Тогда
Знойный день сменился прохладным вечером, но они не открывали окно – из опасения, что крики Биргитты будут слышны снаружи, – и поэтому по-прежнему изнывают от жары. Вдобавок комната наполнена зловонием, исходящим от ее одежды и тела, и дышать практически нечем.
Эльза наклоняется к раковине, впервые за много часов позволяя себе отдохнуть; она чувствует себя смертельно уставшей. Ноги еле держат ее, руки изнывают от боли, а щеки чешутся от соли, оставшейся после высохших слез, пусть она даже и не помнит, что плакала.
– Вот и все, – говорит Ингрид.
Судя по голосу, медсестра измотана так же, как Эльза. А когда она подходит к раковине и наливает воду в кружку с отбитым краем, Эльза видит, что кожа ее лица дряблая и имеет нездоровый цвет, а обычно аккуратно завитые волосы взъерошены и мокры от пота. На ней только комбинация и нижнее белье, поскольку прочую испачканную одежду она уже сняла.
Посмотрев на себя в зеркало, Эльза обнаруживает, что и сама без кофты и обуви – скинула где-то. Вдобавок на левой руке наливается синяк, и она даже не представляет, когда получила его. Несколько раз Биргитта начинала размахивать руками и драться, а Эльза пыталась сдержать и успокоить ее – вот и досталось…
Она пьет большими глотками из железной кружки. У воды привкус железа, но Эльза не замечает этого, поскольку ее мучает жажда.
За окном уже начинают опускаться сумерки, и комната постепенно погружается в темноту. Биргитта по-прежнему лежит скрючившись на кровати, отвернувшись от всех. Ее волосы серые от грязи и пота. Она больше не издает никаких звуков; возможно, даже заснула.
Дагни стоит в стороне у одного из окон. Ее силуэт резко выделяется на его фоне благодаря падающему сзади свету; из-за того же почти не видно ребенка, которого она держит в руках.
Это красивая маленькая девочка с густыми темными волосами. Немного более худая по сравнению с собственными дочерьми Эльзы – во всяком случае, насколько та помнит их в этом возрасте. У нее странная форма головы и, как и положено новорожденному, мутные синие глаза; но она закричала, как и требовалось, когда Ингрид шлепнула ее ладонью по попе.
Эльза держала младенца, пока Ингрид перерезала пуповину. Никто из них не врач, но Ингрид обычно помогает местным девицам разрешиться от бремени, если доктор не приезжает вовремя. Эльза никогда раньше не присутствовала при родах, за исключением своих собственных, а если и думала, что когда-нибудь ей придется принимать в них участие, всегда представляла в роли роженицы Маргарету – или Айну, когда придет ее время.
За окном постепенно набирает силу многоголосое пение. Сначала его было еле слышно, но постепенно оно становится все громче и громче. Уже можно различить отдельные слова молитвы. Она доносится словно из-под земли.
Ее звуки вырывают их из плена приятных эмоций и возвращают к реальности.
Эльза смотрит на Дагни; та, в свою очередь, глядит на ребенка. Когда шум с улицы усилился, девочка тихо захныкала. Пожалуй, она чует опасность, исходящую с той стороны, сколь бы маленькой ни была. Дагни выглядит испуганной и растерянной, и по ее виду Эльза понимает, что ничем не сможет им помочь.
Ингрид выпрямляется. Очки сползли ей на кончик носа, но она возвращает их на место, пытается встретиться взглядом с Эльзой, потом смотрит на скрюченный силуэт Биргитты, лежащей на кровати у дальней стены, и спрашивает:
– Что нам делать?
Ощущение беспомощности, охватывающее Эльзу в следующее мгновение, не имеет ничего общего с тем, что она испытывала когда-либо ранее. Пение, которое, кажется, никогда не закончится, как бы напоминает им, что их положение безнадежно. Шансов на успех нет. Приверженцев пастора много, а их слишком мало, и Биргитта не в состоянии помочь даже себе самой. И еще меньше – малышке, новому человечку, находящемуся сейчас в руках Дагни.
– Нам надо попытаться убрать их отсюда, – бормочет Эльза. – Подальше от Матиаса и прихожан. Подальше от Сильверщерна.
Ингрид кивает. Она не спрашивает, как они смогут осуществить подобное. В этом нет смысла. Она знает, что Эльза озадачена тем же самым.
Дагни снова смотрит на девочку, которую держит на руках. Ее лицо чуть смягчается, и она тихонько качает малышку, шикая на нее, чтобы та замолчала. Эльзе кажется, что в глазах Дагни она видит следы печали, запрятанной где-то в самой глубине ее души.
– Нам надо дать ей имя, – говорит Дагни.
Ингрид снова смотрит на Биргитту, лежащую вдалеке.
– По-твоему, бедняжка сможет назвать малышку? – тихо спрашивает она Эльзу.
Та качает головой.
– Мне кажется, Гиттан даже не понимает, что это ее дочь, – отвечает она с болью в сердце. «Как вообще такое могло случиться?»
И сразу возникает вопрос, который ни одна из них не задает.
Кто отец ребенка?
– Что скажете относительно Кристины? – внезапно спрашивает Дагни. – Так ведь звали ее мать.
– Ну да, – подтверждает Эльза. – Все правильно.
Она помнит Кристину главным образом в ее последние дни, измученную болезнью. Страх на ее красном обеспокоенном лице – и облегчение, которое та явно испытала, когда Эльза пообещала ей заботиться о Биргитте.
Но она не справилась…
Точно так же как и со своими дочерьми.
– Кристина Лидман, – тихо говорит Эльза сама себе.
Она ставит железную кружку на край раковины и направляется к Дагни. Холодная вода отодвинула усталость.
– Кристина, – повторяет Эльза малышке.
Девочка немного успокоилась; сейчас она смотрит на Эльзу своими мутными глазами. В их выражении есть что-то, свойственное только новорожденным детям. Эльза не суеверная женщина (не особенно верующая, честно говоря, хотя никогда не признáет это вслух), но они все равно выглядят так, словно знают что-то; словно видели вещи, недоступные взглядам других.
– Это хорошее имя, – говорит Эльза Дагни.
– Следующий поезд из города уходит завтра, не так ли? – спрашивает Ингрид у нее за спиной. – Приходит утром, а отправляется в три часа.
Эльзе не надо смотреть расписание, чтобы утвердительно кивнуть. Когда в неделю ходит всего два поезда, нетрудно запомнить время их прибытия и отбытия.
Она понимает, что имеет в виду Ингрид. Ей сразу вспоминается ее недописанное письмо, спрятанное среди нижнего белья.
Нет времени заканчивать или отправлять его. Остается только надеяться, что хотя бы с одной дочерью ей повезло. И что Маргарета поймет, когда мать все объяснит ей…
Эльза должна ехать. Просто обязана.
А уж в Стокгольме они придумают что-нибудь.
Надо только выбраться из Сильверщерна.
