Петроград, август 1921 года
Некогда Анатолий Федорович Кони являлся почетным академиком, сенатором, действительным тайным советником, членом Государственного совета, кавалером разнообразных орденов и много кем еще. Революция лишила знаменитого прокурора титулов и званий, превратив в обычного гражданина. Кони принял новый режим и, несмотря на преклонный возраст и невозможность передвигаться без костылей, согласился с предложением Луначарского вести в Институте живого слова практические занятия по искусству ораторской речи. При этом методы его были весьма оригинальны — вместе с учениками Анатолий Федорович инсценировал реальные судебные процессы, проходившие много лет назад, после чего проводил тщательный разбор ошибок, допущенных как своими нынешними учениками, так и судейскими чиновниками прошлого.
Войдя в аудиторию, в первый момент Татьяна испытала неловкость, ощутив себя в настоящем суде. На главном месте красовался «председатель судебной палаты» — упитанный юнец в студенческой тужурке. В роли «прокурора» выступала девица с румяным круглым лицом. В стороне на отлете восседал «адвокат» — черноглазый кавказец со смоляными локонами до плеч, казавшийся значительно старше остальных. А у него за спиной томился «подсудимый» — хрупкий юноша с тоскливым взором и наивным выражением лица.
Закрыв за вошедшими дверь, расторопный гонец вытянулся во фронт перед сидящим за кафедрой прозрачным старичком и отрапортовал:
— Вот, Анатолий Федорович! Привел недостающую четверку «присяжных заседателей»!
— Ну что же, коллега, займите свое место и приступим к «процессу».
Место юноши оказалось там же, на «скамье присяжных». Пока все рассаживались, Кони слабо махнул рукой, и высокая худая девица-«секретарь» развязала тесемки картонной папки и с выражением провозгласила дребезжащим от напряжения голосом:
— Слушается дело уроженца поселка Рялляля крестьянина Реймо Сааринена, обвиняемого в убийстве малолетних брата и сестры Юшкевичей.
Внутри у Тани все похолодело, сердце гулко стукнуло и рухнуло вниз. Только что прозвучала фамилия ее друзей по даче. Надо же, а она и не знала, что Юшкевичей убили. И кто? Безобиднейший Реймо! Татьяна прекрасно помнила близнецов. Одно время даже дружила с ними. Особенно с Галей. Слава казался ей слишком капризным и избалованным, хотя он охотно принимал участие в девчачьих забавах. Но играть с ним было невозможно. Каждый раз мальчишка придумывал новые правила игры и требовал, чтобы все было непременно так, как он захочет.
Первым слово взял «прокурор», и папку с «делом» секретарь положила перед ним.
— Тринадцатого июля тысяча девятьсот шестого года в местечке Рялляля были обнаружены тела десятилетних близнецов Галины и Станислава Юшкевичей, — стал зачитывать «прокурор». — Трупы нашел сторож дачного поселка Савелий Лямпе, отправившийся в лес за щепками для печи. Дети лежали под березой, в позе спящих, и только при ближайшем рассмотрении сторож догадался, что они задушены. Мальчик был одет в платьице девочки, девочка — в матросский костюмчик мальчика. Следствие установило, что Слава Юшкевич задушен руками, а Галя Юшкевич — витым шнуром, оставленным у нее на шее. Сей шнур по показаниям свидетелей служил поясом Реймо Сааринену. Пастуха Сааринена, проводившего лето на пастбище в шалаше, обвинили в двойном убийстве. Вину обвиняемый не признал, хотя у преступника были найдены вещи убитых — перочинный нож, принадлежавший Славе, и игрушка Гали — глиняная свистулька в виде соловья. Кроме того, дачники часто видели убитых детей в обществе Сааринена, а в день убийства пастух катал Славу Юшкевича по лугу на лошади. Реймо Сааринен характеризуется как человек крайне ограниченный и недалекий. Обвинение считает Сааринена виновным и требует строго наказать за содеянное, применив к виновному бессрочные каторжные работы.
— Слово предоставляется защите, — сообщил «председатель».
Секретарствующая девица забрала «дело» у «прокурора» и отнесла «защитнику».
«Адвокат» тут же поднялся с места и с сильным кавказским акцентом торжественно начал:
— Как следует из материалов дела, медицинское обследование моего подзащитного не проводилось, хотя свидетели в один голос говорят о душевной болезни Реймо Сааринена, называя его то деревенским дурачком, то припадочным. В показаниях крестьянки Степаниды Лукьяновой говорится о падучей болезни — то есть о частых эпилептических припадках и сильной дрожи рук моего подзащитного. Лукьянова показывает, что обвиняемый не мог поднести чашки ко рту, чтобы не расплескать.
— Не понимаю, уважаемый, к чему вы клоните, — язвительно заметил «прокурор». И, обращаясь к «присяжным», иронично пояснил: — Должно быть, товарищ «защитник» пытается донести до нас мысль, что руки Сааринена дрожали так сильно, что преступник не имел возможности накинуть удавку на шею потерпевшей.
Зиночка громко захохотала, Гумилев усмехнулся, не сдержали улыбки и остальные присяжные. Все, кроме Татьяны. Она сидела, погруженная в свои мысли, и смотрела перед собой остановившимся взглядом.
— Отнюдь, — надменно глянул «адвокат» на «прокурора». И обернулся к «председателю суда»: — Если многоуважаемый «обвинитель» даст защите возможность продолжать, я докажу, что «обвиняемый» причастен к убийству не более, чем мы с вами.
— Пожалуйста, продолжайте, — равнодушно произнес «председательствующий».
«Адвокат» перелистнул пару страниц «дела» и с напором заговорил:
— Так вот. Из протокола осмотра трупов явствует, что убитые дети выглядели совсем по-разному. Девочка лежала с растрепанными волосами, собранными на затылке в «хвост», в порванном костюмчике, точно она убегала, а ее догоняли и ловили, без церемоний хватая за что придется. В то время как мальчик был аккуратно одет в платье сестры и даже длинные, до плеч, волосы его были заплетены в опрятные косы необычным плетением «колосок». Я пробовал — самому себе заплести такие косы почти невозможно, особенно на не слишком длинные волосы.
В зале засмеялись, но «адвокат» не обратил на смех внимания.
— Значит, убитому мальчику косы кто-то заплел, — гнул свою линию «защитник». — С трудом могу себе представить, что десятилетнего мальчика таким образом причесали родители перед тем, как отправить гулять в лес. Теперь я хочу спросить у господ «присяжных заседателей»: мог ли сельский дурачок, страдающий тремором рук, так ловко заплести погибшему ребенку мудреную косичку? Ответьте на сей вопрос и только после этого выносите окончательный вердикт.
— Не знаю, коллега! — протянул Кони. — Вы выбрали довольно удачную линию защиты, подметив обстоятельства, напрочь ускользнувшие от защищавшего Реймо Сааринена общественного адвоката. Адвокат Реймо пытался доказать невиновность своего подзащитного, ссылаясь на то, что пастух часто терял вещи, потерял и поясок, и кто угодно мог его найти и использовать столь страшным образом. Для присяжных эти доводы показались недостаточными для вынесения оправдательного приговора. Ваши аргументы, несомненно, выглядят весомее. Хотя косы брату могла заплести и сестра. Впрочем, она даже себе не заплела косы. Может быть, не умела? Ну что же, продолжайте! — Кони благосклонно кивнул «председателю суда».
— Если товарищ «прокурор» не имеет больше возражений, прошу «присяжных» перейти в совещательную комнату.
Роль «совещательной комнаты» выполнял отгороженный стульями угол, и одиннадцать присяжных послушно поднялись и двинулись в указанном направлении. И только Татьяна продолжала сидеть. Лицо ее сделалось бледным как бумага, зрачки расширились, закрыв собой зеленую радужку.
— Тань, пойдем, — тронула подругу за плечо Зиночка. — Надоело тут. Побыстрее бы покончить с этим «судом».
Татьяна поднялась и на негнущихся ногах пошла за остальными. Дрожащей рукой вывела на протянутом бумажном клочке напротив каждого пункта «обвинения» «невиновен» и молча ждала, когда ретивый юноша, зазвавший их в «присяжные», соберет у всех листочки и передаст «председателю суда».
Ознакомившись с «записками», «председатель» торжественно провозгласил, что «присяжные заседатели» пришли к единогласному решению «подсудимого» признать «невиновным» по всем пунктам и освободить прямо в «зале суда».
— Что означает грамотно построенная линия защиты! — торжествовал Кони. — Не зря знаменитый Андриевский называл своих коллег-адвокатов «говорящими писателями», а защиту в суде — «литературой на ходу»! И это не метафора, это факт! После выступления толкового «адвоката» все, как один, присяжные вынесли оправдательный приговор! А в девятьсот четвертом году бедняга Реймо Сааринен был признан виновным и до конца жизни сослан в Сибирь на каторгу.
Заслуженный прокурор растроганно посмотрел на Гумилева и проговорил:
— Николай Степанович, благодарю за отзывчивость. Вас и ваших учениц. Если располагаете временем, оставайтесь, поработаем еще. Ежели торопитесь — не смею вас больше задерживать.
Гумилев поднялся, манерно поклонился старику и стремительно вышел из класса, нимало не заботясь, следуют за ним ученицы или нет. Зиночка и Дора последовали, а Татьяна осталась сидеть. Она крайне невнимательно слушала разбор оставшихся выступлений и, когда все стали расходиться, устремилась к Кони. Взгляд ее блуждал, губы тряслись, и старик, подняв на девушку близорукие глаза, даже отшатнулся. Татьяна быстро и умоляюще заговорила:
— Анатолий Федорович! Миленький! Очень вас прошу, не откажите!
— Да что с вами, голубушка? — забеспокоился Кони. — Ну-ну, успокойтесь. На вас лица нет.
Старик плеснул из графина воды и, подавая собеседнице полный стакан, подбодрил:
— Вот, выпейте и расскажите, что вас тревожит.
Татьяна молчала, держала в руке полный стакан и только смотрела страдающими глазами.
— Ну же! — снова подбодрил преподаватель судебной риторики. — Обещаю, сделаю для вас все, что в моих силах.
Собравшись с духом, Татьяна начала:
— Анатолий Федорович, мне просто необходимы материалы дела Сааринена. Анатолий Федорович, миленький, дайте мне папку с делом на один вечер, завтра я вам верну.
— Пожалуйста, голубушка! — Кони протянул ей папку. — Забирайте. Никакой особой ценности это дело не представляет. Это мне, старику, интересно разбирать с юридической точки зрения профессиональные ошибки бывших коллег. — И, хитро глянув на Татьяну, уточнил: — Вы что же, поэму с криминальным уклоном собираетесь писать?
Татьяна уже взяла себя в руки и, поставив стакан на кафедру, в тон бывшему прокурору откликнулась:
— Одоевцева же написала «Балладу о толченом стекле», так почему бы и мне не попробовать?
— Ну что же, дерзайте! — одобрил Кони. — И все же позволю себе усомниться. Что-то мне не верится, что дело Реймо Сааринена вам нужно для стихосложения. Удовлетворите любопытство старика, скажите, если не секрет, для чего оно вам?
Яворская помолчала, глядя в сторону, и, прижимая папку к груди, тихо произнесла:
— Хочу проверить одну свою догадку. Мне кажется, я знаю, кто настоящий убийца близнецов.
