Книга: Все сказки старого Вильнюса. Начало
Назад: Улица Жюпроню (Žiupronių g.) Розовый чемодан
Дальше: Зеленый мост (Žaliasis tiltas) Конкиста

Улица Зарасу
(Zarasų g.)
Фанты

Нёхиси празднует день рождения.

 

Если он и родился хоть когда-нибудь, дата этого выдающегося события никому не известна. Но даже если ты, предположим, был вообще всегда, это вовсе не повод оставаться без праздника и подарков, – так считает Нёхиси.
И он совершенно прав.

 

Обычно Нёхиси празднует день рождения ежемесячно, в пятнадцатый день луны. В другие дни на него тоже порой находит, но полнолуния он не пропускает почти никогда. Полная луна, считает Нёхиси, сама по себе прекрасный подарок. Поэтому даже если все друзья – выразительный взгляд в мою сторону – окажутся свинтусами и придут с пустыми руками, как минимум один подарок все равно обеспечен. И праздник, считай, уже удался.
Он совершенно напрасно беспокоится на мой счет. Являться на день рождения без подарка не в моих обычаях. Дарить подарки гораздо интересней, чем не дарить – вот хотя бы поэтому.
Чаще всего я просто приношу выпивку. Благо в этом вопросе Нёхиси легко угодить. Он мгновенно хмелеет от великого множества вещей. От весенних костров и дурацких ярмарок на центральном городском проспекте, от красных кленовых листьев и апрельских снегопадов, от зимних гроз и криков улетающих на юг птичьих стай, от барабанного боя и аромата горьких ноябрьских хризантем, от дыма печных труб и гулкого эха подворотен – список любимых напитков Нёхиси почти бесконечен. К тому же он всегда рад попробовать что-нибудь новенькое.
Я люблю, когда Нёхиси пьян.
Когда Нёхиси пьян, у него легкий характер. Когда Нёхиси пьян, он на все согласен. Когда Нёхиси пьян, в небе все двери нараспашку. Когда Нёхиси пьян, в городе становится весело.
И, самое главное, когда Нёхиси пьян, мы играем в фанты. Одного этого достаточно, чтобы праздновать его дни рождения как можно чаще. Потому что когда Нёхиси трезв, у него вечно находятся дела поважнее.
* * *
– Это только на первый взгляд свалка, – говорит Тони. – А на самом деле…
Мне очень нравится эта пауза, потому что я хорошо знаю Тони. Обычно после подобной паузы следует одна из его прекрасных завиральных историй, которые я люблю больше всего на свете. В детстве меня грызла лютая зависть к сказочному мальчику Яльмару, которого каждую ночь навещает Оле-Лукойе. Больше я ему не завидую: у меня есть Тони. Причем наяву, а не во сне. А у Тони – даже не один пестрый зонт, а целая коллекция, всех мыслимых цветов, на все случаи жизни.
Сегодня, кстати, он взял с собой зеленый. Хотя на небе ни облачка, и все известные нам метеорологические службы с утра дружным хором пророчили идеальные выходные – сухие и солнечные.
– На самом деле на свалку это не похоже даже на первый взгляд, – решительно заключает Тони. – Ну вот посмотри. Что скажешь?
– Для свалки барахла тут явно маловато, – соглашаюсь я. – И валяется оно как-то слишком аккуратно. Как будто кто-то нарочно раскладывал, старался.
– И, между прочим, далеко не все можно назвать «барахлом». Смотри, какая ваза отличная – та, из лилового стекла. И кукла рядом с ней – это же авторская работа, очень крутая, совершенно не в моем вкусе, но оценить-то я могу. А эту керамическую миску я, дай мне волю, вообще утащил бы.
– Ну так и утащи. Все равно ее выбросили.
– Неееет, – тянет Тони, и вид у него делается загадочный и лукавый. – Отсюда ничего забирать нельзя.
– Почему нельзя?
– Потому что это такое специальное особенное место, куда можно только приносить. Неужели непонятно?
– Конечно, непонятно. Ты же еще ничего не объяснил.
– Твоя правда, не объяснил, – миролюбиво соглашается он и усаживается прямо в густую траву – больше все равно некуда.
Теоретически мы находимся в самом центре Вильнюса, на улице под названием Зарасу. На практике же, сидим на окруженной деревьями поляне между маленькой речкой Вильняле и старым Бернардинским кладбищем, что на холме. За густыми зарослями не видно ни воды, ни жилых домов, и трудно поверить, что, к примеру, до ближайшей французской пекарни, где кофе варят кое-как, зато в круассаны явно добавляют солнечный ветер, отсюда пять минут быстрым шагом. Но это совершенно нормально для Вильнюса, города, который, по моим ощущениям, не построен на месте вырубленного леса, как прочие человеческие поселения, а пророс сквозь лес, почти его не потревожив.
* * *
Нынче сентябрьское полнолуние, очередной день рождения Нёхиси. И я тут как тут – такие праздники пропускать нет дураков. В одном кармане у меня крепкий осенний туман, настоенный на шорохе палой листвы, в другом – звонкое многоголосье цикад, последнее выступление в этом сезоне, настоящее сокровище, но для Нёхиси мне ничего не жалко, гулять так гулять.
Когда Нёхиси пьян, там, где ступает его нога, расцветают легкомысленные маргаритки, и если ему взбредет в голову гулять по тротуарам – тем хуже для асфальта, придется пойти трещинами, чтобы дать прорасти цветам. Но сегодня Нёхиси желает бродить по траве, все еще по-летнему густой и зеленой. Поэтому мы слоняемся по берегам Вильняле, громко, размахивая руками и перебивая друг друга, говорим обо всем, что взбредет в хмельные головы, хохочем на пустом месте и обнимаемся от полноты чувств. Наше заповедное поле для игры в фанты совсем рядом, но мы не спешим, напротив, тянем время, предвкушаем грядущее удовольствие. И весь город, нетерпеливо приподнявшись на цыпочки, предвкушает его вместе с нами.
Мы с Нёхиси всегда счастливы. Но в такие вечера, как сегодня – особенно пронзительно.
Как будто мы почти есть.
* * *
– На самом деле, – говорит Тони, – я толком и объяснить-то ничего не могу. В смысле сам мало что понимаю. С этим местом странная история: о нем знают почти все зареченские старожилы, нынешние и бывшие, а также их ближайшая родня. Но никому не рассказывают, да и друг с другом не обсуждают почти никогда.
– Но тебе-то рассказали.
– Ну да. Мне повезло. Но ты учти, я же целых шесть лет снимал здесь мастерскую. Стал завсегдатаем всех окрестных кафе, кроме разве что «Торреса», очень уж там дорого. Как минимум раз в неделю обхожу все местные галереи, включая самые безнадежные – просто из чувства патриотизма. Хлеб покупаю только в здешней пекарне, сыр и оливки – в лавке по соседству, даже за горчичниками и аспирином, если что, никуда, кроме Ужупской аптеки не побегу, хоть и закрывается она безбожно рано. Подружился со всеми соседями, включая бабку Ванду, которая люто ненавидит все живое, кроме кошек. И когда заметила, что я их тайком подкармливаю, включила меня в список наименее отвратительных двуногих, даже клюкой больше не замахивается, если мимо прохожу. Впрочем, бог с ней. Остальные-то соседи вполне искренне меня полюбили. И все равно, хоть бы кто словом обмолвился. В итоге, забрел я сюда совершенно случайно. К счастью, не один, а в компании нашей Люси. Которая, заметь, выросла в Ужуписе. У ее деда с бабкой был дом где-то на Кривю; Люси до сих пор локти кусает, что пришлось продать. В общем, с компанией мне в тот раз очень повезло. Я-то сперва подумал: «Вот это богатая помоечка!» Добрую половину сокровищ отсюда упереть собирался. Неловко получилось бы. Потому что, как Люси мне объяснила, сюда люди не хлам выбрасывают, а приносят подарки.
– Подарки – кому?
– Да вот и я думаю – а кому, собственно? Люси тогда выкрутилась просто, сказала: «genius loci», – и, вроде, сразу все стало понятно. Но Люси у нас дипломированный философ, ей можно латынью щеголять. А в моих устах «genius loci» как-то не очень органично звучит.
– Ну так и говори: «духу местности», – улыбаюсь я. – Этим ты меня не шокируешь.
– Просто не уверен, что это такое уж точное определение, – хмурится Тони. – Именно духу? Или локальному божеству? Или даже не локальному? Одному или их тут целая теплая компания? Или подарки достаются призракам, убегающим с Бернардинского кладбища погулять на воле? Но, в общем, ладно. Главное, что достаются. Кому-то этакому. Непростому. Непостижимому и неопределенному.
– И записки с просьбами небось привязывают?
– А вот знаешь, вроде бы нет. Я тоже сразу подумал о просьбах, но Люси сказала, ничего подобного в жизни не слышала. Мы с ней тогда специально посмотрели – никаких записок.
– Тогда какой смысл?
– Ну здрасьте. Когда ты ко мне вваливаешься с подарками, или, скажем, на день рождения идешь, или просто так, под настроение что-то прекрасное кому-нибудь тащишь – какой в этом особый смысл?
– Порадовать, конечно. И заодно подать сигнал: «Эй, я – источник твоей радости! Меня надо любить». Звучит по-идиотски, зато правда.
– Ну да. Думаю, с духами ровно то же самое. Порадовать и подать сигнал: «Я хороший, меня надо любить». Лучше и не сформулируешь.
– А все-таки за подарки полагаются какие-то бонусы?
– Да черт его знает. Как я понял из Люсиных объяснений, ничего конкретного. Но в целом, безусловно, предполагается, что у дарителя будет более счастливая жизнь, чем в среднем по палате. Хотя все равно без гарантий. Но, конечно, шепотом рассказывают разные истории об озолотившихся в одночасье владельцах галерей, чудесных исцелениях, сложившихся семьях и внезапно обретенных смыслах бытия. Какая-либо связь с подношениями во всех случаях неочевидна и совершенно недоказуема. Однако общее мнение таково, что подарки лучше время от времени приносить, а требовать чего-то конкретного взамен, как минимум, рискованно. И уж брать отсюда ничего нельзя, ни в коем случае. Хотя все равно, думаю, растаскивают понемножку – те, кто случайно забрел. Дети, например. Кроме них по этим зарослям вряд ли кто-то лазает… Во всяком случае, экспозиция постоянно обновляется.
– С другой стороны, может быть, подарки забирает именно genius loci? Непостижимый-то он непостижимый. И, не сомневаюсь, неопределенный. Однако хозяйственный. Тащит добришко в погреб, и правильно делает – если уж это ему принесли.
– Во всяком случае, местное население совершенно в этом уверено. Ну и я с ними за компанию надеюсь, что так. Вот видишь, зонтик принес в подарок. Просто из вежливости. Пусть будет. Все-таки столько лет в Заречье живу, а взносов еще не делал.
– Слушай, а если я тоже что-нибудь положу? Или только зареченским жителям можно?
– Хулы не будет, – смеется Тони. – Подарки – такое дело, знай давай, да побольше. А с адресом твоим другие инстанции пусть разбираются. Точно не Небесная Канцелярия. Но зачем тебе?
– Понятия не имею. Низачем. Просто… чтобы быть в игре.
– Да, это серьезная причина. Куда серьезней, чем моя вежливость. А что ты тут оставишь? Не сумку же?
– Точно не сумку. Куда я без нее. Зато, например, с бумажником вполне могу расстаться. Он у меня почти новый, весной из Испании привезли. Смотри какой красивый.
– Красивый, – кивает Тони. – Самый простой способ сделать красивым все что угодно – не очень похабно изобразить на этом предмете старинную карту. Не жалко отдавать?
– Немножко жалко. Но, считается, это и есть самый лучший подарок – с которым жалко расставаться. А карточки и деньги переложу в карман. Да и сколько там, честно говоря, этих денег. Смех один.
– Спорю на что угодно, в глубине души ты рассчитываешь поправить свое материальное положение! – хохочет Тони.
– Очень может быть. Только не в глубине души, а на ее поверхности. А на что я рассчитываю в глубине души – тайна великая есть. На то она и глубина, чтобы никто ничего не мог там разглядеть. Я – в первую очередь.
– Иногда твоя мудрость меня почти пугает, – вздыхает Тони. – Причем «почти» – это только потому что день на дворе. Было бы темно, я бы, пожалуй, закричал.
– Ладно, учту. Когда стемнеет, буду говорить исключительно глупости. И делать заодно.
– Ловлю тебя на слове. Смотри, не обмани.
* * *
Когда мы играем в фанты, Нёхиси всегда водит. Меня это совершенно устраивает. Слушать, что он скажет, мне гораздо интересней, чем придумывать задания. И выбирать фанты наугад тоже очень интересно, хоть и непросто. Для того, чтобы не видеть, что беру, мне недостаточно зажмуриться и отвернуться: мои руки даже более зрячи, чем глаза. Единственный способ – вывернуться наизнанку. Это требует всех моих сил и всего внимания, но оно того стоит. В такие минуты я вижу только безбрежную тьму и ослепительный свет, которые и есть весь мир. Который, в свою очередь, и есть я. Не знаю, как еще объяснить.
А потом, вернув себя на место, перестав быть и снова начав существовать, я обнаруживаю в руках, например, цветочную вазу из красивого фиолетового стекла. И спрашиваю:
– Что делать этому фанту?
Нёхиси приходится гораздо трудней, чем мне. Потому что он должен ничего не видеть и одновременно сохранять способность отвечать. Впрочем, сам Нёхиси утверждает, будто для него это не труд, а удовольствие. Верю на слово, но все равно не понимаю, как ему это удается.
– Этому фанту, – говорит Нёхиси, – предстоит обратить время вспять – свое, или еще чье-нибудь, или несколько времен сразу, как повезет. Только не спрашивай, каким образом. Сам разберется. Или сама. Да какая разница, кто ты есть, когда несговорчивый Кронос играет на твоей стороне.
Ничего себе начало. Обычно первые задания у него гораздо проще.
– Дальше, – требует Нёхиси. – Дальше!
– …Этому фанту, – говорит Нёхиси, пока я разглядываю причудливые узоры на поверхности керамической миски, – надо взять в дом серую кошку. Остальное устроится само.
Вот так-то лучше. Просто и понятно. Что может быть проще кошки. Подобные задания я почему-то люблю больше всего. Хотя, по идее, какая мне разница. Выполнять-то их все равно будут другие.

 

– Что делать этому фанту?
У меня в руках – нарядно одетая кукла с ангельскими крыльями и лицом обиженной на весь мир маленькой девочки. Надо же. Чего только сюда не приносят.
– Этому фанту следует выучиться танцевать вальс. Можно и другие танцы разучить, пусть ни в чем себе не отказывает. Но вальс – в первую очередь. Следующий давай!

 

Поднимаю с травы большой ярко-зеленый зонт.
– А этот фант я, пожалуй, возьму на работу, – неожиданно объявляет Нёхиси. – Давно хочу обзавестись дюжиной-другой помощников, чтобы занимались разными мелочами, до которых у меня не доходят руки; вот с этого и начну. Платить буду секретами и сокровищами, по обычной ставке: что унес – твое.
– Ничего себе, – изумленно говорю я. – Такого еще не бывало.
– Все когда-нибудь случается впервые, – смеется Нёхиси. – Дальше давай!

 

Дальше!

 

– Этому фанту следует отправиться в путешествие к самому теплому морю.
– …Этому фанту – обзавестись волшебной палочкой – самой дурацкой, из детской сказки – и безответственно наколдовать всякой прекрасной ерунды нам на радость.

 

– Этому фанту придется угостить чашкой кофе первого встречного, который будет в этом нуждаться.

 

– Этому фанту – внимательно слушать, о чем говорят соседские дети, и принимать на веру любой вздор. Тогда не упустит одну очень хорошую новость.

 

– Этому фанту – стащить чужое пирожное и немедленно съесть.

 

– Этому фанту давно пора согреться. Вот пусть и согреется этой же зимой. Нет, прошлой! Этот фант согреется еще прошлой зимой, точка. Поэтому к началу новой зимы этот фант будет так счастлив, что иных заданий у меня для него нет.
– Эк ты хитро завернул, – смеюсь я.
– Потому что устал. Давай еще один напоследок, и на сегодня все.
– Ладно. Что делать этому фанту?

 

Нёхиси молчит. Такая долгая пауза – это на него совсем не похоже.
Я растерянно кручу в руках пустой кожаный бумажник с изображением карты с надписью «Tabula Islandia». Когда-то у меня был такой же. Или мне просто приснилось, что он у меня был? Это больше похоже на правду. Зачем мне бумажник.
– А этот фант пусть будет моим другом, – наконец говорит Нёхиси. – И всегда им был, от начала времен.
Садится на траву и, подмигнув мне, добавляет:
– Иногда надо и о себе подумать. Тем более, лишний подарок на день рождения никому не повредит.
Я начинаю смеяться.
Я, собственно, до сих пор смеюсь.
* * *
На каком-то этапе осени неизбежно наступает момент, когда запах воздуха вдруг приобретает свойства света. Он становится ослепительным. Ярким, всепроникающим, звонким, как смысл всего.
Он и есть – смысл.

 

Мы с Тони сидим на берегу и молчим. Мы определенно есть – и это все, что мы сейчас о себе знаем.
Но этого совершенно достаточно.
Назад: Улица Жюпроню (Žiupronių g.) Розовый чемодан
Дальше: Зеленый мост (Žaliasis tiltas) Конкиста