СЕГОДНЯ нам кажется очевидным, что мир начал сползать в войну не в 1939 г., а четырьмя годами ранее. В октябре 1935 г. Муссолини безо всякого повода напал на Абиссинию. К маю 1936 г. император Хайле Селассие отправился в изгнание, а итальянцы установили в стране жестокий режим: жертвой геноцида пали сотни тысяч эфиопов. Два месяца спустя, в июле 1936 г., офицеры, принадлежавшие к правым кругам, подняли мятеж против только что избранного правительства Народного фронта в Испании. Через несколько недель страну охватила кровопролитная гражданская война. На другом краю мира хрупкий баланс был разрушен б марта 1936 г. переворотом, в результате которого либерального японского премьер-министра Окаду Кэйсукэ сменил воинственный министр иностранных дел Хирота Коки. К лету 1937 г. в Китае возобновились военные действия. Нацистская Германия постаралась ни у кого не оставить сомнений в отношении того, на какую сторону приведет ее растущая поляризация мировой политики. Гитлер поддержал Муссолини в Африке и, воспользовавшись тем, что внимание англичан и французов было отвлечено, ввел немецкие войска в Рейнскую область, тем самым пойдя на вопиющее нарушение Версальского договора. Летом 1936 г. принадлежавшие люфтваффе транспортники Ju-52 переправили Франко и подчинявшиеся ему мятежные войска из Марокко в европейскую часть Испании. Через несколько месяцев летчики из германского легиона «Кондор» вели бои над Мадридом. Вскоре после этого, в ноябре 1936 г., Германия заключила антикоминтерновский пакт с Японией – главным агрессором в Азии.

Угроза войны была очевидна – собственно говоря, настолько очевидна, что к концу 1936 г. главный мировой страховщик – лондонский Lloyds– прекратил страховать собственность на случай войны. Вопрос заключался в том, неизбежна ли война. Правительства и Франции, и Великобритании изо всех сил старались избежать крупного конфликта – не из-за боязни поражения, а потому что считали, что в выигрыше останутся только державы, занимающие окраинное положение: США, Советский Союз и Япония. Сильно упрощая ситуацию, можно сказать, что их ответ на действия Германии складывался из трех элементов. И для Франции, и для Великобритании главным приоритетом являлась гарантия возможности переговоров с позиции силы – поэтому обе страны начиная с 1936 г. предпринимали серьезные попытки ответить на германское перевооружение, укрепляя свою обороноспособность. Вторым ключевым элементом служили попытки хотя бы отчасти возместить ущерб, нанесенный Великой депрессией, и в какой-то мере восстановить экономические связи между тремя главными западными державами – Францией, Великобританией и США. Начиная с 1933 г. и Великобритания, и США постепенно оправлялись от рецессии, но они никак не могли прийти к согласию в отношении поставленного Америкой на повестку дня вопроса о либерализации торговли. В свою очередь, Франция страдала в удушающих тисках золотого стандарта. Наконец, третий и наиболее известный аспект умиротворения заключался в попытках изобрести такой пакет уступок, которого бы хватило для того, чтобы соблазнить Гитлера к участию в долгосрочных договоренностях о поддержании мира в Европе. Рузвельт после своего переизбрания в ноябре 1936 г. вернулся к идее активного участия США в глобальной политике, павшей жертвой бурных событий 1932–1933 гг. Президент выдвинул идею о второй Европейской мирной конференции, где можно было бы обсудить вопросы разоружения, торговли и перераспределения колониальных владений и соответствующих источников сырья. Однако британцы проявляли осторожность. В Лондоне не было единого мнения по поводу того, насколько можно доверять Соединенным Штатам. Что более важно, британцы были готовы говорить о разоружении, стоявшем на первом месте в программе Рузвельта, лишь нарастив свой оборонный потенциал. Поэтому всеобщей конференции пришлось дожидаться того момента, когда Британия в достаточной степени усилит свою воздушную оборону. Однако Чемберлен (премьер-министр с 1937 г.) отдавал предпочтение постепенному подходу, предлагая уступки в отношении колоний, торговли и кредита в надежде на то, что это откроет путь к соглашению о поддержании мира и безопасности.

Позиции сторонников умиротворения серьезно укрепляло то, что гитлеровский режим после бури негодования, которую вызвала ремилитаризация Рейнской области в марте 1936 г., как будто бы вступил в фазу относительной «респектабельности». Летом 1936 г. Германия принимала у себя спортсменов всего мира, приехавших на берлинскую Олимпиаду в сопровождении армии журналистов. Невзирая на недовольство Геббельса, немецкая пресса все же получила приказ активно освещать победы Джесси Оуэнса и других афроамериканских атлетов. В 1937 г., на Парижской всемирной выставке, павильон Германии входил в число главных приманок для посетителей. Гитлеровский режим на пятом году своего существования мог подавать себя в качестве образцовой диктатуры. Безработица снизилась до ничтожного уровня. Экономика страны находилась на подъеме. Жизнь миллионов германских домохозяйств входила в более-менее нормальную колею. Волна жестоких репрессий в 1933–1934 гг. сделала свое дело. Число заключенных в концентрационных лагерях Гиммлера сократилось до нескольких тысяч. На какое-то время даже насаждавшийся режимом антисемитизм сбавил тон. По сравнению с агрессией, развязанной фашистской Италией в Африке и Японской империей в Китае, не говоря уже о широко освещавшихся сталинских показательных процессах, гитлеровский режим выглядел на удивление вменяемым. Разумеется, были и те, кого не покидала уверенность в том, что мир невозможен, пока Гитлер находится у власти. Но такие находились в меньшинстве. Большинство британцев и французов, какую бы неприязнь ни вызывал у них гитлеровский режим, явно были готовы освободить в Европе место для авторитарной Германии. После 1936 г. западные державы предлагали ей такой миропорядок, при котором внутренняя силовая структура гитлеровского режима не подвергалась бы никаким или почти никаким угрозам, а Третий рейх имел бы возможность найти свое место в восстановленной системе международной торговли и финансов.

Более того, большинство немцев, вероятно, сочло бы такой миропорядок чрезвычайно удовлетворительным результатом «националистической революции», начавшейся в 1933 г. Все данные о состоянии общественного мнения указывают на то, что при всем возмущении итогами Первой мировой войны население Германии испытывало глубокий страх перед европейской войной и приветствовало бы урегулирование на основе статус-кво, сложившегося к 1936 г. Факты о настроениях в рамках делового сообщества очень скудны. Однако нет сомнений в том, что к 1936 г. прежняя зацикленность дискуссий исключительно на внутреннем рынке уступила место вниманию к вопросам международной торговли. Как в начале мая 1936 г. указывал в своем докладе авторитетный Берлинский институт по изучению деловых циклов, принципиальной проблемой, стоявшей перед германской экономикой, являлся доступ к сырью. Решение этой проблемы заключалось в увеличении экспорта. И весной 1936 г. на этот счет имелись по крайней мере некоторые основания для оптимизма. Институт называл в числе важных экономик, полностью восстановившихся после кризиса, США, Великобританию, Японию, Швецию, Аргентину, Чили, Бразилию, Норвегию, Австрию и Бельгию. Рецессия продолжалась лишь в странах золотого блока, возглавляемых Францией.

Налицо явно имелись возможности для полномасштабного выздоровления мировой торговли. И как мы увидим ниже, Франция попыталась ими воспользоваться, с лета 1936 г. осуществляя резкий поворот в экономической политике. Но Гитлер и его соратники в германском руководстве систематически отказывались от какого-либо сближения с западными державами. Одной из постоянных тем в политической жизни Гитлера был антикоммунизм, но в 1936 г. он достиг особого накала. В то время как более традиционно мыслящие в 1936 г. усматривали возможность вернуться в мировую экономику, Гитлер и его окружение воспринимали создание правительств Народного фронта во Франции и в Испании как симптомы роста международной коммунистической активности. А для Гитлера с его идеологией и мировоззрением это влекло за собой более обширные последствия. «После периода относительной риторической сдержанности», в течение которого Гитлер, Геббельс и остальные воздерживались от более общих выводов, вытекавших из их антисемитской космологии, в 1936 г. «основополагающая тема всемирного еврейского заговора» вновь вышла на передний план. Перед лицом этой экзистенциальной угрозы Гитлер не был склонен к компромиссам. При поддержке со стороны Геринга и армии он уклонялся от попыток британцев, французов и американцев склонить его к урегулированию, в рамках которого взамен на сдержанность в плане перевооружения Германии были бы сделаны экономические уступки. Частным образом Гитлер с лета 1936 г. высказывался откровенно. Укрепив свой режим и начав процесс перевооружения, он хотел подготовить Германию к войне. Гитлер не отказался от своей ключевой идеи. Несмотря на то что конкретные шаги еще предстояло прояснить, Гитлер был намерен реализовать свою мечту о расширении «жизненного пространства» для германского народа. Он знал, что это неизбежно приведет к военному конфликту не позже чем к началу 1940-х гг. Понимая, что такой курс сопряжен с громадным риском, он собирался максимально повысить шансы Германии на успех путем систематических военно-экономических приготовлений и гибкой дипломатии.

Понятно, что этот сюжет освещался в бесчисленных работах и соответствующие документы были изучены вдоль и поперек по крайней мере четырьмя поколениями исследователей. Однако в отношении конкретного вопроса, являющегося темой настоящей книги, по-прежнему остается поразительно мало ясности. До настоящего времени у нас нет полноценного и внятного изложения той роли, которую играли экономические факторы в стремлении Гитлера к войне. В центре любых дискуссий такого рода должна находиться динамика производства вооружений. С одной стороны, производство оружия и военной техники представляло собой ту сферу индустриальной и экономической деятельности, к которой Гитлер проявлял постоянный и устойчивый интерес. С другой стороны, поведение германской экономики во все большей степени определялось военными расходами. Почти половина (47 %) роста совокупного национального продукта в Германии в 1935193^ гг. была обеспечена непосредственно ростом военных расходов Рейха. Если добавить к этому инвестиции, значительная часть которых диктовалась такими приоритетами, как автаркия и перевооружение, то эта доля вырастет до двух третей (67 %). Напротив, частное потребление отвечало лишь за 25 % роста на протяжении этого же периода, несмотря на то что в 1935 г. на его долю приходилось 70 % всей экономической активности. Если мы будем рассматривать лишь ту часть экономики, которая непосредственно контролировалась государством, то преобладание военных расходов окажется еще более ярко выраженным. Вермахт являлся покупателем 70 % всех товаров и услуг, приобретенных государством в 1935 г., и 80 % три года спустя. Поэтому неудивительно, что в дискуссии о любых аспектах экономической политики все сильнее преобладала тема перевооружения. И в свою очередь, именно через перевооружение будущее германской экономики оказалось связано с главным вопросом, вставшим перед гитлеровским правительством – вопросом войны и мира.

Как мы уже видели, одним из главных архитекторов нового германского вермахта был Ял мар Шахт. И ему было воздано должное, когда на нюрнбергском съезде в 1935 г. впервые был публично продемонстрирован весь спектр германских вооружений. Но перевооружение, запланированное Шахтом летом 1933 г.5 носило ограниченный характер: на него в течение восьми лет выделялось 35 млрд рейхсмарок – в среднем по 4,3 млрд рейхсмарок в год. Этих средств по расчетам должно было хватить на двухэтапный план перевооружения 1933 г.: четыре года на наращивание минимальных оборонительных мощностей и еще четыре года на создание крупных наступательных сил. В 1934 г. военные расходы достигли 4,2 млрд рейхсмарок. В 1935 г. они составляли уже от 5 до б млрд рейхсмарок. Однако эта сумма, вообще говоря, не выходила за рамки, установленные Шахтом. Поэтому возникает искушение описывать эту эпоху как период «умеренного» перевооружения. Но как мы видели, это было бы ошибочно с точки зрения политических приоритетов 1934 г. Кроме того, чрезмерность военных расходов в 1935 г. представляла собой не просто нарушение бюджетной дисциплины. Она служила указанием на мощную динамику ускорения. Перевооружение Третьего рейха во все большей степени становилось ответом на международную гонку вооружений, которую развязала сама Германия. По мере того как Германия перевооружалась, это подталкивало ее потенциальных противников к ответным действиям. Весной 1935 г. Франция увеличила срок воинской службы для призывников до двух лет, а британское правительство объявило о полном пересмотре своей оборонной политики. Кроме того, Франция в мае 1935 г. подстраховалась, заключив договор о взаимопомощи с Советским Союзом, который подкреплялся аналогичным соглашением между СССР и Чехословакией, находившейся на восточной границе Германии. К 1936 г. военные расходы увеличили и Франция, и Великобритания, и США, и Советский Союз. И вместо того, чтобы умерить свои аппетиты, германское военное руководство реагировало на каждую новую угрозу ускорением темпов перевооружения. В декабре 1933 г. предполагалось создание армии, в мирное время насчитывающей 21 дивизию. К концу 1934 г. это уже считалось недостаточным. В марте 1935 г. Гитлер на весь мир объявил о создании германской армии мирного времени численностью не менее чем в 36 дивизий. Этой эскалации самой по себе хватило бы для того, чтобы нарушить расчеты Шахта. Но к осени 1935 г. генерал Людвиг Бек, новый начальник штаба, убедил себя в том, что даже если Германия ограничится одной лишь обороной, ей понадобятся силы, способные агрессивно ответить на любую угрозу ее границам. Это потребовало пересмотра двухэтапного плана, из которого исходило планирование перевооружения начиная с 1931 г. Кроме того, такой подход вызвал необходимость и в резком повышении качества вооружений. Единственным видом оружия, сулившим хоть какие-то шансы на успех в столкновении с соседями Германии, защищенными мощными оборонительными сооружениями, представлялся танк. Поэтому в декабре 1935 г. Бек добавил к предполагавшимся 36 дивизиям 48 танковых батальонов, по крайней мере на год приблизив создание наступательных сил, первоначально предполагавшееся лишь на втором этапе перевооружения. В то же время на очередной этап экспансии вступили люфтваффе, запланировав увеличить свои силы с 48 эскадрилий в августе 1935 г. до 200 с лишним к октябрю 1938 г. В марте 1936 г. Гитлер еще больше ускорил этот процесс, приказав люфтваффе немедленно начать внедрение нового поколения обтекаемых цельнометаллических самолетов.

Экономические последствия этих решений были грандиозными. Предполагаемый бюджет вооруженных сил на 1936 г. далеко превосходил ежегодные цифры, на которые согласился Шахт в 1933 г. Не менее серьезными были и последствия для платежного баланса. На 1936 г. вермахт запросил вдвое больше импортных металлов и железной руды, каучука и нефти, чем он получил в 1935 г. Более того, столь масштабное перевооружение влекло за собой серьезные долгосрочные последствия для структуры германской экономики. Существование сотен тысяч рабочих мест зависело от военных заказов, которые могли закончиться после завершения перевооружения. Однако вермахт больше не желал проявлять сдержанность. 18 ноября 1935 г. министр обороны Бломберг приказал всем родам войск игнорировать какие бы то ни было финансовые ограничения. Как мы уже видели, в 1934 г. Шахт одержал верх над Куртом Шмиттом, своим соперником в РМЭ, пообещав вермахту все, в чем он будет нуждаться. И теперь ему предъявили счет. В декабре 1935 г. на запрос Бломберга относительно сырья Шахт ответил категорическим отказом:

Вы ожидаете, чтобы я выделил иностранную валюту, необходимую для удовлетворения ваших требований. Должен ответить, что в текущих обстоятельствах я не вижу возможности сделать этого <…> если сейчас существует потребность <…> в увеличении объемов перевооружения, я, разумеется, отнюдь не собираюсь изменять той поддержке, которую я в течение многих лет, как до, так и после захвата власти, оказывал максимально возможному перевооружению. Однако мой долг – указать на экономические обстоятельства, ограничивающие любую политику такого рода.

Столкновение с военными стало для Шахта таким потрясением, что он начал пересматривать самые основы той политики, которой придерживался начиная с 1933 г. В ноябре 1935 г. британское посольство в Берлине расценивало как вполне надежную информацию сведения о том, что Шахт «воспользуется любой благоприятной возможностью для того, чтобы девальвировать марку по отношению к фунту стерлингов». Вне зависимости от степени достоверности подобных слухов, сам Шахт, несомненно, полагал, что его ожидает новый кризис платежного баланса. Осенью 1935 г. Рейхсбанк предсказывал, что в следующем году Германия столкнется с чистой нехваткой иностранной валюты в объеме не менее 400 млн рейхсмарок. Для покрытия этого дефицита у Рейхсбанка имелось не более 88 млн рейхсмарок. К марту 1936 г., после двух лет сокращения импорта, германские запасы зарубежного сырья снизились до ужасающе низких объемов, что создавало реальную угрозу крупных сбоев в промышленном производстве. Как мы уже видели, та же проблема возникла в отношении зерна. Однако – что было важнее всего – сталеплавильная промышленность и ее лидер Эрнст Пенсген из Vereinigte Stahlwerke были серьезно встревожены сокращением запасов железной руды и металлического лома. С тем чтобы сохранить эти запасы и избежать внезапных перерывов в снабжении, Рур выступал за общее сокращение производства стали. Промышленники воздержались от применения этой чрезвычайной меры лишь из-за выражавшегося Рейхсминистерством экономики опасения, что это вызовет общенациональную панику. Военные, в свою очередь, больше беспокоились из-за каучука и нефти. Германские резиновые заводы в 1936 г. имели запасы сырья, достаточные менее чем для двух месяцев нормального производства. Еще более угрожающей была ситуация, связанная с нефтью, поскольку в этой сфере сохранялась зависимость от поставок из Румынии. Хотя Шахт в 1934 г. сыграл главную роль при принятии расширенной программы производства синтетического топлива, теперь его обвиняли в затягивании дела. И топливо уже было не единственным камнем преткновения. В начале 1936 г. Шахт поссорился с Вильгельмом Кепплером, личным экономическим советником Гитлера, наложив вето на исходящее от подчиненных Кепплера предложение облегчить положение германской металлургической отрасли путем выплавки стали из низкокачественной немецкой руды. В 1934 г. Кепплер и Шахт были союзниками. Теперь они превратились в заклятых врагов.

Ускорение перевооружения привело к расколу в руководстве Третьего рейха. Шахт, прежде враждовавший с Дарре и аграриями, теперь оказался на ножах еще и с военными, а также с Кепплером и его людьми. Такой серьезный конфликт мог уладить лишь Гитлер. Однако все его внимание в начале 1936 г. было поглощено неминуемой ремилитаризацией Рейнской области— самым смелым и самым опасным внешнеполитическим шагом фюрера на тот момент. Лишь после того, как это дело 7 марта было доведено до победного завершения, он решил вопрос об экономических приоритетах. 4 апреля 1936 г. Гитлер назначил Германа Геринга специальным комиссаром по иностранной валюте и сырью. Ранее Геринг играл лишь маргинальную роль в экономической политике. Однако среди нацистской элиты он имел репутацию консерватора, заботящегося об интересах бизнеса. Более того, поначалу Шахт тоже поддержал это назначение, питая надежду на то, что Геринг оградит Рейхсбанк и Министерство экономики от критики со стороны Нацистской партии. Но это был грубый просчет. Геринг отличался чудовищной амбициозностью, а также безжалостностью. Что еще более важно, для него как главы люфтваффе абсолютным приоритетом являлось перевооружение. Более того, Гитлер дал Герингу абсолютно четкие инструкции. Его задача заключалась не в том, чтобы найти компромисс между военными и гражданскими потребностями. Геринг должен был обеспечить «продолжение подготовки к войне».

К концу апреля 1936 г. Геринг собрал свой собственный штат специалистов и провел серию совещаний, на которых обсуждалась судьба «Нового плана» Шахта. Итоги этих совещаний были не слишком обнадеживающими. Экспортные субсидии, предусмотренные «Новым планом», имели определенный положительный эффект. Однако их эффективность зависела главным образом от состояния зарубежного спроса, который Германия не контролировала. Между тем потребности вермахта в сырье возрастали от месяца к месяцу, а вследствие выздоровления мировой экономики цены на импортное сырье с 1935 г. выросли не менее чем на 10 %. Более того, к началу лета 1936 г. речь шла уже не просто о перевооружении. 12 мая 1936 г. Геринг предложил комитету по вопросам экспорта задуматься над тем, откуда Германия будет получать сырье, «если завтра начнется война». В других случаях звучали зловещие слова о «чрезвычайной ситуации» и о «сценарии, А“». Перед лицом такой возможности вермахт в очередной раз начал пересмотр своих планов в сторону увеличения масштабов перевооружения. В июне 1936 г. статс-секретарь Мильх из Министерства авиации издал приказ о том, чтобы германские ВВС были доведены до полной боеготовности уже к весне 1937 г., а не к 1938 г. В свою очередь, армия увеличила планируемые размеры в мирное время с 36 до 43 дивизий, включая з бронетанковые дивизии и 4 дивизии мотопехоты. Более того, в июне 1936 г. был подготовлен новый план, предусматривавший создание к октябрю 1940 г. инфраструктуры и накопление материальной части для полевой армии, насчитывающей Ю2 дивизий и более 3,6 млн человек. Эти силы даже превышали своей величиной те, которые находились под началом кайзера в 1914 г. Последствия выполнения этой из ряда вон выходящей программы наращивания вооруженных сил были подробно изложены генерал-майором Фридрихом Фроммом, начальником центрального административного управления германской армии (Allgemeines Heeresamt), в меморандуме, ознаменовавшем поворотный пункт в истории Третьего рейха. Этот меморандум представляет собой не только самое четкое высказывание на тему о том, какую армию пытался создать Третий рейх. Помимо этого, Фромм с предельной ясностью описывал последствия любой подобной программы вооружений для германской экономики.

Наступательные силы, о которых впервые заговорил Людвиг Бек в декабре 1935 г., несомненно, имели острый бронированный таран. Фромм предусмотрел выделение средств на создание трех полноценных бронетанковых дивизий, по 500 с лишним танков в каждой. Кроме того, он планировал создание четырех полностью моторизованных пехотных дивизий и трех так называемых легких дивизий, которые к концу 1930-х гг. предполагалось оснастить более чем 200 бронеавтомобилями. Помимо этого, армия 1939 г. должна была включать 7 отдельных танковых бригад, каждая из которых была бы способна стать ядром бронетанковой дивизии. Все эти части должны были входить в состав регулярной армии, поэтому от них ожидалась полная боеготовность в случае начала войны. Каким именно количеством танков предполагали оснастить армию Бек и Фромм, оценить непросто, с учетом того, что штаты этих частей нового типа не были окончательно определены, но всего их не могло быть менее 5 тысяч. Однако в 1936 г. в Германии серийно выпускались только легкие танки Pz-I и Pz-II, вооруженные лишь пулеметами. Для тех наступательных целей, которые имел в виду Бек, они явно не годились. Ядро германских бронетанковых сил согласно замыслам 1936 г. должно было состоять из 1812 средних танков моделей Pz-III и Pz-IV. Впрочем, в 1936 г. они еще только разрабатывались и начало их производства ожидалось не ранее 1938 г. Фромм не рассчитывал на то, что в 1939 г. в германских войсках будет реально насчитываться существенно больше 870 боеспособных средних танков. Несомненно, даже это были весьма серьезные силы. Но не следует воображать, будто составители германских планов 1936 г. предполагали обеспечить Германии подавляющее преимущество в международной гонке вооружений. Планы производства средних и тяжелых танков во Франции на конец 1930-х гг. значительно превышали аналогичные планы для Германии.

Более впечатляющей, чем оснащенность новой армии Гитлера танками, была ее общая численность. План Фромма предусматривал создание 68 пехотных дивизий, которые должны были дополняться 21 вспомогательной дивизией ландвера. Наиболее оснащенным пехотным дивизиям, насчитывавшим по 17700 человек, по штату полагалось от 500 до 600 грузовиков, 390 легковых машин и столько же мотоциклов. Но основным средством транспорта в германской армии по-прежнему оставались лошади. В военное время, согласно планам Фромма, в распоряжении армии должно было находиться 120 тыс. грузовиков, в основном реквизированных у частных предприятий, и 630700 лошадей – по одной на каждых четырех человек в действующей армии. В средней пехотной дивизии вермахта подвод и фургонов было больше, чем легковых машин и грузовиков. На конной тяге передвигалась даже значительная часть тяжелой артиллерии. Кроме того, поучительно изучить распределение расходов, предусматривавшихся в бюджете Фромма. Из 35,6 млрд рейхсмарок, которые предполагалось истратить в 1937–1941 гг., на танки и автомобили выделялось менее 5 % (4,7 %). Напротив, 32 % средств доставалось артиллерии, включая пушки и боеприпасы. Не менее 8,7 % средств – почти вдвое больше количества, выделявшегося на моторизованные войска, – шло на строительство укреплений, главным образом на западной границе Германии. Все это отнюдь не ставит под сомнение качественный скачок, проявившийся в армейских планах 1936 г. Немецкие военные приступили к ускоренному строительству гигантских вооруженных сил, существенная часть которых откровенно предназначалась для мобильных, наступательных операций. Но мы должны однозначно отказаться от идеи о том, что процесс вооружения в Третьем рейхе следовал четким планам создания моторизованной армады, предназначенной для «блицкрига». В количественном плане рост германской армии, несомненно, задавал новые стандарты. Но в количественном плане, даже в моменты, когда верх брала самая буйная фантазия, германская армия оставалась слепком общества, для которого было характерно очень неравномерное развитие.

Доклад Фромма не оставляет сомнений в том, что создание этой грандиозной боевой силы было невозможно без крайнего перенапряжения германской экономики. Для того чтобы всего за четыре года накопить материальную часть для армии, в военное время насчитывающей 102 дивизии, требовалось резкое ускорение военных расходов. На протяжении следующих трех лет одна только армия должна была ежегодно расходовать g млрд рейхсмарок – вдвое больше суммы, выделенной на весь вермахт летом 1933 г. Даже вне зависимости от состояния резервов иностранной валюты германская экономика и финансы Рейха оказывались в очень сложной ситуации. Для того чтобы произвести всего за четыре года материальную часть для вооруженных сил, насчитывавших более 4 млн человек, требовалось переоснастить значительную часть германской промышленности. Нужно было в наикратчайшее время построить новые заводы и наладить на них производство. Кроме того, в дальнейшем вставал бы вопрос, что делать с этими производственными мощностями после того, как ускоренное наращивание вооруженных сил было бы завершено. Для того чтобы поддерживать готовность заводов к войне, управление вооружений должно было и далее загружать их обширными заказами, далеко превосходящими потребности вооруженных сил в мирное время. Если Рейх желал избежать этих издержек, то ему следовало организовать чрезвычайно сложный процесс конверсии заводов на гражданское производство. Было бы удивительно, если бы этого удалось достичь без серьезного увеличения безработицы. И даже если бы такая конверсия прошла успешно, то она лишила бы Германию возможности снабжать свою гигантскую армию в случае войны. Как выразился Фромм, «Вскоре после завершения этапа перевооружения вермахт должен быть пущен в ход – иначе нас ожидает неизбежное снижение спроса или уровня боеготовности». Таким образом, прежде чем армия вступила бы в процесс головокружительного роста, политическое руководство должно было ответить на вопрос: существовало ли «твердое намерение задействовать вермахт в заранее установленный момент времени?».

Вопрос войны и мира отныне становился неизбежным. Гигантская машина мобилизации не могла работать неограниченно долго. Если у вождей страны не было намерения использовать армию в заранее обозначенные сроки, то под сомнение ставилась сама необходимость в тех темпах перевооружения, которые были заданы летом 1936 г. С учетом масштабов требуемых ресурсов цели и средства становились неотделимыми друг от друга. Отныне войну следовало рассматривать не как отдаленную возможность, а как логичное последствие ведущихся приготовлений.

Неудивительно, что совершенно секретный меморандум Фромма не получил широкой огласки. Но летом 1936 г. всем тесно вовлеченным в берлинскую политику должно было быть очевидно, что Третий рейх снова стоит на распутье. Как и в 1934 г., ситуация с иностранной валютой была сама по себе достаточно напряженной для того, чтобы вынудить правительство к принятию жестких мер. Для того чтобы предотвратить близкую катастрофу, Геринг пошел на драконовское вторжение в сферу частной собственности. Каждый доллар, франк или фунт стерлингов, каждую унцию золота и все оставшиеся у Германии зарубежные активы следовало предоставить в распоряжение Рейха. Показательно то, что человеком, которого Геринг назначил ответственным за создание специальной службы по поиску валютных активов, был Рейнхард Гейдрих из С С. Шахт выступал против этих мер, опасаясь того, что подобные отчаянные шаги подорвут доверие к Рейхсбанку. Но на протяжении следующих двенадцати месяцев люди Геринга добыли 473 млн рейхсмарок в иностранной валюте, чего Германии должно было хватить по крайней мере на следующие полтора года. Кроме того, готовясь к противостоянию с Шахтом, Геринг начал укреплять свои позиции. 6 июля, за день до назначения Гейдриха, Геринг провел совещание с участием Кепплера и Герберта Бакке из Министерства сельского хозяйства. На повестке дня стояло создание новой организации, подконтрольной Герингу и уполномоченной на принятие самых обширных мер по подготовке Германии к войне путем увеличения отечественного производства продовольствия и сырья. Геринг гарантировал как выделение необходимых средств, так и политическую защиту от Шахта. Кроме того, он объявил, что собирается обсудить этот вопрос с Гитлером во время летнего пребывания фюрера в Берхтесгадене. В то же время Геринг заказал экспертам еще одну, последнюю, серию докладов о проблеме германского платежного баланса. На этот раз им предстояло обратиться к страшному табу нацистской экономической политики – вопросу девальвации. Имелась ли возможность облегчить ситуацию с платежным балансом, снизив обменный курс рейхсмарки и сделав ее более конкурентоспособной?

Просьбу изучить технические аспекты проблемы девальвации получил д-р Тренделенбург, эксперт с большим опытом госслужбы, занимавший ключевую должность в государственном промышленном холдинге VIAG. Выводы, к которым он пришел, были сочтены настолько взрывоопасными, что государственная типография издала его доклад всего в десяти экземплярах. Каждый экземпляр получил свой номер, а матрицы, с которых они печатались, а также все бумаги комитета были уничтожены. Далее на основе данных, собранных Тренделенбургом, Геринг поручил Карлу Герделеру, обербургомистру Лейпцига и бывшему рейхскомиссару по ценам, дать общую оценку политических возможностей, открывавшихся перед Германией. Составленный Герделером меморандум представлял собой поразительно откровенную констатацию серьезности того выбора, который предстоял Германии.

Герделер начал с того, что отвергал созданную Шахтом систему содействия экспорту. С помощью «Нового плана» в целом удалось компенсировать низкую конкурентоспособность Германии, связанную с ценами. Однако Герделер не верил в то, что торговые партнеры Германии станут долго терпеть систему, равнозначную демпингу за счет государственных субсидий. Вместо того чтобы содействовать торговле, попытки Германии увеличить объемы своего экспорта приведут лишь к враждебности и агрессивным контрмерам. На это четко указывало дальнейшее ухудшение и без того напряженных торговых отношений Германии с США, п июня 1936 г. США пригрозили Германии введением карательных пошлин, если она не откажется от системы субсидий. Дипломатические усилия по разрешению кризиса встретили отпор со стороны госсекретаря Корделла Халла и в начале августа Германия была вынуждена уступить. С учетом критического состояния германских валютных резервов Шахт не мог себе позволить открытую торговую войну с США, которая могла послужить примером для Канады и всей Британской империи. Полномасштабной конфронтации удалось избежать, но лишь за счет германского экспорта в США, который сократился до совершенно незначительного уровня. Насколько представлял себе Герделер, единственный способ избежать стабильного ухудшения международной экономической позиции Германии заключался в девальвации, которая сопровождалась бы либерализацией валютных операций. Герделер осознавал связанные с этим риски, но указывал и на громадные преимущества такого шага. Девальвация, приведя цены на германские товары в соответствие с ценами на товары конкурентов, сделала бы излишним весь громоздкий аппарат поощрения торговли. Германские фирмы смогли бы наконец конкурировать на равных с иностранными производителями. Однако подобный ход мог стать успешным лишь в том случае, если его с пониманием встретят торговые партнеры Германии. Если же они ответят девальвацией своих собственных валют или введением торговых ограничений, то германские экспортеры не получат никаких преимуществ. Для того чтобы девальвация в полной мере оправдала себя, ее должно было сопровождать дипломатическое сближение с Великобританией и Америкой.

Именно этот вариант летом 1936 г. избрало во Франции правительство Народного фронта во главе с Леоном Блюмом. Одновременно с тем, как Рузвельт и Халл едва не спровоцировали торговую войну с Германией, в Вашингтоне был оказан радушный прием секретной французской делегации, прибывшей с целью обсудить совместные усилия по перестройке мировой валютной системы. По мере того как Испания погружалась в гражданскую войну, французское и американское правительство ухватились за валютный вопрос как за возможность «скрепить солидарность трех великих демократий» и обеспечить основу для будущего «либерального мира и процветания». Британцы, третья «великая демократия», не одобряли этой высокопарной риторики, но Казначейство и Английский банк полностью поддерживали желание французов отказаться от золотого стандарта и обещали воздержаться от каких-либо ответных действий. Не случайно также, что Великобритания окончательно вступила в дискуссии о возможном торговом соглашении с США в июне 1936 г. Как выразился британский министр иностранных дел Энтони Иден, «Если цель дипломатии – мир», то «перед нами не стоит более важной задачи, чем сохранение расположения со стороны Соединенных Штатов».

В аргументах, в то же самое время выдвинутых в Берлине, просматриваются явные параллели с этими словами. Герделер в своем меморандуме для Геринга настойчиво подчеркивал «грандиозную возможность» того, что возвращение Германии в мировую экономику станет началом новой эры международного экономического сотрудничества. Однако предпосылкой для этого сотрудничества являлся отказ от односторонних мер во внешней торговле. Германии потребуется поддержка со стороны англичан и французов. Она должна будет взять под контроль свои военные расходы. И Герделер не собирался на этом останавливаться. Он полагал, что следует также пойти на уступки по «еврейскому вопросу, масонскому вопросу, вопросу о верховенстве закона, церковному вопросу»: «Я вполне могу себе представить, что в отношении некоторых вопросов нам придется пойти <…> на большее соответствие с неявными установками других народов – не по существу, а в том, что касается диалога с ними». Возникает искушение сказать, что с учетом настроений, преобладавших в Лондоне и Париже, Герделер преувеличивал цену, которую Германии пришлось бы заплатить за достижение согласия с ними в сфере экономики. Умеренность в сфере перевооружения, несомненно, являлась необходимым условием. Но мысль о том, что для англичан и французов камнем преткновения могли бы стать антиеврейские законы 1935 г. или отношение немецких властей к церкви, выглядит натянутой. Повестка дня, поставленная Герделером, носила не только международный, но и внутренний характер. Он хотел от Германии возвращения к консервативной респектабельности и явно рассматривал примирение с мировым общественным мнением как своего рода страховку от дальнейшей радикализации гитлеровского режима. И та же самая логика распространялась им и на экономическую политику. Одним из главных плюсов политики девальвации и валютной либерализации в глазах Герделера было именно их сдерживающее воздействие на германский государственный бюджет. Для того чтобы после девальвации не лишиться доверия со стороны валютных рынков, Германия должна была вернуться к жесткой фискальной дисциплине. В краткосрочном плане германская экономика могла очень сильно пострадать. По оценкам Герделера, работы могло лишиться до 2–2,5 млн человек. Но Герделера как ветерана брюнинговской дефляции не пугали подобные трудности. Либеральная политика требовала дальновидности. Экспортные отрасли Германии со временем должны были оживиться. И если бы Германия сумела восстановить на планете гармоничный коммерческий мир, то перед ней бы открылись безграничные долгосрочные перспективы. В любом случае, у нее почти не оставалось выбора. В 1936 г. она еще могла перехватить инициативу. Но начиная с этого момента, по мере того как положение страны будет становиться все более сложным, «врагу» будет все легче диктовать ей свои условия. Чем дольше Германия будет колебаться, тем меньше у нее останется возможностей для торга.

Меморандум Герделера представлял собой редкий акт личной отваги, как и принятое им после 1936 г. решение возглавить тайную оппозицию гитлеровскому режиму. В результате перед Герделером открылся прямой путь, который привел его к неудачному покушению на Гитлера в июле 1944 г. и в тюрьму Плетцензее, где он был казнен 2 февраля 1945 г. Лишь очень немногие представители германского истеблишмента были готовы последовать за ним по этому опасному пути. Но вряд ли можно сомневаться в том, что его взгляды на экономическую политику имели широкое распространение. Их поддерживали такие видные фигуры из делового мира, как Фегелер из Vereinig-te Stahlwerke, Роберт Бош и Герман Бюхер из AEG. Они разделяли презрение Герделера к коррумпированным парвеню из Нацистской партии. Кроме того, их, как и его, беспокоило то, что экономическое восстановление, опиравшееся на постоянно возраставшие государственные расходы, окажется непрочным. Как мы видели, в 1934 г. Шахт и Гитлер пресекли всякие дискуссии о девальвации, и такие консерваторы, как Герделер, поддержали их. Теперь же даже такие люди, как Герделер и Тренделенбург, осознали, что девальвация – единственный путь, который бы позволил Германии вернуться к чему-либо похожему на нормальную экономическую ситуацию. Если верить слухам, получившим широкое хождение, деловые круги весной 1936 г. активно добивались от Шахта, чтобы он отказался от системы экспортных сборов в пользу валютного урегулирования. И совсем не было совпадением то, что за Рейном французские консерваторы в тот же самый момент точно так же изменили свою позицию. Столкнувшись с тем, что правительство Народного фронта во главе с Леоном Блюмом, зависевшее от поддержки со стороны коммунистов, могло дополнить свою политику по созданию рабочих мест введением валютного контроля – то есть взять на вооружение формулу Шахта образца 1933 г. – французские правые неожиданно отказались от своей упрямой приверженности золотому стандарту. Если предстояло выбирать между девальвацией франка в сотрудничестве с Великобританией и Америкой и поворотом к «экономическому фашизму» германского образца, то принять решение было просто.

Однако в гитлеровской Германии подобная открытая дискуссия была невозможна. На протяжении всего лета различные члены совета директоров Рейхсбанка поручали своим экономическим советникам составление докладов о плюсах и минусах девальвации и о том, какие последствия для Германии будет иметь отказ французов от золотого стандарта. В отличие от 1934 г., когда даже в конфиденциальных меморандумах Рейхсбанка старались воздерживаться от каких-либо упоминаний о перевооружении, теперь эта связь была слишком очевидной для того, чтобы ее игнорировать. Возможно, самым обстоятельным из этих докладов был меморандум под названием «Германская валюта в случае девальвации в странах золотого блока», составленный главами трех департаментов Рейхсбанка. Он отнюдь не отличался оптимизмом. Последствия французской девальвации для

Германии, несомненно, были бы весьма серьезными. Однако выбор решения поднимал ряд принципиальных стратегических вопросов. Для того чтобы девальвация была успешной, – вторили Герделеру должностные лица Рейхсбанка, – она должна сопровождаться упорядочиванием бюджета.

Решение о том, надо ли в данном случае сохранять [золотой] паритет, в первую очередь следует принимать с учетом вопроса перевооружения. Сохранение привязки рейхсмарки к золоту сделает перевооружение делом более сложным, но не невозможным. Напротив, девальвация и перевооружение взаимно исключают друг друга: необходимо сделать выбор между тем и другим. В противном случае девальвация обернется инфляцией, за ней последует вторая решительная девальвация, и перевооружение в любом случае будет остановлено.

Поскольку в этом докладе будущее Германии, вне зависимости от того, пойдет ли она на девальвацию или нет, оценивалось пессимистически, трудно избежать вывода о том, что экономистов Рейхсбанка девальвация волновала меньше, чем чрезвычайная финансовая нагрузка, связанная с перевооружением. Как мы уже видели, Шахт высказывал в этой связи свою озабоченность уже в декабре 1935 г. И его все более критическое отношение к чрезмерным военным расходам в начале 1936 г. получило поддержку в виде ряда внутренних докладов Рейхсбанка, составители которых подчеркивали серьезность германского фискального и монетарного дисбаланса. Однако к лету 1936 г. Шахт уже не представлял собой ту политическую силу, которой он был в течение первых полутора лет существования режима. Сейчас же диктатура Гитлера укрепилась слишком сильно. Общего демарша со стороны руководства Рейхсбанка не состоялось. Вместо этого Рейхсбанк цеплялся за сложную систему валютного и торгового контроля, создававшуюся с 1931 г., и предпочел не предавать огласке доклады Тренделенбурга и Герделера. В отсутствие согласованного противодействия тому курсу, который прокладывал Геринг, тот без труда разделался с Герделером. В ходе формального разговора Геринг отмахнулся от аргументов Герделера как от «совершенно непригодных». Частным образом он выражался менее сдержанно. Копия меморандума Герделера, принадлежавшая Герингу, испещрена негодующими пометками: «Ого!», «Какая наглость!», «Вздор!». Геринг переслал доклад Герделера в Берхтесгаден, где фюрер лично составлял меморандум по германской экономической политике, и сопроводил его следующим комментарием: «Мой фюрер, это может оказаться очень важно для Вашего меморандума, поскольку демонстрирует полное смятение наших буржуа и предпринимателей и непонимание с их стороны. Тут перемешаны стремление ограничить производство вооружений, пораженчество и непонимание внешнеполитической ситуации. Его [Герделера] рекомендации годны на уровне мэра, но не руководства страны».

В конечном счете все зависело от Гитлера. А Гитлер явно осознавал значение момента. У него не имелось привычки выступать с политическими заявлениями и он делал это лишь в решающие моменты существования его режима. Августовско-сентябрьский меморандум 1936 г. вошел в историю в первую очередь как заявление в сфере экономической политики. Более того, он получил известность в качестве «Меморандума о Четырехлетием плане», представлявшего собой одобрение новой экономической программы Геринга. Но заявление Гитлера имеет такое же отношение к геополитической стратегии и к вооружениям, как и к экономике. Это было характерно для Гитлера с его способностью перескакивать с одного вопроса на другой. Но с учетом проблем, вставших перед Германией в 1936 г., широкий подход был явно уместен. Речь шла уже не просто о платежном балансе. На карте стояла судьба Третьего рейха.

Верный себе, Гитлер начал свой меморандум с повторения основных тем Mein Kampf. Сущностью политики является «историческая борьба наций за существование». Она выражалась в последовательности главных конфликтов: противостояния христианства и варваров, становления ислама, реформации. Французская революция возвестила о начале новой эпохи. С того момента мир «все быстрее [шел] к новому конфликту, крайним выражением которого служит большевизм; а суть и цель большевизма состоит в уничтожении того слоя, который доселе возглавлял человечество, и в его замене всемирным еврейством». Компромисс невозможен: «Победа большевизма над Германией приведет не к Версальскому миру, а к окончательному разрушению и полному уничтожению германского народа…». По причине апокалиптической природы этой угрозы ни перевооружение не может быть «слишком масштабным, ни его темп – слишком большим». «Как бы мы ни стремились сделать общий характер жизни страны максимально сбалансированным, в отдельные моменты не обойтись без определенных нарушений этого баланса за счет иных, менее важных задач. Если нам не удастся как можно быстрее привести германскую армию в ряды сильнейших армий мира <…> Германия погибнет!». И экономическая политика должна целиком подчиняться этому важнейшему приоритету: «Нация живет не ради экономики, экономических вождей или экономических либо финансовых теорий; наоборот, именно финансы и экономика, экономические вожди и теории должны принять безоговорочное участие в этой борьбе за самоутверждение нашей нации».

Проблемы, встающие перед Германией в этой борьбе за выживание, слишком хорошо известны. «Страна перенаселена и не может прокормить себя за счет своих собственных ресурсов». Но после четырех лет пребывания у власти Гитлер устал от необходимости постоянно возиться с этими давними проблемами. Его одолевало стремление к действию. «Нет смысла <…> бесконечно повторять тот факт, что нам не хватает продовольствия и сырья; требуется принять такие меры, которые могут в будущем привести нас к окончательному решению и временно облегчить наше положение во время переходного периода». Гитлер не пояснял, что он имеет в виду под «окончательным решением», лишь повторив эвфемизмы из Mein Kampf: «Окончательное решение заключается в расширении нашего жизненного пространства…». Он возвращается к этому моменту лишь в финальных строках меморандума. Основную часть документа занимает перечисление мер, необходимых в переходный период. Гитлер наотрез отвергает идею о том, что Германия может спастись, увеличив объемы экспорта. С учетом конкуренции на мировых рынках особого облегчения с этой стороны ждать не приходится. Теме девальвации Гитлер вообще не собирался уделять внимания. Вместо этого он утверждает, что экономические меры следует производить с той же «скоростью», «решительностью» и «безжалостностью», с какой велись военные приготовления. В частности, Германии следовало удвоить свои усилия по замене импортного сырья отечественным. Особенно злободневными были три сферы: нефть, каучук и железная руда. Вопросам экономической окупаемости, технической осуществимости, «и прочим подобным оправданиям» не следовало придавать значения:

Не дело государства – встревать в конфликты между частными производителями, как поступил несколькими месяцами ранее Шахт, поддержав Vestag в его противостоянии с Кепплером из-за германской железной руды.

Угрозы Гитлера по традиции достигают максимального накала в последней части меморандума, где речь идет об уклонении бизнеса от валютного контроля. В полном соответствии с курсом Геринга и Гейдриха на реквизиции Гитлер нападает на тех, кто укрывает ценные иностранные активы:

Помимо этих конкретных целей, Гитлер призывал принять «многолетний план» с целью решения различных очерченных им задач. За этим скрывался политический момент. Лишь после того, как национал-социалистическое государство продемонстрирует такой безжалостный стиль руководства, которого требует ситуация, оно будет вправе просить от германского народа тех жертв, в которых вполне может возникнуть нужда. В частности, Гитлер, по-видимому, имел в виду мрачные летние предсказания, из которых следовало, что острая нехватка иностранной валюты может вызвать необходимость в нормировании одежды и животных жиров. Подобное бремя было бы терпимым лишь в том случае, если бы германский народ знал, что партия осуществляет уверенное руководство страной. Поэтому меморандум Гитлера завершался постановкой двойной задачи перед составителями нового экономического плана:

Таким образом, на вопросы, поставленные Герделером и Фроммом, Гитлер дал такой ответ, который нисколько не противоречил общей позиции, занимаемой им с 1920-х гг. В конечном счете Германию спасут лишь завоевания, но не торговля. И военная кампания должна была начаться через четыре года, что полностью соответствовало планам перевооружения и расширения армии.

О значении этих требований свидетельствует дальнейшая судьба «Меморандума о Четырехлетием плане». В сентябре 1936 г. его полный текст получили только Геринг и военный министр Бломберг. Альберту Шпееру экземпляр меморандума достался в 1942 г. в наследство от Фрица Тодта. Ял мар Шахт, против которого было явно направлено большинство аргументов Гитлера, так никогда и не увидел полный текст меморандума. Но когда до него дошли вести о намерениях Гитлера, он впал в панику. Около полудня 2 сентября он позвонил одному из своих ближайших союзников в армейских кругах, полковнику Томасу из военно-экономического управления Вермахта, и умолял его поговорить с Бломбергом. Технологии производства синтетического сырья, на которые возлагал такие надежды Гитлер, еще не были готовы. Объявив о намерении Германии порвать со всемирным рынком, Гитлер «затягивал петлю у нас на шее». Торговые партнеры Германии рассердятся и сорвут все попытки Шахта повысить объемы экспорта. Более того, это может подтолкнуть Великобританию и другие европейские страны к тому, чтобы последовать примеру Америки и закрыть свои рынки для субсидируемого импорта из Германии. Однако бывшие друзья Шахта в армейских кругах бросили его. Бломберг отказался вмешиваться, а сам Томас не проявлял инициативы. 4 сентября 1936 г. на секретном совещании прусского совета министров Геринг зачитал ключевые положения из меморандума Гитлера. В стенографическом протоколе совещания его выступление сократилось до следующих пророческих слов: «Начнем с предположения, что конфликт с Россией неизбежен. Что способны сделать русские, сможем сделать и мы». В дальнейшем же все экономические меры должны приниматься так, «как если бы нам предстояла неминуемая война!». Пятью днями позже сообщение о Четырехлетием плане фюрера, сопровождавшееся злобными антисемитскими тирадами Геббельса и Гитлера, было сделано перед ликующими толпами на ежегодном партийном съезде в Нюрнберге. Однако в этом варианте плана о войне не упоминалось. Было объявлено, что задача Четырехлетнего плана – всего лишь сохранить немецкий уровень жизни и обеспечить германских трудящихся работой после того, как завершится перевооружение.

Последовавшие недели стали периодом серьезной неопределенности. Хотя Геринг публично обозначил себя в качестве номинального главы нового «многолетнего плана», он не получал на это официального мандата от Гитлера. Популистские элементы в партии были возмущены той важной ролью, на которую претендовал Геринг, имевший репутацию представителя истеблишмента. Да и с Шахтом еще не было покончено. В конце августа он прибыл в Париж с целью обсудить возможности по улучшению франко-германских экономических отношений. Судя по всему, он поднял вопрос о колониальных уступках и злободневную проблему обеспечения германской промышленности достаточным количеством сырья, без которого она не могла нормально функционировать. В одном из докладов даже сообщалось, что он добивается «валютного урегулирования» с Францией, то есть скоординированной девальвации рейхсмарки и франка. Собственно говоря, представляется, что Шахт, возможно, стремился привязать рейхсмарку к трехстороннему валютному соглашению, о котором мировой печати было в конце концов объявлено рано утром 26 сентября 1936 г. На протяжении следующих недель вслед за французами девальвацию произвели швейцарцы, голландцы, чехи и итальянцы. Борьба, развернувшаяся в итоге в Берлине, нашла отражение в дневнике Йозефа Геббельса, который 30 сентября сделал краткую запись: «Шахт добивается девальвации…». Ему помешал лишь поспешный демарш Вальтера Функа, бывшего редактора деловых новостей, а с 1933 г. – статс-секретаря в геббельсовском Министерстве пропаганды. Узнав о намерениях Шахта, Геббельс записал: «Функ пошел прямо к фюреру <…> он вмешался». Согласно похвальбе Геббельса, лишь благодаря этому своевременному вмешательству Функ «предотвратил в Германии инфляцию».

Позиция Гитлера, которую он сформулировал в меморандуме о Четырехлетием плане, была окончательной. В стране не будет никакой девальвации, а главным приоритетом безусловно останется перевооружение. 18 октября Гитлер формально назначил Геринга главным уполномоченным по выполнению Четырехлетнего плана. В течение следующих дней Геринг обнародовал указы, согласно которым он становился ответственным буквально за все аспекты экономической политики, включая контроль над деловыми СМИ. Шахт остался и министром экономики, и президентом Рейхсбанка. Но инсайдеры отмечали, что Геринг выбросил последнее слово из своего официального титула «премьер-министр Пруссии», и теперь его обычно называли просто премьер-министром. Геринг сделался вторым человеком в Рейхе, не только в качестве главы люфтваффе и всего прусского правительства, но и в качестве главного проводника экономической политики. В любом случае, суть решений, принятых осенью 1936 г., была связана не с политической позицией Геринга, а с перевооружением, и в последующие недели в этой сфере были предприняты самые решительные меры. В начале декабря Министерство авиации готовилось к началу выпуска полного диапазона новых боевых самолетов, не обращая внимания на протесты со стороны Шахта и Министерства финансов. 5 декабря Геринг, председательствуя на собрании представителей вооруженных сил, объявил, что в будущем он будет заведовать военными финансами. Темп германского военного строительства будет диктоваться наличием сырья и рабочей силы, а не денег. На следующий день генерал Фрич как главнокомандующий армии формально одобрил грандиозный план развития вооруженных сил, составленный Фроммом, как основу для всех дальнейших мероприятий.

17 декабря 1936 г. в берлинском «Пройссенхаузе» Геринг выступил перед ведущими промышленниками с откровенно апокалиптической речью. Он напомнил аудитории о катастрофических последствиях блокады в годы Первой мировой войны и о грандиозной мобилизации, которую сумела провести Германия во время той войны. Если до войны беспокойство вызывали уже несколько миллиардов, потраченные на оборону, то война обошлась стране в 160 млрд марок. Сейчас же предприниматели опять не спешат создавать новые производственные мощности, опасаясь, что те окажутся избыточными. Но эта идея абсурдна. Геринг уверял слушателей в том, что

Окончания перевооружения не предвидится. Борьба, к которой мы приближаемся, потребует колоссальных производственных мощностей <…> Речь идет только о победе или о поражении. Если мы победим, то предприниматели получат достаточную компенсацию <…> Абсолютно несущественно, будет ли возможна в каждом случае амортизация новых инвестиций. На карту поставлено все <…> Все эгоистические соображения должны быть забыты. На кону стоит будущее всей нашей нации. Мы живем в эпоху, когда впереди маячат решающие сражения. Мы уже стоим на пороге мобилизации и уже ведем войну, хотя пушки пока молчат.

Неделю спустя, на Рождество 1936 г., Геринг объявил, что предприятия люфтваффе переводятся на мобилизационный режим. Закупки следует осуществлять без оглядки на бюджет Министерства авиации. Рабочие немецких заводов, имеющие подготовку в сфере авиационного производства, должны занять места, зарезервированные за ними на случай войны.

Если управление гражданской экономикой в целом по-прежнему находилось в руках Шахта, то Геринг создал новую организацию для реализации целей, обозначенных в Четырехлетием плане. Ее главные фигуры – такие, как полковник Фриц Лёб, один из архитекторов развития люфтваффе, – были набраны из военных кругов. В ее состав входили и партийцы – например, Герберт Бакке, на которого в дополнение к его службе в Министерстве сельского хозяйства была возложена ответственность за сельскохозяйственную сторону Четырехлетнего плана, или гауляйтер Йозеф Вагнер, ответственный за контроль над ценами и заработками. Наконец, в этой организации числились также ближайшие помощники Геринга, такие как Эрих Нойман, прусский карьерный служащий, в рамках Четырехлетнего плана заведовавший валютными вопросами. Кроме того, Геринг мог опереться на многочисленных специалистов, с 1934 г. участвовавших в различных программах по достижению экономической самодостаточности. Руководство научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими работами в отделе сырья, возглавлявшегося Лёбом, было поручено Карлу Крауху, ведущему специалисту IG Farben по синтетическому топливу. Пауль Плейгер и Ганс Керль, преданные члены партии, были рекрутированы из штата сотрудников Вильгельма Кепплера, чтобы отвечать за металлы и синтетические ткани соответственно. Эти люди проявили себя в первые годы существования режима и многие из них поддерживали тесные личные отношения друг с другом. Хотя бюджет Четырехлетнего плана был несопоставим с расходами, замышлявшимися армией и люфтваффе, инвестиции, запланированные новой организацией Геринга, все равно достигали колоссальных объемов. К концу 1937 г. перспективный инвестиционный бюджет Четырехлетнего плана приблизился к 10 млрд рейхсмарок. В целом на План в 1936–1940 гг. должно было приходиться где-то от 20 % до 25 % всех инвестиций в германской экономике. Цель этих расходов заключалась в том, чтобы вдвое снизить стоимость германского импорта путем создания мощностей по производству сырья на сумму порядка 2,3 млрд рейхсмарок, или примерно 5 % от всего германского промышленного производства.

Разумеется, Четырехлетний план возник не на пустом месте. В 1934–1936 гг. Ганс Керль уже создал новый завод по производству штапельных волокон (Zellwolle) с годовой производительностью в 45 тыс. тонн. Будучи бесцеремонно мобилизованным на выполнение Четырехлетнего плана, Керль поставил перед собой новую цель – достигнуть к 1940 г. годовой производительности в 160 тыс. тонн.

ТАБЛИЦА 5.

Четырехлетний план: предполагаемые объемы расходов

В свою очередь, Карл Краух отвечал за увеличение производства синтетического топлива, к 1936 г. уже достигшего уровня в 1,78 млн тонн. Но это покрывало внутренние потребности всего на 34 %, поскольку одновременно в Германии возросло и потребление топлива. Теперь же Гитлер потребовал, чтобы Германия в течение полутора лет достигла самодостаточности в сфере моторного топлива. Для решения этой задачи следовало срочно увеличить мощности по производству синтетического топлива на 1 млн тонн. В течение четырех лет Германии предстояло стать независимой от всякого импорта топлива, доведя объемы отечественного производства до 5,4 млн тонн. На достижение топливной самодостаточности отводилась львиная доля всех ресурсов, инвестировавшихся в рамках Четырехлетнего плана. Но Краух хотя бы мог опираться на технологии, используемые по крайней мере с конца 1920-х гг. Единственной сферой, в которой в 1936 г. замышлялся настоящий технологический рывок, являлось производство синтетического каучука.

ТАБЛИЦА 6.

Каучук и железная руда: два приоритета Четырехлетнего плана, тыс. т

В сентябре 1936 г., на момент выступления Гитлера на нюрнбергском съезде, еще нигде в мире не существовало технологий по производству высококачественного синтетического каучука в промышленных количествах. В 1936 г. общее производство синтетического каучука «буна» на заводах IG Farben не превышало нескольких сотен тонн, экспериментальный завод в Шкопау, рассчитанный на производство всего 2500 тонн в год, еще строился, немецкие военные еще не одобрили «буну» в качестве приемлемого материала для шин, а производители шин еще не придумали, как обрабатывать этот материал. После преодоления этого обескураживающего списка проблем предполагалось поднять объемы производства в Шкопау до 24 тыс. тонн в год, а затем в течение следующих четырех лет приступить к строительству еще трех заводов по производству «буны».

Как мы уже видели, бремя финансирования и строительства первого поколения заводов по производству синтетического топлива было распределено по всей германской энергетической отрасли, путем мобилизации угольных шахт. Фирма IG Farben сыграла поистине незаменимую роль в качестве поставщика новых технологий. Но после анонсирования нового Четырехлетнего плана сотрудничество между IG и нацистским режимом вышло на новый уровень. Назначение Карла Крауха в организацию, отвечавшую за выполнение плана, в качестве главы научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ в отделении сырья, укрепило эти связи, начало которым было положено не позже 1933–1934 гг. Вскоре после этого Краух вышел из состава правления IG, взамен получив место в наблюдательном совете, председателем которого он стал в 1940 г.Можно спорить о том, какую именно роль в этих взаимоотношениях играли принуждение, а какую – личный интерес. Участвуя в выполнении Четырехлетнего плана, Краух явно в первую очередь действовал в интересах достижения автаркии. Но с учетом его тесного знакомства с колоссальными техническими ресурсами IG, едва ли стоит удивляться тому, что в том, как часто наилучшим решением обычно оказывалось «решение, найденное IG». Все старшие советники Крауха в сфере топлива, каучука, взрывчатки и прочей продукции химического производства были его коллегами по IG. Более того, Краух открыто добивался того, чтобы руководство всеми химическими программами находилось в руках не военного руководства, а частной индустрии. Однако в то же самое время следует признать, что участие в выполнении Четырехлетнего плана изменило IG Farben. Несмотря на гигантские масштабы этой фирмы и ее технологическую оснащенность, колоссальные объемы средств, полученных ею от германского государства, не могли не оказать на нее самого серьезного влияния.

Этот момент очень четко проявляется в тех мучительных размышлениях и моральных терзаниях, которым после войны предался д-р Георг фон Шнитцлер, второй человек в IG до 1945 г. В своих показаниях, написанных им в течение нескольких месяцев, проведенных им в безысходном ожидании суда в Нюрнберге, Шнитцлер описывал «фаустовскую сделку» между гитлеровским режимом и младшим поколением технологов, работавших на IG. «Те возможности», которые открылись в связи с программой самодостаточности, «безусловно оказали завораживающее воздействие на наш технический персонал», – писал Шнитцлер. «Планы, которые не могли быть реализованы, пока существовала нормальная экономика, стали реализуемыми, и впереди как будто бы замаячили самые потрясающие перспективы». Разумеется, в обычных обстоятельствах гигантские средства, требовавшиеся для строительства заводов по производству синтетического топлива или синтетического каучука, находились бы под строгим контролем со стороны финансовых комитетов правления IG. Но с начала 1930-х гг. ежегодные инвестиции IG возрастали почти неконтролируемыми темпами: составляя в разгар депрессии не более ю-12 млн рейхсмарок в год, к началу 1940-х гг. они увеличились до 500 млн рейхсмарок в год. За этим исключительно быстрым ростом стояло не принуждение, а беспрецедентно щедрое финансирование. Как признавал Шнитцлер, «Значительная доля нашей выручки <…> более-менее гарантировалась вермахтом. Были заключены соглашения самого разного рода, но почти все они опирались на прочную финансовую основу в той мере, в которой государство гарантировало амортизацию, вводило протекционистские пошлины или требовало от потребителей закупок…». Это устранение финансовых сдержек оказало глубоко развращающее влияние на всю хрупкую систему корпоративного принятия решений в IG. «Блестящая на первый взгляд ситуация с платежным балансом IG ослабила центральное руководство. Такие молодые и активные технические сотрудники, как Амброс [синтетический каучук], Бютефиш [синтетическое топливо]», работавшие на Крауха с его программами в рамках Четырехлетнего плана, «…несли независимую ответственность за проблемы величайшего значения и брали на себя все более широкие обязательства. При просьбе обосновать их действия они обычно ссылались на „инструкции [,Auflage“], полученные от некоего управления в составе вермахта“». Но как признавал Шнитцлер, иногда было «не совсем ясно, не сами ли наши технические сотрудники сознательно добивались от вермахта данных инструкций. Центральная администрация IG Farben отмечала факты, когда речь заходила о компенсации расходов, но почти не имела возможности вмешаться в ситуацию».

При всем, что можно сказать на этот счет, функциональный аспект отношений между IG Farben и организацией по выполнению Четырехлетнего плана отмечала чрезвычайная стабильность. Карл Краух оставался действующим лицом в промышленной политике нацистской Германии с 1933 по 1945 г. Сыграв ключевую роль при заключении «Бензинового контракта» в декабре 1933 г., он был важной фигурой в германской военной промышленности и двенадцать лет спустя, в мрачные дни 1944–1945 гг. Все это обеспечивало IG Farben абсолютно уникальное место в Третьем рейхе, резко контрастирующее с намного более напряженными взаимоотношениями между режимом и немецкой тяжелой промышленностью.

В своей речи, посвященной Четырехлетнему плану, Гитлер ответил на стратегический вопрос, вставший перед страной летом 1936 г. Но в то же время он не дал никакого решения злободневной, практической проблемы – каким образом осуществлять грандиозные замыслы в сфере перевооружения в условиях серьезнейших трудностей с платежным балансом. В краткосрочном плане инвестиционная программа Геринга, наложенная на резкий рост внутреннего спроса, могла лишь усугубить ситуацию, перенаправив товары, пригодные для экспорта, на отечественный рынок и в то же время привлекая из-за рубежа все больше сырья для создания крупных промышленных мощностей. Германии же требовалось ровно противоположное. Для того чтобы обеспечить достаточный приток твердой валюты, а соответственно— продовольствия и сырья, Шахт стремился подавлять внутренний спрос при одновременном наращивании экспорта. Перевооружение в самом широком смысле должно было приспосабливаться к такому положению, потому что в отсутствие импортных материалов и продовольствия германская экономика просто не смогла бы работать. Девальвация могла бы обеспечить рыночный механизм для достижения этой цели, снизив цену германских экспортных товаров на зарубежных рынках и повысив стоимость импортируемого продовольствия. Однако, отказавшись от девальвации, режим, как и в 1934 г., был вынужден применять все более широкие меры бюрократического контроля.

На протяжении нескольких месяцев после анонсирования Четырехлетнего плана главным являлся вопрос о том, как обеспечить достаточные объемы производства стали. Он отодвинул на второй план все прочие вопросы промышленной политики. Хотя Геринг и его подчиненные стремились ликвидировать дефицит, наращивая выплавку стали из немецкой железной руды, эта долгосрочная программа ни в коем случае не могла решить проблемы, с которыми в 1936 г. столкнулась экономическая политика. Четырехлетний план мог существенно сократить нехватку стали самое раннее через два года. Как мы уже видели, Эрнст Пенсген и деловая группа по стали предупреждали о неминуемом кризисе поставок стали как минимум с начала 1936 г. В ноябре 1936 г. они наконец получили то, чего добивались: требования правительства о сокращении производства на 15 % в интересах сохранения опасно снизившихся германских запасов железной руды и лома. Такая мера не выглядит драконовской, но поскольку экспорт следовало сохранить любой ценой, все сокращение производства пришлось на внутренний спрос. Примерно из 1,725 млн тонн стали, выплавлявшихся ежемесячно в начале 1936 г., внутри страны использовалось лишь 1,325 млн тонн. Остальное экспортировалось, прямо или косвенно. К ноябрю 1936 г. поставки стали на внутренний рынок снизились на 25 %, составив всего 1,070 млн тонн, которыми требовалось покрыть все потребности вермахта и Четырехлетнего плана, новое строительство и потребление. Разумеется, именно к такому перераспределению ресурсов привела бы и девальвация. Однако сейчас оно осуществлялось по правительственному указу. Как и предсказывало рейхсминистерство, начались панические закупки. На сталеплавильных заводах накапливались заказы на сотни тысяч тонн металла, которые было невозможно выполнить в обозримом будущем. В обычных условиях это привело бы к росту цен. Однако власти Рейха принимали все меры к тому, чтобы нехватка импортного сырья не вылилась в общую инфляцию. Так, гауляйтер Вагнер, в рамках Четырехлетнего плана отвечавший за контроль над ценами, 26 ноября 1936 г. запретил повышать цены на что бы то ни было. Эта мера, формализовавшая ситуацию, складывавшуюся с начала 1930-х гг., фактически ликвидировала рыночные механизмы как способы регулирования дефицита в экономике Германии. Следующим логичным шагом, как не менее чем за год до того признавало ИЗС применительно к сельскому хозяйству, было введение нормирования, представляющего собой регулирование дефицита бюрократическими, а не рыночными методами. Нормирование цветных металлов было введено в январе 1937 г.; приказ о нормировании стали был издан 23 февраля 1937 г. Для того чтобы ликвидировать задолженность сталеплавильных заводов перед заказчиками, те заказы, которые не могли быть выполнены к концу апреля 1937 г., были аннулированы. С конца февраля новые заказы на сталь могли делаться только на основе квот на получение стали, раздававшихся в соответствии с национальными приоритетами, определявшимися Рейхсминистерством экономики. С точки зрения реальной работы германской экономики введение нормирования стали имело намного большее значение, чем сделанное полугодом ранее заявление о Четырехлетием плане. Судьба любого промышленного предприятия в нацистской экономике, Четырехлетнего плана и всей программы перевооружения отныне зависела от того, сколько стали могло быть произведено и как она распределялась в соответствии с системой ее нормирования. По иронии судьбы, несмотря на то что введение системы нормирования стали в мирное время представляло собой чрезвычайный шаг, изменивший повседневное функционирование германской промышленности, первые 15 месяцев работы этой системы не привели к сколько-нибудь радикальным переменам. К большому разочарованию вермахта, вместо огромных дополнительных объемов стали он получил такие квоты на сталь, которые не превышали объемов закупок по обычным каналам, осуществлявшихся годом ранее. По сути, поставки и военное строительство застыли на уровне, достигнутом уже в 1936 г. Он был весьма значительным с любой точки зрения, но едва ли позволял достичь целей, поставленных Фроммом. Чтобы решить поставленную в декабре 1936 г. задачу по созданию к 1940 г. армии, численность которой в военное время составляла бы 3,6 млн человек, военным требовалось 270500 тонн стали ежемесячно. Реально же в феврале 1937 г. они получали только 195 тыс. тонн. По оценкам департамента Фромма, это означало, что запасы боеприпасов могли достичь запланированного уровня лишь к осени 1942 г. Система фортификаций, предусматривавшаяся в плане 1936 г., не была бы завершена до 1948 г. От болезненных ограничений страдали и люфтваффе, и Четырехлетний план. Смелый план, выдвинутый осенью 1936 г., – за четыре года подготовить германскую экономику и вермахт к войне – становился нереальным всего через несколько недель после его обнародования. К концу мая 1937 г. армейское руководство сочло необходимым уведомить военное министерство о том, что отчаянная нехватка сырья делает боевую мощь армии, запланированную на 1940 год, недостижимой в течение многих лет, и «политическое руководство должно принять во внимание» эту проблему. Армия будет наращивать свою численность, как планировалось. Людей будут призывать в вооруженные силы и обучать. Но неадекватная оснащенность германской армии сделает ее неготовой к войне. Между тем для люфтваффе Геринг одобрил пересмотренную программу, которая предполагала немедленное сокращение рабочей силы в авиационной промышленности на 10 %. К осени 1937 г. в люфтваффе шли разговоры о сокращении их производственных планов на 25 %, а программы по увеличению производственных мощностей – на 66 %. Последствия всех этих процессов четко просматриваются в статистике. Вместо того чтобы возрастать, согласно требованию, выдвинутому в 1936 г., производство самолетов с апреля 1937 г. по лето 1938 г. на практике испытывало тенденцию к сокращению. Люфтваффе оснащались новыми боевыми самолетами, но лишь за счет резкого уменьшения выпуска всех прочих типов самолетов, особенно учебно-тренировочных.

Это замедление темпов перевооружения диктовалось абсолютной приоритетностью платежного баланса. Шахт и нацистское политическое руководство явно сходились на том, что необходимо избежать острого кризиса наподобие того, который едва не остановил восстановление экономики в 1934 г. Поэтому главным приоритетом являлось ограничение импорта и накапливание запасов твердой валюты путем наращивания экспорта. Германские экспортные поступления, в 1934 и 1935 г. в среднем составлявшие 330–340 млн рейхсмарок в месяц, в августе 1936 г. превысили 400 млн рейхсмарок, а летом 1937 г. выросли до 530 млн рейхсмарок в месяц. Такое достижение было бы невозможно без созданной Шахтом и вызывавшей столько нареканий системы экспортных субсидий, благодаря которой в начале 1937 г. германский экспорт субсидировался примерно в количестве 30 пфеннигов на каждую рейхсмарку. Впрочем, система экспортных субсидий существовала еще с 1935 г. Неожиданный рост немецкого экспорта объяснялся резким оживлением мировой торговли. Объемы глобальной торговли в одном лишь 1937 г. выросли на 25 %. Впервые с 1920-х гг. наблюдался рост спроса на германские товары – и немецкие экспортеры явно спешили этим воспользоваться. Даже если Шахт и Герделер проиграли в политическом споре со сторонниками автаркии, IG Farben, Vereinigte Stahlwerke, Siemens и тысячи других более мелких экспортеров не были готовы работать исключительно на внутренний рынок. Если существовал прибыльный мировой рынок, нуждающийся в поставках, то германские предприятия хотели на нем присутствовать.

Однако, как прекрасно понимал Шахт, эту возможность не следовало считать чем-то самоочевидным. С учетом репутации Германии как неплательщика и ее крайне манипулятивной системы содействия торговле, один лишь факт возрастания мирового спроса не означал, что немецким фирмам действительно позволят нажиться на этом. Как мы видели, США уже предприняли ряд шагов по блокированию субсидируемого импорта из Германии. И этому примеру при желании могли последовать другие крупные торговые партнеры Германии, изгнав Третий рейх со своих рынков. Голоса, настаивающие именно на такой мере, раздавались в Великобритании. К концу 1936 г. истекал срок действия англо-германского соглашения о моратории.

Впервые оно было заключено в 1931 г. по настоятельному требованию США с целью ограничить обязательства Германии перед ее краткосрочными кредиторами. В 1936 г. британские клиринговые банки, возглавляемые Реджинальдом Маккенной, влиятельным председателем банка Midland и либералом в духе Асквита, развернули агрессивную кампанию против каких-либо дальнейших уступок Германии. Как представлялось Маккенне, неспособность Сити добиться полной выплаты долгов лишь ускорила германское перевооружение. После обнародования Четырехлетнего плана оно явно вступило в новую и опасную фазу. Маккенна призвал Британию ответить на это, как и в 1934 г., угрозой торговой войны и принудительным клирингом, если только Берлин не будет соблюдать все свои финансовые обязательства. Однако Шахт твердо стоял на своем, отказываясь идти на какие-либо уступки. Он не мог позволить, чтобы Великобритания разрушила создававшуюся им с 1934 г. сложную структуру двусторонних соглашений, которая держалась на англо-германском соглашении о платежах. Кроме того, он знал, что может рассчитывать на влиятельных британских друзей. Как полагало британское посольство в Берлине, крах англо-германского соглашения о платежах был способен «подорвать доверие с обеих сторон, а также ослабить позиции Шахта». После назначения Геринга Шахт стал считаться фигурой, оказывающей необходимое умиротворяющее влияние на гитлеровский режим. Чтобы укрепить его положение, Лондон полагал, что следует не закрывать дверь для германской внешней торговли. Более того, возникает искушение считать, что именно по этой причине Гитлер не снимал Шахта с его должности, оставляя его в качестве приманки для британцев. Однако не следует игнорировать факты, указывающие на то, что по крайней мере в одном смысле британская стратегия действительно работала. Да, экономические уступки, сделанные Германии, не изменили соотношение сил в Берлине. Тем не менее по причине отчаянной нужды Германии в иностранной валюте Шахт получил возможность добиться того, чтобы в начале 1937 г. главным приоритетом было объявлено не вооружение и Четырехлетний план, а экспорт. В первые месяцы 1937 г. экспортный сектор ежемесячно получал по 505 тыс. тонн стали – столько же, сколько вермахт и Четырехлетний план, вместе взятые. Был создан особый комитет, призванный «координировать» потребности вермахта и Четырехлетнего плана с абсолютным приоритетом экспорта. А Эрнсту Пенсгену, генеральному директору Vestag, была поручена задача изыскать зарубежные рынки еще для 100 тыс. тонн германской стали в месяц.

Поскольку причиной дефицита стали являлось решение ограничить ее производство – решение, навязанное Германии острой нехваткой иностранной валюты, – то первоочередное значение, несомненно, имел поиск такого способа увеличить производство стали, который не лег бы невыносимым бременем на валютные резервы страны. Очевидный выход, конечно же, состоял в том, чтобы интенсивнее использовать обширные германские запасы железной руды. Как мы уже отмечали, диспуты по этому поводу не стихали еще с начала 1936 г. В одном углу ринга находился Рурский сталеплавильный регион, лидером которого был Эрнст Пенсген. Германские железорудные месторождения по закону принадлежали рурским фирмам. Но по крайней мере до 1937 г. они решительно противодействовали добыче этих низкокачественных руд. Исходя из экономических соображений, Рур предпочитал импортировать высококачественную скандинавскую руду, и эту позицию решительно поддерживали Шахт и РМЭ. Противоположную позицию занимал Пауль Плейгер, специалист по стали в отделе сырья, подчинявшемся Кепплеру. Плейгер настаивал, что огромное железорудное месторождение в Зальцгиттере позволяет ежегодно добывать миллионы тонн руды. Этого хватило бы для того, чтобы увеличить объемы добычи отечественной руды по содержанию железа примерно с 2 млн до 6 млн тонн в год, что в значительной степени повысило бы самодостаточность немецкой сталелитейной промышленности. На протяжении 1936 г. Плейгер вместе со всей остальной командой Кепплера дрейфовал под крыло к Герингу, и в некотором смысле это же делала и сталеплавильная отрасль. По причине острой нехватки стали рурские фирмы, очевидно, были не в состоянии противодействовать освоению этого национального актива. К июню 1937 г. сталеплавильная отрасль в сотрудничестве с управлениями по выполнению Четырехлетнего плана разработала программу, предусматривавшую рост производства стали в Германии с текущего максимума в 19,3 млн тонн до «окончательной цифры» в 24 млн – уровня, которого, как считалось, хватит для того, чтобы полностью задействовать мощности металлообрабатывающей промышленности.

Этот прирост должен был основываться исключительно на более широком использовании отечественной железной руды – чего и добивался Плейгер. Программа по достижению уровня в 24 млн тонн, однако, не стала планом создания новой отрасли. Это была достаточно скромная по своей стоимости программа естественного роста, предполагавшая увеличение числа доменных печей на 10 % и пропорциональное увеличение числа коксовых печей, чего было бы достаточно для того, чтобы работой были обеспечены все имевшиеся в Германии сталеплавильные конвертеры и прокатные станы.

Если бы это предложение было сделано полугодом раньше, то оно, несомненно, решило бы спор. Однако к лету 1937 г. было уже слишком поздно. После многомесячного упорного сопротивления со стороны Пенсгена и его коллег Плейгер был полон решимости не просто расширить объемы добычи германской железной руды, но и уничтожить рурский блок промышленников. Его цель заключалась в том, чтобы создать в Центральной Германии независимый, контролируемый государством, вертикально интегрированный стальной конгломерат, достаточно крупный для того, чтобы конкурировать даже с Vereinigte Stahlwerke™. Ключевой фигурой в этом проекте являлся Герман Рехлинг (1872–1955), ведущий представитель тяжелой промышленности Саара. Рехлинг был гениальным металлургом и человеком самых смелых замыслов. Кроме того, он был германским националистом старой школы, после утраты Эльзаса и Лотарингии вынужденным получать всю свою железную руду из Франции. Поэтому он был крайне заинтересован в разработке новых технологий, требовавшихся для выплавки стали из кислой немецкой руды. Отношения Рехлинга и Плейгера вскоре стали напряженными. Но именно благодаря Рехлингу Плейгер вышел на Германа Брассерта, космополитичного германо-американского инженера, который якобы лично участвовал в строительстве не менее чем 20 % всех современных доменных печей в мире. В начале 1930-х гг. Брассерт построил завод в Корби (Англия), работавший на еще более низкокачественной железной руде, чем та, что имелась в Зальцгиттере. Проблемой для Плейгера было то, что Брассерта хорошо знали и в Vereinigte Stahlwerke, поскольку в 1920-х гг. он играл роль советника при выпуске стальных облигаций на общую сумму более чем в 40 млн долларов, предназначавшихся для американских финансовых рынков. Главным для Плейгера было добраться до Брассерта прежде Vereinigte Stahlwerke. И поскольку в затылок дышал Геринг, Плейгер действовал быстро. В начале лета 1937 г. он связался с Брассертом, пересекавшим Атлантику, по радиотелефону и убедил его следующим же лайнером вернуться в Лондон. Для того чтобы Брассерта не перехватил Vestag, Плейгер приставил к нему круглосуточную охрану и доставил его в Германию на личном Ju-52 Геринга – самолете, известном всей стране, поскольку он был выкрашен в знаменитый красный цвет эскадрильи Рихтгофена. После этого приключения Плейгер и Геринг были готовы к массированной атаке на Vestag. Первый выстрел прозвучал 16 июня 1937 г., когда на встрече, организованной с целью обсудить нехватку германских сталеплавильных мощностей, Геринг проигнорировал предложение о строительстве новых доменных печей и устроил сталепромышленникам разнос за неспособность использовать германские железорудные месторождения. Спустя месяц, 15 июля 1937 г., Плейгер формально утвердил устав Reichswerke Hermann Göring, публичной компании с первоначальным акционерным капиталом в 5 млн рейхсмарок, предоставленным государством. Брассерт брался построить в Зальцгиттере, передовой сталеплавильный завод полного цикла с первоначальной производительностью 1 млн тонн в год, которую впоследствии предполагалось увеличить до 4 млн тонн. Это было больше, чем производил сам Vestag. Спустя неделю, 23 июля, Геринг пригласил 300 представителей германской сталеплавильной промышленности на послеобеденный прием в Министерстве авиации. Но еще до его начала представители шести ведущих фирм были вызваны на частную встречу. Некоторое время продержав своих досточтимых гостей в ожидании, Геринг наконец явился перед ними в полном блеске своих регалий, окруженный большой свитой должностных лиц и армейских чинов. Геринг совсем не собирался просить об одолжениях, как в феврале 1933 г. Громким и агрессивным тоном он зачитал заранее подготовленное заявление. Тяжелая промышленность Германии проявила неумение распорядиться одним из ценных активов страны. Гитлер дал промышленникам четыре года, но они оказались растрачены впустую. И теперь терпению Геринга настал конец. Он намерен «разделаться с саботажниками перевооружения и Четырехлетнего плана и отправить их туда, где им место» (то есть в ад). Государство проявило способность к резкому наращиванию мощностей в алюминиевой промышленности и в секторе люфтваффе. Теперь такие же методы будут применены и в сфере производства стали. Все германские месторождения железной руды, находящиеся в частном владении, будут объединены в одну государственную компанию. При железорудных месторождениях будут построены три гигантских сталеплавильных завода. Завод в Зальцгиттере станет крупнейшим в мире. Затем потрясенным сталепромышленникам раздали карты, на которых были обозначены принадлежавшие их фирмам месторождения, подлежавшие экспроприации во имя новой компании. Наконец, Геринг зачитал одобренный самим Гитлером указ о принудительном выкупе этих месторождений.

Примечательно, что Пенсген и руководство Vestag не спешили капитулировать перед этим беспардонным выкручиванием рук. Вместо этого они попытались организовать единый фронт для противодействия проекту строительства Reichswer-ке. И в этом их полностью поддерживал Ял мар Шахт, остававшийся и президентом Рейхсбанка, и министром экономики. Сталеплавильная отрасль согласилась разрабатывать германские железорудные месторождения в рамках расширения добычи руды до уровня в 24 млн тонн. Промышленники ни в коей мере не сопротивлялись идее строительства сталеплавильных заводов рядом с месторождениями железной руды. Рур только приветствовал появление дополнительного источника чугуна. Но в чем Германия точно не нуждалась, так это в новом сталеплавильном заводе с литейными цехами и прокатными станами общей стоимостью в 200 млн рейхсмарок. Это обременит Германию избыточными производственными мощностями, вызовет рост цен и приведет к хаосу в сложной системе международных картелей, регулирующих европейскую торговлю сталью. Однако Плейгер и Геринг призвали себе на подмогу весь аппарат полицейского государства. У них имелись осведомители и в Рейхсминистерстве экономики, и в стальном картеле, и это, вместе с личной службой Геринга по прослушиванию телефонных разговоров, позволило им предупреждать все ходы Пенсгена и Шахта. Решающая встреча состоялась 24 августа 1937 г. в Штальхофе – штаб-квартире сталеплавильной ассоциации в Дюссельдорфе. В разгар встречи все сталеплавильные фирмы, кроме Vestag, получили от Геринга телеграмму следующего содержания: «Настоятельно прошу вас не подписывать дюссельдорфский меморандум сталеплавильной ассоциации. Действия последней по отношению к Reichswerke все сильнее походят на саботаж. Хайль Гитлер! Геринг». Секретарь Геринга Пауль Кернер впоследствии подтвердил подчиненным Флика, «что эта телеграмма в крайне смягченном виде отражала настроения, преобладавшие» в резиденции Гитлера в Оберзальцберге.

Однако даже и без этой откровенной угрозы встреча в Штальхофе выявила в германской сталеплавильной отрасли глубокие разногласия. Вильгельм Цанген, безжалостный и амбициозный генеральный директор Mannesmann, сразу же отказался противодействовать проекту Reichswerke. Такую же позицию занимал и Рехлинг, собиравшийся оказывать проекту всемерную поддержку. В глазах Рехлинга, еще с Первой мировой войны выступавшего за агрессивную внешнюю политику, на кону стояли принципиальные вопросы. С учетом роста германского населения и развития новых металлообрабатывающих отраслей он буквально не видел предела будущим потребностям в стали. Кроме того, у него сохранились личные воспоминания о близорукости военных в 1914 г., когда генерал Фалькенхайн заявил, что ему даже не понадобятся полные мощности трех германских государственных арсеналов. Как представлялось дело Рехлингу, «у нас нет никаких шансов в этой сошедшей с ума Европе. Рано или поздно нас ожидает действительно серьезная конфронтация <…> Вы читали военные донесения из Испании. Какие выводы можно из них сделать?». Если германская сталеплавильная промышленность не приняла всех возможных мер для того, чтобы «дать Германии возможность хотя бы в некоторой степени пережить эту конфронтацию», то кто должен за это отвечать? Слова Рехлинга, ветерана кайзеровской индустриальной политики и послевоенных дискуссий о репарациях, звучали достаточно авторитетно. «До 1934 г. я лично знал практически всех европейских политиков <…> Господа, вам не следует питать иллюзий в отношении того, что может с нами случиться». Натолкнувшись на такое противодействие, Пенсген не смог сколотить единый фронт. 27 августа Verei-nigte Stahlwerke, Hösch и Krupp начали переговоры о продаже своих прав на месторождения Паулю Плейгеру и Reichswerke. На первой неделе сентября Шахт ушел в отпуск, формально сложив с себя полномочия министра экономики в ноябре.

На протяжении следующих лет, помимо того, что Плейгер и Брассерт построили по крайней мере первую очередь гигантского сталеплавильного завода в Зальцгиттере, вступившего в строй в октябре 1939 г., Reichswerke стало движущей силой мощной кампании корпоративного империализма. К началу 1940-х гг. предприятие Reichswerke Hermann Göring переродилось в то, что могло стать крупнейшим индустриальным конгломератом в мире. В 1938 г. Плейгер взял под свой контроль Rheinmetall— крупнейшего производителя вооружений, входившего в состав государственного холдинга VIAG. После аннексии Австрии Reichswerke скупило крупные промышленные активы, главным образом за счет Vereinigte Stahlwerke. В 1939 г., после оккупации Праги, в состав машиностроительного подразделения Reichswerke вошло гигантское предприятие Skoda – эта экспансия продолжилась после оккупации Польши. В 1940 и 1941 г. Reichswerke сделало еще ряд приобретений на оккупированных и аннексированных территориях Западной Европы. Однако это грандиозное имперское строительство может создать ложное впечатление большой значимости Reichswerke в общей экономической истории нацистского режима. Многие филиалы, присоединенные к Reichswerke в процессе экспансии, очень слабо контролировались штаб-квартирой корпорации, и от многих из них избавились после 1941 г. Поскольку империя Reichswerke разрасталась главным образом за счет реквизиций, а не внутренних инвестиций, это почти ничего не добавляло к общей динамике экономики, развивавшейся за счет вооружений. Хотя технологическая ставка Плейгера окупилась и завод в Зальцгиттере освоил выпуск полностью пригодной стали, он так и не стал играть доминирующей роли в сталеплавильной отрасли, чего добивались Геринг и Плейгер. Единственным важным сектором, в котором Reichswerke действительно заняло лидирующие позиции, была угледобыча. В данном случае Плейгер воспользовался как серией безжалостных мероприятий в рамках «ариизации», организованных Фридрихом Фликом, так и захватом обширных угледобывающих мощностей в Силезии после 1939 г. В 1940-е гг. не сталь, а уголь сделал Пауля Плейгера ключевой фигурой в германской военной экономике.

Подобно тому как Четырехлетний план ничем или почти ничем не помог Германии, испытывавшей нехватку иностранной валюты, так и проект Reichswerke не позволил немедленно устранить дефицит стали. Положение со сталью оставалось напряженным— в конце концов, пришлось вмешаться самому Гитлеру. Летом 1937 г. военно-экономическое управление Военного министерства, возглавляемое полковником Томасом, посредством меморандума, составленного в весьма сильных выражениях, довело непосредственно до его сведения плачевную ситуацию в сфере перевооружения. Как отмечал в этом меморандуме Томас, «Войска не понимают, почему государству, [Нацистской] партии и деловым кругам позволяется предпринимать крупные строительные проекты, в то время как они из-за отсутствия казарм зимуют [в палатках] на учебных полигонах». Очевидный способ предотвратить критику со стороны вермахта – доверить нормирование стали самим военным: в начале июля 1937 г. Геринг поручил это неблагодарное дело полковнику Герману фон Ганнекену, начальнику штаба при управлении вооружений (Heereswaffenamt). Ганнекен сделал все возможное для реорганизации этой системы и принял меры к тому, чтобы вооруженные силы получали причитавшуюся им сталь вовремя. Но он был не в состоянии обеспечить значительный прирост объемов распределяемой стали. К сентябрю у министра обороны Бломберга не осталось иного выбора, кроме как потребовать решения от Гитлера. Принятые в 1936 г. ускоренные программы перевооружения могли быть завершены лишь в том случае, если вермахт будет получать не менее 507220 тонн стали в месяц – на 70 % больше, чем он получал в тот момент. Что же касается сложившейся ситуации, то по всем программам налицо было опасное отставание от плана. Итогом этого положения, – делал зловещее предсказание Бломберг, – станет «настолько серьезное снижение способности вести наступательную войну <…> что это не сможет не сказаться на свободе действий политического руководства Рейха».

Уже во второй раз за два года Гитлер был вынужден ответить на экономические трудности фундаментальной перестановкой политических приоритетов, на этот раз произошедшей на встрече с руководством вооруженных сил 5 ноября 1937 г. Согласно дошедшим до нас заметкам, сделанным полковником Фридрихом Госсбахом, Гитлер потребовал, чтобы в случае его смерти то, что он сейчас скажет, рассматривалось в качестве «его последней воли». Как обычно, Гитлер начал со стратегического обзора, мало чем отличавшегося от того, который служил преамбулой к Четырехлетнему плану. Новым и в высшей степени взрывоопасным были признаки того, что Гитлер начал строить конкретные планы территориальной экспансии. В частности, он объявил о своей решимости предпринять военные действия против Чехословакии. Эта страна не фигурировала в масштабной картине, нарисованной в Mein Kampf и во «Второй книге». Но помимо сильных античешских предрассудков, которые разделяли многие представители нацистской элиты, одного лишь взгляда на карту межвоенной Европы хватило бы для того, чтобы объяснить, почему Чехословакия наряду с Австрией по логике вещей должна была стать первой жертвой гитлеровской агрессии. «Искусственное» государство Чехословакия было создано в Версале в качестве неотъемлемой части антигерманской системы безопасности. Она была связана военными союзами с Францией, а с 1935 г. – и с Советским Союзом. Чехословакия, глубоко вдававшаяся в южную Германию, рассматривалась германскими военными в качестве очевидной базы для воздушных налетов на Берлин и на южную Германию.

Для Гитлера ключевое значение имел выбор момента. Было принципиально важно решить вопрос «жизненного пространства» до 1943–1945 гг., поскольку он ожидал, что после этого срока относительное преимущество Германии в гонке вооружений сократится. Эти даты указывают на корректировку сроков, предполагавшихся в его меморандуме о Четырехлетием плане. Гитлер дал понять, что ему известно о снижении темпов перевооружения на протяжении последних двенадцати месяцев. Кроме того, заявление Гитлера давало понять, что он обеспокоен той угрозой, которую несло с собой перевооружение других европейских держав. Но Гитлер пошел еще дальше. Если еще до 1943 г. Франция будет «обезврежена» в результате внезапной эскалации внутриполитических или социальных конфликтов, как это случилось в начале 1934 г., или если Великобритания и Франция будут отвлечены конфликтом в Средиземноморье, то для Германии может оказаться выгодным действовать, даже если ее собственные военные приготовления еще не завершатся. Хотя Гитлер четко понимал, как сложно будет проводить перевооружение по заданному плану, он был готов принять решение о начале войны в зависимости от развития непредсказуемой международной ситуации.

В том, что касалось проблемы стали, Гитлер подтвердил свою приверженность к планам перевооружения, принятым в 1936 г. И в течение следующих недель эта решимость была поддержана решительными действиями. После описанной Госсбахом встречи вермахт не стал сразу получать больше стали. Армия никак не успевала выполнить цели, поставленные в 1936 г., и получала намного меньше стали, чем хватило бы для преодоления отставания, накопившегося за 1937 г. Для того чтобы выйти из тупика, следовало существенно увеличить производство стали – не на Reichswerke Hermann Göring, так как на это ушли бы годы, – а на уже существующих в Германии доменных печах и прокатных станах. И именно в этом направлении были приняты меры в течение нескольких недель после «госсбаховского» совещания. 22 ноября 1937 г. полковник Ганнекен уведомил деловую группу по чугуну и стали о том, что ограничения, лимитировавшие производство стали с осени 1936 г., скоро будут сняты. «Благодаря росту добычи руды в стране и увеличению импорта» объемы производства железа в Германии повысятся до «пределов возможного». При условии, что существующие ограничения на потребление останутся в силе, этого, по мнению Ганнекена, должно было хватить для удовлетворения по крайней мере самых насущных потребностей германской промышленности. Реакция со стороны армейской бюрократии проявилась к началу февраля 1938 г., выразившись в возобновлении дискуссий об ускорении перевооружения.

Однако случившегося в 1937 г. было уже не исправить. Вместо того чтобы резко возрастать – согласно намерениям, четко выраженным в 1936 г., – поставки вооружений топтались на месте. Более того, за всю предвоенную историю гитлеровского режима 1937 г. был единственным годом, когда военные расходы не испытали заметного роста. Как и предсказывал Бломберг, это серьезно отразилось в сфере стратегии. В декабре 1937 г. верховное командование германской армии полагало, что армия военного времени будет полностью оснащена и боеспособна лишь к весне 1943 г. В глазах армейского руководства это имело очевидные последствия. Как будет показано в следующей главе, полковник Бек, начальник штаба армии, ответил на замечания Гитлера на «госсбаховском» совещании тревожной оценкой ситуации, пытаясь отговорить Гитлера от каких-либо агрессивных действий против чехов. Однако Гитлер вынашивал иные планы. В 1936 г. он составил расписание, согласно которому четырех лет тотальной внутренней мобилизации должно было хватить для того, чтобы вывести страну на дорогу к успешной войне. Этого не получилось. Гитлер, как он продемонстрировал на «госсбаховском» совещании, мыслил достаточно реалистично и принял к сведению сетования вермахта на технические трудности. Но в отличие от генералов, Гитлер не собирался принимать как данность ни отношения Германии с ее соседями, ни текущий уровень экономической мобилизации. Ответ генералов состоял в пересмотре сроков, ответ Гитлера— в пересмотре параметров. Делая все возможное для того, чтобы увеличить производство стали и перераспределить ее в пользу военных, в то же время он неустанно повышал уровень международной напряженности. Руководство Третьего рейха не стало создавать условия для войны с помощью внутренней мобилизации. Главным рычагом, с помощью которого экономику страны – усилиями ключевых промышленников и офицеров-карьеристов – переводили на военные рельсы, стала международная напряженность. Агрессивная внешняя политика привела к мобилизации внутренних ресурсов, а не наоборот.

Если главной движущей силой этого процесса был конкретный человек, то им был Гитлер. Консолидация нацистского режима вокруг персоны фюрера зимой 1937193^ г. представляла собой решающий момент в эволюции Третьего рейха. Наиболее драматичным событием, обозначившим такое «единоначалие», стали внезапные перестановки в верхах армейской иерархии на первой неделе февраля 1938 г. Поводом для них стали скандалы вокруг министра обороны Бломберга и армейского главнокомандующего, генерал-полковника Вернера фон Фрича. Министр обороны демонстративно женился на женщине «с темным прошлым», а в полицейском досье на Фрича обнаружились неопровергнутые обвинения в гомосексуализме. Гитлер немедленно отправил обоих в отставку и разрешил кризис, сделав вермахт отдельной организационной структурой, независимой от трех родов вооруженных сил, главнокомандующим которой он назначил самого себя. Геринг, который хотел стать министром обороны вместо Бломберга, вместо этого был повышен в чине до фельдмаршала. Вильгельм Кейтель, прежде безобидный офицер, по воле Гитлера стал его главным военным советником как главы вермахта. Полковнику Томасу, главному специалисту вермахта по экономике, отдали под начало новое военно-экономическое управление. Командование над армией получил Вернер фон Браухич, уважаемый офицер-профессионал, но в то же время слабохарактерный человек, неспособный противиться воле Гитлера. Одновременно с тем Гитлер произвел крупные перестановки и в Министерстве иностранных дел. Консервативный Нейрат, занимавший министерскую должность с 1932 г., был отправлен в отставку. Вместо него министром стал бывший посол в Лондоне Иоахим фон Риббентроп, намного лучше соответствовавший новой агрессивной повестке дня, направляемой Гитлером.

Тогда же была решена и судьба Рейхсминистерства экономики. На смену Шахту (он остался президентом Рейхсбанка, но утратил министерский пост) Гитлер избрал одного из ближайших сотрудников Геббельса, Вальтера Функа. Хотя Геринг был разочарован тем, что ему не досталась даже эта должность, он по крайней мере воспользовался периодом безвластия после отставки Шахта для того, чтобы объединить управление по выполнению Четырехлетнего плана с аппаратом министерства. Отныне все ключевые департаменты министерства находились в руках политически близких НСДАП людей. Атмосферу, установившуюся в министерстве, очень метко характеризовала острота, ходившая среди старых служащих, которые называли ставленников Геринга «рабоче-солдатским советом», намекая на революционные дни 1918 г. Ганс Керль, ключевая фигура из отдела Вильгельма Кепплера, занимавшегося сырьем, получил задание принять те меры, которые он сочтет нужным, чтобы обеспечить выполнение новых задач, с упором на самодостаточность и нормирование.

Еще более важной была та роль, которую взял на себя Гитлер в отношении экономической политики. Разумеется, ни Геринг, ни Гитлер не были в состоянии «переварить» многочисленные технические подробности индустриальной политики, но оба они остро интересовались программой вооружений, а это заставляло их уделять серьезное внимание проблеме нормирования сырья. С ноября 1937 г. до последних дней Третьего рейха принципы нормирования стали – главного сырья индустриальной экономики – ни разу не претерпевали серьезного изменения без личного одобрения Гитлера. Это утверждение авторитета Гитлера в сфере экономической политики имело не меньшее значение, чем более известные аспекты «второго захвата власти». Оно представляло собой ключевой и во многом недооцененный элемент могущества фюрера. Только при учете всех трех сторон власти Гитлера – дипломатической, военной и промышленной – мы сможем по-настоящему разобраться в том, каким образом ему удалось разрушить европейский баланс сил.