Глава 21

НАШ побег из летнего двора я запомнила смутно. Только вода, стекающая по моим волосам, капающая на спину, помогала мне сохранять рассудок, достаточный для того, чтобы мертвой хваткой вцепиться в гриву Грача. Мои мысли впали в ступор, и сознание еле-еле держалось на поверхности, чтобы не потонуть.

Поначалу холодный голос Тсуги преследовал нас по сумрачной лощине, заросшей полумертвыми соснами. Меня пугали их согбенные силуэты, тянущие голые нижние ветки к руслу реки, как будто собираясь столкнуть меня с лошадиной холки.

– Да ладно, вернись! – звала Тсуга. – Мы могли бы сразиться с ним вместе, ты и я. Мы все еще можем попытаться. Он будет преследовать тебя. Только подумай, что это была бы за битва!

За этими словами последовал зов охотничьего рога, пустой и властный в ночном воздухе. Вдалеке залаяли гончие. Острая пряность смолы била мне в нос от хвойных иголок, раздавленных копытами Грача; он ни на секунду не замедлил хода.

– Прошу! – закричала Тсуга. – Я предала его. Он натравил их на меня. Прошу, пожалуйста, пожалуйста!

Ее вопли вместе со мной канули во тьму.

Когда я снова пришла в себя, то увидела Эмму на пороге нашего дома. Сжимая в руках сковороду – костяшки ее пальцев побелели от усилия, – она вот-вот собиралась врезать Грачу по голове.

– Мне все равно, кто ты и что ты здесь делаешь! – орала она. – Опусти ее немедленно и проваливай!

– Мэм, я…

– Ты хочешь узнать, скольким мужикам я засовывала внутренности обратно в животы? Фейри ты или нет, уверена, что и наоборот у меня сделать получится.

Я попыталась подать голос, но в горле так пересохло, что я не смогла произнести ни слова. Получилось издать лишь какой-то рвотный звук.

– Изобель! – одновременно воскликнули Грач и Эмма.

Я закашлялась; от последовавшего приступа тошноты рот наполнился слюной.

– Все хорошо. Не бей его. Он… – Еще один приступ кашля, выворачивающий наизнанку. – Он помогает мне.

Эмма помрачнела и, поджав губы, опустила свою сковородку.

– Отнеси ее в дом и положи на диван. А потом объяснись, пожалуйста. И начни с того, почему ты только что был конем.

Стены, казалось, кренились, пока Грач нес меня по дому через кухню, по коридору и к мастерской, где воздух до сих пор дышал льняным маслом, и даже темные силуэты декораций казались знакомыми. Дом. Я была дома. Тихая боль разрасталась в моей груди. Я не думала, что когда-то снова смогу оказаться здесь, думала, что погибну, так и не вернувшись. Когда он положил меня на диван, по щеке потекла горячая слеза. Мне нужно было так много всего сказать – столько других важных вещей, – но жалкое облегчение уничтожило все мои мозговые клетки, поэтому я смогла только взвыть:

– Эмма!

Она оттолкнула Грача; тот сообразил отодвинуться к другому краю дивана и неловко уселся на краю, как ребенок, которого только что отругали. Ладонь Эммы проскользнула между подушек; она обняла меня за спину, притягивая к своей груди. Я слабо цеплялась за ее руки, рыдая ей в плечо.

– О, Бель, где же твоя одежда? Почему из твоего платья сыплются лепестки? Ты не ранена? Они ранили тебя? Сделали тебе больно?

– Я в порядке, – провыла я ей в ночную рубашку. Не потому, что это было правдой, а потому, что хотела верить собственным словам.

Когда мои рыдания наконец превратились в судорожные всхлипы и икание, она положила меня обратно. К счастью, в темноте я не могла разглядеть огромное мокрое пятно, которое неизбежно осталось у нее на плече.

– Я принесу воды и лампу. Ты, – добавила она, взглядом пригвоздив Грача к месту, – веди себя прилично.

– Эм… есть, мэм, – ответил тот.

Как только Эмма вышла из комнаты, он оказался рядом со мной в мгновение ока и обхватил ладонями мои мокрые пальцы. В следующий момент зашипел от боли и потянулся за платком, чтобы прикрыть обрубок пальца. Я коснулась его щеки, и он замер; блестящие в темноте глаза смотрели на меня, не отрываясь. Я удивилась, какой горячей была его кожа: это значило, что сама я очень замерзла.

– Изобель, – спросил он, – ты в порядке? Честно?

Я обдумала его вопрос. Хоть и лежала без движения, каждый мускул моего тела едва не дергался в перенапряжении. От сердцебиения я слегка покачивалась, и ракушка уха ритмично шуршала об подушки, как будто я сгорела и превратилась в оболочку тоньше и легче бумаги.

– Не знаю. А ты? – прошептала я.

Он хотел кивнуть, но замер, не в состоянии завершить движение. Как глупо задавать этот вопрос друг другу, зная, что ни один из нас никогда уже не будет в порядке. И все же мне, завернутой в этот кокон из тьмы и усталости, устроившейся на неудобной и жесткой парчовой обивке моего дивана, казалось, что все случившееся с нами было не взаправду. Осенние земли, Могильный Лорд, весенний двор, Ольховый Король – все это казалось невозможным и ярким, как лихорадочный сон по сравнению с надежной реальностью дома.

– Ты обещал вернуть меня домой, – сказала я.

– Если бы только я сделал это раньше. Я…

Все еще касаясь его щеки, я легко провела большим пальцем по его губам, и он замолчал.

– Не вини себя, – успокоила я. – Мы сделали этот выбор вместе. Но нам нельзя здесь оставаться. Ольховый Король уже в пути, не так ли? Эмма и близняшки в опасности. Если с ними что-нибудь случится… нам нужно уходить отсюда как можно скорее.

– Изобель! – Эмма стояла в дверях; лампа высветила ее лицо, шокированное как моими словами, так и положением, в котором она нас застала. – Что бы ни случилось, ты больше ни шагу не ступишь из этого дома. Слышишь меня?

Она было набросилась на Грача, но его запыхавшийся и растрепанный вид в свете лампы заставил ее остановиться. Она прищурилась, подозревая то же самое, что пришло бы в голову и мне вплоть до недавних событий: единственной причиной, по которой фейри решился бы предстать перед нами в таком виде, могло быть желание обмануть нас. Разумеется, ей и в голову не могло прийти, что таким образом он старался уберечь последние остатки магии.

– Рассказывай, – отчеканила она. – Подробно.

К моему удивлению, он поднялся, расправил плечи и сделал, что ему было велено. Некоторые моменты он приукрасил, за что я была ему благодарна, но не упустил ничего важного. Пока он говорил, моя дремота постепенно таяла. С каждым словом воспоминания возвращались с остротой и ясностью, продираясь сквозь иллюзорную вуаль, отделяющую меня от ночных кошмаров. Лицо Эммы становилось все белее и белее; под конец оно стало практически каменным.

Чувство унижения захлестывало меня с головой холодными и горячими волнами, сражаясь с тугим узлом неповиновения, стянувшим грудь. От мысли, что она вот-вот посмотрит на меня с осуждением – или того хуже, с разочарованием, – хотелось свернуться в клубок и больше никогда не видеть белого света. Я никак не могла доказать ей, что любовь, которую мы с Грачом испытывали друг к другу, была настоящей и что мы заслуживали каждого отчаянного, безрассудного ее мгновения; и я уже устала, так устала нести на себе бремя этой любви как неудачи. Как преступления.

Те минуты, в которые я дожидалась реакции Эммы, были самыми длинными в моей жизни. Она слушала не перебивая. Когда Грач почти добрался до конца истории, ее взгляд скользнул по его левой руке, и между бровей пролегла морщина. Она никогда раньше не видела фейри раненым. Он поежился под ее пристальным взглядом, впервые за все время рассказа показав собственную нервозность. Принц народа фейри, в тот момент Грач показался мне страшно юным и человечным, как какой-нибудь ухажер, впервые встречающийся с семьей своей девушки.

Но в таких ситуациях воздыхатель обычно не сообщал новости о том, что его самого вместе с возлюбленной очень скоро ждет безвременная кончина.

– И вот почему я появился здесь в лошадином обличье, – закончил он, – и почему нам нужно срочно уходить отсюда.

Эмма обернулась ко мне. Я собралась с духом, думая, что приготовилась к худшему, но это было не так. Видеть ее опустошение и муку на мертвенно-бледном лице было невыносимо. Ни капли осуждения или разочарования… и то, что она не винила меня во всем этом, было труднее всего перенести.

– А что же дом? Наложенные чары? – спросила она.

– Это Ольховый Король, Эмма, – проговорила я. – Мне жаль. Мне так жаль.

Она обернулась к Грачу. Он опустил голову.

– Боюсь, Изобель права. Ничто не остановит Ольхового Короля.

Мы какое-то время молчали. Эмма потерла ладонями бедра, как будто пытаясь избавиться от судороги. Выражение ее лица было почти непроницаемым, но это напряженное повторяющееся действие выдавало ее бессмысленное отчаяние, которое ощущала и я, – тошнотное, все ускоряющееся скольжение, как будто кто-то толкнул телегу с отвесного холма. Обратной дороги не было. Впереди были только падение и неизбежный крах на самом дне.

– Грач, спасибо, что привел ее домой, – сказала Эмма наконец. – Изобель, хочу, чтобы ты знала: я горжусь тобой. Не уходи пока, прошу. Куда вы вообще можете отправиться?

Мы с Грачом переглянулись.

– Мы могли бы попробовать добраться до Запредельного Мира, – сказал он, формулируя свои мысли очень осторожно. Он предложил это из милосердия к Эмме, ничего больше. Мы бы ни за что не ушли так далеко.

С лестницы послышалось вороватое шмыганье. Потом две пары босых ног зашлепали по ступенькам.

О боже. Близняшки, должно быть, все слышали. Они, наверное, подслушивали еще с того момента, как мы с Грачом прибыли сюда. У меня внутри все сжалось, когда они выползли из-за угла, глядя на нас широко распахнутыми глазами. Март помедлила, остановившись в проеме, сминая в кулачке подол длинной ночной рубашки. У Май под мышкой был какой-то продолговатый предмет. Увидев меня полумертвой на диване, в заколдованном платье, они застыли как вкопанные.

Май пришла в себя первая. Нахмурившись, она потопала к Грачу и всучила ему штуку, которую держала в руках. В следующий момент она прочистила горло, заставляя всех присутствующих обратить на нее внимание.

– Какой-то жуткий незнакомец дал нам это, когда мы играли на улице.

– Что? – воскликнула Эмма, подскочив с места.

– Он сказал нам спрятать эту штуку и не открывать, потому что это подарок для вас с Изобель. Мы все равно попытались, – добавила она, прищурившись, – но крышку заклинило.

Это была узкая коробочка длиной примерно с локоть. В такой можно было бы хранить банты для шляп; но я прекрасно понимала, что внутри вовсе не ленточки, даже если бы Грач не держал ее так, будто она вот-вот взорвется. В желудке что-то тревожно перекувырнулось.

Май подняла на меня глаза, изображая равнодушие. Потом она собралась с духом и объявила:

– Ненавижу тебя.

– Май…

Она сжала кулачки.

– И даже не извиняйся, потому что это ничего не изменит!

Я знала, близняшка говорила это несерьезно. Она была растеряна, испугана и чувствовала себя преданной, и злость на меня была ее единственным способом вернуть себе контроль над ситуацией. Но легче от этого не становилось: мое сердце поникло, когда она развернулась и потопала на кухню. Март взглянула на меня пугливо, а потом отправилась следом за сестрой. Эмма смерила нас долгим многозначительным взглядом – мол, оставайтесь на месте, – а потом поспешила догнать близняшек. Все это время на лице Грача читалось выражение отстраненного замешательства. Так кошка могла бы наблюдать за тем, как без ее разрешения двигают по дому ее любимую мебель.

Его недоумение стало последней каплей. У меня не осталось сил переводить нашу человечность на понятный ему язык. Горе прорвало мои последние укрепления, как таран. Я сдавленно всхлипнула, чувствуя такую страшную усталость, что не понимала, отчего болят и зудят глаза – от измождения или от слез.

Принц опустился на край дивана. Он помедлил, потом снял плащ и накрыл им меня. Накидка была теплая и пахла Грачом. Потрясенная такой нежностью, я начала рыдать еще сильнее. Он испуганно отпрянул, видимо, решив, что сделал все только хуже.

– Эм… – протянул он. Потом погладил меня по ноге: она была к нему ближе всего. – Я прошу прощения за… это. Может быть, перестанешь плакать? – добавил он немного потерянно, хоть и с ноткой повелительности.

Все было тщетно. В тот же самый момент случайная мысль возобновила мои страдания.

– Ох, я же уничтожила твою брошь! – выдавила я. – Прости меня!

– Я подумал, что больше она мне не нужна.

Потому что он любил меня. Я уткнулась лицом в ладони.

– Изобель, я, кажется… мне уйти?

– Нет, ты тут ни при чем. – Мой голос сквозь пальцы звучал глухо и жалко из-за слез. – Я просто… Я сейчас веду себя очень по-человечески, ладно? Дай мне десять секунд.

Сделала глубокий прерывистый вдох и начала считать. Досчитав до десяти, я перестала плакать. Почти. Шумно выдохнув, вытерла лицо рукавом. Это была плохая идея: кружево царапало опухшие глаза, как наждачка. Протянув Грачу руку, я с его помощью уселась в углу дивана, уверенная, что сидеть прямо без поддержки все равно не смогу, и старательно притворилась, что лицо у меня не красное, а из носа не текут сопли.

Сойдет.

– Вот и все. А теперь давай откроем коробку.

Его пальцы сжали края футляра. Лакированная поверхность сияла в свете лампы. Подарок – так сказала Май. В голову мне пришла лишь одна догадка: что это чья-то жестокая шутка, розыгрыш, призванный наказать нас за нарушение Благого Закона. Но это не особо имело смысл, не так ли? Зачем разыгрывать тех, кто должен уже давно быть мертв? Никто не ожидал, что мы переживем эту ночь, и уж тем более – что вернемся… вернемся ко мне домой. Разве что… Овод.

Холодок пробежал по всему телу, от ног до кожи головы. Здесь происходило что-то странное, о чем я понятия не имела. Что-то – я была в этом уверена, как и насчет большинства вещей, о которых не имела понятия, – что мне совсем не понравится. Комната показалась мне далекой, и знакомый хлам в ней слился в какой-то зловещий хаос.

Грач провел рукой по запертому замку. Я заставила себя не отводить взгляд от обрубка его мизинца. Он уже попытался использовать чары, чтобы сфальсифицировать исцеление, и ради сохранения его гордости я не стала спорить. Рана, должно быть, болела ужасно, но, однажды зашипев от боли, принц больше не показывал виду.

Он щелкнул пальцами, и крышка распахнулась. Внутри на черной бархатной подушке лежал кинжал, явно выкованный недавно. Его острие сверкнуло, острое, как игла.

– Это железо? – спросила я, хотя и так знала ответ.

– Да, – ответил он.

Было ли дело в привороте или мы просто уже хорошо знали друг друга, но я поняла, что нам в голову одновременно пришла одна и та же мысль. Овод. Как он стоял над нами возле Зеленого Колодца и перечислял условия нарушения закона и те ограниченные средства, которые могли дать нам возможность избежать кары. Как Грач умолял убить его, чтобы тем самым сохранить мне жизнь. Овод по-прежнему играл с нами.

Не говоря больше не слова, Грач передал мне футляр. Я не взяла его, поэтому он положил его на подушку рядом со мной. Мы встретились взглядами. Между нами разразился яростный молчаливый спор. Когда он открыл рот, чтобы прервать эту безвыходную ситуацию, я решительно замотала головой.

– Нет, – сказала я. – Прекрати.

Он подскочил с места и встал передо мной на колени; потом вытащил кинжал из футляра и направил клинок на себя. Оружие так сильно дрожало в его руке, что я понимала: он вот-вот его уронит. От мысли, что Грач не сможет использовать его без посторонней помощи, я почувствовала холодное успокоение. Но не была готова увидеть его истинный облик, когда внешние чары рассеялись. Его кожа была мертвенно-бледной; под огромными странными глазами залегли черные тени измождения и боли. На грязном лице остались дорожки пота.

– Послушай, – прохрипел он. – Нам нет нужды умирать вдвоем. Изобель, одна ты не можешь нарушить Благой Закон. Если мой народ почувствует, что меня больше нет…

Я выхватила у него кинжал. Не зная, что делать с ним дальше, я подняла подушку, на которой лежала, засунула оружие под нее, а потом для верности села сверху.

– Хватит разводить драму! Я не собираюсь убивать тебя в своей мастерской!

Он вытаращился на меня.

– Ты просто взяла и села на него?

– Ага, – сказала я с вызовом.

– Но другого выхода нет.

Должно быть, выглядела я довольно свирепо, потому что он слегка отшатнулся.

– Ты вообще подумал, каково мне будет жить дальше, если я тебя убью? Представь, если бы все было наоборот!

Он замер; потом его передернуло.

– Вот именно!

– Нет… да… ты права. Мне не следовало просить тебя об этом.

Он бросил взгляд в сторону коридора. Эмма. Мои легкие как будто сжало в тиски. Если бы Грач попросил Эмму, она бы точно убила его на месте, чтобы спасти меня, как тогда убила бы чудовище, чтобы спасти сестру, если бы только у нее хватило сил. Она бы не позволила еще одному близкому человеку умереть по вине фейри. Пульс шумел у меня в ушах. Я больше не чувствовала подушки дивана или слезы, высыхающие у меня на лице. В сказках девы принимали яд и выпрыгивали из башен, услышав о смерти своих избранников. Но я не принадлежала к их числу. Я все еще хотела жить и прожила семнадцать совершенно адекватных лет, прежде чем встретила Грача. У меня была семья; они любили меня и нуждались во мне. Я не смела заставлять Эмму и близняшек страдать, переживая мою потерю. Если это и впрямь был единственный выход… Если нам пришлось бы сделать это… Но я не могла согласиться с этим; было больно даже подумать о том, что его больше не станет, и эта огромная пустая печаль грозила захлестнуть меня с головой.

Его пальцы осторожно заправили мне за ухо прядь волос.

– Это не будет похоже на смерть человека, – сказал он. – Ты уже видела. От меня не останется тела. Может быть, вырастет дерево. Уж побольше того смехотворно крошечного дубка за вашей кухней.

Я не сдержалась и поперхнулась смехом.

– Выделываешься.

– Ага, – губы его растянула полуулыбка, – всегда.

Я извернулась и вытащила кинжал из-под подушек. Закрыв глаза, сжала лезвие сильно, почти до крови. Я представила себя в будущем – может быть, через год или два, – как я буду идти домой, вверх по холму. Все еще буду скорбеть, но с каждым днем мне будет становиться легче. Я вообразила, как Март и Май выбегут из кухни, чтобы обнять меня за ноги, нет, за талию, ведь они уже вырастут и станут выше. С великолепного дерева, круглый год окрашивающего один скат нашей крыши в алый цвет, будут падать листья; оно будет с высокомерным пренебрежением оценивать состояние наших водосточных желобов. Облака будут скользить по голубому небу. Воздух будет кипеть от жара. Трескотня кузнечиков будет сливаться в бесконечный дурманящий хор.

Этот образ заставил меня поежиться от омерзения. Нет. Я не могла принять такой мир – мир, в котором мы проиграли, а Ольховый Король победил, мир, в котором ничего никогда не менялось, и доказательства этого окружали меня каждый божий день.

Ладонь саднило. Я моргнула и снова увидела кинжал – серебристый на алой ткани моего платья; свет переливался на его поверхности, как вода. Впервые я осознала, какое оружие оказалось в моих руках и что я могла сделать. Или, если точнее, что могло сделать оно. Потому что, поняв это, я приняла решение.

Этот кинжал убьет фейри.

Но только не того, о ком подумал Овод.