Еще до Десятилетия мозга я приступил к последипломному обучению, сначала в области педиатрии, а затем психиатрии. Психиатрия, врачевание души, представлялась мне хорошим местом для изучения сути того, что значит быть человеком. Но не оставляло ощущение, что эта дисциплина упорно пытается найти себя и в медицине, и в более широкой области психического здоровья. Путь к овладению этой специальностью оказался полон неожиданностей. Например, я узнал, что различные науки, занимающиеся разумом, не имеют ни определения психики, ни определения здоровья.

В начале 1980-х годов, когда я вернулся на последние два практических курса медицинского университета после академического отпуска и смены специализации, психиатрия была полна конфликтов и борьбы кланов. Ты психоаналитик или сторонник биологической психиатрии? Ты веришь во Фрейда или молекулы? В психотерапию или лекарства? Тебя интересует исследование психических заболеваний или практическая работа? Эти разломы казались непреодолимыми, и хотя за время отпуска я понял, что меня захватывает разум, все же сделал выбор в пользу педиатрии — наверное, из-за любви к детям и отношений, сложившихся с моим наставником Томом.

Тем не менее, вернувшись на медицинский факультет, и позже, во время последипломного обучения, я придерживался концепции майндсайта — способности видеть разум в других и в себе. Семьи, в которых уделяли внимание чувствам и мыслям, где проявляли навыки видения разума — сопереживание и инсайт, — эффективнее справлялись с тяжелыми детскими заболеваниями. Видение разума представлялось важным и полезным навыком, помогающим воспитывать стойкость. Я изо всех сил пытался помочь этим семьям культивировать инсайт и эмпатию, но из-за большой нагрузки это было практически невозможно. В итоге под конец первого года обучения я перевелся на отделение психиатрии.

Я обожал работать с психиатрическими пациентами. Было что-то захватывающее и важное в том, чтобы с помощью концепции видения разума (майндсайта) сосредоточиться на их внутреннем мире, отслеживая при этом собственный; помогать им прояснять психическую жизнь и находить социальные связи, способные поддержать здоровье разума и уменьшить душевную боль. У меня не было представления, что произойдет в психиатрии и других науках о психическом здоровье, но благодаря ежедневному погружению в работу с пациентами я знал, что выбрал верное направление.

Однако в психиатрии — так же, как в педиатрии — тоже чувствовалось стремление объективно подходить к психическим заболеваниям, концептуализации болезней и клиническим вмешательствам, которые, как мне казалось, принижали важность уникального, личного, субъективного опыта. Новое издание «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам» (известное как DSM-III) было подготовлено Американской психиатрической ассоциацией, когда я еще учился на медицинском факультете, и протестировано на нас — будущих психиатрах. Одной из целей этого документа, как объясняли преподаватели, было создание словаря объективных критериев психиатрических заболеваний, благодаря которому врач из Айовы или Индианы сможет общаться с коллегой из Ирландии или Индии, одинаково понимая значение терминов. Субъективную интерпретацию отдельного специалиста новый справочник заменял четко очерченными стандартными наборами симптомов — критериев постановки диагноза.

В стремлении к объективности был смысл. Оно соответствовало модели медицины, которой нас учили, и подчеркивало то, что психиатрия — ветвь этой науки. Представлялось также, что этот шаг облегчит сотрудничество клиницистов разных специальностей, включая психиатров, а это пойдет на пользу пациентам.

Тем не менее при таком подходе неизбежно возникала интересная проблема: многие важные вопросы, касающиеся разума, субъективны. Откуда взять по-настоящему объективные данные о чем-то, включающем субъективные процессы? Как ни странно, много лет спустя я осознал, что книга, посвященная психическим заболеваниям и призванная сформировать широкое поле психического здоровья, даже не обращалась к вопросу, что такое «психическое», что такое «разум» и что может собой представлять «психическое здоровье». Странно, что существует область науки, занимающаяся разумом и не определяющая, что это такое.

Еще во время учебы я стал членом Американской психиатрической ассоциации и участвовал в дебатах, посвященных вопросу: «Нужно ли учить будущих психиатров психотерапии?» На ежегодном общенациональном съезде мой оппонент начал с аргумента, что психиатры — это врачи, а работа врача основывается на медицинской науке. Психотерапевт же расспрашивает пациентов об их чувствах. Научных исследований, доказывающих, что чувства реальны, не существует. Таким образом, чувства не научная тема, и психиатры — врачи, работающие на основе науки, — не должны заниматься подобной ненаучной деятельностью. Из этого следует естественный вывод: психиатрам нет необходимости учиться психотерапии и практиковать ее.

Я был потрясен, просто остолбенел. Следующим выступать должен был я. Но что возразить? Что бы вы сказали на моем месте? Как подойти к вопросу, реальны ли внутренние субъективные переживания, ощущаемая текстура жизни, в том числе чувства и эмоции? Если чувства и ощущения, мысли и воспоминания, все эти виды психической активности, не поддаются количественному измерению и даже простому наблюдению, реален ли сам разум? Можно ли назвать чувства и разум, благодаря которому мы их осознаем, научно оправданными?

Я замялся, несколько раз глубоко вдохнул, а затем встал и пошел к трибуне.

В зале было множество начинающих и опытных психиатров. Нам говорили, что мы — будущее психиатрии как учащиеся и будущее научной психиатрии как члены ассоциации. Эти дебаты были моментом в развитии отрасли медицины, посвященной заботе о душе, психике, разуме. Что я мог сказать? Насколько помню, произошло следующее.

Я взглянул на аудиторию, на оппонента и для начала признался, что мне грустно. Затем сделал паузу, еще раз глубоко вдохнул и сказал, что не слышал о научных работах, в которых доказана реальность моего оппонента, и больше мне добавить нечего. Потом жестом показал, что сажусь.

Когда угасли смех и аплодисменты, мы еще немного поспорили, обращаясь к научной методологии, опирающейся на измеримые, наблюдаемые и поддающиеся количественной оценке факторы, и я предложил обсудить, что нам сейчас известно о влиянии психотерапии на психическое здоровье. Потом мне пришло в голову, что именно в этот момент уместно привести старое утверждение, имеющее самое прямое отношение к дискуссии, — его часто ошибочно приписывают Альберту Эйнштейну, но на самом деле оно было опубликовано в 1963 году, уже после смерти ученого, социологом Уильямом Брюсом Кэмероном: «Не все, что можно посчитать, считается важным, и не все, что считается важным, можно посчитать». Мой способ выразить схожую мысль таков: не все, что можно измерить, важно, и не все важное можно измерить.

Вам покажется, что подобное разделение объективного и субъективного — это что-то новое, возникшее после появления научного подхода к разуму, основанного на мозге. Но, к своему удивлению, я узнал, что конкретно этот вопрос — считать ли психиатров объективными врачами, которые не должны заниматься субъективными внутренними переживаниями, — далеко не нов.

Услышав рассказ о прошедших дебатах, мой клинический руководитель улыбнулся и спросил, кто мой оппонент. Когда я сказал, где его учили, улыбка перешла в смех, и руководитель сказал: «На следующей неделе я кое-что вам покажу». Через неделю он принес копию почти идентичных дебатов, которые он четверть века назад вел с руководителем моего теперешнего оппонента. Калифорния против Айовы, второй раунд.

Складывалось впечатление, что культура психиатрии и, возможно, других наук о психическом здоровье начинала занимать некую фундаментальную позицию, заключавшуюся в том, что психическая жизнь ограничена наблюдаемым поведением, которое исходит от одного человека и воспринимается другим. Даже психологи в прошлом веке стали заниматься объективными, внешне наблюдаемыми факторами, представляющими психическую жизнь, а не гораздо менее надежными, «сложными и сомнительными» результатами самонаблюдения (интроспекции), как писал в 1890 году Уильям Джеймс.

Несомненно выходя за пределы бихевиоризма, благородная цель DSM — объективизировать мысли и чувства и сделать их поддающимися описанию — неизбежно способствовала исключению реальности уникально ощущаемой внутренней психической жизни человека из подходов к оценке в области психического здоровья. Конечно, DSM рассматривает и непосредственно наблюдаемые признаки, и симптомы, о которых рассказывает пациент, его внутренние переживания. Говоря об этой проблеме, я имею в виду, что отмечать симптомы по списку во время беседы с больным, а затем на основе этого выбирать название, диагноз, — это совсем не то же самое, что готовить клинициста подстраиваться к внутренней жизни другого человека, возникающей до слов и глубже них. Все люди разные, даже если выражают свои симптомы одинаковыми словами. Скорее всего, дело в моей работе по профилактике самоубийств или в опыте учебы на медицинском факультете, однако мне казалось, что клиницист должен глубоко соединиться с пациентом, о котором заботится, а не просто ставить галочки в списке и выдавать ярлык с диагнозом. Каждый из нас уникален, но, к сожалению, разум-конструктор, действуя «сверху вниз», способен пристрастно воспринимать усвоенные диагностические категории и перестать по-настоящему видеть сидящего перед нами человека. Риск внедрения объективных категорий заключается в том, что можно потерять из виду индивидуальную реальность взаимно создаваемой субъективности. Вспомните, что ни у кого нет безупречно чистого восприятия. К сожалению, конструктор весьма убежден в своих построениях. Специалистам по психическому здоровью нужно быть особенно осторожными, чтобы диагностические категории не мешали чувствовать разум человека, с которым мы работаем.

Этот давний конфликт между объективно наблюдаемым и субъективно испытываемым затуманивает, а не проясняет, и приносит не сотрудничество, а соперничество. Субъективная реальность чувств и мыслей, убеждений и отношений — это один из аспектов психической деятельности человека, одна из существенных черт разума. Кроме того, некоторые результаты психической жизни, например поведение, можно объективно наблюдать, а в некоторых случаях даже измерить. Мы подробно разбирали этот взгляд в предыдущих главах и видели, как измерить тени нашего субъективного опыта, разобраться с перечнями описаний симптомов, однако субъективный мир другого человека нельзя познать извне, даже анализируя отчеты. Этот неприятный факт касается не только специалистов по психическому здоровью, но и целого ряда наук, построенных на тщательном наблюдении или на измерениях количественных результатов. Субъективность, как мы видели, в итоге неизмерима. Даже если отметить галочкой строчку, например «Полностью согласен», «Согласен» «Не согласен», «Полностью не согласен» на шкале установок Лайкерта, или клетку с цветом, это не покажет, как именно чувствуется, например, гнев и даже насколько человек сердится или как ощущается зеленый цвет внутри субъективного опыта.

Если клиницист не отдает отчета в ограничениях сконструированной реальности диагностической категории, то внутренние субъективные фильтры «сверху вниз» могут сформировать у него неправильное восприятие пациента. Без осознавания собственного разума врач способен потерять контакт с реальностью больного, сидящего перед ним. Человека рассматривают «сверху вниз», с точки зрения категорической конструкции, неосознанной предвзятости восприятия, которая формирует общий нарратив отношений между пациентом и психотерапевтом и управляет воплощением этих взглядов в отношении к клиенту или пациенту — как психотерапевта и как члена семьи. К сожалению, этот процесс может усиливаться и закрепляться, поскольку история, которой мы делимся, становится внутренним повествованием и затем вылепляет эпопею, по которой мы живем, — и по отдельности, и коллективно.

Во время обучения меня эти дилеммы озадачивали. Очень нравилась общая идея психиатрии, но я чувствовал и серьезные сложности. Как осторожно подойти к категоризации психических страданий? Очевидно, что приписывание названия тому или иному нарушению поможет тщательно собирать систематические данные, эмпирически исследовать людей с такими состояниями, подбирать научно обоснованные эффективные стратегии лечения, а затем измерять успешность исхода. Это критически важные шаги в любой области, но если в категоризации теряется сам человек, или, того хуже, категории неточны или недостаточны? Как защитить личность от потенциальных самоусиливающихся ограничений и неточных диагнозов? Как быть? Один шаг, думал я, — глубже погрузиться в вопрос об истинной сущности разума и перестать игнорировать эту тему.

Давайте вспомним, что разум имеет четыре грани, которые мы рассматривали: это обработка информации, субъективный опыт, сознание и самоорганизация. Некоторые помещают психическую жизнь «внутрь головы» и считают разум обработчиком информации, приравнивая его к мозговой активности. Так думает значительное большинство специалистов в области психического здоровья и нейронауки: этот подход 2500 лет назад предложил Гиппократ. Но, как мы уже видели, энергия течет по всему телу и не ограничивается головой. И если верно наше предположение, что вся совокупность, разум как целое, оказывается эмерджентным свойством энергетического потока, то разве он ограничен черепом и не распределяется по всему организму? Согласно этой линии рассуждений, как мы видели, разум может быть полностью воплощен в теле. Он как эмерджентное свойство энергетического потока, вероятно, расположен внутри всего организма, а не только в голове.

Допустим, местонахождением энергетического потока служит все тело. Но не может ли именно головной мозг преобразовывать энергию нейронных разрядов в информацию? Если это так, то смыслосозидающий разум — как обработчик информации — следовало отнести к мозговым процессам, а не к воплощенным во всем теле. Скорее всего, все ограничено мозгом, и точка. Такой взгляд означает: если разум — эмерджентный процесс энергетического потока и если информация создается только в нейронных сетях головы, то мозг — это источник информационного аспекта разума. Вероятно, все этим и ограничивается. Однако теперь мы все больше узнаем о том, что нейронные сети, или параллельно распределенные системы обработки, есть в собственной нервной системе сердца и кишечника. Не исключено, что энергетический поток в этих зонах вне головы в полной мере создает паттерны нейронных разрядов, нейрональные репрезентации, которые в своих нейросетевых профилях активационной «информации» отражают ментальные представления. Другими словами, телу вполне присущ не только поток энергии, но и поток информации. Информация действительно создается сетями энергетических паттернов. Мы знаем, что у нас есть головной мозг, сердечный и кишечный, что как минимум делает разум полностью воплощенным и в энергетическом, и в информационном потоке, а не просто в черепе. Давайте будем сохранять разум-конструктор открытым для этой возможности.

Но может ли разум быть больше чем воплощенным? Антропологи оперируют понятием «распределенного разума» и рассматривают его связь с эволюцией нашего социального мозга. Робин Данбар, Клайв Гэмбл и Джон Гоулетт (2010) утверждают:

Дальше авторы предлагают «концепцию распределенного разума, исходящую из широкой междисциплинарной базы и рассматривающую познание как воплощенное, погруженное, расширенное, расположенное и эмерджентное (Anderson, 2003; Bird-David, 1999; Brooks, 1999; Clark, 1997; Hutchins, 1995; Lakoff & Johnson, 1999; Strathern, 1988; Varela et al., 1991)» (2010: 12). Как фундаментальное следствие обработка информации физически и социально выходит за пределы отдельного человека. И если вернуться к вопросу, где находится разум, то такая точка зрения принимает интерактивные подходы: другие люди и создаваемые ими артефакты выводят разум за границы внутреннего мира человека. «Понятие распределенного разума, таким образом, обладает значительным потенциалом для изучения социокогнитивных отношений, структурирующих общества гомининов и человека… степень, в которой познание постепенно выходит в материальный и социальный мир, говорит о природе того, что значит быть человеком» (2010: 12–13).

Для описания природы разума за пределами его телесных оснований философы используют такие термины, как «расширенный», «погруженный» и «расположенный». Например, Роберт Руперт (2009) предполагает, что «погруженные модели подчеркивают представления действий, “я”, а также отношений между “я” и средой» (2009: 204). Активная дискуссия (Clark, 2011) о том, как наш разум расширяется в системы обработки информации за пределами тела, основана на понятии разума, выходящего за границы внутреннего мира человека.

Мы используем здесь термин «погруженный в отношения» (или «отношенческий»), чтобы показать, что разум погружен в мир вокруг, простирается в информационные системы за пределами тела и в социальные контексты. Но важно отметить: мы используем этот термин, чтобы пойти дальше и предположить, что разум находится в постоянном взаимодействии и обмене с «внешним» миром, особенно с другими людьми и иными субъектами среды. Такой обмен включает обработку информации, полученной при познавании, но совсем этим не ограничивается. Термин «отношения» включает не только вычисляемые события. Это еще, например, развлечения и установление парных отношений как формы сонастройки и резонанса, позволяющих разуму отдельного человека присоединяться в качестве фундаментального аспекта к разуму и «я» того, что традиционно известно как «другие», а также и как внешняя среда.

Хотя эти области антропологических и философских исследований часто посвящены преимущественно познанию, их неотъемлемые утверждения содержатся в нашей терминологии воплощенного в теле и отношениях разума, который возникает также как самоорганизующаяся грань разума. «Телесно воплощенный» аспект включает эмерджентность внутренних процессов, ограниченных кожей, которые появляются во всем организме при взаимодействии с миром, а не только при активности в головном мозге. Отношенческий же аспект самоорганизующейся грани разума возникает из взаимодействий с себе подобными и средой, а не просто формируется ими.

Если встроить в этот подход предположение, что субъективный опыт как грань разума может быть просто эмерджентным свойством энергетического потока, легко сказать, что у нас есть внутреннее чувство телесной жизни. Кто-то возразит, что сознание, благодаря которому субъективный опыт ощущается, считается нейрональной функцией головного мозга, особенно коры, отвечающей за «высшее сознание» (например, саморефлексию и интероцепцию — осознавание восприятия внутренних органов тела). Согласно такой позиции сознание — это свойство головного мозга (обсуждение этой точки зрения см. в Graziano, 2014; Thompson, 2014; Pinker, 1999. Противоположный взгляд на сознание как не возникающее исключительно в головном мозге высказан в Chopra & Tanzi, 2012; Rosenblum & Kuttner, 2011; Dossey, 2014).

Представим на секунду, что энергетический поток, текущий по всему организму, в субъективной реальности удается почувствовать даже более непосредственно, чем его репрезентацию в головном мозге, в новой коре (неокортексе). Если мы чувствуем урчание кишечника, напряжение мышц, сердцебиение, уместно ли говорить о существовании чего-то вроде «телесного сознания», которое позволяет этой полностью воплощенной субъективности ощущаться как его источник? А если расширить источник субъективности еще дальше, за пределы организма? Когда погружаешься в воды лагуны и чувствуешь, как твое тело плывет среди рыб и морских черепах, — это сознание в голове или что-то большее? Это может означать более непосредственное переживание энергии тела по сравнению с ее представлениями в виде паттернов нейронных разрядов. Другими словами, получится ли чувствовать тело, основанное на теле сознание и субъективный опыт? Или существует основанное на коре головного мозга сознание, которое осознаёт тело в море и само море, но содержится исключительно в голове? Медицина занимала такую позицию тысячелетиями, в науке эта точка зрения распространена, и, видимо, так оно и есть. Как заявляет Майкл Грациано, этот взгляд «стал отправной точкой двух с половиной тысячелетий нейронауки» (2013: 4). Но что служит источником этого субъективного опыта? Даже если переживание сознания — конструкт коры головного мозга, способно ли то, что мы осознаём, создавать собственные субъективные текстуры? На простом уровне это говорит о том, что входящие сигналы из тела и аналогичные из мира — формы стимулов, которые посылают сигналы в голову. Мы создаем иллюзию полного погружения в эту лагуну, но на самом деле находимся не на сцене, а в кинокамере.

Таким образом, пока эта линия рассуждения ведет нас к внутреннему источнику разума — одиночному внутреннему действию. Тем не менее обработка информации за пределами сознания полностью воплощена, даже если сознание и истоки сознавания субъективного опыта расположены выше плеч. Три грани мозга — сознание, субъективный опыт и обработка информации — расположены в головном мозге, в соматически распределенных нейронных сетях различных органов и в организме в целом. Ваше «я» в качестве функции разума — порождение всего тела, как мы видели в предыдущей главе. С этой точки зрения «я» и разум, из которого оно возникает, ограничены кожными покровами.

Мы подходим к дальнейшему расширению этого понятия. Может ли разум в целом быть больше, чем то, что происходит внутри нас? Даже если сознание окажется продуктом нашего мозга или всего организма, разум, как мы его определили, — больше, чем сознание, субъективный опыт и обработка информации. Разум включает и самоорганизацию — эмерджентное свойство сложной системы, состоящей из энергетического потока, который, как сама энергия, не ограничен телом. Самоорганизующийся аспект разума не лимитирован одиночным актом внутри головы и тела.

Учитывая самоорганизационную грань разума, как мы предположили в начале нашего путешествия, разум не может быть только внутри нас — он вероятен и между нами. Это представление, несомненно, отличается от обычного восприятия разума в современной науке и от того, чему нас учили дома, в школе и обществе. Но давайте заметим этот распространенный фильтр «сверху вниз», усвоенный с прошлым опытом, и посмотрим, удастся ли немного приоткрыть разум.

Сначала вернемся к другим граням — обработке информации, сознанию и субъективному опыту — и разберем, способен ли их источник находиться за пределами тела. Это может противоречить глубоко укоренившемуся убеждению, которое ограничивает наши взгляды на мир. Такие когнитивные фильтры в целом говорят, что разум — внутренний процесс; в нашем случае мы обладаем им. Некоторые помещают его в головной мозг, мы же расширили его на весь организм. Пусть так. В любом случае разум возникает и находится внутри человека. Звучит разумно. Чтобы указать на себя — порождение разума, — мы показываем на наше тело. Прекрасно. Мы на знакомой почве.

Теперь ослабим эти популярные конструктивные фильтры и позволим потоку «снизу вверх» проявиться свободнее. Это непросто, но попытаемся. Часть этой трудной задачи — просто чувствовать и ощущать, а не воспринимать, концептуально рассуждать, верить и думать. Естественно, даже попытка сделать это может оказаться нисходящей конструкцией: взять готовую концепцию проводника и попробовать ощущать, а не думать. Но отпустите эти рассуждения, насколько получится; посмотрите, в силах ли вы просто дать разуму чувствовать максимально непосредственно. Это значит самым лучшим образом открыться присутствию в настоящем, предощущению.

На что похоже ощущение присутствия в совместной разделенности — пространстве «между»? Можете ли вы почувствовать связь с другими, когда расширяете центр вашего внимания, как ночное зрение, улавливающее слабый свет, который не виден днем? В сиянии дня мы замечаем лишь самые яркие образы, очевидные сцены перед глазами, но в сумерках зрение адаптируется. В задней части глаза находятся чувствительные палочки, которые становятся активнее и повышают остроту зрения: они получают другие входящие сигналы, отличающиеся от тех, что поступают на расположенные по центру сетчатки колбочки цветного дневного зрения. Благодаря такому сдвигу мы начинаем улавливать вполне реальные, но более слабые источники света, которые до этого были неразличимы для восприятия сознательным разумом. Слабо видные звезды никуда не исчезают, однако если днем спросить кого-нибудь, есть ли на небе звезды кроме солнца, ответ, скорее всего, будет отрицательным — звезды «появляются только ночью». Но это же ошибка. Мы просто не в состоянии разглядеть их в сиянии солнечного света. Когда солнце садится и наше ночное зрение медленно активируется, пред глазами проявляется визуальная симфония Вселенной: калейдоскоп галактик, которые никуда не исчезали, просто были невидимы.

Видимо, промежуточность, или междуразделенность, разума подобна слабому свету звезд, существующему, но теряющемуся в ярком сиянии внутренней конструктивной психической жизни? Мы знаем, что звезды есть и в дневном небе, но свет солнца не дает увидеть их, точно как наши мысли и сконструированные нисходящие фильтры могут заглушать более тонкие сигналы «соразделенности» жизни. Вероятно, ночное зрение похоже на видение разумом более тонкого потока энергии или даже информации. Этот поток соединяет нас друг с другом узорами паттернов, наполняющих взаимосвязанный мир. Мир отношений может существовать, но быть скрытым от взгляда.

Соединяющие нас паттерны энергетического и информационного потока тоже имеют свою текстуру, которую мы почувствуем в конкретный момент. Благодаря повышенной способности к распознаванию разума в себе и других (майндсайту) можно научиться ощущать этот поток между человеком и средой. Мы часто воспринимаем это, словно один разум посылает сигналы другому — ваш взгляд, мой вздох, наши улыбки. Видимо, все этим и ограничивается: ничего, кроме уникальных разумов, работающих «маячками» в отдельных телах. Однако допускаем, что такой взгляд становится частью концептуальных размышлений о реальности — сконструированной, нисходящей («сверху вниз») интерпретации. Согласно одному из подходов социальной нейробиологии, например, мозг просто реагирует на сигналы от другого мозга. Вероятно, это представление получится расширить и сказать, что сигналами обмениваются организмы. А если на самом деле отдельный организм — единственный источник субъективной жизни? Мы все чувствуем благодаря энергоинформационному потоку в головном мозге или во всем организме. В таком случае разум остается внутри, а наши взаимосвязи — лишь обмен сигналами.

Это не позволит нам отойти от точной и распространенной позиции, что разум расположен только в человеке, внутри отдельного тела, даже в одном мозге. Такой взгляд на разум — личный, единичный, персональный — может действительно оказаться всей правдой.

Но вспомните, что в начале путешествия мы перечислили несколько граней разума: сознание и его субъективные текстуры жизни, обработку информации и самоорганизацию. Если коротко описать фундаментально неизвестное, никто не знает, как в мозге, да и, если на то пошло, в организме, зарождаются сознание и субъективный опыт. Обработку информации обсуждать, наверное, немного легче, если рассматривать нейронные вычисления параллельно-распределенного процессора в головном мозге и, возможно, даже в кишечном и сердечном. С этой точки зрения информация рождается из энергетических паттернов внутри организма.

А самоорганизация? Мы уже раскрыли карты и предположили, что один из аспектов разума — это воплощенный в теле и погруженный в отношения, эмерджентный, самоорганизующийся процесс, который регулирует энергоинформационный поток. Когда вы читаете эти слова, информация течет в вас из этой книги в виде паттернов энергии, которыми мы делимся. Посмотрите, как интернет помогает получать и хранить информацию. Энергетические паттерны уложены в нули и единицы — это цифровая обработка. Видно, что информационный поток — работа не для одиночки, а следовательно, обработка информации выходит за пределы организма человека. На самоорганизацию влияет сложная система энергоинформационного потока, находящегося не только внутри тела, но и между ним и миром.

На первый взгляд, мы помещаем обработку информации и самоорганизацию в два места — «внутри» и «между». Предложение поместить разум и внутрь, и в отношения многим принять непросто. Разве может что-то быть сразу в двух местах? И тем не менее предположение, что разум возникает из энергоинформационного потока, который непрерывно течет и внутри организма, и между организмом и средой, вполне очевидно. Реальности и местоположения не отделены друг от друга, и это открывает разум для единства расположений и контекстов как единого места действия одного процесса, одного эмерджентного течения.

Вернемся к двум оставшимся граням разума: субъективному опыту и сознанию, благодаря которому этот опыт ощущается. Могут ли и эти фундаментальные грани возникать не просто внутри организма и головного мозга, но и между людьми? Я знаю, это звучит странно, но посмотрим, куда нас приведет это предположение. Получится ли проявить открытость и ослабить построенное «сверху вниз» убеждение, что сознание — это конструкт коры головного мозга, которое заставляет немедленно отбросить другие теории?

Паттерны энергоинформационного потока, которые связывают нас друг с другом и с миром, допустимо рассматривать как реальные процессы, даже если мы не способны их осознать. Где находится этот поток? Внутри нас и между нами. Это факт. Несознательный разум, возникающий из энергоинформационного потока без сознавания, полностью находится не только внутри, но и между нами, поэтому, как и в случае внутреннего потока, если энергоинформационный поток не осознаётся, у нас нет его субъективного ощущения. Допустим. Таким образом, промежуточный разум может быть лишен субъективной текстуры, если мы ее не осознаём. Другими словами, несознательный разум и между, и внутри. В некотором смысле мы переформулировали утверждение, что и обработка информации, и самоорганизующаяся грань разума как эмерджентные свойства потока находятся внутри нас и между нами.

Может быть, некоторые из этих паттернов энергоинформационного потока доступны для сознания. С ними, видимо, связаны субъективные чувства. Придется очень далеко отойти от общепринятых взглядов.

Когда мы позволяем обработке «снизу вверх» наполнить нас и выводим восприятие за пределы нисходящих концепций о том, что «я» единично и индивидуально, а разум принадлежит только нам и находится внутри, удастся почувствовать нечто большее. В предыдущей главе мы видели, что личная, основанная на теле идентичность способна оказаться в подвешенном состоянии после несчастного случая, что указывает на ее сконструированную природу. Проведение сенсорного потока было не менее реальным, чем сконструированное чувство «я». Не может ли наше чувство «я» аналогично включить в себя нахождение «между»? Не формирует ли чувство принадлежности то, кто мы есть? Чувствуете ли вы эту связь, входя в комнату к близким друзьям? Общаясь с родными, ощущаете ли совместную, соединяющую историю? Если у вас начались некие отношения, которые кажутся подлинными, не почувствуете ли себя по-другому благодаря этой связи, когда в следующий раз поприветствуете нового друга? Сумеете ли ощутить в этих отношениях, в возникающей междуразделенности не только связь, но и чувство большего «мы»?

Я охотно готов признать, что это понятие «мы-идентичности» легко окажется проекцией моего разума, острым желанием испытать что-то большее, нежели просто одинокое «я». Как говорится, мы рождаемся, живем и умираем одинокими. Вероятно, так оно и есть. Но я тоскую по чему-то большему. Видимо, именно эта тоска ведет к сконструированному представлению, что какой-то «разум между» действительно существует и соединяет нас по-настоящему. А может быть, это лишь необоснованное желание. Сомневающийся разум строит сценарий, в котором такой взгляд выглядит нелепо: разум находится в теле, и все. Нужно довольствоваться его расширением за пределы головного мозга. Но недоверчивый разум идет дальше. Вероятно, мнение многих ученых, что разум находится только в голове, и вправду верно. Может быть, разум — лишь одиночный акт, помещенный в череп? И фраза «больше ничего нет, ребята» верна?

Когда я обучался психиатрии, у меня было странное ощущение, что помещать разум только в голову или даже в организм неправильно. Казалось, есть нечто большее, о чем не говорили, но что можно почувствовать, сидя с семьей в трудную минуту или в группе коллег-ординаторов во время попыток постичь смысл этих вопросов. Существовал семейный разум и групповой. В этой коллективной психике рождалось чувство того, кто мы такие, — не просто формировалось под влиянием сигналов от других людей, а жило в каком-то море между нами, не только внутри.

А если это «большее» — не просто психическая конструкция под влиянием желаний, а реальность? Если изучаемый нами разум — может быть, с субъективными текстурами в сознании и, безусловно, не всегда осознаваемый энергетический поток и обработка информации, а также самоорганизующаяся эмерджентность — находится не только внутри нас, но и в полной мере между нами? Если мы, как рыба, не замечающая окружающего ее океана, тоже не видим психического моря вокруг? Что бы это значило? Тогда я не мог это выразить, но был уверен, что это очень важно. К чему же ведет то, что разум находится и между, и внутри?

Чтобы почувствовать эту взаимосвязанность, видимо, придется посмотреть через другие призмы, не те, которыми часто пользуется наш аналитический, конструирующий разум. Я думаю о том, что пережил во время академического отпуска, когда учился включать разные режимы восприятия. Какая бы сторона или часть мозга ни была задействована, у человека явно есть отдельные режимы обработки информации. Как мы видели, левополушарный режим доминирует во время логических рассуждений и ищет в мире причинно-следственные отношения. Этот режим также активен при использовании человеческого языка — как, например, эти слова, — делая линейные, буквальные заявления. И тем не менее в тот период, который был скорее временем для включения и погружения, я понял, что есть и другой режим, который можно назвать правополушарным, из какой бы стороны и части мозга он ни исходил. Благодаря проводящей функции он чувствует все иначе. Взаимосвязанные восприятия правополушарного режима имеют иначе построенную текстуру. Связи, образующие «контекст», воспринимаются как имеющие смысл с позиции отношений, а не просто как набор конкретных индивидуальных подробностей, «текст» без ощущения взаимосвязей. Ощущается «дух закона», а не его буквальная интерпретация, которую склонен подчеркивать левополушарный режим. Хотя по поводу этих различий идут жаркие дебаты, в 1981 году нейропсихолог Роджер Сперри получил Нобелевскую премию за открытие ряда подобных отличий между полушариями. Правополушарный режим видит между строк и представляет взаимосвязи, формирующие целое. Левополушарный составляет списки и создает ярлыки, чтобы разложить целое на составные части и анализировать («разбить») их, не замечая «общей картины» и зачастую упуская взаимосвязанность этих элементов (McGilchrist, 2009). Возможно, в такой ситуации левополушарный режим готов исследовать внутреннюю сторону разума и его происхождение из функционирования нейронов, но испытывает большие трудности с восприятием реальности разума «между»?

Чтобы увидеть разум во всей полноте, с его многочисленными гранями, могут понадобиться оба режима восприятия. Чтобы видеть мир, необходимо и дневное, и ночное зрение. Может оказаться, что связывающие нас тонкие паттерны энергоинформационного потока, полная промежуточность разума, лучше всего воспринимаются контекстуальным правополушарным режимом.

Еще в 1800-х годах Майкл Фарадей стал одним из первых ученых, выдвинувших предположение о существовании полей, соединяющих отдельные элементы мира. Благодаря этой идее многие аспекты электромагнитных полей применяются в современных технологиях. Однажды мой тесть, фермер, разговаривал по видеосвязи на моем смартфоне из Лос-Анджелеса с путешествующим по Украине внуком. Он с изумлением смотрел на лицо в телефоне. Я обвел рукой беспроводное устройство, наглядно показывая то, что постиг изумительный конструкторский разум Фарадея: электромагнитные поля — это паттерны волн, невидимые невооруженным глазом, но при этом вполне реальные.

До Фарадея это сочли бы просто невозможным или даже колдовством. Сегодня мы об этом не задумываемся, обычно не замечаем и просто пользуемся смартфонами и другими электронными гаджетами. А если человеческий организм, головной мозг и «мозг» других систем обладают своего рода функцией приема-передачи, схожей с аналогичными в изобретенных человеком устройствах? Даже если таких способностей нет, пять имеющихся у человека чувств улавливают целый спектр наполняющих воздух сигналов, позволяя нам соединяться реальным, хотя и не всегда доступным для сознательного восприятия образом. Ощущение способно быть без осознавания, и образы восприятия, которые мы конструируем из этих ощущений, тоже могут присутствовать без осознавания.

Восприятие — осознанное и неосознанное — можно тренировать. Если режим этой потенциальной способности к восприятию реален, вероятно, он по-разному развит в каждом из нас, позволяя чувствовать и эту промежуточность или как минимум лучше стремиться к этому чувству? Как уже говорилось, некоторые называют эту соединяющую нас суть «социальным полем» (см., например, работы Отто Шармера и Питера Сенге или связанные с этой темой труды Николаса Кристакиса и Джеймса Фаулера) — то, что полностью погружает нас в сложную систему взаимосвязанности. Некоторые связи проявляются в видимом или слышимом общении, но пока неясно, оказывается ли другое «содержание» этой промежуточности электрическими полями, которые когда-нибудь получится уловить нашими сенсорными системами и измерить, или же тут действуют какие-то иные, еще не определенные факторы.

Одним из таких факторов может быть эмпирически подтвержденный аспект Вселенной, который в квантовой физике называют нелокальностью, или запутанностью. Некоторые ученые недоумевают: «Только не надо примешивать квантовую физику в дискуссии о разуме». Они считают, что не надо рассуждать об энергии и применять ее касательно разума. Скорее всего, они правы, и эти понятия не имеют ничего общего. Как вы думаете? Мне не кажется, что есть научный смысл в том, чтобы вводить ограничения и избегать рассуждений об энергии, говоря о разуме, но, видимо, это мой разум порождает крамольные мысли. И поэтому давайте скажем в качестве материала для рефлексии: если разум действительно оказывается эмерджентным свойством энергии, то науку об энергии следует привнести в дискуссию о разуме. Тщательные исследования последнего столетия показали, что энергия — а в 2015 году оказалось, что и материя (на самом деле — конденсированная энергия) — обладает соединяющими свойствами, которые оказывают измеримые эффекты даже на физически отдельные места (Stapp, 2011; Hensen, et al., 2015; Kimov, et al., 2015). Другими словами, элементы (например, электроны), которые однажды были спаренными, после физического разделения даже на больших расстояниях продолжают непосредственно влиять друг на друга со скоростью, превышающей скорость света. Это подтвержденное открытие. Нужно быть осторожными, но при этом научно открытыми, применяя такие нелокальные эмпирически установленные аспекты спутанности в контексте вопросов о разуме.

В этом случае можно предположить, что будет логически и эмпирически обоснованно и разумно следующее утверждение: 1) энергия и материя имеют в себе промежуточность, или междуразделенность, — фундаментальную взаимосвязанность, называемую запутанностью, которая недоступна для измерения и пяти чувств; 2) учитывая, что существование этой взаимосвязанности эмпирически установлено, вопрос о том, имеет ли разум аспекты, связанные с ними, уместен и научно обоснован, хотя и не представляет собой вывода или допущения; и 3) у нас нет окончательного ответа, верно такое предположение или нет: это лишь вопрос, на который логически указывает наука, независимо от мнения отдельных ученых. Наука поддерживает постановку вопросов для изучения предмета. Мы выбираем подобный консервативный подход и настоятельно подчеркиваем, что целесообразно задавать широкий спектр глубоких вопросов и не спешить прогнозировать ответы.

Видимо, мы сможем развить более тонкое видение, позволяющее почувствовать природу взаимосвязанности (например, поля энергетического потока или другие соединяющие нас аспекты реальности, такие как запутанность, которая формирует субъективный опыт и иные грани разума, трудно различимые «дневным зрением»). Может, эти нелокальные соединения и энергетические поля — реальные аспекты физического мира — будут оказывать на нас воздействие, даже если мы не сразу осознаем их или вообще не осознаем?

В качестве примера можно взять свет. Он имеет разные частоты. Палочки и колбочки сетчатки улавливают лишь небольшой спектр этих частот, и некоторые виды света, например ультрафиолетовые волны (УФ), увидеть нельзя. Тем не менее от избытка УФ-излучения появляются ожоги. Разве эти лучи не существуют, если вы не видите их? Мы лишь начинаем узнавать об эффективности медицинского применения света, тонких пучков фотонов (Doidge, 2015). Было показано, что, попадая на поверхность черепа, фотоны меняют паттерны измеримых разрядов в головном мозге. Фотоны проходят через череп? Именно так. Как уже говорилось, энергия не ограничена ни черепом, ни кожей, поэтому то, что когда-то считалось нереальным, теперь доказано: свет проходит через кожу и костную ткань и влияет на головной мозг. Это один из примеров того, как паттерны энергии прямо формируют нас — в этом случае свет действует не через глаза. Почему же нет других энергетических полей, которые, как предполагал Фарадей и как мы теперь знаем, существуют, а также других свойств энергии и материи, которые тоже могут влиять на тела, в которых мы живем? Если разум воплощен в теле и отношениях и считается эмерджентным свойством энергии, может ли он не зависеть от этих факторов?

Как мы подробно исследуем в главе о вопросе «когда» разума, наука о времени тоже наводит на мысль, что психическая жизнь находится на одном уровне наблюдаемой реальности — квантовом, — в то время как масштаб тела и большого, наполненного объектами мира часто проще наблюдать на другом, классическом ньютоновском уровне. Мы уже говорили, что квантовые эффекты были обнаружены даже на этом большом, масштабном уровне, но их зачастую затмевает сияние принципов классической физики. Видимо, благодаря этим эффектам способность к видению разума (майндсайт) вселяет в нас силы, позволяя воспринимать взаимосвязанную психическую жизнь не только физическим зрением. Далее мы узнаем, что человек может жить с квантовым разумом, обладающим различными активными квантовыми свойствами, но при этом в классическом ньютоновском теле и мире, где эти тонкие, но реальные свойства незаметны.

Вспоминаю дебаты с оппонентом, который заявлял, что чувства нереальны. Наверное, его система восприятия лишила его сознательный разум эмоций. Позже за кружкой пива он признался, что искренне верит в то, что говорит. Мы можем уважать универсальную реальность и то, что восприятие — сконструированный навык. У него могли быть эмоции, даже ощущения этих внутренних процессов, но по какой-то причине они не становились частью его сознательного опыта, поэтому он не отдавал себе отчета в том, что их воспринимает. Аналогично многие из нас не воспринимают сознанием энергетический поток и другие аспекты связанности, механизмы «промежуточности». Вероятно, мы не воспринимаем соразделяемой взаимосвязанности, но если сенсорный поток этих различных потенциальных механизмов способен существовать без конструкции восприятия и сознательной рефлексии, нельзя ли разработать и укрепить некий навык точного восприятия «промежуточного» мира?

Думаю, полезно проявить открытость в отношении того, что, по нашему мнению, мы знаем и что преподнесет реальность с очередными находками.

Если субъективный опыт каким-то образом оказывается эмерджентным свойством энергоинформационного потока, и этот поток находится как внутри, так и между, может ли промежуточность быть одним из источников субъективного опыта? Субъективный опыт бывает как внутри, так и между, то есть как функция осознавания энергетического потока, точно так же как самоорганизация находится как внутри, так и между, однако в этом случае с осознаванием или без него.

Однако если субъективный опыт ощущается только внутри сознавания, а оно — тоже некое эмерджентное свойство энергетического потока, может ли промежуточность этого потока порождать некую форму сознания? Его внутренний источник, который «порождает» сознание, рассмотрен во многих нейробиологических исследованиях, посвященных нейрональным коррелятам сознания. Но пока не существует научных данных, поддерживающих существование сознания, которое возникает вне тела или даже вне мозга.

Может ли существовать промежуточный источник сознания — форма сознавания, возникающая в отношениях «между»? Многие ученые прямо скажут «нет». Но правда в том, что это просто пока неизвестно. И не будет ли такой источник иметь в себе субъективную текстуру? Даже если он не определен, даже если он вообще не существует, разве у нас все же нет способа почувствовать внутри сознания промежуточный аспект разума? Нельзя ли субъективно испытывать промежуточность разума так, как мы чувствуем ветер на лице, воду в лагуне, синхронное вращение тел в вальсе? Другими словами, нельзя ли с помощью внутренне вырабатываемого осознавания — если это единственный источник — почувствовать, субъективно ощутить соразделенность психической жизни, даже если само сознание окажется преимущественно внутренним делом?

Промежуточным аспектом разума, может быть, даже легче поделиться, чем внутренним. Эти глубокие концепции овладевали мной в начале обучения на психиатра. На первом этапе программы резидентуры я, тогда молодой психотерапевт, не понаслышке узнал, как важно ощущать разум в отношениях.

В числе моих первых пациентов была студентка магистратуры, страдавшая депрессией после смерти коллеги. Мы погрузились в психотерапию — на самом деле я не знал, что делать, — и она раскрылась, чтобы увидеть произошедшее. В конце длившегося полтора года курса психотерапии депрессия и горе утихли, а жизнь стала ощущаться полной. Вскоре она была готова идти вперед и после защиты диссертации занять должность в другом университете. Мы готовились расстаться.

Мне стало любопытно, какой именно аспект лечения ей помог, поэтому в конце я сказал о «заключительном собеседовании», на котором мы посмотрим, что было полезнее всего, а что можно улучшить. «Прекрасная мысль», — сказала она. Я спросил: «Что больше всего вам помогло?» «О, это очевидно», — ответила пациентка. «Если я попрошу выразить это словами, что бы вы сказали?» Она на минуту задумалась, посмотрела на меня влажными глазами и сказала: «Вы знаете, у меня никогда до этого не было такого. У меня никогда не было ощущения, что меня кто-то чувствует. Именно это помогло мне исцелиться».

Ощущение, что тебя чувствуют.

Я еще не слышал такого изящного способа выразить связь с другим человеком: когда нас чувствуют, понимают.

Между нами было чувство, что я сосредоточился на ее внутреннем, субъективном опыте разума. В этом соединении она ощущала, что ее чувствуют. Теперь я могу представить это переживание резонанса, подстройки к ее внутреннему миру, которое изменило меня, а ей подарило ощущение доверия.

Благодаря этому доверию у нас получилось изучить внутренний мир ее разума, который так глубоко ее беспокоил. Разума, жившего в ней, когда мы тесно сотрудничали — снимали ее психотравмы от болезненных отношений с родными, продолжающегося чувства беспомощности из-за смерти коллеги, от безнадежности, порождающей отчаяние. Доверие стало воротами в наше путешествие к исцелению ран. Я мог быть рядом с ней, сонастраиваться с ее внутренней жизнью, ее субъективной реальностью и вступать в резонанс с этим. Я мог даже сонастраиваться с ее внутренним миром и обработкой информации, с которой она потеряла контакт, — с аспектами ее бессознательного. Это тоже могло формировать мой внутренний мир, даже неосознанно. Наша связь изменила и меня. Это был опыт резонанса.

Иногда резонанс удается уловить сознанием. Мы открыто осознаём, что сами чувствуем и что нас чувствуют, поскольку ощущаем соединение, ощущаем себя как «мы». Но такая связь может быть отмечена внутри нас даже без участия сознательного разума. Неосознаваемый информационный поток, часть того, что называется нефокальным, или рассредоточенным, вниманием, способен принимать сигналы и создавать репрезентации опыта и без проникновения в сознавание. Этот сознательный и несознательный опыт нашего соединения легко создает доверие.

Позже мы узнали, что доверие облегчает обучение, поскольку включает нейропластичность — изменение мозга в ответ на опыт, который мы вскоре разберем. Как вам известно, я без ума от сокращений и акронимов, поэтому можно сказать, что присутствие, сонастройка, резонанс и доверие, породившие у пациентки чувство, что ее чувствуют, были моей ролью (PART) в наших отношениях и сутью терапии.

Этот опыт снова доказал, что разум не только внутри нас, но и между нами. Однако во время программы по психиатрии я удивлялся, как такое исцеление вообще реально. Если разум — это просто мозговая активность, просто личное и частное, как могли отношения с их глубоким чувством связи породить столь мощное ощущение, что есть нечто «между»? Как мы только что говорили, это могло быть просто миражом в наших отдельных разумах. Может, я просто воображал это, проецируя на отношения какой-то изолированный в мозге процесс? Вероятно, мы на самом деле одиноки? Или все же разум в действительности расположен и внутри человека, и между ним и средой — межличностный? Погружены ли мы в социальное поле? Не может ли это поле быть реальным, как поля Фарадея, и созданным общими паттернами энергетического потока, которые возникают, когда мы рядом друг с другом? А если я просто настроился на это поле? Способно ли возникать между людьми какое-то сопряжение, кроме появляющегося вблизи — например, невероятный, чисто теоретический, но открытый вопрос запутанности? Может ли сосредоточенность одного разума на внутреннем мире другого, это возникающее между людьми ощущение, что тебя чувствуют, включать сопряжение паттернов энергии, которое позже проявляет аспект нелокальности, даже если люди физически не рядом? Не потому ли и не так ли начинает ощущаться синхронность со спутником жизни? Если разум — это эмерджентное свойство энергии, то эмпирически доказанная нелокальная природа сопряженной энергии и даже материи указывала бы как минимум на потенциальную возможность такого запутанного соединения на расстоянии. Спектр способов ощущать, что тебя чувствуют, ждет исследований и открытий.

Таким образом, в этой точке путешествия мы подняли вопрос о том, где находится разум, открыв собственный разум для возможного промежуточного расположения психического опыта. Внутреннее происхождение разума, его расположение в головном мозге — представление, которому уже более 2500 лет — тоже следует рассмотреть непредвзято. На самом ли деле разум внутри? Или это им создаваемая иллюзия, как мое чувство «я», выбитое после инцидента с лошадью? С первого курса забота о пациентах оживила во мне осознавание промежуточной сути разума, и не менее реально и выпукло проявилась важность его внутреннего расположения.

Примерно в то время, когда я занимался пациенткой с депрессией, опыт другого человека, получившего психическую травму на войне во Вьетнаме, помог понять мощь психотерапевтических отношений и важность видения разума как воплощенного в теле и погруженного в отношения. У Билла часто были приливы воспоминаний (так называемых флешбэков) и другие навязчивые симптомы посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Никто из руководства не помог мне понять, каким образом психотравма может настолько повлиять на человека, чтобы вызвать у него ПТСР. Учитывая мое образование в области биологии и любовь к нейробиологии, я обратился к исследованиям памяти и нашел новые научные эксперименты по гиппокампу — части головного мозга, интегрирующей ранние слои имплицитной памяти, которую иногда называют недекларативной, в более явные, декларативные формы. Информация о том, как нервные пути опосредуют память, позволила понять смысл симптомов ПТСР у моих пациентов, которые в противном случае вызывали смущение.

Позже я встретился с исследователями, открывшими эти особенности, и высказал следующее предположение.

Гиппокамп интегрирует память из входящих сигналов в доступные гибкие рассуждения о прошлых событиях. При повреждении этой части мозга блокируется преобразование памяти из начальных слоев в более сложные ментальные репрезентации, которые позднее можно провести через рефлексию. Это конструктивные механизмы памяти — от кодирования до хранения и воспроизведения, — переводящие ранние, базовые формы в более сложные аспекты автобиографических воспоминаний. Кортизол (гормон, выделяемый при сильном стрессе) на некоторое время отключает гиппокамп, а если выделение этого гормона продолжается, гиппокамп может быть даже поврежден. Поскольку психотравма провоцирует избыток кортизола, не поражает ли подавляющее событие гиппокамп временно, а в некоторых случаях и на более длительный срок?

Были и другие экспериментальные данные, которые, казалось, имели отношение к тому, что описывали многие пациенты. Если внимание направлено в сторону от какого-то аспекта среды, гиппокамп не вовлечен в кодирование этой части опыта, и явные, гибкие формы памяти не возникают. И поэтому если получается сознательно разделить, диссоциировать внимание, сосредоточивая его на нетравматических образах и аспектах мира, можно отвлечь гиппокамп, который для активации нуждается в участии фокального, сознательного внимания. Если инициирована диссоциация, обработка в гиппокампе также будет заблокирована.

Тем не менее не связанная с гиппокампом имплицитная память не требует фокусировать сознательный разум для кодирования этих элементов. Возможно, избыточная секреция адреналина во время травмы приводила к еще более сильной кодировке недекларативных аспектов памяти, имплицитных компонентов эмоций, восприятия, телесных ощущений и поведения.

Эти вопросы представлялись такими важными потому, что без работы гиппокампа имплицитный слой памяти оставался бы чистым. В исследовании, которое я читал, говорилось: если чистая имплицитная память воспроизводилась из хранилища в момент, когда какой-то ключ вызывал ее активацию, то вовлекались эмоции, восприятие, телесные ощущения и даже поведение, однако все это не обозначалось как связанное с воспоминаниями. Это поразило мое воображение. Другими словами, базовые научные сведения о памяти помогают клинически объяснить, как психотравмирующие события кодируются в имплицитной памяти, а затем возвращаются и воспроизводятся в виде широкого спектра симптомов ПТСР, включая вторгающиеся воспоминания и эмоции, избегающее поведение и даже повторное перепроживание (флешбэки). Эти перепроживания могут быть спектром имплицитной памяти, полностью воспроизведенной в сознавании, но без эксплицитного обозначения, что они связаны с чем-то в прошлом.

Ученые, с которыми я встречался, подтвердили теоретическую обоснованность этой гипотезы. В клинической работе я обнаружил, что новые научные данные о памяти и мозге позволяют объяснить механизмы, лежащие в основе паттернов страданий людей с ПТСР. Более того, эти рамки должны обозначить направление новых подходов к психотерапевтическому вмешательству. Если я играю важную роль в лечении пациентов — могу присутствовать, сонастраиваться и резонировать, чтобы способствовать доверию, — тогда получается создавать условия для позитивных изменений. Но кроме соединения в отношениях — применения промежуточного аспекта разума в психотерапии — нужно что-то большее. Я должен был понять организм: знать, как эффективно работать с нейрональными системами головного мозга, чтобы подобраться к внутреннему аспекту разума.

Общение и связь позволяют возникнуть междуразделенности разума. У отдельных людей и в группах — в паре и большой семье — присутствие ощущалось как открытость для энергоинформационного потока, благодаря которому в психотерапии появлялось то, что легко закрыть или спугнуть. Закрытость, видимо, возникала из реактивного состояния угрозы, которую можно почувствовать в социальном поле, в соразделяемом пространстве. Иногда это ощутимо уже при входе в помещение. Промежуточность разума для меня, молодого психотерапевта, была осязаемой. То, как мы, специалисты, задаем тон общению, облегчает или тормозит возникновение энергоинформационного потока. Если я не разобрался с какими-то аспектами собственной жизни, это скажется на опыте моего пациента, и конфликт будет ощущаться в кабинете. Наполняющий помещение поток имеет свою текстуру, почти осязаемую субстанцию. Он воспринимается как реальный. Социальное поле легко увидеть зрением разума. Разум, совозникающий между психотерапевтом и человеком, парой, семьей или группой, получится почувствовать.

То, что никто об этом не говорит, не значит, что этого не существует. Я вспомнил дни, когда оставил медицинский факультет из-за того, что разум почти отсутствовал в нашем обучении. Но концепция видения разума, или майндсайта, помогла мне вновь распознать его реальность — даже если программа обучения, процесс медицинской социализации игнорировали этот факт. Может ли междуразделенность быть расположением разума в той же степени, что внутренность? Я задумывался об этом, обучаясь психиатрии, но не находил концептуальных понятий, чтобы закрепить этот вопрос в каких-то исследовательских рамках.

Промежуточность, которая была сформирована моим присутствием в психотерапии, казалось, открывала двери для свободного и полного сосредоточения на внутреннем аспекте разума пациента. Как действовать, чтобы изменить нейрональные связи в мозге человека, отпечатки его негативного опыта, и создать, консолидировать позитивные изменения? Не должен ли измениться мозг пациента, чтобы эффект психотерапии оказался продолжительным?

Как позитивно изменить мозг, учитывая, что психотерапевт не может по совместительству заниматься нейрохирургией?

Через переживание.

Переживание — это распределение энергоинформационного потока между и внутри, соразделение среди людей и по всему телу, включая головной мозг. Психотерапевтическое переживание — распределение потока особым образом. Пациент может ощутить, что его чувствуют, но что я как врач могу сделать для внутреннего аспекта потока? Даже если знаю, что нужно сделать, — каким образом этого добиться?

Скорее всего, вниманием.

Внимание — это процесс, который направляет поток энергии и информации и может быть создан в коммуникации между людьми и внутри каждого. Поэтому, если я пишу «Эйфелева башня», то направляю ваше внимание на этот архитектурный символ Парижа. Коммуникация внутри отношений формирует внимание на межличностном уровне и направляет его внутрь. Благодаря вниманию мы задаем рамки потоку энергии и информации. Внимание, сопряженное с осознаванием, называют фокальным: исследования показали, что именно оно необходимо для активации гиппокампа.

Промежуточный и внутренний аспекты разума глубоко взаимосвязаны. Тело не может быть непроницаемо для энергии и информации. Они текут и внутри нас, и между нами.

Моя клиническая гипотеза заключалась в том, что если сыграть свою «роль» в лечении, возникнет доверие. В подобных отношениях между врачом и пациентом, а затем и во внутренности разума, возникнет открытое чувство присутствия и восприимчивости. Я мог направлять фокальное внимание человека на аспекты имплицитной памяти — эмоции, перцептивные образы, телесные ощущения и поведенческие импульсы, — чтобы гиппокамп связывал их друг с другом для достижения интегрированного состояния эксплицитной памяти. Я даже мог работать с ментальными моделями, или схемами, и предвосхищающими процессами имплицитной памяти (то есть праймингом). Когда фокальное внимание покоится на этих элементах имплицитной памяти, появляется возможность преобразовать их в более интегрированные эксплицитные слои памяти. Эксплицитная обработка гиппокампом создает и фактическую память (знание какого-то факта из прошлого), и автобиографическую (знание о себе в какой-то момент прошлого), которая при воспроизведении четко ощущается как приходящая из прошлого. Я называю это «экфорическим ощущением» — субъективным чувством, что переживаемое связано с прошлым, а не с происходящим сейчас событием. Именно этого ощущения не хватает при чистом, исключительно имплицитном воспроизведении памяти.

Доверительные отношения создают повышенную толерантность к тому, чтобы «сопребывать» с эмоциями, образами, телесными ощущениями и поведенческими проявлениями, которые до этого могли казаться слишком пугающими, подавляющими для осознавания. В образующемся социальном поле признания и восприимчивости то, что было неупоминаемым и невыносимым, становится называемым и укротимым, расширяется «окно толерантности» для эмоции, образа или воспоминания. Психотерапия раскрывает окна толерантности, чтобы фокальное внимание полностью интегрировало ранее заблокированную имплицитную память в эксплицитные формы фактов и автобиографического знания. Внутри этого окна энергия и информация текут в гармонии с гибкостью, приспособляемостью, связностью, энергией и стабильностью — в FACES-потоке интеграции. В узком окне поток будет выходить из берегов, выплескиваясь в хаос с одной стороны и скованность с другой. Расширение окна означает добавление гармонии в жизнь человека, усиление интеграции. Все это ощущается как происходящее и внутри, и между.

Более того, имплицитная память обобщает события в схему, или ментальную модель: например, «все собаки злые» — если человека укусила собака. Благодаря этому, как мы выяснили в предыдущей главе, конструктор делает познание менее ресурсозатратным. Подготовка к будущему событию, называемая предвосхищающей установкой (праймингом), — также имплицитный элемент, который можно устранить эффективным лечением. Эти аспекты имплицитной памяти в изолированном и неинтегрированном виде могут быть нейрональными основами психических страданий, испытываемых при ПТСР.

Мне не терпелось проверить свою гипотезу и посмотреть, поможет ли такой подход. Это не контролируемое двойное слепое исследование на сотнях пациентов: мои клинические наблюдения сделаны на основе многих случаев, но без контрольной группы. Как человек, получивший научную подготовку, я понимаю, что клинические результаты применения этих методов — не эмпирические данные, а эпизодические случаи. Если рассматривать это как начальные результаты пилотного эксперимента, терапевтические эффекты были позитивными и надежными, длились месяцами, даже годами, в некоторых случаях после лечения сохранялись десятилетиями. Было очень отрадно видеть, как наука помогает по-новому, эффективно утолить страдания.

Это путешествие, сочетающее научные, объективные результаты с субъективной реальностью разума, подразумевало, что, вероятно, существует прямая связь между разумом, отношениями и мозгом. Разум и материя формируют друг друга. Казалось, что нет необходимости в часто постулируемом разделении, которое следует из этих языковых пакетов. Энергоинформационный поток соединял все три элемента: разум, тело и мозг, а также отношения.

Но как широкое концептуальное понимание сочетает молекулы и разум, нейроны и нарративы? В чем заключается суть, соединяющая разум, мозг и отношения? Я задумывался об этом еще до Десятилетия мозга, до работы с группой ученых, которые обнаружили отсутствие общего определения разума, и до представления, что разум может быть эмерджентным процессом самоорганизации, возникающим из энергоинформационного потока внутри и между. Самоорганизация не только возникает, но и регулирует этот поток.

В этих вопросах, в отношениях, которые складывались у меня с пациентами и исследователями, и в научных идеях было нечто, напоминающее море взаимосвязанной информации, какая-то общая энергия. Я знаю, звучит странно, но это своего рода энергоинформационная атмосфера — разумосфера, как я в шутку назвал ее, — которая окружает нас и проникает в нас с невидимой атмосферой энергетического потока, формирующей мироощущение. Созвучная идея, о которой я узнал годы спустя, — ноосфера (Levit, 2000). Как рыба в океане или птица в небе, которые обращают мало внимания на окружающие их воду — аквасферу — и воздух — атмосферу, — мы часто не отдаем себе отчета, что информация омывает нас в ноосфере. Что если разумосфера не просто влияет на нас, мы не просто «дышим» ею, а, скорее, возникаем из нее, если разум действительно появляется из энергоинформационного потока? Может ли переживание разума зарождаться не только внутри нас, но и из каких-то аспектов этого моря энергии и информации, вероятно, создавая наш разум как эмерджентный источник психической жизни? Разумосфера, видимо, включала бы не только информацию, но и всеобщий обмен энергией и информацией — соединяющий нас, а не просто служащий источником стимулов. Разум, таким образом, по-настоящему погружается в отношения, а не просто обретает чувствительность для этих форм входящих сигналов.

Тем утром я ходил по тропинкам Калифорнийского университета в Беркли. Тридцать лет спустя, во втором десятилетии XXI века, я как будто чувствую, что шумные студенты жили в разумосфере, наполнявшей их идеями. Место обучения и даже общество окружают нас морем информации, создаваемой паттернами потока энергии, который формирует нашу личность и ее раскрытие. Однажды дочь пригласила меня на урок, посвященный экологическим системам. Профессор Пол Файн определяет их как сложные системы, объединенные топографическим единством земли, воды и воздуха, который простирается над конкретным участком в определенный период времени. Но на уроке я узнал массу нового — и из комментариев дочери, и от учителя. Нужно было запомнить названия деревьев в местных экосистемах, которые дети посещали. Задание было не из легких: преподаватель даже процитировал своего учителя Бертона Барнса, рассуждавшего, как трудно было выучить эти слова. Перечислю эмоции, которые иллюстрируют нормальное состояние при подобном занятии: отрицание, гнев, жалоба, растерянность, принятие, затем смирение и, наконец, радость. Я знаю, что глубокое погружение в разум тоже может казаться пугающе сложным, но надеюсь, мы уже дошли до стадии радости или, по крайней мере, приближаемся к ней.

Разумы живут в «разумосистемах», которые, однако, охватывают не только топографическое пространство. Точно так же, как атмосфера влияет на ландшафт в различных ареалах экосистем, разумосфера влияет на индивидуальные психические состояния, на наш внутренний ландшафт, который можно назвать разумошафтом, областью разума (mindscape). У каждого есть свой ареал внутри разумошафтов, сформированных обширной разумосферой, в которую мы погружены. Понятия разумосферы и разумошафта во многом обнажают внутреннюю и промежуточную природу разума, его расположение между и внутри.

Но даже если заявить, что разум находится и там и там, как научно связать эти вроде бы отдельные места в единую психическую суть? Они должны быть не обособленными аспектами, а принадлежащими одной реальности разума. Я отчаянно пытался найти способ объединиться с другими, чтобы поработать над этими фундаментальными вопросами и создать какие-то полезные концептуальные рамки для всех заинтересованных сторон — от пациентов до клиницистов и ученых.

Обучившись взрослой, а затем детской и подростковой клинической психиатрии, борясь с реалиями этой дисциплины, которая пытается найти свою идентичность в медицине, я решил заняться научной работой и получить стипендию Национального института психического здоровья для изучения семейных отношений в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Научные руководители побуждали меня заняться каким-нибудь конкретным заболеванием или лекарственной терапией, видя мало проку в исследовании привязанности, однако я был заинтригован результатами в этой области и тем, что они проливают свет на вопросы «где» и «что» разума. Я хотел исследовать, почему нарратив жизни родителей оказывается самым надежным предиктором привязанности у детей. Другими словами, важнее не то, что случается с родителями, а то, как они постигают смысл происходящего. Было эмпирически показано, что это самый сильный фактор детской привязанности, которая, в свою очередь, способна позитивно или негативно влиять на развитие растущего разума — то, как он управляет эмоциями, взаимодействует с другими и понимает суть существования. Взрослый осмысливает свою жизнь, и в итоге этого что-то порождает разумосферу семьи, которая поддерживает безопасную привязанность. Что же это может быть?

Меня захватывала наука об отношениях. Начать исследование было целесообразно со здоровых коммуникаций и их влияния на развитие разума. И лишь потом перейти к подробному изучению ситуаций, в которых разум не развивается в направлении здоровья и стойкости, приходя к отсутствию порядка и расслабленности.

В 1981 году, когда я еще был студентом, Дэвид Хьюбел, мой преподаватель нейробиологии, и Торстен Визель получили Нобелевскую премию: они показали, как опыт формирует структуру развивающегося мозга котят. Переживания в период раннего развития оказывают сильнейшее влияние на структуру и функцию кошачьего мозга. Эти результаты и лекции Хьюбела повлияли на мое профессиональное развитие, открыв новую грань: наш мозг мощно формируется опытом. Безусловно, это помогло лучше понять структуру и функцию головного мозга и переплести их с тем, как наши отношения — один из видов опыта — формируют разум.

Тогда же я задумывался, не помогут ли пациентам открытия Хьюбела и других ученых излечиться от психотравм и найти силы посмотреть в глаза проблемам с настроением, мыслями и поведением. Восстановление после психотравмы казалось непосредственно связанным с тем, как пациент осмысливает свою жизнь и создает связный нарратив насущных ожиданий. Может ли интегрирующий память гиппокамп играть роль в поиске смысла? Исследователи привязанности независимо друг от друга обнаружили: человек, осмысливший свою травму, не передаст ее в форме дезорганизованной привязанности своим детям. Если влияние психотравмы осталось неосмысленным, к сожалению, велика вероятность, что дезорганизация перейдет по наследству. Может ли разрешение психотравмы быть связано с каким-то ключевым нарративным актом осмысления, который, в свою очередь, связан с фундаментальным процессом головного мозга? Как осмысление влияет на социальное поле семьи, поддерживая формирование безопасной привязанности и здорового разума?

Первая попытка применить открытия в области обработки информации гиппокампом была как минимум концептуально полезна для понимания и разработки стратегии лечения больных с ПТСР. Хотя тогда, в 1980-е годы, нам ничего или почти ничего не рассказывали о мозге, первый опыт в психотерапии и предыдущее обучение снова и снова возвращали меня к тому, что разум пациента лучше всего понять с точки зрения взаимодействий мозга и отношений. Важно и то и другое. Разум и внутри и между, и на этом, видимо, должно быть сосредоточено успешное исцеление разума — психотерапия.

Если опыт действительно меняет активность головного мозга, и это может изменить структуру развивающегося мозга, то взаимодействие с родителем, видимо, формирует мозг ребенка. Могут ли отношения с психотерапевтом влиять на функцию и структуру мозга пациента? Если да, то как понять такой эффект? Если опыт отношений создает структуру мозга, не приведет ли это к долгосрочным улучшениям в жизни пациента с лекарствами и даже без них?

Эти вопросы наполняли мой разум каждый день научной и психотерапевтической работы.