Глава 14

Стокер заговорил, только когда мы устроились в кэбе.

– Все прошло чудесно, – заметил он веселым тоном.

– Я не в настроении, – предупредила я его. Упоминать о том, что гостевая книга пропала, было серьезной ошибкой, но что сделано, то сделано, и не было смысла копаться в том, чего уже не изменить. Мы молчали вплоть до Хэвлок-хауса, где его уже в нетерпении поджидала Эмма Толбот.

– Заходите! Мне лучше всего работается по утрам, а уже почти время обеда, – раздраженно сказала она. Она потащила его вверх по ступенькам в башню, бросив мне через плечо:

– Располагайтесь, мисс Спидвелл. Черри о вас позаботится.

Я бродила по залу, из которого уже исчезли все атрибуты праздника. Прошло несколько минут, Черри так и не появилась, и я подумала, что у меня появилось хорошее оправдание для того, чтобы рыскать по дому. Я начала обходить комнаты первого этажа, поочередно заглядывая в просторные гостиные. Многие были пусты, но в одной из них я увидела группу молодых девушек, усердно трудившихся перед мольбертами в попытках изобразить вазу с фруктами. Сэр Фредерик Хэвлок, одетый в блузу художника, передвигался между ними с помощью двух палок, одной советовал перехватить карандаш по-другому, другой – иначе провести линию. Увидев меня, он энергично кивнул.

– Нет, мисс Брикер, боюсь, так не пойдет, – сказал он одной из своих учениц. – Вы же рисуете персик, а не гиппопотама. Нужно приложить чуть больше усилий.

Со вздохом отвернувшись от ученицы, он двинулся ко мне, медленно, но уверенно.

– Мисс Спидвелл! Рад встрече. Присядем? – Он указал на небольшой диванчик у двери, и мы сели, вынужденно прижавшись друг к другу бедрами.

– Вы удивили меня, сэр Фредерик, – сказала я. – Я и не думала, что вы в состоянии передвигаться без кресла.

– Иногда, в хорошие дни, – ответил он. – Я стараюсь ползать тут хотя бы во время занятий, чтобы как-то оправдать те суммы, что платят матери этих неоперившихся птенцов. – Бедняжки, – сказал он мне на ухо. – Матери отправили их сюда, чтобы обучить зачаткам дамских навыков, но ни у одной из них нет художественных способностей. Их вазы с фруктами неизменно выглядят как кучи мусора.

– Удивительно, что такой талантливый художник, как вы, тратит силы на занятия с такими бестолковыми учениками, – сказала я.

Он трагически поднял брови.

– Конечно, они безнадежны, мисс Спидвелл. Но они платят, и неплохо.

Он наклонился ко мне и спросил еще тише:

– Как продвигается ваше расследование?

Я пожала плечами.

– Мы получили какие-то ответы, но от них лишь появилось еще больше вопросов. Боюсь, пока так.

Он проницательно посмотрел на меня, и я вновь ощутила удивительную энергию этого мужчины. От него исходил привлекательный аромат мужской плоти, чистого белья и грубый, металлический запах пигментов, которые он использовал для своих красок.

– Что за вопросы? – спросил он, его дыхание чуть шевелило локоны у меня на висках.

Я искоса взглянула на него и поняла, что он смотрит на меня напряженно. В его глазах читались настороженность и плохо скрываемое волнение. Его ноздри раздувались, а на лице отражалось беспокойное ожидание. Тогда я решила, что с ним эффективнее всего говорить напрямую. Я взглянула на него открыто.

– Такие вопросы, которые возникают при посещении Елисейского грота, – мягко сказала я, специально стараясь не повышать голоса, чтобы нас не услышали его ученицы.

Его губы тронула легкая улыбка.

– Вы были в гроте? Значит, вам известно, какая там интересная коллекция у Майлза.

– Очень содержательная, – согласилась я. – И мне было интересно обнаружить там следы вашего пребывания.

Улыбка стала шире.

– Уже несколько лет я не принимал активного участия в проводимых там мероприятиях, но да, признаюсь, что когда-то был большим любителем этих сборищ. Сейчас мне остается лишь смотреть.

– Я говорила о гроте с миссис Рамсфорт. Оказывается, она знала о его предназначении.

– Конечно, знала, – энергично подтвердил он.

– Она тоже в этом участвовала?

Он разразился смехом, отчего все ученицы подняли головы и удивленно посмотрели на него.

– К холстам, мои голубки. Здесь нет ничего интересного, – велел он им и весело взглянул на меня.

– Вы можете представить себе, чтобы Оттилия принимала участие в такого рода играх? – спросил он.

– Не могу, – признала я. – Но она так откровенно говорила о том, для чего ее муж использует это помещение.

Он пожал плечами.

– Дорогая моя Вероника, Майлз – как пух, сам не знает, куда занесет его ветер. Если бы его прибило к женщине другого склада, более сильной, она, вероятно, и смогла бы заставить его вести себя более сдержанно.

– Вы обвиняете жену в неверности мужа? – Мой голос зазвенел от недоверия.

Он коснулся моей руки скрюченным пальцем, будто делая мне выговор, а в его интонации послышалась строгость.

– Вероника, вы уже не дитя. Вам известно, что бывают мужчины, которые ведут себя точно в соответствии с тем, чего от них ожидают другие; мужчины с таким податливым характером, что просто нельзя сказать, хуже ли они или лучше, чем их близкие.

Я подумала о Стокере, непоколебимом как скала.

– А бывают такие, которых никто и ничто не может изменить, – возразила я.

– Конечно. Но Майлз не такой. Он плохо вел себя с Оттилией потому, что она ему это позволяла. Женщина, которая требовала бы от него верности, получила бы ее.

– Все не так просто, – сказала я.

Уголки его рта весело вздрогнули.

– Все именно так. Я знаю свой пол, девочка. И среди нас всегда есть те, кто будет настолько хорош или настолько плох, насколько от него этого ожидают. Оттилия ожидала от него худшего, да бога ради, она даже поощряла его в этом, тем, что терпела существование грота и всего, что там происходило. Она не только закрывала глаза на его распутство, но даже дружила с женщинами, с которыми он спал!

– Не верю, что она могла зайти так далеко, – возмутилась я.

– Я видел это собственными глазами, – ответил он. – Это повторялось снова и снова. Если даже женщина развлекалась с Майлзом, но была при этом подругой Оттилии, она не смела пойти настолько далеко, чтобы пытаться увести его. Да, она умная жена, но прежде всего она – друг Майлза. Она знает, что он любит ее так, как никогда не полюбит ни одну женщину из тех, с кем забавляется. Конечно, если бы она была другой, то просто вышвырнула бы его на улицу со всеми пожитками, и он бы полз обратно к ней на коленях по битому стеклу. Моя Августа говорила ей об этом сотни раз.

– А леди Хэвлок поступала так с вами? – спросила я.

Он снова рассмеялся.

– Раз пять, не меньше. Боже, как мы с ней ссорились! Это были битвы титанов, дорогая. – Его лицо смягчилось при воспоминании о покойной жене. – Августа не могла быть на вторых ролях, и я уважал ее за это.

– Но вы все равно ей изменяли.

Он покачал головой.

– Сердцем – нет. А тело… – Он снисходительно взмахнул рукой. – Тело состоит из желаний, которые нужно удовлетворять. Но сердце должно быть отдано единственному человеку. Это святое.

Я задумалась о том, что он сказал; теперь в комнате слышался только тихий скрип угля: ученицы пыхтели над своими вазами.

– Это кажется сильным упрощением, – сказала я ему наконец. – Хорошее оправдание для самых ужасных поступков.

– Это правда, насколько ее знаю я, милая Вероника. Мое тело желало сотен женщин и продолжает желать, – сказал он, окинув меня быстрым взглядом, задержавшимся на моих бедрах. – Но все эти сотни забывались сразу, как только утолялся голод. Ни одну из них я не помнил и не любил, кроме Августы. Даже после ее смерти все те женщины, кого я обнимал, целовал, ласкал, с кем занимался любовью, ничего не значили для меня, были незаметны, как привидения. И только призрак моей Августы для меня реален.

Его рассуждения об оправданности измен были чистой спекуляцией, но его чувства показались мне искренними. Я ласково накрыла ладонью его скрюченную руку.

– Думаю, я вас понимаю.

Он покачал головой.

– Нет, не понимаете, потому что свое сердце вы еще никому не отдали.

Я криво усмехнулась.

– Откуда вы знаете?

– Оттого что, дитя мое, в вас есть что-то нетронутое, несмотря на все ваши свободные манеры.

– Вас удивит новость, что я не девственница, сэр Фредерик?

– Я говорил не о теле, – ответил он. – Разве я не сказал? Тела совершенно ничего не значат. Душа – это нечто совершенно отдельное. Когда вы решитесь разделить ее с кем-то, тогда и поймете, что значит жить.

Я заерзала на диване.

– Мы ведь говорили о вас, а не обо мне, – мягко напомнила я емуи попыталась убрать руку, но он неуклюже сжал ее в своей.

– Посидите со мной еще немного. Я давно так нежно не держал женскую руку и не вдыхал запаха женщины. Я теперь совсем старик, – слегка улыбнулся он мне, – и не причиню вам вреда.

Я послушалась и оставила свою руку в его, размышляя, много ли вреда он уже успел мне причинить.

Как только мне удалось вежливо уйти, я оставила сэра Фредерика. С некоторым раздражением я поняла, что так и не спросила его об участии Джулиана Гилкриста и Артемизии в том, что происходило в гроте, хотя они и бывали там явно гораздо позже, чем он. Что-то в нем было, некое доминирующее начало в его личности, из-за чего в его присутствии у меня совершенно не получалось следовать намеченному плану. Я испытывала симпатию к этому старику, но еще более чувствовала всю силу его характера, способность притягивать к себе людей, будто магнитом. Сложно было вообразить, какой природной мощью он обладал в былые дни; но теперь, оказавшись снова одна, я вволю ругала себя за промах.

Дальше по плану у меня была комната Гилкриста, но я решила сперва заглянуть к Стокеру. Я обнаружила его в одиночестве в комнатах мисс Толбот; с ней самой я столкнулась в дверях. Она была в ужасном настроении, цветисто ругалась на то, что вынуждена отрываться от работы, а при виде меня лишь слегка фыркнула. Проскользнув к ней в мастерскую, я увидела, что Стокер сидит, с ног до головы укутанный в бархатный плащ.

– Что это на тебе такое? – спросила я. – Не очень-то героический наряд, особенно для Персея. Так ты больше похож на очень несчастную деву-весталку.

Он надулся.

– Здесь чертовски холодно, и мисс Толбот сказала мне, что я могу погреться, пока она ходит за очередной порцией угля. А ты чем занималась?

Я кратко пересказала ему свою беседу с сэром Фредериком, естественно, опустив все замечания старика о моих собственных сердечных делах.

– В общем, он не скрывает того, что бывал одним из посетителей грота, – заключила я.

– Распутник, – категорично заявил Стокер. Я ничего не сказала, но посмотрела на него так, что он покраснел до кончиков ушей. – Ну хорошо, не мне рассуждать о морали, я в этом тоже не эталон, – признался он.

– Есть еще кое-что, – быстро сказала я; мне как-то не захотелось открывать очередную корзину со змеями.

Я рассказала ему о том, что сэр Фредерик может передвигаться с помощью двух палок, а не только в батском кресле.

– Кажется, он более здоров, чем мы подумали вначале, – закончила я. – Как считаешь, он мог это совершить?

Мне не очень приятно было задавать подобный вопрос, но следовало рассмотреть и этот вариант. Он пожал плечами.

– Многое возможно, особенно в минуту сильных чувств. Я и сам не отказался бы кое-кого сейчас убить, – добавил он с горечью в голосе.

– Что тебя беспокоит, Стокер? – спросила я. – Ты хмуришься, как девица на первом балу, которую никто не пригласил на танец.

Он указал на свое покрывало.

– Это! Ты там носишься с подозреваемыми, а я тут заперт с женщиной, которая обращается со мной как с куском мяса.

Я строго на него взглянула.

– Ты должен допрашивать ее! – напомнила я.

– Это чертовски трудно, ведь она не разрешает мне говорить, – парировал он.

– Почему это?

Он нетерпеливо махнул рукой.

– Она что-то говорит про выражение лица, хочет, чтобы на нем отражались героизм и благородное страдание, а весь эффект теряется, когда я буднично болтаю с ней о погоде. Она и слова мне не дает сказать после того, как я принимаю нужную позу.

– Да, не повезло, – посочувствовала я. – Но она же должна давать тебе время размяться. Можно притвориться, что у тебя что-то защемило. Или скажи ей, что у тебя ревматизм, – предложила я.

– Ревматизм? Мне тридцать один! – сказал он обиженно. – Это пока не по возрасту.

– Неужели? – послышался голос из дверей. Я не заметила, как вернулась мисс Толбот; оставалось только надеяться, что она не подслушивала наш разговор. Но она выглядела совершенно спокойной, может быть, слегка задумчивой – такое выражение лица часто встречается у людей искусства, когда кажется, будто они слушают музыку, которую не могут уловить окружающие. Она торопливо зашла в комнату с пригоршней угля в руке.

– Вот, нашла. Этот дурак Гилкрист не постеснялся забрать себе весь мой уголь и думал, что я не замечу, – пробормотала она и повернулась к Стокеру. – На место, прошу вас. Мы потеряли минут десять, не меньше.

Стокер занял прежнюю позу на возвышении в центре комнаты, а она принялась так и сяк поворачивать его конечности, будто это был манекен. В одной руке он должен был держать меч, а в другой – мерзкую восковую голову. Она должна была напоминать нам о Медузе, побежденной Горгоне, убийство которой Персеем было славнейшим из его достижений.

Мисс Толбот обошла вокруг Стокера, несколько раз изменяя наклон его головы.

– Голова должна встать правильно, тогда за ней подтянется и все остальное, – сказала она скорее себе, чем кому-то из нас, остановилась и смерила его взглядом, а затем жестом подозвала меня к себе.

– Какая хорошая линия шеи, правда? – спросила она, но не стала ждать ответа. – Я чуть не пять лет трудилась над серией греческих героев, и сейчас мне не хватает только Персея. Не представляете, как долго я искала это идеальное сочетание – неистовой мужской силы и благородного страдания, соединенных в одном теле, – сказала мисс Толбот. У бедного Стокера вид был совершенно растерянный.

– Это очень мило. Но почему же Персей должен страдать? Он же одолел Медузу, разве нет? И довольно быстро, если мне не изменяет память.

– Но какой ценой?! – откликнулась она, разгорячаясь от этой беседы. Она подошла ближе к Стокеру и продолжала говорить, водя рукой по его мускулам. – Вы должны помнить, что он был принцем в Аргосе, зачатым с помощью золотого дождя, когда Зевс удостоил своей любовью прекрасную принцессу Данаю против воли ее отца, сурового Акрисия. Только вообразите себе эту ужасную сцену: разгневанный царь запирает собственных дочь и внука в деревянный ящик и велит бросить в море, опасаясь, как бы не сбылось древнее пророчество о том, что его ждет смерть от руки внука. Как долго мучились бедная Даная и ее ребенок, когда их носило по волнам, каждую минуту они ожидали смерти, пока их наконец не прибило благополучно к берегам острова Серифос! Такое страдание должно быть написано на лице, неужели вы не понимаете?

– Ах да, конечно, – протянул Стокер.

Художница восторженно продолжала.

– Представьте себе, как потом его, такого нежного и изящного, ведь он, в конце концов, был сыном Зевса, другой завистливый царь просит добыть голову Медузы. Только подумайте: вот он стоит перед ужасной пещерой Горгоны, зная, какое чудовище ожидает его внутри, и уже почти не надеясь вновь увидеть свой дом и родных. Я так ясно представляю себе эту картину!

Она поправила складку на плаще, накинутом Стокеру на плечи, и наткнувшись на крепкие мускулы, покрытые татуировками, крепко стиснула пальцы.

– Какие развитые бицепсы, – пробормотала она.

– Жаль, что это произведение не будет оценено по достоинству, – сказала я обыденным тоном. – По крайней мере, что его не сможет увидеть человек, который был вдохновителем всей серии.

Сначала мне показалось, что она меня не слышала, настолько погружена она была в мысли об искусстве. Но ее пальцы на плаще напряглись так, что на бархате остались следы. Потом она повернулась ко мне, и я поняла, что она побледнела.

– Мисс Спидвелл, благодарю вас за желание помочь. Но то, о чем вас попросила принцесса, просто жестоко.

– Жестоко спасти человека от виселицы? – спросил Стокер, не поворачивая головы.

Ее маленькие руки сжались в кулаки.

– Жестоко думать, что вы можете это сделать, – возразила она неожиданно хриплым голосом. – Майлза Рамсфорта вот-вот повесят. Все, кто знал его, кому он был дорог, уже так или иначе смирились с этим. Почему же Луси не может?!

– Потому что она не верит, что он виновен. Ведь есть же здесь место сомнению? – предположила я.

– Сомнению? – Ее серые глаза смотрели очень сурово. – Для вас это просто теория, фигурки, которые двигаются по доске с черными и белыми квадратами, отвлеченное упражнение, тренировка ума и изобретательности. Но на кону жизни, жизни реальных людей, ничего для вас не значащих. – Она была настолько напряжена, что казалось, если тронуть ее пальцем, она рассыплется на кусочки.

– Мисс Толбот, – сказал Стокер, спускаясь с возвышения, – если вы знаете хоть что-то, что может нам помочь…

– Я ничего не знаю! – закричала она. – Но правосудие признало его виновным. Кто мы такие, чтобы сомневаться в их правоте?

– Правосудие нередко ошибается, – сказала я ей. – Почему вы уверены, что Майлз Рамсфорт виновен?

Она сжала губы и ничего не ответила.

– Мисс Толбот, что вы знаете? – опять спросил Стокер.

Она расправила юбку и подвернула манжеты с раздражающей тщательностью.

– Я знаю, что правосудие признало Майлза Рамсфорта виновным и приговорило к повешению. И никто ни на земле, ни на небе не может этому помешать.

Она взяла уголь твердой рукой.

– Мистер Темплтон-Вейн, пожалуйста, займите свое место.

Стокер посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом, а потом сделал то, о чем она просила. Он бросил на меня быстрый взгляд, а я коротко покачала головой. Не было смысла продолжать эту беседу. Момент был упущен.

Я пошла к двери.

– Не хочу мешать вашему процессу. Оставлю вас одних.

– Хорошо, – сказала она. Не успела я еще закрыть за собой дверь, как она уже повернулась ко мне спиной. Я прислонилась к стене и несколько минут стояла, тяжело дыша; наконец я взяла себя в руки.