Его благородие К. Б. И. Эневен продвигался вперед со скоростью улитки. Он форсировал Мереву, но уткнулся в берег более широкой и глубокой Ранелы. Здесь уже не было многочисленных бродов, мосты же он мог в лучшем случае построить или, точнее, заново отстроить сожженные. Прекрасный каменный мост на главной дороге из Роллайны в Акалию, мост, на который он больше всего рассчитывал, был взорван. Пороховые орудия использовались только на кораблях, так как на суше от них было больше хлопот, чем пользы; никто до сих пор не придумал, что можно с их помощью потопить на лугу или в лесу. Возможно, они пригодились бы при осаде крепостей, если бы в Шерере существовали какие-либо крепости, которые можно было бы осаждать. Во всяком случае, имперские легионы порох не использовали. Но на Тройном пограничье, похоже, нашелся бочонок, возможно, предназначенный для какого-то гарнизона морской стражи? Впрочем, неважно, где надтысячница Тереза откопала эту дорогую и редкую смесь селитры и… чего-то там еще, Эневен не помнил, чего именно. Достаточно того, что она сразу же ее уничтожила, хорошо спланировав последствия. В каменном мосту зиял пролом, достаточно большой для того, чтобы заделать его под градом постоянно сыпавшихся с берега стрел было невозможно.

Рыцарская конница ползла вдоль реки. В отрядах нарастало недовольство. Вместо славы и военных трофеев им доставались лишь бесконечные марши. Прошли дожди, земля размокла. Люди болели — некоторые серьезно, а некоторые настолько серьезно, что им пришлось ради спасения здоровья вернуться домой. Эневен представлял, что следует по этому поводу думать. Надтысячница на другом берегу тоже хорошо это себе представляла. Имперские командиры довольно редко поражали объемом своих познаний, но историю армектанских завоеваний каждый из них должен был знать хотя бы в общих чертах. Ее благородие Тереза знала, каким образом был когда-то завоеван Дартан, и умела эти знания применить.

Непокорная, поднявшаяся от дождя Ранела не для всех была непреодолимым препятствием. В потоках ливня, среди грома надвигающейся грозы, до смешного маленькая группка армектанских конных лучников прошла ночью через лагерь, разрезая мечами и дырявя стрелами палатки, топча лагерное снаряжение и опрокидывая потрясенных дикой атакой людей, которые выбегали из своих укрытий. Всадники помчались на луг за лагерем, разогнали на все четыре стороны перепуганных слуг и коней нескольких отрядов, после чего пропали без следа. Разбежавшихся лошадей ловили целый день. Во время нападения никто не погиб, пострадало лишь несколько солдат, но зато все узнали, что посреди многотысячной армии может резвиться сотня конных легионеров и гвардейцев. Были найдены голубой и серо-голубой мундиры, явно брошенные намеренно, — этим всадникам хотелось, чтобы враг знал их принадлежность. Вечером к покрытому тучами небу поднялись многочисленные столбы дыма. Горели две деревни — жуткое зрелище среди проливного дождя.

Эневен уже знал, кто командует войсками противника, а также и то, что вражеская армия не столь сильна, как подозревали. Он все еще был склонен завышать ее численность, но уже только на две-три тысячи человек. Теперь он считал, что перед ним шесть или семь тысяч солдат. В действительности их было чуть больше четырех тысяч.

Княгиня-регент в выдержанных в спокойном и деловом тоне письмах сообщала из Роллайны, что вследствие потери Нетена трудно рассчитывать на финансовое улучшение (сам Эневен давно уже был полностью разорен), а ее положение весьма неустойчиво. В столице нарастало недовольство вяло ведущейся войной, создавались группировки и ходили слухи о тайных переговорах с Кирланом. Вскоре могло оказаться, что собственные войска княгини пойдут в бой не против армектанцев, но против южнодартанских отрядов и некоторых столичных Домов. Под Роллайной то и дело случались вражеские вылазки — чаще всего во владениях родов, которые еще занимали колеблющуюся позицию. В них ничего не жгли, но своим присутствием давали понять, что если захотят, то им ничто не помешает. У изгнанного из Роллайны князя-представителя имелась армия урядников и советников, которые прекрасно знали, кому принадлежит та или иная деревня. Конные легионеры действовали не вслепую, они исполняли миссию, имеющую политическое, а не военное значение.

Йокес во главе своих тяжелых отрядов стоял возле столицы, все еще склоняя чашу весов на сторону княгини. Эти отборные полки заставляли задуматься даже самых отважных. Но вскоре могло оказаться, что они потребуются для обороны Сей Айе; легионеры Каронена сидели в захваченном — точнее, покинутом — военном лагере под Нетеном и явно ждали лишь улучшения погоды, ибо болота в пуще под струями дождя были непроходимы, река же Лида несла в своих поднявшихся водах стволы и ветви деревьев, не позволявшие баржам идти вверх по течению. Те же ливни, которые подняли уровень воды в Ранеле, перекрывая броды и тормозя продвижение Эневена, одновременно защищали Добрый Знак. Там были лишь остатки знаменитой лесной стражи, поддерживаемые остатками пехоты и сотней гвардейцев княгини Эзены; эти солдаты стояли на самой поляне и подходах к ней, под командованием коменданта Охегенеда.

После пяти дней отвратительной погоды на небо вернулось солнце. Шло соревнование между высыхающими в лесу болотами и спадающей водой в реках. Похоже было, что выиграют реки.

Но Лида тоже была рекой.

Уже последний дождливый день обещал улучшение погоды. Небо часто прояснялось, и позднее весеннее солнце попеременно то обогревало промокшую землю, то снова скрывалось за тучами, которые — назло солнечным лучам — снова извергали струи дождя. Но это уже не были грозовые ливни, заливающие потоками воды Дартан. Кратковременные дожди не имели прежней силы. На следующий день небо выглядело так, словно густых туч вообще не существовало. Но разбросанные по небу белые облака были не столь прекрасны, чтобы развеять мрачные мысли.

Ее высочество княгиня-регент не знала, что думать о дождях. Еще до того, как они начались, поражение Йокеса предвещало худшее. Эневен еще не отчаялся настолько, чтобы форсировать броды Ранелы под луками солдат Терезы. Возможно, если бы не дожди, Эневен был бы в Акалии. И возможно, если бы не дожди, Каронен стоял бы в Сей Айе… Никто на свете не мог дать простого ответа на вопрос: оттягивали ли пять мерзких дней, наступивших после полосы военных неудач, падение регента, или, напротив, должны были его ускорить?

Идя по пустому дворцовому коридору, княгиня думала, что этот Дом уже все знает. Он видел падение величайших дартанских династий. Он видел старого и немощного монарха, которого командир армектанских войск много веков назад вежливо попросил покинуть столицу. А совсем недавно он видел императорского представителя, который точно так же уходил, чтобы уступить место другому.

Но князь-представитель должен был вернуться…

Эзена находилась в таком же положении, как и император перед началом войны. Она имела то, что имела, и не более того. Кончались деньги, вместо которых в канцелярии лежали документы о собственности на имперские владения. Неоткуда было взять новых солдат. Она могла самое большее переставлять кубики, которые ей дали для забавы. Новых кубиков уже не было.

Но Армект умел переставлять свои кубики и сделал это так, что образовалась целая стена. Поразительна была сила этого края, который, будучи разоренным и лишенным войска, мог оказывать сопротивление тому, кто имел все — деньги, армию, доверенных людей… И в довершение всего — великую миссию, в которую верил до конца. Но к нему не была милостива Непостижимая Арилора, любившая только воинственных сыновей равнин.

Эзена думала о том, что скажет рыцарям королевы, спящим на лесном кладбище. Что она скажет властителям Буковой пущи, которые никогда не видели в своем княжестве солдата из Армекта с обнаженным мечом в руках.

Она только что поговорила с друзьями — последними, которые остались рядом с ней. Верными ли? В этом она сомневалась. Верны ей были Жемчужины, верны были Йокес и Эневен. Но из небольшой группы носителей чистой крови она верила, пожалуй, только в двоих: высокомерного мужчину из рода А. Б. Д. и лысого рыцаря, который был когда-то недружелюбен к ней, но держал свое слово и хотел с честью служить до конца. Все остальные, самое большее сорок человек, оставались рядом с ней, поскольку оставались эти двое.

Сказать всем особо было нечего. Дожди что-то отсрочили, что-то ускорили. Неважно, поскольку они уже прошли. После них осталась раскисшая земля, враждебная железной коннице, а дружественная скорее для легковооруженных пехотинцев. Она не сумела победить этих пехотинцев, когда конские копыта с грохотом вздымали клубы пыли. Как она могла победить их сейчас, когда кони увязали по бабки? И так должно было продолжаться еще по крайней мере несколько дней — смертельно долгих дней. Князь — представитель императора из Тарвелара перебрался в Лида Айе, уверенный, что ему ничто не угрожает. Перебрался потому, что от имени Кирлана вел переговоры с дартанскими родами и хотел быстрее обмениваться письмами. Он обещал милость одним, прощение для других…

Что могла обещать княгиня-регент во время войны? Войны, которая, похоже, подходила к концу.

Казалось, будто над белым дворцом в Королевском квартале висит некое неуловимое проклятие. Внешне похожий на дворец властителей Доброго Знака, он все же, пусть едва заметно, от него отличался. Выходящие на север и юг окна только с одной стороны пропускали солнечные лучи; намного светлее было в боковых крыльях-башнях, предназначенных для придворных и прислуги. В изгибах коридоров крылась некая архитектурная ошибка — углы тонули в вечном мраке. Потолки в главной части здания висели слишком высоко; вместо пространства, ощущения свободы, они давали ощущение безнадежности и бессилия — недосягаемые, далекие, странно серые, так как свет в комнатах распространялся неравномерно, проходя через слишком узкие (а может быть, слишком низкие?) окна, острые дуги которых тоже казались какими-то приплюснутыми. Ее высочество регент, сидя в большом, совершенно пустом доме — так как слуги, солдаты и придворные почти не покидали боковых башен, — больше всего думала о том, что стоило бы все здесь перестроить, сделать более острыми арки окон и дверей, иначе проложить коридоры, сделать выше и короче ступени лестниц, по которым крайне неудобно было подниматься, — плоские длинные террасы, тянущиеся без конца и без края… Никто не чувствовал себя хорошо в этом доме. И что хуже, никому тут не находилось дела. Княгиня-регент была лишь титульной владычицей, в доме которой отнюдь не сходились все нити власти. Вообще не сходились никакие нити, ибо не существовало дартанского королевства, проводящего собственную политику, имеющего собственные законы; не приходили просители с жалобами, никто не требовал решения какого-либо вопроса или спора, издания указа или распоряжения… Княгиня, не дожидаясь завершения войны, под деликатным присмотром Анессы занялась делами, которые ненавидела и в которых совершенно не разбиралась: управлением, торговлей, финансами… Она приняла все наследство Вечной империи, пытаясь — хотя бы лишь в одной столице — построить фундамент королевства, и сразу же поняла, что ничего из этого не выйдет. Легионы урядников были неуничтожимы и неподатливы к любым попыткам реорганизации. Они представляли собой армию, не выполняющую никаких приказов, движущуюся по инерции, вооруженную тысячами правил и распоряжений, которые следовало отменить, изменить, заменить другими… Иначе — никак. Воистину невозможно было найти кого-то, кто однозначно за что-либо отвечал. Все делили свою ответственность с кем-то еще, а тот сразу же указывал на следующего, прикрываясь правилом, уставом, законом… Ее королевское высочество могла устроить прием для нескольких сотен рыцарей и их свит, но не в силах была подчинить себе страшного чиновничьего спрута, опутавшего своими щупальцами столицу. Одна-единственная Анесса, которую поддерживали урядники Сей Айе, не могла установить тысячу новых законов, изменить распоряжения, да и вообще понять, с чем, собственно, приходят вызванные к княгине люди. Главным образом потому, что никто не хотел сотрудничать с властительницей, которая уже через несколько дней могла потерять власть, уступив место прежнему хозяину, высшему уряднику провинции, готовому потребовать отчет от своих чересчур усердных подчиненных за все их опрометчивые поступки. Урядники, как повелось с начала времен, имели в отношении каких-либо перемен собственную стратегию — переждать. Затаиться, не подвергая себя опасности, заверить в своем трудолюбии и преданности, но не делать ничего, пока не станет очевидно, что перемены неизбежны. Только тогда королевский дворец мог рассчитывать на толпы усердных слуг государства, прибегающих по любому кивку, стремящихся к неподдельному сотрудничеству — хотя, естественно, как можно меньшей ценой, и уж наверняка не беря на себя какой-либо ответственности.

Какое-либо движение во дворце прекратилось. Княгиня отказалась от своих попыток, поскольку было ясно, что скорее потеряет здоровье, чем построит новое государство, опираясь на тех, кто не хочет ничего делать. Сперва она должна была выиграть войну, затем собрать несколько отрядов, состоящих из новых, ее собственных урядников, желающих отличиться, понравиться, блеснуть усердием. Готовых как увольнять подчиненных, так и сохранять их на посту, в зависимости от результатов работы. Ей нужны были такие люди — но и их требовалось контролировать со всей строгостью, чтобы они не разворовали строящееся государство, прежде чем оно вообще возникнет.

Уже два дня во дворец не вызывали никого. Тем более почти никто не приходил по своей воле, а если и так, то по какому-нибудь весьма подозрительному делу.

Хайна сидела в своей комнате. Она больше не охраняла Эзену, не сопровождала ее везде и всюду. Оставшаяся без солдат Черная Жемчужина понимала, что она выглядит смешно, следуя по пятам за госпожой, которая находилась в самом центре все более враждебного города. За госпожой, к которой могла приблизиться любая компания никчемных прислужников и сделать что угодно, пришедшее в голову их предводителю. Гвардия княгини была в Сей Айе, а солдаты отряда Дома уже не охраняли королевский дворец, поскольку требовались в другом месте. Йокес держал свои силы рассеянными по всему столичному округу — везде, где все более явно возникали зачатки отрядов, которые должны были служить неизвестно кому. Или, может быть, известно… Во дворце и перед ним оставались только несшие пешую службу конники малого отряда Дома Эневена, которым Хайна могла приказывать только через посредство их командира… Так что, собственно, в ее подчинении находились лишь несколько невольниц-телохранительниц. Смешное, маленькое войско, не эскорт, а одно издевательство, когда речь шла о персоне властительницы великого края.

При виде входящей в комнату Эзены сидевшая на стуле у окна Хайна подняла голову и слабо улыбнулась. Княгиня подошла и без единого слова ударила ее по лицу. Каштановые волосы разлетелись в стороны, но мгновение спустя вновь гладко легли вокруг головы.

— Знаешь за что, сука? — спокойно спросила ее высочество. — За то, что не знаешь, где твое место. И за то, что не встаешь, когда я вхожу. Немедленно встань.

Хайна поднялась со стула.

— Не хочешь быть гвардейцем — будешь на побегушках, — сказала Эзена. — Бегом за Йокесом. Пусть тотчас же придет сюда.

Невольница с покрасневшей левой щекой послушно направилась к двери.

— Я сказала — бегом. У меня нет времени.

Хайна побежала.

Эзена села на освободившийся стул и уставилась в окно. На ней было серое военное платье, то самое, в котором она отправилась из Сей Айе — сперва на пристань, а потом в лагерь под Нетеном. Какое-то время спустя могло показаться, будто княгиня заснула. В окно она больше не смотрела, опустив голову на грудь.

Шли минуты, одна за другой. В большой, слишком темной комнате, серый потолок которой висел неизвестно где.

Дверь открылась.

— Ваше королевское высочество?

Эзена подняла голову и посмотрела в сторону двери. В разноцветных глазах под широкими бровями чувствовалась спокойная решимость.

— Ну вот, пожалуйста, вождь отрядов Сей Айе, — сказала она. — Где ты должен быть?

— Не понимаю, ваше высочество?

— Ты должен быть в поле. Где Хайна?

Невольница появилась в дверях.

— Ну, Жемчужина? Хорошо быть на побегушках?

— Нет, ваше высочество.

— В таком случае жду, когда ты прицепишь к своей прекрасной персоне какое-нибудь оружие. В этом дворце есть только кухарки, кастелянши, прачки и всяческие привратники, разбавленные через каждые сто шагов вояками Эневена. Ты должна есть вместе со мной, спать вместе со мной и ходить в уборную вместе со мной. Я не намерена драться с каким-нибудь безумцем, которому завтра придет в голову, что он может стащить с меня платье и подарить его любовнице. Йокес, — сказала она, — что с тобой?

Йокес молчал.

— Объяснись, — потребовала Эзена. — Я хочу знать, как вообще возможно такое, что я проигрываю войну, имея две сильные армии, притом одну почти не пострадавшую? Ты позволил перерезать в чаще лесничих и всю пехоту. Ладно, я понимаю, что ты хотел сохранить для меня то, что в армии наиболее ценно — конницу. Лучшую конницу на свете. Ты не послал ее в лес поддерживать пехоту, спас и увел в Роллайну, забрав даже два полных обоза из лесного лагеря. Но что это значит — сохранить для меня армию? Для погребального кортежа?

— Ваше высочество, если бы не эта конница, под Роллайной сейчас стояли бы совсем другие отряды. Если бы не эта конница…

— Эта конница должна погибнуть до последнего коня и всадника, — сказала Эзена. — Сперва она, и только потом я. Этих солдат послали по приказу и за деньги его высочества князя Сей Айе. Их послали воевать с определенной целью. Ты знаешь, в чем эта цель? Эта цель — свободный Дартан, с собственной королевой на троне, впрочем, не обязательно королевой… Рыцари Доброго Знака имели в виду не меня, они имели в виду того, кто возьмется за брошенное дело королевы Роллайны. Они верили, что лучше всего это сделает сама Роллайна. Но я — не она, а это значит, что в кресле в тронном зале может сесть кто угодно. Кто угодно, лишь бы он сразу с него не свалился. Если не Роллайна, то Эзена, или Байлей, или даже его королевское высочество М. Б. Йокес. Но кто-то должен там сидеть, кто-то, кто отдаст рыцарям Сей Айе их Дартан. И за это должны погибнуть твои конники. Что, погибли? Ну так катись отсюда, комендант! — рявкнула она, вставая со стула и идя к двери, словно намереваясь вышвырнуть прочь Йокеса. — Завтра тебя здесь не должно быть! И ни одного из твоих всадников!

— Что я должен с ними сделать, ваше высочество?

— Не знаю, это не я командую армией. Они должны сражаться и гибнуть один за другим.

— Если я их заберу, то уже завтра начнут возникать отряды…

— Перестань, Йокес. Не могу этого слушать. Если начнут возникать эти отряды, то в конце концов их возникнет столько, что они тебя просто сожрут и не подавятся. Единственный способ не дать им возникнуть — немедленно выиграть эту войну. Успеешь или не успеешь — не знаю, но, по крайней мере, у тебя есть шанс. Сидя здесь и охраняя меня от всего Армекта и Дартана, ты не имеешь никаких шансов. Ни малейших. Катись отсюда! — повторила она. — Вечером хочу видеть тебя с планом кампании в руках. Планом, составленным конником для конников, а не каких-нибудь садовников, охраняющих большие заросли. Ты хоть это сумел?

— Не сумел, — негромко признался Йокес.

— А знаешь почему? Потому что я — знаю. Комендант моих солдат когда-то сказал мне, что во главе своего войска не сможет защитить Сей Айе, так как это не войско для обороны. Оно было подготовлено с мыслью об агрессии. Так сказал тот человек. Убирайся теперь с глаз моих, найди его и послушай, что он тебе скажет, а может, вместе у вас еще что-нибудь получится.

Оттолкнув Йокеса, она вышла в пустой дворцовый коридор, а за ней — невольница с двумя кинжалами и мечом на двух скрещенных поясах.

Княгиня шагала по коридору так, словно собиралась немедленно выбежать из дома и сама отправиться на войну.

— Где эта незаменимая чудо-блондинка, твоя подружка? — гневно спросила она через плечо.

— Не знаю, ваше высочество.

Княгиня фыркнула и хотела было выругаться — в военном лагере под Нетеном она научилась превосходно ругаться! К счастью, из-за двери, мимо которой они проходили, вышел какой-то невольник и поспешно уступил дорогу своей госпоже — однако не слишком быстро. Она грозно замахнулась, словно собираясь треснуть его по лбу. Слуга исчез, словно испарился. Когда Эзена впадала в подобное настроение, никто, кроме первой Жемчужины, не смел обратиться к ней без приглашения; одна лишь Анесса могла бы обратить внимание княгини на то, что та ведет себя неподобающе, устраивая драку с прислугой. Но ни в коей мере не могла сделать этого Хайна, которая до сих пор чувствовала, как горит ее щека.

— Прикажи найти Анессу и притащить ее ко мне за хвост. Где посланник?

— Не знаю, ваше высочество, — сказала Хайна и внутренне сжалась.

Княгиня героически удержалась от рукоприкладства.

— Ну вот, только ты у меня осталась, — сказала она. — От кого мне следует иметь ребенка? От рыцаря, который именно сейчас проигрывает для меня войну, или от князя А. Б. Д., единственного здесь мужчины, чистая кровь в жилах которого видна сквозь кожу?

Хайна лишилась дара речи.

— Ты хочешь ребенка? Сейчас?

— Да, — со злостью ответила ее высочество. — Лучше всего, еще до того, как дойду до той лестницы… Династия! Я ведь должна основать династию? Или после моей смерти здесь снова должно воцариться безвластие?

Несмотря на то как сильно горела ее щека, Хайна не могла удержаться от мысли, что ее госпожа… что вино к обеду подали слишком крепкое. Ладно еще Йокес, которому приходилось немедленно искать какого угодно врага и упрашивать его перебить конников Доброго Знака. Но мысли о замужестве, династии и наследнике трона… в самом деле были несколько преждевременны. Куда, собственно, мчалась Эзена? Может, к его благородию Байлею, с громким предложением?

— Ну? От кого? — поторопила Эзена.

Неожиданно Хайна почувствовала прилив смелости.

— А от кого угодно! — сказала она, останавливаясь. — Лучше от кого-нибудь умного — это, по крайней мере, позволит надеяться, что у наследника трона будет хоть немного разума. Ты дала мне по лицу, а сама что болтаешь? Что дозволено невольнице, не дозволено регенту Дартана!

Эзена тоже остановилась и какое-то время молчала. Потом взялась пальцами за нос.

— Пойдем в лес за домом, — наконец сказала она. — Покажу тебе белочку, с которой подружилась.

Коридоры прекрасного дома на самой большой на свете поляне пугали пустотой точно так же, как и коридоры дворца в Роллайне. И точно так же шла по ним в одиночестве высокая женщина. Но та, в столице, все еще была властительницей Дартана, эта же — лишь невольницей.

Дом опустел, поскольку почти всю прислугу послали в Роллайну. Недоставало также многих предметов обстановки, которые поплыли на баржах вниз по Лиде, а потом оказались на повозках на нетенской пристани. На другой стороне реки уже тогда видны были иногда выходящие на берег клинья пехотинцев в голубых мундирах со звездами. Повозки уехали, а голубые лучники на следующий день захватили Нетен, Тень Доброго Знака.

Одинокая Жемчужина шла по коридору, направляясь в северное крыло. Свернув, она вскоре оказалась в комнате коменданта дворцовой стражи, которого когда-то столь бесцеремонно разбудил Йокес, показывая письмо от покушавшегося.

Теперь в комнате не было никого.

Невольница немного постояла в дверях, задумчиво глядя на незастланную постель, потом снова вышла в коридор и двинулась дальше, направляясь в охотничий зал.

Бесчисленные трофеи составляли настоящий лес, поскольку только часть из них могла украшать стены. Огромный зал, довольно темный, был заполнен чучелами всех созданий, которые населяли самый большой лесной массив Шерера. Здесь были выставлены прекрасные экземпляры зубров, туров, лосей и медведей, не считая целых стад оленей, серн, кабанов, волков и барсуков, поскольку о дичи поменьше не стоило даже и упоминать. Под потолком красовались филины и лесные орлы с распростертыми крыльями. Стены ощетинились густой чащей рогов. Целые поколения охотников создавали эту необычную коллекцию. Трофеи, которые не вьщержали испытания временем, убирали, принося взамен новые. Здесь можно было найти настоящих чудовищ — экземпляры впечатляющих размеров, такие как гигантский зубр, почти вдвое крупнее своих собратьев. Но в самом центре зала, окруженное свободным пространством, стояло на возвышении таинственное существо, о котором ходили легенды, поскольку ни один человек никогда его не видел. Никогда и нигде, лишь однажды… Здесь, в Сей Айе. Существо, более крупное, чем самый рослый человек, было покрыто рыже-черной шерстью. Двуногое, опиравшееся на необычно длинные руки создание морщило серую голую кожу на лице, скаля клыки. Ибо у этого зверя было лицо, немного похожее на человеческое, но жестокое, дикое и бессмысленное. Кеса слышала, что похожими на него, но намного меньших размеров, были алерские твари, приходившие из-за северной границы, из-под неба, которым владела враждебная Шерни сила.

У Охегенеда, прирожденного охотника, как и у любого, имелись свои слабости. Он очень любил этот мрачный зал, где в воздухе стоял резкий, немного неприятный запах.

— Ты выглядишь, ваше благородие, словно один из этих трофеев, — сказала Жемчужина.

Охегенед, сидевший прямо на полу, опираясь спиной о ногу большого тура, иронически усмехнулся.

— И неизвестно, Кеса, не будет ли тут вскоре стоять мое чучело, как этого лося… В зависимости от прихоти тысячника Каронена. Хотя вряд ли он станет приказывать сделать из меня чучело. Каронен — солдат до мозга костей. Я никогда бы не стал глумиться над его телом, но знаю, что и он не станет глумиться над моим.

— А что надтысячник Каронен сделает с захваченной невольницей? — спросила Кеса.

— Не знаю, ты задаешь очень непростые вопросы. Армектанский легион уже много веков не брал столь выдающихся трофеев. Может, продаст? Я на его месте сперва бы отымел добычу. А потом еще раз отымел и еще.

— Это надо понимать как солдатский комплимент?

— Не сердись на меня, Жемчужина. Я ведь в самом деле только солдат. Может, еще охотник. Когда-то я пытался быть интриганом, но ты меня высмеяла.

Она медленно ходила по залу, разглядывая трофеи, словно видела их в первый раз. В первый или… последний.

— Стоит прекрасная погода. Болота просохнут не скоро, но Лида уже наверняка судоходна. Когда нам стоит ожидать гостей?

— Со дня на день.

— У тебя уже есть о них более точные сведения? Мне показалось, будто я видела Вахена…

— Он только что вернулся. Я как раз пришел сюда, чтобы обдумать то, что он сказал.

— А что он сказал? Не требуй, чтобы я спрашивала про каждое слово отдельно, комендант, — спокойно упрекнула она его.

— Каронен всю конницу, которая у него осталась, разослал на разведку. Но конница ему здесь не нужна. Он получил какое-то подкрепление, правда, очень небольшое. Несколько клиньев пехоты. У него примерно четыре тысячи солдат.

— Что с Йокесом?

— Охраняет княгиню в столице. Он не придет. Или ты получила какое-то новое письмо?

— Нет, не получала.

— Значит, ты знаешь, что он делает, и прекрасно знаешь, что он не придет.

— А мы? Что мы можем противопоставить надтысячнику?

— Это ты тоже знаешь, зачем спрашиваешь?

— Я знаю, сколько у нас солдат, но не могу оценить, чего они стоят, — объяснила она. — Когда вы сюда пришли, половина тех пехотинцев выглядели так, будто они тут же умрут от усталости.

— Скорее от уныния, — поправил он ее. — День за днем их вырезали в лесу, где они когтями цеплялись за каждое дерево. Целую неделю они обороняли шесть миль, — с горечью добавил он. — Они смотрели на моих гвардейцев как на изменников, которые посидели немного в Нетене, а потом строем промаршировали в Сей Айе.

— Комендант, — холодно сказала невольница, — солдаты получают деньги за то, чтобы сражаться и умирать, а не за то, чтобы смотреть на гвардейцев. Я спрашивала, чего стоят твои войска.

— А я тебе как раз отвечаю. Гвардейцы стоят и пятисот человек, поскольку никому не могут посмотреть в глаза и мечтают только о том, чтобы войти в лес и защищать уже не шесть, а три мили, и не неделю, а две недели. Лесных стражей, вместе с теми, которые собрались тут со всех границ пущи, а не сражались раньше под Нетеном, у нас без малого триста. И вдвое больше пехотинцев, из которых двести сидят тут с самого начала, так что сама знаешь, чего они стоят. Все лучшие пошли к Йокесу и погибли, здесь остались самые старые, самые слабые и хуже всего обученные.

— Но очень хорошо вооруженные.

— Да, это единственное, с чем нет проблем, — признался Охегенед.

— А что с городской стражей и крестьянским ополчением?

— Не смеши меня, Кеса. Эти городские стражники могут самое большее нести караульную службу. А ополчение мы создали напоказ, для шпионов трибунала. Если сто мужиков бросятся на десять лучников, то наверняка справятся, если их добежит больше тридцати…

— И ничего с этими крестьянами не сделать?

Он пожал плечами.

— Послушай, если в деревню войдет одинокий клин лучников с намерениями поджечь хижины, изнасиловать девушек и перерезать свиней, то крестьяне разозлятся и прогонят их. Но сомневаюсь, что надтысячник Каронен начал бы завоевание Сей Айе с того, чтобы противопоставить себе все население поляны. Он сожжет все деревни, но только тогда, когда моих солдат уже не будет. А тогда это крестьянское ополчение… — Он развел руками. — Не знаю, как я мог бы использовать этих крестьян. Против тех самых солдат, которые под Нетеном перебили лесничих и обученную пехоту? При таких шансах я даже свору собак против них не пустил, а крестьяне — все-таки люди.

— Гвардейцы победят пятьсот, лесные стражи шестьсот, а пехота триста, — сказала Кеса. — Всего тысячу четыреста.

— Превосходно считаешь, — похвалил Охегенед. — И если бы сюда шло полторы тысячи солдат, то у нас были бы шансы при обороне. Но их втрое больше.

— Мы не сможем защититься.

— И речи нет. Сей Айе было крепостью, пока в лесу сидело восемьсот лесничих, а на поляне — гвардия и семь сотен пехоты. Теперь это крепость с незащищенными стенами и без гарнизона внутри.

— Так я и думала. Ну тогда вставай, уходим отсюда.

— С ума сошла? Куда?

— Куда угодно. В лес. Твои солдаты не защитят Сей Айе, но сумеют выгнать крестьян из деревень. Мы забираем все — живой инвентарь, ценные вещи, а прежде всего документы Сей Айе. То, чего забрать нельзя, нужно уничтожить или закопать, где-то спрятать.

— Подожди, подожди, — сказал он.

— Ждать я как раз не буду. Они могут прийти сюда по реке даже завтра. Уводи свое войско. Каронен получит голую поляну, которую он может сжечь, если захочет, помешать мы ему все равно не сумеем. Всю Буковую пущу ему не сжечь, а Сей Айе — это люди, не дома. Дома всегда можно отстроить заново.

— Мне уже десять раз приходила в голову мысль о том, чтобы вывести отсюда войско и не давать покоя Каронену в лесу.

— Так почему ты мне ничего не говорил?

— Потому что здесь люди и их дома… В Сей Айе.

— Но людей я забираю, ходить умеет не только войско. А дома, как я слышу, тебе все равно не защитить?

— У меня нет приказа отдать Сей Айе.

— Уже есть, поскольку здесь приказываю я, от имени княгини Эзены. В конце концов, если хочешь — сиди тут со своей армией, стратег. Я забираю людей, а если ты встанешь у меня на пути, то я брошу в бой крестьянское ополчение, — пригрозила она.

Охегенед коротко рассмеялся.

— Слушаюсь, ваше высочество, — сказал он, вставая. — Но даже пустую поляну мы не отдадим даром. Лесничих я пошлю в лес, пусть охотятся. Уже на самой реке они вполне могут завалить парочку командиров и дюжины три легионеров.

— Мы потеряем этих лесничих, — нахмурилась Кеса.

— С чего бы? Они умирали под Нетеном, так как не могли отдать лес. Но здесь они идут на охоту. Несколько стрел — и ищи эхо в зарослях… — Охегенед ожил, как только ему показали нечто не столь безнадежное, как смерть при обороне владений, защитить которые было невозможно. — Вахен получит только один приказ: убивать и не дать убить себя. А командиры дружин такую тактику наверняка оценят и сумеют воплотить в жизнь. Это нечто иное, нежели повторение обороны Нетена. Кеса, еще одно, — остановил он Жемчужину, которая уже направлялась к двери. — Кто из нас командует в Сей Айе? Война не терпит совещаний в огне сражения, командование должно быть единоличным.

Она задумчиво посмотрела на офицера, от уныния которого не осталось и следа.

— Что за вопрос… Ты командуешь, меня уже здесь нет. Я иду в канцелярию, задать работу урядникам. Что бы ни случилось, документы Сей Айе должны уцелеть. Дай мне всех городских слуг в сопровождение, — попросила она. — Будет несколько повозок, в городе тоже множество документов. А еще библиотеки, дворцовая и городская.

— Конечно, бери.

— Попрошу еще обеих телохранительниц.

— Они твои, само собой. А теперь просьба у меня.

— Да?

— Пошли гонцов в Роллайну. Тропу мы до сих пор контролируем, но все может измениться. Напиши княгине, какое решение ты приняла. Мы приняли, — поправился он.

Кеса слегка подняла брови.

— О, герой… — сказала она. — Страшно доложить, что пускаешься в бегство? Хорошо, напишу письмо. Объясню, что силой заставила тебя повиноваться.

Надтысячник Каронен шел на завоевание Буковой пущи без всякого энтузиазма. Он захватил окраины леса и даже, к собственному удивлению, сам Нетен. Выходя из укрепленного лагеря и нанося удар по войскам Йокеса, он ввязывался в немалые хлопоты, но выхода у него не было. Дальше торчать в лагере становилось попросту невозможно. Неся серьезные потери, он перебросил свою армию в лес, а потом с ужасом смотрел, как редеют ряды пехоты, ведущей затяжные бои. Чувствуя, как у него душа уходит в пятки, он ждал, когда вся спешившаяся конница Сей Айе поддержит лесную стражу и заставит его легионеров отступить. Йокес был в состоянии вытеснить его обратно на равнину, по крайней мере, у него имелись на это шансы. Считая три вспомогательных рыцарских отряда и два легких, он располагал, по оценке надтысячника, примерно тремя с половиной тысячами людей, которые вместе с тысячей пехоты могли преодолеть натиск его уставших легионеров. С каждым днем их усталость росла… Каронену казалось, что он отгадал намерения командира войск Сей Айе: ценой своей пехоты и лесных стражей Йокес хотел обескровить Западную армию насколько возможно, чтобы потом, у самой реки, ввести в бой свои три с половиной тысячи отдохнувших всадников с мечами и арбалетами в руках. Но просматривался и другой вариант — Каронен постоянно опасался за свои тылы. Отряды Сей Айе могли обойти лес с юга, выйти на покинутый лагерь, атаковать выведенный на лесную дорогу обоз и тылы его легионов. Остатки конных лучников, которых в первой битве втаптывали в землю и которые понесли во второй не меньшие потери, никоим образом не могли уничтожить или хотя бы ослабить десять тяжелых и два легких отряда. Каронен не знал, что конники Дома ушли в Роллайну; тяжелых отрядов на самом деле было девять. Надтысячник хотел как можно дороже продать свою шкуру и выполнить задачу, поставленную в начале кампании: связать на западе как можно большие силы врага. Он уже знал о небывалых успехах слабой Восточной армии и послал надтысячнице Терезе гонца с поздравлениями. Уполномоченный командованием, он также обещал сделать все возможное, чтобы противостоящий Восточной армии Эневен все же вынужден был послать что-то Йокесу. Оказывалось, что надтысячница могла, несмотря на присутствие рыцарской армии Ахе Ванадейоне, выполнить свою задачу. Победа над троекратно превосходящими по численности тяжеловооруженными отрядами выглядела военным чудом, но надтысячница продемонстрировала, что способна совершать подобные чудеса. И потому Каронен был готов умереть вместе со всем своим войском в лесу над Лидой, сражаясь хоть бы и со всеми армиями на свете, так, как если бы он намеревался захватить не только Нетен, но и поляну посреди пущи.

Всадники Йокеса не пришли на помощь гибнущей в лесу пехоте. Надтысячник Каронен захватил Нетен и в самом деле мог бы захватить Сей Айе…

Но — не хотел. Это уже выглядело не военным, но чисто политическим предприятием. Прежде всего ему пришлось бы забрать из западного Дартана почти все войска, открывая армектанскую границу. Правда, князь-представитель в весьма доверительном письме извещал его, что отряды Сей Айе не двинутся из-под Роллайны, а у него наверняка были основания это утверждать. Политика… Но тем не менее старому солдату не нравилось, когда смешивали два мира: мир войны и мир интриг. Его меч не был орудием переговоров, и он предпочел бы, чтобы прикрытие Армекта осуществлялось не при помощи политических интриг. А поход на Сей Айе тоже был политическим наступлением. Ему предстояло застрять со своими легионами посреди самого большого леса Шерера лишь затем, чтобы показать всему Дартану, как пылают владения смутьянки, после захвата Нетена не имевшие уже никакого военного значения, даже как тылы.

Надтысячник считал, что армии следует направлять против других армий, ибо их первоочередная задача — уничтожение вооруженных сил противника. Он был прав и вместе с тем ошибался. Имперским армиям не хватило бы сил, чтобы победить в сражениях все отряды, которые мог выставить Дартан. Поэтому, уничтожая уже существующие войска, армектанские легионы должны были вместе с тем препятствовать созданию новых. Надлежало отбить у нерешительных Домов охоту поддерживать самозваную регентшу. Если бы Каронену сказали, сколько отрядов он уничтожил своими действиями еще до того, как они вообще возникли, у него сложилось бы иное мнение насчет возможностей его войска и последствий «политических» ударов. При всем желании он не смог бы одержать победу над подобными силами, сражаясь с ними в поле.

Проливные дожди командир Западной армии встретил с немалым облегчением, солдаты же — с энтузиазмом. Поход в глубь пущи был невозможен, а квартиры в Нетене и занятом лагере Йокеса вполне удобны. Тяжелая конница, вязнущая в размякшей земле, теряла половину своей ценности. Солдаты отдыхали, лечили раны, восстанавливали боевой дух, делясь рассказами о геройских подвигах. Пришло небольшое подкрепление; новым товарищам можно было рассказывать о внезапной атаке тяжелых отрядов в первой битве у Буковой пущи, боях с лесной стражей… Была проведена реорганизация; всю пехоту Западной армии собрали в четырех сильных легионах, а действующую за пределами леса конницу — в пятом.

Дожди шли пять долгих дней. Надтысячник Каронен заблокировал пристань: Дартан мог продолжать торговлю с Армектом, но Сей Айе — уже нет, даже если бы не шли дожди, — и обдумывал планы новой кампании, собирал баржи, необходимые для транспортировки войска вверх по реке, проверял состояние припасов. К завоеванию Доброго Знака он готовился неохотно, но со всей солдатской добросовестностью и рутинной четкостью высшего офицера Армектанского легиона. Однако ему не хватило воображения — он не отдавал себе отчета в том, сколько барж требуется для перевозки трех тысяч солдат, как он первоначально планировал. Стало ясно, что перевезет он самое большее две тысячи в невероятной тесноте и самые необходимые припасы. Когда вернулось солнце, вверх по реке поплыли лодки, которые вели под присмотром солдат принужденные к сотрудничеству речные лоцманы. Постоянно велось наблюдение за тем, как спадает вода, обследовался фарватер. В нескольких местах его нужно было очистить от поломанных деревьев, поваленных грозой где-то в верхах реки и унесенных течением вниз.

На третий день после того, как установилась хорошая погода, по тропе на восточном берегу реки, той самой, по которой ходили тянувшие баржи мулы, двинулся самый лучший легион — Северный Пехотный. Это была вся пехота с пограничья, которая избежала копыт всадников Йокеса, а потом пережила сражения в лесу. Следом за этим легионом отправился другой, к которому добавили одну колонну из третьего легиона, — для этих солдат уже не хватило лодок. Надтысячник, видя, как далеко растянулись его отряды на берегу, полон был самых худших предчувствий. Вместе с сухопутным войском вверх по реке двинулись баржи, везшие остальные войска и самые необходимые припасы. Обозы отправляли в Лида Айе. В Нетене должны были остаться солдаты дартанской морской стражи и несколько самостоятельных клиньев, не вошедших в состав реорганизованных легионов. Каронен прекрасно знал, что это смехотворные силы, которые никак не смогут обеспечить прикрытие его тылов, но делал лишь то, что должен был делать. Йокес мог без труда отбить Нетен, но это не имело никакого значения в случае захвата Сей Айе; Нетен был лишь пристанью, не более того. В задачу оставленных там легионеров входило самое большее опознать атакующие их силы и уйти в лес, чтобы соединиться с остальной армией. С военной точки зрения это действительно была страшная авантюра. Каронен мечтал только об одном: о том, чтобы войти в Сей Айе, сжечь все дотла и убраться оттуда как можно быстрее.

Уже на реке надтысячник получил донесение от командира конного легиона, действовавшего вне пущи. Князь-представитель действительно знал, что говорит, заверяя, что войска Сей Айе будут бездействовать. Йокес все еще стоял под Роллайной. Каронен не мог надивиться подобному способу ведения войны. Превосходный командир — и притом командир конницы! — оказался не слишком грозным противником, неспособным на смелые и решительные действия. Надтысячник не знал, что об этом думать. Он не знал причин бездеятельности Йокеса. Не исключено, что кто-то им неумело руководил, возможно, сама княгиня-регент, — подобное вмешательство властителя в дела, которые следовало бы оставить военным, вполне соответствовало дартанской традиции. Как бы там ни было, надтысячник Каронен все еще воспринимал противника всерьез и был бы рад, если бы и другие считали так же.

Гонец от тысячника конных лучников был последней связью Западной армии с миром за пределами Буковой пущи; миром, который стал нереальным и недостижимым. Уже на следующий день тысячник конного легиона послал очередных гонцов — но эти солдаты так до Каронена и не добрались. Дружины лесничих Сей Айе вытряхнули из них как донесения, которые те везли, так и жизнь.

Несколькими неделями раньше плывшей вниз по реке княгине Доброго Знака потребовались сутки, чтобы добраться до Нетена. Путешествие вверх по реке продолжалось дольше. Тяжело нагруженные баржи Каронена тащились со скоростью не более десяти миль в час; шедшие ио топкой тропинке легионеры, охранявшие водный путь, двигались наравне с баржами.

Уже смеркалось, когда лесная стража Сей Айе напала с западного берега, где никто не ожидал присутствия врага. Каронен, правда, послал туда несколько небольших патрулей, которые с трудом пробивались через промокшие заросли, но так никогда и не узнал, что, собственно, случилось с этими солдатами. Зато ему показали, как можно в мгновение ока потопить нагруженную войском баржу. В том месте, где водный путь пролегал ближе всего к западному берегу, с треском начало валиться в реку дерево, видимо, давно уже срубленное и державшееся только на веревках. Крона старой сосны достала вершиной до низко сидевшей в воде лодки и вдавила ее под воду, разбрасывая в стороны покалеченных и раненных ветвями легионеров. Зацепившийся за берег ствол отклонялся под весом увлекаемой потоком кроны, угрожая следующей лодке. С треском рухнуло еще одно дерево, слишком, однако, низкое и слишком далеко росшее, чтобы достать до фарватера; Каронену повезло, что таких мест на пути было немного. Высокие деревья не росли на самом берегу, постоянно заливаемом при паводках, подмываемом рекой…

Лесничим Сей Айе удалось пошутить подобным образом лишь один раз. Но, как выяснилось, они знали много шуток. Надтысячник трое суток пробивался вверх по реке, сражаясь с пожарами, возникавшими на лодках от горящих стрел, отталкивая жердями пущенные по течению бревна, подсчитывая солдат, вылетавших за борт с арбалетными стрелами в шее или груди. Под конец, когда начало не хватать мулов, падающих под ударами стрел, тащить лодки пришлось отборным легионерам с севера. Вид пристани в Сей Айе принес ему величайшее облегчение.

Там не было ни души. Полуразрушенные набережные и пандусы скорее затрудняли, чем облегчали выгрузку. Первые освободившиеся баржи поплыли за легионерами на западном берегу, поскольку с тех пор, как в воду рухнуло дерево, Каронену приходилось прикрывать реку с обеих сторон.

Выгрузка войск и припасов шла с трудом и завершилась лишь поздно ночью. На рассвете похоронили семерых стражников, и легионы двинулись по прекрасной дороге прямо в Сей Айе, с сильным охранением в зарослях по бокам и отрядами передовой и тыловой стражи. Впереди авангарда пошли на разведку два конных патруля — две десятки из единственного клина конников, который имелся в войске Каронена. Надтысячник надеялся, что хотя бы один из этих конных лучников сумеет вернуться живым.

Но в живых остались почти все. Когда подошли войска, одна из разведывательных групп уже ждала их, затаившись на краю самой большой поляны Шерера. Им пришлось укрыться, потому что их немного обстреляли из луков, но никак больше не нападали. Надтысячник принял доклад разведчика.

В Сей Айе не оказалось никого. Жуткая поляна пугала скрипом незапертых дверей, видом разбросанной повсюду рухляди, которую не имело никакого смысла брать с собой, и наконец, резким запахом гари, доносившимся из многих мест, где разжигались большие костры. На этих кострах сгорело все, что могло бы пригодиться легионерам.

Намного позже, когда Каронен уже расположился в комнатах самого прекрасного дома, какой он когда-либо видел, один из тысячников принес ему письмо, найденное на столе в большом пиршественном зале. Рядом с письмом лежала кучка облепленных смолой тряпок.

Ночью солдаты Сей Айе атаковали пристань, после тяжелого боя разбили стоявшие там два полулегиона и сожгли или пустили по реке все баржи. Надтысячник Каронен начал задумываться, услышит ли кто-нибудь вообще в Дартане о том, что самозваную регентшу наказали, уничтожив ее владения в пуще. Похоже было, что в Шерере скорее будет ходить мрачная легенда об армии, которая вошла в большой лес, и никто так больше и не узнал, что с этими солдатами стало. Оставленное в большом зале письмо не было пустой угрозой. Каронен сжег деревни и деревянные строения города, уничтожил мосты и мельницы, потеряв при этом клин лучников, который отошел слишком далеко от других отрядов, наконец разбил все стекла, какие были на всей поляне, поскольку на то, чтобы ломать стены, у него не было времени, и приказал готовиться к отходу. Но он не мог возвращаться прямо в Нетен, не имея понятия, находится ли до сих пор пристань в руках его солдат. Впрочем, даже если бы это было и так, то поход вдоль проклятой реки, где обширные болота превратили бы войско в невероятно длинную змею из людей, ползущую по тропе для мулов, был самоубийственным предприятием.

Надтысячник выбрал лесной «тракт», ведший к Роллайне. Он предпочел бы пойти по другому, ведущему на восток, где после выхода из леса он мог бы направиться к Терезе, соединиться с ней и образовать одну сильную армию. Мысль казалась заманчивой; объединение всех имеющихся в распоряжении сил и уничтожение разрозненных войск противника было одним из правил военного искусства. Но Тереза наверняка не могла прокормить вдвое более многочисленное войско, к тому же до него не доходило никаких известий о ее армии. Она могла находиться где угодно — в Акалии, за спиной Эневена в Дартане или вообще в небытии, если дело дошло до проигранного решающего сражения.

В конце концов Каронен решил идти к Нетену кружной дорогой. Двигаясь обратно в западный Дартан, он все еще продолжал связывать на этом направлении какие-то силы врага и таким образом мог лучше всего помочь Терезе. Западная армия была «орре сег гевер» — силой, которая самим своим существованием перечеркивала планы противника и вынуждала его придерживать резервы. Каронен готов был потерять свое войско, лишь бы только надтысячница могла свершить очередное чудо и еще раз разбить Ахе Ванадейоне. Многие подряд одержанные победы преследовали уже не политические, но военные интересы.

В конце была дописка мелкими буквами, словно писавшей было стыдно и она хотела что-то скрыть:

Ваделар должен был сперва спасти себя.

Лишившись должности, он стал гостем в здании Имперского трибунала, которого едва терпела первая наместница. С полнейшим бездушием, столь свойственным матери, ребенку которой пытались причинить вред, ее высокоблагородие Т. Л. Акея преследовала неудачливого мужа и отца. Она позволяла ему жить в комнатке рядом с помещениями для прислуги главным образом для того, чтобы он находился под рукой и она могла постоянно портить ему жизнь. Кроме того, ее сын, еще не понимавший, что отец — чудовище, жаждущее загубить его судьбу, обожал Ваделара, и не могло быть и речи об их немедленном расставании. Хотя Акея каждый вечер терпеливо объясняла маленькому Ленету, что отцу он вовсе не нужен, поскольку тот всю жизнь делал все для того, чтобы его семья умирала с голоду, а его сын, когда вырастет, не будет иметь никакого будущего. Каждый раз, когда мальчика пускали к отцу, а отец в это время не был пьян до беспамятства, он расспрашивал его об этом. Ваделар, от которого несло вином, говорил ему, что все это неправда, наказывал любить мать и нередко засыпал на полуслове. Тогда грустная Весета отводила ребенка к наместнице, но не держала его за руку, так как Акея этого не позволяла. Отвратительная красотка, которую купил и потом освободил ее бывший муж, не смела прикасаться к Ленету. Наместница Акалии делала все, что было в ее силах, чтобы спасти Ваделара, дав ему понять, насколько низко он пал. Пробужденные угрызения совести ничего не смогли бы изменить, но, по крайней мере, показали бы, что Ваделар — вообще человек. Он должен был страдать, терзаться — но не хотел.

Весета, освобожденная своим господином, взяла подтверждающий этот факт документ — и сразу же ушла, не сказав ни слова на прощание. Но два дня спустя Ваделар, проснувшись утром со страшной головной болью (поскольку недомогание, которое он однажды ощутил, с тех пор его не покидало), увидел ее хлопочущей у него в спальне и убирающей остатки пьяной пирушки. Это было еще до того, как он лишился своей должности.

— Я хотела посмотреть, как это выглядит, — сказала она вместо приветствия. — Уйти, не спрашивая ни у кого согласия, встать в городских воротах и подумать, не пойти ли в Армект или Громбелард. Развлечься с молодыми мужчинами в корчме, само собой. И вернуться, когда мне захочется и если захочется. Я вернулась, но это твой дом. Если ты мне позволишь, я останусь.

И Ваделар по-пьяному растрогался.

С тех пор прошло немало времени. Трудно сказать сколько. Три недели или, может быть, пять месяцев… Бывший наместник трибунала в Акалии больше не утруждался подсчетами.

Письмо принесли, когда Ваделар спал. Спал он как раз совершенно нормально, поскольку не всегда заглядывал в рюмку. Впрочем, он был более чем уверен, что пьет без меры только потому, что ему так хочется, и в любой момент может перестать. Только незачем.

И именно потому, что переставать было незачем, он проснулся и поспешил к кувшину, который поставила на столе Весета. Поставила еще до того, как он заснул, и тем не менее он из него не выпил. Что доказывало, что вино он мог и не пить.

Только сейчас, в любой момент имея возможность отказаться, он наполнил бокал и выпил.

Лежавшая в покинутой постели женщина перевернулась с бока на спину и распрямила руки. Она потянулась, открыла глаза и села. У нее были самые прекрасные груди в мире. Он понятия не имел, почему ей не дали сертификата Жемчужины. Наверняка не из-за недостатка красоты. Но ему не хотелось мысленно возвращаться к ее невольничьему прошлому.

— Пока хватит, — сказала она. — Поешь чего-нибудь, а прежде всего прочитай письмо. Его принесли вчера, но ты уже спал, и я боялась… и не хотела тебя будить.

— Какое письмо?

Ваделар уже забыл, что можно получать какие-то письма. Когда он был наместником трибунала, он получал их по несколько в день. Но это были письма не для него, а только для поста, который он занимал. Он потерял свой пост и сразу же перестал получать письма.

— От солдата, — сказала Весета. — То есть я не знаю от кого, но письмо принес солдат.

Ваделар взял послание, сломал печать, прочитал и спокойно выпил вина.

— Хочешь прочитать?

— Что-то интересное?

— Нет. Так себе, — сказал он. — Командующая Восточной армией, надтысячница Тереза, с которой я всю жизнь был в дружеских отношениях, напомнила мне о своем существовании.

— И что пишет?

— Ну… коротко говоря, она хочет, чтобы я собрал армию и, когда сюда придут полки Ахе Ванадейоне, встал в воротах в железном шлеме на голове и крикнул: «Не пройдете! Прочь отсюда!»

— Покажи, — улыбнулась Весета.

Прочитав, она перестала улыбаться.

— О Шернь, — прошептала она. — Но… что ты можешь сделать?

— Ничего. Абсолютно ничего, Весета, — мягко сказал он, возвращаясь к постели с полным бокалом в руке. — Я очень хотел бы справиться хоть с десятой частью того, о чем пишет надтысячница. Но я не справлюсь. Ни с чем.

Он выпил вина и лег на спину.

— У меня нет никакой власти, влияния, денег, друзей, даже военных знаний. Есть только мнение обо мне как о пьянице, неважно, заслуженное или нет. И теперь, как я понимаю, такой вот снятый с должности пьяница должен прийти в ратушу и сказать: «За работу, достойные отцы города! Воевода, прошу немедленно отправляться за копьями и седлать коней! Теперь я тут заправляю!» И навсегда останется тайной, чего ожидает от меня надтысячница Тереза.

— Перестань, — возмущенно заявила она. — Эта женщина сражается со всей дартанской армией, ты видел тех солдат, которых привезли на повозках? Некоторые совсем мальчики, а те, что старше… Какая разница? У некоторых были семьи в этом городе… А ты над этим смеешься?

— Я вовсе не смеюсь, Весета. Но надтысячница Тереза якобы совершила великое военное чудо, настоящее чудо, выиграв сражение, и только после этого чуда прибыли те повозки с сотнями раненых. Именно так выглядит война. Теперь надтысячница ждет, что я тут совершу второе чудо? Если бы у меня было хоть столько власти, сколько у нее солдат — а их у нее очень немного, — может, я и мог бы попытаться. Но я никто, даже для своего четырехлетнего сына.

— Уже почти пятилетнего, — с женской склонностью к точности напомнила она.

— Это и в самом деле многое объясняет. Он уже взрослый, так что ему незачем меня слушать. Даже Ленету я не могу ничего приказать. Ты знаешь меня, Весета, знаешь моих друзей, мои дела… Нет, не хочу больше вина. — Он неожиданно выплеснул остатки напитка в сторону и повернулся к женщине, глядя ей в глаза. — Не хочу, потому что ты сейчас скажешь, что в голове у меня одна пьянка… Я не пьян и говорю: надтысячница Тереза утратила чувство реальности. Ей удалось совершить нечто необычное, и она думает, будто подобное по силам любому. Этот город наверняка может вооружиться и даже оборониться, кто знает. Но тогда я буду… знаешь где? На стенах, действительно в каком-нибудь шлеме на голове, может, мне что-нибудь выделят из тех трофеев, что прислала Тереза после битвы. Именно столько я могу сделать для Акалии. Напялить какой-нибудь котелок на голову и мужественно дать себя убить, послужив всем примером.

— Даже не попытаешься? Тебя знают в ратуше, может, послушают какого-нибудь совета?

— Какого совета? Подсотник Акалийского легиона, тот, который сейчас командует гарнизоном, даст им вдесятеро больше ценных советов, чем бывший наместник Ваделар. Выпей со мной вина, — сказал он.

Помолчав, она вздохнула, принесла кувшин и второй бокал.

— Может, лучше уедем?

— Не знаю. Может, и лучше.

Поздним вечером — но не слишком поздним, поскольку Ваделар и Весета были еще пьяны, не успев как следует поспать после утреннего возлияния, в комнату бывшего наместника пришел посыльный от ее высокоблагородия Акеи. Ваделар слез с голой женщины, лежавшей поперек кровати, кое-как собрался с силами и оделся, хотя и с немалым трудом. Он полностью зависел от матери своего сына, жил здесь по ее милости, получал еду и — время от времени — немного серебра. Он не мог позволить себе прогнать ее посыльного. Тем более что никогда прежде подобного не случалось — она впервые звала его.

Приведя себя в порядок, он потащился по коридору, потом по лестнице и снова по коридору.

Наместница ждала в канцелярии. Вид у нее был явно расстроенный.

— Как у тебя дела? — спросила она, и в словах ее послышалась тень давней дружеской заботы.

Ваделар лишь покачал головой, поскольку уже понял, что забота эта относилась только — если придерживаться военной риторики — к копейщику, который должен был прокладывать дорогу для своего оруженосца-сына. Когда стало ясно, что рыцарь из копейщика никакой, он сразу же оказался обречен на небытие.

— Тебе всего хватает?

— Мне всего достаточно, Акея. У меня есть вино, женщина… Врать я никогда хорошо не умел.

Она прикусила губу.

— Утром я получила письмо от надтысячницы-коменданта Восточной армии, — сказала она. — Ты знаешь, что идет война… — Слова эти прозвучали несерьезно; нет, конечно же, он не знал. — Акалия объявлена крепостью. Это уже не только военный округ Акалии, где последнее слово за комендантом гарнизона. Статус крепости — это, как я поняла, то, что имеют форпосты на северной границе… В акалийской крепости никто не имеет слова, вообще никто. Только комендант.

— Действительно, — согласился бывший наместник.

— Надтысячница Тереза по воле Кирлана является командиром всех действующих в этом регионе войск. Как я поняла, она может объявить крепостью все, что будут оборонять ее солдаты.

— Действительно. Даже ветряную мельницу на холме, — снова согласился Ваделар. — Идет война, Акея, и правят военные. За принятые решения они отвечают только перед своими начальниками. Если они принимают неверные решения, то начальники лишают их права командовать.

— Надтысячница назначила временным комендантом крепости старшего здесь по званию военного. Это подсотник нашего гарнизона… Он пришел сегодня ко мне и потребовал… потребовал невозможного. Доступа ко всем, даже самым секретным, докладам. Он хочет иметь влияние на то, какие сведения собирают тайные урядники, и доступ к ним… даже раньше меня. Еще он хочет… Я уже сама не знаю, чего он хочет. Всего. Подсотник легиона. Я просто не знаю, к каким делам я могу его допустить, а к каким должна. Наверняка есть соответствующие правила, но… Я не знаю, где их искать. Я просто не знаю, что делать. Я… послушай, ведь я только что получила эту должность. Помоги мне.

— Ведь у тебя есть твои следователи. И второй наместник.

— Я опередила их на пути к повышению, они считают, что незаслуженно. Они обманут меня или введут в заблуждение, чтобы помешать. А второй наместник был… он нелоялен, и я послала доклад в Кирлан… Он об этом знает.

— Вечная империя имеет здесь таких людей, каких заслужила. Ты знаешь, как должно быть по-армектански, Акея. Я, увы, не знал, и потому куда надо донесли, что я нелоялен. А теперь я должен действовать? Вопреки интересам Кирлана, как я понимаю? Ибо ведь в интересах Кирлана, чтобы этот пост занимала ты.

— Помоги мне, — повторила она.

Он молча смотрел на нее.

— Ваше благородие, ты не можешь допустить меня к тайнам Имперского трибунала, — наконец сказал он. — Ты можешь или должна допустить к ним коменданта крепости. Но не чужого человека, которому ты даешь кров в своем доме, сдавая внаем одну из личных комнат.

— Не говори так. Речь идет о чем-то большем, чем моя карьера. Если Акалия не сумеет защитить себя… Я не знаю, как я могу помочь, что сделать, а от чего отказаться. Кирлан слишком далеко. Речь идет…

— Знаю, — прервал он ее. — Речь идет о нашем ребенке.

— Да, — сказала она. — Если Акалия падет… Речь идет о нашем ребенке, помоги мне.

Он снова долго смотрел на нее.

— Даже и не подумаю, глупая баба. Мы с Весетой уезжаем. Можем забрать с собой Ленета, — сказал он, повернулся и вышел.

Вода спала, и Ранелу снова стало можно перейти вброд.

Эневен только один раз попытался форсировать реку под обстрелом из луков пехоты Терезы и понял, что потеряет таким образом все свои отряды, разве что у лучников закончатся стрелы. Однако было совершенно ясно, что значительно раньше у рыцарей закончится боевой дух. Погибший славной смертью Кенес вел кровавую битву, поскольку надтысячница сама к этому стремилась и пропустила на другой берег половину его сил. Теперь, однако, Восточная армия не собиралась вмешиваться в безнадежную борьбу с двадцатью конными и шестью пешими отрядами, так как Эневен давно уже включил в состав главных сил резервную колонну Овенетта. Брод форсировать не удалось; у солдат надтысячницы имелись не только луки, но и арбалеты, забранные у погибших в битве при Мереве солдат, и не требовалось быть очень хорошим стрелком, чтобы попасть в толпившихся в воде. Вождь Ахе Ванадейоне попрощался после этой битвы не только с погибшими, но и со многими оставшимися в живых рыцарями, которых неотложные дела звали в свои владения. Вместе с тем он обрел уверенность в том, что следующая попытка форсировать реку обязательно должна удаться, ибо в противном случае в третий раз он пойдет через нее сам. Еще в тот же день он заново разделил свои силы на три походные колонны, из которых две более сильные сразу же двинулись вдоль реки, вправо и влево от центральной колонны. Вождь рыцарской армии остался возле не захваченного брода, во главе четырех отрядов конницы и шести пехоты. Он ждал, что станет делать стоявший на другом берегу противник. А сделать он мог одно из трех. Он мог остаться на месте, продолжая охранять брод, что должно было закончиться подходом одной из фланговых колонн, переправившихся через Ранелу в другом месте; он мог разделить свои силы так же на три части и пытаться охранять сразу три брода, каждый при помощи небольшого отряда; наконец, он мог отойти от реки и исчезнуть неизвестно куда, строя неизвестно какие планы.

Утром противника на месте не оказалось. Эневен форсировал Ранелу и сразу же послал приказ возвращаться правофланговой колонне, которой пришлось бы шагать до ближайшей переправы дня три. Сам того не зная, он перечеркнул этим планы надтысячницы, которая не стала далеко отходить со своим войском и намеревалась еще раз попытать счастья, дав решающий бой его отрядам. Но в чистом поле она дать его не могла — место, где Эневен форсировал Ранелу, ничем не напоминало то, где она сразилась с его братом. Тереза ждала, пока Эневен двинется вперед. Но он остался на месте, а вечером вернулись его отряды с правого фланга, и намерения командующей Восточной армией кончились ничем. У нее был шанс победить возглавляемое самим главнокомандующим войско, состоявшее главным образом из пехотинцев, которые в бою ничем не лучше дартанских легионеров, но она не могла даже мечтать о том, чтобы разбить поддерживаемые этой пехотой двадцать отрядов тяжелой конницы.

Время торопило. Надтысячнице предстояло немедленно принять решение: дальше задерживать продвижение войск Эневена (что было труднее, чем до форсирования Ранелы, но все еще возможно) или же идти навстречу левофланговой колонне и дать еще один решительный бой. Второе, хотя и находилось на грани безумия, могло принести неожиданные плоды. Уже сейчас некоторые отряды, ни разу не побывавшие в боях, редели на глазах. Благодаря неоценимым котам-разведчикам надтысячница знала, что из всей армии ежедневно убывает от нескольких десятков до нескольких сотен человек; после неудачного форсирования реки ряды Ахе Ванадейоне покинуло около ста рыцарей, которые, естественно, забрали с собой свои свиты. Тереза явно видела, что рыцари уже сыты по горло изнурительной и бесславной войной. Очередное поражение — даже необязательно крупное — могло лишить Эневена большей части его войск. Но подобные же последствия могли повлечь упорные действия по сдерживанию противника, и это не грозило внезапной гибелью всей Восточной армии.

Надтысячница выбрала партизанскую войну, рассчитанную на изматывание и задержку противника. Это была не первая, но зато последняя ошибка, которую она в этой войне совершила.

Первая ошибка не носила чисто военного характера. Тереза, которая, как и надтысячник Каронен, была солдатом до мозга костей, не сумела на основании получаемых донесений и приказов оценить, насколько утратил боевой дух противник. После того как вражеское войско форсировало реку, ей следовало пропустить его еще дальше и наконец ударить по Дартану. Вероятно, если бы она послушалась советов главного командования, она могла бы закончить войну, вовсе не беспокоясь из-за идущего на Акалию войска Эневена, которое рассеялось бы в мгновение ока. При первом же известии о том, что идущие широким фронтом легионы Восточной армии жгут на месте любые владения, в которых не застали хозяина, рыцари Эневена тотчас же вернулись бы в свои дома. Эневен наверняка захватил бы Акалию, опираясь на несколько самых верных отрядов, но этот успех не имел бы никакого значения, учитывая возникновение под Роллайной группировки, которая наконец выставила бы свои отряды и — не оглядываясь на войско Йокеса, которое наверняка не могло раздавить их так, как давило на поле боя легковооруженных пехотинцев, — на все четыре стороны прогнала бы из столицы самозваную регентшу, если вообще не отдала бы ее в руки выходящего из Буковой пущи Каронена. Но подобные рассуждения находились далеко за горизонтом предвидений простой женщины-воина, какой в конечном счете была Тереза. Надтысячница с некоторых пор вела собственную войну, имела собственного врага и уже почти не помнила, что является высшей целью всей игры. А ею являлось сохранение Дартана в границах Вечной империи, а не спасение нескольких армектанских деревень или даже большого города.

С чисто военной точки зрения надтысячница принимала верные решения, или, возможно, они были бы таковыми, если бы не существовали другие армии, положение дартанской властительницы было бы непоколебимым, а исход войны решала бы гонка двух командиров к двум городам — Роллайне и Акалии. Возможно, она сумела бы выиграть эту гонку, круша армию противника до ее полного распада. Но она не знала того, что понимал Эневен, худший командир, но лучший политик, — что требуются только немедленные успехи, пусть даже дешевые и малоценные с точки зрения действующих на востоке армий, лишь бы они были достаточно громкими. Эневен мог добиться успеха, одержав наконец победу над войсками упрямой противницы, — но чего могла добиться своими действиями Тереза? Полного развала упавшей духом армии Эневена, который тем временем окупился бы объединением всех сил Дартана под скипетром могущественного монарха? Прежние успехи имперских войск следовало немедленно подтвердить новыми, громкими и дерзкими поступками. И в итоге получалось, что надтысячник Каронен, который сжег пустые хижины в глухом лесу и вывел из него потрепанные, почти ничего не стоящие остатки того, что еще несколько дней назад было армией, — именно этот послушный приказам Каронен сделал для Вечной империи значительно больше, чем неустрашимая Тереза. Он мог предложить сидящему в Лида Айе князю — представителю императора мощный аргумент в разговорах с элитами Дартана.

Вторая — и последняя — ошибка надтысячницы как бы следовала из первой. Командующая Восточной армией не отличалась излишней проницательностью, предпочитая действовать. Именно поэтому она выбрала путь, который довольно уверенно вел к победе, вместо того чтобы выбрать рискованную, но зато эффектную возможность добиться очередного успеха. Эневен мог обойтись без своей вспомогательной походной колонны, и Тереза об этом знала, а потому не хотела идти на бой ради достижения пустой, ведущей в никуда — по ее мнению — победы. Она, правда, рассматривала последствия, которые оказала бы подобная победа на упавшие духом войска Эневена, но не думала о том, какие последствия это имело бы для всего Шерера.

Ради справедливости стоило бы добавить, что, хотя Тереза и не знала, как решить исход войны в пользу Вечной империи, она так или иначе его приближала. Новых великих побед она не одерживала, но и себя победить не давала, исправляя таким образом ошибки верховного командования, которое поставило ее перед лицом действующей в восточном Дартане могущественной армии врага; армии, которой не должно было быть. Время работало в пользу Кирлана. Так что, возможно, не являлось большой ошибкой избегать очередного решающего сражения, которое с равной вероятностью могло закончиться как победой, так и поражением. Надтысячница, все же с уважением вспоминавшая поведение войск Кенеса у Меревы, не знала, насколько подобное поражение маловероятно. Ее коты-разведчики, во-первых, не могли быть повсюду, а во-вторых, им не хватало опыта, который они получали лишь в первой своей кампании. Старый кот Деренет, который полжизни прослужил в армектанских форпостах на севере, сейчас в одно мгновение оценил бы состояние левофланговой колонны Ахе Ванадейоне и прибежал к надтысячнице с известием, что это войско не имеет никакой боевой ценности. Коты, которые были у Терезы, видели только людей на лошадях.

А тем временем увязающие на раскисших дорогах отряды левофланговой колонны, даже несмотря на удачный переход через Ранелу, настолько уже были сыты по горло войной, что, застигнутые врасплох внезапной и решительной атакой, могли бы попросту не принять боя и даже пойти врассыпную. Это были войска, выставленные Домами, которые поддержали дело Эневена уже после падения группировки Асенавене. Первыми возвращающимися из боя отрядами, которые увидели эти люди, были подначальные разгромленного Кенеса. Новые рыцарские подразделения еще не познали вкуса победы, а вместо трофеев и славы им с самого начала достались лишь утомительные переходы, сперва на солнце, а потом под дождем и в грязи. Дожди прошли, но люди продолжали мерзнуть в своих доспехах и промокшей за неделю одежде, которую невозможно было высушить в вездесущем болоте. Что с того, что дождь перестал, если сразу же пришлось форсировать вброд реку? На повозках, в мешанине из мокрой муки и крупы, плавали воняющие тухлятиной палатки. Не привыкшие еще к военным трудностям рыцари ели заплесневелые сухари, болели, а постоянный понос прикончил уже не одну куда более закаленную армию. Недомогание, неприятное и изнурительное даже в собственном доме, в вооруженном походе становилось невыносимым — исхудавшие, страждущие люди, сжавшиеся в комок на конских спинах настолько, насколько позволяли промерзшие латы, думали о чем угодно, только не об уничтожении врага. Имперский пехотинец, в основном бывший крестьянин, намного легче переносил подобные неудобства. Под суровым взглядом Эневена, в сопровождении самых лучших, все еще как-то державшихся отрядов, новообретенные рыцари имели хоть какую-то ценность. Предоставленные самим себе — почти никакой. Достаточно сказать, что левофланговая колонна К. Л. Л. Овенетта, у которой никто не стоял на пути, преодолевала за день такое же расстояние, как и Эневен, постоянно сражавшийся с Терезой — от четырех до пяти миль.

В ближайшие два дня Ахе Ванадейоне предстояло узнать, что проклятая река, которую они с таким облегчением оставили позади, означала не конец, но начало настоящей полосы мучений. Из Роллайны на Тройное пограничье, быстро продвигаясь по дорогам, войско могло добраться всего за неделю. Оно шло уже три недели, и похоже было, что понадобятся еще три. После форсирования Ранелы, в первый день марша армия Эневена преодолела неполные четыре мили. Ведущую через подмокшие луга дорогу ночью разрыли, не могло быть и речи о том, чтобы провести по ней повозки. Отряды увязали на лугах. Среди находившихся неподалеку рощиц появилась вражеская пехота, войск все прибывало. Эневен приготовился к бою, но противник спокойно ушел, не беспокоясь о том, что кто-то будет его преследовать по колено в грязи. Подмокшая земля вдоль берегов долго держала воду, но первый рыцарь королевы не падал духом, ибо верил, что дальше найдет больше твердой почвы.

Под палящими лучами солнца над лугами, полями и лесами поднимался пар. И в самом деле, уже на следующий день отряды оказались на вполне сухой дороге, которую никто не разрыл. Но по ней вели только обоз, опасаясь, что походный строй растянется чересчур далеко. По обеим сторонам дороги зеленели посевы. Отряды тащились через поля, давя мерзкую траву, из которой должен был когда-то получиться хлеб, но пока что получалась лишь ловушка для любой конницы, собиравшейся ринуться в атаку напролом через свежие нивы. Дальше дорога шла уже не между полей, но по просеке шириной в четверть мили между лесами. Предусмотрительный Эневен послал туда разведку, и тогда стало ясно, что леса состоят поровну из деревьев и солдат. Пехотные отряды, первыми пошедшие в бой, нанесли удар в пустоту — в лесу уже никого не было. Снова сформировали походный строй — и тут же расформировали, поскольку три отряда пехотинцев, вошедшие в лес с левого фланга, тут же вылетели из него сломя голову, буквально выметенные ударом втрое более многочисленной стрелковой армии, которая вернулась из глубины леса и пошла в бой словно по грибы. Эневен потерял триста пехотинцев, захватив пустой лес, который у него тут же отобрали, чтобы опять отдать, но снова пустой. Спешившиеся конники заняли его окраины в таком количестве, что предотвратили следующую атаку, но этих спешившихся конников затем пришлось снова собрать, сформировать в походные колонны и… расформировать, так было самое время разбивать лагерь на ночь. Войско снова преодолело четыре мили. Отстоявшая на полтора десятка миль Акалия казалась городом где-то на краю света.

К. Б. И. Эневен и в самом деле был неплохим командиром, но все же командиром дартанским, которого целая пропасть отделяла от армектанской женщины-воина, жившей своей профессией. Тереза всю жизнь занималась исключительно военным делом, а армектанское военное искусство стояло несравнимо выше того, что мог продемонстрировать Дартан. Блестящий командир рыцарской армии, способный на столь смелые решения, как объединение всей пехоты в самостоятельные отряды и ограничение размеров обоза, умевший преодолевать реки перед лицом неприятеля, никак не мог во главе своей конной армии захватить врасплох и вынудить к сражению пешие имперские отряды. Он мог лишь тащиться одной или несколькими колоннами к обозначенной цели. Он еще мог бы опустошить захваченный край, но пока, увы, находился в своем собственном.

Однако он продемонстрировал Терезе хотя бы то, что ведущаяся ею «малая война» в течение четырех, пусть даже пяти дней не сможет полностью лишить боевого духа его войска. Надтысячница стояла перед новым выбором: запереться со своими солдатами в Акалии и наблюдать оттуда, как отряды Эневена опустошают армектанское пограничье, или дать еще один бой. Тот самый, который она не дала у реки, когда войска Овенетта были готовы переправиться обратно при одном лишь виде ее легионеров, а Эневен находился слишком далеко, чтобы поспешить на помощь.

Йокес собрал свои отряды и обозы и отправился по главной дороге из Роллайны в Армект — по той самой дороге, которая пересекала окраину Буковой пущи и реку Лиду возле Нетена. Княгиня-регент осталась в столице под опекой малого отряда Дома Эневена.

Посланник видел, с каким выражением лица командир войск Сей Айе шел на войну, в необходимости которой сомневался и не ожидал чересчур многого после странного похода на поиски хоть какого-то врага. И в самом деле, через три дня путешествия по тракту уже стало ясно, что Йокес идет на Нетен, желая, вероятно, вновь обрести то, что потерял. Во время похода его безжалостно терзали полулегионы легкой конницы Каронена.

Удивленные исчезновением нежелательных войск, знатные Дома притихли, но ненадолго. Когда выяснилось, что Йокес не таится нигде поблизости, чтобы неожиданно выскочить и разогнать зачатки формирующихся отрядов, рыцари и их свиты уже открыто начали собираться под новые знамена. Поход, к которому Эзена вынудила коменданта своей армии, не имел никакого смысла. Да, отбив Нетен, Йокес мог предпринять марш на Лида Айе, угрожая армектанскому пограничью, но эту кампанию следовало начинать еще до дождей… То есть тогда, когда комендант Сей Айе не захватывал Нетен, но оборонял его, теряя всю свою пехоту и пугая врага грозным видом своих всадников, вместо того чтобы выйти с ними в тыл Западной армии, чего так опасался надтысячник Каронен.

Еще до этого пришли дурные новости из Сей Айе. Кеса сообщала, что Каронен движется в сторону пущи, в связи с чем она распорядилась вывести из леса все население поляны. К письму Жемчужины прилагался короткий доклад Охегенеда. Комендант гвардии княгини, а с недавнего времени также командующий всеми силами, обороняющими Сей Айе, заверял, что будет вести войну в лесу против армектанских легионов, и не падал духом, что, однако, никак не отменяло того факта, что он бежал из владений своей госпожи, отдавая ее земли на разграбление захватчикам. Короче говоря, госпожа Доброго Знака в любой момент могла стать госпожой пожарища. Только такие известия и требовались группировке Справедливых — ибо как создание этого братства, так и его название уже не являлись ни для кого тайной. Хотя, конечно, постоянно повторялось — правда, с все большей насмешкой, если не вообще издевкой, — что это войска, которые готовят для княгини-регента.

Посланник не сомневался, что для нее. Никто не сомневался. Для нее, но в качестве «почетного эскорта» по пути в Лида Айе или вообще в сам Кирлан — ибо временную столицу представителя мог в ближайшее время захватить идущий во главе своих отрядов Йокес, предварительно справившись с защитниками Нетена.

Наконец пришли вести от Эневена, чуть более приятные. Ахе Ванадейоне форсировали Ранелу и двумя походными колоннами двигались к Тройному пограничью. Эневен заверял, что он в состоянии как захватить сам город, так и разорить все пограничные армектанские и даже громбелардские земли. Он не мог только сказать когда. А это был самый важный вопрос, ответ на который должен был звучать: «вчера». Падение княгини-регента было вопросом нескольких дней — двух, может быть, трех или четырех… Готах догадывался, чего ждут вожди группировки Справедливых — известий из Буковой пущи. Он готов был побиться об заклад, что они знали о начале лесной кампании Каронена, и притом из надежного источника — непосредственно от князя — представителя императора. Армектанским командирам было известно, какие силы обороняют Сей Айе. С самого начала было ясно: Каронен добьется успеха. Большее, что можно было спросить: какой ценой?

Идя в комнату Анессы, Готах размышлял, как обратиться к первой Жемчужине. Он хотел задать вопрос, который следовало задать уже давно: каким образом спасти Эзену? И речь шла не о троне, но о свободе или вообще о самой жизни. Он уже десять раз открывал рот, чтобы поговорить об этом с княгиней, и каждый раз умолкал под ее внимательным взглядом, в котором можно было прочитать: «Я знаю, с чем ты пришел, и… даже не пытайся». В конце концов он решил поговорить с первой Жемчужиной, хотя, возможно, следовало начать с Хайны.

После того как служанка прекрасной Анессы доложила о его приходе, он немного подождал у дверей — ровно столько, сколько требовалось, чтобы И. Н. Эйенес, знаменитый рыцарь, стоявший во главе охранявшего дворец Малого отряда Дома, привел себя в порядок и вышел, вежливо поздоровавшись с ним в дверях. Жемчужина не стала прихорашиваться столь тщательно, ее волосы лежали слегка неровно. Правда, не в такой степени, чтобы блондинку можно было счесть растрепанной, — но все же это явно уже не была та прическа, которую невольница сделала утром. Готах почувствовал тщетность всех своих усилий. Он пришел к той, что посреди бела дня думала о… более близком знакомстве с рыцарем его благородия Эневена. Теперь он размышлял, стоит ли что-либо говорить на эту и на какую-либо иную тему.

— Вижу, что помешал, — наконец сказал он, но не стал добавлять «прошу прощения». — Я хотел кое о чем поговорить, но не знаю, стоит ли.

Она жестом предложила ему сесть.

— А о чем ты хочешь поговорить, ваше благородие?

Анесса любила Готаха примерно так же, как Готах Анессу.

Он невольно вздохнул.

— Честно говоря, не знаю, хочу ли до сих пор. Но может быть, Жемчужина, я должен хотя бы раз сказать о том, что, собственно, о тебе думаю. — Только Кесу он когда-то называл «госпожа», остальные невольницы были для него самое большее «Жемчужинами». — Это не имеет никакого значения, но будет честно с моей стороны.

Она улыбнулась, но улыбка ее не была теплой.

— Ну хорошо, — позволила она. — Лишь бы только ты не пожалел, ваше благородие.

— Пожалел? А почему?

— Потому, ваше благородие, что ты уже несколько раз оказывался довольно опрометчив в своих суждениях. Ты мне не особо нравишься, господин, — совершенно искренне заявила она, — но мне всегда хотелось бы ценить твою мудрость и знания. Второе действительно огромно. Но с первым бывает по-разному.

Он поднял брови.

— В самом деле?

— В самом деле.

Она больше ничего не сказала, и он понял, что теперь его очередь. Однако она заставила его задуматься. Он понимал, что у него немалое предубеждение к этой женщине, что ограничивало достоверность его оценок.

— Собственно, я хотел сказать то же самое или нечто подобное. Я ценю твой живой разум, Жемчужина, ты умеешь быть проницательной и воистину незаменимой. Но где-то, совсем неглубоко, скрывается отвратительная женская праздность.

— А почему бы и нет, ваше благородие? Я вправе иметь какой-то недостаток. Я наверняка самая дорогая невольница Шерера. В лучшем дартанском невольничьем хозяйстве создали драгоценность, какой не было уже давно, и трудно предположить, чтобы сразу появилась другая, похожая.

— Может, она появилась где-то в другом месте… Ты наверняка догадываешься, первая Жемчужина, насколько мне интересна твоя цена?

— Я таскаюсь с мужчинами, потому что мне нравится. — Ей также нравилось вести себя чуть вульгарно. — Но я всегда знаю, к чему стремлюсь и как нужно поступить, ваше благородие. Я не Хайна, которая может вдруг обидеться на все на свете и будет сидеть в своей комнате, думая: «Все равно мне за ней не уследить». И получит за это по морде.

— Ты ее ударила?

— Не я. Кого, Хайну? Я только однажды пробовала, и мне до сих пор больно при одном воспоминании, — едко заметила она. — Правда, это всего лишь собака, но очень хорошо выдрессированная. Ваше благородие, ты пришел поговорить со мной о чем-то важном? — прямо спросила она. — Если так, то говори, в конце концов.

Готах помолчал, размышляя.

— Нет, Жемчужина, — сказал он. — У меня нет никаких серьезных дел. Вернее, есть дело, но только одно. Я скоро уезжаю, может быть, даже завтра до полудня, и хотел попрощаться. Неизвестно, что может случиться, и позже возможности может не быть.

— Уезжаешь? Ну да, то, что происходит сейчас в столице, не твое дело, мудрец Шерни… Что ж, прощай, ваше благородие. Мы ведь не станем плакать из-за расставания?

— Нет, Жемчужина. Плакать мы не будем.

Посланник пошел к Хайне.

Черная Жемчужина стояла на страже в проходной комнате, из которой вели три двери в комнаты княгини-регента. При виде Готаха, о котором доложил всадник из отряда Эневена, стоявший в коридоре, она подняла взгляд.

— Это самый пустой и тихий дворец во всем Шерере, — слабо пошутил посланник, если это вообще было шуткой.

— Здесь почти вся прислуга из Сей Айе. Но этот Дом впитывает людей, словно сухой песок воду. Его построили с мыслью не об одной обитательнице и ее невольниках, но о сотнях гостей, придворных и просителей.

С недавнего времени Хайна не носила свою ярко-красную накидку. Поверх кольчуги на ней был светло-зеленый мундир, немного похожий на мундир легионера империи. Но высокие сапоги, черная, вышитая золотом юбка, а прежде всего два пояса на бедрах были такими же, как и раньше.

— В зеленом ты еще красивее, Хайна.

— Правда? Но это не мой выбор, ваше благородие. Старая традиция, а для некоторых — предупреждение.

— В самом деле? — удивился посланник. — Не знал, я ничего не слышал о традиционных цветах Жемчужин Дома.

— Скорее традиционных цветах гвардейцев-телохранителей. В Дартане ярко-красный цвет означает войну, а ведь недавно я была воином, охранявшим на войне свою госпожу. Здесь войны нет.

— То есть зеленый цвет означает мир? — удивился Посланник.

Черный был цветом угрозы и траура, княжеский алый и королевский пурпур — цветами власти. Но о значении других цветов Готах ничего до сих пор не знал. Впрочем, они наверняка не у всех означали одно и то же. У различных закрытых элитарных кланов — хотя бы таких, как обученные сражаться гвардейцы — имелись свои традиции.

— В мирное время носят все цвета, — улыбнулась Хайна. — Кроме красного и светло-зеленого. Светло-зеленый — это предупреждение.

— О чем?

— О том, ваше благородие, что я здесь и на страже, — слегка язвительно ответила Хайна. — Что меня придется убить, прежде чем что-то дурное случится с моей госпожой, и это вовсе не обязательно должно быть покушение на ее жизнь. Я не могу носить этот цвет без разрешения княгини, поскольку он говорит от ее имени, не от моего. И говорит он примерно следующее: «Кем бы ты ни был, считайся с тем, что стоящая рядом со мной женщина-гвардеец может убить тебя даже за одно неосторожное слово». Я отговаривала ее от этого.

— Почему? — слегка ошеломленно спросил Готах.

— Потому, ваше благородие, — девушка все еще слегка улыбалась, — что на самом деле это цвет страха. Он говорит о том, что меч верной телохранительницы — последний аргумент, какой только есть. Я сказала об этом княгине, но она не изменила своего решения. Этот цвет, — добавила она, — делает невозможным какой бы то ни было серьезный разговор, а тем более спор. К княгине-регенту теперь можно приблизиться только во главе отряда вооруженных рыцарей, намереваясь применить силу.

— И ее высочество велела тебе носить этот цвет?

— Да.

— Я могу к ней войти? Собственно, я пришел поговорить с тобой, но, может, мне лучше начать с княгини.

— Я доложу о тебе, ваше благородие.

— И будешь присутствовать при разговоре? Страшно сказать, но может дойти до спора между ее королевским высочеством и мной…

Хайна рассмеялась.

— Тебя, ваше благородие, не должно волновать, что я ношу. Это не для тебя. Подожди, я о тебе доложу. Но не слишком рассчитывай, что тебя примут. Эзена… ее королевское высочество со вчерашнего дня о чем-то размышляет, разговаривает сама с собой, как это у нее бывает, и в задумчивости рвет скатерть на длинные, очень ровные полосы… Подожди, я сейчас вернусь.

Она исчезла за одной из трех дверей.

Как и обещала, она скоро вернулась.

— Можешь войти, ваше благородие, тебя даже очень ждут… Не знаю, о чем речь, — предупредила она вопрос. — Пройди через первую комнату и иди прямо в следующую дверь. Смелее! — добавила она с присущим ей юмором.

Готах понятия не имел, откуда чувство юмора у того, кто носит зеленый мундир, о цвете которого он только что узнал столько необычного. Он сделал, как велела Хайна, — направился через большой зал к следующей двери. Перед ними стояла невольница-телохранительница. Увидев посланника, она кивнула и молча отошла в сторону. Готах вошел в соседнее помещение и остановился сразу же на пороге.

— О нет, — сказал он. — Я же просил, ваше высочество, чтобы ты не показывала мне такого.

Он находился в спальне; Эзена все, что только могла, делала в постели. Ей приносили в постель завтрак, она в ней читала, иногда даже писала, немилосердно пятная простыни чернилами. Сейчас она предавалась глубоким размышлениям. И если зеленый мундир Хайны имел некое символическое значение, то еще более символично выглядела распахнутая рубашка ее королевского высочества княгини-регента. Армектанка лежала на спине, положив голую лодыжку на колено другой, согнутой ноги и задумчиво рассматривая пальцы стопы. Она пошевелила ими, то распрямляя, то сгибая. Возможно, в форме ногтей крылось нечто неизмеримо поучительное.

— Я в собственной спальне, ваше благородие, — холодно ответила она. — Я тебя не звала. Ты полагаешь, я стану поспешно переодеваться, если тебе придет в голову нанести мне неожиданный визит? Можешь уйти в любой момент, я разрешаю.

— Прошу прощения, ваше высочество, — сказал Готах. — Я пришел поговорить.

— Так говори, — позволила она, не сводя глаз со своей ступни.

Апатичная, обиженная на весь мир. Как всегда, когда ей совершенно нечего было делать.

«Смелее! — мрачно подумал посланник, вспоминая недавние слова Хайны. — Раз она позволила, то можно немного поговорить…»

— Ваше высочество, завтра здесь будут представители Домов Роллайны, а также со всего округа и даже из южного Дартана. Что ты собираешься делать?

— Откуда ты знаешь, что завтра?

— Завтра, послезавтра… Все равно.

— Отнюдь не все равно. Я жду известий с войны.

Он понятия не имел, на какие известия она рассчитывала. Йокес, если бы немного поспешил, наверняка сумел бы отбить Нетен и даже захватить Лида Айе — то есть один из дартанских городов… О чем говорил подобный факт? Князь-представитель спокойно мог забрать оттуда свои пожитки, поскольку действительно удавалось посылать тайных курьеров к сторонникам Справедливых и из Тарвелара. Почему бы и нет? В свою очередь, Эневен вряд ли разбил бы прекрасно подготовленные имперские войска на востоке — иначе он сделал бы это уже давно. Но нет, даже напротив — он сообщал лишь, что в состоянии захватить Акалию, то есть очередной город, хоть и принадлежащий империи, но не армектанский, не дартанский и не громбелардский… Город-княжество на пограничье. Могли ли дартанские Дома, готовые поддержать дело Кирлана, содрогнуться от известия, что Эневен захватил Акалию? Единственной вестью, которая должна была вскоре прийти в столицу, была весть о сожжении Доброго Знака, ибо в том, что до этого дошло, трудно было сомневаться, хотя в дебрях Буковой пущи гасло любое эхо войны. По расчетам Готаха, надтысячник Каронен как раз сейчас предавал огню брошенные владения. На прибытие какого запыхавшегося гонца, заездившего перекладных лошадей, рассчитывала ее высочество Эзена? Какое известие он должен был привезти? Донесение о захвате Кирлана? Пожалуй, только лишь это могло еще изменить судьбу войны. Жаль, что Кирлан находился на расстоянии в несколько сотен миль, и Йокес не мог ему угрожать.

Эзена явно хотела узнать, не воспользуется ли мудрец Шерни ее позволением и не выйдет ли на полуслове из комнаты. Она распрямила ноги, закинула руки за голову и потянулась с кислой физиономией, словно ей пришлось сделать нечто весьма неприятное. Черные волосы бесстыдно вылезли из-под задравшейся рубашки. Что еще она намеревалась совершить в присутствии гостя?

— Ты хочешь поговорить, мудрец Шерни, или думать вместе со мной? Тогда ложись где-нибудь, где тебе удобно, — она широким жестом показала на пол, — и думай.

— Ваше высочество, уезжай из этого города, пока это еще возможно.

— Куда мне ехать? В Добрый Знак? Или в войска Эневена, чтобы принять командование над одним из его отрядов?

— Хотя бы и в войска Эневена.

Посланник получил ответ на вопрос, что еще сделает ее королевское высочество. Ее королевское высочество княгиня-регент вытворяла на постели такие выкрутасы, которые имели целью лишь одно: разозлить посланника и вызвать его на ссору. Ей обязательно хотелось на ком-нибудь отыграться. Сейчас она, похоже, пыталась закинуть ногу за голову, а может быть, лишь разглядывала подошву, притягивая ее обеими руками к глазам. Если мудрец Шерни и не помнил, как в точности выглядит женщина, как раз сейчас мог освежить в памяти мельчайшие подробности.

— В этом дворце что, все с ума посходили? — спросил он.

— Вовсе нет. Все занимаются своим делом, а некоторые — и более того… Ваше благородие, тебе действительно совсем нечего мне сказать? Ничего интересного?

— Уезжай из столицы, Эзена, — негромко сказал он. — Прошу тебя.

Она в первый раз посмотрела прямо на него. Потом слегка одернула рубашку, перевернулась на бок и подперла рукой голову.

— Нет, ваше благородие, — наконец ответила она так же тихо. — Что будет, то будет. Я села в то кресло в тронном зале и останусь на нем до конца. Любого конца.

— Есть что-то… — осторожно начал он. — Есть что-то такое, о чем ты знаешь, ваше высочество? Что-то, имеющее для тебя значение?

— Знаю, но тебе не скажу.

— Я не заслуживаю доверия?

Она снова легла на спину.

— Заслуживаешь, ваше благородие, — ответила она, глядя в потолок. — Но я… немного боюсь показаться смешной. Иногда я рассчитываю на нечто такое, что ты счел бы совершенно несерьезным. И мне стыдно признаваться в подобных надеждах. В любом случае, отсюда я не уеду.

— Зато я хотел бы уехать. Я пришел просить ваше высочество позволить мне это сделать.

— Не позволяю.

— О… — удивленно проговорил он. — А почему, ваше высочество?

— Потому, мудрец Шерни, что ты связал свою судьбу с моей. Ты не будешь таскаться за мной, словно за диковинным зверем, каких показывают на ярмарках. Походишь, посмотришь, а когда тебе надоест, возьмешь и уедешь. Ну так нет. Сегодня ты мне не нужен, но можешь понадобиться завтра. Прошу и дальше оставаться гостем под моей крышей.

Сказать больше было нечего. Посланник немного подождал, потом слегка поклонился и вышел. Ему казалось, что он в последний раз с глазу на глаз разговаривал с ее высочеством Эзеной, госпожой Доброго Знака. Молодой женщиной, одетой в простую рубашку прачки.

Возможно, княгиня-регент лучше знала дартанских магнатов и рыцарей, чем Готах, а может, и в самом деле ей было известно нечто большее… Достаточно сказать, что прошли еще три долгих дня, прежде чем первые отряды начали стягиваться к стенам и предместьям столицы. Честно говоря, посланника это не слишком удивило: дартанский рыцарь не любил спешить, а тем более тогда, когда вел с кем-то переговоры. Оставалось лишь в очередной раз восхититься проницательностью, самообладанием и хладнокровием княгини; когда все вокруг доказывали, что катастрофа может случиться в любое мгновение, она одна могла оценить ситуацию с надлежащей дистанции. У вождей группировки Справедливых не было никаких причин спешить; напротив, мелкая неудача имперских войск могла лишь укрепить их положение. Чем больше Кирлан в них нуждался, тем больше ему приходилось обещать. Не исключено, что рыцари Справедливых не могли дождаться, когда наконец Йокес отвоюет несчастный Нетен… Тем не менее первые их отряды все же прибыли под Роллайну. Верные рыцари малого отряда Дома охраняли дворец регента днем и ночью, пребывая в полной боевой готовности, с оседланными лошадьми, на случай, если ее королевское высочество все же примет решение уехать, а может быть, скорее бежать… куда-нибудь. Куда угодно. Со стороны предместья подошел второй отряд, который не забрал Йокес, один из вспомогательных, оставленных Эневеном. В предместье перед воротами Госпожи Сейлы стоял еще третий отряд, вернее, насчитывающее сто с небольшим конников подразделение под командованием его благородия К. Д. Р. Васанена, недавно обретенного почетного союзника. Это было все войско, готовое защищать княгиню и ее дело.

Пришло давно ожидаемое известие, а вернее, сразу два: его благородие Эневен докладывал о победе в решающей битве с Восточной армией надтысячницы Терезы. Второе известие, широко распространявшееся в столице, звучало с точностью до наоборот: Восточная армия, в решающей битве недалеко от Акалии, разбила войска Ахе Ванадейоне… Готах догадывался, что это на самом деле означает, поскольку в исторических хрониках полно было сражений, выигранных обеими сторонами. Вероятнее всего, два войска крепко наподдали друг другу, одно вынуждено было уступить, а во втором было вдвое больше погибших… В подобной ситуации каждый командир, как водится, полагал, что одержал победу, и даже не лгал, по крайней мере со своей точки зрения. Лишь дальнейший ход событий обычно давал ответ на вопрос, что, собственно, было важнее — чувствительные потери или утрата какой-либо территории.

Следующее письмо от К. Б. И. Эневена, намного более пространное, полностью подтвердило предположения посланника. Восточная армия атаковала более слабую колонну Ахе Ванадейоне, загнала сражающихся без особого воодушевления рыцарей в какие-то болота и вырезала почти поголовно, а частично утопила. Эневен, однако, успел прийти с помощью на поле боя и перед самым заходом солнца сумел разбить временных победителей. Ночь сделала невозможным успешное преследование, но все указывало на то, что сплоченной имперской армии больше нет. Однако донесения о потерях были воистину ужасающими: вождь Ахе Ванадейоне, как всегда, честно и смело докладывал, что около трех тысяч под командованием К. Л. Л. Овенетта были попросту изрублены в кашу во время всеобщего бегства и беспомощного отступления на болота. Достойные упоминания потери имперские понесли только после подхода помощи, но ценой жизни еще нескольких сотен солдат. Короче говоря, если Восточная армия, разогнанная на все четыре стороны, собраться вместе уже не могла, то, вне всякого сомнения, победил Эневен. Но если все же оказалось бы, что надтысячница снова собрала хотя бы половину своих легионеров, то чего, собственно, добились рыцари, кроме того, что удержали поле боя с тремя тысячами трупов?

Однако политическую победу одержала наверняка Восточная армия. В распространяемые двором регента известия никто особо не верил — напротив, донесения об очередном ее поражении были весьма на руку вождям группировки Справедливых. Вопрос о переходе Домов на сторону Вечной империи был решен; ждали только подхода отрядов из южного Дартана, не желая без решающего численного перевеса ввязываться в кровавые бои с рубаками Эневена, поддерживаемыми отрядом лысого рыцаря из Дома К. Д. Р.

Но в столице началось шевеление. Все чувствовали, что в воздухе висят большие перемены; в течение всего дня все ждали, что сейчас что-то случится, и ожидание это можно было ощутить даже в разговоре с уличным торговцем. Но время еще не пришло. Ничего не случилось — ни в городе, ни во дворце регента.