на совещании германских банкиров в октябре 1940 г. Йозеф Абс, ведущий директор Deutsche Bank, покупка крупных зарубежных активов сопряжена с экспортом капитала. В обычных обстоятельствах страна может осуществлять значительный чистый экспорт капитала лишь в том случае, если имеет профицит торгового баланса. Для того чтобы претендовать на обладание значительной частью западноевропейской экономики, Германия должна была перейти в экспортное наступление. Абс осенью 1940 г. допускал такую возможность, но лишь в случае существенного сокращения запросов военной промышленности. Иными словами, финансовой предпосылкой для действительно серьезного наступления капитала служил победоносный мир. Однако осенью 1940 г. расходы на вермахт и военно-экономические проекты ускорялись и Германия сознательно накапливала все более серьезный дефицит торгового баланса. Она не претендовала на западноевропейские экономики. Наоборот, это западноевропейские страны, перед которыми у Германии имелась крупная задолженность по клирингу, предъявляли ей все более серьезные претензии. Единственной причиной, по которой этот дефицит в миллиарды рейхсмарок не привел к долгам частных корпораций и к переходу немецких активов в руки иностранцев, как это происходило при Веймарской республике, являлось своеобразное устройство клиринговой системы. Задолженность по клирингу накапливалась не у частных фирм Германии, а у государства. Тем не менее она возрастала, и на более поздних этапах войны Рейхсбанк был так обеспокоен проблемой своих внешних обязательств, что даже серьезно рассматривал предложение, согласно которому Германии следовало погасить хотя бы часть своих долгов по клирингу, предложив своим западноевропейским торговым партнерам крупные пакеты акций. Иными словами, речь шла о том, чтобы покоренные территории стали пайщиками немецких предприятий, а не наоборот. Неудивительно, что эта идея была отвергнута. Но она свидетельствует о тщетности попыток предъявить права на обладание европейской экономикой в условиях гигантского дефицита торгового баланса.

Разумеется, Германия нашла способ построить квадратуру круга. Для того чтобы получить средства, необходимые и для существования в условиях крупного торгового дефицита, и для покупки зарубежных активов, ей нужно было только обложить оккупированные территории «репарациями». В конечном счете именно «репарации», а не долги по клирингу определяли перекачку ресурсов из оккупированных территорий в Германию. Поскольку после Версаля слово «репарации» было не в чести, а Германия не была заинтересована в заключении формальных мирных договоров до достижения полной победы, платежи в пользу Германии назывались платой за оккупацию, которая с лета 1940 г. взималась Германией на постоянной основе с Польши и всех западноевропейских государств. Германия, естественно, несла большие расходы на содержание гарнизонов в сотни тысяч солдат, размещенных по ее новой империи. И эти расходы стали быстро возрастать после того, как люфтваффе приступили к строительству военно-воздушных баз, а флот начал сооружение гигантских укрытий для подводных лодок на всем побережье Атлантического океана и Северного моря. В 1943 и 1944 гг. деньги потребовались и на строительство грандиозного Атлантического вала, призванного предотвратить вторжение союзников. Однако с самого начала было ясно, что суммы, которые Германия требовала с побежденных, далеко превосходили все, что могли тут же истратить военные. По оценкам французов, тех 20 млн рейхсмарок, которые они должны были выплачивать ежедневно, хватило бы на содержание армии в 18 млн человек. Даже с учетом того факта, что солдаты вермахта жили во Франции «как короли», на это не нужно было столько денег. Куда именно уходили эти гигантские средства, оставалось тайной даже для вермахта. Впрочем, ясно, что значительная часть этих денег использовалась для оплаты немецкого импорта и что более 1 млрд марок было израсходовано на покупку сырья и потребительских товаров на черном рынке. В любом случае, общие поступления, полученные Германией в качестве платы за оккупацию, были так велики, что они явно превышали даже огромный дефицит, накопившийся на клиринговых счетах.

Поскольку плата за оккупацию составляла непомерные суммы, немцы любезно намекнули Франции – своей самой главной жертве, – что с удовольствием возьмут в счет оплаты акции французских компаний по несколько сниженной цене. Если бы они настаивали на этом, то, несомненно, получили бы механизм полномасштабного перемещения капитала, но французы не откликнулись на предложение – по крайней мере в том, что касалось их фирм. Они неохотно согласились лишь на то, чтобы продать французские паи в предприятиях Восточной и Юго-Восточной Европы. Еще с конца XIX в. индустриальное развитие Восточной Европы в большой степени финансировалось за счет французского капитала. Известно, что существенная часть этих инвестиций была потеряна из-за революции в России. Тем не менее в межвоенные годы французские банкиры продолжали владеть значительными, хотя в основном убыточными, паями в польской тяжелой промышленности, а также в Югославии и Румынии. К концу 1941 г. эти паи были переданы Германии в счет репараций. С немецкой точки зрения наибольшее значение имела крупная доля французов в румынской нефтяной промышленности, которая стала основой для нового германского «транснационального нефтяного гиганта», Kontinentale Öl AG. Жизненно важное стратегическое значение имела и французская доля в югославском Борском руднике – крупнейшем в Европе месторождении меди. С 1939 г. французские паи использовались для того, чтобы искусственно ограничивать поставки югославской меди в Германию. Теперь же рудник полностью перешел под контроль немцев. Однако во всех трех случаях в наибольшем выигрыше оказались не частные предприниматели. Реальной движущей силой германского корпоративного империализма в 1940-е гг. служили такие организации, как Reichswerke Hermann Göring или Kontinentale Öl— гибриды, предусматривавшие участие частного капитала, но находившиеся под контролем партийных функционеров, которым покровительствовал Герман Геринг.

ТАБЛИЦА 10.

«Горе побежденным»

Победа над Францией сделала Германию серьезной силой на европейском материке. Однако сразу было ясно, что долгосрочные планы Рейха полностью зависели от окончательного исхода войны. В последние дни мая 1940 г., среди охватившей страну победной атмосферы, на Вильгельмштрассе были очерчены контуры будущего Grossraum, основанные на предположении, что Британская империя вскоре пойдет на мир. А на протяжении нескольких недель после крушения Франции Гитлер явно питал надежду на то, что Великобритания, потеряв своего главного союзника на материке, примет предложение Германии об имперском партнерстве. Британия сохранит свою империю, признав доминирование Германии на европейском материке, и это позволит Гитлеру наконец реализовать свои планы, изложенные им в Mein Kampf. Однако даже в отсутствие такого решительного лидера, как Черчилль, британский кабинет едва ли когда-либо пошел бы на такое соглашение. Лондон, надеявшийся на американскую поддержку, к концу мая 1940 г. уже решил отвергать любые предложения о мирных переговорах. Великобритания желала и впредь бороться с доминированием Германии в Европе и играть роль сборного пункта для всех антинацистских сил на материке. А сигналы, поступавшие из Вашингтона, были очень тревожными – по крайней мере в глазах немцев. По воле Рузвельта Америка сама осуществляла полномасштабную программу перевооружения, а 19 июля, объявив о своем выдвижении на третий срок, президент снова подчеркнул свою неизменную враждебность по отношению к Германии. Для озлобленных немецких дипломатов в Вашингтоне ситуация была ясна: «Как ставленник еврейства <…> Рузвельт хочет, чтобы Англия продолжала сражаться и затягивала войну <…> до тех пор, пока перевооружение Соединенных Штатов не развернется в полную силу…» «Никогда доселе ответственность Рузвельта за начало и продолжение войны не была более очевидной». Последние заявления Рузвельта всего лишь подтверждали его роль как агента всемирного антигерманского еврейского заговора.

Столкнувшись с этим препятствием, Гитлер решил еще раз возобновить наступление. 12 июля он приказал, чтобы работа германской военной промышленности была направлена на усиление флота и люфтваффе – инструментов, необходимых для покорения Великобритании. До Вальтера Функа, боязливого главы гражданской экономической администрации, дошли вести о том, что любые разговоры о неминуемом конце войны и скором возвращении к условиям мирного времени преждевременны. К августу вермахт вдобавок к этому получил приказ готовиться к нападению на Советский Союз. Наряду с наращиванием военно-морских и воздушных сил укреплению отныне подлежала и армия. И именно в условиях ускорившегося перевооружения Геринг 26 августа 1940 г. издал указ с требованием о более интенсивной эксплуатации оккупированных территорий: «Выполнение заказов, выданных с целью дальнейшего ведения войны, делает политически необходимым планомерное использование мощностей и сырья на оккупированных западных территориях и приложение всех возможных усилий к поддержке производства вооружений и повышению боевого потенциала».

По мере того как проходила летняя эйфория и приближалась осень, самые чувствительные барометры общественного мнения в мире – институт Гэллапа в США и гестапо в Германии— отмечали смену общественных настроений. К сентябрю гестапо докладывало о росте нетерпения среди германского населения, питавшего большие надежды на то, что победа на материке приведет к неминуемому концу войны с Британией. К октябрю оптимистическое нетерпение по всей Германии сменилось неуверенностью, обреченностью и нарастающим равнодушием. Наоборот, в США сотрудники института Гэллапа зафиксировали резкий рост уверенности общества в неизбежной победе Великобритании, произошедший между июнем и августом 1940 г. Если сразу же после французского поражения среди американцев было примерно поровну тех, кто верил в тот и в другой исход войны, то к осени тех, кто ожидал британской победы, было втрое больше тех, кто ставил на Германию. Несмотря на триумф вермахта во Франции, британское упрямство выявило принципиальную проблему немецкой стратегии. Гитлер развязал войну с Великобританией, не имея четкого представления о том, как победить эту страну. Превосходство вермахта было бесспорным. Но как его следовало употребить? Именно этот вопрос не давал покоя немецким стратегам в течение следующих двенадцати месяцев.