Богатый мощный голос могучего органа наполнял собор Теллесберга музыкой. Помощники органиста качали насосы сильно, непрерывно «заправляя топливом» его голос, и Мерлин Атравес — теперь уже лейтенант Королевской Гвардии Атравес — стоял в одном углу Королевской Ложи, слушая как он тёк над ним.

Круглый собор был залит морем разноцветного света, так как утренние солнечные лучи струились сквозь ряд витражных окон над хорами, который полностью окружал их, а величественная мозаика архангела Лангхорна и архангела Бе́дард суровыми глазами смотрела на прихожан. Мерлин оглянулся на них, встретив эти величественные глаза, внешне спокойно и сдержанно, несмотря на свой внутренний гнев.

«Однажды», — пообещал он призраку Пэй Шань-вэй… и другим. — «Однажды».

Он отвернулся от мозаики, больше чтобы отвлечь себя от гнева, который он не осмеливался демонстрировать, чем по какой-то другой причине. Даже здесь, и даже сегодня — или, может быть, особенно сегодня — Кайлеб и Хааральд не могли остаться без охраны, и Мерлин едва ли был здесь единственным вооружённым и облачённым в броню гвардейцем. Лейтенант Фалкан и четверо его морских пехотинцев стояли между ложей и центральным проходом, и их глаза были такими же жёсткими, такими же тревожными, как у Мерлина, когда они осматривали огромную толпу, заполнявшую скамьи собора.

Как обычно, аристократия и высшее общество были широко представлены, сверкая драгоценными камнями и кружевом золотой вышивки. По приблизительному подсчёту, в соборе должно быть было не менее двух тысяч человек — достаточное количество чтобы напрячь даже его огромную вместимость, и в их настроении было что-то странное.

«Ну, конечно, было», — подумал он. Учитывая смерть Тириена и волну арестов, запущенную Волной Грома, каждый, во всём Королевстве, вероятно, чувствует себя немного… обеспокоенным. И никто из знати не мог рискнуть пропустить эту службу без абсолютно убедительных доказательств того, что для них совершенно невозможно быть здесь. Но всё равно…

Известие о предательстве кузена короля — и его смерти — распространилось как лесной пожар. Случаев подобных этому в Черис просто не было, и никто не сомневался ни на секунду, что они не произошли бы и сейчас, если бы кто-то из-за пределов королевства не устроил это. Король Хааральд и его совет, возможно, не были готовы называть имена, но черисийцы в целом были гораздо лучше осведомлены о политических реалиях, чем подданные большинства сэйфхолдийских государств. Вероятно, это было неизбежно, учитывая то, как международная политика постоянно влияла на торговые отношения, от которых зависело процветание Черис. Возможно, Хааральд решил не указывать пальцем, но у его подданных не было сомнений в том, кто был ответственным, и Мерлин почти физически ощущал их гнев, как кислоту на своём языке.

Но там было что-то большее, чем злость. Там был… страх.

«Нет», — подумал он. — ««Страх» — это неверное слово для этого. Это часть этого, но это ещё не всё. Эти люди знают, что здесь происходит нечто большее, чем просто рутинная борьба за власть между соперничающими князьями, и они обращаются к своей Церкви, чтобы вновь обрести уверенность».

Внезапное изменение органной музыки отвлекло его мозг от раздумий, и он повернул голову, когда двери собора широко распахнулись. Через них прошёл послушник, держащий прямо перед собой золотой скипетр Лангхорна на блестящем, иссиня-чёрном посохе из железного дерева, отделанном кольцами из гравированного серебра. Два свещеносца шли по бокам, а за ними следовали два младших священника, размахивая кадилами, из которых тянулись ароматные пряди фимиама, словно белые, дрейфующие ленты в свете, льющимся сквозь витражные окна.

За младшими священниками последовали сосредоточенные певчие в их зелёных рясах и белых стихарях. Когда их первый ряд прошёл через открытые двери, целый хор подхватил песнопение, и, несмотря на ненависть Мерлина ко всему, что представляла из себя Церковь Господа Ожидающего, красота этих великолепно подготовленных голосов омыла его словно море.

Прошло много времени, пока певчие прошли через двери и направились к хорам по обе стороны от мозаики архангелов. Позади них, следуя за ними сквозь бурю музыки, шли епископ Мейкел, ещё одна дюжина послушников и довольно много священников и младших священников, за которыми последовали ещё один носитель скипетра и два кадильщика.

Епископ медленно шествовал по центральному проходу, его одеяния сверкали драгоценными камнями, обычную шапочку священника сменила простая золотая митра, соответствующая его рангу священнослужителя. Головы склонялись в благоговейной вежливости, когда он проходил мимо, и его выражение было безмятежным, когда он потянулся к ним, касаясь плеч, голов, волос детей в безмолвном благословении.

Мерлин знал, что это почти никогда не было стандартной практикой со стороны епископов «Матери-Церкви», и одна из его бровей слегка приподнялась, когда он увидел, что люди осмеливаются прикоснуться к епископу в ответ. Он знал, что Мейкел Стейнейр пользовался большим уважением здесь, в Теллесберге; до сегодняшнего утра он не понимал, насколько сильно любили епископа.

Епископ вошёл в пресвитерий и преклонил колени перед алтарём и его мозаикой. Затем он встал, повернувшись лицом к пастве, в то время как его помощники направились к своим местам. Всё это было так же точно срежиссировано, как любой официальный бал, и последний послушник встал на своё место в тот самый момент, когда последняя нота процессионального гимна умерла.

На мгновение наступила полная тишина, а затем в тишине раздался великолепно тренированный голос епископа Мейкеля.

— Да пребудет с вами Лангхорн, дети мои.

— И с тобой, Отец мой, — пророкотало ему в ответ.

— Давайте помолимся о заступничестве Лангхорна и наставлении Божьем через наше поклонение в этот день, — сказал Мейкел, снова повернулся к алтарю и опустился на колени.

— Отче наш, сущий на небесах, — начал он, — да будет благословенно имя Твоё. Да придёт День Ожидаемый. Да будет закон, провозглашённый именем Твоим Благословенным Лангхорном, установлен на Сэйфхолде, как на небе. Дай нам…

Мерлин отключился от этого. Он должен был.

Нимуэ Албан была воспитана в церкви. Возможно, она не так уж тщательно соблюдала религиозные ритуалы, как хотели бы её родители и религиозные наставники, но на Сэйфхолде она обнаружила, что всё это начинает её затягивать. Теперь, слыша безграничную искренность в голосе Мейкеля Стейнейра, Мерлин напомнил себе, что епископ с детства учился верить в учение Церкви Господа Ожидающего. Трудно было вспомнить, что слова, которые так много значили для Нимуэ, были извращены в целях Лангхорна, и всё же это было правдой. И как мог Мерлин осудить явно доброго и заботливого человека за то, что он соблюдал систему убеждений, в которой он был воспитан?

Ничто из этого не помогало стоять и смотреть. Мерлин был даже рад, что Лангхорн решил построить сэйфхолдийский год вокруг пятидневной «недели», которая больше не включала субботу или воскресенье, а вместо этого установил средний день из этих пяти, как «святой день» его церкви. Просто присутствовать на всём этом было достаточно тяжело, даже не делая это в воскресенье.

Он подумал, что это была величайшая ирония в истории человечества. Последний христианин во всей вселенной был машиной. Формально, это был даже самый автономный ПИКА, который когда-либо существовал, хотя Мерлин давно уже не применял к себе это юридическое определение. Тем не менее, это был вопрос, который он хотел бы обсудить с кем-то другим. Был ли он, по сути, человеком, чьими воспоминаниями он владел? Или он был простым эхо, записью — ИИ с манией величия? Имел ли он бессмертную душу, в которую всегда верила Нимуэ Албан? Или Нимуэ забрала эту душу с собой в момент смерти её биологического тела?

У него не было ответа ни на один из этих вопросов. Какое-то время он даже спрашивал себя — имеет ли создание из молициркона и сплава какое-либо право на то, чтобы спросить Бога об этом. Затем он решил, что Бог должен понять, что вызвало его вопросы, потому что пришёл к мысли, что даже тот факт, что Церковь Господа Ожидающего была огромной, непристойной ложью, никогда не мог бы закрыть уши Бога от искренности молитв возносящихся ему даже сейчас.

Но он знал, что у него есть другая обязанность, помимо долга подготовить выживающий человеческий род к встрече с Гбаба в один прекрасный день. Он был последним выжившим христианином. В определённом смысле, он также был последним выжившим мусульманином. Последним евреем. Последним буддистом, индуистом, синтоистом. Библиотечный компьютер в пещере Нимуэ был последним хранилищем тысячелетий человеческой религиозной мысли, стремления человека к божественному вдохновению, и Мерлин Атравес был единственным существом, кто знал, что он был там.

Открыть когда-нибудь это хранилище тоже было ответственностью Мерлина. Он был защитником и хранителем христианства, ислама, иудаизма, буддизма, всех их, и был ли он просто машиной или нет, одной из его задач было вернуть это богатое, разнообразное наследие человечеству, у которого оно было украдено.

Он только надеялся, что, когда этот день наступит, способность человеческой расы верить не будет разрушена из-за осуществления лжи, которая поработила её почти на тысячу лет.

Это была благодарственная, а не похоронная месса.

Согласно учению Церкви Господа Ожидающего, запрещалось погребение предателей на святой земле. Или, по крайней мере, поправил себя Мерлин, запрещалось при доказании предательства, что, вероятно, так же было плюсом. По его собственным наблюдениям на сегодняшний день, по крайней мере четверть аристократии Сэйфхолда — и, вероятно, до половины всех викариев — в противном случае были бы похоронены за пределами кладбищенский стен. Но определение предателя, к сожалению, по его собственному признанию, относилось к Кельвину Армаку, когда-то герцогу Тириену.

Это было тяжело для Хааральда и Кайлеба. Несмотря на всё, что сказал Хааральд Женифир Армак и её сыновьям, они любили своего двоюродного брата. Отказ в праве похоронить его в Церкви, принуждение к тому, чтобы его тело было погребено на неосвящённой земле, вызвали у них обоих огромную боль. Но у них не было выбора. Даже епископ Мейкел не мог изменить этого для них, как бы сильно он этого ни хотел. Но что он мог сделать, он сделал. Месса возносила благодарности Богу за сохранение жизни короля, кронпринца и первого советника королевства, но проповедь, которая её сопровождала, была сосредоточена на подверженности людей ошибкам и цене греха для других.

— …и так, Шань-вэй не привела людей ко злу, обращаясь к их злой природе. — Мерлин стиснул зубы, сохраняя спокойное выражение, так как голос Мейкеля доходил до каждого угла огромного собора с убедительностью, которой мог бы позавидовать любой обученный актёр. — Писание говорит нам, что даже сама Шань-вэй не была злом изначально. На самом деле, она была одной из самых ярких среди всех архангелов. И когда она сама впала в зло, это не было злом человека, к которому она обращалась, но его добродетелью. Она искушала его не властью над своими товарищами, не владычеством, но обещанием, что все люди повсюду постигнут силу самих архангелов. Что их дети, их жёны, их отцы и матери, их друзья и соседи, все станут как ангелы Божьи, если они просто протянут руки к тому, что она им обещала.

— И поэтому даже хорошие люди могут невольно открыть дверь ко злу. Я не говорю вам, дети мои, что злых людей нет. Я не говорю вам, что те, кто обращаются к предательству, к краже, к убийству и измене, делают это только потому, что они хорошие люди, которые сбились пути. Я говорю вам только, что все люди изначально являются добрыми людьми. То, чему их учат, когда они являются детьми, то, что от них ожидается, как от подростков, становится либо бронёй этой добродетели, либо недостатком, который впускает зло.

Мерлин положил ладонь на ножны своей катаны и смотрел прямо перед собой. Голос епископа был сострадательным, заботливым, и всё же, всё, что он сказал, было напрямую из доктрины и теологии Церкви Господа Ожидающего. Но потом…

— Но мы не должны забывать о нашей ответственности учить их правильно. Да, даже наказывать, когда требуется наказание, но также использовать доброту и любовь, когда мы можем. Чтобы быть уверенным в том, что то, за что мы наказываем, действительно является преступным деянием. Чтобы научить наших детей правильно познавать себя. Чтобы научить их судить бесстрашно, с ясными глазами и незамутнёнными сердцами. Чтобы научить их, что не имеет значения, кто говорит им, что что-то правильно или неправильно, но имеет, является ли то, про что говорят правильным или нет. Чтобы научить их, что мир — это огромное и чудесное место, в котором есть проблемы, обещания и задачи, подходящие для проверки качеств любого смертного. Чтобы научить их, что чтобы действительно познать Бога, они должны найти Его в себе и в повседневной жизни, которой они живут.

Волна движения прокатилась через собор, более ощущаемая, чем видимая, и Мерлин дёрнулся из-за непредвиденного направления текста проповеди Мейкеля. Во многих случаях, это был бы небольшой инцидент, но не здесь, не на проповеди прелата, бывшего третьим по старшинству во всей Черис.

Церковь Господа Ожидающего признавала личные отношения между Богом и каждым из Его детей, но она не побуждала этих детей искать эти отношения. Функцией Церкви было учить и информировать, указывать верующим, что для них была воля Божья, и определять для них их «личные» отношения с Ним. Писание конкретно не провозглашало непогрешимость Церкви, как это имело место у «архангелов», но церковная доктрина распространила ту же непогрешимость на викариев, которые были наследниками власти архангелов.

Мейкел не критиковал открыто эту доктрину, он просто высказал аргумент, что даже лучшие учителя могут ошибаться. Но также этот аргумент допускал, что эти учителя могут быть неправы. И поэтому его слова могли быть истолкованы как нападение на непогрешимость Церкви, которая была учителем каждого сэйфхолдийца. Особенно здесь, в Черис, где открыто поощрялась независимость мысли.

— Мы прилагаем усилия, чтобы учить всех наших детей этим урокам, — спокойно продолжил епископ, словно совершенно не подозревая, что он сказал что-то совсем необычное, — и иногда, несмотря на все наши усилия, мы терпим неудачу. В мире есть зло, дети мои. Оно может быть находиться где угодно, среди любых людей, и оно терпеливо ждёт, а его ловушки хитры. Люди — сильные или слабые, рождённые благородными или простолюдинами, богатые или бедные — попадают в эти ловушки и, таким образом, в грех, и это наша ответственность как народа Божьего, ненавидеть грех. Отвергать его и изгонять его, когда он возникает среди нас. Но также ответственность, как народа Божьего, любить друг друга. Ненавидеть грех, но любить грешника, и не чувствовать вину или ненависть к себе за то, что мы любим грешника.

— Полезно и правильно, что мы должны поблагодарить этот день за сохранение нашего короля, нашего кронпринца и нашего первого советника. Полезно и правильно для нас осуждать и ненавидеть преступление, подобное измене, которое угрожало им, и через них всем нам. Но несмотря на то, что мы возносим благодарности, давайте вспомним, что зло, которое угрожало им и было предотвращено, всё ещё продолжает искать жертв среди нас. Те, кто впал в тиски искушения и предоставили себя этим злым действиям, так же потеряны для нас, как был бы потерян кронпринц Кайлеб, если бы их планы достигли успеха. То, что они сделали, навсегда оставит память о них среди тех, кто их любит, и цена для их бессмертных душ будет выше, чем любой из детей Божьих согласился бы заплатить. Итак, я умоляю всех вас, когда вы присоединяетесь ко мне в нашей последующей благодарственной молитве, молитесь также о душах всех погибших и о раненых сердцах тех, кто их любил.

Наверное, секунд десять, он смотрел на замершие в безмолвии скамьи собора, затем глубоко вздохнул и, повернувшись лицом к алтарю и огромным лицам Лангхорна и Бе́дард, поднял руки в молитве.

Мерлин смотрел на прямой как меч позвоночник епископа, пока слова молитвы Мейкеля текли над ним. Он почти не слышал реальных слов, хотя прекрасная память ПИКА вспомнила бы их позже, если бы он захотел. Но важные слова уже были сказаны, и Мерлин задался вопросом, подозревали ли Хааральд и Кайлеб, куда приведёт проповедь их епископа.