25. Гордиев узел
Сент-Эллис ехал в Париж, раздумывая о своем отношении к принцессе Мамьяни.
— Одни крепости берут приступом, другие голодом. Свою крепость я возьму преданностью. Моя тактика, возможно, не хуже другой.
Он не подозревал, что дела дошли до такого натянутого состояния, что вот-вот должна была разразиться развязка. Полагая, что Орфиза в полной безопасности в своем замке, окруженная верной прислугой, он рассчитывал, что с отъездом Шиврю он сможет заняться своими делами, точнее, деламиМонтестрюка и принцессы Мамьяни, с которой он так страстно желал встретиться.
— Золотой ключ — вещь хорошая, но и стальная шпага — штука нелишняя. Впрочем одни крепости берут приступом, зато другие сдаются от голода. Свою крепость я возьму преданностью. Моя тактика, может быть, не хуже всякой другой. — Так он думал.
Проехав Орлеан, он встретил на дороге лакея, показавшегося ему знакомым. Присмотревшись, он узнал в нем работника принцессы Мамьяни. Он остановил его и выяснил, что Мамьяни прибыла в Божанси, где надеялась встретить Лудеака с вверенным ему пленником.
— Я упал с лошади, зашиб ногу и отстал, — добавил лакей.
«Боже! Я проехал в десяти шагах от неё и сердце мне ничего не подсказало», подумал в отчаянии Сент-Эллис. Он немедленно повернул назад и решил не останавливаться до самого Божанси.
Со своей стороны шевалье, получив высочайшее повеление принять в свои руки Монтестрюка, в восторге устроил поездку так, чтобы его принимали за важную особу. Он не спешил: можно было ведь продлить удовольствие, командуя пленником, и, кроме того, было время выбрать момент, чтобы отделаться от него.
При отъезде он искусно намекнул сопровождавшим его охранникам, которых позаботился нанять сам Брикетайль, что везет важного государственного преступника, обвиняемого в самых страшных преступлениях. В чем дело, он не стал объяснять, но его недомолвки приводили к самым различным предположениям. Это позволяло ему, с одной стороны обеспечит величайшую предосторожность при охране Монтестрюка, с другой — широкий произвол по отношению к пленнику.
В день отъезда Лудеака к Мамьяни приехал Лоредан. Он сопровождал Лудеака до первой остановки, а потом вернулся в Париж.
— Шевалье намекнул мне, — сообщил он, — что у пленника ослаблено здоровье. У него якобы лихорадка и он иногда падает в обморок от слабости. И Лудеак не уверен, доедет ли граф до Амбуа. Понимаете, принцесса?
— Очень хорошо понимаю. Это ужасно!
— Итак, я вам сообщил об этом и уезжаю. Через час меня здесь не будет. Меня ждет человек, которого я обязан слушаться.
— Уж не Брикетайль ли?
Лоредан молча кивнул головой.
Принцесса схватила его за руку.
— Вы обещали мне недавно оказать услугу.
— Я сказал, что думал.
— Так поклянитесь, что встанете между Брикетайлем и графиней де Монлюсон, если он задумает что-нибудь против нее, и решитесь на все, лишь бы её защитить!
— И что же, даже обнажить шпагу?
— Если надо, то и убить.
Лоредан в испуге отступил назад.
— Вы не решаетесь?
Лоредан побледнел
— Вы хорошо знаете, — тихо произнес он, — что я ни в чем не могу вам отказать…
— Итак?
— И вы требуете от меня совершения ужасного дела?..
Принцесса подошла к нему.
— Кто вам сказал, — продолжала она негромко, — что я не умираю от того же самого, от чего страдаете вы?
Лоредан пристально взглянул на нее.
— Поклянитесь, что все исполните, — с силой произнесла принцесса.
— Клянусь.
Лоредан ушел в глубокой задумчивости.
На следующий день вечером принцесса приехала в Божанси. По множеству часовых нетрудно было определить местонахождение Монтестрюка и Лудеака. Принцесса зашла в церковь и принялась горячо молиться. Она стала вспоминать свою жизнь. Вспомнила, как встретилась во Флоренции с Орфано, а в замке Сен-Сави — с Югэ. Теперь она приносит в жертву свою жизнь.
Слезы струились по её лицу.
Когда она въехала в карете во двор гостиницы, Лудеак, находившийся в ней случайно смотрел в окно. При свете огней он увидел её, изумительно одетую, в дорогих бриллиантах, с золотой булавкой в волосах. Опираясь на руки двух пажей, она выходила из кареты, как королева. Из окон гостиницы выглядывало множество любопытных, очарованным прекрасным зрелищем.
По жилам Лудеака пробежал огонь. Он тут же решил, не откладывая, добиться разрешения на её посещение.
Вечером Лудеак уже просился, чтобы принцесса его приняла. Принцесса вошла в приемную комнату, где её ожидал Лудеак, прекрасно одетая, с величественным взором и сверкающими глазами.
— Боже, принцесса! — вскричал Лудеак при её появлении. — На дворе ночь, а ко мне приближается заря. Каким чудом вы в Божанси?
— Я ехала в Шамбор к королю, но мне сказали, что вы здесь.
— Значит, вы ищете меня?
— Именно вас.
Глаза шевалье загорелись.
— Отныне я связан узами вечной признательности.
— Но у меня к вам просьба.
— Ваша просьба для меня приказ. И если это зависит от меня, считайте, что дело сделано.
— Посмотрим. Впрочем, вы напрасно обещаете так много вперед.
— Испытайте меня, принцесса.
— Вам поручено отвезти графа де Монтестрюка в Амбуаз?
— Мы прибудем с ним туда завтра.
Лудеак подавил глубокий вздох и продолжал минорным тоном:
— Я не верю возводимым на графа обвинениям. Но он очень изменился за последнее время. Его мучает лихорадка. А Амбуаз — место сырое. Все это очень плохо.
— От вас зависит, чтобы он туда не попал.
— От меня, жалкого сторожа?
— Вы можете дать ему убежать.
Лудеак вскочил с места:
— Вы прибыли именно за этим?
Принцесса движением руки усадила его на место.
— Я, значит, ослышалась, когда кто-то говорил, что мое желание будет для него законом?
— Нет, но…
— Может, нам требуется что-то обсудить?
В глазах шевалье вспыхнула молния.
— Допустим, — продолжала принцесса, — я тоже со своей стороны пообещаю вам то же, что и вы. Лудеак перевел дух.
— Как только граф Монтестрюк будет на свободе, — продолжала принцесса, — вы покидаете Францию, а все мое состояние переходит к вам.
Лудеак отрицательно покачал головой.
— Мне мало надо. Мне хватает того, что у меня есть.
— Мои влиятельные друзья помогут вам в вашей карьере.
— Что нужно дворянину со шпагой? Возможность отдать себя правому делу и умереть, защищая его.
— Чего же вам бы хотелось?
— Вас.
Шевалье взял Леонору за руку. Принцесса закрыла глаза. Ее губы шевелились, как будто она шептала молитву. Шевалье встал на колени.
— Да, именно вас, кого я обожаю, — пылко воскликнул он, — кто соединяет в себе все соблазны, кто наполняет меня жизнью, кажется, заставляет почувствовать весь мир, слиться с Богом, наконец! Вы этого не понимаете, но это так! С вами я осознаю, зачем родился и жил на этом свете: затем, чтобы через вас наполниться им. Одно ваше присутствие разливает огонь в моих жилах…
Она пристально взглянула на него.
— И за эту цену он будет свободен?
— Клянусь. Но только за эту цену.
— А если я потребую освободить его сейчас же?
— Извольте.
Шевалье поднялся и направился к двери. По пути он спохватился.
— Но если я сдержу свое слово, кто мне поручится, что вы сдержите свое?
— Разве я не у вас, не с вами? Сделайте так, чтобы граф де Монтестрюк был на свободе, чтобы я его увидела верхом, при шпаге, скачущим по той дороге — и так же верно, как меня зовут Леонора Мамьяни, я буду ваша.
— Поклянитесь вон тем крестом, что блестит над церковью.
Принцесса протянула руку к кресту, сверкавшему в свете луны.
— Клянусь своей христианской верой: если граф де Монтестрюк будет в безопасности, живая или мертвая, я буду ваша.
Лудеак выскочил из комнаты.
Прошли минуты, показавшиеся Леоноре вечностью. Наконец, вошел Лудеак.
— Смотрите, — сказал он, указывая на окно.
Леонора посмотрела на дорогу, облитую ярким лунным светом. На ней показался всадник на лошади со шпагой на боку. Проезжая мимо окна, всадник сбросил плащ.
— Да, да, это точно он, — прошептала она.
— Я дал вам клятву, я её выполнил, — произнес Лудеак и, наклонившись к Леоноре, обнял её за талию. Она отшатнулась и вынула из волос длинную золотую булавку.
— Подождите. Пусть он доедет до конца моста на том берегу…
Но Лудеак успел поцеловать её в шею. Ей же показалось, что её укусили.
Тем временем цокот копыт за окном все слабел. Наконец, он затих. Тогда она поднесла булавку к тому месту, куда её поцеловал Лудеак, и укололась ею. Показалась капелька крови.
— Прощай, — негромко произнесла Леонора.
— Кому это вы говорите?
— Ему и себе.
Лудеак подхватил её и усадил в кресло. Она едва передвигала ноги. Он встал перед ней на колени и стал говорить нежности. Она закрыла глаза. Он привлек её к себе на грудь. Она безжизненно упала на нее, губы её посинели.
— Что с вами? — вскричал он в испуге,
— Я обещала быть вашей живой или мертвой. Вот я и умираю. — Это были её последние слова.
Лудеак увидел, как её рука выпустила булавку, упавшую на пол. Взглянув на Леонору, он увидел у неё на шее кровь.
— Умерла, — прошептал он.
Весь дрожа от возбуждения, он зашагал по комнате, не зная, что предпринять.
Тут послышался шум снаружи. Во дворе раздались поспешные шаги. Затем шаги перешли на лестницу. Раскрылась дверь, и в комнату влетел Сент-Эллис. Приехав в Божанси, маркиз узнал, что принцесса поехала к Лудеаку. Его объял какой-то ужас и он помчался следом за ней. Увидев лежавшую в кресле Леонору, он кинулся к ней, стал звать, гладить. Она не отвечала. Уста были закрыты, лоб белый и холодный. н выпрямился во весь рост.
— Мерзавец! — воскликнул он.
— Она пришла просить за Монтестрюка. Пленника освободили… А она покончила с собой. Я не знаю почему она это сделала.
Но маркиз выхватил шпагу и с криком «попался, разбойник!» кинулся на Лудеака. Лудеак тоже взялся за шпагу. Началась яростная дуэль.
Никто не вмешался в эту борьбу. Сообщники Лудеака, объятые страхом из-за бегства Монтестрюка (Лудеак их не предупредил о его освобождении), были заняты организацией погони. Все боялись показаться на глаза Лудеаку до поимки пленника. Дуэль становилась все яростнее. Соперники уже мало беспокоились о защите, стараясь нанести побольше ударов друг другу. Обе шпаги уже запачкались кровью.
Наконец, Сент-Эллису, порядком уставшему, удалось улучить момент и вонзить шпагу в тело противника по самый эфес. Но Лудеак успел нанести ответный укол не менее опасный. Увидев безжизненное тело врага, смертельно раненный маркиз кое как дополз к телу Леоноры. Его губы прильнули к её безжизненной руке. Улыбаясь от счастья, что он вместе с любимой, он лег рядом в ожидании смерти.
Пока происходили эти события, в Шамборе появилась Брискетта в сопровождении Коклико, Угренка и Пенпренеля. С другой стороны туда же стремился Монтестрюк, не подозревая, какой ценой была куплена его свобода. Остановившись в гостинице, Брискетта заперлась в своей комнате и занялась своим чемоданом, который ещё в дороге удивил Коклико своими увеличенными размерами. Через некоторое время из гостиницы вышел никогда не входивший в неё паж в голубой с белым королевской ливрее.
В это самое время во дворе гостиницы стоял Коклико и, глазея на улицу, дожевывал кусок ветчины с хлебом, который он вынул из кармана. Он очень удивился, когда к нему подошел вышеназванный паж — вроде такой раньше не попадался ему на глаза — и спросил, не видел ли он, чтобы по дороге проезжали охотники с собаками.
Коклико торопливо проглотил непрожеванный кусок, закашлялся, тараща глаза на пажа, и извинился почтительным образом за то, что ничего не видел. В ответ раздался смех. Так могла смеяться только Брискетта! Или ему показалось?
— Ну, — произнес паж голосом Брискетты, — раз уж ты не узнал, значит, никто меня не узнает. Теперь — в путь! Уверена, что при небольшой смелости доберусь до герцогини, а уж графу де Шиврю никогда не придет в голову искать свои бумаги в кармане у пажа.
Через полчаса Брискетта прошла за двери королевского дворца и смело направилась к комнатам Лавальер, ловко выведав направление. Ей повезло: герцогиня как раз выходила на прогулку, окруженная дамами. Брискетта смело пошла ей навстречу и, сняв шляпу, п клонилась.
— Мне приказано вручить вам, герцогиня, это письмо по делу, интересующему его величество, — произнесла она громко, а затем тихо добавила: — ради Бога, успокойтесь, это письмо от графа де Монтестрюка. Дело идет о его жизни.
— Пройдите со мной, — ответила Лавальер.
Когда они вдвоем вошли в комнату, Брискетта бросилась перед герцогиней на колени.
— Я не паж и у меня нет королевского письма. Я женщина, друг графа. Прочтите эти бумаги. Вы увидите, что я пришла не напрасно.
Герцогиня бегло просмотрела бумаги.
— Теперь ясно, кто преступник, — сказала она после чтения.
Взглянув на часы, она добавила:
— Король будет здесь через несколько минут. Подождите его.
Вскоре действительно появился король. Лавальер бросилась ему навстречу.
— Ваше великое сердце вас опять не подвело. Вы позволили графу де Монтестрюку оправдаться. Теперь вы можете знать имя настоящего преступника, если прочтете это.
Король взял бумаги и стал быстро читать. Внезапно его лицо изменилось.
— Дворянину пасть так низко. Доносы, шпионаж. — В его голосе ясно слышалось отвращение. — И эта женщина, облеченная столь высоким званием при дворе! Их ждет справедливый суд.
Он взглянул на герцогиню.
— Граф оправдан по этому обвинению, это безусловно, — произнес он твердо, — но есть ещё одна вещь, которую я никак не могу понять. Письмо на ваше имя в таких пылких выражениях. Что оно значит?
— Это письмо, в котором выражена его любовь к другой женщине. Граф полагал, что я имею влияние на сердце вашего величества. Неужели так думать значит совершать преступление?
Король просветлел. Герцогиня поняла, что может просит его о чем угодно.
— Ваше величество довершит свое доброе дело, если избавит графа де Монтестрюка от его охраны и позволит ему освободить графиню де Монлюсон.
Не отвечая, король взял перо и бумагу, написал несколько слов и подал её герцогине.
— Надеюсь, вы больше не станете утверждать, герцогиня, что король не умеет повиноваться, — произнес он с той любезностью, которая делала его самым любезным кавалером во всем королевстве.
Герцогиня протянула бумагу стоявшему невдалеке пажу. Тот почтительно взял её, украдкой поцеловал кончики пальцев, подавших ему этот бесценный дар, и поспешно вышел.
