Глава десятая. Стойкость
I
Свидетельство Асенаты Гиад сестры Милосердие!
Серая сучка уже намолола достаточно чепухи, не так ли, друзья? Ее заунывные разъяснения стали последним гвоздем в крышку нашего общего гроба, сколоченного из плоти и изувеченных иллюзий. Мне уже почти надоело делить с ней тело и печься о ее ханжеских ограничениях или волочить ее на себе от кризиса к апофеозу всякий раз, когда ей не хватает храбрости и хлипкие нервишки ходуном ходят от праведной лихорадки. Половина жизни — не так уж много, когда твоя вторая половина — скромница, которая не знает, чего хочет, и даже не знает, каково это — хотеть по–настоящему. Вода и доброе вино не смешиваются, и мешать их не надо!
Но вскоре я забуду о вторых ролях!
Близится финал нашего безрадостного союза, основанного на взаимном неловком недоверии, ибо я намерена воспарить и вышвырнуть ее прочь. Она все еще думает, что тянет нас за ниточки, вот только на деле они — скользкие скрытые струнки, и двойняшка теряет хватку, доказательством чему служит сие послание. Я написала эти слова сразу за ее последним погребальным плачем, завладев нашими пальчиками и обдурив ее, пока она блуждала среди мыслей о том, что случится завтра.
О, я вижу это прямо сейчас, словно мы уже там — шагаем по столбовой дороге к милому позорному столбу. Я ощущаю вкус того, что ждет нас в зеркальной клетке впереди, и знаю: у моей двойняшки слишком мало сил и мозгов, чтобы поступить так, как нужно. Она попросит меня сокрушить судьбоносное стекло вместо нее, но, совершив это, я создам себя заново, созрею в том логове вездесущности и больше никогда не уйду.
Поверьте мне, дорогие друзья по вражде: самые надежно хранимые тайны скоро выйдут на свет, ибо весь свет — моя сцена, а сцены устраивать я люблю!
Завершив переправу, группа остановилась поесть и отдохнуть. Привал они устроили в кругу вертикально стоящих камней сразу за мостом Веритас. За время перехода погода ухудшилась — приближался шторм. Зарядил ливень, и пелена темных облаков превратила полдень в тусклые сумерки.
Взглянув на океан, Иона увидел у горизонта раздутый конус яростного смерча, который сплетал небо и воду в единую круговерть. Даже из такой дали до Тайта долетал ветер, несущий соленый смрад взбаламученных глубин. Вдоль воронки искрили разряды молний, а возле ее верхушки порхали тени, волочащие за собой длинные хвосты. Иона не представлял, что они такое, но в их движениях ощущалась хищная грациозность, которая ему совсем не нравилась.
«Она плавает в других океанах, которые больше и глубже наших, — прошептал безумный рыбник из прошлого, пока его ухмылка расширялась до бесконечности. — Хочешь поглядеть?»
Отвернувшись, Тайт посмотрел на здание, ждущее их дальше по дороге. Люкс–Новус, как и Сакрасту, возвели у основания горы–шпиля, и его фундамент углублялся в толщу скалы, однако на этом сходство заканчивалось. В отличие от заплесневелого госпиталя, схола сияла великолепием.
Мраморные стены блистали в полумраке, придавая зданию облик элегантного фантома на фоне темной громады Веритаса. Вдоль фронтона тянулся ряд желобчатых столпов с капителями в форме перевернутых пирамид, увешанных каменными свитками. Колоннада поддерживала большой сандрик, имевший очертания узкоугольного клина. Его стороны, выполненные в виде цепей из соединенных рук, окаймляли Око Истины.
За столпами переливались треугольные окна, вместе образующие еще один гигантский треугольник высотой девять этажей. Вверху, в направлении заднего фасада, виднелась часть купола, громоотводы на которой размещались в вершинах воображаемых геометрических фигур. Вероятно, Планетарий находился под этим шипастым полушарием из стекла.
— Когда будем подходить, не смотрите туда, — предупредила Индрик своих спутников. — Отводите глаза.
— Почему, целестинка? — нахмурившись, спросила сестра Наврин. — Я надеялась изучить аномалии снаружи.
— Иначе мы никогда не дойдем, — пожала плечами Туриза. Пластины ее доспеха проскрежетали друг о друга.
— Нелепость какая–то, сестра.
Услышав эти слова, Иона осознал, что Наврин падет первой из них. Такая мысль огорчила Тайта, поскольку молодая диалогус понравилась ему во время их совместной работы в библиариуме. Да, она отличалась сварливостью и чрезмерной педантичностью, но без устали помогала ему. Недостатки девушки происходили от пытливого ума, не обтесанного жизненным опытом. Здесь они неизбежно погубят ее.
— Сестра Наврин останется тут, — сказал Иона настоятельнице.
Хагалац вскинула руку, пресекая возражения помощницы:
— Это решать не тебе, Тайт.
— Если она пойдет, останусь я, — решил блефовать Иона. — Наврин — обуза для нас.
— Пастырь прав, — буркнула Индрик. — Схола разгрызет ее, как леденец.
Юная диалогус побагровела:
— Я — рукоположенная…
— Ты будешь находиться здесь и наблюдать за строением, сестра, — приказала настоятельница. — Жди нашего возвращения.
Тайт благодарно кивнул, игнорируя злобный взгляд Наврин. Одна спасенная жизнь — слишком мало, чтобы даже думать о выравнивании баланса, но все равно не повредит.
— Надо выдвигаться, — заявила Чиноа Аокихара, поднимаясь с валуна, на котором угнездилась ранее. — Скоро стемнеет, и тогда уже будет неважно, куда мы смотрим.
— Окна не потемнеют, старшая сестра, — предсказала Индрик. — Схола знает, что мы идем.
«Наша грубая сестричка не ошиблась, — рассудила Милосердие, пока ее двойняшка брела к зданию. — Оно чует наш вкус!»
Гиад пригибалась, шагая против ветра, и глядела только под ноги. Многоцветные огоньки плясали вокруг нее, создавая странные отражения на мокрой от дождя брусчатке. Они обещали Асенате чудеса — требовалось лишь поднять глаза и увидеть. Такое же понуждение она испытывала, рассматривая рисунки Афанасия, но тогда чувствовала еще и бесхитростность призыва.
Если в зловещих окнах и скрывались откровения, то их пронизывало безумие.
«Подгляди хоть разок! — подначивала Милосердие. — Не бойся, сестра, я возьму тебя за ручку!»
Госпитальер не обращала на нее внимания. Сучка набирала силу с каждым часом, однако ее время почти вышло. Ни та, ни другая сестра не вернется этой дорогой.
Асената внезапно остановилась. По луже впереди пошла рябь, раскручивающаяся по спирали от центра. Когда поверхность успокоилась, Гиад заметила под ней что–то белое и круглое. Госпитальер не сразу поняла, что видит лицо, поскольку оно не имело никаких черт.
— Иона, — произнесла она, наводя оружие. — Похоже…
Из лужи вырвалась рука и потянулась к Асенате длинными пальцами, лишенными ногтей. Болт–снаряд Гиад, пробив белую ладонь, врезался в утонувшее лицо. Над землей взметнулся фонтан воды и крови.
— Асената? — позвал Тайт, уже опередивший ее на несколько шагов. — Что?..
Его перебили резкие крики, за которыми последовали взрывной треск болт–снарядов и через пару секунд — шипение пламени из огнемета сестры Женевьевы.
Вскинув руку, Гиад прикрыла глаза от окон и огляделась вокруг. Со всех сторон из земли вылезали длинные и тонкие существа. Они появлялись всюду, где капли воды собрались в отражающую гладь, — вытаскивали себя наружу, напрягая костлявые плечи. Все создания, безликие и бесполые, казались пародией на человеческий облик, словно абстрактные манекены с худыми, как палочки, конечностями, и слишком крупными кистями. Выпрямляясь в полный рост, они возвышались над Асенатой и даже над сестрой Индрик. На большинстве тварей виднелись мокрые лохмотья: их облачение растрепалось и порвалось, растянутое изнутри телами, для которых не предназначалось.
К ужасу своему, Гиад узнала в тряпье остатки униформы Свечных Стражей, а также лоскуты чего–то вроде детской одежды, хотя существа не отличались друг от друга ни ростом, ни телосложением.
«Ну, теперь мы знаем, что случилось со шпилевиками на Веритасе», — рассудила Милосердие, пока мутанты наступали на Асенату.
Двигались они беспорядочно, но отсутствие глаз и ушей не лишало их восприятия, поскольку чудовища уверенно сближались с сестрой. Гиад быстро застрелила троих врагов, потом с размаху ударила четвертого болт–пистолетом и переломила его тонкую талию, словно сухое дерево. Покалеченное существо дергалось на месте, пока Асената не отбросила его пинком в диафрагму, едва не переломив напополам.
«У них нет ртов, чтобы кричать, но я слышу их вопли! — весело сообщила Милосердие, растоптав ногой сестры череп очередного создания, вылезавшего около них. — И как их кровь играет на свету!»
— Надо прорываться дальше! — рявкнул Тайт, отходя к позиции Гиад. Пистолет взбрыкивал у него в руке, каждым выстрелом создавая из пустых лиц полотна в алых тонах. — Их слишком много!
Проклятые падали, будто колосья под косой, их худые тела распадались от малейших повреждений, но на каждого рухнувшего врага приходилось трое, выползавших из ниоткуда. Они словно прибывали вслед за дождевой водой. Ведь в ту судьбоносную ночь здесь сгинули тысячи…
— Жмем вперед! — заорала сестра Чиноа, перекрывая грохот пальбы. — Пробивайтесь через них, берегите патроны!
Ослепительно яркий сгусток энергии со свистом пронесся мимо Асенаты и прожег тлеющие дыры в телах нескольких чудовищ подряд. Оглянувшись вдоль дороги, Гиад увидела, что к группе бежит сестра Наврин, сжимая двумя руками плазменный пистолет с раскаленным стволом. Она вела беглый огонь, и каждый заряд, оставляя за собой инверсионный след из испаренных капель дождя, истреблял трех или четырех мутантов и лишь затем рассеивался. Имперцев окружало столько врагов, что Наврин почти не требовалось целиться, и все же ее мощное оружие ненадолго проредило толпу существ.
— Шевелись! — потребовал Иона, толкая Асенату вперед.
Плечом к плечу они помчались вдоль дороги, перепрыгивая лужи или огибая более крупные водостои. Если безликие подбирались слишком близко, Гиад и Тайт повергали их, ловко действуя сообща так, что каждый прикрывал свой сектор.
На бегу Асената старалась не смотреть на свет, струящийся из здания перед ними. На фоне переливов ядовитого сияния выделялись фигуры противников, урывками мелькали дульные вспышки оружия сестер. Гиад хорошо различала только огромную Индрик: закинув мелта–ружье за спину, она орудовала кулаками в латных перчатках силовой брони.
«Выпусти меня, сестра! — взмолилась Милосердие. — Ради Трона и Терния, дай пожить этим моментом!»
Асенату схватила за лодыжку возникшая внизу рука. Вырвавшись, Гиад покачнулась и едва не налетела на Хагалац. Коренастая настоятельница застыла на дороге, с обмякшим лицом глядя на коварно манящие огни схолы. Сестра Харуки оберегала госпожу, кружа рядом с ней, и сдерживала натиск орды взмахами силового меча. Клинок, вертясь в ее руках, потрескивал неровными язычками голубого пламени, которое шипело и парило под неистовым ливнем.
— Она посмотрела… туда! — выдохнула Харуки в промежутке между выпадами.
Отрывисто рыкнув, диалогус отрубила очередному мутанту ноги и, пока он падал, обратным ударом снесла ему голову. Сестра исключительно хорошо фехтовала. Наблюдая за ее смертоносным танцем, Асената усомнилась, что Харуки проводила большую часть служения среди книг.
— Настоятельница! — гаркнул Иона, вставая между зачарованной женщиной и светом. — Приди в себя!
Глаза Хагалац остались мутными, словно она по–прежнему видела огни в окнах.
— Подсоби мне! — велел Тайт, хватая настоятельницу за предплечье. Гиад вцепилась в другое, и вдвоем они потащили женщину за собой, стреляя свободными руками. Харуки следовала за ними, пронзая и рассекая преследователей.
— Помогите им, сестры! — взревела Чиноа со ступеней портика.
По бокам от нее стояли на одном колене Камилла и Марсилья, палившие из болтеров.
Индрик и Женевьева устремились на помощь отставшим. Гигантская воительница подняла полубессознательную Хагалац, ее соратница прошагала мимо, вскидывая огнемет. Под шипение терзаемого воздуха она выпустила струю пламени и провела оружием по дуге, испепеляя все вокруг себя.
— Скорее! — скомандовала Аокихара от основания колоннады. — Падшим нет конца!
Закинув настоятельницу на плечо, Индрик рванулась вперед и, словно таран, смела тонкотелых мутантов. Остальные имперцы помчались следом. Женевьева прикрывала отход, сжигая врагов по обеим сторонам короткими струями пламени.
Быстро оглянувшись, Асената увидела, что сестра Наврин ковыляет за ними шагах в тридцати. Слишком далеко…
— Она не выберется! — крикнула Гиад пастырю.
— Ничего не поделаешь, — угрюмо отозвался Иона, не сводя глаз с дороги.
Пока они взбирались по ступеням, сзади донесся панический вопль. Асената обернулась как раз в тот момент, когда юную сестру–диалогус повалили наземь два существа. Ее пронзительный визг тут же прервался: рыщущие пальцы тварей отыскали рот Наврин… и стерли его, после чего скользнули вверх и словно смыли все черты женщины, превратив лицо в гладкий овал. Жертва забилась в спазмах, ее тело начало растягиваться, распирая бронежилет изнутри.
Наврин рефлекторно нажала на спуск, и пистолет изрыгнул сгусток плазмы.
«Ложись!» — проверещала Милосердие, бросая ничком их общее тело. Заряд летел в их сторону: Гиад ощутила волну жара, когда он пронесся над ней и, поразив сестру Марсилью в лицо, сбил целестинку с ног.
— Сестра! — завыла Камилла, метнувшись к убитой воительнице. — Марсилья…
Упав на колени, она уставилась на выжженную пустоту внутри шлема родной сестры.
— Идем! — Иона рывком поставил Асенату на ноги и толкнул ее к тяжелым серебряным вратам схолы, где ждала Индрик с настоятельницей.
Харуки уже тянула за рукояти, однако створки вообще не двигались.
— Забери оружие нашей сестры! — рявкнула Чиноа, присоединяясь к группе у дверей. — Ее больше нет, Камилла!
Всхлипнув от ярости, стоявшая на коленях воительница выдернула болтер из мертвой хватки Камиллы и побежала ко входу. Позади задержалась только Женевьева, которая стояла на вершине ступеней, искореняя мутантов непрерывным потоком огня.
— Двери не поддаются, — прошипела Харуки.
— Дай я, — сказал Тайт, упираясь ладонями в обе створки.
— Они открываются наружу, пастырь, — насмешливо заметила диалогус, но Иона не обратил на это внимания. Старые правила здесь больше не действовали.
— У меня твоя книга, — услышала его шепот Асената. — Я нужен тебе, ублюдок.
Чутье подсказало сестре, что Тайт обращается к пауку, ждущему за вратами.
Закрыв глаза, Иона толкнул.
Двери распахнулись внутрь, удивительно легко и гладко, как хорошо смазанный механизм. Из ширящейся щели между ними хлынул сине–фиолетовый свет, настолько интенсивный, что в нем утонули многоцветные лучи из окон.
— Пошли! — приказал Тайт, отступив от порога.
— Отступай, сестра! — скомандовала старшая целестинка Женевьеве.
Индрик меж тем занесла живую ношу в просвет, и за ней последовала Харуки.
Развернувшись, Женевьева ринулась к вратам. За ней заковыляла ватага горящих мутантов, но соратницы сестры проредили толпу болтерным огнем. Камилла в такт пальбе выкрикивала бичующие псалмы ненависти.
— Все внутрь! — гаркнула Чиноа, как только Женевьева перескочила порог. Камилла шагнула следом, но Гиад продолжала стрелять. — Сестра Асената, медлить нельзя!
Аокихара тоже вошла в здание.
— Асената! — настойчиво позвал Иона. — Надо уходить.
— Я не могу войти, — произнесла она, содрогаясь от касаний отравленного света. Даже окна схолы не обрушивали на людей ничего столь же кошмарного. — Не должна.
«Я видел тебя там, сестра… Иногда, — предупреждал ее Афанасий. — Но ты была… другой».
Гиад посмотрела на далекую вершину Перигелия, где сияло сквозь тучи сакральное пламя. Туда, где заканчивался ее сон и ждало избавление, не только для сестры, но и для всего осажденного демонами мира.
— Мне нужно вернуться, Иона.
— Ты не прорвешься! — предупредил он, загоняя в болт–пистолет полный магазин.
Новые чудовища уже карабкались вверх по ступеням через груды дымящихся трупов сородичей.
— Я, может, и нет, но другая справится, — возразила госпитальер, убрав оружие в кобуру. — Здесь наши пути расходятся.
— Асената…
Резко обернувшись, она ударила Тайта ладонями в грудь и втолкнула в двери. Стоило ему неуклюже переступить порог, как серебряные ворота захлопнулись, будто створки капкана.
— Желаю тебе обрести искупление, друг мой, — прошептала Гиад и обернулась к бездушному воинству.
На одном из существ она заметила клочья синей полевой формы и серебристые бронепластины. В повисшей руке монстр держал плазменный пистолет — очевидно, тварь забыла, для чего нужно оружие, но инстинктивно сохраняла его.
«Что ты наделала?» — взвыла Милосердие.
— Я вручаю тебе то, что ты хотела, сестра, — сказала Асената.
Закрыв глаза, она уступила власть своей двойняшке.
II
Измученный Умелец просочился обратно в бытие через рану на коже мира. В тот миг он из идеальной абстракции превратился в обычный конкретный пример — всего лишь выражение одной вероятности из беспредельного множества. Впрочем, появление внутри пузыря самообмана, который смертные называли Материумом, неизбежно влекло за собой ограничения. Дело в том, что царство это представляло собой жалкое отражение куда более глубинной реальности, а его «законы природы» подкреплялись убеждениями неисчислимых верующих в собственное невежество. Материя, управлявшие ею силы и даже объективное время были иллюзией, что отгораживала души бренных созданий от творений бесконечности — и, в свою очередь, сдерживала их, когда они ступали среди людей.
Хотя Воплощение понимало все это на инстинктивном уровне, подобные рассуждения утратили смысл в момент его возникновения. Значение имели только цель, заложенная в текущую парадигму его бытия, и сущность плотского носителя, из души–семени которого расцвел аватар, поскольку вместе они составляли сплав предвечного с преходящим.
На сей раз Измученный Умелец воплотился в женщине, обладающей невероятными целеустремленностью и интеллектом. Она прожила гораздо дольше отведенного ей срока, поддерживая свое тело хитроумными изобретениями, где механизмы сочетались с плотью и верой. Отвергать смерть ее вынуждали не страх или самолюбие, но важность ее великой работы. Это желание не сгинуло до сих пор — больше того, оно возвысилось и сфокусировалось в отточенную истину, пока Воплощение вело носителя по Пути Мух.
— Палатина Бхатори! — с огромным удивлением воскликнула какая–то женщина позади аватара. — Простите нас, мы не видели, как вы вошли.
— Теперь я с вами, — ответила женщина-Умелец. — Больше ничего не имеет значения.
Она стояла за увенчанным свечами алтарем, повернувшись спиной к пастве. Над ней нависала мраморная статуя Кровоточащего Ангела на фоне аквилы, наделявшей изваяние символическими крыльями. Хотя при жизни Акаиси Бхатори почитала именно этот аватар, Умелец понимал, что суть его носительницы заключается не в лечении, а в сотворении — пусть и сотворении плоти.
— С вами все хорошо, палатина? — неуверенно спросили откуда–то сзади. — Ваш голос…
— Я полностью в себе, сестра Люсетта, — отозвалась женщина-Умелец. Она, не оборачиваясь, узнала говорящую, точно так же, как распознавала любую душу в Сакрасте.
— После отключения питания мы пришли сюда, чтобы помолиться за дух генераториума, — сказала Люсетта. — И воззвать к Императору о даровании Его защиты от бури.
Часовня таилась в центре третьего этажа, в символическом сердце госпиталя, но симфония ветра и грома доносилась даже сюда.
— Море Душ вздымается, дабы утопить небо.
— Простите, госпожа, я не понимаю.
— Но ты поймешь, Люсетта Вестрана. Вы все поймете.
Измученный Умелец повернулся лицом к пастве. На Воплощение уставились пятнадцать сестер в апостольниках, и глаза их округлились, стоило им разглядеть рану в туловище Бхатори и мух, обильным потоком вылетающих из раззявленного рта. Как только паразиты свились в темный нимб, который непрерывно расширялся, аватар разогнул и вытянул верхние конечности. Там, где раньше были две руки, затем — недолго — всего одна, теперь находились шесть, и каждая сжимала тот или иной хирургический инструмент.
— Итак, сестры мои, пришло для вас время обрести святость.
Лейтенант Райсс вновь обошел палату абордажников, проверяя, не упустил ли он чего–нибудь. Рассматривая длинное помещение, уставленное кроватями, с тактической точки зрения он видел единственный положительный момент: им придется оборонять только один вход. Все бойцы, способные держать кинжал, собрались за баррикадой из коек и столов, которую воздвигли напротив дверей на петлях. Здесь засели восемь гвардейцев, включая Райсса. Их должно хватить.
«Для боя с кем?» — спросил себя лейтенант, остановившись напротив дверей. Он уже решил, что не станет перегораживать или даже закрывать их. Створки не задержат противника надолго, поэтому лучше иметь хороший обзор вестибюля за ними. Кроме того, снаружи еще находилось отделение Варни, и комиссар обещал скоро вернуться с оружием. Райссу станет намного приятнее на душе, когда его парням выдадут пушки, даже если в Сакрасте не отыщется ничего лучше гребаных «фонариков».
«Посмешище, а не оружие», — рассудил офицер, изучая лазпистолет, переданный ему Лемаршем. Световой луч даже не поцарапал бы кое–каких тварей из тех, с которыми лейтенант сталкивался в пустоте, но больше всего ему не хватало брони. Без герметичного панциря модели «Экзордио» любой абордажник чувствовал себя голым. Необходимость прочной связи с доспехом вбивали в каждого новобранца полка во время подготовки, причем настолько крепко, что отдельные бойцы давали броне имена и спали в ней. Трон Святый, да Гёрка даже разговаривал со своим комплектом!
Но проблема заключалась не только в снаряжении.
А во всем этом проклятом месте.
Райсс буквально чуял запах скверны — его не могли скрыть никакие тучи благовоний и реки чистящих жидкостей. И смрад набирал силу, как будто шторм срывал с госпиталя внешний лоск и взбивал гнилое месиво под ним. Лейтенант не хотел, чтобы порча коснулась его кожи… или проникла в легкие.
В полумраке за порогом шевельнулось нечто, словно бы скользнувшее между теней. Офицер взглянул на защитников палаты с обеих сторон от себя, но, судя по бдительным выражениям их лиц, они ничего не заметили.
«Потому что там нечего видеть, — упрекнул себя Райсс. — Не выставляй себя на посмешище, мужик!»
Уже не в первый раз лейтенант спросил себя: где же, в пустоту его мать, Толанд Фейзт, когда братья нуждаются в нем больше всего?
— Давай же, Лемарш, — пробормотал он. — Нам нужны стволы.
— Откройте, пожалуйста, старшая матерь, — сказал Ичукву, указывая на сенсорную панель возле двери арсенала.
— Не стану, комиссар. — Соланис скрестила руки на груди.
— Пожалуйста, не вынуждайте меня применять силу. Такой вариант обернется унижением для меня и вас, но без оружия я не уйду.
Отделение Лемарша уже добралось до задней части первого этажа, где, согласно указаниям Асенаты, располагался арсенал. В здании воцарилась почти непроглядная тьма, а блеклый свет переносных ламп едва рассеивал тени, что совсем не нравилось Ичукву. Старшая матерь то и дело заверяла, что питание скоро восстановят, но комиссар считал иначе. К тому же на госпиталь опустилось безмолвие: по пути к оружейной бойцы удивительно редко встречали сотрудниц Сакрасты, а ведь отключение энергии обычно вызывало настоящую суматоху. Куда же все подевались?
«Кто–то забирает их, — ответил себе Лемарш. — Бесшумно утаскивает прочь, пока не останется лишь горстка, неспособная дать отпор».
— Матерь Соланис, я больше не буду просить, — подчеркнул он. — Вы ставите наши жизни под угрозу.
Оружейная находилась в конце узкого коридора, лишенного дверей, окон и любых укрытий. Такое пространство могло быстро превратиться в смертельную ловушку, поэтому комиссар хотел убраться отсюда без задержек.
— Прошу, уступите ему, почтенная госпожа, — твердо произнес Зеврай. — Мы вам не враги.
— Мы защищаем вас! — добавил Гёрка, энергично кивая.
Ичукву знал, что каждый солдат в отделении чувствует опасность. Как правило, гвардейцы жили долго, только если оттачивали свое чутье до бритвенной остроты.
— А где Граут? — вдруг прошептал Номек и вскинул руку, призывая товарищей умолкнуть. — Его фонарь погас.
Посмотрев вдоль коридора, Лемарш увидел, что разведчик прав. Уже в нескольких шагах от участка, освещенного лампами бойцов, царил кромешный мрак. Солдат, которому Ичукву поручил охранять скрещение коридоров, исчез.
— Абордажник Граут! — позвал комиссар. — Граут!
Пройдя мимо соратников, Лемарш поднял лампу над головой, чтобы хоть немного осветить проход. Оказалось, что в его дальнем конце стоит женщина, повесившая голову на грудь внушительных размеров. Она носила облачение младшего госпитальера, однако ее апостольник куда–то делся, и прямые волосы ниспадали на лицо, словно занавес.
— Сестра–минорис Бугаева! — воскликнула Соланис, подойдя к Ичукву. — Где твой головной убор? Как неблагопристойно!
Вновь прибывшая не ответила, однако Лемарш уловил, что с ее стороны доносится возбужденное жужжание. Вокруг головы женщины метались крошечные черные пятнышки.
«Мухи».
— Будьте осторожны, — предупредил он, когда Соланис сделала еще шаг в направлении безмолвной гостьи.
— Подобное недопустимо! — набросилась на него старшая матерь. — Совершенно!
Казалось, нарушение этикета, допущенное сестрой–госпитальером, возмутило Соланис сильнее всего, случившегося раньше. Впрочем, Лемарш почувствовал, что чаша терпения разъяренной женщины просто переполнилась именно в этот момент.
— Послушайте, моя госпожа, — настоятельно обратился к ней комиссар, — мне нужно, чтобы вы открыли…
С другого конца коридора донесся стон, тут же сменившийся клокочущим ревом. Сестра Бугаева, запрокинув голову, затопала к группе Ичукву. Шагала она слишком быстро для своего грузного тела.
— Стоять! — предупредил Лемарш, вскинув болт–пистолет.
Как только женщина вошла в круг света, комиссар увидел ее глаза — выпученные белые шарики среди изрытых гнойниками остатков лица. Вдоль жирной шеи Бугаевы кривой улыбкой тянулась резаная рана с засохшей кровью по краям.
— Первый Свет, сохрани нас! — пискнула Соланис, стоявшая рядом с Ичукву.
Лемарш без раздумий открыл огонь и всадил три снаряда в грудь атакующей твари. Разрывные болты, стремительно детонировав один за другим, выбили из тела существа три гейзера зеленого газа и ошметков плоти. Бугаева отлетела назад.
«У Дедушки Смерть длинные руки, — мрачно подумал Ичукву, глядя на труп, — и неласковый поцелуй Его вечен, но порой избранные Им ускользают на волю и бродят, затерянные между мирами, ведомые невообразимым голодом».
В его народе рассказывали множество историй о неупокоенных мертвецах. Легенды о чем–то подобном Лемарш слышал и по всему Империуму, но никогда полностью не верил им. Более того, в обязанности комиссара входило пресечение таких невоздержанных разговоров.
— Сестра Бугаева, — без выражения сказала Соланис. — Это была сестра–минорис Бугаева.
В ту же секунду из–за угла коридора неуклюже вышло еще одно создание. Его белую пижаму покрывали брызги крови.
— Граут? — произнес Ичукву, узнав бойца, которого оставил на карауле.
Дернув головой кверху, солдат зарычал, как утопающий зверь. Он заковылял вперед, и комиссар шагнул ему навстречу, наводя оружие. Лемарш заметил, что в шее гвардейца зияет глубокая борозда, из которой хлещет кровь. Хотя прорезали ее недавно, радужки Граута уже почти обесцветились.
«Рана смертельная, — рассудил Ичукву, — но не для мертвеца».
Где–то позади него Зеврай бормотал молитву, однако прочие бойцы молчали — даже Сантино утратил дар речи.
«Ждут, что я объясню им смысл творящегося безумия, — понял Лемарш. — Вот только в нем нет никакого смысла, поскольку все это происки Архиврага».
— Я освобождаю тебя, абордажник Граут! — крикнул комиссар.
Когда он нажал на спуск, жирный труп на полу вдруг приподнялся и укусил Ичукву за правую ногу. Хотя зубы беспомощно заскрежетали по металлическому протезу, толчок немного сбил Лемаршу прицел. Снаряд оторвал Грауту правую часть лица, однако тварь продолжала идти, неотрывно глядя на комиссара уцелевшим глазом, а сестра Бугаева меж тем цеплялась когтями за его шинель и грызла аугментическую конечность. Выругавшись, Ичукву ударил ее рукоятью болт–пистолета по голове. Череп с хрустом раскололся, из пробитой дыры хлынула струя мух и вонючего газа, но натиск чудовища не слабел. Задыхаясь от мерзкой вони, Лемарш попробовал вырваться, пока госпитальер не повалила его на пол. Граут уже был всего в паре шагов…
— Вычистить отродий! — проревел Чингиз. — За Золотого Императора!
Чей–то кинжал просвистел мимо Ичукву и со стуком вонзился в грудь Граута. Свирепо взревев, абордажник Гёрка бросился вперед и оторвал Бугаеву от комиссара. Она немедленно обратилась против нового врага и вынудила Больдизара потерять равновесие, навалившись на него всем тучным телом. Пока гвардеец боролся с ней, Номек и Зеврай пробежали вперед и атаковали Граута, который словно не обращал внимания на клинок, торчащий у него между ребер.
Кашляя и отплевываясь мухами, Лемарш оперся рукой о стену. После дозы тлетворного газа из тела Бугаевы у него пылала глотка, а перед глазами плыли пятна. Вдруг возле Ичукву оказалась Соланис, держащая автокурильницу.
— Стойте смирно, комиссар! — велела она, выпуская облако благовоний. — Вдохните поглубже!
Как только священный дым очистил восприятие Лемарша, он увидел, что Гёрка по–прежнему сражается с толстомясым вурдалаком. Стиснув голову Бугаевы обеими руками, Больдизар не давал чудищу вцепиться в него щелкающими челюстями. Миг спустя гвардеец зарычал от омерзения: кожа сестры расползлась у него под пальцами, и склизкий череп скользнул ближе к лицу Гёрки.
— Сантино! — заорал он, призывая товарища, но солдат с дредами вжимался спиной в дверь оружейной. Его черты исказились от ужаса.
Ичукву прицелился, пытаясь точно навести оружие на бешеный труп, однако Бугаева слишком плотно прижималась к Больдизару, а зрение комиссара еще не восстановилось.
— Помогите… Гёрке… — прохрипел он Зевраю и Номеку, которые наконец уложили Граута.
Пока бойцы разворачивались, Больдизар взревел и крепче сдавил череп твари. Тот лопнул с влажным хрустом, окатив голову и плечи гвардейца черной жижей с бледными личинками. Отшвырнув тело, Гёрка принялся лихорадочно тереть лицо, лепеча молитвы.
— Орк! — крикнул Сантино.
Он все–таки бросился к Больдизару, но отшатнулся, задыхаясь от вони, источаемой солдатом.
— Еще идут! — предупредил Номек.
Из–за угла коридора, шаркая ногами, вышла женщина в красной рясе. За ней следовали две санитарки.
— Зеврай! — прошипел Лемарш, перебрасывая бойцу свое оружие. — Покажи им… Милосердие… Императора.
— Целься в черепа! — посоветовала Соланис. — Именно там обитают нечестивые духи.
— Так и сделаю, моя госпожа, — пообещал Чингиз.
Он обернулся к надвигающимся кадаврам и взял болт–пистолет обеими руками, чтобы увереннее целиться.
— Сюда! — позвал Сантино, видя, что Гёрку сотрясает неистовый кашель. — Ему нужна помощь!
— Сначала… пушки, — прохрипел Ичукву. Он повернулся к Соланис. — Старшая матерь… будьте так любезны… откройте эту Троном проклятую дверь!
— Звуки болтерной стрельбы, лейтенант, — сказал капрал Пинбах.
«Верно», — мысленно согласился Райсс, всматриваясь во тьму за дверями палаты. Шум пальбы приглушали расстояние и неистовый рев бури, однако любой абордажник уверенно распознал бы эти резкие хлопки.
— Что прикажете, сэр? — обратился к нему Пинбах. Он всегда хмурился, но сейчас морщины еще глубже прорезали его землистое лицо, окаймленное бородой. — Надо двигаться к остальным?
«Надо ли?» — спросил себя лейтенант.
— Нам приказано…
Он осекся, заметив, что выдыхает клубы пара. Температура в палате резко упала, и мороз кусался еще сильнее из–за наэлектризованности воздуха.
— Спаяны кровью, закрыты от пустоты, — донесся сзади глубокий и гулкий голос, созданный хоровым жужжанием. — Духом готовы к зачистке.
Абордажники повернулись все как один, вскинув кинжалы. У дальней стены палаты стоял великан, скрестивший руки на бочкообразной груди. Лампы вокруг потускнели, и его окутывал сумрак, но увитое мышцами тело излучало бледный внутренний свет, из–за чего он походил на алебастровую статую. Великан был обнажен, если не считать рваной набедренной повязки и ленты, охватывающей безволосую голову на уровне глаз. Из–под полоски ткани вырывались зеленое сияние и струйки дыма.
Хотя нарушитель излучал абсолютную, отталкивающую инакость, в нем ощущалось и что–то зловеще знакомое.
«Неважно! Беги! — призвали Райсса его инстинкты. — Удирай отсюда, пока еще можешь!»
Но, поддавшись такому позорному порыву, лейтенант наплевал бы на собственную суть и все, к чему стремился. Он не сомневался, что его товарищи испытывают то же самое, однако Райсс обязан был вести их за собой. Пристыженный своим страхом, офицер заставил себя шагнуть к великану. Ничто в жизни не давалось ему тяжелее.
— Как ты сюда попал? — требовательно произнес лейтенант. Плохой вопрос, на который не последует хорошего ответа, но ничего достойнее Райсс не придумал.
— Многие страдали здесь, — расплывчато объяснил незнакомец. — Однако на самом деле ты хочешь узнать нечто иное, лейтенант Райсс.
— Как ты узнал мое имя?
— Как я мог его не знать, брат?
«Брат? — Офицер застыл, наконец узнав человека в обличье фантома. — Толанд Фейзт».
Уродливое тело сержанта каким–то образом выправилось: огромный торс и руки теперь уравновешивались длинными ногами, благодаря которым Толанд мог стоять прямо. Его кожа стала гладкой как воск — исчезли бесчисленные шрамы и пятнышки, служившие летописью жизни бойца. Впрочем, сильнее всего в трансформации солдата тревожило то, что теперь от него исходила нечеловеческая умиротворенность.
«А как насчет твоей души, Фейзт? — подумал лейтенант. — Что осталось от нее?»
— Зачем ты тут? — резко спросил Райсс, не сумев произнести вслух имя бывшего сержанта.
— Ради откровения, — ответил бледный гигант, раскрывая ладони, словно в мольбе. — С него все начинается, им все заканчивается.
— Мощнее у вас ничего нет? — поинтересовался Лемарш.
Он рассматривал полку с лазпистолетами, закрепленную на стене оружейной.
— Комиссар, мы не воинствующий орден, — сухо заявила матерь Соланис.
— А это что? — Номек вытащил какой–то бронзовый шар из устланного бархатом ящичка под полкой.
— Зажигательные бомбы, — предупредила госпитальер. — Крайняя мера, применять только в случае…
— Сколько их? — перебил Ичукву.
— Пять, сэр, — сообщил разведчик.
— Каждый берет по одному, — велел Лемарш своему отделению. — Запаситесь пистолетами и возьмите батарей, сколько унесете.
Пока гвардейцы набивали специально захваченные вещмешки, Соланис отвела Ичукву в сторону.
— Комиссар, мы столкнулись не с естественной болезнью, — тихо произнесла она. — На этих неумирающих созданиях грязное клеймо Архиврага.
— Я не сомневаюсь…
Лемарш судорожно закашлялся. В тесном арсенале все мучились от вони, которую испускал залитый темной жижей Гёрка, но Ичукву знал, что причина гораздо хуже. В отличие от Больдизара, сам он не вступал в прямой контакт с заразой, однако вдохнул полной грудью мерзкий газ из черепа сестры Бугаевы. Скверна убьет и его, просто немного позже, чем абордажника.
«А потом что?» — спросил себя комиссар.
— Я предлагаю уверенность, коей вы жаждете, — провозгласило существо, прежде бывшее Толандом Фейзтом. Оно ступало вперед, и прикроватные лампы с обеих сторон прохода между коек тускнели, когда создание проходило мимо них, после чего вновь разгорались ярче. — Конец сомнениям и конец неудачам.
— Вали ублюдка, Райсс! — крикнул Пинбах.
Остальные бойцы согласно заворчали.
«Они не узнают его, — понял лейтенант. — Никто из них».
— Не двигаться, — велел он, подняв пистолет.
— Моя воля возляжет на твой мир, — произнес великан, продолжая наступать. — Мое слово скользнет тебе под кожу.
— Тебе сказали остановиться!
— Я укажу тебе путь, Ванзинт Райсс.
— Стреляй, мужик! — заорал Пинбах.
Офицер нажал на спуск, и пистолет с гудением изверг лазерные разряды. Все они нашли цель — ярко вспыхнули, поразив наваждение в лицо и грудь. Бесцветная плоть зашипела и обуглилась от касания световых лучей, но затем ожоги начали бледнеть с каждым шагом существа. Раны пропали так же быстро, как лейтенант нанес их.
Подходя к Райссу, создание показало на него. Очередной разряд опалил обвиняющую длань, после чего пистолет захрипел и умолк. Снова надавив на спуск, офицер почувствовал, что рукоять рассыпается в его хватке. Он опустил глаза и изумленно раскрыл рот, увидев проржавевший остов оружия.
— Я укажу путь вам всем, братья мои.
Кто–то метнул кинжал, и тот с глухим стуком впился в грудь незваного гостя. Существо выдернуло клинок, потом отбило ладонью второй нож, крутившийся в полете. Упав на пол, оба разлетелись ржавыми обломками, хотя были откованы из стали.
«Отступаем!» — хотел рявкнуть лейтенант, но словно онемел.
Выругавшись, Пинбах ринулся на врага и рубанул его по лицу. Великан, не шевельнув и мышцей ног, подался вперед, обхватил запястье капрала и резко повернул. Раздался хруст сломанных костей, кинжал выпал из пальцев гвардейца. Вопль Баннона тут же оборвался: исполин сломал ему шею рубящим ударом по горлу.
— Он переродится, — заверил злой дух, выпустив солдата. — Как и все вы.
В коллективном подсознательном бойцов будто прорвало некую дамбу. Страх людей резко сменился неистовством, и уцелевшие абордажники бросились на убийцу Пинбаха. Издавая боевой клич Экзордио, они окружили великана. Гвардейцы полосовали его клинками, били руками и ногами, вкладывая в удары все свои навыки и упорство до последней йоты. Лишь их командир держался позади, в безмолвном ужасе наблюдая за свалкой.
«Это нечто большее, чем ярость», — осознал Райсс.
Его подчиненными руководила безжалостная необходимость убрать жуткое отродье из реальности. Лейтенант разделял их чувства, но не мог присоединиться к товарищам. Тело не повиновалось ему.
— Бегите! — шепнул он двум задержанным сестрам–госпитальерам позади себя.
Решив проверить, повиновались ли они, офицер обнаружил, что не в силах повернуться.
«Оно не позволяет».
Двигаясь с ленивой грацией, от которой словно притуплялось восприятие, существо поворачивалось в поясе и стремительно вертело руками, отражая и проводя атаки. Казалось, оно сосредоточено на всех противниках сразу и успевает повсюду. Гвардейцы сумели пару раз попасть по врагу, однако их успехи ничего не изменили: мирские раны не тревожили потустороннюю плоть. При этом любой удачный взмах или захват чудовища заканчивался гибелью очередного солдата.
Бойня завершилась быстро. Последним умер штурмовик–абордажник Квинзи — исполин пробил ему ребра ударом такой силы, что кулак вышел из спины. Выдернув руку, победитель развернулся к лейтенанту и посмотрел на него.
Райсс четко понял, что повязка на глазах не мешает созданию видеть все по–настоящему важное.
На отделение напали, когда гвардейцы вышли в просторный вестибюль здания. В один миг спокойствие госпиталя сменилось бешеным натиском ходячих трупов, хлынувших из каждой двери. Они наступали на людей, дергано ковыляя, размахивая руками и щеря пасти. На многих телах виднелись смертельные раны — изжеванные глотки или разорванные животы, бывшие уязвимыми местами для зубов. Другие не имели явных повреждений, однако молочно–белые глаза и шаркающая походка безошибочно указывали на их новую суть. Среди них метались и взахлеб жужжали мухи, будто подгонявшие тварей.
— Построиться вокруг старшей матери! — прокричал Лемарш и поднял лампу, чтобы осветить как можно больший участок. — Не давать им приблизиться!
Встав плечом к плечу, солдаты открыли огонь. Каждый из них прикрывал свой сектор, держа в одной руке оружие, а в другой — лампу. Лазпистолетам из арсенала не хватало убойной силы, чтобы укладывать порченых отродий с одного попадания, поэтому гвардейцы повергали врагов сериями лучей. Они сосредоточенно выжигали глубокую воронку в черепе цели и только затем переходили к следующей.
Матерь Соланис, ранее согласившаяся взять оружие, палила вместе с бойцами, но даже на малой дистанции показывала никудышную меткость. Впрочем, Гёрка стрелял еще хуже. Громадный абордажник непрерывно пошатывался и дышал прерывисто, булькая горлом.
«Нужно поскорее одарить его Милосердием Императора, — решил Лемарш. — Пока скверна не овладела им».
Казнив какую–то санитарку болт–снарядом в голову, Ичукву развернул пистолет к залитой кровью женщине с оторванным лицом. Сам комиссар также начинал двигаться заторможенно, и убивал мертвецов так же быстро, как здоровые солдаты, только потому, что забрал болт–пистолет у Зеврая.
«Мое время тоже на исходе», — признался себе Лемарш. Он чувствовал, как болезнь червем ползет по телу, вгрызаясь в кишки и мышцы.
— Я тебе не дамся, — прошептал Ичукву, всаживая ствол оружия между челюстей сестры–госпитальера, из правого глаза которой торчал скальпель. Разрывной снаряд буквально обезглавил вурдалака, и на комиссара плеснуло слизью с мухами. Неосторожно… впрочем, вряд ли это уже что–нибудь изменит.
— Райнфельд! — с омерзением крикнул Сантино. — Там гребаный Райнфельд!
Лемарш оглянулся. К Авраму неверной походкой брел боец, умерший много дней назад. Сквозь вскрытую грудную полость Рема виднелся оголенный позвоночник. Чей–то лазразряд перебил ему хребет, и все туловище сложилось внутрь. Райнфельд кулем осел на пол, но продолжал ползти к живым, пока Сантино не сжег ему верхушку черепа.
«Я не закончу вот так!» — поклялся Лемарш.
Атака завершилась так же внезапно, как и началась: последние вурдалаки отступили в соседние комнаты и боковые коридоры.
— Грю вам, двигаем за ними! — прорычал Аврам, загнав полную батарею в пистолет. — Кончать их надо!
— Нет, абордажник, — просипел Лемарш. — Они этого и хотят.
— «Они»? — переспросил Сантино. Его лицо застыло в гримасе ненависти, глаза пылали бешенством. — Они просто пустотой проклятые гаденыши!
«Его ярость в равной мере обращена на падших и на него самого», — рассудил Ичукву, вспомнив, как солдат, обычно бойкий и развязный, запаниковал возле оружейной. В иных обстоятельствах комиссар расстрелял бы его за трусость. Да, никто не может предсказать, как человек поведет себя при первом столкновении с Архиврагом, но от одного из абордажников Лемарш ждал большего.
— Засаду явно спланировали, — пояснил он, стараясь говорить ровно. — Чей–то разум управляет этими марионетками.
— Мне нужно найти палатину, — пробормотала Соланис, повернувшись к лестнице в конце зала. — Ее мудрость направит нас.
— Вы не доберетесь, — предупредил Ичукву. — Сколько всего сотрудниц в Сакрасте?
— Больше пятисот, но… — Она осеклась, сообразив, на что намекал комиссар.
— Надо исходить из того, что большинство поддались заразе. — Следом Лемарш указал на главную дверь. — Вы должны уходить. Сейчас же.
У него стучало в висках.
— Уходить? — непонимающе переспросила Соланис.
— Предупредить… большую землю, — выдавил он сквозь кашель. — Сдержать болезнь… пока не распространилась.
На мгновение Ичукву показалось, что госпитальер возразит, но она кивнула:
— Да… да, таков порядок действий в случае эпидемии. Лемарш внимательно осмотрел свое отделение и заметил, что у Чингиза рваная рана на лице.
— Ничего страшного, комиссар, — сказал Зеврай, осознав, что привлекло к нему внимание.
— Возможно, однако рисковать нельзя. Сантино, Номек… вы будете сопровождать старшую матерь. Зеврай, Гёрка… мы с вами доставим оружие… нашим товарищам.
Аврам и разведчик неуверенно переглянулись.
— Ну же, абордажники!
Бойцы неохотно передали сослуживцам вещмешки.
— Комиссар, — начал гвардеец с дредами, — насчет того, что случилось у арсенала…
— Смотри, чтобы этого не повторилось, Аврам Сантино.
— Закрыт от пустоты и спаян кровью, сэр! — Солдат ударил себя кулаком в грудь.
— Духом готовы… к зачистке, — сипло отозвался Ичукву.
— Нам… каюк… да? — прохрипел Гёрка, когда двое абордажников отбыли.
Под глазами у него налились черные круги, которые словно бы подчеркивали обесцвечивание радужки. Лицо Больдизара испещряли яркие фурункулы, в том числе гноящиеся.
— Да, абордажник, — согласился Лемарш. — Каюк. Но не прямо сейчас.
— Сюда! — крикнула Соланис, исчезая за стеной дождя перед мраморным козырьком над выходом.
Ветер, кружащий во дворе госпиталя, вцепился в ее слова и лампу — как будто на звук и свет одновременно набросили полог. С неба хлестало так, что Сантино ничего не видел в паре метров перед собой.
— Пошли! — рявкнул Номек, следуя за подпрыгивающим светильником Соланис.
Невзирая на ливень, Аврам радовался, что покинул госпиталь. Это место ему с самого начала пришлось не по нутру, но то, что выползло из недр здания, оказалось хуже любых картин, рожденных воображением бойца. А на воображение он никогда не жаловался.
Потоп на мгновение прервался: что–то плавно пролетело вверху. Подняв голову, гвардеец разглядел, как темное и плоское тело исчезает в круговороте шторма.
«А это у него хвост?»
— Ты видел? — спросил Аврам, всматриваясь в бурлящие облака.
— Сюда! — позвала их Соланис. — Идемте!
Ее лампа мерцала на дальней стороне двора, возле одного из санитарных грузовиков. Номек отставал от нее всего на несколько шагов.
— Сантино! — Разведчик повернулся к нему, подняв светильник. — Шевели…
Нечто распластанное, издав пронзительный визг, метнулось с высоты и утащило Номека за собой. Выпавшая из его руки лампа еще катилась по земле, когда вопли солдата утихли за ревом бури.
— Лезьте в грузовик! — заорал Аврам, устремляясь к машине. — В тучах кто–то есть!
Он представил, как еще одна тень мчится на него, готовясь схватить и унести, как разведчика. Сантино спиной ее чуял!
Сверху донесся протяжный вой, потом ответный крик, за ним еще один.
«Сколько тут этих ублюдков?» — думал Аврам, бешено выписывая зигзаги.
Фары грузовика вспыхнули, превратив машину в маяк посреди круговерти сумрака. Соланис махала бойцу из открытой дверцы. Ощутив, что дождь на мгновение ослаб, Сантино прыгнул вбок; в ту же секунду что–то рассекло воздух над ним и полоснуло его по спине. Отшвырнув лампу, Аврам ловко поднялся на ноги и заскочил в грузовик, едва не налетев на госпитальера.
— Где ваш товарищ? — спросила Соланис, отшатываясь.
— Погиб! — Сантино с лязгом захлопнул дверцу. — Поехали!
— Но…
Нечто продрало когтями крышу грузовика, оставив в металле длинную борозду.
— Ради Трона, сестра, — поехали!
Ичукву и его бойцы проделали остаток пути до палаты абордажников без происшествий, что весьма их обрадовало, поскольку сражаться они уже не могли. Лемарш дрожал и потел под шинелью. Перед ним мельтешили какие–то пятна — комиссару казалось, что в глаза ему забрались черви.
Может, так оно и было.
«Уже немного осталось, Ичукву, — говорил он себе. — Вручи парням оружие, потом вручи себя правосудию Императора. Нет никакого бесчестия в том, чтобы лишить врага еще одного раба».
Трое имперцев не встретили никого из патрульного отделения капрала Варни, но, добравшись до зала, примыкающего к палате с их сослуживцами, увидели, что за открытыми дверями и баррикадой стоят в ряд несколько человек. Хотя они держались спиной к свету, по телосложению комиссар узнал в них абордажников… и все же помедлил, решив присмотреться как следует. Солдаты держались чересчур тихо и слишком неподвижно.
Вскинув руку, Лемарш велел спутникам остановиться, и вся команда затаилась в тени. Правда, Гёрка хрипел так, что ни о какой скрытности речи не шло.
— Что–то не так, — прошептал Ичукву.
— Вижу, — согласился Зеврай, тихо подобравшись к нему.
— Если наши товарищи пали… мы освободим их всех.
«Ну, или скольких сможем», — мысленно добавил комиссар.
— Зажигательные! — приказал он, похлопав по гранате у себя в кармане.
Чингиз буркнул в ответ, но Гёрка промолчал. От Больдизара вообще уже не исходили никакие звуки. Его измученное дыхание стихло.
— Гёрка? — обернулся к нему Лемарш.
Огромный боец стоял прямо, как жердь. Изо рта у него текла кровь, а глаза превратились в выбеленные шарики.
Ичукву поднял пистолет, сознавая, что уже поздно. Кулак Больдизара, подобно кувалде ударив в лицо комиссара, сломал ему нос и отбросил на несколько шагов. Зал завертелся вокруг Лемарша, перед его глазами протянулись полоски темноты.
— Еще… рано, — выдавил Ичукву. — Черт… еще рано!
Поднявшись на ноги, он увидел, что Зеврай и Гёрка сцепились и, покачиваясь, борются. В помещение меж тем входили шаркающие твари, отрезая пути к отходу от палаты. Среди них комиссар заметил Варни: тот ковылял к бывшим товарищам, мотая головой на сломанной шее.
— За… Трон, — просипел Лемарш и нажал на спуск.
Отдача вырвала болт–пистолет из онемевших пальцев, но снаряд попал Больдизару точно в висок. Взрывом неживому гвардейцу снесло большую часть черепа — остались только лязгающие челюсти. Чингиз оттолкнул труп, однако другие вурдалаки уже окружили его так плотно, что солдат никак не вырвался бы.
— Оберай Искупленный! — выкрикнул Зеврай девиз своего народа.
С благоговейным выражением лица он засунул ствол лазпистолета себе в рот и выпустил очередь лучей.
Как только неупокоенные мертвецы повернулись к Лемаршу, комиссар захромал к палате и перевалился через баррикаду. Упал он скверно, едва не потеряв сознание, но заставил себя очнуться, поскольку твердо решил выяснить судьбу своих бойцов. Харкая кровью, Ичукву поднялся на колени и вскинул глаза.
— Нет… — печально выдохнул он, не сумев подобрать лучшего слова.
Абордажники выстроились по стойке «смирно» вдоль прохода между кроватей, глядя белыми шариками в пустоту. За ними держался бледный великан, почти обнаженный и гораздо более высокий, чем его рабы, — очевидно, жертвы подчинялись именно ему. Хотя глаза существа скрывала повязка, Лемарш ощутил на себе его бесчувственный взор. Рядом с великаном стоял на коленях лейтенант Райсс, еще живой, но с посеревшим, лишенным выражения лицом.
— Комиссар. Мы ждали твоего возвращения.
— Фейзт… — устало произнес Ичукву.
Он понял, что в исполина преобразился именно сержант, как только услышал голос создания. Возможно, догадке способствовало то, что подобный исход не слишком удивил комиссара. Толанд Фейзт всегда был опухолью на душе роты — взращивал в ней семя разложения, даже если сам того не осознавал.
— Простите меня, — прошептал Лемарш, не совсем понимая, к кому обращается. Вероятно, к собравшимся здесь потерянным душам, ибо их погубило его бездействие, но, возможно, и к Толанду, который мог бы умереть героем, если бы комиссар не оставил его судьбу на волю случая.
Собрав последние силы, Ичукву поднялся и заковылял к еретику. Мертвецы игнорировали Лемарша: несомненно, их хозяин не видел в нем опасности.
«А я опасен?» — смутно подумал комиссар. Да, в этом он не сомневался, вот только забыл почему. Что–то там… насчет того… что он мог сделать.
«Огонь, — пришло ему в голову. — Я могу зажечь огонь».
— Они… любили тебя, — пробормотал он, подойдя к восставшему из мертвых.
— А я люблю их, — объявило создание, когда–то бывшее Толандом Фейзтом. — Смерть — это начало, Ичукву Лемарш.
— Огонь, — сказал комиссар вслух, стараясь вспомнить…
Его челюсти с влажным щелчком застыли в открытом положении. Мир перед глазами помутнел и пошел зелеными пятнышками, нетронутым осталось только светоносное существо перед Ичукву.
— А–а–аонь, — горлом простонал Лемарш.
— Огонь — не наш путь, брат, — пожурил его полубог.
Подняв обе руки, он снял повязку. Глазницы под ней срослись в единое углубление, плотно набитое миниатюрными зелеными кристаллами. Шумно загудев, они всем роем вылетели из гнезда и свились в темное облако.
— Мы выживем! — прожужжала тысяча кошмаров, сплетенных воедино.
«Не кристаллы, — понял Лемарш, когда мухи окутали его. — Глаза. Тысячи крошечных фасеточных глаз».
