Мы идем назад к машинам. Туне, хромая, тяжело опирается на мою руку. Я скорее настоятельно предлагаю, чем спрашиваю:

– Может, тебе прилечь в палатке и отдохнуть? А мы позаботимся о завтраке.

Туне поджимает губы и, как мне кажется, собирается протестовать, но вместо этого кивает. Ее короткие белокурые локоны слиплись на лбу от пота.

– Пожалуй, это хорошая идея.

Я помогаю ей забраться в палатку, потом выпрямляюсь и иду к автофургону Эмми и Роберта. Эмми стоит на коленях в грузовом отсеке и роется в картонных упаковках с консервами.

– Что, спиртовку достаешь? – спрашиваю я ее.

Эмми замирает, услышав мой голос. Потом засовывает куда-то руку, вынимает коробку со спиртовкой и протягивает ее мне, бросив на меня короткий взгляд через плечо. При виде ее сердитых зеленых глаз я вздрагиваю. Несколько секунд неподвижно стою с коробкой в руках – и только потом вылезаю задом из машины и иду к центру нашего маленького лагеря. Распаковывая спиртовку, слышу, как Эмми возится с едой для завтрака за моей спиной, всего в нескольких метрах от меня, от чего я слегка нервничаю. Когда она ставит передо мной открытый пакет с растворимым кофе и кофейник с водой, мне становится немного легче. В любом случае я вижу ее, могу держать под контролем.

– Алис, у меня есть к тебе разговор, – говорит Эмми и садится по-турецки прямо на булыжники. Она делает это ловко, одним движением, что ранее было не свойственно ей. Эмми всегда казалась мне закрепощенной и немного ленивой, еле передвигала ноги по утрам и становилась энергичной по вечерам, а просыпаясь, широко зевала, высунув язык, как кошка.

Как часто мы когда-то завтракали вместе? Сотню раз? Тысячу? Она с мокрыми волосами, как сейчас, а я со вчерашним гримом и склеившимися ресницами… Теперь на моем лице нет и следа макияжа, а ее напряжено.

Спиртовка стоит между нами, подобно стене. Я зажигаю ее.

– В чем дело? – спрашиваю.

Над спиртовкой поднимается маленькое голубое пламя, и я машу в воздухе спичкой, пока та не гаснет. Я пытаюсь выдержать холодный деловой тон. Я же ее продюсер, в любом случае. Руководитель проекта. Шеф.

Руки Эмми покоятся на коленях; на джинсах пятна от травы.

– Насколько я понимаю, ты представляешь истинное состояние Туне, – говорит она. – Догадываюсь, что тебе не хочется прерывать проект, но так нельзя. Ее надо отвезти в больницу прямо сейчас.

В тоне Эмми нет и намека на агрессию, она просто говорит все как есть. Но мне от этого не легче.

– Она не хочет, – отвечаю я, тянусь за кофейником и ставлю его на огонь. – Туне – взрослый человек и сама знает, как лучше для нее.

Эмми закатывает глаза к небу. Сейчас это зрелище мне неприятно.

– Кончай, Алис, – говорит она медленно, раздраженным тоном. – Завязывай с этой чепухой; ты же видишь, как ей плохо. Мы обе видели ее в доме Гиттан, она же бредила… Возможно, у нее очень высокая температура. Ей надо к врачу. Как можно скорее.

– Не чувствуется, что у нее жар, – возражаю я и с силой сжимаю зубы. Как ни странно, от ее слов мое беспокойство уменьшается. – Она сама говорит, что у нее лишь вывих.

– Вывих так не выглядит, – замечает Эмми.

Не в силах больше сдерживаться, я перехожу в атаку.

– И ты знаешь это наверняка? Само собой, ты же врач, не так ли?

– Даже не будучи врачом, я вижу, что Туне едва может ходить и что ей становится все хуже и хуже! – отвечает Эмми, сжимая руки в маленькие твердые кулачки. Они у нее всегда были крошечные, как и ноги – я никогда не могла позаимствовать у нее обувь.

– Я ей не мать! – говорю. – Ты думаешь, я не разговаривала с ней? Не спрашивала ее? Я неоднократно поднимала этот вопрос, но она настаивает… Как ты предлагаешь мне поступить? Засунуть ее в грузовой отсек одной из машин, запереть там и отвезти насильно?

– Ну, тебе видней, – язвит Эмми. В паузах между словами я слышу их истинный смысл. Порой просто ужасно, когда ты знаешь человека настолько, что в состоянии прочитать его мысли еще до того, как он высказал их.

– На что ты пытаешься намекнуть? – спрашиваю я, чересчур давая волю эмоциям, и сама слышу это.

Эмми поднимается и отряхивает колени. Я не могу позволить ей смотреть на меня сверху вниз и тоже быстро встаю на ноги.

– Ни на что, Алис, – хрипит она в ответ. – Я ни на что не намекаю. Мне просто кажется странным, что Туне дьявольски плохо, а ты, ее подруга, похоже, особенно не беспокоишься на этот счет.

От ее обвинения перехватывает дыхание. Меня волной накрывает злоба.

– Как ты смеешь заявлять, что я не волнуюсь? – выдавливаю я сквозь сжатые зубы. – Что я не беспокоюсь за Туне? Ты не смеешь говорить мне такое.

Эмми приподнимает брови и открывает рот, собираясь ответить, но я перебиваю ее даже раньше, чем она успевает начать. Просто не терпится вылить на нее все накопившееся у меня с тех пор, когда я вновь увидела ее на нашей встрече-собеседовании с ней и Робертом. Когда я заметила новые мелкие морщинки вокруг ее глаз, заметила, что она сильнее стала подкрашивать волосы хной, как изменились хорошо знакомые морщины на ее ушах… Беды и заботы явно не обошли стороной мою бывшую подругу.

– Странно, что ты так беспокоишься за Туне, – говорю. – Насколько мне помнится, прежде тебя не слишком заботило чье-то там самочувствие. Но, пожалуй, ты ведь особо и не волнуешься о ней, верно? Для тебя это скорее шанс дать мне понять, что я бездушная и эгоцентричная и требую слишком многого… Ты, наверное, просто мечтала о такой возможности.

Я слышала о том, что у людей от злобы чернеют глаза, но никогда не видела это раньше. Когда зрачки Эмми резко расширяются, я немного пячусь назад.

Она ничего не говорит. А до меня внезапно доходит, что мы совсем одни. Туне рядом, но она спит в палатке; а даже если и бодрствует, все равно недееспособна. Я один на один с Эмми, она ловкая и мускулистая, с темными от гнева глазами и руками, сжатыми в кулаки…

У меня словно комок застревает в горле; я пытаюсь сглотнуть его, но понимаю, что не могу. Время, кажется, остановилось.

Тишину нарушает крик:

– Эй, как дела?

От неожиданности я чуть не спотыкаюсь. Никогда прежде мне не приносил такого облегчения голос Макса.

– Все хорошо! – хрипло кричу я в ответ и бросаю быстрый взгляд на Эмми. Она проводит пальцами по волосам, и от гримасы ненависти, мгновение назад искажавшей ее лицо, не остается и следа. Только отдельные мышцы на нем еще какое-то время сохраняют напряжение.

– Как вода?

К нам идут, пересекая площадь, Макс и Роберт – оба с влажными волосами и чистыми, посвежевшими лицами. Я делаю несколько шагов к ним и, не сдержавшись, обнимаю Макса.

Тот тоже обнимает меня и смеется.

– Черт, какая радушная встреча, – говорит он. – Объятия и кофе…

Отпустив его, я оборачиваюсь и вижу, что Эмми сыплет кофейный порошок в горячий кофейник, сняв его со спиртовки. Затем мешает его ложкой и смотрит, как коричневая субстанция растворяется в кипятке, меняя его цвет.

– Ты принесешь хлеб? – спрашивает она Роберта, остановившегося рядом с ней. – И масло, и сковороду.

Роберт удаляется и, вернувшись со всем необходимым, помогает Эмми приготовить еду. Я по-прежнему слегка дрожу, но при виде того, как жизнь идет своим чередом, постепенно начинаю приходить в себя. Солнечные лучи греют сквозь куртку, и тонкая прослойка облаков у горизонта скорее подчеркивает чистоту неба.

Когда мы садимся есть, Макс спрашивает о планах на день.

– Нам надо до конца разобраться с церковью. Я хотела бы, чтобы мы закончили разведку и поснимали немного внутри, – говорю я. – И еще у нас дом священника. А потом посмотрим, сколько останется времени.

– Работаем парами? – спрашивает Макс, но прежде чем я успеваю ответить, в разговор встревает Эмми с набитым бобами и хлебом ртом.

– Я остаюсь здесь.

Роберт удивленно смотрит на нее.

Эмми впивается взглядом в меня и говорит:

– По-моему, кому-то стоит остаться с Туне. А я все равно хотела просмотреть накопившийся у нас материал и набросать более подробный производственный план на следующие дни.

Ее взгляд спокоен. Глаза напоминают зеленые стеклянные шарики.

Следующее мгновение, кажется, длится вечность, но в конечном итоге я киваю. Конечно. А она воздерживается от каких-либо дальнейших объяснений. Мы вполне можем провести разведку и без нее. И, пожалуй, действительно хорошо, что кто-то будет с Туне.

– О’кей, – говорю я.