Через несколько дней после заключения Мюнхенского соглашения экономический департамент Рейхсбанка составил меморандум, который никогда не распространялся вне стен центрального банка, но тем не менее заслуживает внимания в качестве финальной точки в карьере Ялмара Шахта на службе у Третьего рейха: «Добившись включения Судетской области в состав Рейха, – объявлял Рейхсбанк, – фюрер решил задачу, не имеющую аналогов в истории. Чуть более чем за пять лет национал-социалистического правления Германия добилась военной независимости, полного суверенитета над своей территорией и присоединения Саара, Австрии и Судетской области. Тем самым она превратилась из политического карлика в сильнейшую державу материковой Европы». Гитлер достиг основной цели германского национализма – создания Великой Германии (Grossdeutschland), чего не удалось даже Бисмарку, – и при этом сумел избежать войны. Это поразительное «возрождение нации» в первую очередь опиралось на грандиозные усилия в сфере перевооружения, организованные таким образом, что они обеспечили полную занятость германскому народу и в то же время позволили избежать проклятия инфляции. Это тоже являлось уникальным историческим достижением. Однако осенью 1938 г., в момент величайшего триумфа Гитлера, экономические основы его успехов оказались под вопросом. Рейхсбанк был вынужден признать, что, несмотря на все его усилия, «полная стабильность германской валюты» осталась в прошлом. Началось «обесценение рейхсмарки», даже если оно было «еще не вполне очевидным». Это признание Шахт повторил несколько недель спустя в докладе Комитету по рынку капитала (Kapitalmarktauschuss) – комитету представителей РМФ, РМЭ и Рейхсбанка, контролировавшему мобилизацию капитала на германских финансовых рынках. Обращаясь к коллегам, Шахт откровенно констатировал: «Нельзя отрицать того <…> что мы стоим на пороге инфляции». Для того чтобы вернуть рейхсмарке статус, достойный валюты великой державы, Германии нужно было восстановить монетарную и фискальную стабильность. Но финансы Рейха начиная с весны 1938 г. катились в пропасть. Уже не первый месяц Министерство финансов едва сводило концы с концами, а Рейхсбанк был принужден к «инфляционному печатанию денег». Как и Крозиг несколькими неделями ранее, Рейхсбанк увязывал свою оценку финансовой ситуации Германии с общей стратегической картиной. «В настоящий момент немецкая история явно достигла переломного момента. Нерешенными политическими задачами остаются только возвращение колоний и уничтожение большевизма. Оптимальный путь к решению первой задачи – переговоры, к решению последней – внутренний кризис нынешнего советского режима». В Европе же у Германии не осталось никаких территориальных притязаний. После Мюнхена Гитлер объявил о том, что он «удовлетворен». И теперь достижение этого поворотного момента должно сопровождаться преобразованиями в финансовой сфере. Как указывалось в меморандуме Рейхсбанка, «Отныне валюта должна служить опорой не для экспансионистской внешней политики, а для мирного строительства. В историческом плане перед нами стоит та же задача, которая стояла перед Фридрихом Великим после Семилетней войны, перед премьер-министром Пилем после наполеоновских войн и перед Муссолини после войны в Абиссинии. Главная задача – осуществить переход от нынешней военной экономики к экономике мирного времени».

Этот переход не будет безболезненным или свободным от рисков. Но альтернативы ему нет. Любые дальнейшие государственные расходы, финансируемые за счет увеличения денежной массы, всего лишь еще больше увеличат избыточную покупательную способность, которую можно ограничить лишь путем дальнейшего усложнения и без того громоздкого и неуправляемого аппарата надзора и контроля. А это, в свою очередь, повлечет за собой хроническое снижение уровня жизни, «политические и социальные последствия которого не нуждаются в дальнейшем рассмотрении». «Потому следует не укреплять плотины, а снижать действующую на них нагрузку». Поступая так, Рейхсбанк знал, что ему следует проявлять осторожность. Хотя всплеск инфляции можно было предотвратить, при этом все равно сохранялся определенный риск. Чрезмерно резкое снижение объемов кредита легко могло превратить трудный переход в катастрофический «дефляционный кризис». Вместо этого Рейхсбанк предложил сократить избыточную покупательную способность путем выпуска долгосрочных облигаций, что позволило бы Министерству финансов выбраться из сложной бюджетной ситуации. Впрочем, еще более важной была срочная необходимость в быстром росте производства потребительских товаров. Угрозу инфляции могло предотвратить лишь предложение реальных товаров, способное поглотить хотя бы часть избыточной покупательной способности. Короче говоря, Рейхсбанк призывал к решительной смене приоритетов: резкому сокращению «нерыночного производства» в государственных целях, на которое, согласно оценкам того времени, в 1938 г. приходилось до 30 % промышленного производства, и росту производства товаров для семейного потребления. Однако предпосылкой для всех дальнейших действий служила необходимость увеличения экспорта. Самую серьезную угрозу для германской экономики представляла собой возможность острого кризиса платежного баланса. Неожиданное прекращение импорта важнейших видов сырья и продовольствия, подобное тому, которое произошло в 1934 г., уничтожило бы доверие общества и вполне могло поставить под удар тот тонкий процесс перестройки, который пытался осуществить Рейхсбанк.

Проект меморандума от 3 октября 1938 г. завершался следующим драматическим предупреждением:

Руководству национал-социалистического государства, несмотря на недавнюю критическую ситуацию, удалось избежать войны, которая бы подвергла угрозе его предыдущие достижения. Сейчас, после достижения политического рубежа, перед ним стоит новая задача – избежать инфляции, последствия которой могут оказаться почти столь же опасными. Эта задача трудна, поскольку несмотря на все предпринятые усилия инфляционное давление нарастает, а на повестке дня стоят и другие финансовые задачи. Однако ее решение возможно, потому что политические условия превосходны, и оно окажется тем легче, чем раньше и решительнее мы возьмемся за эту проблему.

Однако должностные лица Рейхсбанка сильно заблуждались, если считали, что финальная цель Гитлера – мирное создание Великой Германии. Как предсказывал сам Шахт, Гитлер едва мог сдержать свое раздражение результатами Мюнхенской конференции. Он получил Судетскую область. Но это было не главное. Остаток Чехословакии еще предстояло ликвидировать, а западные державы наконец-то продемонстрировали свое истинное лицо. Как были вынуждены признать Гитлер и его военное руководство, Германии пришлось бы воевать на западе, прежде чем начинать какую-либо крупномасштабную военную кампанию на востоке. Следовательно, все военно-промышленные последствия антизападного поворота в немецкой стратегии в полной мере проявились лишь после Судетского кризиса. Генерал-майор Томас из военно-экономического управления верховного главнокомандования вермахта (ОКБ) в конце сентября отмечал в своем дневнике: «День Мюнхена. По телефону я получил приказание: все приготовления направить на войну с Англией, срок – 1942!». Две недели спустя, 14 октября 1938 г., во время важного выступления в конференц-зале Министерства авиации Геринг анонсировал новую программу. С учетом «ситуации в мире» «фюрер приказал <…> выполнить гигантскую программу, по сравнению с которой все предыдущие достижения ничтожны». В самое кратчайшее время размеры люфтваффе следовало увеличить пятикратно. Флоту следовало ускорить программу вооружения, а армия должна была заказать большое количество наступательного оружия – в первую очередь тяжелые артиллерийские орудия и тяжелые танки. Кроме того, требовалось «выдвинуть на передний план» топливо, каучук, порох и взрывчатые вещества. Помимо всего этого, Геринг призвал также к ускоренным инвестициям в строительство железных дорог, шоссе и каналов с целью преодолеть явную недостаточность немецкой транспортной инфраструктуры.

В течение следующих недель все три рода войск вермахта отреагировали на новую задачу. Для армии главным приоритетом было всего лишь завершение колоссального наращивания, начатого в 1936 г. 20 октября 1938 г. она объявила, что в 1939 г. ей понадобится не менее 4,5 млн тонн стали, что составляло почти четверть общего производства стали в Германии, – этот уровень был достигнут лишь в 1942 г., в разгар Сталинградской битвы. Планы по пятикратному расширению люфтваффе, объявленные Герингом 14 октября, имели еще более драматические последствия. Через четыре года численность люфтваффе в мирное время должна была составлять 21750 самолетов. Это было логическим развитием принятого пятью месяцами ранее решения выстраивать германский военно-воздушный флот вокруг ядра из 7 тыс. средних бомбардировщиков Ju-88. Теперь их должны были дополнять более 800 тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков (Не-177) и полчища истребителей сопровождения большого радиуса действия, а также и истребителей-перехватчиков («мессершмитт»). В свою очередь, флот принял новую кораблестроительную программу, выполнение которой позволило бы Германии через шесть лет на равных соперничать с британским Королевским флотом. В декабре 1939 г. Гитлер и адмирал Редер пришли к согласию в отношении программы, предусматривавшей в первую очередь строительство шести гигантских линейных кораблей, за которыми должен был последовать флот из 249 подводных лодок и 8 крейсеров для дальних морских операций. К 1948 г. германский флот должен был включать 797 судов, на строительство которых в течение девяти лет предполагалось израсходовать 33 млрд рейхсмарок. Как и в случае программы люфтваффе, создание такого грандиозного флота не могло не сопровождаться колоссальными инфраструктурными издержками. В Вильгельмсхафене и Гамбурге требовались новые огромные сухие доки. На острове Рюген предполагалось устроить гигантскую военно-морскую базу. Предложенный флотом «План Z», представлявший собой последнюю из крупных предвоенных программ вооружения и утвержденный 27 января 1939 г., наделял рейхсмарине абсолютным приоритетом над всеми остальными индустриальными проектами Третьего рейха.

С учетом обеспокоенности, уже выраженной Рейхсбанком и министром финансов Крозигом, было очевидно, что перевооружение в таких масштабах не могло не иметь самых драматических последствий для всей остальной экономической политики. Как мы видели выше, генерал-майор Фридрих Фромм пришел к такому выводу уже летом 1936 г. Запросы весны и начала лета 1938 г. были беспрецедентны, но планы, сформулированные в октябре 1938 г., имели еще больший размах. Для того чтобы у Третьего рейха появился хоть какой-то шанс на их реализацию, существующую обветшавшую систему планирования и контроля следовало последовательно нацеливать на подавление гражданской экономической деятельности в пользу вермахта. Рейхсбанк уже в августе 1938 г. пришел к выводу о том, что для удовлетворения запросов вермахта «методы мирной экономики становятся недостаточными, и вместо них следует вводить более жесткие методы военной экономики». И все указывает на то, что осенью 1938 г. Геринг договорился о таком повороте с гражданской и военной экономическими администрациями. Органом, имеющим соответствующие политические полномочия, стал учрежденный Герингом новый совет обороны Рейха (Reichsverteidigungsrat), а сам Геринг получал помощь от генерал-майора Георга Томаса и его военно-экономического управления в составе только что созданного Гитлером ОКБ.

Томас – одна из самых неоднозначных фигур немецкой военной экономики. Он родился в 1890 г. в семье промышленников, в 1908 г. он начал армейскую карьеру, включавшую как пребывание на фронте во время Первой мировой войны, принесшее ему Железный крест, так и службу в генеральном штабе. После войны Томас остался в рядах рейхсвера и служил в том же Кенигсбергском военном округе, что и Людвиг Бек, будущий начальник штаба. В 1928 г. Томас оказался в Берлине, в центре военной политики стран, а в 1933 г. стал начальником штаба в управлении вооружений (Heereswaffenamt). Как мы уже видели, в 1934 г. он активно сотрудничал с Шахтом, защищая интересы перевооружения в условиях валютного кризиса. Отнюдь не случайно то, что в сентябре 1934 г. он получил чин полковника и был поставлен во главе управления военной экономики и вооружений в Министерстве по делам рейхсвера (Dienststelle Wehrmirtschafts und Waffenwesen im Wehrmachtsamt des Reichswehrminis-teriums). В качестве начальника этого управления он руководил созданием национальной организации военно-экономических инспекций и сложной системы мобилизационной подготовки. Однако по мере роста бюрократических амбиций Томаса его представления о военно-экономической организации становились все менее четкими. Томас решительно отстаивал абсолютный приоритет перевооружения над всеми другими задачами государственного масштаба. Но в то же самое время он вторил Шахту, указывая на необходимость содействовать экспорту и укреплять финансовую стабильность Германии. То, что эти приоритеты – вооружение с одной стороны и традиционная экономическая стабильность с другой – по сути противоречат друг другу, было более чем очевидно самое позднее к 1937 г. Имея целью хотя бы отчасти примирить их друг с другом, Томас превратился в принципиального сторонника драконовской системы экономической организации, с помощью которой все прочие аспекты гражданской экономики должны были систематически приноситься в жертву двум главным приоритетам – вооружениям и экспорту. И именно такая резкая реорганизация экономики казалась вполне реальной осенью 1938 г.

Именно ведомство Томаса на основе статистики вермахта и Рейхсбанка подготовило речь, зачитанную Герингом на первом заседании совета обороны Рейха 18 ноября 1938 г. Она не оставляла сомнений в том, насколько серьезной была сложившаяся в Германии ситуация, в необходимости привести потребности перевооружения в соответствие с экспортом, в угрозе инфляции и в ущербе, нанесенном государственным финансам летней расточительностью. Геринг вслед за Крозигом и Шахтом называл состояние финансов Рейха «очень плачевным», а валютные резервы – «несуществующими». Но в то же время существовал приказ фюрера. Общий объем производства вооружений в Германии требовалось утроить. С тем чтобы выполнить поставленную задачу, Геринг обрисовал программу решительной мобилизации и рационализации. Произошедшее в 1938 г. конвульсивное ускорение усилий в сфере вооружений послужило катализатором для тесного переплетения двух этих ключевых концепций – мобилизации и рационализации – в политике гитлеровского режима. Такие люди, как Коппенберг и Порше, задавали направление с помощью своих грандиозных планов массового производства бомбардировщиков и семейных автомобилей. А язык современного массового производства играл роль механизма, легитимизирующего предпринимательский экспансионизм, до самых последних дней гитлеровского режима. Но с учетом все сильнее нараставшего с 1938 г. общего несоответствия между целями, которые задавало нацистское руководство, и средствами, предоставляемыми немецкой экономикой, рационализация приобретала и более широкое общественное значение. Геринг заявил в совете обороны, что все население страны должно быть зарегистрировано в общенациональной картотеке, находившейся в ведении начальника полиции С С генерала Курта Далюге. Эта мера позволяла управлениям труда перевести каждого мужчину и каждую женщину туда, где они могли бы трудиться наиболее продуктивно. Юридические и налоговые службы государства следовало упростить ради высвобождения рабочей силы. Восстанавливалась учрежденная в 1933 г. гражданская трудовая повинность. «Великие строительные проекты фюрера следует довести до завершения вследствие их значения для состояния нравов и психики». Но все прочие строительные проекты подлежали закрытию. Все промышленные предприятия должны были пройти инспекцию с целью определить, насколько эффективно они используют рабочую силу. Автомобильная промышленность передавалась в подчинение специальному уполномоченному, которому предстояло найти способы сэкономить сотни миллионов рейхсмарок. Для того чтобы облегчить положение государственной железнодорожной системы, в условиях полной занятости едва справлявшейся с нагрузкой, в нее предполагалось вложить несколько миллиардов рейхсмарок. Геринг повторил, что в Германии с ее крайне напряженной экономической ситуацией нет места таким актам бессмысленного вандализма, как «Хрустальная ночь». Немецкие евреи должны будут внести свой вклад посредством нового тяжелого налога на имущество. Но не исключено, что государство спросит не только с евреев. Геринг упомянул возможность того, что все население страны будет призвано принести «национальную благодарственную жертву» (Dankesopfer der Nation) в форме разовой выдачи своих активов.

Цель этой меры будет состоять в том, чтобы «обеспечить крупномасштабное производство вооружений». Перед лицом задачи втрое увеличить производство оружия и боеприпасов Геринг объявил совету обороны: «Можно даже прийти к выводу: non possumus [мы не можем]. Ему приходилось довольно часто слышать подобные заявления». Но Геринг «никогда не сдавался и в конце концов всегда находил выход».

И за этими словами Геринга последовали дела. 24 ноября принципы ценообразования, с 1936 г. использовавшиеся для контроля над стоимостью военных поставок, были распространены на все государственные контракты. Месяцем ранее в немецком бизнесе началось внедрение стандартных методов расчета себестоимости, которые в будущем должны были стать основой для контроля над ценами. 15 ноября полковник Адольф фон Шелл был назначен генеральным уполномоченным по автомобильной промышленности (Generalbevollmachtigter fur das Kraftfahrzeugwesen), получив задание переориентировать все существующие промышленные мощности на эффективное производство тех моделей, которые вызывали наибольший интерес у военных. Менее чем через месяц Геринг назначил Фрица Тодта, нового любимчика Гитлера, зарекомендовавшего себя на строительстве Западного вала, ответственным за весь строительный сектор. Хотя Тодт прежде не отличался особой склонностью к экономии средств, на него по крайней мере можно было положиться в том плане, что он был способен обеспечить абсолютный приоритет сферы вооружений. К весне 1939 г. Тодт имел возможность доложить, что из чуть более 12 млрд рейхсмарок, отпущенных на строительство, 50 % зарезервировано за вермахтом, 20 % направлено в немецкую промышленность и еще 10 % зарезервировано для государственных строительных проектов. На удовлетворение жилищных потребностей населения оставалось всего 20 %, причем в первую очередь строилось жилье для трудящихся, занятых выполнением Четырехлетнего плана. Такие же жесткие меры сопровождали осуществление новой гигантской судостроительной программы флота. Сразу же после одобрения «Плана Z» частные верфи были уведомлены о том, что кригсмарине накладывает вето на все строительство, ведущееся не в интересах флота. Кроме того, можно было ожидать, что требования рационализации труда и четкого расставления приоритетов будут предъявлены и самому вермахту, и ноября 1938 г. Кейтель, начальник ОКБ, отмечал: «После ознакомления с программами вооружения, представленными главнокомандующими, фюрер намеревается расставить приоритеты во всей программе вооружения вермахта в соответствии с единообразными критериями и естественным образом растянуть ее выполнение на несколько лет, приведя ее в соответствие с наличествующей рабочей силой, сырьем и средствами». На практике это означало, что для немецкой программы вооружений был установлен срок в четыре года, соответствующий тем срокам, о которых был уведомлен полковник Томас в день Мюнхенской конференции.

Короче говоря, создается впечатление, что после Судетского кризиса были предприняты реальные усилия, направленные на повышение уровня дисциплины и координации при управлении германской экономикой. Более того, поскольку и Геринг, и ОКБ отвечали за выработку и экономической, и внешней политики, есть серьезные основания полагать, что новая, более согласованная, программа вооружений была скоординирована, по крайней мере теоретически, с внешнеполитической линией, принятой после Мюнхена. Теперь, когда был взят решительный курс на конфронтацию с Францией и Великобританией, ОКБ и Министерство иностранных дел, возглавляемое Риббентропом, начали реализовывать стратегию сколачивания альянсов. Помимо ликвидации остатков Чехословакии, главным ключевым элементом этой стратегии стало вовлечение Польши и Италии в наступательный союз против Великобритании и Франции. Риббентроп 24 октября обратился к полякам с предложением о заключении антисоветского соглашения, который бы гарантировал неприкосновенность польско-немецкой границы на протяжении 25 лет. В свою очередь, ОКБ составляло черновые планы скоординированных действий Германии и Италии против Франции. В эту комбинацию предполагалось добавить японцев в качестве противовеса Королевскому флоту и средства сдерживания Советского Союза.

С учетом обычных представлений о внутренней политике Третьего рейха это указание на согласованные и долгосрочные приготовления может показаться некоторым читателям неправдоподобным. Однако октябрь и ноябрь 1938 г. дают нам соответствующие факты. А наилучшей причиной считать, что в последние месяцы 1938 г. гитлеровский режим достиг определенной степени общей стратегической связности, служит шоковая терапия, которую принес с собой Судетский кризис. В сентябре 1938 г. германское руководство столкнулось с реальной возможностью того, что вскоре оно будет втянуто в войну европейского масштаба. Вероятно, неудивительно, что после кризиса, получив «второй шанс», Геринг, Кейтель, Томас и Риббентроп сумели прийти хотя бы к относительному единству. Если Германия хотела избежать катастрофы, то она явно нуждалась в соответствующей стратегии. Высокий риск реальной войны с Великобританией и Францией требовал, чтобы экономика и вооруженные силы Германии готовились к ней ускоренными темпами. Для того чтобы планы таких приготовлений были хотя бы отчасти реалистичными, их выполнение следовало растянуть на срок по крайней мере до начала 1940-х гг. Кроме того, в такой войне Германии явно потребовались бы все союзники, каких она только могла найти. Поскольку о наступательном союзе с Великобританией не могло идти и речи, очевидными партнерами Германии становились Италия и Япония. Все это диктовал простой здравый смысл. В какой степени Геринг, Риббентроп и Кейтель пришли к реальному стратегическому синтезу— вопрос открытый. Но, ненадолго оставив скептицизм, признаем: если в 1930-е гг. и был период, когда в гитлеровской Германии разрабатывалась согласованная, среднесрочная стратегия, то им были именно эти несколько спокойных недель после Судетского кризиса. Но продолжался этот период недолго.

Если выйти за рамки этих авральных попыток скоординировать организационную работу, то становится ясно, что планы вооружений, принятые в октябре 1938 г., не имели никаких шансов на выполнение – по крайней мере в мирное время. Утроение производства вооружений, в 1938 г. уже находившееся на весьма высоком уровне, было просто нереальным делом. В такой стране среднего достатка, какой являлась Германия в 1930-е гг., военные расходы в масштабах, замышлявшихся в ноябре 1938 г., были несовместимы с сохранением даже подобия нормального уровня жизни. В более непосредственном плане они были несовместимы с сохранением либо ценовой стабильности, либо платежного баланса.

Наиболее гипертрофированной с точки зрения ее последствий была программа люфтваффе. Ее абсурдность заключалась не в запланированных цифрах годового производства самолетов, а в цели начать войну с воздушным флотом численностью в 21 тыс. самолетов. Во время Второй мировой войны максимальная численность люфтваффе едва превышала 5 тыс. самолетов (в декабре 1944 г.). Великобритания, направлявшая более значительную долю средств на ведение воздушной войны, в 1944 г., на последнем этапе бомбардировок, сумела собрать воздушный флот численностью чуть более 8300 самолетов. Фронтовая авиация Советского Союза достигла максимальной численности в апреле 1945 г., когда имела 17 тыс. самолетов, причем тяжелые бомбардировщики составляли лишь незначительную часть от этого числа. Даже в могущественных ВВС США в составе фронтовой авиации числилось не более 21 тыс. боевых самолетов. Для таких европейских стран среднего размера, как Великобритания и Германия, инфраструктурные издержки, связанные с содержанием воздушного флота в 21 тыс. самолетов, были просто неподъемными. Первая оценка общих затрат на четырехкратное увеличение численности люфтваффе дает цифру в 60 млрд рейхсмарок. Она была бы достигнута, если бы на одни лишь люфтваффе в 1938–1942 гг. было истрачено на 50 % больше, чем на весь вермахт в 1933-193^ гг. Еще более обескураживающими были требования в отношении топлива. Для того чтобы обеспечить боеготовность воздушного флота в 21 тыс. самолетов, люфтваффе должны были иметь на начало войны не менее 10,7 млн кубометров топлива. Накопить такие гигантские запасы топлива Германия могла, лишь приобретая в начале 1940-х гг. по 3 млн кубометров топлива в год, что вдвое превышало существовавший уровень глобального производства. Техническое управление самих люфтваффе называло данные требования «сверхчеловеческими» («tibermenschlich»). Аналогичные проблемы были сопряжены и с «Планом Z», выдвинутым флотом. При имевшемся времени, рабочей силе и стали германские верфи, вероятно, построили бы для Гитлера его линкоры. Действительно непреодолимым препятствием было их снабжение топливом. Согласно «Плану Z» потребности флота в мазуте к 1947–1948 гг. должны были вырасти с 1,4 млн тонн в год – цифры, предполагавшейся в 1936 г., – до 6 млн тонн, а потребности в дизельном топливе – с 400 тыс. тонн до 2 млн тонн. Даже по самым оптимистичным прогнозам отечественное производство к 1947–1948 гг. не могло дать более 2 млн тонн мазута и 1,34 млн тонн дизельного топлива. Поэтому германскому флоту пришлось бы рассчитывать на накопленные запасы, которые в 1939 г. составляли менее 1 млн тонн мазута и дизельного топлива, вместе взятых. Согласно расчетам, для того чтобы проводить неограниченные операции хотя бы в течение года, кригсмарине нужно было построить не менее 9,6 млн кубометров защищенных хранилищ для топлива.

В конечном счете грандиозные планы перевооружения, составленные в конце 1938 г., так и не получили шанса на то, чтобы продемонстрировать присущую им абсурдность. Все усилия по созданию согласованных рамок для дальнейшего процесса перевооружения через несколько недель были пресечены финансовыми последствиями Судетского кризиса. К концу года Рейх столкнулся как с нехваткой наличности, так и с резким сокращением валютных резервов, что препятствовало какому-либо серьезному продвижению по пути к поставленной Гитлером цели – утроить производство вооружений.

Как мы уже видели, финансовые рынки служили чувствительным показателем общего состояния германской экономики. В августе 1938 г., несмотря на отчаянную потребность в наличности, Министерство финансов было вынуждено обойтись без нового займа вследствие неопределенности, вызванной Судетским кризисом. Резкое ухудшение настроений на рынке сделало выпуск новых государственных облигаций небезопасным. В начале октября рынки, как и Рейхсбанк, были охвачены надеждой на то, что Германия вступает в эпоху мирного процветания. На волне оптимизма владельцы сбережений, страховые фонды и другие финансовые учреждения не только проглотили предложенные им государственные облигации на 1,5 млрд рейхсмарок, но и подписались на краткосрочный заем в 350 млн, объявленный нуждавшимся в деньгах Министерством финансов. Как выразился один эксперт, «После Мюнхена <…> немцев охватила едва ли не безграничная готовность ссужать деньги государству». Но эти настроения оказались недолговечными. В конце ноября попытки Рейхсбанка получить четвертый заем в 1,5 млрд рейхсмарок окончились впечатляющим провалом. Почти треть новых облигаций так и не нашла покупателей. Рынок забастовал. Это было критическое событие, потому что в результате у государства, пытавшегося как-то примирить друг с другом необходимость в государственных расходах и потребность в частных инвестициях, резко сократилось пространство для маневра. Если Рейх лишился возможности изыскивать средства путем надежных долгосрочных займов, то у него не было альтернативы, кроме более или менее открытой инфляции либо болезненного сокращения государственных расходов и дальнейшего повышения налогов. Этот выбор со всей очевидностью предстает в состоявшейся в ноябре 1938 г. ожесточенной перепалке между РМЭ и Рейхсбанком.

После катастрофической неудачи с государственными облигациями РМЭ, которое после произошедшей в ноябре 1937 г. отставки Шахта находилось под влиянием организации по выполнению Четырехлетнего плана, крайне критически отнеслось к явно поспешному решению Рейхсбанка выпустить новый транш своих облигаций. Всего через три недели после успешного октябрьского выпуска рынок был просто не готов выдавать государству новую ссуду. Такое неожиданное и крупномасштабное обращение к рынку облигаций должно было просто высосать деньги из фондового рынка. «Опасения по поводу того, что займы Рейха будут размещаться каждые четыре недели, парализовали весь спрос на фондовом рынке». Это, в свою очередь, отняло у ряда важных промышленных компаний возможность выпускать акции и облигации, требовавшиеся для финансирования инвестиционных проектов, предусмотренных в Четырехлетием плане. РМЭ указывало, что вместо выпуска нового займа государству следовало до января продержаться на краткосрочных банковских кредитах, дав возможность рынку капитала удовлетворить потребности, связанные с Четырехлетним планом. Решение, предложенное должностными лицами министерства, было типичным в том смысле, что носило организационный характер. Отныне РМЭ требовало для себя равного с Министерством финансов и Рейхсбанком права голоса при определении момента выпуска новых займов. Это давало гарантии того, что будут должным образом учтены более широкие интересы Четырехлетнего плана. Рейхсбанк всего через несколько дней ответил отказом. Как объяснили экономисты банка, проблема не была организационной и потому не решалась техническими средствами. Неудача с ноябрьским займом выявила перегрузку германской экономики. Рейхсбанк в полной мере осознавал все риски. Но с учетом финансовых потребностей Рейха у него не было выбора. «Финансовая ситуация Рейха продемонстрировала в середине ноября текущего года, что является <…> исключительно сложной; налицо дефицит наличности в 2 млрд рейхсмарок; мы стоим перед почти неизбежной возможностью того, что Рейх будет вынужден прекратить платежи». Поскольку все стороны единодушно отказались прибегать к печатному станку, государство вело интенсивные консультации с банками о возможности краткосрочного промежуточного кредита. Этот вариант тоже пришлось отвергнуть, потому что держать его в полной тайне было невозможно, а в том случае, «если об этих экстренных мерах стало бы известно общественности в стране и за рубежом, то она получила бы основания для вывода о том, что финансирование проектов Рейха на нынешних условиях отныне невозможно <…> это представлялось неприемлемым <…> хотя бы по соображениям престижа». В любом случае, с учетом того факта, что Рейх нуждался в кредите более чем на 1 млрд рейхсмарок только для того, чтобы до Рождества расплатиться по счетам, все это должно было серьезно сказаться на рынке, но, так или иначе, деньги были собраны. Если бы Рейх накопил огромную задолженность, банки лишились бы возможности дисконтировать коммерческие счета, что повлекло бы за собой дефицит ликвидности в промышленном секторе и вынужденную распродажу акций. Более того, приближалось подведение финансовых итогов года, а международная репутация германских банков понесла бы существенный ущерб, если бы их счета оказались обременены громадными краткосрочными займами Рейху. На практике же Рейх, получивший благодаря ноябрьскому займу всего 1 млрд 138 млн рейхсмарок, сумел продержаться лишь с помощью экстренной продажи своего резервного портфеля векселей и технического овердрафта Рейхспочты и государственных железных дорог. Для того чтобы покрыть остаток дефицита, составлявший 300–400 млн рейхсмарок, пришлось прибегнуть к печатному станку. С учетом ситуации в Рейхе и настроений на финансовых рынках министерство было вынуждено признать, что оно «не имело бы возможности выполнить в намеченных масштабах возложенные на него задачи в сфере общего экономического перевооружения и Четырехлетнего плана». Рейхсбанк опасался того, что попытка навязать рынку еще больше займов вполне могла бы привести к катастрофе. «Снижение цены на облигации, которое было бы естественным последствием любых подобных мер, автоматически породило бы угрозу того, что в движение бы пришел весь блок долгов Рейха. Подобный исход полностью положил бы конец финансированию Рейха за счет займов». До тех пор пока у Рейха сохранялся громадный дефицит, нехватка доверия на рынках капитала влекла за собой постоянную угрозу того, что Рейх будет вынужден «остановить платежи». Единственной реальной альтернативой служило решение «безжалостно сокращать расходы в гражданском и военном секторах».

При этом правление Рейхсбанка не удовлетворилось чтением нотаций Министерству экономики. Где-то в декабре Шахт договорился с Гитлером о том, чтобы в начале следующего года обсудить финансовое положение Германии. В преддверии этого разговора правление Рейхсбанка составило новый документ о германской экономической ситуации, представленный в секретариат Гитлера 7 января 1939 г. По причине краха доверия на рынках облигаций Рейхсбанк еще более настойчиво повторил требования, впервые сформулированные в начале октября, сразу же после Мюнхена. Германия столкнулась с острым риском всплеска инфляции, порожденным «чрезмерными государственными расходами и краткосрочными кредитами». Рейхсбанк был рад сыграть свою роль в гитлеровской программе возрождения нации. Сюда входили «две большие акции в Австрии и Судетской области». Но банк глубоко беспокоила следующая ситуация: хотя программа воссоединения немецкого народа была доведена до триумфального завершения, темпы расходов по-прежнему не обнаруживали никаких признаков снижения. Напротив, «все признаки» указывали на существование планов по дальнейшему «увеличению расходов». И хотя правление Рейхсбанка «с готовностью участвовало в достижении великой цели» перевооружения страны, «настало время положить этому конец». Ущерб, нанесенный национальной валюте за последние десять месяцев, можно было исправить, но лишь при строгом соблюдении сбалансированного бюджета. Начиная с февраля 1938 г. объем денежной массы в Германии увеличился «больше, чем за пять предыдущих лет». Этот неожиданный рост количества денег, вызванный однобокой программой общественных работ и перевооружения, привел к вопиющему несоответствию между заработками разных групп трудящихся. Как говорилось в документе Рейхсбанка, «структура заработков и цен» «совершенно развалилась». Повторяя опасения, которые неоднократно высказывались на протяжении последних шести-девяти месяцев, Рейхсбанк указывал на громадные расхождения между уровнем заработков и цен в различных секторах. Более того, хотя средние цены поддерживались на более-менее постоянном уровне, количество и качество товаров первой необходимости ощутимо снизилось. «Детская и рабочая одежда, раньше носившаяся годами, теперь изнашивается за несколько месяцев, а стоит столько же или даже больше». И принципиальная причина этого безобразия была ясна. «Не существует такого „рецепта“ или системы финансовых либо монетарных средств, вне зависимости от того, насколько хитроумными или продуманными они бы ни были, не существует такой организации или мер контроля, которые были бы достаточно эффективными для того, чтобы не позволить политике неограниченных расходов оказать катастрофическое влияние на национальную валюту».

Важно четко представлять себе смысл предупреждения, сделанного Рейхсбанком. Банкиры полагали, что инфляционное давление можно было сдерживать, хотя и путем расширения бюрократического контроля и снижения эффективности. Однако если бы Рейх пошел на расходы, необходимые для того, чтобы выполнить требование Гитлера о трехкратном росте производства вооружений, то это бы создало реальный риск инфляционной катастрофы. Согласно первоначальному прогнозу Фромма, сделанному в 1936 г., армия к концу 1942 бюджетного года планировала истратить 49 млрд рейхсмарок. Планы по пятикратному увеличению размеров люфтваффе потребовали бы расходов в объеме 60 млрд рейхсмарок на протяжении четырех лет. Планы военно-морского строительства, принявшие окончательный вид в начале января 1939 г., обошлись бы в 33 млрд рейхсмарок за десять лет. В соответствии с этими планами общие расходы вермахта в 1939–1942 гг. составляли бы приблизительно по 30 млрд рейхсмарок в год – т. е. 30 % германского национального дохода в 1938 г., без учета Четырехлетнего плана и других государственных проектов. На самом деле распределение запланированных расходов было еще более неравномерным, чем вытекает из этой усредненной величины. В 1939–1940 гг. общие бюджетные запросы вермахта составляли «всего» 2,4–2,5 млрд рейхсмарок. Тем не менее, помня о том, к чему привели военные расходы за 1938 г., составлявшие 18 млрд рейхсмарок, Рейхсбанк имел все основания для того, чтобы опасаться последствий таких трат.

Предупреждения Рейхсбанка зимой 1938–1939 гг. представляли собой последнюю попытку Шахта и его коллег использовать экономические аргументы, чтобы заставить Гитлера свернуть с выбранного им курса. Однако, как и в предыдущих случаях, Гитлер не потерпел подобного нажима. Через две недели после получения им ходатайства Рейхсбанка Шахт, вице-президент Фридрих Дрейзе и директор Эрнст Гелзе были отправлены в отставку. В знак солидарности с ними уволились и двое других сотрудников Рейхсбанка, чьи подписи тоже стояли под письмом. Шахта на посту президента Рейхсбанка сменил уступчивый Вальтер Функ. В июне 1939 г. устав Рейхсбанка был пересмотрен с целью устранения каких-либо формальных ограничений на увеличение денежной массы. Несмотря на то что во внешних расчетах рейхсмарка оставалась официально привязанной к золоту, отказ от золотого стандарта, являвшийся целью нацистских теоретиков денежно-кредитной политики еще с 1920-х гг., наконец-то стал реальностью. Гитлер как фюрер германского народа получил право изменять объем денежной массы по своей воле. Тем самым был расчищен путь к неограниченным военным расходам. Вермахт не получил всего, что он хотел. Но колоссальный уровень расходов 1938 г. был сохранен. В секретном бюджете Рейха на 1939 г. для вермахта предусматривалась сумма в 20,86 млрд рейхсмарок, из которых п,6 млрд выделялись на текущие расходы, а 9,199 млрд – на разовые меры по наращиванию вооруженных сил. Флот и люфтваффе не имели оснований для недовольства, получив 2 млрд 744 млн и 7 млрд 18 млн рейхсмарок соответственно. Армии пришлось обходиться «всего» 10 млрд 449 млн рейхсмарок, что было несколько меньше суммы, истраченной в 1938 г. Для того чтобы облегчить ситуацию с наличностью, Рейх взял на вооружение новый инструмент в виде Нового финансового плана (Neuer Finanzplan), принятого 20 марта 1939 г. Согласно его положениям, поставщики товаров и услуг для государства должны были получать по крайней мере 40 % от стоимости контрактов не наличностью, а в форме налоговых кредитов. В последующие годы они могли быть учтены при выплате налогов и обеспечивали их держателям серьезные налоговые льготы, но не предусматривали выплаты процентов. По сути они представляли собой принудительные займы Рейху, выдававшиеся под низкие проценты; к октябрю 1939 г. их общая сумма уже достигла 4 млрд 831 млн рейхсмарок. Если бы Рейх удовлетворил свои потребности в кредитах, расплачиваясь со своими подрядчиками налоговыми сертификатами, то рынки капитала смогут обеспечить по крайней мере 1 млрд рейхсмарок в виде займов на обслуживание потребностей Четырехлетнего плана – таков был замысел нового плана. Однако эта чрезвычайная мера с самого начала не могла скрыть финансовых затруднений режима. Технические средства были не в состоянии решить принципиальную проблему избыточного спроса. Сократив долю выплат наличными, Новый финансовый план просто лишал государственных подрядчиков значительной части ликвидности. Более того, его масштабы были недостаточными для того, чтобы закрыть дыру в финансах Рейха. Бюджет страны за 1938 г. был закрыт с превышением расходов над налоговыми поступлениями и надежными долгосрочными займами— дефицит составил 5,7 млрд рейхсмарок. Дополнительный дефицит, допускавшийся в бюджете на 1939 г., приближался к б млрд рейхсмарок. Единственным возможным источником «финансирования» этого дефицита оставались краткосрочные кредиты Рейхсбанка, по сути равнозначные печатному станку. За первые восемь месяцев 1939 г. текущая задолженность Рейха выросла не менее чем на 80 %. К началу войны количество денег, находившихся в обращении, удвоилось по сравнению с уровнем, наблюдавшимся всего двумя годами ранее.

Таким образом, попытки ограничить расходы на вооружение финансовыми средствами провалились. Как и в 1934 и 1936–1937 гг., в 1939 г. фактором, в конечном счете диктовавшим темп перевооружения, служили платежный баланс и объемы иностранной валюты. И это было вполне предсказуемо. Как мы уже видели, в начале 1938 г., за несколько недель до аншлюса, эксперты по Четырехлетнему плану прогнозировали тяжелый год. В конечном счете валютные резервы Австрии дали временную передышку. Всего в 1938 г. Рейхсбанк израсходовал 546 млн рейхсмарок в иностранной валюте, полученных либо из австрийских фондов, либо благодаря дальнейшей продаже зарубежных активов, находившихся в частном владении. Треть потребности Германии в «наличной валюте» – в противоположность импорту, который можно было оплатить путем клиринга кредитов, – была удовлетворена за счет «невозобновляемых» источников. Как заявил сам Геринг совету по выполнению Четырехлетнего плана 14 октября 1938 г., «В последние месяцы для достижения наших политических целей нам приходилось вести сознательную политику исчерпания валютных резервов и пренебрежения <…> экспортом». В то время как германские валютные резервы снова были близки к истощению, экспортные поступления сокращались. В 1938 г. их объем снизился на 20 % по сравнению с предыдущим годом, а новых экспортных заказов было еще меньше. В январе 1939 г. правление Рейхсбанка в своем докладе Гитлеру откровенно констатировало: «У Рейхсбанка не осталось ни золотых, ни валютных резервов». Торговый баланс быстро ухудшался. «Квитанции на иностранную валюту, выданные контролирующей службой в тот момент, когда осуществлялся импорт, в настоящее время <…> не покрываются реально имеющейся валютой, и это влечет за собой риск того, что рано или поздно по ним невозможно будет заплатить <…> в таком случае мы лишимся последних иностранных кредитов для оплаты импортируемых нами товаров». Уже к ноябрю 1938 г., с учетом прогнозировавшегося истощения валютных резервов, стало ясно, что Германии вскоре придется отказаться от крупномасштабного перевооружения в пользу мер по увеличению объемов экспорта. По сути, Геринг уже призывал к тому, чтобы принять усилия по наращиванию экспорта, в середине октября 1938 г. В начале ноября вермахт был уведомлен о том, что экспортные заказы отныне получат приоритет над всеми прочими контрактами, включая военные заказы. И как мы уже видели, новая линия получила максимально возможное публичное одобрение в судьбоносной речи Гитлера перед рейхстагом 30 января 1939 г.

Эта речь прежде всего знаменита угрозами Гитлера в адрес европейского еврейства. Но при этом часто игнорируется тот факт, что эти зловещие угрозы в адрес «врагов Германии» сопровождались воззванием к населению страны, которое призывалось к усилению дисциплины и стойкости перед лицом хронических экономических трудностей страны. Нельзя было допустить того, чтобы на пути у новой мобилизации встали какие-либо «деградирующие социальные слои» или «общественные предрассудки». Из-за того что западные державы запрещают Германии расширять ее жизненное пространство, перед германским населением встает простой выбор: «экспорт или смерть». В порядке борьбы с этой смертельной угрозой Гитлер провозгласил новую эпоху в национал-социалистической экономической политике. Выполнение Четырехлетнего плана следовало ускорить, а немецкую рабочую силу – использовать наиболее эффективным образом. Посредством «рационализации» и совершенствования технологий экономика Германии должна была подняться на новые высоты производительности, которые бы позволили ей удовлетворить конфликтующие друг с другом потребности – во внутренних инвестициях, в экспорте и в перевооружении. Технические возможности для этого должен был дать Новый финансовый план с его механизмами для работы с рынками капитала. Но прежде всего требовалось сплоченное национал-социалистическое руководство и энергичное участие каждого немецкого мужчины и каждой немецкой женщины в достижении этой цели. Таким образом, именно чрезвычайная ситуация потребовала устранения Шахта и перехода Рейхсбанка под строгий национал-социалистический контроль. И именно эта чрезвычайная ситуация потребовала нового согласованного подхода к экономической политике, который, как мы видели, начал зарождаться в октябре 1938 г.

Однако оставалась дилемма, которой невозможно было избежать. Следовало предпринять какие-то меры для того, чтобы оживить сокращающийся германский экспорт, причем сделать это можно было лишь за счет программы вооружений. Вооруженные силы уже 24 ноября 1938 г. получили известие о том, что в новом году общая квота причитающейся им стали будет уменьшена и составит не 530 тыс. тонн, а всего 300 тыс. тонн. Эта новость стала шоком и для армии, и для ВВС, которые всего несколько недель назад радовались открывавшимся перед ними неограниченным возможностям. Армия, из всех родов войск больше всего нуждавшаяся в стали, была уведомлена о том, что получит ее в размерах, едва превышавших нормы 1937 г., причем те виды стали, на которые существовал самый большой спрос, будут нормироваться особым образом. Более того, к досаде армии наивысшим приоритетом с января 1939 г. стал пользоваться флот. Он не так сильно нуждался в стали, но с учетом общего сокращения стальных квот для вермахта эта смена приоритетов стала болезненной. Даже со скидкой на профессиональный пессимизм военных ситуация была явно серьезной. К весне 1939 г. поставки для армии сокращались вовсю. Как обычно, это сокращение наиболее остро ощущалось крупными потребителями стали. К ужасу промышленных предприятий, занимавшихся армейскими поставками, резко уменьшились заказы на производство боеприпасов. Как отмечал армейский главнокомандующий Браухич в негодующем письме, адресованном верховному командованию вермахта, неожиданная и явно произвольная отмена заказов «серьезно подрывает доверие делового сообщества к государственному экономическому планированию. На это вполне четко указывают <…> часто приходящие в последние дни запросы от предпринимателей». Резко сократилось производство боеприпасов для пехоты. Весной 1939 г. полностью прекратилось производство минометных мин. Артиллерийские снаряды продолжали выпускаться, но без медных ведущих поясков. Более того, пострадал не только выпуск боеприпасов. Нехватка строительной стали привела к тому, что к концу 1939 г. у 300 пехотных батальонов не имелось нормальных казарм и ангаров. Немецкая армия настолько выросла в размерах, что ее можно было разместить только в палатках. К июлю 1939 г. сокращению подверглись даже программы производства армейского оружия. Первоначальные планы на 1939–1940 гг. предусматривали выпуск 61 тыс. пулеметов MG34 – нового легкого пулемета, призванного стать основой огневой мощи в стрелковых отделениях. После сокращения поставок стали для армии эта цифра была сокращена всего до 13 тыс. пулеметов. Аналогичным образом заказ на 105-мм легкую полевую гаубицу— «рабочую лошадку» немецкой артиллерии – был сокращен с 840 до 460 штук. Производство стандартной пехотной винтовки Mauser 98k должно было полностью прекратиться с осени 1939 г. Возможно, наиболее драматичным в свете последующих событий было двукратное сокращение танковой программы, первоначально предусматривавшей выпуск 1200 средних боевых танков и командирских машин с октября 1939 г. по октябрь 1940 г.В целом серьезно недооснащенными в результате оставались 34 из 105 германских дивизий военного времени. Хоть какое-то оружие имелось всего у 10 % учебных частей, ответственных за подготовку новобранцев. Более того, специализированным оружейным предприятиям пришлось бы уволить более 100 тыс. квалифицированных рабочих. Поскольку они бы немедленно перешли на другие предприятия, тем сложнее было бы возобновить массовое производство в случае войны. По оценкам армейских администраторов, теперь заводам боеприпасов после начала войны понадобилось бы шесть месяцев для того, чтобы выйти на полную производственную мощность. При этом боеприпасов, накопленных вермахтом, хватило бы всего на две недели активных боевых действий.

Точно так же пострадали и люфтваффе. В противоположность грандиозным замыслам 1938 г., в 1939 г. планы подверглись сокращению. Объемы производства, значившиеся в планах, последовательно утверждавшихся с лета 1938 г. по лето 1939 г. в целом оставались в пределах рамок, в декабре 1938 г. установленных Герингом в его Идеальной программе № 9, требовавшей к 1942 г. выпустить 21 тыс. самолетов. Но эти рамки удавалось сохранять, лишь сдвигая рост объемов выпуска на все более и более поздние годы. Задачи на 1939 и 1940 г. последовательно сокращались, как и спектр самолетов, фигурирующий в планах. Планы № 8 и 9, составленные в августе и декабре 1938 г., предусматривали, что в 1939 г. будет выпущено не менее 10 тыс. самолетов. В январе 1939 г. в плане № 10 была установлена цель в 8299 самолетов. В плане № 12, составленном в июле 1939 г., эта цифра сокращалась еще на 20 % для всех типов самолетов, кроме Ju-88. Для того чтобы выполнить программу по выпуску Ju-88, план № 12 предусматривал ускоренное снятие с производства устаревших моделей, таких как Ju-87 «Штука». Хотя этот пикирующий бомбардировщик уже доказал свою эффективность в Испании, его производство следовало сократить, чтобы расчистить путь для нового поколения самолетов, большинство из которых оставались неиспытанными. Чтобы пережить сокращение поставок сырья, люфтваффе избрали такую стратегию поставок вооружений, которая становилась все более рискованной. Квота люфтваффе на алюминий – важнейший материал для изготовления планеров самолетов— в январе 1939 г. была на треть меньше, чем требовалось для достижения скромных целей, установленных в плане № 12. Квота на медь первоначально была установлена на уровне в 50 % от запрашиваемого. В июле 1939 г. она была еще сильнее урезана— до жалких 20 %.

РИС. 10. Производство боеприпасов, 19371939 гг.

На рис. 10 наглядно представлено влияние, оказанное на поставки для люфтваффе и армии сперва спадом 1937 г. в производстве вооружений, а затем еще более резким сокращением производства, вызванным в 1939 г. нехваткой сырья. В обоих случаях это сказалось на объемах производства вооружений лишь спустя несколько месяцев. Но с учетом того, что для полного прохождения сырья по производственному циклу требовалось до девяти месяцев, этого и следовало ожидать. Общая картина подъемов и спадов едва ли могла быть более выразительной. Единственным родом войск вермахта, избежавшим этого неожиданного сокращения поставок, был флот. Причитавшиеся ему относительно небольшие квоты стали продолжали увеличиваться и после 1939 г., и нет никаких указаний на то, что строительные программы флота каким-либо образом пострадали от нехватки материалов. Однако по иронии судьбы это не привело к увеличению боевой мощи флота: в соответствии с флотским «Планом Z» приоритет отдавался новому поколению гигантских линкоров и верфей, необходимых для их постройки. А для этого требовались долгие годы.

Планирование производства вооружений было не единственным элементом антизападной стратегии Гитлера, который столкнулся с препятствиями в первые месяцы 1939 г. Неудачи сопровождали и немецкую внешнюю политику. Амбиции Риббентропа были нацелены на ликвидацию остатка Чехословакии при одновременном привлечении Польши в стан союзников Германии. В то же время германское Министерство иностранных дел надеялось заручиться поддержкой Японии и Италии в борьбе с Великобританией и Францией. К весне 1939 г. Риббентроп не сумел выполнить ни одной из этих целей. Польша отвергла предложения Германии и даже посмела пойти на улучшение отношений с Советским Союзом. Япония была занята войной в Северном Китае и не имела намерения приобретать новых врагов. Италия вставала на агрессивный курс, толкавший ее на восток, в сторону Балкан, а не на запад, в сторону Франции. Когда Гитлер 15 марта 1939 г. ввел немецкие войска в Прагу с целью установить протекторат над чехами, это привело к дипломатической катастрофе. Хотя оккупация Чехии делала беззащитной южную границу Польши, Варшава однозначно отвергала какую-либо возможность союза с Германией. А к концу месяца Великобритания пошла на беспрецедентный шаг, дав публичные гарантии территориальной целостности Польши. С тем чтобы наполнить это обещание конкретным содержанием, Великобритания и Франция вступили с Советским Союзом в переговоры о возможности заключения договора о взаимопомощи, который бы защитил остальные страны Восточной Европы от дальнейшей немецкой агрессии. Задним числом понятно, что эти переговоры были обречены на провал. По иронии судьбы соглашение с Советским Союзом делала невозможным гарантия, которую Англия дала полякам. Однако весной 1939 г. создание тройственного союза Франции, Великобритании и Советского Союза против Гитлера казалось неизбежным. Британский кабинет, несмотря на опасения Чемберлена, искренне стремился к заключению соглашения с СССР. И хотя отставка советского министра иностранных дел Максима Литвинова вызывала беспокойство, Сталин и его новый министр иностранных дел Вячеслав Молотов, несомненно, серьезно относились к возможности договора с западными державами.

Позицию Великобритании и Франции укрепляли и исходившие из США явные указания на то, что европейские демократии могут рассчитывать на американскую поддержку. Таким сигналом для Берлина послужило подписанное 2 ноября 1938 г. англо-американское торговое соглашение. В то время как Великобритания и Америка праздновали обозначившееся у них единство целей, Геббельс издал приказ, строго запрещавший немецкой печати какие-либо комментарии, намекающие на то, что Берлин считает это соглашение важной «победой демократии». Чемберлену особое удовольствие доставляли донесения разведки, согласно которым немцы были уверены в том, что это соглашение включает «секретные военные статьи». На самом деле ничего подобного в нем не содержалось. Тем не менее к октябрю 1938 г. отношение Америки к поставкам вооружений начало меняться. Рузвельт предпринимал «серьезные бюрократические и политические усилия» к тому, чтобы заставить Америку отказаться от строгого нейтралитета и тем самым открыть дверь и к перевооружению Америки и к возможности оказывать военное содействие друзьям его страны в Европе. К концу года французы отправили в Америку закупочную комиссию, получившую указание приобрести до 1000 американских боевых самолетов, и Рузвельт лично потребовал от военного руководства показать французам лучшие образцы вооружений, которые могла предложить американская промышленность. Рузвельт, делая широкий жест, обещал, что Соединенные Штаты поставят западным демократиям до 20 тыс. самолетов. В то же время позиция администрации Рузвельта по отношению к Германии становилась все более враждебной. После ужасов «Хрустальной ночи» лишь вмешательство Корделла Халла предотвратило решительные действия со стороны министра финансов Генри Моргентау. После оккупации Чехословакии в марте 1939 г. о какой-либо сдержанности было забыто. Рузвельт наложил карательную 25-процентную пошлину на германский импорт, и этот шаг в Берлине сочли равнозначным объявлению экономической войны.

Хотя оккупация Праги праздновалась в Берлине как великий триумф, в результате этого шага перед Третьим рейхом предстал кошмарный призрак 1914 года – окружения страны с востока и с запада, на что у Гитлера на самом деле не имелось ответа. Тем не менее, как и в мае 1938 г., его непосредственной реакцией стала агрессия. Он приказал вермахту начать подготовку к военным действиям против Польши на тот случай, если он сумеет изолировать эту страну дипломатически. Новые планы ОКБ были предъявлены Гитлеру 1 апреля в Вильгельмсхафе-не во время церемоний, сопровождавших спуск на воду нового гигантского линкора «Тирпиц». Они предоставляли очевидную возможность для антибританских выпадов, и Гитлер воспользовался ею в полной мере. В своем вечернем выступлении он заразил аудиторию негодованием, напомнив ей о жестокой британской блокаде, и яростно обрушился на лицемерие, с которым британцы сплошь и рядом выказывали свое моральное превосходство, в то время как они силой подчинили себе более четверти земного шара. Недавние попытки британцев заключить союз с Советским Союзом четко указывали на то, какие именно силы действуют за кулисами. «Одна страна за другой вынуждена либо подчиниться еврейско-большевистскому чудовищу, либо защищаться». Мир станет возможен лишь после того, как из международных отношений будет окончательно устранен «еврейский клин». На протяжении следующих недель эта антибританская и антисемитская риторика стала популярной пропагандистской темой, но она нисколько не помогла предотвратить нависшую над Германией реальную угрозу изоляции.

Карл Краух, трудившийся над выполнением Четырехлетнего плана, зафиксировал всю серьезность ситуации в ряде меморандумов о снабжении Германии сырьем в случае войны. Отправной точкой для него служило понимание того, что Германия постепенно теряет способность диктовать темп событий.

Вдохновляясь речью Гитлера в Вильгельмсхафене, Краух требовал от исполнителей Четырехлетнего плана, чтобы они не были пассивными зрителями того, как западные державы затягивают удавку на горле Германии. Антикоминтерновский союз Германии с Италией, Венгрией и франкистской Испанией должен быть укреплен и превращен в единый экономический блок, способный на ведение продолжительной «оборонительной войны» («Verteidigungskrieg») против сил «почти всего остального мира» («fast der ganzen iibrigen Welt»). Краух добивался новых колоссальных мероприятий, направленных на создание мощностей по производству синтетического топлива, каучука и легких металлов в каждой из стран, союзных Германии. Лидером в осуществлении этой программы должна была стать промышленность, то есть IG Farben, которой за это, разумеется, причитались новые и щедрые квоты на сталь. Но, как ясно осознавал Краух, с учетом масштабов угрозы, нависшей над Германией, одной лишь автаркией было уже не обойтись. Для того чтобы Третий рейх мог пережить подлинно глобальную войну, ему следовало систематически распространять свое влияние на нефтяные месторождения Румынии и Ирана. Соответственно, Турция приобретала стратегическое значение в качестве ворот на Ближний Восток. Кроме того, Германии нужно было срочно развивать торговые отношения с Советским Союзом. «Вследствие откровенной политики окружения, осуществляемой нашими врагами, сложилась новая ситуация… Если эти идеи не получат немедленного воплощения в виде дел, то никакие кровавые жертвы в ходе грядущей войны не уберегут нас от печального конца, к которому однажды нас уже привели нехватка предвидения и решительности».

Шагом в верном направлении стал германо-румынский торговый договор, заключенный 23 марта 1939 г. Это вызвало сильную тревогу в Лондоне и Париже, поскольку Румыния была единственным крупным производителем нефти в Восточной Европе, а договор с Румынией представлял собой явный результат принуждения и подкупа. В Берлине эта сделка была провозглашена важным прорывом, который в обозримом будущем должен был обеспечить снабжение Германии нефтью и зерном. Однако похоже, что для румын она в целом служила лишь способом уберечься от нажима со стороны Германии и Венгрии. Через несколько недель после подписания договора Румыния выторговала для себя у французов такие же гарантии безопасности, какие получила от них Польша. Англичане были вынуждены последовать примеру. После оккупации Праги в Юго-Восточной Европе сложилось очень хрупкое равновесие сил. В то время как Германия пыталась перетянуть на свою орбиту Румынию, Турция встала на сторону западных держав, укрепив правый фланг Британской империи на Ближнем Востоке. Решение Турции опиралось на сложившееся весной 1939 г. всеобщее убеждение в том, что вскоре будет объявлено о заключении тройственного альянса в составе западных держав и Советского Союза. Под влиянием того же мнения югославы, греки и даже болгары летом 1939 г. склонялись на сторону Лондона и Парижа, а не Берлина. Даже торговый договор с Румынией не оправдал ожиданий Гитлера. Бухарест, избавившись от угрозы нападения со стороны Венгрии, был готов снабжать Германию нефтью лишь при условии взаимовыгодных поставок – в частности, оружия. В июне Румыния впервые приостановила поставки нефти, заставив немецких торговых представителей согласиться на ответную поставку «мессершмиттов» последней модели. 22 июля Гитлер лично наложил вето на эту сделку. По его мнению, было неизвестно, стоит ли рассчитывать на помощь со стороны румын в случае войны. Однако в структурах, занятых выполнением Четырехлетнего плана, мораторий Гитлера вызвал беспокойство по поводу того, что в Германии вскоре придется вводить нормирование бензина, несмотря на мирное время. К тому времени было уже вполне ясно, что без импорта нефти из Румынии Германия долго не продержится. Поэтому всего через несколько недель Геринг отменил распоряжение Гитлера. Румыния получила истребители. Тем не менее из этих событий вытекал неизбежный вывод. Попытки установить экономическое господство Германии в Юго-Восточной Европе мирными средствами зашли в тупик. По сути, военно-экономическое управление вермахта уже в апреле 1939 г. пришло к заключению о том, что поставок нефти из Румынии хватит для удовлетворения германских потребностей лишь в том случае, если страна будет оккупирована германскими войсками и если вся румынская нефтяная промышленность, в тот момент контролировавшаяся преимущественно Францией и Великобританией, начнет работать на Германию.

Для Берлина принципиальная проблема заключалась в том, что после Праги, в условиях когда Великобритания и Франция объединили силы и явно могли рассчитывать на поддержку со стороны США, из любого традиционного стратегического анализа вытекало, что они обладают абсолютным превосходством над Германией. Французская и Британская империя подверглись бы серьезному испытанию лишь в том случае, если бы Германия получила от японцев и итальянцев согласие на совместные действия. Однако создание именно такого большого союза в 1939 г. никак не давалось риббентроповской дипломатии. Ни Япония, ни Италия не желали принимать слишком тесное участие в опасных замыслах Германии. Более того, в Берлине прекрасно представляли себе, насколько серьезный военно-экономический вызов стоит перед Германией. 24 мая 1939 г. главный экономист вермахта генерал-майор Томас ознакомил представителей германского Министерства иностранных дел с трезвым и чрезвычайно пессимистическим анализом соотношения сил. Томас предъявил своей аудитории самое свежее сопоставление оборонных расходов, запланированных «тремя демократиями» на 1939–1940 гг., с предполагаемыми расходами Италии и Германии. Он пришел к выводу о том, что с поправкой на различия в покупательной способности Великобритания, Франция и США в текущем году потратят на оборону по крайней мере на 2 млрд рейхсмарок больше, чем Германия и Италия. Еще более впечатляющим было произведенное Томасом сопоставление бремени перевооружения с макроэкономической точки зрения, путем сравнения военных расходов с национальным доходом. В этом отношении отставание держав Оси было еще более заметным. В то время как Германия в 1939 г. уже запланировала выделить вермахту 23 % своего национального дохода, во Франции эта доля составляла 17 %, в Великобритании – 12 %, а в США – всего 2 %. Принципиально важными были две последние цифры. С учетом того факта, что британская и германская экономики шли более-менее наравне, франко-британский союз в любом случае получал значительное преимущество в европейской гонке вооружений. И как прекрасно понимал Томас, британское стратегическое планирование не ограничивалось Европой. Великобритания рассматривала «всю свою империю и США в качестве арсенала и источника сырья». В том случае, если бы колоссальные индустриальные мощности США были бы поставлены на службу Великобритании и Франции, западные державы получили бы подавляющее превосходство над Германией.

Вполне возможно, что Томас, делая эти сопоставления, намеревался продолжить стратегические дискуссии, от которых Людвиг Бек отказался в августе предыдущего года. Мы знаем, что Томас выступал против преждевременной войны с Великобританией и Францией, и он вполне мог искать союзников среди высшего руководства Министерства иностранных дел. С другой стороны, тех, кто склонялся к войне, подобно Гитлеру и Риббентропу, явно избравшим такой курс, данные, предъявленные Томасом, могли привести и к противоположному выводу. В полномасштабной гонке вооружений с участием «демократий» время явно работало не на Германию. Если верить цифрам Томаса, согласно которым демократии в 1939 г. уже потратили на 2 млрд рейхсмарок больше, чем Германия, притом что вклад США был минимальным, то насколько большим могло стать их преимущество через несколько лет? Этот аргумент в первую очередь касался люфтваффе, так как чрезвычайно быстрое развитие авиационных технологий в 1930-е гг. привело к тому, что позиции всех игроков на международной арене были примерно равными. Несмотря на периодические пафосные заявления Геринга, было ясно, что британцы направляют все имеющиеся ресурсы на развитие Королевских ВВС – сперва как оборонительного, но в конечном счете и как наступательного оружия. Не было никаких оснований полагать, что германская авиационная промышленность обладает каким-либо серьезным технологическим превосходством над британской. Хотя разведка обеих стран не отличалась надежностью, к весне 1939 г. Британия по производству самолетов сравнялась с Третьим рейхом. С другой стороны, в краткосрочном плане благодаря стремительному наращиванию численности, начавшемуся в 1933 г., немецкие военно-воздушные силы все еще имели заметное преимущество как в плане числа боеспособных самолетов, так и в плане общей боеготовности. Геринг, 15 апреля 1939 г. обращаясь к итальянскому министру иностранных дел Галеаццо Чиано, подчеркивал, что с точки зрения военно-воздушного баланса сил страны Оси будут находиться в наиболее «благоприятной» ситуации в течение ближайших 9-12 месяцев.

Чего не мог ожидать никто хоть как-то знакомый с экономическим положением Германии – по крайней мере в существовавших на тех момент условиях, – так это дальнейшего повышения темпов производства вооружений. Как мы уже видели, попытки армии накопить достаточные запасы боеприпасов и оружия для миллионов своих бойцов сталкивались с огромными трудностями. Программы люфтваффе сокращались, а не расширялись. Более того, нам известно, что Гитлер находился полностью в курсе ситуации. В феврале 1939 г., когда впервые дали о себе знать меры экономии, Браухич решился написать самому Гитлеру. Это был смелый шаг, потому что он представлял собой нарушение незадолго перед тем изданного приказа, запрещавшего представителям армейского штаба пытаться повлиять на Гитлера посредством пессимистических докладов о ситуации в сфере вооружений. Хотя Гитлер формально ответил Браухичу лишь через несколько недель, он был явно озабочен. В феврале 1939 г. ответственный сотрудник Heereswoffenamt получил следующий приказ:

Вполне разумно предположить, что Гитлер пытался ознакомиться с состоянием немецкой армии в тот момент, когда он планировал оккупацию Праги. Спустя месяц, 15 апреля 1939 г., Браухич составил для Гитлера доклад, в котором подробнейшим образом излагал последствия не только сокращения квот на сталь, но и острой нехватки пруткового железа. Опираясь на тридцать страниц статистики и диаграмм, Браухич делал неутешительный вывод:

Несколько месяцев спустя уже не сталь, а цветные металлы, и, в частности, медь, вынудили Браухича обратиться и к Гитлеру, и к Кейтелю как к главе верховного командования вермахта. Медь более четко отражала ситуацию с иностранной валютой, потому что Германия полностью зависела от импортной руды. После шести месяцев работы в условиях урезанных квот на сталь Браухич утверждал, что новые нормы отпуска цветных металлов равнозначны «в своей совокупности <…> полному отказу от процесса перевооружения». Несмотря на запрещение делать политические выводы из таких проблем, Браухич указывал Кейтелю, что «любой ценой необходимо найти средства и возможности для того, чтобы предотвратить это неожиданное прекращение наращивания армии, особенно в столь напряженный политический момент». По мере приближения войны с Польшей программе перевооружения германской армии угрожала фактическая остановка. Секретариат Гитлера снова ответил указанием чиновникам, отвечающим за вооружения: «Фюрер желает получить сведения об ожидаемом уровне вооружений на 1 апреля 1940 г. и 1 октября 1940 г., изложенные в том же формате, что и в недавно представленных документах за 1939 г. <…> Пожалуйста, примите меры к тому, чтобы это пожелание было выполнено в срок». Создается впечатление, что Гитлер внимательно отслеживал влияние сокращения квот сырья на военное производство и пытался представить себе, какие вооруженные силы будут находиться в его распоряжении в течение следующих 12–18 месяцев. В свете замечаний Браухича неудивительно, что управление вооружений дало крайне пессимистический ответ на запрос Гитлера. Вместо «идеального» максимума в 375 млн патронов для пехотного оружия в месяц поставки сырья по состоянию на июль 1939 г. позволяли произвести менее 37 млн патронов в месяц. Вместо 650 тыс. 37-мм противотанковых снарядов в месяц германская промышленность могла произвести лишь 39 тыс. Вместо 450 тыс. снарядов для легких гаубиц в месяц предполагалось производство всего 56300. Прогноз производства боеприпасов в Германии, представленный Гитлеру армейским штабом летом 1939 г., изображен в виде графика на рис. 11.

Гитлер так настойчиво требовал сведений, что начальник управления вооружений не успел проверить данные, собранные его подчиненными. Его явно беспокоила реакция Гитлера. Если бы фюрер решил, что армия пытается повлиять на его решения путем предъявления мрачной статистики, то он мог прийти в ярость. Поэтому после того, как адъютант фюрера получил запрашиваемые сведения, офицер, отвечавший за них, постарался перепроверить чрезвычайно пессимистические прогнозы по производству боеприпасов для пехоты. Штаб по вооружениям немедленно предъявил ему подробные объяснения своих вычислений. Чтобы получить требуемые цифры, управление вооружений экстраполировало стальные квоты, которые ожидались начиная с третьего квартала 1939 г. Еще большее значение в качестве лимитирующего фактора имело сокращение поставок меди, которые с июля 1939 г. не должны были превышать 415 тонн в месяц. Кроме того, приходилось учитывать установленную приказом Гитлера приоритетность танковых орудий, минометов, тяжелой пехотной артиллерии и сухопутных мин. В предположении, что 60 % имеющейся стали предназначалось для выпуска этих приоритетных видов вооружений, прогнозы по выпуску стандартных 7,92-мм патронов для пехоты были даже завышенными.

Источники ничего не говорят о том, какой была реакция Гитлера на эти прогнозы. Однако мы можем быть уверены в том, что Гитлер осенью 1939 г. не питал никаких иллюзий в отношении выполнимости долгосрочных программ по производству вооружений, принятых после Мюнхена. В условиях проблем с финансами и сырьем, наблюдавшихся начиная с октября 1938 г., достижение этих грандиозных целей стало совершенно нереальным. В январе 1939 г. Гитлер уволил Шахта, устранив последнее серьезное политическое препятствие к откровенно инфляционной финансовой политике. Но от проблем с платежным балансом невозможно было отмахнуться с такой же легкостью. Хотя стратегическая ситуация явно требовала ускорить процесс перевооружения и хотя такое ускорение несомненно планировалось осенью 1938 г., нехватка импортного сырья сделала его невозможным. Германская военная экономика снова зашла в тупик, с 1934 г. неоднократно пресекавший ее развитие. Разумеется, с помощью чрезвычайных мер долю национального дохода, выделявшуюся на военные нужды, можно было бы поднять выше уровня в 20 %, достигнутого уже в 1938 г., но лишь за счет отказа от какой-либо видимости нормальной экономической политики мирного времени. С другой стороны, Германия снова могла поступить так, как она делала в 1936–1938 гг. Она могла бы отложить ускорение процесса перевооружения на срок от 12 до 18 месяцев и накопить резервы иностранной валюты, которых хватило бы на один последний всплеск военных расходов. Но такой вариант был едва ли привлекательным с учетом сведений Томаса о глобальной гонке вооружений. В условиях, когда военные расходы уже составляли 20 % национального дохода, а вермахт получал от 20 до 30 % важнейших видов сырья, германская «военная экономика мирного времени» подошла к критическому порогу.

РИС. 11. Прогнозы по производству боеприпасов в Германии, представленные Гитлеру в июле 1939 г.

Примечание. График составлен исходя из данных о реальных объемах производства до мая 1939 г. Значения, фигурирующие на графике после этой даты, представляют собой прогнозировавшиеся уровни производства, выраженные в виде индексов, учитывающих соответствующие веса для каждого типа боеприпасов. «Идеальные» значения получены исходя из существовавших производственных мощностей с учетом экспортных заказов и гражданских потребностей, но с учетом допущения о неограниченном снабжении сырьем.

Если Гитлер, с одной стороны, знал, что прогнозы на производство вооружений в Германии не сулили в ближайшем будущем ничего хорошего, то летом 1939 г. он знал и то, что Третий рейх создал крупнейшую и наиболее боеспособную армию в Европе, а также сильнейшие военно-воздушные силы. Уже в марте 1939 г. в беседе с итальянским послом он констатировал: «что касается вооруженных сил Германии, в настоящее время она в состоянии справиться с любыми неожиданностями». Начиная с 1933 г. в немецкую армию было призвано и обучено 4 млн человек. Ей так никогда и не удалось достичь желательных темпов наращивания своих размеров, а в 1937 и 1939 г. этот процесс даже пошел вспять. Переоснащение частей первого эшелона танками и пулеметами последнего поколения не было завершено. Накопленных боеприпасов хватало лишь на несколько недель боевых действий. Но успехи, достигнутые с 1938 г., когда мысль о войне с Чехословакией едва не привела к бунту в германской армии, были бесспорны. К лету 1939 г., несмотря на протесты управления вооружений, немецкая армия была готова к короткой войне. Никто не сомневался в том, что она сумеет справиться с Польшей. Когда весной 1939 г. Гитлер велел готовиться к войне, никто из генералов не вымолвил ни слова протеста. Для борьбы с 30 пехотными и 7 кавалерийскими польскими дивизиями немцы могли выставить 54 дивизии, включая б танковых дивизий, в составе которых имелось по крайней мере небольшое количество средних и тяжелых танков. Более того, Германия, имея в своем составе Восточную Пруссию и бывшие чешские земли, окружала территорию Польши, что практически гарантировало успех. Мысль о войне с Великобританией и Францией по-прежнему беспокоила немцев. Кроме того, в Германии никто практически не имел понятия о том, каким образом она сможет выиграть войну на западе. Если бы французы предприняли решительное наступление в Западной Германии, пока основная часть вермахта и люфтваффе находилась бы в Польше, это вполне могло бы привести к катастрофе. Однако Германия уже не была беззащитной. Сосредоточив свои основные силы на востоке, вермахт имел возможность оборонять западную границу по крайней мере п дивизиями первого эшелона – а не 5 дивизиями, как в 1938 г. Более того, благодаря усилиям Тодта «ворота» в Рейнскую область между Рейном и Мозелем отныне были хорошо укреплены. Западный вал, который в сентябре 1938 г. немногим отличался от строительной площадки, теперь представлял собой обширную оборонительную систему, оснащенную 11283 бункерами и орудийными площадками. Численность воздушной армии приближалась к 4 тыс. самолетам первого эшелона. А так как люфтваффе в 1936 г. начали переоснащение, то среди немецких боевых самолетов и не было устаревших моделей. Более того, Schnellplan Крауха позволил Германии начиная с лета 1938 г. более чем в достаточных количествах снабжать свои войска взрывчаткой, порохом, а при необходимости и отравляющими газами.

Короче говоря, осенью 1939 г. можно было обосновать необходимость войны исходя из одной лишь динамики производства оружия и боеприпасов. Если война была неизбежна – а Гитлер явно считал именно так, – то вермахт вряд ли мог что-то выиграть, выжидая. И Гитлер в ряде случаев, несомненно, исходил именно из этой логики. Оправдывая свое решение напасть на Польшу вне зависимости от связанного с этим риска, Гитлер недвусмысленно ссылался на экономические обстоятельства. В историю вошло его выступление 22 августа 1939 г. в Берхтесгадене перед военным руководством страны. Он подчеркивал: «Терять нам нечего, а получить мы можем все. Из-за препятствий, с которыми мы столкнулись, экономическая ситуация позволит нам продержаться всего несколько лет. Геринг может это подтвердить. Мы должны действовать». Согласно другому изложению этой же речи, Гитлер менее лицеприятно высказался в адрес Геринга: «Четырехлетний план провален и с нами будет покончено, если мы не одержим победу в грядущей войне». По воспоминаниям Альберта Шпеера, в 1939 г. ежедневно встречавшегося с Гитлером, тот аргументировал необходимость войны, исходя непосредственно из динамики гонки вооружений. Гитлер, судя по всему, полагал, что начиная с 1940 г. «преимущество» Германии «станет сокращаться». «Однако следует отметить, что во всех областях мы располагаем современным оружием, а у противной стороны имеется лишь устаревшее». Как мы увидим, после того, как война разразилась, Гитлер еще более недвусмысленно утверждал, что ему якобы приходилось действовать в условиях нехватки времени, и объявлял свое решение о начале войны сознательным выбором в пользу превентивного удара по формирующейся вражеской коалиции. В начале марта 1940 г. он поразительно откровенно писал Муссолини: «С момента учреждения воинского призыва в Англии [это произошло весной 1939 г.] было совершенно ясно, что руководящие лица в британском правительстве уже приняли решение о новой войне против тоталитарных государств». Цели этих теневых «кругов» были самыми широкими – «тотальными», как выразился Гитлер. По сути, речь шла «не более не менее», «чем об уничтожении [Beseitigung] тех режимов», – в первую очередь Германии и Италии, – «которые по своей сути представляют собой угрозу для этих феодально-реакционных плутократий». Эта угроза уничтожения почти совсем не оставляла Гитлеру времени.

Учитывая серьезный провал, постигший производство оружия и боеприпасов в Германии летом 1939 г. и впервые в полной мере освещенный в данной главе, доводы, которыми Гитлер объяснял свое решение начать войну, заслуживают того, чтобы их рассматривали серьезно, а не отмахивались от них как от «полуправды» и оправданий, сделанных задним числом. Гитлер был вполне осведомлен о том, в каком состоянии находится в Германии производство вооружений. И по сути он был прав, считая, что Германия подошла к черте, после которой продолжение мирной гонки вооружений ей почти ничего не даст. Это со всей очевидностью вытекало и из представленного Томасом широкого анализа макроэкономики гонки вооружений, и из сравнения данных по выпуску боевых самолетов. В 1939 г. Великобритания и Франция наконец начали догонять люфтваффе. Если война, как полагал Гитлер, была неизбежна, то в рамках его собственной «безумной логики» он действительно был заинтересован в нанесении удара при первой благоприятной возможности. И такую возможность летом 1939 г. ему дало неожиданное достижение немецкой дипломатии.

По мере того как ситуация в Центральной и Западной Европе все сильнее поляризовалась, все более решающее стратегическое значение приобретали окраинные державы. Германии не удалось сделать Польшу своим союзником. Не сумел Гитлер и нейтрализовать британские и французские гарантии. С другой стороны, к августу 1939 г. Гитлер и Риббентроп раскололи трансконтинентальную коалицию, которая представляла возможную угрозу для Третьего рейха после оккупации Праги.

Первыми дрогнули Соединенные Штаты. После Мюнхена Рузвельт все более недвусмысленно выступал против гитлеровского экспансионизма. Однако принципиальный вопрос заключался в том, был ли способен президент сколотить в США внутреннюю коалицию, необходимую для поддержки его все более воинственной позиции. Европа приближалась к войне, но принятый в 1937 г. крайне ограничивающий возможности президента Закон о нейтралитете все еще оставался в силе. После оккупации Праги в конгрессе предпринимались попытки снять часть ограничений с тем, чтобы участники военных действий могли покупать у Америки оружие по принципу «плати и забирай». Но к началу лета эти попытки были блокированы изоляционистским меньшинством и в палате представителей, и в сенате. 18 июля Рузвельт был вынужден отказаться от своих намерений до следующей сессии конгресса. В Париже и Лондоне это вызвало уныние. Профашистская печать ликовала. Американские обещания оказались пустыми словами. Ультраправая организация LActionfrancaise саркастически писала: «Америка с нами! Сто двадцать миллионов свободных граждан Соединенных Штатов горят желанием помочь нашим солдатам!». Ситуация, сложившаяся летом 1939 г., не позволяла США снабжать Великобританию либо Францию оружием и боеприпасами в случае войны. Трудно себе представить, чтобы серьезные люди в Риме или в Берлине испытывали реальные сомнения в отношении того, что случится, если действительно разразится война. Кроме того, изоляционисты не препятствовали усилиям Рузвельта по наращиванию уровня вооружений в самой Америке. Но летом 1939 г. было ясно, что в случае европейской войны пройдут месяцы, если не годы, прежде чем американская военная и промышленная мощь даст о себе знать в полной мере.

Если участие США в войне на стороне Великобритании и Франции просто оказалось под вопросом, то позиция Советского Союза изменилась куда более существенным образом. Как мы уже видели, после 15 марта, когда немецкие войска вошли в Прагу, все понимали, что Франция, Великобритания и Советский Союз вскоре объединятся в тройной оборонительный союз против Германии. Угроза, которую создавала для всех трех стран непрерывная агрессия Германии, была так велика, что им, несомненно, следовало забыть об идеологических разногласиях. Именно в таком духе высказался в конце мая в британском парламенте Чемберлен, настолько убежденный антикоммунист, насколько это было возможно. Дипломатические и военные дискуссии с участием Франции, Великобритании и Советского Союза продолжались все лето. Гитлер, в свою очередь, стремился втянуть Японию и Италию в союз, обязывающий их объявлять войну врагам Германии – только это давало ему надежду в условиях подавляющего военно-морского превосходства Великобритании и Франции. И британцы это вполне понимали. «Тройная угроза» со стороны коалиции Оси в Атлантике, Средиземном море и на Тихом океане была настоящим кошмаром для стратегов Королевского флота. Стремление дать глобальный ответ Британии требовало от немцев не вступать в более тесные отношения с Советским Союзом, поскольку Япония и СССР были вовлечены в напряженное противостояние в Маньчжурии. Однако в Москве отчетливо проступали признаки нового подхода к европейской безопасности. Одновременно уклончивыми ответами японцев на просьбы Германии и Италии о гарантиях в случае войны Советский Союз дрейфовал в сторону Гитлера.

Немецкие дипломаты хорошо понимали, что Сталин с весны 1939 г. делал все более явный акцент на классическом ленинском учении о неизбежности войны между капиталистическими странами – и это открывало перед Германией новые возможности. В конце концов союз с Германией предоставлял Советскому Союзу наилучшую возможность для того, чтобы выиграть от войны между крупными капиталистическими державами. В свою очередь, если немцы серьезно думали о войне с Польшей и все еще надеялись дать отпор Великобритании и Франции, то они отчаянно нуждались в союзе с кем-нибудь – если не с Японией, то с Москвой. Риббентроп уже 26 мая вчерне составил полный набор инструкций для немецкого посольства в Москве, в котором четко подчеркивал фактически антибританскую направленность политики Германии и в Европе, и в ее отношениях с Японией. Но эти инструкции так и не были отправлены по назначению, поскольку переговоры с японцами продолжались. Лишь после того, как надежда на военный пакт с Японией была окончательно потеряна (это случилось в начале июля), у немецких дипломатов оказались развязаны руки для того, чтобы обогнать англичан и французов и раньше них заключить сделку с Москвой. Дополнительным стимулом служило и пришедшее 31 мая от итальянцев сообщение о том, что, несмотря на их обязательства перед Осью, они не будут готовы к войне ранее 1943 г. Геринг и Гитлер время от времени называли своим итальянским партнерам именно такой срок начала наступательной войны. Но тогда они рассматривали возможность трехстороннего нападения на британцев в сотрудничестве с японцами. В 1939 г. из всех трех родов войск вермахта лишь немецкий флот не был готов ни к каким военным действиям. К лету 1939 г. военно-морской союз с Японией был снят с повестки дня. Высокими темпами ускорялось перевооружение британских военно-воздушных сил, а немецкая армия зашла в тупик.

У Гитлера оставалось все меньше времени, и он нашел себе нового предпочтительного союзника. Идеальным партнером для быстрой наземной и воздушной войны против Польши и ее западных союзников была не Япония, а Советский Союз.

В июне германо-советские контакты становились все более тесными, а в их тематике узкие экономические вопросы постепенно уступали место общим стратегическим проблемам. В начале июля германский посол впервые встретился с министром иностранных дел Молотовым. К августу переговоры быстро продвигались. 19 августа было заключено рамочное кредитноторговое соглашение. Ранним утром 24 августа 1939 г. гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп заключил с Советским Союзом пакт о ненападении, включавший секретные статьи о разделе Восточной Европы на сферы влияния. Польша подлежала расчленению. Сталина и Гитлера, заклятых идеологических врагов, связал пакт о ненападении и взаимопомощи. Хорошо известны шок и разочарование в мировом коммунистическом движении после известия о заключении пакта между Гитлером и Сталиным. С немецкой стороны тоже наблюдалось замешательство, но главным образом среди тех, кто теперь считал себя врагами режима. Промышленный магнат Фриц Тиссен, правый католик, ранее поддержавший Гитлера, был так потрясен, что эмигрировал в Швейцарию, и это позволило Герингу конфисковать его крупный пай в Vereinigte Stahlwerke. Однако среди идеологических сторонников нацизма эта сделка, судя по всему, никогда не считалась чем-либо большим, чем удобным перемирием. Антикоммунизм Гитлера по-прежнему не подлежал сомнениям. Но стремление избежать войны на два фронта было абсолютным императивом. Гитлер все еще надеялся на то, что ему удастся предотвратить выступление Великобритании на стороне Польши. Но если Великобритания так и не пожелала понять, что главной целью Германии в конечном счете остается уничтожение еврейско-большевистской угрозы на востоке, и втягивала Германию в войну на Западе, то временное соглашение с СССР превращалось в стратегическую необходимость.

Вечером 23 августа, когда Риббентроп отправился подписывать договор, в Берлине ощущалось нескрываемое облегчение.

Гитлер едва мог дождаться момента для того, чтобы объявить о хороших вестях из Москвы, хвастаясь перед своими встревоженными генералами, что теперь Германия может не опасаться блокады. Переговоры начались с немедленного заключения грандиозной торговой сделки, точные условия которой были окончательно определены в феврале 1940 г. Объем торговли на следующий год был задан на уровне в 600–700 млн рейхсмарок. Это было меньше, чем надеялась Германия, но решающее значение имела структура советских поставок в Германию, а не их абсолютный объем. Советский Союз быстро превратился для Германии в главный источник импортных кормов для скота. Кроме того, в 1940 г. Советский Союз на 74 % удовлетворил потребности Германии в фосфатах, на 67 % – в импортном асбесте, на 65 % – в хромитовых рудах, на 55 % – в марганце, на 40 % – в импортном никеле и на 34 % – в импортной нефти. Как выразился полковник Эдуард Вагнер, генерал-квартирмейстер германской армии, «заключение этого договора спасло нас».

Гитлер в сентябре 1939 г. выбрал войну, хотя и знал, что нападение на Польшу, скорее всего, приведет к объявлению войны Великобританией и Францией. Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу, как только узнал, что в Москве будет наверняка подписан пакт. Он был готов к войне уже 26 августа, но отложил ее начало, поскольку гибкость германского мобилизационного расписания давала ему еще три дня на дипломатию, цель которой состояла не в том, чтобы избежать конфликта, а в том, чтобы расколоть коалицию союзников и переложить бремя «вины за войну» на Великобританию и Францию. По состоянию на 28 августа Гитлер шел навстречу войне, прекрасно понимая, что британцы почти наверняка примут в ней участие. Как в то время, так и впоследствии в руководстве Третьего рейха и в близких к нему кругах находились те, кто отказывался поверить в то, что Гитлер сознательно пойдет на такой огромный риск. Однако степень риска не должна приводить нас в содрогание. Говорить о «просчетах» и «ошибках» применительно к началу Второй мировой войны означает недооценивать осознанность решений Гитлера. Как мы уже указывали в этой главе, на путь стремительной агрессии фюрера толкало сплетение экономических и стратегических обстоятельств. Мы сознательно избегали каких-либо упоминаний о «кризисе». В 1939 г. в Третьем рейхе не было никакого кризиса – ни политического, ни экономического. Его не допустили бы эффективные средства принуждения и контроля, создававшиеся начиная с предкризисного 1934 г. Но к маю 1939 г. уже нельзя было скрыть произошедшего после Мюнхена полного крушения среднесрочной стратегии. Все попытки создать глобальный альянс, который поддержал бы грандиозное военное строительство в Германии, провалились. Неспособность Риббентропа втянуть итальянцев (либо японцев) в прочный военный союз против Великобритании сделала большие сроки, на которые ориентировался принятый флотом «План Z», чисто умозрительными. А вследствие вновь давших о себе знать серьезных проблем платежного баланса Германия начала терять свое преимущество в гонке вооружений гораздо быстрее, чем прогнозировал Гитлер в ноябре 1937 г. Все это почти не оставляло ему времени. Если перспективы на будущее казались мрачными, то в 1939 г. Германия по крайней мере могла себе позволить начать ограниченную наступательную войну с некоторыми надеждами на успех. На земле и в воздухе вермахт мог рассчитывать по крайней мере на временное преимущество. Между тем летом 1939 г. стратегическая ситуация, в которой пребывала Германия, неожиданно изменилась к лучшему. Чехословакия перестала представлять угрозу в военном отношении. Рузвельт столкнулся с набиравшим силу изоляционизмом. А Риббентроп в течение нескольких лихорадочных недель дипломатии разорвал окружение, в кольцо которого, как казалось, попала Германия после оккупации Праги. Вместо того чтобы встать на сторону Великобритании или Франции, Советский Союз решил поддержать гитлеровскую агрессию. Это, в свою очередь, крайне усилило позиции Гитлера по отношению к небольшим странам Юго-Восточной Европы, которых теперь, несомненно, удалось бы «заарканить» и загнать в «стойло» Оси. В конечном счете не было особых причин в том, чтобы оспаривать точку зрения самого Гитлера, начавшего войну в сентябре 1939 г., потому что дальнейшие отсрочки ничего бы ему не дали.

Но даже если в решении Гитлера развязать общеевропейскую войну содержалась определенная «безумная логика», оно все равно было сопряжено с колоссальным риском. Пакт с Советским Союзом представлял собой акт вдохновенного оппортунизма. Но он же служил показателем отчаянного положения, в котором находилась Германия. Пакт свидетельствовал об отказе не только от стратегических принципов, прописанных в Mein Kampf, но и от новой антизападной стратегии постмюнхенского периода. Пакт Молотова – Риббентропа, изменив соотношение сил в Европе в пользу Германии, в то же время уничтожил всякие шансы на соглашение с Японией. Сразу же после получения известия о пакте прогерманский кабинет в Токио подал в отставку. Власть оказалась в руках у «армейской», поглощенной тем, чтобы не пустить Советский Союз в Маньчжурию. В то же время Муссолини ясно дал понять, что он не в состоянии присоединиться к Германии, если она слишком рано начнет войну против западных держав. В свою очередь, британцы могли вздохнуть с огромным облегчением, зная, что в обозримом будущем им не придется столкнуться с тройной угрозой со стороны германского, итальянского и японского флотов. Да и Советский Союз заключил сделку не из-за какого-либо особого дружелюбия по отношению к Третьему рейху. Сталин покупал время, предполагая, что Германия вскоре увязнет в продолжительной и кровавой войне с Великобританией и Францией. Если вынести за скобки вероятность эпохального поражения, лишь Советский Союз и США могли выиграть от изнеможения «старых» западноевропейских держав. В конце концов, это была главная причина, по которой французские и британские политики были готовы так далеко зайти в своей политике умиротворения Германии. Великобритания и Франция шли на это не потому, что ожидали поражения от рук вермахта, а потому что, по словам правого французского премьер-министра Даладье, еще одна европейская война приведет к «полному уничтожению европейской цивилизации» и создаст вакуум, который смогут заполнить лишь «казацко-монгольские орды» и их «культура» советского коммунизма. На менее апокалиптическом языке эту же логику удачно воспроизвел один из дипломатических представителей «монгольских орд» в Лондоне. Этот советский дипломат заметил, что по логике обычной бухгалтерии потери Королевских ВВС следует записывать в один столбец, а потери люфтваффе – в другой. Но Советский Союз «зачисляет то и другое в один столбец и выводит сумму».

Правда заключалась в том, что в конце лета и осенью 1939 г. никто в Европе (возможно, за исключением Гитлера), не мог предвидеть удивительных событий, которые произойдут в ближайшие месяцы. В Париже и Лондоне царил сдержанный оптимизм. Безусловно, никто не предполагал скорой германской победы. Хотя германские армия и ВВС в сентябре 1939 г. были готовы к войне, вермахт не обладал подавляющим материальным превосходством над своими противниками. С точки зрения традиционного стратегического мышления немецкие перспективы выглядели очень неважно. «Рациональный» выбор явно состоял в том, чтобы отложить войну с Польшей и, помимо всего прочего, дождаться, когда в Центральной и Восточной Европе в полной мере дадут о себе знать последствия пакта Молотова – Риббентропа. Почему же Гитлер так лихорадочно стремился к войне? Почему он пошел на этот риск? Реалии гонки вооружений и необходимость использовать дипломатические возможности лишь отчасти объясняют его действия. В конце концов аргументация, ссылающаяся на «окно возможностей», приводит нас к вопросу о том, почему Гитлер стал считать войну с западными державами настолько неизбежной, что имело смысл начать ее скорее «раньше», чем «позже».

На этом этапе аргументации мы должны обратиться к роли идеологии. Это может показаться странной идеей в свете того факта, что Гитлер в сентябре 1939 г. развязал войну против Британской империи в союзе с СССР, в то время как в Mein Kampf он призывал к совершенно противоположному. Но подобное противопоставление реальности и идеологии – подход слишком грубый. На самом деле краеугольным камнем гитлеровской идеологии был вовсе не стратегический план, раскрытый в Mein Kampf. В действительности ее ключевая мысль сводилась к неизбежности столкновения рас. В более общем смысле Гитлер всегда имел это в виду. Но начиная с 1938 г. эта апокалиптическая идея, которой мотивировалось руководство Третьего рейха, вышла на первый план. Говоря более конкретно, Гитлер смотрел на складывавшуюся антигерманскую коалицию западных держав сквозь призму антисемитизма. После «Хрустальной ночи» именно президент Рузвельт все чаще позиционировал себя в качестве самого открытого противника Третьего рейха, исходя при этом из откровенно идеологических соображений. Как мы уже видели, Третий рейх отвечал ему тем же. Для таких традиционно мыслящих стратегов, как Людвиг Бек или генерал Томас, сближение Великобритании, Франции и США ни в коем случае не было удивительным. В свете истории Первой мировой войны трансатлантический альянс выглядел естественным противовесом немецкой гегемонии в Европе. Напротив, Гитлеру этот альянс казался в высшей степени нелогичным. В частности, он противоречил его глубокому убеждению, четко изложенному в его «Второй книге» – что британские и американские интересы в принципе противоречат друг другу. Соответственно, становление англо-американского альянса объяснялось злобными происками мирового еврейства, олицетворением которого и служил его «ставленник» Рузвельт. Хотя Гитлер почти никогда не упоминал США в контексте стратегических дискуссий с военным руководством в мае и августе 1939 г., на протяжении того же периода наблюдалась резкая эскалация антисемитской риторики и пропаганды, недвусмысленно направленной против США. И ключевой темой этого антисемитизма служила мнимая роль Рузвельта и американского еврейства в разжигании войны, выражавшаяся в обещании поставок оружия и дипломатической поддержке, оказываемой Великобритании, Франции и Польше. Реальной силой, руководившей сплачиванием антигерманских сил, объявлялся крючконосый Бернард Барух с немецких карикатур, организатор американского военного производства во время Первой мировой войны и архетипичный представитель разжигающих войну еврейских кругов с Уолл-стрит. А президент Рузвельт, выступавший от имени международного еврейства, склонял британцев и поляков к упрямому сопротивлению и призывал к войне. Именно администрация Рузвельта изо всех сил старалась изгнать Германию с жизненно важных экспортных рынков. И именно объемы и сроки поставок американского оружия в Великобританию и Францию определяли баланс сил в Европе.

Эта зловещая расстановка сил была совсем не тем, что предсказывал Гитлер и чего он желал. Но поскольку враги Третьего рейха импровизировали, Германии приходилось делать то же самое. На что Гитлер не имел права в свете «стремления к уничтожению» (Vernichtungswillen), которое нацистская теория заговора приписывала врагам Германии – так это на отступление или колебания. Война с западными державами означала громадный риск. Но в условиях все более неуправляемой динамики глобальной гонки вооружений и смертельной угрозы, которую якобы представляли для Германии силы «всемирного еврейского заговора», сплачивающие свои ряды, Гитлер не видел иной альтернативы, кроме наступления.