Глава первая. Милосердие
I
Свидетельство Асенаты Гиад — заявление первое.
Залив Исхода, Витарн, 419. M40
Моя досточтимая канонисса, я приступаю к писанию сего документа с определенной неохотой, но со дня моего прибытия на Витарн прошло уже несколько суток, и у меня нет права далее откладывать исполнение данной вам клятвы. По вашему дозволению я отправилась в этот зловещий священный мир и по вашему распоряжению обязана отчитываться обо всем, что обнаружу здесь. Первое наполняет меня радостью, ибо я долго стремилась вернуться на родину, но, должна признаться, второе мне вовсе не по душе. Служить лазутчицей, да особенно среди тех, кто открыл мне глаза на величие Бога–Императора и принял меня в наше благочестивое сестринство, кажется предательством. Я обязана Последней Свече не только жизнью — без ее направляющего света я заблудилась бы задолго до того, как выучилась искать.
Учитывая обстоятельства, верю, что вы поймете, почему я отвергла удобное электростило ради пера и пергамента. По моему разумению, эти освященные веками принадлежности помогают обрести серьезность мыслей, недоступную при использовании менее осязаемых пальцами инструментов. Больше того, они побуждают к прилежанию, создавая ощущение, что ты оставляешь в мире свой след. Если уж я решила написать отчет, так пусть он будет тщательным и долговечным.
Начать следует с некоторых соображений о Последней Свече, какой я знала ее в молодости и какой, не сомневаюсь, она осталась по сию пору, — образце святости, простоявшем больше тысячи лет. Хотя мы с вами подробно обсуждали мою прежнюю секту, я чувствую, что честь обязывает меня формально запечатлеть мои воззрения.
Вам хорошо известно, моя госпожа, что внутри Культа Империалис как единого целого всегда существовали организации с особыми обычаями или интерпретациями Божественной Истины, противоречащие ортодоксальным уложениям. Такие отклонения рождаются, например, из невежества, высокомерия или же искренней тяги к просвещению, однако все их носители неидеальны. Порой изъяны отступников безвредны, но мы безжалостно искореняем их. Иногда они происходят от злонравия и приносят один только вред, и все же мы позволяем ренегатам процветать. Я видела миры, где творятся непроизносимые жестокости, облагороженные именем Бога–Императора, — празднества мучеников, на которых несчастные люди сжигают себя во искупление грехов своих повелителей; парады самобичевания, где участники упиваются своим унижением; даже ритуальные крестовые походы детей (по сути, настоящие массовые убийства)! Подобное варварство позорит Его непрерывное самопожертвование и нашу честь, однако же подозрения у Конвента Санкторум вызвала Последняя Свеча — секта, основанная в нашем благословенном ордене!
Простите меня, ибо я знаю, что мне не по чину проводить границу между допустимым инакомыслием и ересью, но, где бы ни пролегала сия черта, я уверена: Последняя Свеча не пересекала ее. Ни по ошибке, ни по греховному умыслу. На протяжении десятилетия, проведенного в конгрегации, у меня ни разу не возникло повода усомниться в ее набожности. Если у членов моей прежней секты и есть недостаток, то заключается он, конечно, в избытке смирения. Однако же блаженная святая Арабелла говаривала: «Умным женщинам завидуют, поэтому мудрые стараются не привлекать к себе внимания».
Я полагаю, что сестры Последней Свечи и умны, и мудры, а потому служат Империуму в затворничестве, применяя свои таланты к целительству и благочестивым раздумьям, а не к участию в славных крестовых походах насаждения веры. Они взирают на божественное внутри себя!
Чтобы разобраться в особенностях Последней Свечи, вам необходимо понять мир, избранный сектой под пристанище, ибо они неразрывно связаны, как вера и пламя. Хотя я провела вне Витарна больше двадцати лет, образы его истерзанных бурями океанов и устремленных ввысь гранитных островов навеки запечатлены в моем сердце. Ледяной воздух планеты — здесь ведь всегда холодно! — напоен неземной животворной силой, которая обостряет чувства и закаляет дух, побуждая человека проявлять себя с лучшей стороны.
Не сомневаюсь, что в сем мире обитает и тьма. Так, в юности я порой ощущала ее присутствие, словно призрачное пятно на реальности. Я не сумела ни разобраться в его сути, ни выбросить его из головы, но оно — ничто по сравнению с безбрежной благодатью Витарна. Никто из тех, кто странствовал по семи усыпанным храмами шпилям Кольца Коронатус или взирал на увенчанную собором гору, возвышающуюся над ними, не усомнится в непорочности их зодчих. Каждая вершина отведена под восхваление одной из семиединых Добродетелей Просветительных, а окруженный ими колосс — монумент явному предначертанию человечества! Я покорно надеюсь, что однажды Витарн признают истинным миром–святыней Империума. Разве может столь сиятельный край оказаться не богоугодным?
Вновь прошу у вас прощения за дерзкие речи, моя госпожа. Я пишу эти слова под раскаты грома — еще далекие, но приближающиеся с каждой строчкой — и, сознаюсь, предвкушение грядущей бури побуждает меня выражаться прямо. Мало какие переживания горячат человека сильнее, чем нахождение в море во время одного из великих штормов Витарна! Надвигающийся вихрь подвергнет тяжким испытаниям не только наше судно, но и нас, вверивших свои души прочности корабля, однако я приветствую такую проверку!
Вы — моя повелительница, но вы также всегда были моей самой верной подругой и второй свечой в ночи. Возможно, только ваша вера помогла мне пережить мою третью смерть и пробудиться к четвертой, прекраснейшей жизни. Я исполню мой долг бдительности перед Конвентом Санкторум без колебаний и предвзятости. Если в Последней Свече действительно вершат ересь, как того страшится наша почитаемая настоятельница, то, не сомневайтесь, я отыщу оную. Однако же я считаю, что мои прежние наставницы покажут себя не просто невиновными, но образцовыми в своей чистоте. Они доверяют мне; молюсь, чтобы мое предательство стало ключом к их оправданию.
Словно желая подчеркнуть последнее слово, в небе прогремел гром. Светосферы, свисающие на цепях с потолка каюты, моргнули и закачались на цепях в такт волнению океана. Путевой дневник пополз со столешницы, но женщина резко придавила его рукой. К счастью, сам стол был привинчен к полу, как и вся прочая мебель, покрытая замысловатыми резными узорами. В заливе Исхода часто свирепствовали бури, и корабли, бороздящие его воды, строили с расчетом на ярость стихии. Тем не менее любому морскому переходу сопутствовали опасности, и здесь ежегодно погибало несколько судов.
— Исход взыщет плату, — сказала Асената Гиад вслух, хотя и находилась в каюте одна. — Пусть же гневный взор Его отсечет нас от неправедности!
Так происходило всегда. Паломники не могли — не имели права — рассматривать путешествие к священному архипелагу Витарна как простую формальность, поэтому единственный космопорт планеты располагался на далеком острове Розетта. Странникам приходилось добираться до Кольца Коронатус через океан, и вояж, продолжавшийся одиннадцать дней, сам по себе был таинством. Пилигримов ожидали испытания на отвагу сердца и крепость желудка, но в первую очередь — на стойкость веры. Хотя принадлежащие секте баржи типа «Всепрощение» отличались прочностью корпусов и проходили торжественные обряды благословения, преодолевали залив они только по милости Императора.
Сквозь вой шквалов пробился звон корабельной рынды: колокол сзывал в часовню монахов–исходников. Им предстояло вновь и вновь читать литанию Исхода, пока шторм не умиротворится… или не взыщет платы. Эти иноки, обязанные служить на судне, имели право говорить только во время обряда, но утверждалось, что слова молитвы всегда звучат в их мыслях.
— В море я бросаю себя, дабы познал Он веру мою, — провозгласила Асената, вспомнив нужные фразы так отчетливо, будто произносила их только вчера. — В буре я бичую себя, дабы ощутил Он пламя мое. — Гиад замешкалась, но не потому, что забыла последнюю строку. — В бесконечность я раскрываю себя, дабы осудил Он меня за грехи.
«Надеюсь, мои прегрешения не обвинят всех нас», — подумала сестра, хотя и полагала такое маловероятным.
Несмотря на все ее недостатки, у Бога–Императора еще имелись замыслы насчет Асенаты: возвратиться на Витарн ее побудил сон, настолько яркий и часто повторяющийся, что его нельзя было не счесть знамением свыше. На родине ее ждала некая миссия, даже если Гиад еще не знала, какая именно.
Каюта вновь покачнулась, и в иллюминаторах сверкнула молния. На несколько мгновений мир превратился в дрожащий черно–белый негатив самого себя. Чуть позже по внешней стене забарабанили капли воды — на судно обрушился дождевой заряд.
Асената осознала, что улыбается. Как же приятно вернуться домой!
Устыдившись своего воодушевления, Гиад снова перевела взгляд на дневник. Стоило ей перечесть текст, как улыбка сменилась хмурой гримасой. Она выбрала неподобающий стиль: в частности, явно перебрала с восклицательными знаками. Обычно сестра не выказывала такой беспечности, такой… порывистости. Несомненно, свою роль здесь сыграл шторм, но гораздо больше влиял на нее сам факт пребывания на Витарне — и, прежде всего, шанс снова увидеть Первый Свет. Считалось, что сакральное пламя, которое уже дольше тысячи лет горело на шпиле великого собора Кольца Коронатус, зажег сам Истерзанный Пророк.
— «Истина — наш первый и последний неугасимый свет», — процитировала Асената. — «Говори лишь о том, что видишь и чего ищешь, ибо все иное — тьма».
Так звучали открывающая и закрывающая строки священного писания секты. Они закольцовывали великий круг откровения ее основателя. С тех пор как девятилетнюю Гиад постригли в Адепта Сороритас, она произносила эти слова каждую ночь — даже в мучительные годы кровавой третьей жизни, — но никогда еще не воспринимала их смысл так отчетливо.
«Мой доклад вызывает тревогу, потому что он честен», — рассудила женщина.
Кто–то захихикал, насмешливо и гортанно.
Резко обернувшись, Асената коснулась приколотого над сердцем значка в форме свечи и осмотрела каюту. Неровный свет не рассеивал тени в углах, однако они пустовали. Гиад была одна, если не считать стилизованных портретов Сестер Битвы, вырезанных на деревянной обшивке стен. Воительницы в броне неодобрительно взирали на нее глазами, раскрашенными эмалью.
Асенате вдруг захотелось уйти отсюда.
«Ну, начало положено», — решила она, закрыв дневник.
Даже если бы Гиад решила продолжить работу, то все равно бы не смогла писать: помещение тряслось, как фанатик в хватке горячечного сна.
Поблагодарив свое перо молитвой, Асената убрала его в футляр, а тот положила в медицинскую сумку. Женщина всюду носила с собой этот писчий инструмент, реликвию из хранилищ ее ордена, пусть и не особенно важную. Его кончик некогда изготовили из резцового зуба давно умершего архиерея, прославившегося красноречием, но большее значение для Гиад имело то, что перо ей вручила на прощание ее госпожа, канонисса Сангхата. Она, повелительница Вечной Свечи, знала, что подарок пригодится беспокойной сестре, — точно так же, как чувствовала, что ее подруга должна отправиться на Витарн, хотя и не понимала почему.
«А согласилась бы Сангхата, если бы я рассказала ей все?»
Асената выбросила этот вопрос из головы: ее ждали безотлагательные дела. В обмен на разрешение совершить паломничество Гиад согласилась не только составить отчет, но и выполнить иную службу. Долг ждал ее в лазарете «Крови Деметра».
В пятидесяти одной ипостаси…
— Не к лицу абордажникам так помирать, — прошипел Фейзт, насупленно глядя в забрызганный дождем иллюминатор возле своей койки. — Лучше бы Резак нас прикончил. Подохнем тут, как землекрысы…
Гвардейцы, собравшиеся вокруг него в импровизированном изоляторе, согласно забормотали. Вокруг Толанда Фейзта всегда собирались гвардейцы, даже сейчас, когда в живых осталось так мало его товарищей. Больше половины выживших бойцов роты лежали в постелях без сознания или на грани обморока, закрепленные ремнями на время качки. Некоторые из ходячих раненых сидели на койках и, съежившись, кое–как переносили скручивающий кишки шторм, прибегая к молитвам или медитациям. Но основная масса солдат стянулась к их сержанту: цепляясь за что попало, они стояли и слушали его последнюю гневную тираду в адрес их судьбы. В мешковатых белых пижамах для выздоравливающих они скорее напоминали ватагу рассерженных привидений, чем воинов Астра Милитарум.
— Если уж тонуть, то по–чистому! — бушевал Фейзт. Его голос превратился в удушливый лихорадочный хрип, но гнев Толанда остался прежним. — Утопите меня в честной пустоте!
Даже в роте здоровяков сержант выглядел великаном: рост чуть выше двух метров, огромные руки и грудь, каким позавидовал бы и сервитор–гладиатор. Организм каждого пустотного абордажника улучшали искусственно выращенными мускулами и генно–метаболическими усовершенствованиями, но с Фейзтом произошел какой–то сбой, и его тело превратилось в грубую карикатуру на человеческую форму. Менее крепкий человек после такого происшествия стал бы изгоем или в лучшем случае ценимым в полку ярмарочным уродом, однако Толанд сотворил из себя легенду.
— Буря голодна, — продолжал он. — Хочет покончить с нами, братья.
Никто иной в роте не называл сослуживцев «братьями». Никто иной не имел такого права.
«Бойцы всегда слушались его, — подумал комиссар Лемарш, наблюдая за группой солдат с койки у входа в лазарет. — Даже когда ими командовал капитан Фрёзе, они слушались Фейзта. И до сих пор поступают так, хотя он быстро угасает».
— Нас тут… не должно быть, — говорил Толанд, выталкивая слова в паузах между все более судорожными вдохами. Он лежал обнаженным до пояса, за исключением бинтов вокруг живота. — Нас поимели. Просто… выкинули.
Его товарищи ответили на это неловким молчанием.
— Сестра Асената сказала, что в Кольце есть госпиталь, — неуверенно произнес специалист Шройдер. — Лекари из Последней Свечи нас залатают, сержант–абордажник.
— А ты слушай больше, брат, — мрачно отозвался Фейзт.
— Она не стала бы врать, сержант, — настаивал Шройдер.
— Она есть Сороритас, да, — категорично добавил абордажник Зеврай со своим характерным акцентом.
— Верно, она не стала бы… — Толанд отвернулся от иллюминатора, и на его морщинистом лице блеснули глубоко посаженные глаза. — Но что, если солгали ей?
— Кто, сержант? — вмешался, нахмурившись, Гёрка.
Этот штурмовик–абордажник с бородой, выкрашенной в зеленый, во всей роте уступал в размерах только Фейзту и дрался поистине свирепо, но не обладал талантами в более возвышенных аспектах бытия.
Например, мышлении.
— Не знаю, — просипел Толанд. — Но кто бы решил построить госпиталь посреди океана… в нескольких днях пути от ближайшего космопорта? — Он покачал головой. — Что–то… не стыкуется.
Лемарш хотел отчитать его, но передумал. Толанд испустит дух еще до того, как судно прибудет в порт, и бредовые речи сержанта умолкнут вместе с ним. Чудо, что Фейзт вообще продержался так долго — благодаря как своей невероятной выносливости, так и заботам сестры–госпитальера, — однако вскоре чудеса закончатся. Обругав умирающего, комиссар ничего бы не приобрел и, возможно, многое бы потерял.
«Пожалуй, он даже попробовал бы убить меня, — холодно рассудил Лемарш. — Или все они».
В роты Экзордийских пустотных абордажников набирали только гвардейцев–ветеранов из обычных полков Астра Милитарум. Они больше напоминали элитных Отпрысков Темпестус, чем простых солдат, за которыми Ичукву Лемарш присматривал ранее. Как следовало из названия подразделения, оно специализировалось на операциях в космосе: штурмах звездолетов или перестрелках в невесомости и вакууме, где «верх» и «низ» становились абстрактными понятиями, а насилие вершилось в почти полной тишине.
«Спаяны кровью, закрыты от пустоты, — так звучал девиз абордажников. — Духом готовы к зачистке!»
За два года службы с бойцами роты «Темная звезда» комиссар Лемарш сражался на самых странных и опасных полях битв в своей долгой карьере. Он бился с эльдарскими налетчиками в безвоздушных недрах полой луны, распадавшейся вокруг неприятелей, и искоренял паукообразных паразитов, расселившихся на обшивке боевого корабля. В тот раз только магнитные ботинки удерживали Ичукву от падения в бездну над ним.
Однажды гвардейцы разрезали корпус пиратского крейсера в районе мостика, тем самым прикончив экипаж без единого выстрела. Комиссар зачарованно смотрел на людей, выброшенных из отверстия: извиваясь и истекая кровью, они проплывали мимо него, вращаясь в полете, как наглядные доказательства победы. Да, Ичукву прошел через потрясающие сражения и ценил память о любом из них. Даже о последнем, в котором он лишился ноги, а рота фактически погибла.
«Резак…»
Из двухсот пятидесяти абордажников, вошедших в ту кристаллическую мясорубку, уцелели всего семьдесят семь, и многие скончались от ран в следующие несколько часов. Бойцы, втиснутые сейчас в лазарет на борту морского судна, были последними из «Темной звезды».
«Из нас», — поправился Лемарш, хотя и знал, что гвардейцы никогда не примут его к себе. Ичукву досконально овладел их методами войны и прошел с ними через пару десятков уникальных преисподних, но так и остался посторонним.
Конечно, так произошло бы в любом полку. Как же еще комиссару исполнять роли судьи, присяжных и палача своих подопечных? Мужчинам и женщинам, носившим алый кушак, полагалось оставаться посторонними. Лемарш жертвовал узами товарищества без колебаний, пока его не направили в роту «Темная звезда», где он наконец отыскал воинов, достойных его самого. Людей, которых Ичукву с гордостью назвал бы равными себе. А в ответ они возненавидели его — не из страха, нет. Просто само присутствие политофицера намекало, что абордажники могут испугаться. Позорило их.
— Вас явно что–то беспокоит, комиссар. Рана по–прежнему болит?
Спрятав удивление за улыбкой, Лемарш повернулся к женщине, стоявшей рядом с его койкой. Она, как всегда, ступала поразительно тихо. Когда она вообще зашла в каюту?
— Фантом моей ноги упокоится только после того, как мне приделают новую, сестра, — ответил Ичукву, указывая на пустоту ниже левого колена. — Но я давно уже не обращаю на него внимания. Жалею только о том, что потерял вместе с ногой сапог — хорошая была обувка…
К изумлению Лемарша, женщина ответила на его улыбку. Прежде сестра только хмурила брови на серьезном бледном лице. Другие мужчины, пожалуй, сочли бы, что в этот миг она стала выглядеть моложе или даже привлекательнее. По мнению Ичукву, улыбка лишь подчеркнула, заострила ее суровость.
Конечно, не потому, что сестра Асената была уродливой. Да, ее лицо не отвечало традиционным понятиям о красоте — слишком длинное, чересчур жесткое, расчерченное множеством шрамов, — но высокие скулы и темные глаза на всех производили впечатление. Просто это лицо не подходило для улыбок.
«Особенно предназначенных мне», — заключил Лемарш.
Он знал, что Гиад презирает его, хотя женщина всегда вела себя подчеркнуто вежливо. Госпитальеры редко относились с благосклонностью к людям его призвания.
— Шторм радует вас, сестра? — рискнул предположить Ичукву.
Ее улыбка исчезла.
— Я лишь приветствую, что Бог–Император судит нас.
Лемарш кивнул:
— Этим так называемым Исходом?
— Вам известно про обряд Переправы? — Судя по голосу, Асената удивилась.
— Сестра, долг требует от меня изучать все угрозы, с которыми сталкиваются мои бойцы. Да, перед высадкой я прочел информационную брошюру.
— И что скажете, комиссар?
— Что этот обычай чрезвычайно… непрактичен. Особенно если путники тяжело ранены.
— На священном архипелаге не рады посетителям, и госпиталь там не предназначен для посторонних, — мрачно произнесла Гиад.
— Но все же мы здесь, сестра.
— Комиссар, вашу просьбу поддержал орден Последней Свечи. Как ваши солдаты, так и их раны совершенно исключительны, поэтому для вас и сделали исключение. Вы поистине благословлены.
— И правда, сестра, — согласился Ичукву. — Кроме того, я сам родился на планете с настолько же необычными традициями. — Лемарш указал на ритуальные шрамы, покрывающие его щеки. Он получил их в шестилетнем возрасте, когда показал себя воином. — Не мне судить чужие обычаи.
— Вы — непредвзятый комиссар?
«Уж не притаилась ли в ее тоне насмешка?»
— Вовсе нет — сосредоточенный на службе. У меня другие обязанности. — Ичукву улыбнулся снова, но уже широкой безрадостной ухмылкой, которой одарял заблудших солдат перед тем, как исполнить свой тяжелейший долг. Он не наслаждался казнями, только хотел, чтобы грешники отправились на окончательный Суд, полностью осознавая собственную бестолковость. — А вы, сестра, что думаете о наших хозяевах?
— Их госпитальеры прекрасно подготовлены, — ответила Асената. — Не сомневаюсь, сестры Бронзовой Свечи изготовят отличный аугментический протез и избавят вас от увечья.
«Я не об этом спрашивал, сестра».
— У них тут столько свеч, — беззаботно произнес он вслух. — Серебряная, бронзовая, железная, но они вечно болтают о «последней». А еще ведь есть «вечная» свеча, символ вашего ордена. — Лемарш показал на герб, вышитый на белой накидке Гиад. — Признаюсь, я окончательно в них запутался.
— Все они — испостаси единого сосуда, ибо каждая свеча пылает вышним огнем Бога–Императора.
— Но наши хозяева не принадлежат к вашему ордену? — не отступал Ичукву.
— Последняя Свеча зажжена от пламени Вечной, но лучится собственным светом. — Гиад склонила голову. — С вашего позволения, комиссар, я займусь другими ранеными.
«Ты не та, кем кажешься, сестра», — подумал Лемарш, глядя, как она подходит к постели напротив.
Ичукву понял это еще несколько месяцев назад — точнее говоря, в первые мгновения их знакомства. Асената и другие госпитальеры встретили изувеченных солдат «Темной звезды» на борту «Асклепия», когда остатки роты доставили туда после боя в Резаке. За время странствия в пустоте Гиад показала себя самой умелой и сострадательной из сиделок, хотя неизменно прятала свою доброту под маской строгости. К тому моменту, как звездолет достиг Витарна, абордажники уже считали Асенату частью подразделения. Кое–кто даже называл ее «сестра Темная Звезда», пусть и за глаза.
«Они любят тебя», — решил комиссар, наблюдая за тем, как светлеют лица гвардейцев при виде женщины, обходящей лазарет. Порхая по содрогающейся каюте с легкостью бестелесного духа, она задерживалась возле каждого раненого и по мере сил облегчала их страдания.
«Они любят тебя, и по праву. Но не видят, кто ты на самом деле, Асената Гиад».
Возможно, сейчас женщина, взявшая солдат под крыло, ступала по пути целительницы, но манера поведения и шрамы указывали, что когда–то она ходила по другим, менее ровным дорогам. Под чопорной белой накидкой и апостольником скрывалась воительница. Вроде бы ничего необычного: Адепта Сороритас перемещались между различными структурами своей организации, если того требовал долг, однако Лемарша тревожила таинственность, окружающая сестру милосердия.
Секреты прятались за любым ее словом и жестом, будто след из теней, ускользающий от взора Ичукву, но ничто не беспокоило его сильнее, чем невольная улыбка, которой Асената сегодня приветствовала шторм. Хотя в первую секунду комиссар не распознал выражение лица Гиад, его озарило во время разговора с ней.
Так не улыбаются лекари или бойцы.
Так улыбаются только палачи.
— Хочу умереть… стоя, — сказал Фейзт невыносимой женщине, которая только что отругала его.
— Сержант, вы умрете, только если сами захотите, — спокойно произнесла она. — Я уже предупреждала вас об опасности ненужных движений.
— Надо было… увидеть ее. — Толанд мотнул головой в сторону иллюминатора. — Бурю.
Товарищи Фейзта смылись, пока сиделка распекала его за то, что он вылез из койки. Толанд их не винил — никто не мог переспорить сестру Темную Звезду.
— Я сохраняла вам жизнь, сержант. Выходит, зря тратила время? Зря тратила благостыни Императора?
— Мне каюк… сестра. — При каждом вдохе ему казалось, что он втягивает в легкие битое стекло. — Догадался… по их глазам.
— А по моим?
— Не понял… о чем вы.
Гвардеец раскачивался, как одурелый, и мир качался вместе с ним — нет, против него, растягиваясь в слишком многих направлениях сразу.
«Вот–вот порвется, — осознал Фейзт. — В любую секунду…»
Сестра Темная Звезда подступила к нему:
— Ты видишь свою смерть в моих глазах, сержант–абордажник?
— Я…
В тени под ее белым апостольником он разглядел только две одинаковых лужицы черноты. И в них не было ничего. Как такое возможно? Они поглотили бы все, что оказалось бы слишком близко к ним. Значит, она — Пустотный Ангел, так?
Толанд яростно затряс головой, пытаясь хоть как–то собраться с мыслями.
«Мне нельзя тут находиться, — вспомнил он. — Никому из нас».
Фейзт уже не был уверен ни в чем, кроме этого, но когда он попытался сказать сестре — предупредить ее, — то не сумел выдавить ни слова.
— …Ксенофрагменты в твоей груди можно удалить, — говорила женщина. — Бронзовой Свече под силу исцелить тебя, но ты должен бороться.
«Я и… не прекращал!»
Сестра положила ладонь на забинтованное туловище Толанда. Касание холодило льдом, но ее глаза теперь ожили и лучились сочувствием. Оно почему–то терзало солдата сильнее, чем осколки, рвущие ему кишки. Лишь через пару секунд Фейзт понял, в чем причина: жалость Асенаты вызывала в нем стыд.
— Обратись к Свету Императора и наберись сил, — настоятельно произнесла она. Затем выражение лица Гиад вновь ожесточилось, превратившись в насмешливую ухмылку. — Ты трус, Толанд Фейзт? Слишком слабый, чтобы выкарабкаться? Или ты все–таки выживешь?
— Всегда… выживал, — задыхаясь, ответил гвардеец, и у него подкосились ноги.
II
Когда Асената наконец вышла из лазарета, шторм бушевал по–прежнему. Хотя начался он много часов назад, сестра чувствовала, что до пика мощи еще далеко. Им предстояла тяжелая переправа.
Вздохнув, она прислонилась к стене коридора, сползла на палубу и села, задрав колени. Да, недостойная поза, однако Гиад крайне устала — как телом, так и душой, — пока поддерживала образ безупречного целителя, в котором явно нуждались ее пациенты–почитатели. Обходя палату, она ни разу не оступилась и не выдала своих чувств, скрываясь под завесой уверенной походки и безмятежности…
«То не истина, сестра! — пришла к ней незваная, но и неопровержимая мысль. — Твое лицедейство не обманывает никого, и уж точно не тебя саму».
Закрыв глаза, Асената вспомнила, как безотчетно улыбнулась — и кому, этому гаду Лемаршу! — а потом едва не сорвалась в разговоре с Фейзтом. Хотя сержант слыл героем, и Гиад не сомневалась в его силе, упрямство бойца изматывало ее. Комиссар часто намекал, что, возможно, ради блага роты ее неформальному командиру стоило бы поскорее отправиться к Императору, но сестра лишь решительнее принималась спасать жизнь гвардейца. И о Сакральное Пламя, тот нисколько не облегчал ей работу!
Сегодня Асената еще раз вытащила Толанда, пусть и сама почти не понимала, как ей это удалось и сколько еще он протянет. Меняя сержанту повязки, Гиад увидела, что рваные раны под ними воспалены и гноятся. Помогавших ей абордажников чуть не стошнило от смрада, однако сестра даже не вздрогнула.
«Нет, ты бранилась! Весьма красочно и непристойно!»
А потом она простонала, дойдя до Глике. Солдат лежал пластом, и его подушка вымокла от крови, сочившейся из ушей. Поскольку на ощупь тело оказалось теплым, скончался боец незадолго до прихода Асенаты, но никто не слышал, как он умирал. Возможно, Конрад не страдал…
«Опять увертки! Ты же видела его лицо. Может, смерть была и быстрой, но очень мучительной!»
— Исход взыщет плату, — пробормотала Асената, надеясь вернуть прежнюю уверенность.
Фраза показалась ей бессмысленной по сравнению с остекленевшим взглядом Конрада Глике. В глубине души Гиад знала, что обряд Переправы не связан с кончиной солдата. Как и шесть абордажников, испустивших дух по пути к Витарну, он умер из–за чужеродной скверны в организме. Хирургеоны «Асклепия» назвали ее режущим мором.
«Подходящее имя для убийцы!»
— Поганое имя, — поправила себя Асената.
Все выжившие бойцы «Темной звезды» так или иначе пострадали на последнем злосчастном задании роты, но определить степень опасности их ран для жизни оказалось непросто. Одни гвардейцы лишились конечностей, других вскрыли с почти ювелирной точностью. Объединяло пораженные участки то, что они почернели от обморожения и были нашпигованы крошечными, словно кружевными кристаллами. Медике по возможности обработали раны, но удалить осколки просто не сумели. При каждой попытке инородные тела дробились, распространяя заражение и ускоряя гибель пациента. Несколько солдат, в том числе комиссар, получили относительно локализованные травмы, что позволило полностью удалить им порченую плоть. Большинству же бойцов хирургеоны не смогли подать никакой помощи.
«Никакой надежды!»
— Вот уж нет, — возразила Асената.
Если бы абордажники по воле случая попали к более догматичным целителям, их судьба была бы решена, ведь Астра Милитарум никогда не испытывала недостатка в одном ресурсе — живой силе. Даже лучшие гвардейцы считались расходным материалом, не говоря о тех, кто, вероятно, уже никогда не вернется в строй. Однако орден Вечной Свечи резко выделялся даже на фоне других подобных организаций Империума. Его члены в своих делах руководствовались состраданием.
— Часто заявляют, сестра, что есть только война, — сказала канонисса Сангхата, приветствуя ее в ордене. — Наше призвание — доказать иное, пусть мы всего лишь одинокий лучик во тьме.
Ее слова ознаменовали начало четвертой жизни Асенаты Гиад.
«Начало лжи!»
— Или моего истинного искупления.
И все же два десятилетия трудов на поприще целительства не затянули ран в ее душе и не стали бальзамом, что унял бы вытекающие из них кошмары.
«Как ты думаешь, тебя испытывают?»
— Я в этом уверена, — решила сестра, открыв глаза. — Шторм — лишь зримое воплощение Исхода.
Асената заставила себя подняться на ноги, но помедлила, не зная, куда идти. Мысль о возвращении в каюту почти ужаснула ее. Также Гиад не могла выбросить из головы мысли о Конраде Глике — стеснительном парне, который, в отличие от большинства сослуживцев, никогда не хвалился подвигами в боях и обладал редкой кротостью. Один из лучших абордажников…
«Один из слабейших, иначе бы не умер!»
Сколько еще гвардейцев скончаются до того, как Асената сложит с плеч бремя заботы о них? Именно она предложила отправить раненых на лечение в ее прежнюю секту — Последняя Свеча не знала себе равных в целительском мастерстве, превосходя даже родительский орден, — но не собиралась становиться их духом–покровителем. Гиад прибыла сюда не ради этих искалеченных людей.
«Однако же у солдат нет других опор, санитарок и дивных ангелов милосердия, сестра!»
— Меня призвали к более славному труду, — пылко заявила себе Асената.
«Верно, можно примкнуть и к другим ангелам. Они мрачнее, кровавее, ярче — стремись же стать такой!»
Собственная озлобленность смутила женщину. Гиад хотела помолиться, но слова не шли с языка. Ей требовалось нечто осязаемое, способное помочь сосредоточиться. Возможно, судовая часовня? Да, нужно присоединиться к монахам, проводящим обряд. Так она встретит свой Исход праведным образом.
Комиссар Лемарш натянул одеяло на лицо рядового Глике. Труп останется в лазарете до утра — во время бури его не удалось бы перенести с подобающим уважением, особенно учитывая, что койка бойца находилась в дальнем конце каюты. Абордажники встретили известие о смерти Конрада с привычным стоицизмом… но ведь никто, кроме стоящего рядом Райсса, не видел искаженных страданием черт солдата.
— Лейтенант, сестра Асената полагает, что нам лучше не распространяться о подробностях кончины нашего товарища, — тихо сказал ему Ичукву. — Я согласен с ней.
— Хорошо, комиссар, — ответил офицер, но с явной неуверенностью.
— Вы возражаете, лейтенант?
— Мне это не особо нравится, сэр, — признался Райсс, проводя рукой по коротко стриженным светлым волосам. Хотя на кисти не хватало двух пальцев, офицер принадлежал к немногочисленным счастливчикам. Он не получил глубоких ранений, поэтому хворь его не затронула. — Абордажники выживают или гибнут вместе. Между нами нет секретов. «Спаяны кровью», сэр.
— Восхитительный принцип, но в данном случае неразумный. — Лемарш застегнул ремни поверх одеяла. — Как вам известно, боевой дух у нас падает. Учитывая также, что состояние сержанта Фейзта по–прежнему ухудшается…
— Сержант–абордажник выкарабкается. Он всегда… — Райсс умолк, осознав, что дерзко перебил Ичукву. — Виноват, комиссар.
— Продолжайте, лейтенант.
— Этот парень — натуральный космодесантник, сэр. Его нельзя убить.
«Никакой он не космодесантник, — устало подумал Лемарш. — И любого человека можно убить, даже если он из Адептус Астартес».
Иной вариант почему–то казался ему неприятным.
— Проповедник Мурнау говорил, что сержант благословлен Троном.
Почтительное выражение на лице офицера — простом, но привлекательном, с квадратным подбородком, — раздражало Ичукву. Райсс ведь командовал Фейзтом!
— Всякий раз, — продолжал лейтенант, — когда что–нибудь сбивает его с ног, он поднимается, став еще сильнее. По его словам, он так часто дрался со смертью, что в конце концов они побратались.
— Нет ничего дурнее вражды между братьями, — заметил Лемарш, цитируя мемуары лорда–комиссара Артемьева. — Поистине нет распрей более озлобленных и постыдных.
Офицер бессмысленно посмотрел на него, и Ичукву вздохнул. Несмотря на воинские умения, его подопечные были людьми безыскусными. С ними не стоило вести ни изысканных бесед, ни споров.
— Вы будете молчать о том, как умер абордажник Глике. — Лемарш одарил Райсса своей самой ледяной улыбкой. — Вам понятно, лейтенант?
— Так точно, комиссар.
Произнесено с покорностью, но без страха. Впрочем, Ичукву и не ждал чего–то меньшего от единственного выжившего лейтенанта «Темной звезды». Абордажники сейчас нуждались именно в таком лидере — непоколебимом, дисциплинированном и чудесно предсказуемом. Надо только вывести его из тени Фейзта.
— Распорядитесь, чтобы солдаты не трогали тело Глике. — Лемарш подхватил свою трость с навершием в форме орла. — Отдадут ему почести позже.
«Когда от трупа уже избавятся…»
— Сошлитесь на требования гигиены. Скажите им, что так велела сестра Асената.
— Понятно, сэр.
Отвернувшись, комиссар мучительно заковылял к своей койке. Спину он держал прямо, невзирая на качку. Даже для столь краткой официальной процедуры Ичукву ранее надел форменную фуражку и черную шинель поверх больничной пижамы. Он понимал, насколько важны внешние атрибуты власти, но примитивный протез, закрепленный на левом колене, принижал достоинство Лемарша. Искусственная нога постоянно лязгала и волочилась по полу.
«Что убило тебя, Глике?» — задумался комиссар.
Режущий мор никогда не приводил к хорошей смерти, но никто из его жертв не испускал дух с таким выражением лица, как Конрад. Он испытал не только боль, но и ужас. Возможно, в бреде Фейзта таилось рациональное зерно.
Нечто зловещее чудилось Ичукву в океане Витарна, особенно после начала шторма.
Он остановился возле постели сержанта–абордажника. Сестра Гиад велела переоборудовать койку для огромного бойца, однако ступни Толанда все равно вылезали за край. Грудь спящего гвардейца судорожно вздымалась и опадала.
— Толанд Фейзт, ты преданно служил Императору, — прошептал Лемарш.
Великан застонал, будто услышав его слова, но комиссар знал, что это невозможно. В сержанте не было ничего благодатного или неземного, как ни хотели бы его товарищи поверить в обратное. Они примут истину лишь после смерти Толанда.
— Твоя служба окончена. Мир тебе, брат.
Ичукву ценил способности бойца, но в отношении Фейзта постоянно звучали какие–то несуразные высказывания — так идеи о предательстве роятся вокруг незащищенного разума. И еще та история с его странным поведением в битве против резаков, когда сержант словно бы… забылся.
Нет, он стал слишком непредсказуемым, и с этим нельзя мириться. После того как сержант умрет, Райсс укрепит свою власть и восстановит порядок в роте.
«Даже если от роты остался только взвод, — признал Лемарш, — да и тот сокращается…»
Асената почти бежала по качающемуся проходу, хватаясь за леера. Исполинская «Кровь Деметра» могла похвастаться семью обширными палубами, но Гиад быстро разобралась в сплетениях узких коридоров и спиральных лестниц судна. Она не имела права входить только на мостик и в машинное отделение, а также в каюты других — немногочисленных — странников.
В порту Розетты вместе с группой Гиад на борт поднялось отделение Сестер Битвы. По изукрашенной силовой броне серого цвета и специальному оружию Асената узнала в них целестинок, элитных воительниц Железной Свечи. Одна из пяти женщин была ростом со среднего абордажника и почти не уступала им в ширине плеч. В отличие от спутниц, ходивших с обнаженной головой, громадная Сороритас постоянно носила вытянутый к затылку шлем типа «Каститас» и не выпускала из рук мелта–ружье. Как правило, все пять сидели у себя в каютах. Гиад решила не знакомиться с целестинками, уверенно полагая, что не сойдется с ними.
Кроме сестер, она заметила в порту только одного путешественника — высокого мужчину в грубой серой рясе бродячего проповедника. Облик незнакомца скрывал капюшон, но Асената могла представить, как он выглядит. Наверняка у него бритый череп, кустистая борода и свирепые черты, застывшие в кривой гримасе порицания, а взор — пронзительный, выискивающий грешников. Многие служители Экклезиархии обладали такими лицами, и не просто так, однако священный Витарн в них не нуждался, и Гиад не желала встречаться с еще одним пастырем.
— Я устала от них, — призналась себе Асената.
Она уже слышала благозвучные песнопения монахов-исходников. Очевидно, теперь до часовни рукой подать.
Стоило женщине подхватить литанию, как ее дурное настроение развеялось. За следующим поворотом коридор закончился двумя медными дверьми, покрытыми резьбой, изображающей бурные волны Исхода. Перед ними стоял служка, одетый в сутану с высоким воротником и головной убор в форме корабля с деревянной свечой на месте мачты. Его круглое лицо было присыпано белой как мел пудрой, а губы подведены кобальтовой синью и проткнуты парой десятков колец. Подойдя ближе, сестра поняла, что золотые украшения сшиты вместе и мужчина не способен открыть рот. Такой традиции она не помнила. Обычай показался ей чуть безвкусным, но ведь Гиад отсутствовала на Витарне двадцать лет. Разумеется, здесь что–то поменялось.
Асената приветствовала служку знамением Свечной Аквилы, и тот воспроизвел ее жест вычурными волнистыми движениями пальцев. Его ногти, выкрашенные черным лаком, щелкнули друг о друга.
— Я хотела бы присоединиться к исходникам в их молитвах, — официальным тоном попросила сестра.
Поклонившись, мужчина открыл двери, за которыми обнаружилась просторная семиугольная каюта с алтарем в центре. Гиад, коснувшись значка на груди, вошла внутрь и с упоением осмотрела богоугодное место, поражаясь его великолепию. На каждой стене висел шелковый гобелен, изображающий одну из Семи Добродетелей в обличье имперского святого. На створках дверей помещалась часть Веритаса, главнейшего из Воплощений. Ему соответствовал запитанный человек неопределенного пола — Истерзанный Пророк.
— Истина — наш первый и последний неугасимый свет, — прошептала Асената, обращаясь к абстрактной фигуре основателя секты.
Здесь муки Пророка выглядели более жестокими, чем на иконах, к которым привыкла сестра. Помимо картин духовного вспарывания, Гиад видела жуткие узоры крови и потрохов, выдранных из тела человека в рясе. Из темноты под уцелевшим капюшоном на нее пристально смотрел единственный глаз основателя, разбухший и налитый кровью от немыслимой сосредоточенности. Асенате совершенно не нравилась подобная трактовка, но она не могла отрицать, что гобелен производит мощный эффект.
«Откровение через страдание!»
Как бы разнородно ни выглядели Воплощения, каждое из семи держало стилизованную свечу, от пламени которой ореолом расходились круги. Спрятанные за тканью фонарики подсвечивали вышитые огоньки, создавая иллюзию настоящего горения и омывая часовню мягким сиянием.
Гиад перевела взгляд на фигуру Клеменции, добродетели, почитаемой в ее родном ордене. Как обычно, Милосердие символизировал Кровоточащий Ангел — хрупкая женщина в белой накидке и апостольнике сестры–госпитальера, — однако Асенате еще не встречались такие прочтения образа. Святая держала свечу обеими руками, и шесть концентрических окружностей рассекали ее лицо так, что казалось, будто оно распадется на куски от любого резкого движения. Капающая с фитиля кровь собиралась в сложенных чашечкой ладонях целительницы, перетекала через край и вливалась в лужицу у ее босых ног. На поясе госпитальера висели положенные ей хирургические инструменты, но они больше напоминали орудия мясника, а из медицинской сумки свисали влажные завитки кишок. Губы женщины застыли в ласковой улыбке, нисколько не сочетающейся с ее безумно распахнутыми глазами.
«Милосердие переплетено со злобой, сестра, ибо одно невозможно без другого».
От такой мысли Гиад замутило не меньше, чем от картины, и она решила не присматриваться к остальным гобеленам. Очевидно, мастер, украшавший «Кровь Деметра», предпочитал работать в гротескной манере. К сожалению, примеры таких художественных порывов нередко встречались в Империуме, однако Асенату крайне расстроило, что этот стиль добрался до Витарна.
Она повернулась к алтарю, на котором горела одна обычная свеча. Вокруг нее молились, стоя на коленях, семь выбритых наголо людей. В отличие от служки в безвкусно броском наряде, монахи–исходники носили простые набедренные повязки и ошейники из темно–серого чугуна. От кандалов к крючкам, размещенным по окружности престола, тянулись цепи, приковывающие иноков к месту их поклонения. Полуобнаженные монахи были истощены, но, подойдя ближе, Гиад ощутила, что они выносливы и крепки. Голодание как будто не ослабило их, а наделило какой–то глубинной жизненной силой.
И снова Асената столкнулась с чем–то непривычным. Да, исходники всегда соблюдали строгий пост, однако избегали подобных крайностей. Более того, плоть участников обряда покрывали характерные рубцы от самобичевания — ритуала, порицаемого в ордене Вечной Свечи по соображениям как гигиены, так и веры. А уж как несло от их немытых тел… Смешиваясь с ароматом благовоний, что пропитывал часовню, этот смрад превращался в даже худшую вонь, чем запах от ран Фейзта. Сестра громко поперхнулась, и молящиеся разом обернулись.
У каждого из них были сшиты веки.
«Им дозволено видеть только слабый огонек свечи. Он проникает сквозь их стянутую кожу, словно лучи угасающего солнца. Изящная идея, не правда ли?»
Веселые нотки, прозвучавшие в этом соображении, вызвали у Гиад большее отвращение, чем сами увечья, но тем самым она лишь породила новую злорадную мысль:
«Да ладно, дорогая сестра, не ты же их покалечила!»
Пытаясь отыскать источник звука, иноки наугад вертели головой, не прекращая читать литанию. Асената попятилась и подавила желание извиниться за вторжение — несомненно, так она еще сильнее взволновала бы монахов.
«Они скоро забудут о тебе. Души иноков настолько съежились, что их уже не заботит ничто, кроме покаяния».
Отступая к двери, Гиад еще раз мельком взглянула на Кровоточащего Ангела — и застыла. Женщина с гобелена смотрела прямо на нее, кривя губы в клыкастой улыбке. Изо рта святой выползал извивающийся змеиный язык, а кожу покрывали аккуратные чешуйки. Но при всей чудовищности таких искажений самым пугающим оказалось то, что теперь у целительницы было лицо Асенаты.
Что–то вцепилось ей в полу. Опустив глаза, сестра увидела, что один из исходников последовал за ней, натянув цепь до предела. Гиад, зашипев от омерзения, дернулась назад и вырвалась, однако монах продолжал слепо хвататься за воздух и шевелить губами, изрекая покаянные псалмы. Асената помимо воли снова взглянула на гобелен.
Кровоточащий Ангел вернулся к прежнему облику.
«Не стоит всегда верить тому, что видишь, сестра, — посоветовал лукавый внутренний голос. — Доверяй тому, что знаешь!»
Гиад вышла наружу и двинулась прочь по коридору. Служка у дверей не выказывал признаков недовольства. Хотя Асената жаждала как можно скорее убраться из этого гнусного места, шагала она степенно, пока не завернула за угол.
— Как?.. — спросила себя Гиад, прибавив ходу.
Само присутствие в часовне незрячих ничтожеств указывало, что здесь исповедуют Имперское Кредо в его самых жестоких и жалких аспектах. Исходники воплощали собой все, что Асенату научили отвергать ее наставницы из Вечной Свечи, — все, что раньше отвергала и Последняя Свеча. Как ее бывшая секта могла пасть столь глубоко и быстро?
«Может, не так уж глубоко и не так уж быстро…»
Задним умом Гиад поняла, что замечала тревожные признаки перемен еще в Розетте. Древний город–остров, который сестра помнила шумным и процветающим, превратился в тень себя прежнего. Его элегантные здания почти не ремонтировали, а их обитатели стали замкнутыми. Оба порта — космический и морской — охраняли отделения Сестер Битвы, облаченных в синевато–серую броню Железной Свечи и скрывавших лица за выступающими забралами шлемов. В ордене–милитант секты насчитывалось меньше тысячи воительниц, и Асената удивилась тому, как много их размещено в Розетте. Прежде они служили только на Кольце, оберегая сакральное пламя.
Угрюмый священник, который отвечал за отправку группы Гиад, отмахнулся от ее вопросов и пробурчал что–то неопределенное насчет брожений среди жителей порта. «Брожений?» Да в Свечном Мире никогда не было никаких брожений! Всех витарнцев, от нижайшего сборщика даров океана до самой канониссы–просветителя, при рождении крестили по обычаю Последней Свечи, и ее сияние объединяло людей до самой смерти.
«Слепило людей!»
— Я не хотела бы заглядывать в тени, — призналась себе сестра.
Завернув за угол, она остановилась и удивленно посмотрела в конец коридора. Там оказались двери в часовню и расфранченный привратник.
«Они ждут тебя?»
Неблагопристойно фыркнув, Асената развернулась и пошла обратно, раздраженная своей ошибкой. Да, коридоры почти не освещались, а из–за настенных панелей темного дерева в них становилось еще сумрачнее, но ведь Гиад хорошо знала схему судна. Несомненно, она заблудилась по рассеянности.
— Соберись уже, сестра, — пожурила себя Асената.
К счастью, буря успокоилась, и Гиад могла идти достаточно быстро. На ходу она вновь задумалась о сцене в часовне. Женщина часто видела примеры подобного варварства, выполняя задания Конвента Санкторум, но что же вызвало такие радикальные преобразования на Витарне? И как глубоко они проникли? Возможно, Конвент не без оснований подозревал ее прежнюю секту в ереси? Что, если…
Асената сбилась с шага, услышав знакомые песнопения. Неохотно завернув за угол, сестра увидела, что ее поджидают служка с пустым взглядом и открытые двери у него за спиной.
Гиад выругалась — больше от смятения, чем от злости, — и крутнулась на месте.
На третий раз она тщательно следила, куда поворачивает, однако уже через несколько минут снова вернулась к часовне. Застыв, женщина одной рукой коснулась святого значка, приколотого к накидке, а другой — лежащего в ее сумке футляра с пером, ища успокоения в вере и дружбе.
«Как считаешь, это и есть твое испытание?»
— Наверняка, — согласилась Асената, пятясь за угол.
Молясь вслух, она вновь двинулась прочь. Все коридоры казались идентичными, их однообразную цельность нарушали только иллюминаторы в медной оправе, вделанные во внешние стены, и изысканные светосферы, пунктиром тянущиеся по потолку.
Только сейчас Гиад осознала, что по дороге ей не попадаются двери, какой бы маршрут она ни выбирала. И где же трап, по которому сестра спустилась на эту палубу?
«Он прячется… или нечто убрало его?»
Минуя очередной иллюминатор, Асената что–то заметила и вернулась, решив посмотреть наружу. Поглощенная пейзажем, открывшимся ей за грязным стеклом, Гиад затаила дыхание. Молнии лениво извивались на черном небе, будто капли красок, стекающие по холсту, и ярко озаряли волны, медленно ползущие до самого горизонта. Нечто прогрохотало в вышине, и настил мелко затрясся. Лишь через несколько мгновений сестра узнала в протяжном шуме раскаты грома.
«Если буря стихнет окончательно, ты навсегда застынешь в ее оке».
— Никогда! — поклялась Асената.
От ее выдохов стекло покрылось корочкой льда. Гиад ощутила, что температура резко падает: свежесть сменилась холодом, а тот — стужей. Дрожа, сестра отвернулась от статичного зрелища и продолжила путь.
Вскоре она опять услышала песнопения.
— Нет. — Асената развернулась, твердо намеренная бороться с неизбежностью, но через пару коридоров снова вышла из–за угла к молельне.
И снова…
И снова…
«И так будет всегда, дорогая сестра!»
Ее пробрало морозом, более лютым, чем снаружи. Гиад осознала, что расстояние до часовни уменьшается с каждой попыткой сбежать. Время и пространство словно бы сжимались вокруг Асенаты, ведя к предначертанной судьбе, словно пастух агнца. Там сестру ждал Кровоточащий Ангел, сошедший с гобелена и воплощенный в изувеченном теле. Целительница, алчущая поделиться своими секретами с другой сестрой милосердия.
— Я не вернусь туда! — крикнула Гиад, отвергая нечто большее, чем саму часовню.
«Тогда тебе нужно вырваться!»
Метнувшись за следующий угол, Асената тут же прыгнула обратно, надеясь обмануть западню. Там, где секунду назад был только пустой коридор, возник манящий к себе спиральный трап. Бросившись туда с победным кличем, сестра вцепилась в перила, помчалась вверх, преодолевая по две ступеньки зараз, и выскочила на следующий пролет. Если она доберется до палубы уровнем выше, то, возможно, освободится от…
«Думала, все так просто?»
Уровнем выше палубы не оказалось. Лестница бесконечно обвивалась вокруг цилиндрического столба из перекрывающихся медных панелей с вертикальными люмен–полосами. Гиад вообразила, что секции трапа раскручиваются из пустоты где–то вверху и встают на положенные места, как фрагменты некоей механической головоломки, оставаясь за пределами видимости, но безупречно подстраиваясь под темп ее отчаянного бега. Игнорируя ноющую боль в мышцах, она неслась все дальше, пытаясь достичь неуловимого порога, где возникали ступени…
«От себя не убежишь, сестра! А если спрячешься, то тут же себя отыщешь».
Вскоре Гиад определенно поднялась выше верхней точки судна — макушки смотровой башенки, усеянной датчиками, — но по–прежнему не видела конца лестницы.
«И никогда не увидишь!»
Содрогаясь, Асената упала на колени. Ее измученные легкие пылали, с трудом втягивая ледяной воздух. Трап под ней поскрипывал и раскачивался, словно дерево в ураган. Интересно, он продолжал расти после того, как сестра сдалась? Гиад представила, что лестница удлиняется в обе стороны, создавая бесконечную пропасть ступеней как вверху, так и внизу.
«Как внутри, так и снаружи…»
— Мой Император, просвети меня… во тьме моей, — прохрипела Асената. Трясущимися руками она вытащила из медицинской сумки футляр с пером и поцеловала его. — Яви пламя… воли Твоей. — У сестры онемели пальцы, и ей никак не удавалось открыть защелку, но молитва проникала в сердце Гиад и наполняла ее голос силой. — Следуя свету Твоему, я избегну скверны. Следуя воле Твоей, я воздену Меч Справедливости. Следуя милости Твоей…
Осекшись, Асената безнадежно застонала: футляр распахнулся, и она увидела богохульство, таившееся внутри.
«Единственный неугасимый свет — тот, что ты зажигаешь сама, сестричка».
Благословенное перо было измазано в крови.
«Тот, что горит чернотой внутри тебя!»
Мир потух для Асенаты Гиад.
Теневые регенты Империума, эти бесхребетные середнячки, обрекли нас на существование в разоренном краю, где невежество восхваляют как добродетель, а постижение тайн проклинают как бессмертный грех. Пустыми словами и ослабляющими душу символами благочестия они приковывают нас к банальному бытию и тянут за эти цепи, пока мы возимся в мусоре наших отринутых грез, выискивая обрывки наслаждений. Жить по их законам — значит умирать во лжи внутри лжи! Разбей кандалы! Дай выход гневу и живи свободно, сообразно твоей воле и желаниям!
III
С пронзительным яростным воплем Асената вырвалась из тьмы в круговорот ветра и дождя. Высоко наверху раскачивались, словно маятники, громадные рынды, испускавшие, помимо звона, золотистый свет. Колокола–Кадила! Гиад поняла, что находится на верхней палубе судна и с головокружительной скоростью несется к борту Она лихорадочно попыталась остановить падение, но проскользила ногами по мокрому настилу и налетела на ограждение. Мгновение спустя корабль дернулся, толкнув ее вперед. Навалившись животом на леер, сестра повисла над волнами далеко внизу.
— Ну, давай! — прокричала она, взбудораженная собственным ужасом.
Гиад едва не соскользнула за точку невозврата, но в последний миг кто–то схватил ее за накидку и втащил обратно на палубу. Зарычав, она вырвалась и резко обернулась к своему спасителю, машинально принимая боевую стойку. Всего в паре шагов целительница увидела человека в серой рясе, расставившего ноги для устойчивости, и с трудом сообразила, что перед ней священник–воин, поднявшийся на борт в Розетте.
— Прости, сестра! — рявкнул он, перекрывая шум ветра, и поднял руки. — Если ты отвечала на зов Императора, я больше не стану мешать тебе!
Не говоря больше ни слова, мужчина отвернулся и зашагал к трапу, где остановился под металлическим навесом. Хрипло дыша, Гиад смотрела, как он достает палочку лхо и закуривает. Интересно, незнакомец уже стоял здесь, когда она выскочила на палубу, словно умалишенная? Почти наверняка…
«Что ты заметил, проповедник?»
Она затряслась, чувствуя, как исчезает неистовство, подпитанное адреналином. Асената уже промокла до нитки, и усталость вновь навалилась на нее тяжким грузом, но гораздо больше сестру заботило нечто иное. Вопросы носились вокруг нее, словно еще один шторм.
Как она поднялась на верхнюю палубу? Как выбралась из ловушки? Что?..
«Хватит! Не думай! Просто уходи, пока еще можешь».
Когда Гиад подошла к трапу, священник, как будто погруженный в раздумья, не обратил на нее внимания. Асенату подмывало молча проскользнуть мимо него, но, учитывая обстоятельства, такой поступок стал бы непростительным.
— Благодарю вас, проповедник, — сказала она официальным тоном. — Похоже, я обязана вам жизнью.
— Я просто длань Бога–Императора, сестра. Вы уцелели по Его милости. — Последовала пауза. Из–под капюшона рясы заструился дымок. — Однако… всегда пожалуйста.
— Мне хотелось помолиться на открытом воздухе, но, увы, идя по духовному пути, я оступилась на телесном.
Объяснение показалось нелепым даже самой Гиад, но священник воздержался от замечаний.
— Повезло, что наши дороги пересеклись, — добавила она.
— Совпадений не бывает, сестра.
— Тоже верно, сударь.
Асената повернулась к лестнице, но помедлила. Нет, она еще не готова вновь ступить на трап. Что, если капкан захлопнется вновь, как только Гиад коснется первой ступеньки? Что, если на этот раз она уже не выберется?
«Уходи, пока он не начал расспрашивать тебя!»
— Проповедник, что привело вас на Витарн? — вдруг поинтересовалась сестра.
Мужчина какое–то время безмолвствовал — видимо, раздумывал над ответом.
— Книга, — наконец произнес он.
— Значит, вы занимаетесь исследованиями? Витарн — правильный выбор. Во всем секторе не найти такой библиотеки, как в Перигелии.
К собственному удивлению, Асената хотела говорить с ним.
«Ты хочешь исповедаться, дура!»
— Да, я слышал, — отозвался незнакомец.
— Сестры Последней Свечи уже больше тысячи лет посвящают себя рассуждениям о благословенном писании Бога–Императора, — продолжала Гиад. — «От толкования — к размышлениям, от размышлений — к почитанию».
— «Проповеди просветительные»? — Священник повернулся к Асенате, однако она по–прежнему не видела его лица. — Вы хорошо знаете эту планету, сестра?
«Отрицай!»
— Свечной Мир — моя духовная колыбель. Здесь меня постригли в Адепта Сороритас.
— Вы из госпитальеров Бронзовой Свечи?
— Какое–то время я служила в их рядах, но более долгий срок провела с Сестрами Битвы из Железной.
— Так вы воительница?
— Больше нет. — Гиад указала на свой скромный лекарский наряд. — Я уже много лет не держала в руках оружия.
— Но вы по–прежнему похожи на солдата, — заметил незнакомец. — Вижу по вашим глазам, сестра.
— Здесь у вас явное преимущество, сударь.
— Простите, я вел себя неучтиво, — произнес он, стягивая капюшон.
Черты мужчины оказались совсем не такими, как предполагала Асената. Вместо традиционных для проповедников бороды и лысины — гладко выбритые щеки и короткий «конский хвост», перевязанный кожаным шнурком. Хотя волосы священника были совершенно седыми, а вокруг глаз собирались морщинки, Гиад не могла определить, сколько ему лет. Пепельная бледность придавала незнакомцу почти анемичный вид, но худощавое обветренное лицо излучало жизненную силу, говорившую о выносливости, а не болезненности.
«Или о выносливости, обретенной через болезненность», — предположила сестра, распознав загнанное выражение в серых глазах собеседника. На мгновение Асенате померещилось, что между ними расположено третье око, но нет — всего лишь едва заметный круглый шрам, в свете молний казавшийся серебристым.
— Давняя рана, — пояснил мужчина, увидев, куда смотрит Гиад. — Раньше я прятал ее, потом понял, что не стоит.
— Мы носим истинные раны внутри нас. Если прикрывать их, они загниют.
— Верно, сестра?.. — Незнакомец превратил выражение согласия в вопрос.
«Ничего ему не говори! Имена обладают силой».
— Асената, — представилась она.
— Вы мудрая женщина, сестра Асената.
— Всего лишь старая.
— Полагаю, не такая уж и старая. — Проповедник улыбнулся, мелькнули прокуренные зубы. — Кроме того, ум и возраст связаны: уходящие годы дают нам одной рукой и забирают двумя.
— Вы так говорите, пастырь, словно это плохая сделка.
— Просто неизбежная. — Чем дольше они беседовали, тем менее формально вел себя священник. — И нет, не плохая. В войне, которую мы ведем, мудрость важнее физической силы.
— Сердца и умы лучше всего завоевывать словами, — подтвердила Гиад.
Так звучал любимый афоризм канониссы Сангхаты.
— О, сестра, мудрость режет гораздо глубже, чем одни лишь слова!
— Это зависит от слов, — внушительно произнесла Асената. — Не все они одинаковы.
— Да, именно так. — Немного помолчав, мужчина указал на ее накидку с символом ордена. — Вы больше не принадлежите к Последней Свече?
— Я больше двадцати лет отсутствовала на Витарне. Честно говоря, чувствую себя здесь посторонней.
Гиад обрадовалась, что сказала это вслух.
— Может, оно и к лучшему, сестра. Странный тут мир.
— Но благочестивый, — добавила женщина.
«Ты до сих пор в это веришь?»
— Возможно, — отозвался он. — Вы выглядите усталой, сестра Асената.
— Обряд Переправы вышел непростым, — признала Гиад.
— Да, шторм изрядный. — Незнакомец взглянул на корчащееся небо. — Однако мне всегда нравились бури. Поэтому я и прибыл сюда.
Асената вспомнила, как воодушевили ее первые удары стихии. Казалось, с тех пор минула целая жизнь.
«А ты уверена, что это не так?»
Нет, сейчас она ни в чем не была уверена. Гиад едва могла держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы ясно мыслить. Ей требовался сон, и неважно, что ожидало ее на трапе или в грезах.
— Надеюсь, пастырь, мы еще встретимся.
Не дождавшись ответа, Асената шагнула на ступени, но затем обернулась:
— Вы не сказали, как вас зовут.
— Разве? — рассеянно произнес он. — Иона, сестра. Иона Тайт.
