Глава 3

Я ВСЕ ЕЩЕ понятия не имела, когда принц прибудет в мою мастерскую. Тем временем тетя наносила кому-то в городе визит, так что ответственность за то, чтобы выгнать девочек-козлят из кухни, ложилась на мои плечи. Легко сказать.

– Он заявил, что у нас странные имена! – визжала Май. Март тихо хныкала, сидя у печи. Моя ненависть к мальчишке-пекарю росла с каждой секундой. Хотя, по правде сказать, в остальном он казался довольно милым. И не то чтобы был неправ.

Я присела на корточки и взяла их обеих за плечи.

– Ну, когда мы с тетей Эммой выбирали имена, – заметила я, – вы были козлятами. Когда вас заколдовали, вы уже откликались на Март и Май, а еще мы не были уверены, что колдовство будет долговечным, так что решили ничего не менять.

Март придушенно всхлипнула. Мне нужно было выбрать другую тактику.

– Слушайте, хочу задать важный вопрос. Что нравится вам больше всего?

– Пугать людей, – подумав, ответила Май. Март открыла рот, а потом закивала.

О боже.

– Это довольно странно, не так ли?

Май смерила меня тяжелым взглядом.

– Может быть.

– Да, точно странно, – подтвердила я. – Но странно – это ведь необязательно плохо? Это может быть очень даже хорошо – пугать людей или есть саламандр. Гарольд сказал вам комплимент.

– Хм-м-м, – протянула Май. Я вряд ли ее убедила. Но по крайней мере Март перестала плакать, поэтому, чтобы сохранить хоть толику рассудка, я мысленно признала за собой относительную победу в этом раунде.

– А теперь идите. Вам нужно поиграть на улице, пока наш гость не уйдет. Только не заходите за край пшеничного поля.

Подталкивая их к двери, я чувствовала, как в животе ворочается склизкий ком страха. Если из леса вылезет еще одно чудовище…

Такие вещи происходили, конечно, очень редко, и я не забыла, с какой легкостью принц вчера справился с монстром. Мы были в безопасности, пока он находился здесь, в Капризе. Однако страх никуда не исчез, и я добавила:

– Если кузнечики затихнут, сразу же возвращайтесь в дом.

Май вскинула брови с подозрением.

– Почему?

– Потому что я так сказала.

– Почему мы не можем просто поиграть дома?

Я поспешно спустилась вместе с ними с крыльца; покосившаяся кухонная дверь захлопнулась за нами. С облегчением я отметила, что снаружи все выглядело прилично. Куры квохтали, разбежавшись по двору, листья деревьев трепетали на легком ветру, тени облаков плыли по холмам. Но Май продолжала смотреть на меня. Стало понятно, что мой живот все еще сводит от страха, и это, должно быть, отражается у меня на лице.

– Вы и сами это знаете, – быстро ответила я, подавляя в себе чувство вины.

Причин было немало. Май не раз роняла мои мольберты; Март испытывала неодолимую тягу к поеданию прусской лазури. Но, самое главное, они не нравились фейри. Я сделала вывод, что близняшки смущали их – как живое, зримое доказательство их ошибок, и к тому же очень мощное. Я точно знала, что их нельзя приворожить: Март и Май были их настоящие имена. Если бы фейри могли использовать это знание против них, они бы уже давно это сделали.

Март радостно заблеяла и поскакала к поленнице, но Май продолжила смотреть на меня.

– Не волнуйся, с нами ничего не случится, – наконец сказала она серьезно, похлопав меня по коленке. Потом побежала следом за сестрой.

В глазах защипало. Чтобы чем-то себя занять, я разгладила юбки и заправила за уши несколько выбившихся волосков. Не хотелось, чтобы они видели мое смятение, и признавать его сама тоже не собиралась. Когда я все свои силы вкладывала в то, чтобы сохранять порядок в доме, то могла не думать о том, что произошло с моими родителями, или о том, почему это событие приводило меня в такой ужас даже спустя двенадцать лет, хотя я ничего тогда не видела и не слышала. Но, очевидно, я недостаточно хорошо скрывала свой страх. Даже Май замечала.

Хриплый крик ворона раздался из листвы дерева, отбрасывающего тень на наш двор.

– Кыш! – рявкнула я, даже не поднимая головы. Вороны отпугивали певчих птиц, гнездившихся в наших кустах, и мы с Эммой их недолюбливали.

Мое беспокойство утихло в лучах теплого солнца при виде Март и Май, забирающихся по бревнам наверх. Издалека отличить их можно было только по разным белым пятнам на розовой коже: у Май пятно закрывало левую щеку и нос. У каждой были копна черных кудряшек, дырка между передними зубами и странно зловещие брови. Они походили на парочку купидонов, решивших, что поражать людей настоящими стрелами будет куда веселее. Они были абсолютно ужасны. Я их обожала.

Но я никак не могла выбросить из головы грядущий визит принца, и предчувствие неустанно билось волнами о темные берега моего подсознания.

Ворон снова каркнул.

На этот раз я подняла голову. Птица покачала головой, разглядывая мое хмурое лицо; потом взъерошила перья и попрыгала по ветке. Когда ее силуэт оказался на свету, я ахнула. Перья на спине отсвечивали красным, и мне показалось, что ее глаза необычного цвета.

Я поспешно присела в реверансе, а потом ринулась внутрь дома. С одной стороны, очень надеялась, что этот ворон не окажется принцем; с другой – в таком случае я только что поклонилась какой-то птице, а потом сбежала от нее. Кухонная дверь за моей спиной захлопала: бах, бах, бах.

Четвертый удар прозвучал следом, но это был уже не просто стук покосившейся двери. Кто-то просил разрешения войти.

– Войдите! – крикнула я, лихорадочно оглядываясь. Лучше бы я этого не делала.

Схватив первый попавшийся горшок, я срочно сунула его в раковину. Не знаю, был ли он вообще грязным, но больше ничего сделать я не успела. Дверь отворилась, и осенний принц вошел в дом. Дверной проем был рассчитан на людей нормального роста, поэтому ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться лбом о косяк.

– Добрый день, Изобель, – сказал он, поклонившись.

Я еще ни разу не приглашала фейри к себе на кухню. Это была маленькая комната с необработанными каменными стенами и проседающими от старости половицами. Света, проникающего внутрь сквозь единственное крошечное окно под потолком, как раз хватало, чтобы привлечь внимание к стопке немытой посуды возле серванта и печальной кучке торфа, тлеющей в нашей маленькой топке.

Принц же выглядел так, будто только что вышел из золоченой повозки, запряженной дюжиной белоснежных жеребцов. Я не запомнила, во что он был одет вчера, но такой наряд точно врезался бы мне в память. Подогнанный по фигуре темный шелковый плащ, отороченный вельветом медного оттенка, почти доставал до земли подобно мантии. На лбу у него была тиара, тоже медная, с отсветами зеленой яри-медянки; и, хотя его непослушные волосы, кажется, жили собственной жизнью и за ними головной убор был практически незаметен, я смогла разглядеть, что узор на нем напоминал переплетенные листья. Воротник его плаща был заколот брошью в виде ворона: без сомнения, реликвия еще прошлой эры. Вчерашний меч все еще висел в перевязи у него на поясе.

И стоял он в каком-то метре от луковых очистков, которые я тем утром забыла подмести.

Я уже нарушила все существующие правила этикета. Нужно было сказать ему что-нибудь содержательное и осмысленное.

– Что случится, если у вас не будет возможности поклониться в ответ? – брякнула я вместо этого.

Пока я собиралась с мыслями, принц изучал пристальным взглядом черпак, лежавший на столе, но сейчас уставился на меня. «Что с тобой такое?» – как будто говорил озадаченный взгляд его аметистовых глаз.

– Не уверен, что понимаю.

Однажды эти гнилые половицы должны были проломиться. Почему бы не оказать мне услугу и не сделать это сейчас?

– Если кто-то кланяется вам или делает реверанс, но у вас нет возможности тут же ответить тем же, – пояснила я, слыша свой голос как будто со стороны.

Понимание озарило черты его лица, и знакомая легкая улыбка растянула губы. Он чуть наклонился в мою сторону и встретился со мной взглядом, как будто рассказывал очень важный секрет. Возможно, так оно и было.

– Это ужасно неприятно, – тихо признался он. – Мы вынуждены разыскивать человека, который это сделал, и пока не найдем, не можем больше ни о чем думать.

– Кажется, я сейчас поставила вас именно в такое положение. Прошу прощения.

Он распрямился, как будто забыв о моем существовании.

– Разыскивать вас было для меня честью, – ответствовал он тепло, хоть и немного отвлеченно. Потом он поднял со стола шампур. – Это оружие?

– Нет, технически вещь не для этого.

– Ясно, – произнес он. Прежде чем я успела его остановить, он пересек кухню тремя гигантскими шагами, чтобы изучить сковородку, висящую на гвозде. – Это уж точно оружие.

– Это не… – Никогда еще при разговоре с фейри я не чувствовала себя такой косноязычной. – Ну… Этот предмет можно использовать как оружие, но изначально он для готовки.

Он оглянулся в мою сторону.

– Ремесло кулинарии, – пояснила я, заметив на его лице выражение вежливого ужаса.

– Да, я знаю, что такое готовка, – заметил он. – Просто я поражен, как много инструментов вашего Ремесла могут иметь двойное предназначение. Есть ли хоть какие-то предметы, которые люди не могут использовать для убийства друг друга?

– Вероятно, нет, – признала я.

– Как необычно. – Он остановился, разглядывая потолок. Не дожидаясь, пока он прокомментирует здесь что-нибудь еще, я прочистила горло и снова присела в реверансе.

Немного нахмурившись, он обернулся и поклонился в ответ.

– Обычно я принимаю клиентов в мастерской, она находится в другой части дома. Может быть, начнем? Я бы не хотела отнять у вас слишком много времени.

– Да, разумеется, – ответил он. Пока мы шли по коридору, принц продолжал смотреть куда-то наверх, а потом совсем замер, прикоснувшись к белой отштукатуренной стене. Я тоже остановилась, дожидаясь, пока он закончит. На моем лице застыла натянутая улыбка – проверенный способ сдержать раздраженный вопль.

– На этом доме лежит очень сильное заклятие, и, ко всему прочему, довольно странное, – заметил он наконец.

– Да. – Я двинулась дальше и с облегчением услышала за спиной шорох его плаща. – Это первая оплата моего труда, которую я получила, когда начала рисовать портреты. Мне потребовался целый год, чтобы заслужить ее. Ни один фейри…

– Не может причинить вред обитателям это дома в его стенах, пока вы живы, – закончил он негромко. – Впечатляет. Работа Овода?

Я кивнула, сдержав порыв оглянуться через плечо. Запах мастерской уже чувствовался отчетливо, и привычка помогла мне вести разговор более церемонно.

– Я имею счастье называть его своим меценатом уже много лет. Могу ли спросить, почему заклятие кажется вам странным?

– Никогда не видел подобных чар. И тем более не ожидал такого от Овода.

На этот раз уже мне чуть не пришлось замереть на месте. Я почти физическим усилием заставила себя продолжить движение, вошла в мастерскую и почти автоматически принялась собирать уголь, необходимый мне для сегодняшнего наброска. Неужели чары испортились? Или тогда, давным-давно, я все же что-то сказала не так, позволив Оводу оставить лазейку в нашей договоренности? Самая крошечная возможность была пугающей до тошноты, и я почувствовала, как руки и ноги немеют.

– Как принц я при желании мог бы разрушить любые чары, – продолжал он, все еще оглядываясь, рассматривая что-то незримое мне, – но, сказав, что это заклятие очень сильное, я не преувеличивал. Оно неподвластно даже мне. Овод, должно быть, потратил много усилий на то, чтобы осуществить такую ма́стерскую работу, что ему не свойственно: насколько я его знаю, он и со стула не стал бы подниматься без особой необходимости. Ваше Ремесло, должно быть, очень дорого ему. Начинаю понимать, почему он так настаивал на том, чтобы я заказал у вас портрет.

Я медленно выдохнула.

Кое-что из сказанного принцем звучало подозрительно: я полагала, что Овод не имел никакого прямого отношения к нашей сегодняшней встрече, но остальное заставило меня почувствовать такое облегчение, что я почти сразу отмахнулась от этой мысли.

– Я понятия не имела, – проговорила я. – Вы первый, кто мне сообщил. Раньше никто этого не упоминал.

Принц прошел мимо меня; рукава его одежд коснулись моей руки. Мастерская чрезвычайно заинтересовала его. Это была самая большая комната во всем доме – и самая захламленная, хоть мы и старались изо всех сил регулярно приводить ее в порядок. Незанятым сейчас оставался только небольшой диван у окна. На столике слева от меня стояли хрустальная ваза с двумя павлиньими перьями, набор импортного фарфора, стопка книг в кожаных переплетах и пустая птичья клетка. Обитые парчой стулья были завалены разнообразными драпировками всех оттенков и узоров. Так было во всей комнате: в каждом углу, в каждой щелочке – новая коллекция диковинных вещей, как будто моя мастерская была своеобразным эклектичным музеем человеческого Ремесла в миниатюре. И в центре всего этого скромно располагались мои стул и мольберт.

Принц, кажется, слишком увлекся и не собирался отвечать, поэтому я продолжила:

– Работая с меценатами из числа людей, портретисты обычно отправляются к ним на дом и работают там. Так как я, конечно, не могу проделать подобное с фейри, мы выбираем подходящие декорации для фона прямо здесь, в этой комнате.

– Это сковывает нас, – пробормотал принц, осторожно дотронувшись до птичьей клетки. Одними кончиками пальцев он провел по тонким металлическим прутьям. Мне вдруг вспомнился ворон на ветке дерева. О чем бы он ни говорил, мне следовало проявить сообразительность и заранее отнести клетку в другую комнату. Никогда еще мои клиенты, окруженные всей этой безвкусной бутафорией, не выказывали ничего, кроме полнейшего восторга.

Он отдернул руку и обернулся. Задумчивость на его лице исчезла и снова сменилась улыбкой, как утренний туман, растаявший в лучах солнца.

– Я имею в виду чары, наложенные Оводом. Почему никто не упоминал об этом. Ощущение, как будто вокруг твоих запястий – пара наручников, легких, как паутина, но крепких, как железо. Ни одному фейри не нравится признавать свою слабость.

– Но вы исключение, сэр?

– О нет, совсем нет. Мне это тоже не доставляет удовольствия. – Кривая улыбка стала шире, и на одной щеке появилась ямочка. – Просто я не особенно осмотрителен, как вы, должно быть, заметили.

Я действительно заметила. Он не был похож ни на одного из фейри, кого я когда-либо встречала.

– Как мне следует обращаться к принцу? – сменила я тему, пересекая комнату в поисках драпировки, которая могла бы стать подходящим фоном для его туалета.

– Подобные формальности у нас не в ходу, – сказал он. – Я думал, вы это и так уже знаете. – Откуда? Я не имела привычки устраивать званые обеды для членов королевской семьи. – Как бы там ни было, мое имя Грач.

Я не сдержала улыбку.

– Оно вам подходит, сэр.

Он бросил на меня быстрый взгляд, изучая мое лицо, и его улыбка, кажется, стала почти доверительной. Я не знала, что фейри могли так улыбаться. Стоя с ним рядом, я вдруг поняла, что макушкой достаю ему только до груди. Щеки у меня потеплели.

О господи! Я должна работать.

– Думаю, вот эта ткань будет в самый раз, – предложила я, поднимая кусок тяжелого шелка цвета ржавчины с медной вышивкой.

Он помедлил, разглядывая ткань почти с нетерпением. Эта часть моей работы всегда казалась мне интересной. О фейри сложно было узнать много, но иногда их эстетические предпочтения приоткрывали завесу тайны и позволяли заглянуть им в душу (если у фейри вообще были души – этот вопрос всегда вызывал у деятелей церкви ожесточенные дебаты). Овод обожал захламлять свои портреты кучей безделушек, имеющих дорогой вид. Другой мой покровитель, Ласточка, предпочитал лишь полезные в быту объекты, которые уже были когда-то использованы: полусожженные свечи, книги с треснувшими корешками и потертыми уголками.

Грач покачал головой, отвернулся от предложенной ткани и наклонился, чтобы изучить несколько стеклянных ваз – работу Ремесленников-стеклодувов. Он рассматривал статуэтки, зеркала, корзины, полные фруктовых муляжей, химические колбы, перьевые ручки – тихий, сосредоточенный и оттого особенно привлекающий внимание. Я не могла представить, о чем он сейчас думает. Наконец, принц вернулся к птичьей клетке и поднял голову, встретившись со мной взглядом. На его лице снова появилась та непостоянная улыбка.

– Я решил, что не хочу никаких предметов на портрете, – объявил мужчина, направляясь к дивану. Он уселся на него, вытянув одну руку вдоль спинки, глядя на меня так проницательно, как будто прекрасно понял, почему я разглядывала его. – Если уж вам придется смотреть на что-то часами, пусть это буду только я.

Мне еле удалось сохранить серьезное выражение лица.

– Как великодушно с вашей стороны, сэр. Мне потребуется куда меньше времени на портрет, если, кроме вас, на нем не будет ничего лишнего.

Он немного выпрямился и нахмурился; аристократические черты омрачила тень раздражения.

Что я делала? Раздражение фейри легко – так легко – могло превратиться в приступ гнева. На меня это было совсем не похоже. Столько лет осторожности, и всего несколько минут чуть не заставили меня оступиться. Замолчав, я села у мольберта, оправила юбки и выбрала кусочек угля. Постаралась вытеснить все остальные мысли из головы.

Мне сложно объяснить, что происходит, когда я беру в руки кусочек угля или кисть. Могу лишь сказать, что мир преображается. Я вижу обычные вещи совершенно иначе. Лица становятся не лицами, а сложными структурами, составленными из света и тени, форм, углов и текстур. Глубокий и ясный блеск радужки глаза, в котором отражается дневной свет из окна, становится изысканным и неотразимым. Диагональная тень, пересекающая воротник клиента, светлые нити бликов, горящие в его волосах, как золото, заставляют меня испытывать почти физический голод. Мой разум, моя рука не принадлежат мне. Я пишу не потому, что хочу или как-то особенно хороша в этом, но потому что должна делать это, потому что этим живу и дышу, потому что для этого и была создана.

Все мои заботы исчезают под шорох угля по бумаге. Я не замечаю мягких черных крошек, сыплющихся вниз, мне на колени. Сначала круг, свободный, энергичный, захватывающий форму лица Грача. Потом живые широкие линии, чтобы набросать его удивительные космы, его корону.

Нет.

Я срываю бумагу с мольберта, швыряя ее на пол, и начинаю новый набросок. Лицо, волосы, корона. Брови – темные, изогнутые. Кривая улыбка. Массивные плечи. Хорошо. Лучше. Теперь в комнате оказались уже два Грача, и оба наблюдали за мной. Ни один из них не казался мне реальнее другого. За моим мольбертом живой Грач наклонил голову, чуть сдвинулся с места. Я чувствовала, что он следит за моими движениями, но мне было все равно – лихорадка моего Ремесла захватила меня. Однако краем сознания я все равно отметила, что он становился беспокойнее. В голову пришли слова Овода: что-то о том, что Грач не может усидеть на месте.

– Погодите, – произнес он, и я тотчас перестала штриховать. Я смотрела на него, вновь привыкая к реальному миру, как будто только что слишком долго рассматривала оптическую иллюзию. Выражение его лица показалось мне встревоженным. На мгновение я испугалась, что он собирается отменить наш сеанс.

– Все уже… – он нахмурился, подбирая слова, – окончательно? На портрете? Вы сможете его изменить?

Пока он говорил, я задержала дыхание, но сейчас выдохнула. Всего-то.

– На этом этапе я могу изменить что угодно. Когда я начну писать, вносить изменения будет труднее, но я по-прежнему смогу делать поправки на протяжении всей работы.

Какое-то время Грач ничего не говорил. Он посмотрел на меня, потом отвернулся и, отстегнув со своего воротника брошь в форме ворона, положил ее в карман.

– Превосходно, – оценил он. – Это все.

Я бы солгала, если бы сказала, что его поведение не вызвало у меня любопытства. Брошь, разумеется, была работой человека, Ремесленника, как и все остальные предметы его одежды. Когда-то давно Грача хорошо знали в Капризе, но однажды он просто перестал здесь появляться. Фейри ценили Ремесло больше всего на свете. Что за катастрофа должна была произойти, чтобы он отказался от своей привычки? И не было ли это как-то связано с тем предметом, который он только что предпочел убрать с глаз долой?

Но, возможно – более вероятно, почти наверняка, – брошь просто вышла из моды, или же он устал ее носить, или просто решил, что она плохо сочетается с цветом его пуговиц и хотел отдать ее на перековку. Он был фейри, а не смертным пареньком. Я не должна была попасться в ловушку, начав сочувствовать ему. Это был самый старый, излюбленный и опасный из трюков прекрасного народца.

Я вернулась к работе. Набросок выглядел похожим, но один изъян стал беспокоить меня, пока я вычищала штрихи. С его глазами что-то было не так. Я несколько раз стирала уголь с бумаги кусочком влажного хлеба и начинала заново, но ни одна новая попытка не приблизила изображение к совершенству. Каждая деталь, от формы век до изгиба ресниц, абсолютно точно передавала его образ – но в целом они не могли передать… его душу, если можно так выразиться. У меня никогда еще не возникали такие проблемы с прошлыми клиентами фейри. Да что сегодня со мной не так?

Угольный кусочек сломался в моей руке. Половинка перекатилась по половицам и исчезла под диваном. Я поднялась со стула, чтобы достать его, но Грач наклонился и передал его мне. Прежде чем вернуться на место, он остановился, рассматривая мою работу. Мне показалось, что он еле слышно ахнул.

Принц наклонился ближе, чтобы рассмотреть набросок.

– Так вы меня видите? – спросил он тихо и удивленно.

Я не знала, как ответить на это. Непонятный изъян уродовал работу.

– Так вы выглядите, сэр, – наконец нашлась я. – Но набросок еще нуждается в значительных улучшениях. Я бы хотела еще немного поработать над ним, прежде чем мы закончим.

Грач почти застенчиво коснулся своей короны, потом сел на место. Помедлив, он положил руку обратно на спинку дивана и, чуть подождав, подвинул ее так, чтобы совпадение с прежней позой было идеальным.

Оставшееся время сеанса мы провели в тишине. Не в той строгой, неуютной тишине, которая висела надо мной в присутствии других фейри, но в молчании более теплом и нерешительном. Это напомнило мне тот день, когда я пошла в город и сидела, читая, в тени своего любимого дерева, а потом вдруг заметила другую девочку за тем же занятием. Мы коротко поприветствовали друг друга и все оставшееся время провели вместе в тишине. Через несколько часов разошлись по домам, но я чувствовала, что мы подружились, хотя обменялись всего парой слов. Потом я узнала, что она вместе с родителями уехала жить в Запредельный Мир.

Я поняла, что уже поздно, только когда за окном показались две кудрявые головки. Грач не замечал близняшек, подглядывающих в мастерскую, пока Май не прилипла к окну вплотную и не принялась дуть на стекло. Тогда он обернулся, не успев, впрочем, увидеть, как они пригнулись, оставив на стекле лишь уменьшающееся пятнышко пара.

Солнце почти село. Я все еще не поняла, что не так с глазами Грача.

Его брови дернулись чуть разочарованно, когда я сообщила ему, что на сегодня мы закончили.

– Могу ли я вернуться завтра? – спросил он.

Я подняла голову, развязывая фартук наощупь.

– Овод назначил сеанс. Может быть, послезавтра?

– Очень хорошо, – сказал он раздраженно. Впрочем, причиной явно была не я.

Я не знаю, что нашло на меня потом. Когда он открыл дверь, то не вышел на улицу сразу, а помедлил, как будто хотел сказать что-то еще, но не был уверен, как это выразить. То же самое чувство охватило меня. Мы встретились взглядами, тем самым как будто протянув невидимую нить через всю комнату. Я сделала глубокий вдох, а потом выпалила, мысленно проклиная себя:

– Вы вернетесь в облике ворона?

– Вероятнее всего, думаю.

– Прежде чем уйдете… могу я увидеть ваше превращение?

Он не ожидал этого вопроса. На его лице отразилось несколько эмоций сразу: надежда, осторожность, удовольствие. Ни одна из них не была в точности человеческой, но я все равно почувствовала, что в них кроется больше смысла, чем в тех фальшивых эмоциях, которые фейри примеряли на себя, как шляпы, – бледных подобиях, не более реальных, чем их чары.

– Вас это не испугает? – спросил он.

Я покачала головой. Ни один из нас не отводил взгляда.

– Меня трудно испугать.

В глазах Грача блеснули искры. Весь дом вдруг заполнил шорох, звук далекого ветра, шуршащего в сухой листве. Он становился громче и громче, пока я не почувствовала, как холодные порывы окружают меня со всех сторон, развевая мои одежды с дикостью пьянящей пряности ночного леса, поражая меня уже знакомой, хоть и непонятной жаждой перемен. Отброшенные наброски углем зашелестели, а потом разлетелись по комнате. Солнце закатилось за горизонт, и птичья клетка на мгновение сверкнула ослепительным золотом, прежде чем моя мастерская погрузилась во мрак.

Грач будто становился выше, темнее, неистовее. Мягкая полуулыбка осталась неизменной, но фиолетовые глаза вспыхнули. Вихрь черных перьев поднялся с земли, окутывая его с ног до головы. Я, должно быть, моргнула: в следующий момент вся бумага уже лежала на полу, а ворон восседал на клетке, чуть расправив крылья, пристально рассматривая меня. Последние лучи солнца отражались на его перьях и блестели в глазах.

Я лишилась дара речи, не в силах найти слова, чтобы описать то, что мне только что довелось увидеть.

– Это было потрясающе, – прошептала я наконец и склонилась перед принцем в реверансе.

У него было чувство юмора. В ответ ворон тоже склонил голову, а потом вылетел за дверь.