Глава 31
Александрия.
Осень 531 года до н. э.
— Это сумасшествие! — закричал один из гимнасиархов. Плотный мужчина стоял в первом ряду небольшой толпы, собравшейся в зале для приемов. Все остальные тоже были мужчинами, причем богато одетыми, большинство — такими же толстыми.
Городской совет Александрии.
— Сумасшествие! — эхом повторил еще один член совета.
— Безумие! — прокричал третий.
Антонина не была уверена насчет титулов этих господ. И ее они не волновали. Специфические титулы не имели значения — это только устарелая традиция, идущая с ранних веков империи, когда городской совет на самом деле обладал властью. В современной Александрии членство в совете являлось просто вопросом социального престижа. Реальная власть находилась в руках префекта претория, командующего египетской армией и, больше всего, — патриарха.
Ступив на берег, войска Антонины тут же захватили дворец, располагавшийся недалеко от гавани. Она даже не была уверена, чей он. Владелец пустился в бега до того, как она и ее солдаты заняли здание. Убежали и слуги.
Все многочисленные монархи, которые правили Египтом восемьсот шестьдесят два года с основания Александрии, строили по собственному дворцу. Город был уставлен великолепными дворцами. На протяжении веков большинство этих царских дворцов стали частными резиденциями греческой знати, занимающей в городе определенное положение.
Только Антонина обосновалась во временном штабе, как перед дворцом появился городской совет в полном составе, требуя права представить петиции и рассказать о проблемах. Она пригласила их войти — более сотни важничающих господ — просто чтобы прощупать отношение высших слоев общества Александрии. В течение десяти минут после того, как они ворвались в зал для приемов, они ясно показали свои чувства. Следующим образом. Первое. Империей правит сумасшедшая.
Второе. Сумасшедшая императрица послала еще одну сумасшедшую, чтобы распространить сумасшествие и в Александрии.
Третье. Они, с другой стороны, не сошли с ума.
Четвертое. Они не станут терпеть сумасшествие.
Пятое. Конечно, сами они даже не подумают применять насилие по отношению к императрице и ее представительнице — пусть такой мысли ни у кого не возникает — даже если эти двое и являются двумя спятившими женщинами. Но…
Шестое. Толпа жителей Александрии, которые всегда готовы взорваться при малейшей провокации, уже прямо сейчас начинает сильно бурлить. Теперь в любой момент сумасшествие может выплеснуться на улицы. Что…
Седьмое. Является неизбежной судьбой спятивших женщин.
Восьмое. Которые, они повторяют, полностью спятили. Само воплощение безумия. Полностью выжили из ума. Лишены всего разума. Настоящие сумасшедшие…
Антонине этого хватило.
— Арестуйте их, — сказала она. Спокойно. Как леди. — Всех. — Легко взмахнула рукой.
— Пока посадите их в трюме одного из кораблей для перевозки зерна. Потом решим, что с ними делать дальше.
Пока Ашот с катафрактами выполняли приказ, Антонина не обращала внимания на яростные вопли разгневанных известных в городе лиц, когда их вязали по рукам и ногам и тащили лицами вниз из дворца. Ей требовалось заниматься другими проблемами.
Некоторые из этих проблем были простыми и незапутанными.
Представители очень большой еврейской общины города спросили о том, что их ждет. Каково наиболее вероятное развитие событий. Антонина заверила их, что никто не собирается ущемлять евреев как в гражданских правах, так и в отправлении ими религиозных ритуалов, если они примут ее власть. Через пять минут представителей еврейской общины вывели из зала приемов. Когда они выходили, Антонина услышала, как один шепнул другому:
— В таком случае пусть эти проклятые христиане передерутся друг с другом. Не наше это дело.
«Отлично».
Следующая проблема.
Представители мощных гильдий города потребовали, чтобы им сообщили отношение империи к их древним прерогативам.
Сложно, но можно.
Антонина заверила их, что ни она сама, ни император Фотий, ни императрица-регентша не собираются ущемлять законные интересы гильдий, более того, не имеют никакого желания влезать в дела гильдий. Просто хотят обратиться к гильдий кораблестроителей и гильдии металлообработчиков. Их обеспечат большим количеством работы. О, да, будет еще работа для ткачей. Потребуются паруса для новых судов, которые будут строиться. И, несомненно, кое-какие деньги из императорской казны передадут и гильдии стекольщиков. Императрица-регентша, как всем известно, очень любит изделия из стекла.
Конечно, повезет и изготовителям папирусов. Увеличение числа чиновников на службе у империи, естественно, увеличит запросы на бумагу. Что касается ювелиров, то вскоре ожидается большой прилив трофеев от малва, пораженных и униженных, и все солдаты — а солдат будет много, очень-очень много, — которые прибудут для усиления египетского гарнизона, естественно, захотят обменять свои громоздкие трофеи на что-то одновременно не занимающее много места и ценное. И — о счастливое совпадение — в этом обмене ювелирные украшения займут одно из первых мест, в особенности производимые в Александрии, городе, который славится на всю империю — о счастливое совпадение — непревзойденным мастерством золотых дел мастеров. Да и по серебру тут работают неплохо.
Что касается поставщиков зерна, ну, солдаты — ребята здоровые. Им нужно много есть. Поэтому…
Через два часа представители городских коммерческих и мануфактурных гильдий весело покинули дворец. У них сладко кружились головы от мысли о вновь найденном богатстве.
Конечно, другие проблемы были очень сложными. Но, по крайней мере, решая их, Антонине не требовалось по многу часов сидеть на троне. С этими проблемами можно было справиться только на улице.
Гермоген вошел в зал для приемов как раз тогда, когда выходил последний представитель гильдий. Он прямо направился к трону Антонины, склонился к ней и прошептал:
— Начинается. Павел только что закончил проповедь в церкви Святого Михаила, призывая праведных горожан отвергнуть вавилонскую блудницу.
— Которую? — спросила Антонина. — Меня? Или Феодору? — Гермоген пожал плечами.
— Судя по отчетам наших шпионов, патриарх не уточнял. Вернее, бывший патриарх.
Антонина покачала головой.
— Он все еще патриарх, Гермоген. Фактически, если и без титула. Пусть Феодосий и объявлен патриархом, но это ничего не значит, пока мы не посадили его в церкви Святого Михаила и он не сел там прочно.
Она бросила взгляд на человека, о котором шла речь. Феодосий стоял в двадцати футах от них и совещался с двумя дьяконами, которые выступали в качестве его помощников. Зенон, командующий рыцарями-госпитальерами, стоял рядом с ним вместе с двумя своими подчиненными.
Антонина с удовольствием отметила, что Феодосий не кажется ни слишком возбужденным, ни испуганным.
«Я ничего не знаю о его теологических представлениях, но у этого человека хорошие нервы. Они ему понадобятся».
Она опять повернулась к Гермогену.
— А что там с Амброзом? — Гермоген нахмурился.
— Ублюдок засел в армейском лагере в Никополисе. Со всеми своими войсками.
Ашот и Евфроний прибыли как раз вовремя, чтобы услышать последние слова.
— В настоящий момент можно сделать только одно, — сказал Ашот. — Он — полководец в армии и на него распространяются суровые правила империи относительно неподчинения. В то время как патриарх может читать проповеди и заявлять впоследствии, что просто молился вместе с прихожанами, — армянский катафракт фыркнул. — Не его вина, если его неправильно поняли, когда он поносил вавилонскую блудницу. Он просто предупреждал паству насчет греха. Он определенно не хотел, чтобы огромная толпа брала штурмом представительницу императрицы. Он шокирован и огорчен, узнав, что несчастную женщину разорвали на части.
К этому времени Феодосий и Зенон уже присоединились к небольшому кругу, собравшемуся вокруг Антонины.
— Такое случалось и раньше, — заметил рыцарь-госпитальер. — Префекта Петрония толпа закидала камнями во время правления Августа, а одного из Птолемеев вытащили на улицу и убили. Если не ошибаюсь, это был Александр II. — Антонина поджала губы.
— Ашот, как ты считаешь: сколько времени Амброз будет оставаться в стороне?
Командующий фракийскими катафрактами неопределенно пожал плечами.
— По большей части зависит от войск. У Амброза только три варианта выбора. — Он загнул большой палец. — Во-первых, принять свою отставку.
— Нет шансов, — вставил Гермоген. — Я знаю этого человека. Ситтас еще был вежлив, когда назвал его вонючим ублюдком. Он очень амбициозен.
Ашот кивнул.
— В таком случае этот вариант исключаем. Остаются два. — Он загнул еще один палец. — Неподчинение. Но…
Гермоген начал качать головой.
— …это будет сумасшествием, — продолжал Ашот. — Все его солдаты знают, какое наказание за неподчинение предусмотрено в римской армии. Риск не имеет смысла, если только… — он загнул третий палец. — Еще один вариант. Амброз объявит себя новым императором. Его солдаты поддерживают его, начинают гражданскую войну и надеются насладиться преимуществами, если победят.
Гермоген усиленно закивал.
— Он прав. Патриарх может играть в игры с уличным насилием. Полководец не может. Для него это все или ничего.
Антонина переводила взгляд с одного офицера на другого.
— Вы так и не сказали мне, сколько у меня есть времени до того, как он решит.
— По меньшей мере день, — тут же ответил Ашот. — Ему необходима поддержка солдат. В любом случае большинства. А это потребует времени.
— Речей, — уточнил Гермоген. — Обращений к собравшимся войскам. Переговоров с командным составом. Нужно всем дать обещания.
— Несомненно, он пообещает огромную аннону, если сядет на трон, — тут же добавил Ашот. Все офицеры кивнули с мрачными лицами. Аннона — это премия, которую римские императоры традиционно раздавали своим войскам после того, как занимали трон. Во время хаотичных гражданских войн три столетия назад, когда в Риме одновременно бывало по два или три императора, лишь некоторым из которых удавалось прожить больше года или двух, претенденты на трон боролись за преданность армий, обещая абсурдные блага.
— Увеличение жалованья после того, как он станет императором, — развивал мысль Гермоген. — Лучшие пенсии после ухода в отставку. Все, что придет ему в голову.
— Он будет говорить без перерыва несколько часов, — завершил Ашот. — Весь день и полночи.
Антонина встала.
— Хорошо. Суть в том, что у меня есть день, чтобы разобраться с толпой патриарха без вмешательства египетской армии.
Ашот с Гермогеном кивнули.
— Значит, давайте этим займемся. Насколько велика толпа? — Ашот развел руками.
— Точно трудно сказать. Вокруг церкви Святого Михаила собралось несколько тысяч. Большинство — его фанатичные последователи, но найдется и много симпатизирующих им из ортодоксальной публики, которые к ним присоединятся. Тогда…
Он повернулся к Феодосию.
— Сколько в городе живет монахов из Халкедона? — Патриарх поморщился.
— По меньшей мере две тысячи, — сказал он.
— Пять тысяч, — добавил Зенон. — Если считать тех, кто живет в монастырях в радиусе дня пути от Александрии.
Ашот повернулся к Антонине.
— Каждый из этих монахов, до последнего, присоединится к толпе и будет ее заводить.
— Скорее даже поведет в атаку! — рявкнул Гермоген. Ашот хрипло рассмеялся.
— И можно даже заключить пари, что те, кто обычно болтается у ипподрома, присоединятся к ним. Их по большей части будет интересовать, кого бы ограбить. Но они определенно присоединятся к Павлу. Может, только по одной причине: получить его благословение на совершаемые ими преступления.
— Они прямо направятся в квартал Дельта, — добавил Зенон. Антонина кивнула в задумчивости. Александрия была разделена на пять кварталов, которые обозначались первыми буквами греческого алфавита. На протяжении столетий квартал Дельта считался еврейским.
Она посмотрела на Евфрония. Во время предшествующего обсуждения — и как и обычно на совещаниях командного состава — командующий Когортой Феодоры ничего не сказал. Молодой сирийский гренадер был слишком скромен и только слушал.
— Как ты относишься к евреям? — резко спросила она его. Евфрония вопрос удивил.
— Евреям? — нахмурился он. — Если честно, никогда об этом не задумывался. Не могу сказать, что они мне нравятся, но…
Он замолчал, стараясь подобрать слова.
Антонину ответ удовлетворил. Антисемитские настроения были свойственны всей Римской империи, но только в Александрии они приобрели безумные пропорции. Это продолжалось на протяжении столетий. С другой стороны, сирийцы сосуществовали рядом с евреями без проблем.
— Я хочу, чтобы ты с Когортой направился в еврейский квартал. Твоей задачей будет защита его от головорезов с ипподрома. Для поддержки возьми также одно из подразделений пехоты Гермогена.
Теперь пришел черед Ашота и Гермогена удивляться.
— Зачем, Антонина? — спросил Гермоген. — Евреи способны сами о себе позаботиться. Им не в первый раз сражаться с головорезами с ипподрома.
Антонина покачала головой.
— Именно этого я и боюсь. Я намереваюсь… — она сжала кулак, — …подавить уличное насилие. Я совершенно не хочу, чтобы оно распространялось.
— Я согласен с Антониной, — вставил Феодосий. — Если евреи втянутся в уличную борьбу, Павел использует их, чтобы еще больше разъярить толпу.
— Если же толпу остановить перед тем, как она начнет погром — причем остановить собственной Когортой императрицы, — то это подаст совсем другой сигнал, — продолжала Антонина.
Она выпрямилась, ее спина была напряжена.
— Я обещала их представителям, что евреи Александрии не пострадают, если останутся верными империи. Я намерена сдержать это обещание.
Она направилась к огромным двойным дверям, ведущим из зала приемов. Отдавала по пути распоряжения.
— Гермоген, отправь одно из своих подразделений поддержать гренадеров в квартале Дельта. Найди такое, в котором офицеры знают Александрию. Сирийцы потеряются в городе без проводников.
— Возьми Трифиодороса и его ребят, Евфроний, — сказал Гермоген. — Он из Александрии.
— Он также очень хороший трибун, — согласился сирийский гренадер и кивнул с одобрением.
Антонина резко остановилась. Повернулась и посмотрела на командующего Когортой Феодоры. Смотрела сурово, почти яростно.
— Хороший трибун или нет, ты, Евфроний, — старший. Пехота отправляется только для того, чтобы тебя поддержать, ни за чем больше.
Евфроний начал протестовать, но Антонина пресекла протест.
— Ты всегда кому-то подчинялся. Но не сегодня. Сегодня ты старший. Ты поведешь отряд. Ты готов к этому — как и гренадеры. Я ожидаю, что ты покажешь себя блестяще.
Молодой сирийский командир выпрямился.
— Мы все сделаем, Антонина. Мы тебя не подведем. — Антонина повернулась к Ашоту и Гермогену.
— Собирайте войска. Я хочу, чтобы они надели все доспехи. Это включает лошадей катафрактов. Все доспехи — не меньше. Проверьте. В этой жаре многие попытаются не надеть часть.
— Все доспехи? — сморщился Ашот. — Да это же как в печке сидеть. Антонина, тут против нас выступают не персидские дехганы, ради всего святого. Просто свора нечесаных…
Антонина твердо покачала головой.
— Я знаю, что это перегиб против уличной толпы. Но в любом случае ваши войска не будут находиться в центре действия, а я хочу, чтобы вы выглядели как можно более устрашающе.
Глаза Ашота округлились. Как и Гермогена.
— Не в центре? — спросил армянский катафракт. Антонина улыбнулась. Затем повернулась к Зенону.
— Считаю, пришло время рыцарям-госпитальерам занять центральные позиции.
Зенон торжественно кивнул.
— Я тоже так думаю, Антонина. И это прекрасная возможность.
— Я не уверен в этом, — пробормотал Гермоген. Он посмотрел на Зенона полуизвиняющимся-полускептическим взглядом. — Я не хочу оскорбить, но твои монахи совсем немного тренировались. А предстоит жуткая бойня. Та, в которую ты собираешься их бросить.
Антонина уже собралась вмешаться. Но потом увидела уверенность на лице Зенона и решила дать рыцарю-госпитальеру самому решить вопрос.
— Мы имели гораздо больше возможности для подготовки, чем ты думаешь, Гермоген, — сказал Зенон. — Конечно, не в вашем полном вооружении и не на полях сражений. Но мы воспользовались долгим путешествием сюда, чтобы потренироваться на борту кораблей для перевозки зерна. При помощи посохов с железными наконечниками.
Гермоген уставился на рыцаря-госпитальера так, словно этот человек объявил, что вооружен палкой из хлебного мякиша. У Ашота глаза вылезли из орбит.
— Посохами с железными наконечниками? — подавился армянин. Теперь Антонина вмешалась.
— Это была идея моего мужа, — сообщила она. — Он сказал, что это идеальное средство для подавления мятежей.
Велисарий для них всегда являлся авторитетом. Поэтому Ашот с Гермогеном немного умерили свое презрение. Чуть-чуть. Зенон заговорил опять.
— Я думаю, что ты, Гермоген, не совсем понимаешь ситуацию здесь. И ты, Ашот. — Он откашлялся. — Я сам египтянин, как вам известно. Не из Александрии, я родился в Насре, в дельте Нила, но мне знакомо это место. И его религиозная политика.
Он показал на открытые двери.
— Мы должны быть очень осторожны. Не надо создавать мучеников. И — в особенности — не нужно приводить в ярость большие массы ортодоксальных греков, которые составляют треть населения Александрии.
Он одобрительно кивнул Антонине.
— Вы видели, как хорошо Антонина решила вопросы с гильдиями. Немного раньше. Но вы не должны забывать: почти все эти люди — греки и ортодоксы. Они полностью держат в руках город, скую торговлю и производство. Это те люди, на которых мы будем полагаться — завтра и многие годы спустя — чтобы подготовить римское оружие против малва. Большинство этих людей склонны поддержать Павла и его твердокаменных, несгибаемых последователей. Но им также не нравится их фанатизм и их манеры уличных разбойников. Плохо для ведения бизнеса, если не по какой-то другой причине.
Антонина поддержала его.
— Необходимо, чтобы мы вбили клин между фанатиками Павла и большинством ортодоксального населения. Если у нас получится бойня, то греки, живущие в городе, открыто выступят в оппозиции. И вы знаете не хуже меня — лучше, чем я — как катафракты и пехотинцы регулярной армии молотом пройдутся по этой толпе, если греки окажутся в первых рядах.
Она посмотрела на Ашота и Гермогена. Двое офицеров отвернулись.
— Вы знаете! — рявкнула она. — Эти люди научены делать одно и только одно. Убивать людей. Вы в самом деле хотите, чтобы град стрел катафрактов был выпущен в толпу? Это не восстание «Ника», черт побери! Тогда мы имели дело против кшатриев малва и тысяч профессиональных головорезов, вооруженных до зубов. Здесь…
Она выдохнула воздух.
— Боже! Половина толпы придет только из-за царящего в воздухе возбуждения и любопытства, а не по каким-то другим причинам. Среди них будет много женщин и детей. Вы, может, и сумасшедшие, но я — нет. Феодора послала меня сюда, чтобы стабилизировать императорскую власть в Египте. Остановить гражданскую войну, а не начать.
Теперь Ашот и Гермоген выглядели униженно. Но Антонина безжалостно продолжала:
— И я намерена выполнить поставленные передо мной задачи. Я абсолютно уверена, что рыцари-госпитальеры в состоянии справиться с ситуацией. Я просто хочу, чтобы вы были там — на заднем плане, но в полном вооружении, доспехах, при оружии — и просто добавили к блюду немного специй. Чтобы толпа знала — после того, как приспешников Павла разобьют — что дело могло бы повернуться гораздо хуже.
Она рассмеялась, очень холодно.
— Вы можете смеяться над этими посохами, но мой муж не смеется. И, я думаю, к концу дня вы тоже не будете хмыкать при их упоминании.
Она выпрямилась, стараясь выглядеть как можно выше. Но высокой она быть не могла, хотя и старалась выглядеть внушительно.
— Вы получили приказ. Выполняйте.
Гермоген и Ашот ушли, очень поспешно. Если бы за ними наблюдал неблагосклонно настроенный зритель, он сказал бы, что они поспешно скрылись. Мгновение спустя за ними последовал Зенон. Однако значительно медленнее. Шагал он очень гордо.
Евфроний тоже собрался уйти. Но, сделав три шага, остановился. Он колебался, затем повернулся.
— Да? — спросила Антонина.
Сириец откашлялся.
— Мои гренадеры тоже не натренированы ни на что, кроме… убийства людей. А гранаты приносят еще больший урон, чем стрелы. И одновременно большему количеству людей. Я не понимаю, как ты ожидаешь от меня…
Антонина рассмеялась.
— Евфроний! Расслабься!
Она подошла к нему, успокаивающе улыбнулась и положила руку ему на плечо.
— Во-первых, тебе не придется иметь дело с толпой. Ты будешь иметь дело с бандами. В той своре не найдется ни одного невинного наблюдателя, поверь мне. Это будут головорезы, обычно болтающиеся у ипподрома, желающие крови евреев. Это воры, насильники, убийцы — никто больше.
Следующие слова прозвучали почти как рычание.
— Убей столько, сколько сможешь, Евфроний. Чем больше, тем лучше. А затем пусть Трифиодорос и его пехотинцы повесят тех пленников, которых вы возьмете. На месте. Никакой жалости. Никакой. Если вы покроете окраины квартала Дельта кишками, кровью, мозгами и трупами, вы сделаете меня очень счастливой женщиной.
Евфроний вздохнул с облегчением.
— О! — сказал он. Затем добавил с дикой улыбкой: — Вот это Мы можем сделать. Нет проблем.
Теперь он тоже поспешил из комнаты. Антонина осталась с Феодосием.
Мгновение они с новым патриархом просто смотрели друг на друга. Во время предшествовавшей дискуссии Феодосий ничего не сказал. Но его беспокойство было для Антонины очевидным. Теперь беспокойство ушло. Но она была не уверена, какая эмоция его заменила. Феодосий очень странно на нее смотрел.
— Тебя что-то беспокоит, патриарх?
— Совсем нет, — ответил Феодосий и покачал головой. — Я просто… как бы мне объяснить? — Он улыбнулся. — Наверное, можно сказать, что я думал о божественной иронии. Это аспект Высшей Сущности, который большинство теологов просто упускают из вида по моему опыту.
Антонина нахмурилась.
— Боюсь, я не…
— Когда фанатик Павел называет тебя вавилонской блудницей, он демонстрирует свою необразованность. На самом деле свою глупость. Суть Христа в его милосердии, Антонина. И кто в этом хаосе, называемом Александрией, может найти милосердие — кроме женщины, которая понимает разницу между грехом и пороком?
Антонина все еще хмурилась. Феодосий вздохнул.
— Я не очень хорошо объясняю свою мысль. Давай я просто скажу: я очень рад, что ты здесь, ты, а не кто-то другой. Кто-то, полный лицемерия, самодовольства и уверенности в своей правоте.
Она перестала хмуриться, вместо этого на лице появилась несколько грустная улыбка.
— Наверное, я переняла у своего мужа несколько искривленный взгляд на вещи. Хитроватый и искривленный.
— Хитроватый? Возможно. — Патриарх повернулся, собираясь уйти. — Но я напомню тебе, Антонина, что виноградная лоза совсем не прямая. Она изгибается и переплетается. Тем не менее она дает самый ценный в мире фрукт.
Оставшись совсем одна, Антонина медленно вернулась к трону и села. Ей долго не удастся насладиться отдыхом, потому что она собиралась встать вместе с катафрактами, которые будут прикрывать спины рыцарей-госпитальеров. Через несколько минут ей придется надеть собственные доспехи. И весь день в них ходить, под горячим египетским солнцем. Она сморщилась, думая о том, как будет жарко и неприятно телу под доспехами. Но ей требовалась эта минута в одиночестве. Вспомнить хитроватую улыбку мужа, его извилистый разум — и прямую душу. Вспомнить находящегося далеко мужа.
— Береги себя, — прошептала она. — О, пожалуйста, береги себя.
